Жертвы требуют красоты Соболева Лариса

Глава 21

Молодые ребята, естественно, жутко испугались, когда их похватали и привезли (мама дорогая!) в прокуратуру. Ничего не объяснили, а предложили посмотреть кино. Валдис курил, стоя перед пятью парнями, которые посмотрели три одинаковых сюжета с недоумением на лицах, будто сегодня впервые узнали, что такое секс. Владимир Васильевич предоставил оперу разговаривать с торговцами видеопродукцией, а тот не торопился с вопросами.

– Пацаны, – начал Валдис далеко не интеллигентным тоном, – мне интересно: кто это кино сварганил? – Гробовое молчание. – Это ответ? – Ни слова, ни кивка. – Пацаны, мы можем запросто привлечь вас за реализацию контрафактной продукции, но не собираемся этого делать. Давайте так: вы нам про кино рассказываете, мы вас отпускаем. То, что вы слили нам информацию, никто не узнает – и все дела.

– Было б что рассказывать, – наконец заговорил один из пяти, с серьезным лицом и внешне самый спокойный.

– Твои слова надо понимать, что вы ничего не знаете? – уточнил Валдис.

– Мне такие записи не попадались, – сказал тот же самый парень, остальные загалдели, дескать, вообще ничего подобного никогда не видели. Парень дождался, когда смолкнет гул. – Это не киношка, а домашний архив.

– В смысле? – Валдис сделал вид, что не понял, о каком архиве идет речь.

– Вы разве не видели порно? – усмехнулся парень. – Там есть начало истории, середина – большой трах, есть и конец истории. Потом, и это главное, в порно детально показывается трах, со всеми подробностями. А здесь просто секс, неинтересный, без фантазии. На эротику тоже не тянет – нет красивости. Я бы эту продукцию не взял. Загнать такое дерьмо – клиентов потерять.

– Свободны. – Валдис махнул рукой на дверь.

Парни вскочили с мест, заторопились к двери, но пропустили Степаняна, который плюхнулся на стул с загадочной улыбкой. В наступившей тишине голос робко подала Ника:

– Может, я не права, но мне кажется, дело в женщинах.

– А именно? – скосил на нее недружелюбные глаза Владимир Васильевич.

– Попробую объяснить, – набралась она храбрости. – На кассетах три одинаковых сюжета, что само по себе странно...

– Можно посмотреть? – спросил Степанян.

– Смотри, – разрешил Владимир Васильевич. – Мне это кино уже поперек горла стоит. Слушаю тебя, Ника.

Степанян включил видик, убавил громкость, скрестил на груди руки и на первых же кадрах выпятил нижнюю губу.

– Мне кажется, – продолжала Ника, – группа Фалеева делала это с целью, например, чего-то добиться от них. Записано так, будто насилия не было. Может, таким образом сооружали компромат на женщин?

– То есть, – поднял палец Валдис, – цель – шантаж?

– М-м... да, как один из вариантов, – сказала Ника.

– Пока другие варианты терпят фиаско, – проворчал Владимир Васильевич, подумал, глядя на девушку почему-то с подозрением, и сказал: – Вполне может быть и шантаж. Но с какой целью?

Вопрос был задан не кому-то конкретно, а вообще, однако Валдис и Ника дошли до той стадии, когда мозги ворочались туго. Свою лепту в разговор внес Степанян:

– Шантажируют, чтобы что-то получить, или кого-то приструнить, или запугать, или договориться.

– Это понятно, – отмахнулся Владимир Васильевич. – Ника точно назвала этих троих группой. Они работали на общую цель, по одному методу. Но как они использовали записи? Ради чего шантажировали?

– Мне кажется, – совсем осмелела Ника, – убивает тот, кого эти люди очень сильно обидели. А то, что и Клара, и Роменская входили в группу Фалеева, для нас с Валдисом уже очевидно.

– И Кривуна впишите в ваш список, – сказал Степанян, любуясь кадрами. – Какой шедевр сняли! А я пришел сообщить пренеприятнейшую новость: будет еще как минимум один труп.

– Что ты сказал? – насторожился Владимир Васильевич. – Какой труп?

– Думаю, в ближайшее время грохнут господина Энса, банкира.

– Почему ты так думаешь? – спросил Валдис.

– Господин Энс тоже получил змейку, вернее, живого ужа, как и Кривун. Лег в кроватку, а под одеялом ползет... – Он подробно и с комментариями рассказал о встрече с Мироном Демьяновичем, закончил предложением: – Не хотите ли взять Кривуна себе? Заодно и Энса? У меня дел полно, а господин банкир – прямой путь к змеелову, если, конечно, вы его не провороните.

– Вот этого не надо, – выставил ладонь Владимир Васильевич. – Не надо сбрасывать дела на других. Кривун твой, занимайся сейчас только им, а к Энсу приставим «хвост». Выясни, как попали к Кривуну подарки, которые он от щедрот своих преподнес нищему банкиру. Мы должны хвататься за любую возможность, способную прояснить ситуацию.

– А знаете, мне понятен почерк убийцы. – Валдис в возбуждении заходил по кабинету. – Змейки и ужи не понт, не для нас старается змеелов, не запугивает город. Убийца запугивает тех, кого оставил напоследок, он их предупреждает: тебе конец, ничто тебя не спасет. Поэтому одним он подбросил игрушки после убийства, а другим, для кого старался, до убийства. Владимир Васильевич, а Мартын Ягудин всегда занимался кражами? Может, у него сложная биография, по которой прошлись убитые?

– Отдыхай, – вздохнул тот. – Ваша Клара намудрила. К тому же, как недавно сообщил Семеныч по прямой связи из морга, до пули она сильно набралась, весь труп пропитан алкоголем. Записку писала на автопилоте, по тексту видно. Мало ли что ей померещилось спьяну. А биография Ягудина укладывается в несколько слов: украл – погулял с бабами на всю катушку – сходил в колонию. Не было у него другой биографии. Да и не он убивает, хотя его уже ищут, не беспокойся. Ягудин предпочитает работать в одиночку, с собратьями не дружит. Потому что делиться не любит, зависеть от кого бы то ни было не хочет, следовательно, врагов как таковых у него нет, особенно смертельных. А у нас изощренный способ убийств и... думаю, все-таки месть.

– А где Платон? – вспомнил Степанян. – Что-то давно его не видел.

– Он не выходит на работу! – прорычал зам грозно, будто Степанян виноват, что Платон прогульщик. – На сегодня хватит.

Наступали сумерки. Лера была не из тех, кто, столкнувшись с проблемой, мгновенно выстраивает план на следующий день, месяц, год. И неважно, сбудется план или нет, следующий день даст новые идеи. А Лера окончательно раскисла, когда поняла, что дверь в этот дом для нее закрыта навсегда, что правду рассказать у нее язык не повернется. Она поднялась, повесила на плечо сумочку, нащупала кассету, хотя прятать ее теперь не от кого. Чемодан не взяла, просто забыла о нем, и пошла к воротам, плохо представляя, куда идет...

Серебристый «Форд» тронулся за ней.

– Подъехать ближе? – спросил водитель.

– А что, заломим ручонки и в машину – секундное дело, – согласился пассажир на заднем сиденье.

– Крик поднимет, а тут народу полно, все знают друг друга, – проворчал недавний гость Антона. – Если б темно было. А то запомнят номер и нас тоже... На хрен тебе проблемы? Ждем, когда подфартит.

Но Лера не сворачивала в тихие переулки, а, словно боясь остаться одна в большом городе, ставшем чужим, выходила на людные улицы. Внутри прижилась пустота, будто все ее чувства изжиты. В памяти Лера прокручивала кошмар, который недавно пережила...

Ночь и тишина приносили относительное облегчение, отчего-то день на Леру действовал угнетающе, хотелось спрятаться от света. Она плотно задергивала шторы, пила снотворное и ложилась спать, но сон не приходил. Изредка Лера забывалась, снилось ей все то же: поляна, Генрих, насильники и неизвестный. В холодном поту она вскакивала, случалось, кричала. Когда перепуганная нянька вбегала к ней, Лера махала на нее руками, мол, уйди, я заболела. И шла в ванную, отмокала от грязи, в которую ее втоптали. Лишь ночью она сходила вниз выпить воды, просто походить по дому, днем Лера не притрагивалась к еде и не выходила из спальни.

Однако ночью чувство вины, сменявшее дневные страхи, терзало ее с неменьшей силой. Однажды, взяв со столика таблетки, Лера замерла: а если все разом выпить? И не будет ни страхов, ни вины, ни воспоминаний. А сколько надо выпить, чтоб сразу? Вдруг этого мало? Тогда будет стыдно, придется объясняться... Нет, она не расскажет мужу о том, что с ней случилось. Лера осознала, как ей повезло, что вышла замуж за Антона, причинить и ему боль – это несправедливо. У нее задрожал подбородок, из глаз хлынули слезы.

– Дура, дура, дура...

Как она себя ненавидела! Но упаковку таблеток отложила. Ее смерть причинит боль Антону, остается только искупить вину... а как? Одно ясно: ее раскололи на мелкие части, теперь их не собрать, значит, прежней она уже не станет. Но почему? Почему Генрих так поступил?

Этот вопрос возник спонтанно, но он же и вывел ее из состояния упадка, когда жизнь не мила. Лера долго мерила шагами комнату, пока не вспомнила о незнакомце. Почему он там оказался? Почему стрелял в них? Во всем этом ей виделась не случайность, посланная свыше, а закономерность. И вот тогда Лера вспомнила, как незнакомец бросил ей кассету. Она кинулась к сумочке, вытрясла из нее содержимое прямо на пол, нашла кассету. Потом спустилась вниз, взяла кинокамеру, взбежала наверх, молясь:

– Только бы она подошла.

Подключив камеру к телевизору в спальне, Лера застыла перед экраном, усевшись прямо на пол. Появилось изображение, но в следующий момент радость перекрыл мертвый ком, застрявший в горле и душивший ее.

Вот Лера закалывает волосы, стоя в одном купальнике, и бежит к протоке. Теперь Генрих разделся догола, посмотрел в сторону, кому-то сделал знак пальцами о’кей и пошел к воде.

Следующий кадр. Он обнимает ее, стоя сзади, снимает лифчик от купальника и бросает его на берег. Листики с дерева от ветерка опустились на экран, чья-то рука их убрала... Поцелуи... Генрих взял ее на руки...

– Они что, были там с самого начала?! И все снимали?!

Теперь он уложил ее на плед. Удачно уложил, вдоль и напротив камеры. Страстные поцелуи взяты крупным планом, а когда Генрих начал целовать ее тело, крупный план задержался на одурманенном лице Леры, затем отдалился. Сняли все: и как он стягивал с нее стринги, потрясая торчащим членом, и как раздвигал ее ноги, и движения двух тел в экстазе, когда Лера отвратительно стонала. И снова взяли крупный план с ее перекошенным от скотского удовольствия лицом.

Смотреть было противно, она опустила голову, беззвучно рыдая. Два ублюдка были там с самого начала и все сняли на пленку, а Генрих знал это.

Услышав свои же крики, Лера опять подняла голову, уменьшила звук. Но теперь на экране была одна трава. И жуткие вопли, ее вопли. Записан был диалог Генриха с насильниками, потом выстрел...

Лера перемотала пленку на начало, не включала, чтобы заново посмотреть свой позор. Ей нужно было время прийти в себя, отдышаться, а дышала она так, будто попала в газовую камеру. Кружилась голова, как у пьяной. Не имея сил, Лера легла на ковер.

– Значит, он знал, что так будет? – проговорила она через полчаса. – Нет, не может быть. Он не мог...

Но эта мысль засела глубоко. Мысль нуждалась в объяснении, иначе недолго и с ума сойти, а объяснению поступок Генриха не поддавался. Первое, что пришло ей в голову, – она попала в руки садистов, которые снимают свои подвиги на пленку, потом смотрят, получая наслаждение. Убедительно, но не совсем. А незнакомец с пистолетом откуда взялся? Место безлюдное, вдали от города, он не мог там появиться случайно. Тогда зачем они это делали? Почему там появился незнакомец? Превозмогая отвращение, Лера включила запись, смотрела, стиснув зубы. На диалоге увеличила громкость.

– Красавчик, снимай на камеру!

– Нет уж, нет уж. Я свою работу сделал, а вы свою делайте сами. Она скоро выдохнется, вы тоже...

Лера остановила запись. О какой работе говорил Генрих? Что значит – «она скоро выдохнется»? Ах, ну да, Лера должна была выдохнуться, а ублюдки должны были ее снимать. Проще говоря, Леру собирались насиловать не один раз?! У нее зашевелились волосы на голове: а ведь незнакомец буквально спас ей жизнь ценой жизней трех ублюдков. Трех!

– Но почему? Что это все значит? Почему он там появился? С пистолетом. Почему?

И другой вопрос гудел в ушах: зачем Генрих сначала страстно любил ее, а потом отдал тем двум? Садисты сразу взялись за дело, без прелюдий.

– Зачем? – повторяла она, как автомат.

А ведь ответ есть. Но где его искать?

...Постепенно Лера возвращалась в реальность, до этого она брела, отключившись от всего, наконец подумала о ночлеге. Надо где-то поспать, потом решить, как быть. Антон говорил о гостинице. Оглядевшись, Лера определила, на какой улице она находится, недалеко ходили трамваи, туда она и пошла. Свернула в переулок, всего-то осталось пройти небольшой квартал...

Днем она пряталась не только от домашних, но и от себя тоже. Ночами, подавляя отвращение и обиду, она с негодованием просматривала кассету, переживая все заново и пытаясь ответить себе на вопрос – что это было? И все же Лера обрела способность думать не о том, что произошло на поляне, хотя это останется с ней навсегда, будет точить изнутри и отравлять ее существование. Но теперь она думала и о цели Генриха. Они были знакомы пару месяцев, он водил ее на выставки, в кафе-бары, покупал цветы, кстати, недешевые. Зачем он завлекал ее, играл в любовь, что удавалось ему великолепно? Чтобы отдать Леру двум ублюдкам и наслаждаться актом насилия? Может, это новая форма маниакальных наклонностей? Но маниакальность не вязалась с Генрихом, нет, это не то. А что?

От простого объяснения – маньяк, придурок, отморозок – Леру уводил неизвестный, спасший ее. Он не просто так появился, а замаскировался полностью, Лера его не узнает, если встретит. Появился с оружием. Не раздумывая, застрелил троих. О чем это говорит? Он готовился к убийству! Готовился! И следил за Генрихом с Лерой. И спас ее от подонков.

Неужели на поляне была целенаправленная акция против нее? Если бы ее состояние позволило, она бы рассмеялась сейчас от этой мысли, ведь кто она, Лера? Никто, просто молодая женщина без определенных занятий, даже без хобби. Но ей не было смешно.

– Как я могла...

Все нюансы на кассете она выучила наизусть, даже знала, когда будут выстрелы, и замирала в этих моментах, испытывая торжество. Так им и надо! Ублюдки не должны жить, Лера сама была готова стрелять в них. Но ответа она так и не получила.

Родилась еще одна мысль, от которой Лера пришла в ужас: а если еще кто-то знает, что должно было произойти на поляне, но не произошло? Ведь туда тайком приехали и два ублюдка, запаслись видеокамерой. Зачем они снимали секс с Генрихом, потом просили его снимать, когда сами насиловали Леру? А почему не допустить мысль, что она попала в лапы целой банды, преследующей непонятные цели? Они узнают о трех трупах, вычислить Леру им не составит труда...

– И убьют меня, – похолодела она.

Лера думала, как ей быть. Было страшно. Очень страшно. А скоро должен приехать муж, с какими глазами она его встретит? Лера не сможет заниматься с ним любовью. И психологически не сможет переступить барьер своего предательства и по другой причине: вдруг насильник с отвратительной рожей заразил ее венерической болезнью? Надо сначала сходить к врачу, провериться. Но как? Как выйти из дома? И потом, придет она к врачу, а если – больна? Что она скажет Антону? Он ее не простит, наступит конец всему, стыд она не переживет.

Телевизор шумел, раздражая, наступило утро. Лера поднялась с пола, достала кассету и выключила телевизор. Кассета... куда ее деть? Антон не должен это видеть, всяческую случайность она обязана была исключить. Лера подпорола подкладку в сумке, сунула туда кассету, а отпоротую часть пристегнула к мягкой коже булавкой.

...Сегодня она все пережила: и жуткий стыд перед Антоном, и отчаяние, что теряет мужа, и унижение. А что ей было говорить ему, ведь она подло его предала? Главное, она не могла объяснить себе же – почему это сделала. Антон старше на тринадцать лет, умный, внешне интересный мужчина, добрый, заботливый отец и муж. Все, чего он достиг, – его личная заслуга, он работал как вол, чтобы обеспечить семью. А кто она? Тварь, безнадежная дура, возомнившая себя светилом, которому недостаточно любви, муж, видите ли, стал скучен, перестал ее на руках носить! И Леру потянуло в грязь. Да разве можно сравнить Антона с Генрихом? А Лера и сравнивать не стала по причине взбунтовавшегося либидо. Почему же только после всей этой гадости она прозрела и увидела, что Генрих пошлый, похотливый, насквозь фальшивый тип? Почему поздно оценила Антона? И не винила его, она заслужила то, что получила. Но как теперь жить?

Сзади завизжали колеса, это машина набирала скорость, а Лера шла посередине проезжей дороги. Она перешла на тротуар, машинально оглянулась и вдруг распахнула от ужаса глаза: тот самый автомобиль серебристого цвета остановился, открылись дверцы... Это за ней!

Лера рванула... Она бежала, не оглядываясь, лишь слышала, как захлопнулись дверцы, взревел мотор. Бежала на пределе человеческих возможностей, не чувствуя под собой земли, бежала туда, где есть люди, а это, рядом, всего в нескольких метрах. И она преодолела эти метры, но преодолела потому, что у преследователей случилась заминка – автомобиль остановился, мужчинам пришлось выбраться из него. Лера воспользовалась паузой. Очутившись на улице, она снова оглянулась, увидела, как два человека выскочили из машины и помчались к ней. Лера понимала, что от них надо бежать по прямой. И побежала. Только прямо, не сворачивая, не тратя на это время.

Она успешно преодолела проезжую часть, возле трамвайных путей задержалась, потому что надо было пропустить трамвай, и опять оглянулась – далеко ли преследователи. Недалеко! Вперед, только вперед!

Наконец трамвай проехал, Лера рванула вперед, сзади кто-то крикнул:

– Назад, дура!

Вагоновожатая встречного трамвая поздно заметила девушку, внезапно выскочившую на пути, в панике закричала и затормозила...

Слыша беспрерывный звонок, Лера повернула голову. Трамвай тормозил, скрежеща по рельсам. Она видела только приближавшуюся на большой скорости железную махину, поняла, что сейчас ее раздавят. И всего-то на секунду из-за паники потеряла ориентир, а надо было сделать шаг назад или вперед.

Эля слушала Ричарда, подперев подбородок кулаком. Они встречались каждый день хотя бы на час, кстати, и часа было довольно, чтоб ей пожалеть о бездарно потраченном времени. Ричард дарил ей шикарные букеты, после свиданий Эля отправляла букет в мусорное ведро.

– Цветы при чем? – недоумевал Яша.

– Это не от чистого сердца, а я не хочу держать в доме фальшивку, – отвечала Эля. – Плохой фэн-шуй.

Каждое свидание они анализировали с Ишутиным и Яшей, но, хоть убей, цели Ричарда не понимали. Не понимали, зачем за Элей и красавцем ходит фотограф.

– Безусловно, он не Ричарда снимает, – рассуждал вчера Ишутин за ужином, – а Эльвиру с ним. Что же они хотят? Вы звонили Кларе?

– Да, несколько раз, – ответила Эля. – Она как в воду канула.

– Я только вчера получил адрес Клары, установил наблюдение за домом, но похожая на ваши описания женщина не выходила и не входила в подъезд. Может, она уехала? Странно, что Клара прекратила с вами контактировать. Вы, Эля, названивайте ей, предложите встретиться.

– Хорошо.

– На досуге я просматривал сводки о преступлениях, написано ведь много на эту тему, но пока не встречал схожей ситуации. Хорошо было бы знать, к чему нам готовиться. Послушайте, Эля, вы с ним тесно общаетесь, помимо слов, что в нем, на ваш взгляд, особенного?

– Он дурак, – сразу ответила Эля. – Набитый дурак, у которого самооценка слишком завышена.

– А что он хочет от вас?

– Разыгрывает влюбленного, а не умеет, потому что любит себя, но старается. Думаю, хочет затащить меня в постель.

– Эля, у меня замечание. Когда вы с ним, то будто отбываете повинность.

– Так и есть, – подтвердила она.

– А нужно дать ему знать, что вы тоже... не прочь... лечь с ним в постель. До этого не дойдет, – упредил он гневную вспышку Яши. – Но события будут разворачиваться быстрей. Вам, Эля, надо только сделать вид.

– Я постараюсь, хотя меня уже тошнит от него...

Вспоминая указания Ишутина, она отвлеклась от Ричарда и вдруг услышала:

– У тебя скучающее лицо.

– Просто я по природе меланхолик.

Эля взяла бокал и отпила глоток, потом улыбнулась своему поклоннику, насколько могла мило, нежно и так далее. Поймала себя на том, что выражение лица у нее наверняка искусственное. Но чего не умеет Эля – так это играть, тем более увлеченную женщину и сексуально озабоченную. «Господи, когда же этот паноптикум закончится? – думала она. – Сколько еще я буду слушать бредятину? Ой... Он опять бросает в меня пламенные взгляды. Хмурится, как настоящий мужчина, позы принимает мужественные. Мокроротый сопляк. Только бы не расхохотаться».

– Знаешь, о чем я мечтаю? – вдруг спросил он, подливая вино и стреляя в нее глазками, как кокотка.

– О чем? – Эля подалась к нему, но руку не убрала, так и подпирала подбородок, а то голова отвалится от скуки.

– Что ты подаришь мне целый день. Я увезу тебя на природу, мы будем только вдвоем. А вокруг дивный покой...

Она не удержалась и прыснула. «Подаришь мне целый день... я увезу тебя... дивный покой...» Набор слов тривиальный, как в оперетте.

– Тебе смешно? – изумился Ричард.

– Мне приятно, – солгала она, не заботясь об искренности.

– Ты согласна? Я знаю одно великолепное место.

– М-м... да. Когда? Давай... в воскресенье? – В воскресенье Яша точно будет дома, сможет с Ишутиным поехать за ними. – Муж весь день занят, у него какие-то деловые гости, домой приедет поздно вечером... даже ночью.

– Договорились.

Он многообещающе сжал кисть ее руки.

Глава 22

Водитель трамвая, женщина с простым и добрым лицом, не помышлявшая, что когда-нибудь задавит человека, рыдала навзрыд и ничего не могла рассказать. В трамвае нашлись знатоки медицины, невзирая на отсутствие медицинского образования, они совали ей в рот валидол, успокоительные таблетки, которые женщина проглатывала с покорностью теленка. Но разве помогут таблетки? Помогут. Умереть. Бедная вагоновожатая рвала на себе волосы и неистово кричала:

– Не виноватая я! Откуда она взялась? Ай, да что же это?..

К счастью, свидетелей было полно, Алдонина (следователь и пример для Ники абсолютно во всем) их опросила. Одни свидетели утверждали, будто девушка сама бросилась под трамвай, другие говорили, что она внезапно появилась из-за встречного трамвая и почему-то остановилась на рельсах. В общем, это было похоже на самоубийство. В ее сумочке нашли деньги, дорогую пудреницу с помадой, салфетки и прочее, что имеют при себе женщины, но главное – паспорт, а в нем прописка.

С вагоновожатой случился сердечный приступ, вызвали «Скорую», увезли бедняжку в больницу. Увезли и труп, после чего любопытным стало неинтересно, они разошлись. Алдонина садилась в автомобиль, когда к ней подошел криминалист с сумочкой убитой.

– Софьюшка, погляди, что я нашел. Вот тут сумочка порвана, подкладка пристегнута булавкой, а за подкладкой...

– Кассета? – Алдонина повертела ее в руках, отдала криминалисту. – За подкладкой хранила? Значит, не хотела, чтоб кассета попала в чужие руки. Посмотрите, что на ней, а я завтра зайду к вам.

Не открывая глаз, Ника шарила рукой по тумбочке, нашла телефон.

– Кто это? – промямлила она.

– Валдис. И где ты? Я жду уже двадцать минут.

– А сколько времени? – Ника села, распахнула глаза, которые никак не хотели открываться. – Я не слышала будильника, извини.

– Так ты...

– Встаю. Только умоюсь.

– Ладно, соня, я сам подъеду к тебе, но чтоб через полчаса сидела за рулем!

Ника еле поднялась с постели – тело было просто ватное, голова не желала трудиться, веки слипались. На автопилоте она поплелась в ванную, включила душ и... немножко постояла рядом с ванной. Ну, нет сил лезть туда, мокнуть, потом вытираться, сушиться феном, в конце концов, люди месяцами не моются – и не умирают. Ника только умылась, но бодрости не приобрела, а еще говорят, что вода бодрит. Врут.

Кое-как одевшись, спустилась вниз, родители завтракали, у них это священный ритуал. Что-то говорили дочери, Ника кивала на всякий случай, потом вспомнила: времени нет. Принесла пакет, взяла тарелочку с сыром и высыпала в пакет, потом тарелочку с колбасой, потом тарелочку с отварным мясом, хлеб – все туда же. Чмокнула обалдевших родителей, без слов выставила ладошку перед носом папы. Тот понял, достал портмоне, положил пятьсот рублей и посмотрел на дочь, мол, хватит? Ладошку она не убрала, значит, мало. Сонная, а соображает. Пришлось кинуть еще пятьсот, а потом сразу тысячную купюру.

– Спасибо, папуля, – вымолвила Ника и поплелась с пакетом к выходу.

– Может, ты хотя бы кофе выпьешь? – спросила мать.

– Выпью, – не оборачиваясь, чтоб не тратить силы, сказала она. – Потом.

Выехала на улицу, а Валдиса еще не было, Ника улеглась на руль. Что делать, если она сова? Ночью – пожалуйста, просидит хоть до утра, но утром веки поднимаются только при помощи домкрата. Наверное, так чувствуют себя люди, перепившие накануне. Утром всякий шум является раздражителем, тем более голос, а у Валдиса он чудовищно громкий:

– Привет, это я. Поехали!

– Чего ты так кричишь? – промямлила Ника, оторвав голову от руля. – Сейчас... Где тут что...

Видя, что она с трудом соображает, как запустить машину, Валдис ухмыльнулся:

– Ну, ты даешь! На ходу спишь? Сейчас проснешься...

Схватив голову Ники руками, он крепко впился губами в ее губы. Она широко распахнула глаза и невнятно мычала. Потом до нее дошло происходящее, Ника перестала мычать, потому что не знала, как реагировать. Валдис отстранился:

– Проснулась?

– Ты что сделал?!

– Не проснулась, – констатировал он и снова...

На этот раз Ника зажмурилась и попыталась понять, нравится ей целоваться или не очень. Вообще-то поступок Валдиса был беспрецедентный, вот так, с бухты-барахты... Нет, пожалуй, ей это нравится. А Платон? Он предложил себя вместо нее, остался там, а она тут целуется! Какой кошмар – машина напротив дома! Что о ней мать с отцом подумают? Ника заколотила по спине Валдиса ладонями.

– Теперь проснулась, – самодовольно крякнул он и схватился за звонивший мобильник. – Да?.. Здравствуйте, Владимир Васильевич... Мы едем к Энсу, а потом... Понял. Будем. Ника, гони в прокуратуру.

Она, конечно, тронула машину с места, но плелась, как черепаха, находясь под впечатлением недавних поцелуев. Ника целовалась только в детском садике и в третьем классе, ну, еще в университете, когда в бутылочку играли. Однажды подруга сказала, что с Никой парни боятся встречаться, не ее, конечно, а отца ее боятся, он высокопоставленная особа. Ника не поверила, потому что это глупо – бояться отца, решила, что природа обошла ее дарами. Валдис не испугался родителей, а они сто процентов видели, что происходило в машине. Однако после такого события Валдис остался обычным, а должен как-то измениться, ведь в ней произошли изменения, правда, она пока не поняла какие. Так и добрались до работы.

– Входите, – бросил Владимир Васильевич, подождал, когда ребята рассядутся. В кабинете находился и Сократ Викентьевич, значит, что-то произошло за ночь. – Предлагаю посмотреть еще один шедевр. Валдис, включи.

– Это же Фалеев! – изумилась Ника, это нечаянно у нее вырвалось, когда началась сексуальная сцена. – Фу, опять...

– Что ж поделать, девочка, такова наша доля, – философски заметил Сократ Викентьевич. – Интересное впереди. Кстати, обратите внимание: снимали из-за кустов... А теперь вышли. Девушка растеряна, напугана...

«– Генрих, ты куда? – Девушка схватила Фалеева.

– Да ладно тебе, не убудет же».

– Скотина, – высказалась Ника. – Смотрите, у нее родимое пятно на скуле.

– Генрих? – заострил внимание на имени Валдис. – Она назвала его Генрихом?

– Да, – сказал Владимир Васильевич. – Значит, это его псевдоним.

На экране девушка подхватилась и побежала к роще нагишом. Камера упала в траву. Сократ Викентьевич предупредил:

– Теперь помолчите и внимательно слушайте.

На экране трава, слышны душераздирающие крики. Выстрел. Голос Красавчика. Долго слышна музыка. Выстрел издалека. Дикий вопль. Потом второй выстрел. Через паузу несколько выстрелов подряд. Опять только музыка... Все, кино закончилось.

В кабинете наступила пауза, понадобилось время, чтобы преодолеть омерзение, потом осмыслить услышанное. Молчание нарушил Сократ Викентьевич, произнеся тихо, беззлобно:

– Я бы их тоже убил. Послушайте еще раз одну фразу...

Он подошел к Валдису, взял пульт, нашел нужное место.

«– Вы убьете меня?»

И еще раз Сократ Викентьевич вернул запись на ту же фразу.

– Откуда кассета? – спросил Валдис.

– Коллега предоставил, – ответил Сократ Викентьевич. – Вчера он был на происшествии, кассету нашел за подкладкой в сумочке героини этого сюжета. А немногим раньше мы вдвоем изучали ваши кассеты, поэтому он решил, что вам она будет полезна.