Бортовой журнал 5 Покровский Александр

У него очень вкусная русская речь. И неважно при этом, о чем он пишет.

В прошлом веке внутренняя речь формировалась еще и письмами. Эпистолярный жанр был в чести.

Отсюда и богатая речь наших предшественников.

Достаточно почитать их переписку. Было такое время, когда я читал только это.

Я прочитал письма Достоевского, Чехова, Пушкина. Мне очень нравилось.

Читает ли нынешнее поколение? А кто его знает? Читает, наверное. Но…

Нас, по всей видимости, ждет технический прогресс и… скудоумие.

О зернышке.

Чиновник должен клевать по зернышку. Тем, кто именно так и клюет, я бы ежегодно вешал на грудь специальную награду– небольшие серебряные птичьи клювы.

О гибели.

Гибель чиновника – повод наполнить бокалы. Братьям по цеху при этом к лицу неуемная скорбь, народу– смех и улыбки. В конце дня хорошо бы устроить кулачные бои.

Опять на улицах Петербурга милицейские облавы.

Ловят призывников.

Молодые люди не торопятся выполнить свой конституционный долг, и милиция помогает им в этом непростом деле как может.

Так в Европе в Средние века набирали рекрутов. Хватали кого ни попадя.

Почему-то это считается законным. Не знаю ни одного судебного процесса против этих действий милиции.

Может, и были они, вот только я не слышал.

Такое впечатление, что все сами по себе: закон сам по себе, милиция сама по себе, призывник сам по себе и армия сама по себе. Насилие, насилие, насилие.

Почему в этой стране все начинается и заканчивается насилием? Насилие как принцип. Насилие как основной закон. Могут схватить, сломать, связать.

Одного взгляда на этих призывников достаточно для того, чтоб возмечтать о профессиональной армии – худые, мелкие, и головы на тонкой шее раскачиваются.

Какие ж это защитники? Их самих защищать надо. Мне на это обычно говорят: во многих странах Европы сохраняется армия по призыву. На что я отвечаю, что призыв призыву рознь.

В Швеции, например, часть армии формируется по призыву. Но там не ловят на улицах и на станциях метро.

Потому что служить по призыву там престижно. Там больше желающих служить, чем требуется. Поэтому призывников отбирают очень тщательно. Там они в очереди стоят, чтоб отслужить. Некоторые несколько лет добиваются своей очереди.

Там другая армия. Служат они рядом с домом, ночуют не в казарме.

В казарме на ночь остается только наряд. Остальные – переоделись вечером, сели в свои машины и отправились ночевать домой. Утром – опять в машину и на службу.

Отпуска, увольнения, занятия спортом и всякими военными премудростями.

Там больше учебы, чем тех мучений, которые у нас считаются службой. А некоторых наших мучений, дедовщины, например, там просто нет. И не может быть. Исключено. Не существует.

Выполняет эта часть армии различные караульные обязанности. Например, охраняет королевский дворец, чему долго учится. Смена караула – целое представление. На него съезжаются родители, друзья, знакомые, все это празднично, все фотографируются, смеются, гордятся своими чадами. Отцы ходят с глупыми улыбками с фотоаппаратами, мамаши воркуют. Там служба призывника – праздник. А у нас – облава.

Корпоративной правды не бывает. Общество должно знать, куда оно движется.

Все наши беды оттого, что мы все время вляпываемся в одно и то же.

Сор-то все время в избе.

О замыслах.

Тайные замыслы – от самого их зарождения до полного созревания – должны быть видны.

Для этого в организм чиновника хорошо бы вживлять специальный прибор, отслеживающий и записывающий весь процесс вынашивания идей. Работы по его созданию уже ведутся в обстановке абсолютной секретности.

Все, что удалось узнать, – без нанотехнологий тут не обошлось.

О хорошем.

Народ должен тянуться к хорошему, поэтому в обиход должны быть немедленно введены лапти, потом следуют армяки и кокошники, а там и до мундира недалеко.

По поводу националистов. Есть специальность, есть дело, а национализм от недоумия, и он разрушает дело. Мне на лодке было все равно, кто какой национальности. Главное – могу положиться на человека или нет. Нормальный или дерьмо.

А дерьмо, пусть оно хоть все-все будет насквозь русским, дерьмом и останется. Конечный продукт.

Я рос в Баку. Самый интернациональный город. Там все были бакинцы, а не азербайджанцы, армяне, русские. Потом, с перестройкой, все это и поперло.

Я видел разный национализм. Результат всегда один: прикрывание воров. Воруют под этим замечательным прикрытием у представителей собственной нации.

А раз воруют, значит, и идея ложная.

Поэтому когда я слышу о националистах, то думаю, что это или люди недалекие, или насквозь лживые.

Тут я опубликовал материал «Моя страна». Это по поводу теста. Оказывается, среди националистов существует следующий тест: если в разговоре человек говорит «моя страна», – значит, свой, если говорит «эта страна», – чужой. Причем этот принцип соблюдается вне зависимости от грамматики и контекста. Я попробовал возразить. «Моя» – это владение, принадлежность, по всем словарям.

«Моя» – это можно разделить, пропить, продать.

Про страну я так сказать не могу. Она мне не принадлежит. Это я принадлежу этой стане. Я ее часть. Вот вкратце.

Что тут поднялось! На форуме по этому поводу столько всего.

Люди безграмотны. Вопиюще! Они не слышат другого, не приемлют иного мнения.

Жуткое бескультурье. И это национализм? Они даже писателей русских не читали. О чем говорить. У нас языки разные. Я говорю по-русски, а они – на собственном языке, который они считают русским. Они выдумывают правила, потом эти правила объявляют единственно верными. Все, кто пытается возразить, – враги. Я встречался с националистами. Я сказал им: надо учиться, и учиться надо русскому языку и русской культуре.

А они мне:

– Жене тоже говоришь «эта»?

Что за бедлам? Жена «моя», потому что само понятие моя жена – древнее. Древнее любого национализма.

Моя – владею, мне принадлежит. Да, давным-давно жена принадлежала мужу. Он мог ее поменять, обменять, продать, заточить, убить. И дети – «мои дети». Могли быть проданы в рабство и заложены. Заложниками (детьми) племена обменивались при заключении перемирия. Детей еще и в жертву приносили. По жребию. Богу Перуну. И что из того? Многие понятия пришли из древности.

А понятие «моя страна» или «дорогая моя столица» пришли из песни, из поэзии.

Нельзя то, что пришло из поэзии, превращать в подобие закона, в проверку, в тест.

Поэзия, она потому и поэзия, что допускает выход за рамки языка. Это ей разрешено.

Для всего остального существуют словарь и правила.

Я размышляю. То есть я занимаюсь опасным занятием. Сократ за это поплатился. Он размышлял. Все остальные жевали. А вот он отважился думать. Это очень опасно.

Ум же свободен. Он свободен везде и всюду. 24 часа в сутки.

На западе «умные» деньги. Это деньги от бирж, банков, финансовых корпораций, заводов, автоматических линий, компьютерных и иных технологий, технологий, технологий.

Нет у них нефти и газа, поэтому их деньги от ума.

А у нас – от газа, нефти и всего того, что помогает их из земли доставать.

Они у нас тоже от ума, но невеликого. Невеликий ум означает глупость. То есть у нас «глупые» деньги.

Запад покупает наши нефть и газ на свои «умные» деньги, чтоб и дальше умнеть.

Эти деньги приходят к нам и проходят у нас стадию оглупления. Мы оглупляем любые «умные» деньги.

Как? Что-то мы просто проедаем, что-то тратим на их новейшие станки и технологии, а на оставшуюся часть мы покупаем бумаги для Стабилизационного фонда – то есть делаем свои деньги еще глупее.

Почему? Потому что купили мы эти бумаги когда-то за доллары по тридцать рублей за штучку, полежали они у нас немножко, и стал доллар стоить уже двадцать пять рублей.

Потери при обратной конвертации – ровно пятая часть.

Вот это называется сделать свои деньги еще глупее, чем они есть.

А если он упадет до двадцати двух рублей?

А если он упадает до двадцати двух, это будет означать, что оглупление наших денег идет лавинообразно. То есть его не сдержать.

Вывод? «Глупые» деньги не превращаются в «умные». Они продолжают глупеть.

Хочется, чтоб все президенты испытали клиническую смерть.

Хочется, чтоб они испытали восхитительное состояние свободы и полета, когда собственное тело– там, внизу– воспринимается как полная чушь, как ненужная бредедень, как что-то тяжелое, неповоротливое, как намокшая, грубая одежда, как путы на ногах, как обуза, как хлам.

И полное ощущение сохранения своего я, и первое слово: «Наконец-то!» – И назад, в тело, – ни за что, никогда, фигушки, не заманите, не хочется, нет!

Не хочется предвыборной борьбы, встреч, успешных переговоров, партий, самих выборов, побед, коррупции, борьбы с ней, денег, электората, зарубежных счетов, гольфа, яхт, дач, вилл и Центробанка с его золотовалютным запасом.

Не хочется еды – устриц, крабов, лобстеров, пива, сала, мартини, кокосов, ананасов, земляники.

Не хочется костюмов от Гуччи и Версаче, туфель, трусов, маек и часов «Ролекс» на каждой из выступающих конечностей.

Не хочется отдыха в горах, лыж, пляжа, солнца, моря, секьюрити, ласкового ветерка, теплого вечера, ночной прохлады и понятливых красавиц. Ты легок, быстр, тебе все можется.

А впереди упоительный, манящий свет, и ты идешь, идешь и идешь к нему, ты предвкушаешь и грезишь, и какие-то красивейшие, белейшие птицы подлетают к тебе, шепчут тебе ласково на ушко: «ЕЩ-Щ-ЩЕ НЕ ВРЕМЯ-Я-Я…» – и поворачивают тебя назад к твоему хламу, к одежде, к твоему телу.

И ты противишься их вкрадчивому уговору, ты пытаешься вырваться – но увы! – они такие, такие. И уже поволокли, поволокли и втолкнули; и вот ты с треском, с грохотом рухнувших в музее лат сбоку втискиваешься в свою мокрую, грязную, тупую оболочку, после чего ты испытываешь боль во всем, боль везде, боль в каждой клетке своего необжитого тела, как в свой первый день.

Говорят, после этого люди меняются.

Еще одно обращение ко всем, всем, всем!

Иди сюда, дурашка.

Иди сюда, глупенький.

Я расскажу тебе о том, чего ты до сих пор не знаешь.

Я расскажу тебе о том, что ты не вечен (да, да, не вечен), о том, что ты умрешь, умрешь – и не когда-нибудь, а прямо сейчас.

Ты не успел? Ты не понял? Ты против? Ты возражаешь? Ты не готов?

А когда же ты будешь готов, потненький? Когда? Когда это случится?

Когда ты перестанешь делать глупости, подлости, гадости?

Когда ты перестанешь грести и грести, под себя, под себя, для себя, для себя?

Когда ты перестанешь набивать свое брюхо? А? Ты видел свое брюхо? Нет? Внутри. Оно же лопнет. Не когда-то, а прямо здесь и тут же. Что? Что ты там лопочешь? А? Ты только что победил? Где ты победил? На выборах? На каких выборах?

Господи! Что у тебя в голове? Какие-то выборы, партии! Что ты несешь?

Ты готовишься? К чему ты готовишься? Ты готовишься к новым свершениям? Ты к смерти никак не подготовишься! Иди, готовься к смерти. Приведи в порядок лицо и дела, потому что сегодня, потому что тотчас!

Тебе все это подарили. Дали подержать. Разрешили поносить. А ты подумал, что все это твое? Да? Навсегда? Маленький! Это же просто шанс. Тебе дали шанс. Тебе позволили. Хотели посмотреть, как ты себя поведешь, а ты повел себя ты сам знаешь как.

А ты подумал, что ты избран? Что ты! Прошло твое время. Шанс кончился. Ты не оправдал. Теперь он дается другим.

А ты иди, готовься.

И хватит тут сопли размазывать, миллиардер.

Подумаешь, смерть.

О характерах.

Воистину! Многообразны пути, по которым вынужден был направиться человеческий ум, чтобы дать задаче точное решение. При выявлении характера какого-либо представителя власти хорошо бы воспользоваться его свежими анализами. Наличие в выделениях свинца говорит о твердости характера, присутствие цинка – о цинизме, кадмия – о подлости.

О музыке.

Музыка должна постоянно ласкать слух. Однако не слушайте долго Вагнера. Говорят, что от этого возникает желание напасть на Польшу.

Мне позвонили и спросили, могу ли я рассказать о своих впечатления от просмотра фильма Никиты Михалкова «Двенадцать». Я сказал, что фильм не смотрел, но впечатлениями поделиться могу.

Мне кажется, что фильм замечателен, прекрасен, что он великолепен, дивен, чуден.

Хорошие актеры, все-все на своих местах, видна умная, умелая режиссерская работа.

Фильм не оставляет равнодушным, в самой его середине хочется встать и аплодировать до самого конца. Под занавес нелишними будут и крики «Браво!».

Я не очень понимаю, как Никите Сергеевичу это удается, но он в каждом фильме разный как режиссер – то лиричный, то меланхоличный, то вдумчивый, то страстный, то чувствительный, то смелый, то мужественный.

Мужественность я бы отметил особенно.

И потом, эта необыкновенная точность передачи материала. Такое впечатление, что впервые название «Двенадцать» использовал именно он, а поэт Александр Блок у него потом это просто переписал.

И правильно, что его наградили в Венеции. Его надо наградить и во Флоренции, если там что-то кинематографическое будет происходить. Не знаю, будет ли, но надеюсь. И «Оскар» – самое малое, чего этот фильм достоин. Он достоин пройти через века, посрамив нашу обыденность.

Если б существовали какие-то космические награды, то и их не стыдно было бы ему присвоить.

Этот фильм – событие. Это фильм – победа России, русскости. Это фильм на все времена.

Появись он во времена Чингисхана, его смотрели бы не с меньшим воодушевлением.

В этом фильме собраны все оттенки, все тонкости русской души. Отмечена ее непредсказуемость, порывистость, буйный нрав.

Словом, фильм удивительный.

Сам я его смотреть не буду, потому что не хочу портить то мнение, которое я про него уже себе составил.

Потому что – а вдруг не совпадет.

Аллах здесь ни при чем. Он же един. Бог-то. Остальное – трудности перевода.

Некоторые поклоны бьют, кто-то в пояс кланяется.

Неприятие чужого. Разные воззрения. То, что у нас считается подлостью, в их случае не считается таковой. К ним, главное, спиной не поворачиваться и на договоры не полагаться. Для них договоры – временная передышка. Как только понимаешь, как себя вести, национализм пропадает.

Опять повышение цен.

На что у нас повышение?

А на все!

Как только Родина дает пенсионерам аж двести рублей, то все, начиная с коммунальных наших безобразных служб, стараются это отобрать.

Теперь вот молоко старается. Не само молоко, конечно, а те, кто его продает.

Правда, они кивают на тех, кто его делает, а те кивают.

В общем, в России это называется рынок.

Только он немного отличается от того, что на Западе считается рынком.

Там всегда перерасход, а у нас всегда недород.

Своего нет – везем из-за рубежа.

А чтоб защитить нашего производителя, которого нет, пошлины таможенные повышаем.

Вот и получается: все повышают всё, а когда доходит до выплат пенсий, – скачок цен, за что вызывает начальство всякие магазины и хлопает им по попке.

Таким образом дело и делается. Вот потому наши, не те, которые в «движении», а те, которые сами по себе, давно уже в Финляндию за продуктами ездят и всех знакомых своих снабжают. Посылается народ в Финляндию (500 рублей на автобусе), и везет он оттуда мясо, рыбу, сыр и прочее.

Цены меньше.

То есть поезда, что в пору моей юности в Москву за колбасой ездили, впору опять пускать.

Только Москва у нас теперь в Хельсинки будет. И вот это называется у нас экономикой.

И еще это называется «повышением реальных доходов населения».

И еще это называется пенсией. И еще – заботой о людях.

А как оно все на Западе делается? Ну, например, однажды в Швеции куры перестали нестись. Возникла реальная угроза того, что цены на яйца сейчас подскочат.

А в Швеции это очень серьезно. Там никогда не было крепостного права. Там ОМОН не поможет, потому что шведский ОМОН состоит из такого же шведского населения и своих людей палками не бьет.

Это люди могут побить шведский ОМОН, а он только будет стоять и щитами закрываться, то есть страдать.

И вот, чтоб никто не страдал, знаете, что эти неповоротливые тугодумные шведы мгновенно придумали? Они отменили пошлины на яйца вообще и одновременно выплатили своим производителям яиц компенсацию за случившийся недород.

И им Дания яйца завезла.

Дания им завезла столько яиц, что вы себе представить этого не можете.

Это был какой-то яичный праздник. Ими кидаться можно было. И стоили они – тьфу и еще раз тьфу!

А у нас вот никак.

У нас другой праздник.

У нас только докладывают вовремя, что в закрома Родины заложили это и это.

М-да! Чиновнички. Люди, думающие о…

Знаете, чем чиновник отличается от попугая?

Тем, что попугай говорит, как человек, а чиновник говорит, как попугай.

Причем не умолкая.

Вот поэтому Русь у нас и отличается от дикой африканской лошади зебры.

У той зебры (блин!) после черной полосы всегда следует белая.

Очень сочувствую Богу. Бедняга, столько людей, и всех надо выслушать, во все вникнуть.

Шесть миллиардов детей. Неразумных, глупых.

Земля живая. Это понимаешь сразу, как только отходишь от берега. Море выпуклое, дышит.

У Земли и у людей разные скорости. Люди проживают быстрее.

Если они будут мешать Земле, она их просто с себя смоет. Ураганы успокоят человечество.

Сделали потепление – получите ураганы. Раз в месяц, раз в неделю. Очень сильно беспокоите – через день будут ураганы, наводнения, землетрясения, засухи. Как вы к Земле, так и она к вам. Уничтожаете посредников между людьми и Землей – животных– напустим на вас мор.

Человечество не скоро поумнеет. У вызревания ума и у прогресса разные скорости.

Запаздывание неизбежно. Конфликт еще впереди. Все меньше логики. Ее меньше в деяниях, в рассуждениях.

Иногда кажется, что время осмысленности, осмысления происходящего прошло. Человечество движется куда-то, используя закон накопления собственной массы и гравитации.

Когда-то обезьяна получила кость в горло, и поэтому звуки у нее сложились в слова.

Словами она смогла выразить свои страхи. Люди научились говорить от страха. Человек сам себе объяснял свой страх.

Но сначала обезьяна рисовала свои страхи на стенах. Получались мамонты, пещерные медведи. Никто не рисовал крыс – их не боялись. Боялись мамонтов.

Не хватало слов, вот рисунок и помогал избыть страх.

Проговоренный страх терял свою силу. Так появилась внутренняя речь. Если она невкусная, нелогичная, то нарушается плотность между словами. Невкусная речь не плотна. В ней можно заменять слова или между словами вставлять еще слова. В невкусной речи всегда есть зазоры. В эти зазоры проникает страх. Он входит между словами, он разлагает речь.

Речь повинна в возникновении ума. Рассуждая, человек искал логику. Точное слово. Эти поиски продолжаются. Ум должен сохранить жизнь.

И Землю. Так мне кажется.

«По продуктам питания Россия на семьдесят процентов зависит от экспорта».

Здорово. Ай да сукины дети! Вот это достижение! В наши времена это называлось потерей экономической самостоятельности.

Небось в каждом кабинете сейчас портрет Петра Великого висит?

Вот Петр бы вас за такие художества как минимум палкой по спине отходил. Лично ручку приложил бы.

Ему-то было известно, что такое национальный позор, а вам это слово, видно, неведомо.

Петр, если надо, своего производителя мог вообще от налогов освободить.

И технологию он бы из Голландии завез.

И коров. И доильные аппараты. И форель с семгой.

У нас же просторы дивные.

Вот только ума нет.

Или ум под другое заточен.

Чего ж у нас все это не развивается? А? Великие хозяева земли Русской?

О выдумках.

Некоторые испытывают презрение к выдумкам. Им отвратительны любые муки творчества. А я вот без творчества не могу. Меня давно привлекает создание меморандумов.

Если б меня пустили во власть, я бы, к примеру, ежемесячно издавал бы манускрипт о независимости Грузии.

К мои текстам все относятся по-разному.

Для кого-то это стеб, для кого-то моя боль, для кого-то просто размышления, разминка для ума.

Так я разминаю свой ум? Наверное.

Рассказываю со слов бывшего офицера КГБ СССР.

В конце августа 1991 года в одном провинциальном городе ждали комиссию из Москвы.

Приезжие генералы должны были разобраться, кто что делал или, наоборот, не делал в «горячие августовские денечки». К приезду комиссии местные офицеры устроили субботник.

Под утро, выйдя из дежурной комнаты, где звуки пьянки уже затихали, один из офицеров узрел на плацу здоровенного котяру. Тот не спеша шел к зданию в гости к кошке, которая проживала при казенном буфете. Котик попытался обогнуть пьяного, но тот, пораженный наглостью животного, швырнул в него бутылку из-под пива. Кот легко увернулся от посудины, однако бежать и не думал. На шум выскочили все, кто мог еще ходить. Покискискав и не добившись от виновника переполоха заметной реакции, народ уже начал было расходиться, но тут кто-то вспомнил про грядущую комиссию. Решение созрело быстро: если кот не дается в руки и, следовательно, его нельзя запереть в карцере на время визита, остается последнее средство – пристрелить. Дежурный достал ПМ, тщательно прицелился и нажал на спусковой курок. Пуля выбила искры в нескольких метрах от кота. Кот укрылся за контейнерами с мусором.

– Не, из ПМ этого зверя не возьмешь, – заключил один из собутыльников. Немного посовещавшись, пьяная команда открыла оружейную комнату и извлекла автоматы Калашникова и пару Стечкиных (благо это стреляет часто и кучно).

Чтоб заглушить звуки выстрелов, один из «охотников» завел двигатель резервной дизельной электростанции. Брошенный в контейнеры кирпич выгнал несчастного кота из укрытия, однако когда раздались первые выстрелы, он нырнул обратно. Выстрелы звучали минут пять. Расстреляв весь боезапас и переведя дух, решили посмотреть, что же стало с котом. Один из них, подсвечивая себе зажигалкой, заглянул между контейнеров. Между стенок из земли торчала труба водостока, откуда блестели кошачьи глаза.

Засунув руку в щель и не успев ничего там нашарить, любитель меха взревел благим матом. На руке зубами и всеми четырьмя лапами висел котяра и пытался добраться до мяса. Вся компания бросилась к своему другу на помощь, но кот, видя такой оборот событий, прыснул под ворота и был таков.

Утром внутренний двор конторы представлял собой ужасное зрелище: на плацу везде блестели гильзины, мусорные контейнеры были одной сплошной дыркой, а на свежепо-беленном бетонном заборе красовалось множество сколов от пуль. Рикошетом ухитрились повредить даже кабеля связи. Убрать к приезду комиссии успели только пустые бутылки. Приезжие генералы, выйдя из машины, пешочком направились через внутренний двор в здание.

– Милейший – один из генералов обернулся к начальнику, – а что это с забором?

– Да мои ребята кота ночью расстреливали, – ответил бедолага.

Свита остановилась.