Бортовой журнал 5 Покровский Александр

Я прервал ее мучения и сказал, что я сам снял это интервью, так что беспокоиться не о чем. Теперь я был солдатом и говорил так: «Да! Нет! Да! Нет!»

– Так вам уже звонили? – в голосе главного секретаря прозвучала досада на то, что ее кто-то смог опередить в таком непростом деле.

– Нет, не звонили. У меня свое чутье! – сказал я самую длинную фразу за весь этот разговор.

– Но мы надеемся на дальнейшее сотрудничество… – начала было она.

– Не думаю, что у нас это получится, – сказал я и повесил трубку.

Ну вот, опять никто ничего не помнит.

Все считают, что помнит сосед, стоящий рядом.

Тут некоторые делают свои замечания о состоянии нашего родного Военно-морского флота.

Что тут можно сказать? «Он перенял все причуды своего хозяина и сделал немалые успехи в фортификации, по причине чего в глазах кухарки и горничной слыл сведущим человеком», – вот что напишут на его могиле.

О сосательном рефлексе.

Он ведь врожденный, а фраза: «Все! Насосались!» – приобретается с годами.

Книжная ярмарка – это всегда праздник, волнение и слезы радости. Они выступают на глазах тогда, когда мы видим руководителей фракций Государственной думы. Они появились, потому что гостями этой книжной ярмарки в этот раз были китайцы, так что радость, слезы, Дума и китайцы – это большие части одного целого.

И это целое – ярмарка.

Она орала, как стадо верблюдов на восточном базаре.

Там стояло внизу несколько микрофонов, в них-то она и орала.

То есть наша ярмарка – это верблюды и изюм. Все на продажу. Причем там, где верблюды, – там крупнейшие издательства «АСТ» и «Эксмо» – это с их смотровых площадок оглушительно льется вечное от различных авторов, а изюм – это все остальные издательства – тихо лежат и ждут, когда их купят.

На втором этаже опять ни черта не слышно из-за ора на первом. В закутке города Санкт-Петербурга почти никого. Гладь, как на Лебяжьей канавке у Летнего сада. Там и помещается делегация Санкт-Петербурга, что привезла писателей на встречу с читателями. Одним из писателей был и я.

Опять для встречи выделен «зал номер 3» – проход между двумя стендами может заметить только тот, кто когда-то бывал внутри седых пирамид – никаких обозначений, только небольшая бумажка с надписью «зал 3».

Объявлений о том, что где-то проходит встреча с настоящими хранителями традиций Военно-морского флота, тоже не делается, потому что все продают только себя (о чем и крики), так что на встречу к хранителям пришло человек пять.

Один микрофон не работает, другой работает только тогда, когда он смотрит прямо тебе в рот.

Чуть в сторону– и уже скрежет, не нравится ему.

С микрофоном или без него все равно шум стоит такой, что и читатели, и писатели общаются с трудом.

Флотские писатели говорят о флоте – погиб, погиб, и поэт Борис Орлов на каждый вздох имеет стих.

А вообще-то посетителей много. Народ валит, народ жаждет, народ хочет читать. Разный народ. Кто-то хочет дорваться до Донцовой, кто-то – до Гришковца.

До Гришковца дорвались при мне.

Я бы здесь не нашел Гришковца ни за что, а они нашли. Не самого маэстро, понятно, но его книги.

А хорошо, что люди читают.

Пусть они читают, эти люди, пусть. Люблю, когда глаза наполняются мыслью. От чтения, конечно.

Вот за этим народ и давится в очередях на улице перед павильоном «57» Московской книжной ярмарки.

О крабе.

Чем отличается власть в России от краба?

У краба все органы и члены действуют очень согласованно – членик за члеником, членик за члеником.

Эту историю мне рассказал мой приятель Иджран Рустамзаде.

Иджран был начальником химической службы атомной подводной лодки. Служил он, как я, на Крайнем Севере.

Теперь он в Баку, служит в Министерстве обороны Азербайджана.

Как-то он оказался в Вашингтоне прямо перед Белым Домом. Собственно, об этом и рассказ.

Стоит он у самых ворот, тут же экскурсии одна за другой, а рядом, на травке, лежит на газетке бездомный.

Бездомный – черный американец, спит, а над ним стоит полицейский – тоже черный, невозмутимый, огромный. Полицейский стоит и смотрит на то, как спит бездомный.

Длится это довольно долго, наконец Иджран не выдерживает, подходит к полицейскому и спрашивает:

– Прошу прошения, сэр! Мне кажется, что этот человек здесь совершенно ни к месту. Не кажется ли вам, что его надо отсюда убрать?

– Видите ли, сэр, – отвечает ему полицейский, – я не могу его трогать, пока он спит. Я жду, пока он проснется, потому что если я его сейчас разбужу, то он скажет, что он только что во сне видел свою родную покойную тетю, и та называла ему точный номер лотерейного билета, по которому он должен выиграть миллион долларов. А я разбудил его именно в тот момент, не дав запомнить этот счастливый номер. Любой суд будет на его стороне. Вот поэтому я и жду, когда он проснется.

Мой Иджран подумал: «Е-мое! Вот это страна! Вот это полицейский! Вот это законы! Вот это суд!»

Когда он мне все это отписал, я подумал все то же самое.

О светлом образе.

Созданию светлого образа нашего госаппаратчика за рубежом мешает тот блеск глаз, который появляется, когда он входит в заграничный банк.

И еще ноздри.

Они у него в банке раздуваются.

Меня спросили, что я думаю о замене премьера, и я сказал, что ничего особенного не происходит.

Смена белья. Нельзя же все время ходить в одном и том же белье. Надо менять, а то воняет.

Причем все это относится к любому белью – парадному, верхнему, нижнему, исподнему.

Оно все со временем ворсится, портится.

И еще я подумал о вертикали.

Она в какой-то период тоже начинает ворситься, обрастает какими-то ветками, что ли.

Нужна полная смена караула.

И это надо делать своевременно, чтобы не услышать когда-нибудь: «Караул устал!»

Птенчики вырастают в огромных уродливых птиц. Того и гляди заклюют папу.

А вообще, сначала экономика, а потом – политика. Поэтому можно сменить премьера – хоть какое-то движение.

Промежуточный реактор на жидкометаллическом теплоносителе и на быстрых нейтронах мы, похоже, уже проворонили – шли впереди планеты всей, а теперь это сделают или французы, или японцы.

И управляемый термоядерный синтез от нас тоже уйдет.

А кому нужны будут нефть и газ, если электричество ничего не будет стоить?

Так что – двадцать лет.

А затем – тайга.

А старость они будут встречать в Англии, на травке, с бокалом кефира. И дети все проедят.

И имена их потом отряхнет со своих штанов великий пешеход – история.

Так что можно, конечно, менять премьера.

О вечном.

Каждый год – паводок, затопило, а потом жара и леса горят.

И школы не готовы к началу учебного года. А на север – уголь не вовремя завезут.

24 октября 2007 года – пять лет тому назад случился «Норд-Ост».

Помню то ощущение беспомощности.

Позвонили мне с телевидения и сказали: «Дали газ!»

Тогда я спросил о том, какой это газ, чисто машинально – я ж химик.

Мне ответили, что не знают.

Потом погибнет 130 человек.

Я видел в телевизоре эти тела. Они лежали, как ветошь, как надутые матрасы. Тогда еще подумал, что газ-то удушающий.

А потом Министерство здравоохранения России отказалось отвечать на запрос думского комитета по охране здоровья о том газе.

«Министерство здравоохранения не вправе сообщать какие-либо сведения о свойствах газа, примененного во время проведения контртеррористической операции в Москве по освобождению заложников 26 октября, поскольку эти сведения относятся к государственной тайне», – это ответ министра здравоохранения Юрия Шевченко на запрос из Госдумы.

Государственная тайна.

Все боевые отравляющие вещества хорошо известны. Применение их оговорено в международном праве. По этому самому праву они и запрещены.

А тут – нашли то, что разрешено?

Потом немецкие врачи, занимающиеся лечением двоих своих соотечественников, оказавшихся заложниками в Театральном центре в Москве, заявят, что им удалось идентифицировать тот таинственный газ. После обследования 18-летней студентки и 43-летнего бизнесмена, пострадавших от действия газа, эксперты мюнхенской клиники пришли к выводу, что причиной смерти террористов и заложников стало наркотическое вещество фентанил.

Немцам верю. Это хорошие химики и медики, и им нет резона прятаться за «государственную тайну».

А нашим есть.

Справка: фентанил является синтетическим наркотиком, созданным в Бельгии в конце 1950-х годов. Он относится к группе опиоидов, веществ, подобных морфию и героину. Обычно его применяют во время хирургических операций для обеспечения обезболивания. Помимо прямого действия (обезболивания) фентанил угнетает дыхание, вплоть до остановки, он вызывает спазм дыхательных путей. А еще он замедляет работу сердца, вызывает тошноту и рвоту. Возможно еще и развитие печеночной колики, задержки мочи и кала, косоглазия.

По своим свойствам фентанил сходен с морфием, однако в чистом виде он обладает значительно более сильным действием.

Вот вам и разгадка волнений медиков по поводу газа. Газ-то применяется в медицине.

Это означает, что применить его предложил медик.

И не просто медик, а врач, облеченный властью, потому что в кратчайшие сроки надо найти огромное количество этого вещества.

И где ж такое количество этого добра можно было взять и привезти в центр Москвы в самые короткие сроки? Ответ: на медицинских складах.

Вот поэтому ведомство господина Шевченко так рьяно настаивало на том, что по международным делам у нас все в полном порядке. Применили в полном соответствии с буквой международного права.

Да. Но одно дело усыпить человека на операционном столе, другое – целый зал.

Это ж в каких объемах все это должно было быть?

В больших. В гигантских. Баллонами. О концентрации, видимо, никто не думал.

Дали с запасом. И этот запас– гора трупов.

Потом помощник министра здравоохранения России Александр Жаров сообщит, что «причиной гибели многих заложников после штурма явилось ослабленное состояние их здоровья и хронические болезни. Заложники находились в закрытом помещении, у них ощущался недостаток кислорода. Организм был обезвожен и не получал необходимой медикаментозной поддержки. Кроме того, стрессовая ситуация крайне отрицательно повлияла на иммунитет людей».

Но ведь это было ясно еще до начала операции. Было известно, что среди заложников немало людей, страдавших бронхиальной астмой, нарушением ритма сердца, ишемической болезнью сердца, сахарным диабетом. Почему им не оказали элементарную помощь на месте?

Потом Александр Жаров скажет, что «освобожденных из Театрального центра на улице Мельникова заложников реанимировали с помощью препарата налоксон.

Этот препарат является универсальным средством, применяемым для выведения людей из-под действия наркоза, а также для снятия состояния глубокого алкогольного или наркотического опьянения. По словам Жарова, «недостатка в препарате не было».

Вот видите, и недостатка в препарате не было.

Был один недостаток– в организации.

Всего-то надо было вынести всех из зала, положить на бок, чтоб язык не запал, и вколоть всем антидот налоксон, «недостатка в котором не было». И все. И не пришлось бы потом рассуждать об их «ослабленном здоровье».

На телеэкране опять дискуссия – армия должна быть профессиональной или по призыву.

Мне иногда задают тот же вопрос. Звонит какая-нибудь девушка и спрашивает.

И всякий раз я ей говорю:

– Вы понимаете, вы спросили меня сейчас: можно ли построить Вавилонскую башню? На что я отвечаю: можно, но только надо, чтоб все люди говорили на одном языке. Но будет ли она в этом случае Вавилонской? И еще: строительство башни предполагает наличие некого алгоритма, программы действий. Все должно быть подготовлено. Это не готовится на ходу. А у нас пока еще даже место не расчищено, но бетон готовы подвезти хоть завтра. Вы понимаете, о чем я?

– Кажется, да, – говорит девушка, и потом долгое время никто ни о чем не спрашивает.

Но через какое-то время звонят снова.

Ребята, армия – это очень много. Я даже не буду говорить о вершинах айсберга, об экономике, политике, развитии общества.

Армия всегда с чего-то начинается. Например, армия Македонского начиналась с фаланги. И здесь я не говорю о строе или размере копья. Я говорю о братстве. Армия – это братство. И над созданием этого братства надо работать. Каждый день.

Да, это Вавилонская башня, но строят ее даже не по кирпичику. Ее строят по песчинке.

Значит ли это, что России не видать своей армии еще тысячу лет?

Если все идет, как идет, то, может, и тысячи лет мало.

А то, что есть, – это не армия. Начнись что – и одна половина прежде всего перестреляет другую.

Какая ж это армия?

Армия – это Суворов. «Сдача в плен или смерть на скалах?» – спросил он как-то у своих ветеранов, и они выбрали смерть. Вот вам и переход через Альпы.

Солдаты не просто верили Суворову, они знали, что он готов грудью защитить новобранца.

Вот это армия. Офицер защищает солдата. И солдат знает, что офицер именно так и поступит.

А если офицер бьет своего солдата палкой, то назавтра он уже не офицер – ему офицеры руки не подадут.

В 1991 году в апреле месяце я ушел в запас. Подал рапорт и ушел. Начались сокращения. Нас вызвал к себе начальник и сказал:

– Подумайте. Никого не принуждаю, но, чтоб не резать по живым людям, те, кто уже выслужил пенсию, могут подавать рапорт!

Я вышел из его кабинета вместе с другими офицерами отдела, постоял в коридоре и снова к нему зашел. Я написал рапорт. В тридцать восемь лет у меня было тридцать лет выслуги. Подводные лодки. Год за два. А потом мне говорили:

– Саня, ты же боевой офицер, зачем уходишь?

На что я отвечал:

– Не хочу стрелять в своих!

К этому времени уже произошли события в Карабахе, Прибалтике, Грузии, уже был Сумгаит.

А своими я считал всех – прибалтов, узбеков, таджиков, грузин, армян, азербайджанцев, чеченцев, татар – всех. Потому что я присягу давал в Советском Союзе.

В 1970 году я поступил в Каспийское высшее военно-морское училище имени С. М. Кирова в городе Баку.

У нас там был устав. Через несколько лет в училище я понял, что устав – это не только правильно, это единственное, что может быть в армии, и что если поступает команда «Газы!» – то противогазы надевают все – и командиры прежде всего.

А капитаны первого ранга по тревоге бежали бегом.

Мы в четыре часа утра делали марш-бросок – пять километров туда и пять назад, приходили в ротное помещение в шесть часов двадцать минут, падали в койки (форму перед этим заправляли, как будто укладываемся на ночь), и спали до семи утра. В семь утра: «Рота, подъем!» – и на физзарядку.

И старший обращался к младшему только на «вы» и «товарищ курсант».

Я на третьем курсе был командиром отделения на первом курсе. И каждый курсант из моего отделения знал, что я всегда приду ему на помощь. Я мог его наказать, но только по уставу:

– Равняйсь! Смирно! Курсант Смирнов!

– Я!

– Выйти из строя!

– Есть!

Но тот же курсант Смирнов знал, что командир отделения прикроет его собой в любую минуту. Не задумываясь. Вот это армия.

И когда нас подняли однажды ночью, для того чтобы отправить в Ливан, мы готовы были отправиться в Ливан – такая система.

А в первый же день службы лейтенантской я сказал матросу:

– Товарищ матрос! Вы давали присягу! Вы служите не мне, а стране! Я тоже служу этой стране. Рядом с вами!

Должен вам сказать, что матрос при этом выпрямился и встал по стойке «смирно». Похоже, кроме меня, ему никто этого не говорил. Шел уже 1975 год, и в это время я уже услышал, как адмиралы при матросах переходят на мат.

До этого не слышал. На флоте все было не так, как в училище.

Но я старался. И мои матросики знали, что если случится какое-нибудь пекло, то я не пошлю в пекло его, пока сам туда не схожу.

Я не потомственный офицер, мне не рассказывали о том, как прапрадедушка пулям не кланялся в Бородинском сражении, но я знал, как должен себя вести офицер.

И я знал, что унижение от старших офицеров младшие не должны сносить.

Да, мне попадало. Да, мне стоило это многих нервных клеток, но иначе я не мог.

Меня так научили. Я считал это не просто правильным, я считал это единственно верным.

Без этого нет армии.

И когда ко мне на лодке пришел мичман, и у него тряслись губы, потому что мы в море, на семидесяти процентах мощности обоими бортами должны были снимать картограмму гамма-нейтронных полей, а прострелы в биологической защите были такие, что при замерах у него шкалы прибора не хватало, то я, видя, что он это сделать не сможет по душевной слабости, взял у него прибор и сказал:

– Хорошо! Я все сделаю сам!

И я пошел в отсек. Я должен был пойти, потому что подчиненный должен видеть, что ты не боишься и не прячешься за его спину.

И тогда твой подчиненный пойдет за тобой хоть на край света.

О боевых походах. Да, я участник боевых походов. У меня их двенадцать.

Что такое боевой поход, или автономное плавание, автономка? Весь Мировой океан поделен на квадраты. Внутри каждого квадрата на глубине почти в 100 метров от поверхности воды ходит лодка. Она ждет сигнала. Каждый день она подвсплывает на глубину семнадцать метров и вытаскивает из-под воды антенну. На нее принимается сигнал.

Это сигнал о начале боевых действий, о начале войны.

Вот так десять лет подряд мы ждали начала войны. Вот это и есть боевая служба.

Мы ее не дождались. И слава богу. А если б дождались, то земной шар ждали бы большие неприятности. У нас ракетная лодка. В ней – шестнадцать ракет. Все с ядерными боеголовками. Все боеголовки разделяющегося типа. В залпе – одна, две, четыре, восемь ракет. Потом – все повторяется. Каждая боеголовка делится на несколько боевых частей. Каждая часть способна стереть с лица земли город.

Вот это называется «холодная война». Я застал двадцать лет такой войны, из них десять – на подводных лодках.

Почему мои книги называют «инструкцией по выживанию»? Потому что на флоте к человеку относятся как к вещи. Офицера могут всячески унизить.

Кто унижает? Начальство. Любое начальство может тебя унизить.

Зачем это нужно начальству? Так оно нами управляет. Оно управляет, унижая твое человеческое достоинство. Оно не может по-другому. Не научено.

Оно унижает наше достоинство, а его достоинство унижает вышестоящее начальство.

Это давно повелось. В Советской армии очень боялись возрождения кастовости.

Офицеры – это же каста. Офицер – этот тот, кто готов к смерти. К смерти готова только каста. Это особые люди. Без них нет армии. Офицер должен в любую минуту показать, как надо умирать. А это предполагает наличие огромного человеческого достоинства.

Готовность к смерти – это достоинство, честь. А имея достоинство, офицер может покуситься на власть.

В советские времена этого боялись больше всего. Поэтому унижали, оскорбляли. Ты должен был сносить оскорбления от начальства. Тут без инструкции по выживанию не обойтись.

Я ужасное превращал в смешное. Меня иногда спрашивают: неужели все это правда, и я говорю: что вы, я все смягчил.

Вы спрашиваете: существует ли такое в других странах, на других флотах? Нет. Не существует. Там офицеры – каста, поэтому наш флот или наша армия всегда проигрывают начало войны.

О трубах.

Все живут в своих трубах.

Жители из одной трубы никогда не сойдутся с жителями из другой.

Вот только на время выборов в междутрубье появляются ходы от одной трубы к другой для проведения предвыборной агитации.

Главная составляющая чиновников – невинность. У министров честные глаза кондукторов.

Где-то я такое слышал. Жаль, что не я это придумал.

И еще одна отличительная черта чиновника – кипение, причем бурное. Чиновник всегда чем-то занят, куда-то спешит и что-то делает.

Это как водопроводчики в нашем ЖЭКе. Они все время работают с нашей канализацией. Все время.

Как к ним ни зайдешь, они заняты только ею.

А она течет в подвал нашего дома уже лет десять.

Не верите? Сами посмотрите. Я и адрес скажу: Культурная столица (Петроградская ее сторона), улица Рыбацкая, дом 10, правый подвал, если стоять лицом во двор.

Не перепутайте с левым, потому что в левый подвал у нас поступает совершенно чистая вода совершенно неизвестно откуда. Все время качают. И все заняты так, что и крышу нам починить абсолютно некому.

Так что я знаю, где через миллион лет откроют новое, нетронутое месторождение высококачественной нефти.

Его откроют под нашим домом.

Вот и получается, что наш дом уже сейчас должен охраняться государством – как будущее всей страны.

Я бы на него даже памятную табличку повесил, мол, дерьмо течет в подвал совершенно правильно и является по сути своей не дерьмом, а нашим с вами грядущим.

И явится оно к нам обязательно.

Всенепременнейше.

Предстанет перед очами.

Встречать его всегда лучше со свежими лицами, вот потому и меняют правительство.

Я и лозунг придумал: «В грядущее со свежими лицами!».

Если вам в чем-то удалось достичь совершенства, остановитесь в тот самый момент и заорите во всю свою глотку, иначе это обстоятельство рискует остаться незамеченным.

О нарождении новых партий.

У муравьев тоже бывает роение.

В этот период организаторы обзаводятся крыльями и показывают всем свой полет.

Как только все уляжется, они сбросят свои крылышки и заживут, как все.

Как только попадаешь в отдел социального обеспечения Петроградской стороны, так сейчас же и охватывает тебя чувство стыда.

– Вы последний на девятый участок?

Я последний. Такое впечатление, что тут все последние.

Узкий коридор, тесно, вдоль стен – люди, люди.

И прием граждан пенсионных не каждый день. Комнатки маленькие, загроможденные, в каждой по три тетеньки.

И проверяют те тетеньки каждую буковку в каждой бумажке. А бумажек много.