Список нежных жертв Соболева Лариса

Но наступил понедельник, следовало что-то придумать с жильем, иначе Оленька попадет в категорию бомжей. Просить Жанну выделить угол еще на пару дней она не стала. Если честно, ей хотелось убраться из гостеприимного дома как можно скорей, потому что была невыносима жалость и со стороны Жанны, и со стороны ее мужа. Они не давали забыть предательство Витальки даже тогда, когда молчали. Во время молчаливых пауз их лица все равно несли печать свершившейся драмы. Точно подмечено: в доме повешенного о веревке не говорят... но о ней постоянно думают. Трагические лица, а также сочувствие в глазах и натужное молчание – от всего этого сбежишь хоть на Луну. А Оленьке как раз было необходимо не вспоминать. От сознания, что внесла дискомфорт в жизнь друзей, она чувствовала себя виноватой, а переживания, которые со щепетильной стыдливостью загоняла глубоко внутрь, ждали одиночества.

Утром в понедельник она собрала вещи и приехала на работу. Первым делом попросила аудиенции у завотделением. Человек он вполне нормальный, без амбиций и заносчивости. Он принял ее безотлагательно. Оленька подумала, что пикантная история с вареньем на голове мужа и трусиками на заборе долетела и до него, в противном случае он бы назначил встречу на конец рабочего дня, ведь медсестра – не врач, проблемы которого безотлагательны. Оленька вошла в скромно обставленный кабинет, села на стул и опустила глаза, не зная, с чего начать.

– Ну-с, милая, – скрестил ее шеф пальцы и положил на стол жилистые руки. Глаза его обдали девушку холодком. – В чем проблема? Хотя не говори, я все знаю. Если ты пришла просить наказать Виталия Андреевича административно, то вынужден огорчить тебя. Шашни на рабочем месте – это, конечно, преступление, но ненаказуемое. Такой статьи не предусмотрено ни в законе, ни в нашем уставе. Вот если б в это время, когда он... хм... кто-нибудь пострадал из больных, тогда... да. А так – нет.

– Извините, я не о наказании говорить пришла, – нетактично перебила его Оленька. Выслушивать дальше его бред она была просто не в состоянии, так и хотелось запустить графином в голову начальства. – Я прошу вас позволить ночевать мне в отделении. Это ненадолго, всего неделю-две, пока я не подыщу жилье.

Наступила пауза. Со всей очевидностью стало ясно, что завотделением не ожидал подобной просьбы. Зная женщин, поскольку прожил на свете аж шестьдесят семь лет, он ждал жалоб со стонами, слез вперемежку со злобой, но не невинной просьбы позволить ночевать в больнице.

– Детка, – обратился он к Оленьке по-отечески тепло, – ты ушла от него?

– А вы бы остались? – без эмоций спросила она.

– Мда... – произнес завотделением, откинувшись на спинку стула и постукивая по столу костяшками пальцев. Его «мда» означало большую озадаченность. – Выходит, жить тебе негде. А ты знаешь, сколько придется платить за квартиру? Это очень дорого.

– Но я жила на квартире после медицинского колледжа, – мягко возразила Оленька. – Я же не ищу отдельную, со всеми удобствами, мне сойдет и с хозяйкой, и пусть даже удобства будут во дворе. Квартира с хозяйкой стоит намного меньше, а я уживчивая.

Завотделением замер, с минуту буравил Оленьку умными глазами. Ему понравилось, что она не становилась в позу жертвы, избегала говорить об измене мужа. Она с честью приняла удар, следовательно, девочка достойна уважения.

– Можешь жить, – разрешил он. – Кстати, я подумаю, чем тебе помочь. Что, если побольше загрузить тебя? Еще полставки возьмешь, справишься?

Оленька заверила, что справится, поблагодарила шефа и покинула кабинет, чуть ли не взлетая к потолку от радости. Спиной она чувствовала, как все с удивлением глядят ей вслед. «Не дождетесь увидеть меня поверженной!» – думала она, приступая к работе.

В этот день Оленька действительно поразила всех. Казалось, история с мужем ее больше не волнует, она даже рада, что так вышло. Глупые, они не знают, что из всех проблем самая важная – крыша над головой. Когда эта самая крыша есть, остальные проблемы не кажутся столь страшными.

Правда, жизнь зависит даже не от количества проблем, а от качественного, так сказать, их состава. Проблемки ликвидируются достаточно скоро, а большие проблемы загоняют под стопудовый пресс. Такой проблемищей снабдила Оленьку реальная жизнь. Проблемищей с вытекающими отсюда особенностями. А особенности состояли в том, что общественное мнение вдруг кардинально изменилось – теперь сочувствие вызывала не она, а Виталька! Оленька вызывала у многих или открытое злорадство, или подчеркнутое равнодушие, или снисходительное внимание, если дело касалось работы. Это было похоже на бойкот!

Оленька не могла найти причину столь вопиющей несправедливости, но спросить напрямую: «А я в чем виновата?» – не решалась. Оставалось молча сносить обиды, доходя своим умом до сути. А суть, как она догадалась, состояла в том, что она в этом храме здоровья – никто. Ей непозволительно поступать в соответствии с личными моральными принципами, так как на это она не имеет права. Вот не имеет, и все! Никогда прежде девушке не приходилось сталкиваться с подобными проблемами, но даже Жанна стояла на позиции «непротивления», а отношение коллег назвала «солидарностью» с Виталиком. Никто не ожидал, что в Оленьке упрямства заложено выше крыши и что она там, где многие проявляют завидное смирение, восстанет.

Что же ей делать? Вернуться к маме и папе в «населенный пункт», из города – в провинциальную провинцию? Там перспектив – ноль. Нет, это не выход. Да, безмятежность канула безвозвратно, осталось выбрать единственно верное решение и жить, несмотря ни на что.

В среду ее позвали к телефону. Звонил Эмиль и пригласил поужинать. Собственно, почему нет? Оленька уже убедилась в своей ошибке – она неверно полагала, что наедине с собой ей будет легче пережить внезапное одиночество и обиды. Эмиль не знает, почему она ушла от мужа, и вряд ли будет расспрашивать об этом, потому что при первом знакомстве он показался ей тактичным и воспитанным человеком. Вторая причина, по которой она согласилась на ужин, состояла в том, что именно сейчас ей не помешает внимание импозантного мужчины. В конце концов, наверное, не зря говорят, что клин выбивают клином. Да и вырваться хоть на часок из больницы, где обструкция никак не шла на убыль, – все равно что свежего воздуха глотнуть.

Эмиль подъехал к служебному входу. О, как кстати она согласилась! Потому что в дверях служебного входа Оленька столкнулась с Виталиком. Только он входил в здание больницы, а она выходила. Виталик заговорил с ней, взял за руку и попросил отойти в сторону.

– Извини, мне некогда, – произнесла она холодно, высвобождая руку. – Меня ждут.

И спокойно села в шикарную машину. Когда «Фиат» Эмиля разворачивался, она краем глаза заметила лицо мужа – перекошенное, будто его укусила кобра. Оленька почувствовала торжество. Да, что называется, сразила мужа наповал. А что он себе вообразил? Что его жена никому не нужная замухрышка? Никто и ничто? А вот и нет! Жаль, больше никто этого не видел, кроме Эмиля, наблюдавшего за ее мужем в зеркале.

Настроение поднялось, и теперь Оленька легко общалась с новым знакомым, а он оказался необыкновенно интересным человеком. В ресторане, ожидая заказ, она осведомилась:

– Где ваша дочь Симона? У девочки красивое имя.

– Симоной ее назвала моя мама, она любила все неординарное, а во времена ее молодости была модной актриса Симона Синьоре. Что касается моей дочери, то она сейчас празднует день рождения подруги.

Симона ушла с вечеринки. Она брела домой, утирая слезы обиды, вызванные чужой завистью.

Особенно остро зависть проявляется у девчонок, и тогда они становятся ядовитыми, говорят колкости, открыто насмехаются без причин. Даже дорогой подарок, подаренный Симоной, явился лишним поводом к выпадам. Мальчишки проще относятся к успехам Симоны, однако есть и ребята наподобие девчонок. Если б они все знали, с какой болезненностью воспринимает Симона их отношение! Она мечтала о признании одноклассников, с их стороны достаточно было бы одного слова «молодец», и все. Но они либо отмалчивались, либо засыпали насмешками.

Папа уверял, что зависть – самая древняя форма человеческого негатива. Пусть древняя, но Симона сейчас страдала непередаваемо. И когда она в последних соревнованиях одержала действительно большую победу, подружки словно получили долгожданную возможность забросать ее ядовитыми комплиментами.

Сегодня Симона не выдержала, ушла с вечеринки, сказав, что завтра у нее тяжелый день. В конце концов, она не заслуживает подобного отношения! Девчонки и на эту тему похихикали: дескать, знаем мы твои тяжелые дни, мол, представляешься великой труженицей, а на самом деле заучила несколько движений и теперь на них выезжаешь. От такой несправедливости Симону заклинило, она не вняла разуму, который утешал, как и папа: это всего лишь зависть. Девочка выбежала на улицу, за ней поплелся и влюбленный в нее одноклассник. Но она ужасно разозлилась на него. Кто должен был заступиться? Кто должен был прекратить поток несправедливостей? Он! Если действительно влюблен. А он смущенно опускал голову на грудь и делал вид, что не слышит. Это называется двуличием.

– Я не хочу тебя больше видеть, – гордо сказала Симона и ушла.

Она не стала звонить папе, чтобы приехал за ней. Ему кажется, что ее возмущение несправедливостью одноклассников ерунда, поэтому он не придает значения переживаниям Симоны. Кстати, и сама она ни за что не хотела появиться перед папой в образе мокрой курицы. После недавней-то победы. Предстать перед ним униженной и оскорбленной? Ни за что! Нет, сейчас лучше побыть одной, без папы. Да и время еще детское – сумерки только-только спустились на город, улицы кишат людьми. Что-что, а прогулка по городу ей не помешает. И подольше бы погуляла, если б только не одна неприятность – новые туфли. Оказалось, что они жмут.

Чем ближе Симона приближалась к дому, тем больше соглашалась с внутренним голосом. А он нашептывал, что зависть – удел слабых и никчемных людей, которые ни на что полезное не способны. У Симоны талант, она прекрасная гимнастка, и скоро все будут гордиться, что знакомы с ней – высокотехничной и красивой гимнасткой. Когда Симона работает, то слышит, как замирает зал. Она долго готовила программу с тренером и хореографом, и программа получилась потрясающая, поражающая разнообразием пластики. Каждое ее выступление – маленькая миниатюра, насыщенная сложнейшими трюками, в которых успешно соединились спорт и настоящий балет. Это результат огромного и каждодневного труда. У нее не было детства, только работа с ранних лет. Когда обычные девочки идут домой и занимаются всем, чем пожелают, Симона едет на тренировки, а после, когда все сидят у телевизоров или уже спят, делает уроки. Один папа понимает, как тяжело дочери достаются победы, поэтому он не считает для себя зазорным гладить ее вещи. Хорошо хоть машина стирает и отжимает сама, а то Симоне было бы совсем стыдно.

Постепенно негодование и обида отдалялись, так как на первый план вышла заурядная физическая боль. Туфли, купленные в день соревнований, чуть не до крови натерли пятки. Симона слишком увлеклась в магазине, там ей показалось, что туфли приходятся впору, а они малы! Проходив в них целый день, она просто мечтала поскорей сбросить эти тиски. Ей осталось-то всего ничего дойти до дома. Не звонить же папе: приезжай, не могу дойти! Впрочем, можно сократить путь, если пройти через стройку. Это не такой уж и большой участок, да и не темно еще, а вокруг стройки люди.

Девушка остановилась. Снимая по очереди туфельки, она сжимала и разжимала пальцы на ногах, восстанавливая кровообращение. Мозоли она набила жуткие, завтра достанется от тренера, когда та увидит, во что Симона превратила свои ноги. Ну, нет, она в раздевалке замаскирует мозоли и будет терпеть, но не допустит, чтобы тренер ругала ее. Симона вырвала из блокнота листочки, скомкала их в плотные комки и положила под пятки. Таким образом мозоли оказались выше краев обуви. Симона выпрямилась и разглядывала стройку, застывшую в сумерках, заодно высматривала дорогу, по которой перейдет жутковатое место, сокращающее путь к дому.

Долгострой занимает не очень большое пространство. Груды щебня, песка, обломков бетонных плит, брошенные корыта с застывшим раствором, ржавые бочки в потеках смолы, мусор – вот картина, которая бросается в глаза днем. Сумерки же скрасили неприглядный пейзаж, тем не менее он не казался привлекательным. Сто раз Симона пересекала покинутую стройку, хотя папа запрещал это делать даже днем, но именно сегодня у девочки странно сжалось сердце при виде многоэтажных домов с черными проемами окон и входов. Как будто кто-то подтолкнул ее в спину, и она пошла не в обход, а напрямую через стройку, хотя внутренний голос все же попытался удержать ее: не ходи. Но он был такой робкий, а ноги просто отваливались. И Симона заглушила его убедительным аргументом: еще довольно рано, стройку она пробежит за считаные минуты. Девушка ускорила шаг, огибая груды и перепрыгивая ямки...

Он возник сразу. За кучей кирпичей у входа в подъезд недостроенного дома на бетонной стене отчетливо обозначилась мужская фигура...

Им на стол принесли вино и закуски. Эмиль наполнил бокалы, поднял тост за Оленьку. Они выпили, после чего Эмиль продолжил начатый разговор:

– Симона категорически запретила мне караулить ее. И сегодня тоже. Хотя меня так и подмывает поехать и ее встретить. Я сдерживаю себя. Ведь Симона взрослая, надо давать ей немного свободы, верно?

– Разумеется, – согласилась Оленька, улыбаясь. – Иначе вырастите тепличное растение, не приспособленное к жизни.

– Знаю, – усмехнулся Эмиль с неподдельной досадой на себя. – Видел. Мои друзья уже вырастили такого домашнего монстра, которого будут, кажется, содержать до пенсии. Понимать – понимаю, а ничего не могу с собой поделать. Вот уж правильно говорят: маленькие дети – маленькие заботы, большие дети – и заботы выросли. Мне постоянно мерещится, что мою девочку хотят обидеть. Ладно, не будем на эту тему долго распространяться. А у вас тоже замечательное имя – Ольга. Носительница этого имени должна быть сильной личностью. Помните из истории про знаменитую княгиню Ольгу?

– Не помню, – созналась она.

– О! Это восхитительный образ. Кстати, если учесть, что женщина на Руси всегда была бесправной, то княгиня Ольга – весьма показательный пример именно русской женщины, которая ось земную сдвинет, если понадобится.

– Заинтриговали. И чем же она так восхищает вас?

– Ну, слушайте. Муж Ольги Игорь правил в Киеве. Не тот, который разбил половцев, наш Игорь жил раньше. И пошел он в поход собирать дань с древлян. Собрал. А был он жестоким человеком. Мало ему показалось. Берет он часть дружины и назад к древлянам, дескать, еще дайте. Древляне собирают совет и решают, что легче Игоря убить, чем платить. И убили его вместе с дружиной. Лишив киевлян главы, древляне возомнили себя непобедимыми и отправились на ладье по реке сватать жену Игоря за своего князя Мала. Княгиня Ольга приняла послов уважительно, согласилась выйти замуж. А ночью велела вырыть на дворе княжеского дома огромную яму. Утром с великими почестями киевляне понесли ладью с послами на двор княгини, а там сбросили в яму и зарыли древлян живьем. После этого Ольга отправила гонца к древлянам с просьбой прислать лучших мужей в Киев забрать ее: мол, киевляне не отпускают. Те прислали. Она их в баньку отвела помыться с дороги, а потом велела всех сжечь. После Ольга отправилась к древлянам с дружиной, оплакала мужа на могиле и попросила древлян устроить тризну по мужу, а потом сказала, что выйдет замуж за их князя. Ну, те спросили: «А где послы наши?» А она: едут, мол, за мной. Древляне напились хмельного свадебного меда и повалились пьяные, а дружина Ольги посекла пять тысяч врагов. В те времена это огромное количество людей.

– Какой ужас! – вставила Оленька.

– Сменив женское платье на мужские доспехи, отправилась Ольга в поход на древлян, покорила их города, а главный город все лето держала в осаде. Наконец ей это надоело, она схитрила. «С голоду, – говорит, – хотите умереть?» А те отвечают: «Мы рады бы дань платить, но ты же мстишь за мужа». Она им и говорит: «Я уже отомстила, а поскольку взять с вас нечего, принесите только от каждого дома по три голубя и три воробья». Те обрадовались, отловили по домам птиц и притащили Ольге. А княгиня велела к каждому голубю и воробью привязать трут, и ночью, подпалив его, отпустить птиц. Полетели они в свои гнезда и на голубятни, и вскоре город пылал в огне. Люди побежали из города, а Ольга приказала хватать их. Город же сожгла дотла.

– Простите, но эта Ольга была просто чудовищем. За смерть одного человека, к тому же тирана, она истребила тысячи людей. Чем тут восхищаться?

– По тем временам она совершила подвиг. Княгиню Ольгу можно назвать первой женщиной-феминисткой. Во-первых, отомстила за смерть мужа. Во-вторых, взяла в руки оружие и возглавила войско, проявив талант стратега и тактика. В-третьих, отстояла право собственной свободы, не выйдя замуж за князя Мала. В-четвертых, после Игоря она занялась делами княжества. Потом византийский цесарь хотел жениться на ней, но она и его провела – приняла от него крещение, стала первой русской христианкой. Цесарь при крещении назвал ее дочерью. А разве дочь может выйти замуж за отца? Так отвечала Ольга и сохранила верность мужу.

– Интересно, а Игорь изменял ей? – затронула больную тему Оленька.

– Думаю, да. Для мужчины в те времена связь на стороне была нормой, внебрачные дети толпами гуляли по княжескому двору. Тем не менее именно Ольга причислена к лику святых, и ее мужа упоминают, только когда идет речь о ней. А в вас, носящей то же имя, живет бунтарский дух княгини Ольги, ее сила и воля?

– Далеко не всегда, к сожалению.

– Тогда у вас есть перспектива роста. В одном я уверен: вы, как и та русская княгиня, красивая женщина. В летописях пишут, Ольга была очень красивой.

Она задумалась: на самом ли деле это так? Раньше Оленька не заостряла свое внимание на собственной персоне. Из женских хитростей знала несколько правил, позволяющих женщине выглядеть со знаком плюс. Правила простые, как сам мир: одеваться аккуратно, уметь пользоваться косметикой, ухаживать за волосами, ногтями и кожей, чтобы не попасть в разряд нерях. И Оленька выполняла эти правила, которые не считала обременительными.

До сих пор никто ей не говорил, что она красивая. Никто не называл женщиной. Хотя, пожалуй, из возраста девушки она уже действительно выросла. А насчет красоты... Интересно, Эмиль преувеличивает или сознательно лжет, добиваясь определенных целей? По правде говоря, он смахивает на профессионального соблазнителя.

Только вдруг Оленька обнаружила, что безумно хочет слыть красавицей. Наверняка красавицам не изменяют любимые, им живется проще, нежели серому большинству, и на дорогах, по которым они царственно ступают перед ними, поднимаются все шлагбаумы. Да, хочется быть красивой! Стоит внимательно к себе присмотреться, вдруг и правда у нее есть шанс переделать себя в красавицу. Тогда Виталька миллион раз пожалеет...

– Оленька, вы меня слышите? – вернул ее к действительности Эмиль.

– Д-да... – рассеянно промямлила она, смутившись, что позволила себе отвлечься. – Извините... случается, я задумываюсь...

– У вас много проблем? – спросил он, вновь разливая вино по бокалам.

– Проблемы? Да... есть... но это неинтересно.

– У вас было выражение, как у моей дочери, когда она о чем-то страстно мечтает. Я вдруг увидел совсем другую Оленьку...

– Какую? – испугалась она.

– Беззащитную в своей наивности девочку. А потом, вернувшись из мечтаний, вы снова надели маску взрослой и неприступной женщины.

– Неужели? – неприятно поразилась Оленька проницательности этого человека. – Если вы ясновидящий, проблемы должны преследовать и вас. Думаю, человеку трудно живется, когда он все знает.

– Проблемы? У кого их не бывает?! – весело воскликнул Эмиль. – Но человек тем и интересен, что его способность преодолевать проблемы приравнивается к высшей силе, которая над нами. В этом-то и есть схожесть человека с богом, потому что сложную ситуацию он способен преодолеть. И выбор притом у него всегда ограниченный: или – или. Падешь духом и пойдешь на поводу у ситуации, тогда ты сломаешься, незаметно придешь к деградации, затем окончательно опустишься. Мир будешь рассматривать в черных тонах, превратишься в занудного брюзгу, который только и делает, что копошится в мелочах, как червяк в навозе. Но есть и второй вариант. Ты поднимешься над ситуацией, значит, побеждаешь себя. Это путь трудный, но результаты его неожиданные и великолепные. Судите сами, Оленька: допустим, вы перестали верить... Ну, во что, к примеру?

– В человеческую порядочность, – без труда подсказала Оленька.

– Подходит, – согласился он. – Порядочность вмещает в себя многие аспекты. Как правило, люди, столкнувшись с предательством, перестают верить в любовь, дружбу, честные партнерские отношения. Все эти понятия, на ваш взгляд, входят в определение порядочности, так?

Кивнув головой, Оленька согласилась.

– Думать одинаково обо всех – это и значит склониться под бременем обстоятельств. Так проще, потому что не требует от человека духовных затрат. Он сдается, и все. Далее – рассчитывает на жалость окружающих, спекулирует несчастным положением, а то и попросту начинает пить. При всем при том он не чувствует своей вины, а ищет виноватых вокруг. Но если он собирает волю и не уступает обстоятельствам, если заставляет себя жить, даже когда не хочется, тогда-то и побеждает дух. Это трудная работа. В такой момент человек сам удивляется себе, что устоял. И однажды он понимает, оглядевшись вокруг, что та ситуация, которая едва не стоила ему жизни, яйца выеденного не стоит. В мире есть масса занимательного, каждый день вносит новизну, стоит только оглянуться и увидеть. И тогда отчаявшийся вчера человек сегодня начинает любить жизнь, людей – даже сварливых соседей! Проникается уважением к себе. Поверьте, жить с уважением к своей особе тоже неплохо.

– Вам приходилось делать подобный выбор?

– Каждому человеку приходится делать такой выбор не раз. Когда меня бросила жена...

– Вас? – вытаращила глаза Оленька. – Вас... бросила... жена?

– Что вас так удивляет? Это сейчас распространенное явление. Женщины часто завышают самооценку. Им кажется, что семья превратила их в рабынь, затоптала их карьеру и так далее. А когда еще и муж не удовлетворяет их материальные запросы, они считают – лучше его бросить. Так было со мной. Но мне повезло – моя жена бросила и дочь. Я очутился перед жутким выбором. За Симоной нужен был постоянный глаз, а мне нужно было работать, ведь моя зарплата не позволяла нанять женщину, которая присматривала бы за девочкой. Тогда я бросил любимую работу, занялся челночным бизнесом, влез в долги. Трудно было. Знаете, пришлось и в мозгах переместить акценты, но я справился. Вскоре нанял гувернантку, смог обеспечивать дочь всем необходимым. И представьте, сейчас я даже благодарен жене, не питаю к ней неприязни. Если б она не бросила меня, я бы так и корпел над диссертациями по истории, которые сейчас никому не нужны. Видите, древнюю теорию я опробовал на себе.

– Вы верующий? – в лоб спросила Оленька.

В ответ услышала раскатистый хохот, а потом:

– Да разве в этом дело? Думаю, девяносто девять процентов хотя бы раз в жизни говорили: «Господи, помоги». Все придумано не мною, давным-давно. Так или иначе, вы слышали эти же мысли, пусть выраженные другими словами. Что-то мы разговорились... Давайте вернемся к хлебу насущному, поедим и выпьем.

– Давайте! – Оленька улыбнулась искренне. Ей уже не пришлось натягивать на лицо улыбку, потому что ей нравился этот человек.

Симона замедлила шаг, присматриваясь к таинственной тени, которая словно манила ее к себе. Да, именно так. Нечто притягательное и пугающее исходило от застывшей у стены фигуры, словно она гипнотизировала девушку. Симона вдруг моргнула и... потеряла тень из виду! И ей показалось, что никакой мужской фигуры и не было. Что одно только ее воображение будоражит мозг. Воображение, вызванное сумерками, безлюдным местом, зияющими черными дырами окон на стенах домов. Наверное, она приняла за человека тень от столба, упавшую на стену. И Симона не помчалась пулей обратно, а, подчиняясь непонятной силе, толкавшей ее вперед, зашагала дальше, с опаской косясь на то место, где, как ей почудилось, стоял человек.

Но когда она поравнялась с подъездом, увидела тень снова. Та отделилась от стены, и теперь уже явственно обозначилась фигура мужчины. Сердце Симоны забилось учащенно: не показалось! Тогда-то и запульсировало в висках: беги! Симона сорвалась и побежала...

Не раз она пересекала стройку. Случалось ей и ночью здесь проходить, когда папа уезжал. Но никогда еще девушке не было так страшно, так тяжело бежать, хотя она забыла о мозолях на ногах. За стройкой в это время по бульвару гуляет много людей, тем более в теплую погоду. А за бульваром дом, в котором живет Симона. Это рядом! Но так далеко... Далеко, потому что все сейчас происходило как во сне: тело стремится вперед, а ноги переступают все медленней и медленней. И вина в том не узкой и короткой юбки, не тесных туфель, не высоких каблуков. Мышцы выше колен обмякли, не хотели поднимать ноги. Наверное, от страха, какого Симона не испытывала никогда... Нет, однажды испытала. Когда мама уехала навсегда. Одиноко и горько стало тогда Симоне от сознания, что ее бросила мама, и мир потух. Все вокруг стало темным, мрачным, страшным. Маленькая девочка много плакала, а потом и вовсе заболела. Только папа неотлучно находился с ней, брал девочку на руки. Симона засыпала, прижавшись к нему и сжимая его указательный палец в кулачке. С папой было тепло, спокойно и надежно. Он спас ее от страха... Папа... Как он сейчас необходим!

Все это пронеслось в головке Симоны за то время, пока она убегала от тени, – так безнадежно долго длился ее путь, хотя она и немного продвинулась вперед. Быстро сгущались сумерки, превращаясь в темноту. Симона уже плохо различала дорогу, взбегала на бугорки, вязла каблуками в песке.

Он бежал гораздо быстрее. Перепрыгивал препятствия с ловкостью обезьяны, стремительно перелетал через груды щебня и кирпича, словно за спиной имел крылья.

Ну, вон же она – проезжая дорога, до нее десяток метров. Симона вскрикнула от радости и оглянулась...

Ликование от того, что она оторвалась от преследования, мгновенно сменилось ужасом. Человек не схватил девушку, догнав на границе стройки, нет. Он просто обогнал Симону, став на ее пути. Остановился близко, очень близко – на расстоянии вытянутой руки. Симона поняла, что домой он ее не пустит. Что он опасен, она поняла значительно раньше и теперь, стоя перед ним, сжималась от безотчетного страха. Она даже не догадывалась, чем грозит ей встреча с ним, лишь где-то в затылке засел ужас. С затылка ужас струился по шее, плечам, груди, животу и ногам. Он обволакивал, отчего девушка потеряла способность двигаться, только сухие губы произнесли чужим голосом:

– Кто вы?! Что вам нужно?!

Он ничего не сказал в ответ. Он молчал. Это было еще страшнее, чем если бы он что-то ответил на ее вопросы. От его молчания у Симоны пробежали мурашки по спине. Было бы куда проще, если б он заговорил с ней. Но ему не нужно разговаривать, не о чем. Симона не видела его лица, закрытого темнотой, но чувствовала, что смотрит он на нее. Не просто смотрит, дробит на мелкие части.

Сверкнув фарами, по дороге проехал автомобиль. Свет слабо скользнул по правой стороне лица человека перед ней. Симона не рассмотрела черты, зато разглядела его глаз. Один. Внутри ее все сжалось, перевернулось, так как глаз находился в равнодушном покое. Сразу стало ясно, что она встретилась с жестоким зверем, похожим на человека лишь внешне, и зверь жаждет терзать ее, рвать на куски до тех пор, пока она не испустит дух.

Инстинкт жизни подтолкнул Симону бежать. Но, плохо соображая, она кинулась не вперед – к проезжей дороге, где люди, а назад, в глубь стройки. Слыша топот ног и тяжелое дыхание за спиной, видя только стены, горки, свалки, Симона поняла, какую роковую допустила ошибку. И тогда стройку огласил пронзительный крик:

– Папа!!! Папа!!!

А человек-тень, человек-зверь практически догнал девушку. Заслышав ее крик, он поднял с земли большой кусок, отвалившийся от бетонной плиты. Быстро настигнув жертву, с ревом бросил в нее этот куск бетона. Попал в спину. Хрупкая Симона взмахнула руками и упала ничком, коротко вскрикнув. Он подошел к ней, постоял с минуту над телом, Симона не шевельнулась. Перевернув на спину, он за руку потащил ее к дому. Девушка оказалась легкой, сопротивления не оказывала. Он поднял ее и внес в недостроенный дом. Держа Симону на руках, он выбирал, куда поставить ногу, чтобы случайно не споткнуться и не упасть... Он действовал неторопливо, размеренно и спокойно...

– Я развеял вашу грусть? – спросил Эмиль, остановив машину у служебного входа больницы.

Она опасливо повернула к нему лицо. Ее новый знакомый положил локоть на руль, вторую руку забросил на спинку сиденья, на котором сидела она. «Сейчас полезет целоваться», – с досадой подумала Оленька. А ведь как замечательно они провели время... Она забыла о Виталике и том кошмаре, какой нежданно обрушился на нее.

Из ресторана они ушли рано – Эмилю нужно было домой, ведь скоро дочка придет из гостей. Признаться, Оленька пожалела, что вечер окончился так скоро. И тут нечаянная пауза, красноречивая и многообещающая... В конце концов, наверное, Эмиль пригласил ее в ресторан вовсе не потому, что хотел развеять ее грусть, а потому, что она нравится ему и хочет он от нее кое-чего другого. Об этом она не подумала, давая согласие на ужин. Безусловно, приятно, когда импозантный мужчина галантно ухаживает за тобой, безусловно, Оленьке нужен друг, но... чуточку преждевременно это случилось, она не готова к переменам.

– Вы не только развеяли грусть, – произнесла Оленька, – но и многое мне открыли сегодня. Я вам очень благодарна.

Тон применила немного официозный, но подобный тон создает дистанцию. Эмиль должен догадаться, что Оленька не позволит их отношениям так скоротечно перерасти в «сильно теплые».

А он достал из кармана визитную карточку и сказал просто:

– Чуть не забыл, здесь все мои телефоны. Я собираюсь уехать на несколько дней, а потом вы не откажетесь снова встретиться со мной?

– Конечно, – улыбнулась Оленька, радуясь, что сегодня он не полезет целоваться. – До свидания, Эмиль.

И он поцеловал ее руку. Уже стоя у входа в больницу, Оленька оглянулась и помахала ему, когда Эмиль развернул автомобиль и медленно проезжал мимо.

Неторопливо поднимаясь по лестнице, она вновь вернулась на землю. Надо сказать, этот вечер, проведенный в компании достойного человека, наложил на нее благотворный отпечаток – о Виталике и его подлой измене Оленька думала уже более спокойно. Или так подействовало выпитое вино? Впрочем, Оленька пила немного. Скорее на нее подействовал Эмиль. Поразительно, что его бросила жена... А он не только не лишен внешней притягательности, но и образованный, умный, обходительный. С ним рядом почему-то появляется чувство защищенности...

– У тебя сегодня дежурство? – раздался сверху голос Виталика.

Совсем стемнело. Двое ребят, разгуливая по городу, пили пиво, закусывая чипсами, балагурили, излишне громко смеялись и по этой причине обращали на себя внимание прохожих. Эпатирующее поведение парней предназначалось не для посторонних, а для смазливой и глазастой девчонки, вышагивающей между парнями. Она кокетничала с обоими одинаково, очевидно, ей не удавалось остановить выбор ни на одном из ребят. Поскольку сейчас парни провожали юную кокетку домой, то намеренно тянули время, следовательно, удлиняли дорогу, отвлекая девушку разговорами о разных разностях. Но она четко знала, какой дорогой идти, поэтому предложила:

– Идем прямо?

– Через стройку? – недовольно протянул высокий парень. – Там же темно.

– Боишься, Павлик? – надменно вздернула подбородок девушка. – А я всегда только через стройку хожу домой, так в три раза короче.

– Смотри, как бы этот путь не оказался самым коротким... на тот свет, – грубо пошутил Павлик и рассмеялся.

– Фу, дурацкие у тебя шутки! – оттолкнула его девушка. – Сколько ходила, ничего не случалось. К тому же нас трое.

– А куда ты торопишься? – спросил второй паренек по имени Лешка. – Время детское. Пошли в обход, заодно прогуляемся. Я такой прикол расскажу...

– Ладно, – сдалась девушка.

Ей было приятно в компании ребят, нравились их приемы ухаживания, и расставаться с ними так рано не хотелось. И веселая троица побрела вдоль стройки по протоптанной дорожке...

Именно сейчас видеть Виталика не было у Оленьки желания. А разговаривать с ним тем более.

– Да, – сухо ответила она, поднявшись на площадку перед своим отделением. – У меня дежурство. Еще будут вопросы?

Оленька взялась за ручку двери, но Виталик схватил ее за свободную руку:

– Постой. Что за номера ты устраиваешь?

Ничего себе – тон разгневанного мужа! Вот теперь ее заинтересовал его напор, негодование в голосе, даже властность. Оленька повернулась к мужу, удивленно вскинув брови:

– Не поняла. На что ты намекаешь?

– На твое поведение. Ты выставляешь себя на посмешище. А заодно и меня. Не успела между нами произойти размолвка, как ты быстренько нашла мне замену.

– Ты называешь размолвкой то, что я застала тебя с любовницей? – спокойно спросила Оленька. И у нее снова перехватило горло от боли. Чтобы муж не увидел слез, готовых выкатиться из ее глаз, она начала нервно ходить по площадке от стены к стене. – Не смей предъявлять мне претензии! С твоей стороны это лицемерие и цинизм. Лучше расстаться по-человечески, а не врагами, ведь нам придется работать вместе.

– Вдумайся, что ты несешь! – разозлился Виталик. – О твой баул все отделение спотыкается. Тебе негде жить, так какого черта ты устроила спектакль? Наказать меня хотела? Наказала. Я раскаиваюсь. Может, на этом ставим точку?

– Конечно, – согласилась Оленька, уже забавляясь яростью мужа. – Виталик, чтобы сидеть на двух стульях, нужно иметь ба-альшую задницу. Ты не усидел, но утешительниц всегда найдешь. А меня оставь в покое.

– А ты не задумалась, почему мужиков тянет на сторону? – взбесился он. – Они не получают в постели от жены то, что им нужно. Вспомни, когда я тебя ласкал, ты смеялась. Тебе, видите ли, щекотно...

– Значит, плохо ласкал, – отбрила она, заходя в отделение.

– Ты превратишься в шлюху, – ударил он ее фразой.

– Отлично. Таким образом я восполню пробелы в своем сексуальном образовании, – усмехнулась она и закрыла за собой дверь.

Виталик не рискнул ни догнать ее и продолжить выяснять отношения, ни крикнуть какую-нибудь гадость вдогонку. Оленьку удивляла, если не сказать больше, его маниакальная настырность, желание вернуть все на прежнее место. А она рада бы забыть измену, да не может. Стоило ей вспомнить те скачки на диване в ординаторской, как у Оленьки рождалась настоящая потребность схватить первый попавший предмет и отколошматить Витальку, причинить ему увечья, чтобы ни одна тварь не вздумала спать с ним. И не просто ей дался сегодняшний разговор с ним – ее бравада напускная, за ней стояло элементарное женское самолюбие, оскорбленное в лучших чувствах, из которого проросли уже довольно крупные ростки ненависти. А если ко всему прочему прибавить, что она продолжала еще любить мужа, получался совершенно дикий коктейль.

Оленька в полном изнеможении плюхнулась на стул на посту дежурной медсестры, которой не оказалось, к счастью, на месте. Плюхнулась и горько усмехнулась. Если б минуту назад она не разговаривала с мужем, то, увидев «дежурку» пустой, подумала бы, что он и дежурная медсестра сейчас на том самом диване... И помчалась бы искать их, по пути выбирая предмет, способный стать орудием ее мести... Так будет всю жизнь, всю жизнь ее будут терзать подозрения, если она простит Витальку и вернется к нему.

– Ты этого хочешь? – спросила саму себя Оленька и тут же ответила: – Нет. Значит, точка.

– Оленька, – подошла медсестра Альбина, – а тебя сегодня спрашивал молодой человек. Внешне просто отпад – волосы волнами аж на плечи ложатся, светлый шатен, высокий, красивый. Настоящий плейбой. Я как увидела – дар речи потеряла.

– А что ему было нужно? – без интереса осведомилась Оленька.

– Не сказал. Только спросил, где тебя найти. Но ты же сейчас здесь обитаешь... – И многозначительная, выжидательная пауза застряла между Оленькой и Альбиной. Наверное, Альбина ждала от Оленьки «момента истины». Ночь, тишина, времени до утра полно. Чем заняться на дежурстве? Поплакаться друг другу в жилетку и полить мужиков всеми известными словосочетаниями. Но Оленька зевнула в ответ, давая понять, что до смерти хочет спать, и Альбина закончила: – Я сказала, что тебя можно найти только в больнице. Он обещал, что придет завтра. Кто он?

– У меня нет знакомых с волосами до плеч, – рассеянно проговорила Оленька.

– Ты уверена? – спросила Альбина подозрительно-ехидным тоном.

– Не уверена, – буркнула та, намеренно подавая повод к сплетням.

Так вот почему Виталик позволил себе «предсказать», кем станет Оленька. Он знает, что к ней приходил молодой человек, видел, как села Оленька в машину к другому мужчине. Очень хорошо, пусть и Виталька прочувствует, каково носить рога. Уходя, она бросила Альбине:

– Если понадобится помощь, буди.

Он ждал. В полной темноте, когда вроде бы невозможно различить ни один предмет, он видел неплохо. И дело не в электрическом свете, доходившем сюда слабым отсветом через пустые окна, – его было мало, настолько мало, что обычный человек не смог бы рассмотреть даже дверной проем. Подобное зрение, которое можно назвать феноменальным, его самого удивляло, но оно у него было именно таким. Его зоркие глаза различали строительный хаос внутри этой квартиры на втором этаже, окна без рам и стекол, подгнившие доски в углу, кирпичи, горки мусора вперемешку с песком. Он все видел, все слышал. Природа в него вложила исключительные способности, природа обострила все органы, ибо он еще и отлично чувствовал запахи, осязал и мог предугадывать события. Такова его природа – вбирать в себя окружающий мир, делать из него отбор и забирать, что попадется на пути, по праву сильного.

Он ждал без суеты и нервозных вздрагиваний от малейшего шума. Не вскакивал с места и не ходил в нетерпении туда-сюда, не мял руки, словно кровь в них застоялась. Он ждал, сидя на кирпичах без движения и устремив взгляд на девушку, лежавшую на грязном полу. Время от времени он лениво поворачивал голову на звуки, доносившиеся снаружи, но вскоре возвращался в прежнюю позу, замирал. В такой момент он становился неживым, как будто мумифицировался. Постороннему могло бы даже показаться, что он не дышит. Но он дышал. Короткие неслышные вдохи как раз и выдавали его нетерпение, потому что протекало время, а девчонка не приходила в себя. Он не мог понять, почему она потеряла сознание, хотя считал, что понимает и знает все. Испугалась настолько, что упала в обморок? Тогда это поправимо, она очнется, и он начнет запланированную игру, которая, конечно же, кончится в его пользу. Несмотря на известный только ему исход игры, он ждал ее, проглатывая сладкий комок. А если виноват кусок бетона, который он бросил в нее?

– Ммм... – застонала Симона.

Он бесшумно взлетел с груды кирпичей, стал на колени и склонился над девушкой. Он четко видел белки ее глаз, значит, она водила ими, кажется, она не помнит, что с ней случилось, не понимает, где находится. И главное! Главное – она не видит его. А должна видеть, иначе все теряет смысл. Он зашарил по карманам.

– Кто здесь? – испуганно прошептала Симона. – Папа?

Он не ответил, щелкнул зажигалкой и осветил себя.

Симона рассматривала незнакомца, на лицо которого в беспорядке падали длинные пряди волос. Она ясно видела капли пота на его лбу. Значит, ему жарко. А ей было холодно. «Кто это?» – мелькнуло в тяжелой голове Симоны. С этим человеком она незнакома. Может, он поклонник ее таланта? Но почему они здесь? И где конкретно они находятся? Девушку разволновало молчание незнакомца и его взгляд голодного пса. К тому же он слишком приблизил к ней лицо, обдавая горячим дыханием, что было неприятно. И темнота.... Почему так темно?

Незнакомец догадался, что девушка уже видит его. Теперь следовало расшевелить ее. Он повернул в зажигалке клапан, поставил ее на кирпич рядом с головой девушки, прилег на грязный пол, всем телом касаясь тела девушки, и снова уставился на Симону, рассматривая ее черты. Огонек зажигалки вздрагивал, очевидно, от сквозняка. Тени пробегали по лицу незнакомца, а в его зрачках веселился адский огонь, повергавший Симону в трепет. На минутку она закрыла глаза, надеясь, что, когда их откроет, этого странного человека рядом с ней не будет. Но, открыв глаза, вновь увидела его. Вот губы, нос, рот... И все – так близко. Ни один мужчина, кроме папы, не приближал так близко своего лица к ее лицу. Это пугало. Незнакомец понял, что творилось в душе девушки, поэтому улыбнулся. Он улыбнулся половиной рта, вторая половина осталась в покое, будто две части лица принадлежали разным людям.

Наконец до сознания Симоны дошло, что она должна бояться этого человека и немедленно убежать от него. Девушка пошевелилась, однако вскочить и пуститься наутек у нее не получилось. Она просто-напросто не чувствовала ног. А спину ощущала – в спину врезались мелкие камешки, причиняя боль и неудобство. У Симоны задрожал подбородок, она набрала полную грудь воздуха, намереваясь закричать, закричать громко, как только может. Рука незнакомца опередила ее, плотно прижалась ко рту девушки. От ужаса Симона вытаращила глаза и бессвязно замычала.

Он достал нож. Большой и блестящий. Нож отражал слабое пламя зажигалки. Незнакомец повертел ножом перед глазами Симоны, показывая его со всех сторон, затем кончиком лезвия коснулся щеки. Симона задрожала, как дрожат на морозе, и перестала мычать, широко раскрыв глаза от ужаса. Она поняла его – мычать нельзя, кричать тоже. Он ослабил кисть руки, сжимавшую рот девушки, затем вовсе убрал руку. Симона не стала терять зря времени и закричала. Закричала так, как только смогла, надрывая голосовые связки. Она надеялась, что ее услышат...

Ребят вспугнул крик, донесшийся из глубины стройки и резко оборвавшийся. Все трое остановились, всматриваясь в темные силуэты домов, и ждали. Короткий крик пробрал всех троих – двух парней и девушку – до костей, даже волосы зашевелились, а кожа покрылась мурашками. В глубине стройки кому-то очень страшно и плохо, крик звал на помощь.

– Кричала женщина, – сказал Павлик.

– Хм, – настороженно хмыкнул Лешка, вглядываясь в стройку. Что кричала женщина, и так понятно. – А вот где она?

– Ой, ребята, пошли отсюда, а? – занервничала Лялька.

Парни ждали еще хоть какого-нибудь шума, чтобы определить точно, где находится кричавшая женщина. Но с заброшенной стройки наплывала угнетающая тишина. Лялька все ближе жалась к Павлику. Тем временем Лешка нашел увесистую сухую ветку, обломал лишние сучки, бормоча:

– Что, страшно, Лялька? А кто недавно был самый храбрый? Идем, Пашка?

– Куда? Куда вы собрались идти? – удержала его за руку Лялька.

– Туда, – кивнул в сторону стройки Лешка. – А ты сбегай и позвони.

– Куда? – испугалась Лялька.

– Никуда бегать не надо. А звонить – в милицию, – произнес Павлик и сунул ей в руку сотовый телефон. – Смотри, осторожно. Я все лето пахал, как папа Карло, чтоб купить мобилу. Идем, Лешка, проверим, кто там кричит так жутко.

– Мальчики, не ходите, я боюсь, – захныкала девушка.

– Нас же двое, – откликнулся Лешка, погружаясь в темноту.

– Звони в ментовку! – крикнул Павлик, следуя за приятелем. – И за нами не ходи, жди ментов здесь, поняла?

Лялька тыкала пальцем в сотовый телефон, плохо попадая на кнопки и почти не глядя в него. Она старалась не выпустить ребят из виду, но через минуту они полностью растворились в темноте...

Теперь он сжимал не только рот Симоны, но и скулы. Сжимал больно, навалившись на девушку всем телом. И в зрачках его не плясало прежнего веселья. Тонкие губы сжались от напряжения, а возможно, от негодования, уголки губ опустились вниз. Он думал и думал, какую назначить казнь девчонке, так подло обманувшей его.

Симона дрожала всем телом, как осиновый лист. Сначала из одного ее глаза выползла крупная слеза, задержалась в уголке, раздумывая, куда скатиться, потом мгновенно слетела вниз. Из второго уголка слеза выкатилась без задержек, следом еще. Больше всего ее пугало молчание незнакомца – он не произнес ни единого слова, и она не представляла, какой у него голос. А оттого, что он молчал, становилось непередаваемо страшно. Это был тот страх, который появляется от сознания безысходности, когда силы неравные, а противник отличается беспощадностью.

То, что человек из темноты задумал убить ее, Симона поняла. Но не верила, что это возможно. Так не бывает – все хорошо, за исключением мелких неприятностей, и вдруг появляется какой-то незнакомец, которого она никогда не видела, и... И все? Неужели от него не спастись? Она умоляла его без слов, одним мычанием, но он больше не разжимал ладонь, а дробил ее ледяными глазами. Девушка догадалась: он не просто задумал убить ее, а хочет терзать, чтоб она страдала от боли и его ненависти. Но почему, за что он ее ненавидит?

Внезапно они оба напряглись. И Симона, и ее мучитель услышали звуки. Где-то внизу были люди. Мигом он дунул на зажигалку, огонек погас...

Ребята по очереди вбегали в подъезды серединного дома, прислушивались, но, не слыша вообще никаких звуков или шумов, выбегали на улицу и неслись к следующему подъезду. У Павлика нашлась зажигалка, так как он курит, а Лешка занимается спортом и из вредных привычек разрешает себе только пиво. Вбегая в подъезд, Павлик щелкал зажигалкой, поднимал над головой и разглядывал место. Иногда опасливо поднимался вверх и осматривал второй этаж. Дверные проемы квартир выглядели удручающе, будто где-то внутри притаилось нечто неведомое, страшное, которое готовится вот-вот выскочить.

Учитывая, что именно из этого дома, как ребята сообразили, зайдя на стройку, несколькими минутами ранее донесся душераздирающий крик, Павлик проглатывал подкатывавший комок из неопределенности и тревоги. Но комок все равно застревал под кадыком, пульсировал там, затем снова перекрывал горло. Именно неизвестность тревожила, натягивала нервы до предельной степени, когда достаточно мизерного повода, чтобы дернуть отсюда наперегонки с Лешкой. Только Лешка не дернет, посему и Павлику не хотелось ударить в грязь лицом и выглядеть перед приятелем трусом.

Лешка неотступно следовал за Павликом и был более осторожен, что выражалось в бесшумности его поступи. Не слышалось и его дыхания. На Лешку, кажется, гораздо меньше действовала окружающая среда. Залетая в подъезды, он отнюдь не был поглощен собственными страхами. Лешка с детства занимался китайской борьбой и был в себе уверен. Китайская борьба – не одни только упражнения на ловкость и отработка ударов. Это умение проникнуть в душу соперника, умение концентрировать волю, мысли и энергию, настраиваться на определение слабых сторон противника, что и ведет к победе. Поэтому Лешка чутко слушал тишину. Именно она сейчас была его противником, так как таила в себе неизвестность и опасность. Он прощупывал ее нервами, а из подъездов уходил после Павлика.

Так они забежали в подъезд, где на втором этаже лежала Симона, вдавленная в усыпанный строительным мусором пол телом незнакомца. Лешка сконцентрировался на солнечном сплетении, затем пустил волну по пространству подъезда. Ему еще не приходилось на деле использовать «определитель», как его учили на занятиях, но он все же надеялся, что поток его энергии столкнется с энергией людей, если они есть в этом подъезде, надеялся, что он уловит отзвук этого столкновения. И вдруг внутри его что-то екнуло: есть. Но в это время Павлик споткнулся о разбитую ступеньку и неловко скользнул вниз, едва не упав.

– А, черт! – вырвалось у него.

– Тссс! – предупредительно зашипел Лешка.

Нога Павлика зацепила железный прут, который покатился по ступеням. Внизу на прут мягко легла ступня Лешки, он поднял его, взвесил в руке. Что ж, это оружие лучше трухлявой дубинки.

– И здесь никого, – громко сказал Павлик, сбежав к Лешке.

А тот остановил его пятерней и сунул в руку деревянную дубинку.

– Думаешь... – не договорил Павлик, так как Лешка почти неслышно сказал:

– Здесь...

Симона слышала стук его сердца, потому что он грудью касался ее груди, отчего ей было трудно дышать. В отличие от ее сердца, вырывающегося наружу, его стучало ровно и уверенно. Он ничего не боялся, и это было ужасно. Он прикоснулся мокрым лбом к ее лбу, видимо, тоже устал от напряжения и ожидания. Девушку передернуло от брезгливости. Если он взмок, значит, боится. Чего же он боится?

– И здесь никого нет, – вдруг услышала она.

И он тоже услышал.

Нет! Это ее шанс. Единственный. Люди внизу помогут, если подать им знак. Но что делать в этом случае? Только... Изловчившись, Симона укусила руку, закрывавшую ее рот. Разумеется, он непроизвольно – от боли – отдернул ладонь. Хватило одного мгновения, чтобы Симона закричала:

– А!!! А-а-а!!!

Но и он среагировал быстро. Нож с силой погрузился в живот девушки. Теперь из горла Симоны вырывался хрип, но его услышать внизу не могли.

Выдернув нож, он поднялся на ноги и бесшумно метнулся к стене у дверного проема. Он прижался к ней спиной и не дышал. А Симона дышала, то открывая, то закрывая рот. Удушье, перехватившее горло, не давало возможности кричать. Наконец она стала видеть в темноте – перед глазами плавал потолок, один потолок. Острая боль в животе пронзила ее до кончиков волос. Симона прижала к животу ладони. Она пыталась сдавить боль, чтобы уменьшить ее, но усилия ее были напрасны...

Павлик и Лешка, услышав крик, замерли, затем рванули наверх. Они определили, что кричали на втором этаже с левой стороны. Вбежав в «квартиру», Лешка схватил Павлика за плечо и отодвинул его в сторону, он решил продвигаться по коридору первым. Тот не стал спорить, пропустил друга, державшего наготове железный прут.

Они шли на цыпочках по коридору, двигаясь по наитию, ибо темнота стояла непроглядная. Коридор-прихожая длинный. Лешка вел рукой по стене. Внезапно ладонь провалилась в пустоту. Юноша определил, что там тоже коридор, но короче, скорее всего, он ведет в кухню. Там не угадывалось жизни, поэтому он пошел дальше по прихожей. Опять пустота, но теперь с двух сторон. Лешка замер, вычисляя, в какой комнате женщина и насильник. А кто еще мог затащить сюда женщину и зачем? Ясно же, кто и для чего.

Павлик, не выдержав напряжения, щелкнул зажигалкой, затрепетал слабый огонек. Лешка оглянулся на друга, чтобы покрутить пальцем у виска, но успел лишь слегка приподнять руку. Он вскрикнул от боли, изогнув спину назад, так как ему под ребра со спины вошел острый предмет и тут же вышел. Лешка упал на стену, выронив прут, который неестественно громко задребезжал. Боль на короткое мгновение вышибла всякое соображение, юноша лишь сползал по стене вниз, словно это могло уменьшить боль.

В это время Павлик, увидев огромного человека, выскочившего на него из темноты, погасил огонек и метнулся в проем, где предположительно должна была находиться кухня. Там он присел на корточки и вжался в стену. Тот, кто ранил Лешку, рванул к выходу, но внезапно рухнул на пол, споткнувшись о дубинку, которую выронил Павлик, убегая в кухню.

Тем временем Лешка оправился от болевого шока, встал на ноги, одновременно подхватив прут. Он не видел ранившего его человека, но чувствовал. Чувствовал, как крот, который в своем подземелье ощущает пробивающийся кверху росток из семечка. Ощущает, но не видит его. Лешка сжимал прут двумя руками и знал, что ранивший его человек почему-то не встает, а лежит. И лежит поблизости. Коридор длинный, широкий. Лешке мешала, жгла боль в подреберье. Он ощутил, что джинсовая куртка намокла от крови, не говоря о рубашке, значит, ранение серьезное. Но юноша заставлял себя забыть о боли. О ней нельзя помнить. Он лишь помнил, что человек, лежащий где-то здесь, невдалеке от него, опасен. Лешка медленно двигался назад к дверному проему: скользящий шаг – остановка, шаг – остановка, шаг...

Темнота, черт, сплошная темнота... Еще один скользящий шаг – опять остановка...

В паузах Лешка втягивал ноздрями воздух, пытаясь обонянием определить его местонахождение. Кого – его? Что, если ребята случайно повстречались с маньяком, о котором полно слухов ходит уже по городу? Нет, об этом тоже нельзя думать, нельзя отвлекаться, нельзя пускать страх в душу.

Еще шаг – остановка... Носок кроссовки уперся во что-то...

Он!!! Лешка замахнулся...

И внезапная подсечка свалила парня, он плюхнулся на пол плашмя и на спину, едва успев удержать на весу голову. Боль во всем теле, будто оторвались внутренности, лишила его способности двигаться и думать. А на лестнице раздавался удаляющийся топот ног.

Лешка заскрежетал зубами от досады на себя. Так глупо получилось. Этот человек оказался умнее, расчетливей. Он затаился на полу, затем, когда носок Лешкиной кроссовки уперся в ногу негодяя, тот второй ногой, а точнее ступней, зацепил его за лодыжки и дернул на себя. Вот и все, так он легко нейтрализовал Лешку. Это Лешку-то! Может, он в темноте видит?

Юноша осторожно опустил на пол голову и произнес тихо:

– Вот гад, в спину... Пашка! Ты живой?

– Ну да, – вяло откликнулся тот из кухонного помещения. – А этот... ускакал, да?

– Д-да... – застонал Лешка. – Где зажигалка?

Павлик щелкнул несколько раз. Наконец появился огонек.

– Газа мало, горит слабо... – смущенно оправдался Павлик. Впрочем, он действительно смутился, ибо понимал, что струсил и бросил Лешку. – Леха, у тебя бок в крови.

– Знаю. – Юноша сел, упираясь спиной в стену. – Сходи, посмотри в комнатах. Где-то должна быть женщина...

– Живая? – дернулся Павлик.

– Может, и живая, – прокряхтел Лешка, прикладывая к ране носовой платок. – Иди, быстрей. Менты, интересно, откуда едут? С Северного полюса, что ли?

Павлик робко прошел в комнату, откуда выскочил на них мужчина.

– Лешка! Здесь девчонка!