Бортовой журнал 5 Покровский Александр

И все это на фоне падения курса доллара. Он падает, а мы его пытаемся поддержать. У нас в нем исчисляется Стабилизационный фонд. Не весь, конечно (ум-то проснулся), но значительная часть.

И куда раньше смотрели лучшие в мире министры финансов? В какую… как бы это помягче… дыру, что ли? Где эти все прогнозы, институты США и прочих чудес? Где эти экономисты-эквилибристы?

Интересно, они свои откаты успели уже перевести в золото и в евро? А то ведь пропадет добро, непосильным трудом нажитое.

А народу достанется это самое место.

Ужас! Родной доллар падает, а США совершенно спокойно на все это глядит.

Мы в ужасе, все в ужасе, а им – хоть бы хны, по херу туман.

Уже на каждого жителя Америки по 33 тысячи долга, а мы им все помогаем и помогаем – уже замучались помогать.

Мы теперь с Китаем за США воевать будем. Экономически, конечно. Китай доллар будет рушить, а мы – поддерживать. Вот какие времена!

Нефть с газом добывали, добывали, все надыбленное несли за рубеж, а теперь это все тает, превращаясь в бумажный мусор.

И тут еще за президентом приходится бегать с царской короной.

Это нечто совершенно непереносимое. Где-то я слышал, что предки у них то ли постельничьи, то ли еще что-то рядом со спальней. Отсюда и восторг, когда видишь теплого, со сна, своего барина.

Господи! Нельзя без слез читать эти повествования. Они порождены таким расплывчатым словоупотреблением, что все это может длиться до бесконечности.

Впору говорить о расползающемся сознании. Да, но сознание ли это? У них там червяк.

Десять против одного, что они никогда не заглядывали в анналы прошедших веков.

Иначе они обнаружили бы там себя.

Только в иных панталонах.

Ах какая роскошная паника в обозе. Вы не чувствуете ее? Нет? Не слышите, как ржут лошади, рвутся стремена, как ломаются повозки, как все переворачивается, роняя пену.

А я чувствую. Началось.

Страх. Они боятся. Отчаянно трусят. Вот говорит кто-то о выборах, о выборах, и о том, что коней на переправе не меняют, и еще о чем-то.

Бедные кони, несчастные сивки с бурками. Да они сдохли уже давно.

Давно уже их остовы костлявые волокутся за телегой, а про них все – «коней, коней…».

Каких там коней, господа! Ваш мир уже кончился. Уже много времени тому назад. Внутри же нет ничего. Одни головешки.

И позорище только начинается. Только раньше это был небольшой позор, а теперь предполагается нечто более крупное.

Время же не обмануть. Вот и ваш большой друг доллар очень плохо себя в последнее время чувствует.

24 рубля.

И где эти высоколиквидные американские бумаги с доходностью в 10 процентов годовых?

Помнится, из них и состоит львиная доля нашего знаменитого Стабилизационного фонда.

Покупали за 30, а потом он стал 24. 30 делим на 24 – и получается убыль. Убыль – 25 процентов, но зато годовых– 10. Отличный результат.

А если он вдруг будет стоить 16, тогда что будем делать? А если 12? Китай грозит именно этой цифрой (лучше б я ошибался). А если он будет стоить 10 или 5, вы к этому готовы?

И вдруг это произойдет в марте 2008 года? Как вам такой сценарий?

Да, совсем забыл – у вас же личные деньги на заграничных счетах. Успели уже все перевести в евро?

Трудно представить, чтоб у Маргарет Тэтчер были счета не в английском, а, скажем, в каком-нибудь латиноамериканском банке. И у Черчилля вряд ли были счета где-либо.

Вот у воротил фашистской Германии были счета в Швейцарии – это известно. А вот у Черчилля – нет.

А вдруг ОМОН начнет брататься с каким-нибудь «маршем несогласных» или, например, с «движением против ненависти» – вот ужас-то будет, правда?

А ведь когда-то именно так все и было: выслали казачков усмирять толпу, а те – забастовку: «Не воюем с бабами».

Вот интересно, зачем вам столько денег? Ведь на счетах нашего чиновничества за рубежом, по самым скромным оценкам западных учетных органов, даже не миллиарды, а очень, очень, очень… много сотен этих самых миллиардов.

А царя у нас предадут. Те же самые генералы. Они его предали в феврале семнадцатого, они же его и сейчас предадут.

А деньги эти не пощупать. Они же виртуальны – что-то там такое на электронных счетах, недоступное пока международным террористам.

Вот поэтому очень хочется замков, островов, вилл, яхт, безудержного кутежа – хочется потрогать свое богатство.

Потрогал – и назад, в Россию.

Трогайте, конечно, вы все уже умерли. господа.

О ранах.

Раны в паху, полученные герцогом Наваррским при взятии Наварры, мешали ему в занятиях государственными делами. Я не знаю, в какую часть тела ранены нынешние отцы.

Пожалуй, есть одно место, очень близкое к паху. Разговаривайте с ними о ране. Рассказ о полученной ране облегчает солдату боль.

Все, о чем я говорю, имеет отношение к национальной безопасности.

Так мне, по крайней мере, кажется.

И еще мне кажется, что национальная безопасность – это что-то вроде сточной канавы, куда в конце концов должны попадать: экономика, политика, ученые, люди, идеи, деньги, открытия.

Поговорим о деньгах. Поговорим о том, как они туда попадают.

В науку, разумеется, потому что именно с нее все и начинается. И тут я не имею в виду нана-технологии (я не оговорился: не «нано», а «нана»), потому что к деньгам это отношение уже имеет: «на» и еще раз «на», а вот к технологии пока не очень. Там, где деньги, настоящей науки нет.

Настоящая наука там, где тебе не дают денег, а ты все производишь и производишь.

Спереди прекрасный фасад, лестница, пара коридоров с отреставрированными дверьми – здесь помещаются дирекция, администрация, а потом – старье облезлое, куча проводов и хлама в закуточках.

Спускаемся ниже: ба! – вот и компрессоры, голландские и немецкие агрегаты для получения жидкого азота и гелия.

А вы знаете, что на Луне скоро будут добывать гелий? Его там полно. Добудут гелий и спустят его на Землю. А на Земле куда идет гелий? Ни за что не догадаетесь. По некоторым данным, до 90 процентов всего добытого на Земле гелия идет. на надувание воздушных шариков – вот это я понимаю, очень символично. Оставшиеся 10 процентов идут на науку, на охлаждение образцов. Их можно охладить аж до 2 градусов по Кельвину.

Вот тут и начинается настоящее колдовство. Денег нет – а оно вращается.

Зарплаты нет – а лазерную установку, что только что не работала, запустили с помощью чуда.

Тут много чудес. Нужен микроболтик – включаем станок, а за него становится настоящий маг– есть болтик. Надо срочно заварить дырку на танке с жидким азотом – и заваривают, капая припоем на рожу, лежа на голой земле.

И потом – идеи, идеи, идеи – они роятся, роятся, роятся. Нужно забетонировать три метра в глубину – на тебе три метра. Нужно отшлифовать бетон – есть технология такой заливки и шлифовки.

Нужно это и это, чтоб вылетело это, – получите! Они даже говорят на своем, выдуманном, языке: «Зы, ра, зы, да!» – и тот, другой, все понял и уже несет тебе эти «зы» и «ра».

А деньги? Январь, февраль – ничего, просто ничегошеньки; март, апрель – по 500 рублей на брата; потом май – полмесяца празднуем, а потом – опять ничего; июнь, июль – чего-то, но не очень; август, сентябрь– по 500 рублей на брата; октябрь, ноябрь – тоже ничего. Наступает декабрь.

ДЕКАБРЬ НАСТУПАЕТ!!!

Его тут ждут, как маму, как египтяне ждали разлива Нила.

В декабре можно получить многие миллионы от нашего казначейства.

В декабре можно рассчитаться с долгами, потому что поставщики уже привыкли получать все только раз в году.

Правда, казначейство может дать деньги 1 декабря, а потом объявить, что финансовый год у них кончается 15 декабря. Не освоил деньги – надо их опять вернуть в казначейство, а на следующий год получишь меньше ровно на ту сумму, что не освоил в этом году – о как! Это вечное соревнование казначейства и ученого люда, Министерства финансов и настоящей науки.

– А за пятнадцать дней деньги освоите?

– Освоим!

– А за десять дней?

– Сделаем!

– А за пять?

– Конечно!

– А за один?

– Запросто!

Но это же куча бумаг, отчетов, справок из налоговой – хи-хи!

Но это же беготня, нервы, слюни, слезы, посредники, подрядчики – еще раз хи!

Они же ждали денег целый год! Неужели ж они теперь их не освоят?

Освоят, скушают, съедят, слопают! Уж будьте покойны.

А что потом?

А потом для некоторых будут Нобелевские премии и вечная жажда наград.

К чему мы все это?

Да все к тому же – к нашей национальной безопасности.

Истерики только для ненастоящих. И как при этом приятно ощущать себя настоящим. Тут про меня снимали кино («Истории в деталях»), а потом перед показом (я уселся, вся моя семья вокруг) ведущая называет меня. Андреем. Я даже обалдел, а потом звоню им и говорю: кажется, я – Александр.

Потом мне перезванивает ведущая в очень грустном настроении, и я ее начинаю успокаивать, мол, с кем не бывает, и потом, меня все время путают, я – то Андрей, то – Алексей, то и вообще – Витя.

Смешил ее всячески.

Вчера спросили: думаю ли я о России. Я ответил, что хотел бы не думать.

Почему? Ну не думаю же я о воздухе. Если я дышу, не задыхаюсь, то и не думаю. В этом случае меня не интересует, много ли там кислорода.

А вот если мне воздуха не хватает, и у меня учащается дыхание, я задыхаюсь, то тогда я начинаю лихорадочно его измерять. Каждые пять минут.

На том конце телефонной трубки ответили: – А-а-а, понятно.

Я положил трубку и подумал, что и действительно, наверное, было бы здорово, если б все настолько было чудесно, что я и не замечал бы вовсе, как все это здорово.

А так – все лезет и лезет. На глаза. И – вопросы, вопросы, вопросы.

Страна беременна выборами – никак это не забыть, и все прут и прут, все талдычат и талдычат, о справедливости, развитии, и о планах, планах, планах.

Десять лет не было планов, а теперь они появились? И теперь в этих планах появился я, дороги, экология?

Цены растут, и премьер пошел по магазинам выяснять отчего.

Ему не ясно отчего? А он точно премьер? Пока у него вид мужика, у которого в трамвае, пока он спал сидя, увели шапку, и теперь он без нее ходит и спрашивает: не видел ли кто ее, родимую.

А целуемся только с Ираном и с Китаем. Да и то не всегда. Причем мы-то готовы, но нам не всегда подставляют губы.

Поехали на Северный полюс и воткнули там флажок– величайшее достижение. Теперь Канада и США изучают наш оборонный потенциал. Вы не знаете, какой у нас этот самый потенциал? Лучше бы не знать.

Со всех сторон окружат базами. Нас и раньше окружали, но теперь это сделают швыдче.

А политиков у нас только два – газ и нефть.

Инфляция одиннадцать процентов? Точно? Пошел в магазин, проверил. То, что раньше покупал на двести рублей, теперь покупаю на триста. Не знаю, как там у всех, но моя личная инфляция в этом конкретном случае составила пятьдесят процентов.

Постоянно на глаза лезет мусор. Я не хочу о нем думать, но лезет– он на улицах и в головах. Не думать об этом? Ладно, не буду.

Научился читать между строк и видеть между глаз. Рассеиваешь себе свое собственное зрение – и все становится на свои места. И еще: смотрите выступление кого-либо по телевизору, попробуйте выключить звук. Мимика гораздо богаче.

Кризис? Мировой? Наш? Ладно, не буду.

А вообще, хорошо бы на природу. Вот вышел на природу, вздохнул – и куда они все подевались? Все успокоилось, улеглось, стало понятно, что Земля все равно мудрее, потому что живет дольше.

Она нас встряхнет, чуть чего.

Ну, так нельзя, ребята! Никакой логики ни в чем. Что-то с ними происходит. Слушаешь и – ни слова правды. Во, бля!

Иногда я позволяю себе отступления от нашего наступательного движения вперед в предложенном повествовании. Тонкость же отступательного искусства заключена в том, что я с легкостью возвращаюсь, подхватывая тему, переносимую в мое отсутствие малейшими дуновениями нашей обыденности на манер пера, оставленного воле ветра; подхватываю же я ее с той лишь целью, дабы не ускользала она от внимания моего читателя, не столь искушенного в упражнениях разума.

«Выбери Петербург Путина» – это на плакате.

Ничего не объясняя, предлагают выбрать. Налетай, народ, а то прогадаешь. Все это походит на шантаж. Говорят, что чуть ли не девяносто процентов уже выбрали.

Прошел десять метров – опять: «Выбери Петербург Путина».

А вы не знаете, что это такое – Петербург Путина? Это когда все мы в пробках, а он мимо нас по встречной полосе? Тогда еще думается: «Хорошо, что он на машине, а не на велосипеде, а то б мы тут настоялись!»

Это Петербург Путина или что-то иное?

Я знаю, к примеру, что такое Петербург Петра Великого – «по мшистым, топким берегам», а вот и сам Петр, спасающий людей во время наводнения, а потом – дворцы, проспекты, корабли, и Россия, за волосы притянутая к Европе.

Петербург Петра – это война, кровь и полстраны в гробу.

Петербург Петра – это скачок, прыжок в неведомое, это новые, дышащие отвагой лица, это науки, ремесла, ассамблеи, академии.

А потом были Елизавета, Екатерина Великая, а при ней – Потемкин, Суворов, Дашкова, и еще были Державин и Ломоносов.

Тут были блистательный Росси, непревзойденный Растрелли.

А есть и Петербург самодержца Павла – мрачность, страх, ночные кошмары: «Предадут! Предадут!» – и призрак великого предка, который скажет ему: «Бедный, бедный Павел!»

А потом – Александр Первый с вечной печатью отцеубийства на челе – и галерея героев 1812 года.

А есть еще Петербург Пушкина – дом на Мойке, Летний сад, скачущий во весь опор Медный всадник.

Здесь Пушкин написал: «Вознесся выше я главою непокорной…» – и еще были друзья, долги, балы, Наталья Николаевна– и одиночество Черной речки.

Тут Лермонтов оставил строчки: «…Вы1, жадною толпой стоящие у трона…» – за что и отправился, между прочим, в ссылку, сопровождаемый лучшими отпрысками знатнейших фамилий.

Тут Карл Брюллов выставлял свой «Последний день Помпеи», а Иванов – «Явление Христа».

Тут был «Невский проспект» Николая Васильевича Гоголя, тут пахло булочками и кофе, а по подворотням в метель метался без шинели Акакий Акакиевич.

Тут готовились Отечества сыны, тут в землю легли цари и герои.

А еще я знаю Петербург Достоевского – идиот князь Мышкин, Раскольников, дворы-колодцы, старушка-процентщица, топор, стужа, униженные и оскорбленные, Великий Инквизитор, братья Карамазовы.

А есть еще Петербург Александра Блока – «май жестокий с белыми ночами, стук в ворота – «Выходи!», революционные патрули, голод и «Двенадцать», ведомые Иисусом Христом.

Тут выглядывал своих красавиц Кустодиев.

Петербург, Петроград, Ленинград – мятежный, строптивый город – его так не любил Иосиф Виссарионович.

А Петербург академика Лихачева – это интеллигентность, достоинство, не гнемся под ударами судьбы, отстраненность блокадного Ленинграда, неторопливый говор, скромница дача, чай, нежное отношение к домашним, горе утраты, бережное отношение к старине, ни одного здания не рушим в центре города, и ничего нет выше Исаакиевского собора и шпиля Петропавловской крепости.

И вот теперь у нас будет Петербург Путина?

Вы не знаете, что это такое?

Спать хочу с семнадцати лет. Как пошел в армию, так и не высыпаюсь. И руки-ноги у меня болят с семнадцати лет, потому что с этого времени я регулярно занимаюсь спортом. И сегодня я так же хочу спать, и у меня все время что-то болит. То есть, можно сказать, что и сегодня у меня самочувствие семнадцатилетнего.

Все наши движения в политике и экономике связаны с едой, с желанием отхватить, оттащить в сторону и там сожрать. Недавно я видел представителя нашей культуры. Она теперь тоже связана с едой.

У него в глазах стояли склеротические слезы. Он, бедняга, не держит свою собственную мысль. Она от него удирает, ускользает, как живая. Он не может ее додумать и договорить – взор отуманен, ум одурманен, дыхание нечисто.

Ясно, что в детстве он не пробовал авокадо – прекрасное очистительное средство. Или не ел натощак сырой тыквы. Может быть, ему следует питаться соком репы, стручковой фасоли, шпината, салата ромэн, дынного дерева, хрена и моркови?

Может, нашим деятелям стоит вообще перейти на растительную пищу, чтобы сделать наши политические, культурные и экономические роды как можно более естественными, без огромного количества крови и околоплодных вод?

Разогнали еще один «Марш несогласных».

И не просто разогнали, а еще и побили. А потом я слышал: «Они раскачивают лодку! Они куплены за сто баксов!»

За сто баксов на шествие пойти можно, но удар по голове стоит дороже.

После такого удара человек из покупного противника власти становится идейным.

И потом, у той девушки, что дали дубиной по голове, есть папа с мамой, младший братик и парочка друзей. И все они теперь будут вас ненавидеть.

Подумайте, то был только один участник шествия, а то – целых пять-шесть ненавидящих вас людей.

И это накануне выборов, сначала парламентских, а потом и президентских?

Они-то, может быть, и раскачивают лодку, но только вы им в этом помогаете.

ОМОН дубинками работает против власти. И на чьей он, получается, стороне?

Ненависть копится. Она уже давно гуляет по нашему городу, но с каждым днем она становится гуще.

Вы не чувствуете? А я чувствую. Густая, маслянистая, она то там, то тут, но скоро она будет везде.

Ее еще Александр Блок чувствовал, когда писал свое «да, азиаты мь>1…».

Да, азиаты. Странная у нас особенность – и азиаты, и не азиаты.

Но в накоплении ненависти мы азиаты. Те складывают свою ненависть в специальном уголке души.

До времени.

Она там пребывает в свернутом состоянии – как стрекательная клетка у медузы: задел – получил укол.

И укол тот бывает такой силы, такой концентрации, что может вызвать мгновенный паралич.

Мгновенный паралич власти.

Кондопога вам однажды это уже показала. Такая маленькая Кондопога.

Неужели она вас ничему не научила? Бунт, он же слепой. Считаете, что вас он не коснется?

А то, что ОМОН на улицах Петербурга из других городов, вас не спасет.

Оппозиция в подполье – это, ребята, не сдержать. Сейчас у вас спрашивают разрешения, а вот подполье в нем совершенно не нуждается. На кой ему ваше разрешение?

Подполье вычислит адреса проживания ОМОНа и пройдет по ним ночью. Тогда ОМОН будет без шлемов с дубинками. Вы не верите в то, что это может произойти?

Вам не хочется мирных шествий? Вам хочется партизанщины? Вы считаете, что этого не может быть? Вы справитесь? У вас много сил? Ой ли?

Не надо так уж полагаться на одну только силу. Иногда полезно и головой пользоваться.

Да вы должны беречь свою оппозицию, лелеять ее. Хочет она идти – пусть идет.

Расставьте ОМОН, и чтоб он не лупил дубинками по всем подряд, а охранял это шествие. Очень вас об этом прошу.

Я же не вру вам.

Ненависть я очень хорошо чувствую. Есть она, и ее очень много.

В чем состояла одна из памятных атак, предпринятых на наше чиновничество, погрязшее в разврате, со стороны той части чиновников, кои не были к тому времени подвержены недугу мздоимства?

Был создан комитет.

После этот комитет был распущен по причине полного его разложения различными лиходеями, проникшими к нему вовнутрь.

Затем свету был явлен еще один комитет.

Затем еще и еще.

Потом состоялись похороны надежд.

Застал Сашку за тем, что он с интересом смотрел фильм о лагерях на Колыме.

Парень вырос. Все-таки двадцать один год, пора.

Раньше подобные фильмы никакого интереса не вызывали. Теперь– во все глаза.

Идут кадры о могилах, о морозах, свидетельства очевидцев – тяжкие воспоминания о том, как расстреливали, морили голодом, об издевательствах, изнасилованиях.

Свидетели говорят о ненависти, о том, как они ненавидели Сталина, и о том, как они радовались его смерти, кричали друг другу: «Он сдох!» – а потом идут бесконечные рассказы о перевозках, о том, как перевозили целыми семьями, и о том, как бежали, прыгали с парохода, на котором их везли, прямо в воду, и о том, как в этой воде уже плавали трупы, и о том, как их подбирали иностранные суда; о побегах – о том, что надо было бежать с такими товарищами, которые бы тебя в тундре не съели, о карцерах, и о том, как с утра люди дрались за инструменты – пилы, топоры, потому что оставшихся без инструмента наказывали, и люди, обезумев, наносили друг другу увечья, а инструменты давались в таком количестве, чтоб их все равно не хватало, и однажды одной женщине в такой драке отрубили топором нос, и она захлебывалась кровью, но никого это не трогало.

– Как тебе это? – спросил я.

– Круто.

– Почище, чем холокост и любой геноцид?

– Да.

– А знаешь почему?

– Почему?

– Геноцид и холокост имеют начало и конец, а у этого начало уходит в глубь веков, и конец растянут на столетия. Вот, Саня, это история твоей страны. Вот такая она, Родина.

– Это понятно.

– И никого не жаль. И никогда не было жаль. Люди – мусор. Они и до сих пор мусор, и всегда им были.

Человека тут нет. И если мы побеждали в войне, это означало только то, что мы их забрасывали телами, а вот у них на подобное действие рука не поднялась. А у нас поднялась. У нас на многое она поднялась. Людоедов следует называть людоедами, и никак иначе. Другие слова могут предполагать разночтение.

Большие людоеды порождают множество людоедов среднего размера, а те – массу мелких людоедов. И людоеды не просто едят обычных людей, но и друг друга. Гадина все время пожирает гадину.

– Понятно.

Потом мы с ним еще немного поговорили. Так, ни о чем.

А вечером Саша рассказывал нашей маме про этот фильм.

Я не профессиональный критик нашего государства. Я критик природный, самостийный. Этим своим заявлением я хотел бы отметить, что тем, что во мне есть, я обязан только окружающей природе – ее уникальности, ее самобытности, ее умению выстраивать событие так, что оно никак не может избежать нашего внимания, оно лезет и лезет, и лезет оно нам на глаза, оно стучится и стучится, и стучится оно в наши сердца.

В робкой надежде на отклик.

А смотреть на всех этих политологов после выборов в Государственную думу очень приятно.

Лоснятся от удовольствия. Всех нае. нет, не так. Скажем так, чтоб это мое послание хоть кто-нибудь напечатал. Скажем: слукавили, и это их лукавство удалось.

Они еще какое-то время ждали, что все станет известно, что все откроется и все про все узнают, они даже сжались от предчувствия и долго пребывали в таком съеженном состоянии, а потом – как отпустило.

Ждали звук – раздался пук.

С облегчением вас, господа! А все эти ваши рассуждения о том, что «таков уж русский народ», что его, тот народ, «надо бы знать» и что он «поверил, поверил», «а вот теперь-то уж мы и возьмемся за настоящую работу» – это все от прошедшего испуга.

Теперь можно расслабиться, рассупониться, огладив живот.

Порезвились – теперь и отдохнуть не грех?

Где отдыхать-то будем? Новогодние же каникулы на самом носу. Поедем в Лондон поболтать о том о сем с проклятой оппозицией или же к себе домой, на Канары?

Надо! Надо вам отдохнуть. Скоро ж еще одна битва.