Бортовой журнал 5 Покровский Александр

Вода во время ветра мутная, видно плохо.

В бассейне мимо тебя проносятся вихрем мастера спорта, и ты не должен увязываться за ними. Они плывут быстро, технично, но так они плывут только двадцать минут подряд. Потом они отдыхают, стоят у стенки, пускают пузыри, а потом они опять плывут.

А ты плывешь без отдыха – час, два, три. Ты должен привыкнуть – в море нет отдыха.

Особенно если ветер в лицо. А гребок должен быть длинный и сильный. Плечи потом деревянные, руки потом деревянные, грудь, спина – все это деревянное, но это потом, когда ты выйдешь из воды, через час после того как ты выйдешь, потому что еще целый час после моря ты бродишь и никак не можешь успокоиться.

Морское плавание – это жуткий прилив сил. Ориентир – береговая черта. Плывем от мыса до мыса.

Против ветра можно плыть час, два, десять. Берег неторопливо движется мимо.

Если ты плывешь от берега, то тогда ты плывешь, как в гору. Из-за поверхностного натяжения.

Море не плоское, оно как великий холм. В километре от берега ты смотришь на береговую черту, будто с вершины горы на дорогу, пролегающую далеко внизу. Так что, если плыть прямо от берега, – это словно на гору карабкаться – всегда гребок будет чуть вверх.

Зато возвращаться на берег – это бежать с горы.

А по ветру можно плыть очень быстро, хоть и здорово кидает тебя из стороны в сторону.

Главное, под удар волны не попадать.

Они у берега самые сильные. Могут сломать спину. Волна – это сотни тонн. Для нее человеческое тело ничто. Свернет. Она железо ломает, не то что кости.

Поэтому и плывем от берега не прямо, а вбок, медленно уходя вправо, если, конечно, надо отплыть от берега подальше.

Подальше от берега не такая высокая волна.

Рябь на воде – это полметра. Она хорошо тебя валяет.

Через час плавания разминка заканчивается, ты уже привык к воде, можно плыть.

Через час появляются дополнительные силы – тело просыпается. Теперь тело будет плыть само.

Главное, ему не мешать и успевать хватать ртом воздух.

Через час плавания руки привыкают к ритму, они будут его держать до самого конца.

Ты должен сказать телу: плывем четыре часа. И оно поплывет.

Тело вырабатывает свои собственные вещества, помогающие преодолевать усталость.

Ты гребешь изо всех сил, но усталости нет. Зато появляется раздвоение. Ты смотришь на себя вроде бы со стороны. И еще ты можешь спать, глаза сами закрываются, ты вроде в такой дреме, точно дремлешь на солнце, – глаза полуоткрыты.

В этом состоянии пропадает время – можно плыть несколько часов, а покажется, что плыл несколько минут.

И усталости нет. Вернее, так: про нее вообще нельзя думать. Надо бубнить про себя, что у тебя очень сильные руки, ноги, грудь, спина. Свои мышцы надо все время хвалить.

Или придумать себе что-то вроде поговорки, скороговорки.

Самое лучшее представлять себя частью моря. Тогда движения твои будут подсказаны волнами, ветром. Ты же с ними заодно, вы – одно целое. Это очень важно. Так плавают тюлени. Они заодно с водой.

Морских пловцов мало. Не все могут плыть в море.

Мастера спорта плывут в море не больше часа.

К морю надо привыкнуть. Это другое. Ты привыкаешь к нему руками, ногами, телом, ртом, который сам по себе делает вдох, не особенно тебя беспокоя.

В море ты плывешь не руками и ногами, ты плывешь весь, и прежде всего головой. Плывешь умом.

Ум тебя освобождает. Он освобождает тело, а сам в это время занимается какой-нибудь ерундой.

Дай ему что-то, например мысль о том, что ты – часть этого мира, и он включит кожу. Ты будешь чувствовать этот мир кожей. Давление воды или движение рыб.

Рыбы любопытны, некоторые подплывают.

Рывок в их строну, и они исчезают – кто ж тебя знает, вдруг ядовитый.

Рыб я пугаю так, для порядка.

Самое сладкое в плавании – это путь домой. Сам себе говоришь: домой. Поворот – и ты пошел назад.

Обратно плывешь всегда быстрее. Берег надвигается, и люди на пляже вырастают в размерах.

Сначала они еле различимы.

Вышел из воды – теперь можно узнать, сколько же ты плыл.

Это может быть и три часа, и шесть.

А потом ходишь среди людей, будто ты из другого мира. В том мире все не так. Другие ценности.

Там – ветер, волны, солнце.

Там ты – морской пловец, а тут – один из людей.

О хрустале.

Я бы награждал чиновников хрустальной розой. Каждому дал бы по розе.

Большому чиновнику – большую, маленькому– малую. Розу в петлицу.

Это за то, что оправдал доверие.

А если не оправдал – это тоже удобно, вытащил из него розу – и по роже его, и по роже!

Логики и комментаторы! Вам! Вам хочу воздать по заслугам, направив в вашу сторону свой благоговейный крик.

Вы ли не создаете нас? Вы ли не внушаете нам ум и благодарение?

А сколько правдивых историй вы нам рассказываете! Сколько чувств при этом вы нам возрождаете и сколько их вы лелеете, сохраняя в приятном виде! Я бы поставил вам памятники по всей Руси, найдись у меня на то силы и кое-что еще.

Потому что вы нам отцы.

Писатели моего склада держатся общего с живописцами правила.

В тех случаях, когда рабское копирование вредит эффективности наших картин, мы избираем меньшее зло, считая более извинительным погрешить против истины, чем против красоты.

Насчет награждения главкома ВМФ России наградой США.

Чем бы дитя ни тешилось. Я к наградам отношусь спокойно. Ну, может, нравится ему.

Мне, к примеру, они не нравятся.

Но кому-то же они нравятся.

Россия возрождает флот? Неужели? Базы в Сирии? Да ну? Это же все деньги, а деньги лучше поделить.

Так что объявят, что к такому-то году мы тут возрождаем…

И США поймаются, начнут награждать наших главкомов.

Россия защищает свои коммуникации? Вранье.

Ой вранье! Ой! Ой! Ой! Ой какое вранье!

Об украшениях.

Хочется украсить здания предвыборными лозунгами, чтобы потом, проезжая мимо них по нашим кудлатым дорогам, никто не смог бы их от дроби зубной прочитать.

Наше присутствие возрастает? Интересно было бы посмотреть, как оно возрастает, каким местом.

От флота СССР осталось хорошо если 10 процентов.

И те постоянно стареют. Не понимаю, что тут может возрастать.

Это ж огромные деньги – возрождение флота.

Так что все болтовня. Реляции. Заявления. Маневры дипломатические. Чушь чушевая.

Но Запад верит. Так без денег и дело делается. Вернее, Запад не верит нам ни на грош, но боится – а вдруг они перестанут воровать и начнут империю создавать.

Глупые. Не перестанут они воровать.

О малом.

Где б найти тех лихоимцев, что довольствуются только малым?

Триста московских спартанцев прилетели и взяли одного нашего. Этакий богатырский приезд.

Триста на одного.

То ли богатыри московские измельчали, то ли наш богатырь вырос.

Вот если б это случилось лет четырнадцать назад, я бы аплодировал стоя.

А лет семь назад я бы спел Государственный гимн.

Но сегодня я уже многое из чего понимаю. Не все, конечно, но многое.

Вот почему я тут же рассказал сам себе рассказ из жизни эскимосских лаек.

Ездовые эскимосские лайки легко скрещиваются с волком, вот почему в характере их присутствуют черты и собак, и волков. Они могут сутками тянуть нарты с эскимосом, выносить стужу и прочие удары судьбы.

Они считают эскимоса своим вожаком, и они будут выполнять все, что он им скажет, но с одним условием: он должен иногда приносить тюленя. Нет тюленя – и лайки грызутся друг с другом, а когда они почувствуют, что Акела ослабел, то могут и на него наброситься.

То есть все хорошо, пока вожак кормит.

А вообще-то все это игра.

Игра.

Здесь же все играют. Государство играет в государство, и отдельные его части играют сами в себя. Милиция представляет всем, что она милиция, армия – что она армия, Дума – что она Дума, суд играет в суд, а закон находит букву закона и играет с ней.

На манер шахмат. Причем конь внутри страны может ходить, как ферзь, и менять правила задним числом.

А можно и вне страны играть. Например, убиваешь им там слона и называешь его пешкой.

Или можно придумать другую игру. Объявить: «Вот мы изобретем сейчас новый паровоз и его на вас напустим!» – все сейчас же скажут: «Только не паровоз!» – и оставят нас в покое за нашим забором.

Но за забором все хотят закона – вот в нем беда. Все, абсолютно все его хотят.

Но чем больше все его хотят, тем меньше его становится. Не хватает его на всех.

Поэтому нужны тюлени.

О двигателе прогресса.

Взятка является двигателем прогресса. Иначе никто б тут ничего не делал.

Без взятки нет мотивации.

А теперь посмотрите, как у нас все заработало-то! Как все везде делается!

Так что «ура» откату!

Приятели мне переслали доклад, который, по их словам, прозвучал чуть ли не в Конгрессе США.

Это доклад об обороноспособности России. В нем перечислено все наше невеликое военное обмундирование и снаряжение, а потом сказано, что лодки наши в количестве восьми штук, чуть чего, гасятся у пирса, все имеемые ракеты с ядерными боеголовками уничтожаются в момент запуска, а самолеты стратегической авиации после принятых мер вообще не взлетят.

Я спросил у приятелей, уверены ли они в том, что это не чушь собачья, на что мне ответили, что они очень уверены.

Ну, в принципе, подумал я, все же воюют против всех, и чего бы такому докладу не появиться. Везде же ведутся штабные игры, и если Конгресс запросил, то ему могли предоставить часть такой игры.

Мне кажется, что ничего страшного в этом нет, потому что на самом деле никто никому не нужен. Территория не нужна никому уже давно. Разве что Япония все еще страдает по Курилам, но и то все больше гипотетически.

Вот если мы куда-то полезем, например, начнем доказывать, что Северный полюс, в общем-то, наш, то тогда мы можем накликать на себя большую стратегическую беду, а так– вряд ли.

Но и в этом случае – в случае большой беды – зачем же пользоваться такими словами, как «погасятся у пирса». Все же можно решить гораздо проще.

В одночасье арестовываются все счета всех наших чиновников за рубежом. А заодно и все счета их бесчисленных родственников. Объявляется, что они отмывают деньги, потому как не может чиновник любого ранга заработать такие залежи валюты. Дети чиновников, учащиеся, скажем так, в Англии, объявляются их пособниками, их извлекают из иностранных учебных заведений и сажают в лагерь для перемещенных лиц вместе с их матерями, которые почему-то иногда живут в купленных на подставные лица виллах.

А наш Стабилизационный фонд, давно проживающий в США, объявляется Фондом поддержки международного терроризма.

Вот и все.

Уверяю вас, наши чиновники сами, сейчас же, на открытых и демократичных выборах выберут самого открытого и демократичного президента, а потом уже он примет ряд срочных мер…

В общем, «чего изволите» будет организованно мгновенно.

Только тронь счета чиновников за рубежом, и власть они поменяют.

Не думаю, что американцам это все до сих пор не пришло на ум.

Думаю, пришло. Просто команды не было. Дадут команду, и… и не надо будет никого «гасить у пирса».

О методе проб и ошибок.

Мы тут попробовали установить, что Северный полюс весь-весь полностью наш, а нам нервно сказали: «Идите вы на хер!»

Не оценили нашу любовь к научным исканиям.

Говорят, в Бельгии политический кризис. Лидер фламандских христианских демократов Ив Летерм заявил, что слагает с себя полномочия по формированию правительства страны.

Король Бельгии Альберт Второй поручил ему сформировать правительственную коалицию, после того как его партия победила в июне на парламентских выборах. Двухмесячные переговоры представителей фламандских и франкоязычных политических сил закончились ничем.

В деле участвовали четыре партии: фламандские и франкоязычные либералы, входившие и в прошлую коалицию, а также христианские демократы – фландрские и валлонские.

Главный вопрос– федеральное устройство страны. Фламандские партии отстаивают идею большей самостоятельности регионов, а валлонские партии устраивает сохранение нынешнего положения дел.

То есть общество раскололось, правительство никак не сформировать, жизнь замерла.

– Да ничего там не замерло. Ну нет у них теперь правительства, но все же работает. Люди живут и без правительства, – заявил мне приятель, большой дока в бельгийских делах. – Главное же, чтоб законы работали, а они у них работают. Так что все при деле. И в обществе раскола нет. Терпимость друг к другу невероятная. Это политические элиты никак не договорятся, но на то они и элиты, чтоб всюду гадить.

Люди же, как и планета Земля, в основной своей массе разумны. Поэтому все на уровне здравого смысла. Законы же, в общем-то, всюду принимаются правильные. Их только не везде соблюдают.

– То есть для управления страной нужно, чтоб во главе ее стоял судья?

– Да! Во главе должен быть судья. Король, например, для этой роли очень даже подойдет. Остальное – исполнение закона. Вот поэтому в Бельгии дворец юстиции выше всех остальных зданий. Не Министерство юстиции, а именно дворец – то место, где располагается кухня закона. Там все и происходит.

– А у нас выше всех будет здание Газпрома.

– Ну, значит, у нас Газпром – главный судья.

О возобновлении полетов.

Чувствую, счетам наших народных деятелей за рубежом чего-то угрожает.

Отсюда и возобновление полетов стратегической авиации.

А если еще будет что-то угрожать, то пустим в море подводные лодки.

Милиция – это народ внутри народа.

Причем этот народ ненавидит тот народ, внутри которого он и располагается.

Вот такая меня посетила мысль.

И родилась она в переходе станции метро «Площадь Мира» 8 сентября сего года ровно в 11.35.

Я ехал на книжную ярмарку. Она проходила в Москве с 5-го по 10-е. Я спешил – на 12.00 было назначено мое выступление перед читателями. Правительство Санкт-Петербурга было представлено на этой выставке, а я входил в группу «Морской Петербург» и должен был говорить о море, моряках, России, долге.

Я очень спешил, просто летел, летел…

Но в переходе меня остановили. Три милиционера – старшина лет сорока пяти и два капитана.

Старшина двинулся навстречу:

– Подойдите сюда! Я подошел.

Знаете, когда тебя собираются потрошить перед всем народом, то выглядит это, будто ты раздеваешься на площади.

Приехав как-то погостить в Киев, я, выходя из дома, забыл свой паспорт. Я тут же засуетился, попытался вернуться.

– Чего ты дергаешься? – остановили меня друзья.

– Так как же! Я же паспорт забыл!

– Ну и что?

– А вдруг милиция, спросят.

– Какая милиция? Кто тебя спросит?

– Ну, проверят. документы.

– А с чего они будут проверять документы? Это у вас проверяют документы, чтоб в основном деньги стырить у прохожих, а у нас никто ничего не проверяет! Так что успокойся!

И я успокоился.

Но тут, в Москве, дело другое. Тут– родина. На родине все возможно. Поэтому… «Ваши документы».

Вообще-то, в соответствии с законом о милиции милиционер, подходя к гражданину своей страны, должен отдать честь и представиться. Так прописано в законе.

Представления я не услышал, потому и сказал старшине:

– Представляемся.

– Че-го? – сказал старшина.

– Представляемся, – сказал я, – и показываем свое удостоверение, после чего я демонстрирую вам свой паспорт!

После этого со стороны милиции почему-то последовали такие слова, из которых можно было выделить часть, гласящую: «А ты кто такой?». На что я сказал, что он у нас старшина, а я, вообще-то, по воинскому званию капитан второго ранга, и служил я на подводных лодках, так что очень хочу, чтоб старшина милиции мне представился, и потом я предъявлю ему свой паспорт.

И тут я услышал от родной милиции следующую фразу:

– Вот я много видел офицеров флота, и среди них не было мудаков. Вы – первый! – после чего старшина помахал перед моим носом своим удостоверением.

И вдруг я почувствовал, что еще секунда, и я в него вцеплюсь. Сил у меня хватит, чтоб свернуть ему шею одним махом.

Но я отступил. Медленно, сохраняя в перекрестии прицела его горло.

Все-таки хорошо, что я ничего не сделал.

Еще немного, и забрало бы упало. Так что я отступил, говоря себе: «Тихо, Саня, тихо!»

А документы у меня так и не проверили.

Видимо, не в них было дело.

Если б все политики вдруг стали прозрачными – и тут я имею в виду, что они сделались бы вроде как из стекла, – то мы увидели бы внутри них движение жизненных соков, отмечая при этом быстроту их движения или же заторы, и смогли бы соотнести эти движения с теми речами, которые они призносят.

Пафосным речам, относящимся к страданиям любимого Отечества, соответствовало бы, на мой взгляд, некоторое замедление, падение скорости движения в области печени, но затем – миновав столь опасный участок – соки устремились бы, так мне кажется, в область таза с радостным урчанием.

Речи же нежные, например об образовании и питании, рождали бы разжижение оных соков, и их движение в области груди сделалось бы веселым, но покойным.

И в то же время мысли об обороне, о различных посягательствах и врагах сделали бы течение этих соков упругим, на манер огнегасительной жидкости в пожарных шлангах.

В любом случае, наблюдать за внутренностями политиков было бы забавно, случись им стать прозрачными нашим взорам.

О дорогах.

ОЙ, БЛИН!

А может, немцам города сдадим?

А когда они дороги сделают, пустим танки и назад все отвоюем?

– Хочешь взять интервью у Степашина? – спросили меня, и я, конечно же, ответил, что хочу, после чего друзья договорились о том, что он такое интервью мне даст.

Дело в том, что в те времена я собирал материал для книги, где были интервью с разными людьми. Так что в «разные люди» вполне мог попасть и Степашин – почему бы нет?

И вот я уже беру интервью у самого Степашина.

Глава нашей Счетной палаты очень неглупый человек и интересный собеседник. Говорили мы о всяком, хорошее получилось интервью, я был доволен.

Потом я поехал согласовывать интервью. Степашин прочитал написанное, поправил свое отчество («Мой отец Вадим, а не Владимир») и сказал: «Печатай!»

Я хотел напечатать это интервью прежде всего в книге, а поскольку в нем прозвучала критика «Новой газеты», то и в «Новой газете», о чем я и сказал Степашину. Он не возражал.

С тем, что он не возражает, и с двумя его пометками на полях (как же я, дубина, мог перепутать его отчество), я и отправился в «Новую».

– А где его подпись на каждой странице? – спросил меня Дима Муратов, главный редактор этого замечательного печатного органа.

– На каждой? – спросил я.

– Да. Ты берешь интервью у чиновника категории «А», и он не визирует тебе каждую страницу?

– Но. есть же пометки, сделанные его рукой!

После этого Дима сказал мне все, что он думает о таких пометках. Кажется, его речь о пометках заняла минут пять. Были не забыты все отцы и все матери. После этого я отправился добывать у Степашина подписи на каждой странице.

Я позвонил секретарю Степашина и долго рассказывал ей, что «он читал», и что «он согласен», и что теперь надо, чтоб «он подписал», причем «на каждой странице».

Секретарь сперва вообще ничего не понимала и задавала такие вопросы, из которых было ясно, что она прежде всего интересуется моим здоровьем, потом она почти все поняла, но попросила повторить мой рассказ. Я повторил. Потом она сказала, что оригинал интервью с пометками ее шефа на полях надо срочно переслать ей по факсу, потом очень долго не проходил факс, потом он прошел, но ничего там было не разобрать, поскольку у них такой факс.

В этих заботах мы провели еще какое-то время, после чего наступили сумерки, и мы договорились с ней, что я пришлю еще текст по электронной почте, для чего она назвала адрес. Я послал – она не получила. Мы уточнили адрес. Адрес она дала (как выяснилось тут же), но не тот. Потом она дала тот. Я послал – она получила и попросила связаться через какое-то время с самым главным секретарем (назовем ее для краткости Е.Б.П.).

Прошло какое-то время, и я начал связываться с тем секретарем, а ее на месте не оказалось.

Тогда я снова перезвонил обычному секретарю, но там уже сидела другая девушка, которая сказала, что прошлая девушка была недостаточно опытна в этих вопросах, поэтому будет лучше, если я изложу всю историю еще раз, только теперь ей.

И я изложил всю историю. Напоминала она плач Ярославны.

Потом я еще множество раз излагал одну и ту же историю всем подряд в этой Счетной палате, потому что в деле участвовали все подряд. Я, кажется, только уборщице тамошней не излагал своей истории, потому что она не брала трубку. А так – кто бы ни брал телефонную трубку тогда, когда я искал главного секретаря Е.Б.П., – всем я излагал свою историю. Длилось это все недели полторы.

Наконец я нарвался на самого главного секретаря. Изложение наших бед заняло минуты три, потом она сказала, что они это обсудят.

– Да чего там обсуждать! – говорил я ей в совершенном запале. – Он же все видел! Он читал! Он согласился! Теперь надо всего лишь завизировать!

За что я люблю всех секретарей, так это за их не частичную, но полную глухоту. Она сказала, что дело так просто не делается, и придется подождать. При этом она говорила, как настоящий солдат. Она говорила: «Да!

Нет! Да! Нет!»

И я сдался. Я пошел и уничтожил интервью. Но сначала я снял шляпу перед Димой Муратовым, сказал при этом несколько слов насчет того, какой он все-таки гений, а потом вытащил интервью из книги. И книга поменяла название. Раньше было «12 встреч», а теперь на одну встречу стало меньше.

Пошло еще недельки две-три, и в моей квартире раздался звонок. Звонила сама Е.Б.П.

Голос ее был необычайно мил. Она сказала, что они обсудили, но сама идея публикации интервью в книге им показалась не совсем удачной, и им бы хотелось.