Жених для дочери Остен Эмилия

Глава 1

Лондон, 1753 год

— Ш-ш-ш! Тихо! Иначе тетя Джоанна услышит!

Альма понизила голос.

— Хорошо. Слушайте дальше. И он приглашает меня на танец. А папенька ему: «Как вы смеете, молодой человек, вы даже не представлены!» Лорд Бисмайр поклонился и говорит: «Это самая большая беда в моей жизни». В общем, папенька запретил мне с ним танцевать. На веки вечные.

— Он запретил бы нам танцевать вообще, если бы мог, — буркнула Тиана.

Она сидела, обхватив коленки руками и положив на них подбородок.

— Но он ведь этого не сделает, не так ли? — прошептала Альма.

— Думаю, нет. Ведь мы должны найти мужей. — Тиана скривилась. — А ты что думаешь, Клара?

— Я думаю, что нам всем пора спать. — Старшая из трех сестер отличалась самым спокойным и тихим нравом. — Иначе тетя Джоанна проснется, и не миновать нам сурового выговора.

— Тетя Джоанна будет рассказывать, как она несчастна. Это хуже выговора. Но ты права. — Альма спустила ноги с кровати. — Пойдем в свои комнаты. Спокойной ночи, Тиана.

— Спокойной ночи…

Альма и Тиана взяли каждая свою свечу и с оглядкой выскользнули из спальни сестры. Клара закрыла за ними дверь. Несколько шагов по коридору — и Тиана оказалась в своей комнате, не слишком отличавшейся от комнат других сестер. Сквозняк холодил босые ноги, и девушка запахнула халат. Хоть и разгар лета, а в доме холодно, словно в склепе; отец не велел сильно топить в комнатах. Июль же. То, что это здание насквозь промерзло еще во времена Генриха Восьмого, папеньку не волновало. Истинным христианам следует кротко переносить лишения. От молитв должно становиться тепло.

Тиана вздохнула, подошла к окну и распахнула створки. Летний воздух лился широким потоком, запахи цветов из небольшого сада заглушали лондонскую вонь. Как бы отвратительно ни пах город, в котором в тесноте живут сотни людей, Тиана все равно его любила. Сельские просторы нагоняли на нее тоску. Там, в Глостершире, в маленьком поместье, где обстановка не меняется годами, а слуги похожи на высохших мумий, о которых Тиана однажды читала, — вот там-то и живет настоящая тоска. Вокруг поля, леса и безлюдье, ближайшая деревенька на той стороне реки, и запахи полей не радуют, и книг в библиотеке мало. К Меррисонам никто не ездил с визитами, так как друзей в округе у них не было. А если бы и были, то что? Сиди, смотри в пол: не дай бог, тебя заподозрят в чем-то нечестивом. В деревне никакой грех не утаишь.

Тиана оперлась локтями о подоконник и задумчиво глядела в ночную тьму. Город приглушенно шумел: стучали колеса поздних экипажей, доносились голоса стражи и пьяных грузчиков, долетал плеск весел с Темзы. Ведь не поздно еще, только-только пробило полночь, в бальных залах танцы в самом разгаре, галантные кавалеры развлекают прекрасных дам, только для сестер Меррисон это все недоступно. Вернее, доступно, но до одиннадцати: ровно в этот час папенька велел покидать приемы. И покидал, таща за собой на буксире весь женский состав семьи. Противиться не имело смысла. Однажды Альма попробовала возражать, и отец, не церемонясь, выволок ее из зала за руку. Переживать подобный позор еще раз на глазах у общества сестры не хотели.

Особенно на глазах у некоторых его представителей…

Тиана вздохнула.

Сегодняшний отъезд в положенные одиннадцать часов прервал для нее самое увлекательное занятие на свете: наблюдение за компанией лорда Щегла. Они (вот повезло!) приехали на бал у Линдсеев рано, в девять, и Тиана получила в свое распоряжение два часа. Два часа, чтобы исподтишка смотреть на веселых леди и джентльменов, одетых по французской моде, щеголявших завитыми париками и изящными веерами, имевших полное право громко смеяться, разговаривать о чем угодно, глядеть на кого заблагорассудится.

Сама Тиана вместе с сестрами сидела в углу под бдительным взором отца и тети Джоанны. Каждый мужчина, оказывавшийся на расстоянии в пару ярдов, подвергался критическому осмотру. Если кого-то из сестер приглашали на танец (что случалось редко, так как нрав папаши Меррисона был уже давно всем известен), они не смели встать с места, пока отец не разрешит. Примерно половине кавалеров Абрахам Меррисон отказывал. Почему — он никогда не трудился объяснять. В основном из-за репутации, которая должна быть безупречной, а даже в условно чопорном Лондоне этим похвастаться могли далеко не все. Так что лучше было не поднимать глаз. Но за долгие годы Тиана уже наловчилась делать это так, чтоб отец не замечал. И она смотрела, смотрела, не могла оторваться…

Тиана со вздохом выпрямилась, отвернулась от окна в ночной Лондон (словно в другой мир!) и забралась под одеяло. Слишком тонкое для зимы, вполне подходящее для лета. Все равно другого у нее нет и не будет.

Утро началось, как обычно, в шесть.

— Мисс Тиана, поднимайтесь.

— М-м…

— Мисс Тиана!

— Сейчас, Мэри…

— Ваш отец разгневается, и попадет мне.

— Уже встаю…

Она протерла глаза. Больше всего на свете по утрам Тиана любила сладко поспать. Такой праздник для нее выдавался редко; разве что уезжали и отец, и тетушка Джоанна, и тогда сестер никто не будил. В обычное же время горничные поднимали их в шесть, чтобы в половине седьмого вся семья присутствовала на общей молитве.

Тиана это ненавидела.

Она понимала в глубине души, что Бог — это бесконечно милосердное существо, но зачем этому существу понадобились ранние молитвы прихожан, остается только гадать. Если бы она посмела высказать такие мысли отцу или тете, три дня просидела бы на хлебе и воде для собственной пользы и смирения; поэтому Тиана молчала. Она исправно позволяла Мэри разбудить ее в шесть утра, хотя очень хотелось уткнуться в подушку и смотреть сны. Невозможно. Недостижимо.

Тиана стояла, закрыв глаза, помогая Мэри снять с себя ночную рубашку, просовывая руки в рукава домашнего суконного платья, чтобы горничная могла ее одеть, и почти не чувствовала, как Мэри шнурует корсет. Прерванный сон казался таким сладким, таким желанным, что хотелось удержать его еще на несколько минут. Но поздно, глаза открылись, вокруг было все то же самое: узкая тесная комната с простой мебелью и рассвет в окне. Тиана поежилась от наползшего в спальню утреннего холода.

— Ваш чепчик, мисс.

В пределах дома предписывалось носить чепчик, пряча под него волосы, которые у всех трех сестер, как назло, были роскошные. У Тианы — каштаново-золотистая копна; у Альмы — темно-каштановые, прямые и тяжелые; а у Клары — самого светлого из них оттенка, летучие, словно шелк. Всю эту красоту следовало прятать под невинную полотняную белизну, скрывать от чужих взглядов, от возможного соблазна. Тиана поправила чепчик на скромно уложенных волосах, и лицо мгновенно преобразилось, вытянувшись, утратив игривое очарование и приобретя монашескую строгость.

Поблагодарив Мэри, она вышла из комнаты и спустилась в домашнюю часовню — душное, маленькое помещение, куда с трудом могли втиснуться десять человек (а потому по утрам молилась лишь семья лорда Меррисона). Отец стоял коленями на полу, не позаботившись подложить подушку, тут же рядышком устроилась и тетя Джоанна — эта подушкой не пренебрегла. Все-таки религиозное рвение тетушки гораздо меньше, чем та всем стремится показать.

Отец обернулся, окинул Тиану внимательным взглядом и, видимо не найдя, к чему придраться, поинтересовался:

— Кристиана, где твои сестры?

— Они сейчас спустятся, отец.

Лорд Меррисон всегда называл дочерей полными именами, данными им при рождении и, на взгляд всех троих, вычурными донельзя. Между собой девушки общались, используя уменьшительные имена, но никогда не делали этого при отце и тете. Тут следовало соблюдать правила.

Тиана встала на колени позади тети Джоанны, сложила руки и смиренно склонила голову. Глаза немедленно начали слипаться. Духота в часовне навевала греховные мечтания о теплой постели и мягкой подушке. Наверное, не об этом стоит думать во время утренней молитвы. Тиана постаралась сосредоточиться.

Послышалось шуршание юбок, в часовню вошли Альма и Клара, молча опустились на колени. По утрам отец не терпел лишних разговоров. Да и кому захочется перебрасываться фразами в половине седьмого утра? Уж точно не сестрам Меррисон, каждая из которых любила поспать до полудня.

Отец возвысил голос, читая молитву, и Тиана повторяла за ним, почти не задумываясь о смысле произносимых слов. Они были привычны, как рассветы; она твердила эти молитвы, сколько себя помнила. Смысл библейских фраз утрачивался, хотя Тиана знала их очень хорошо. Когда часто произносишь какие-то слова, они теряют значение, становятся малоценными. Может быть, со словами любви так не случается, но пока у Тианы не было возможности это проверить. Хотя ей хотелось бы. О, как бы ей хотелось!

Она зажмурилась и тут же открыла глаза, пытаясь прогнать сон. Если она задремлет и уткнется носом в спину тетушке Джоанне, ничего хорошего из этого не выйдет. Как минимум утренний скандал. Как максимум ее запрут и не позволят отправиться вместе со всеми на сегодняшний прием у графа де Грандидье, переехавшего недавно в Лондон из Парижа. Граф женился на очаровательной англичанке, единственной дочери барона Оддриджа, а так как молодая жена души не чаяла в туманном Альбионе, согласился сменить умеренный французский климат на неумеренный английский. Теперь супруги устраивали прием, на который было приглашено и семейство Меррисон в силу давнего знакомства сэра Абрахама с бароном Олдриджем. Пропускать прием Тиане не хотелось по множеству причин. А потому она украдкой ущипнула себя, чтобы не заснуть, и сосредоточилась на молитве.

Платье было любимого цвета Тианы — оливкового, и на этом все его преимущества заканчивались. Начинались недостатки. Слишком простое, никаких украшений. Форма юбки вышла из моды лет десять назад. Впрочем, сама юбка тоже не новая, досталась Тиане от Клары, которой стала мала. Если приглядеться, то видно, что подол обтрепался; сколько Мэри его ни штопала, все равно вещь не может служить вечно. Хорошо хоть ткань пока по швам не расходится от ветхости… Декольте более чем скромное, и это в эпоху, когда мода предлагает открывать побольше тела, чтобы окружающие могли убедиться в нежности и чистоте кожи.

— Все будут думать, что у меня грудь в прыщах, — пробурчала Тиана, проводя пальцами по краю декольте, не украшенному даже самым простеньким кружевом.

— Никто так не подумает, глядя на вас, мисс!

Мэри потуже затянула шнуровку на корсете.

— Подумают, и еще как! Будто бы я не знаю, что над нами в свете все смеются. — Тиана скорчила рожицу мутному зеркалу. — Сестры-богомолки! Разве ты не знаешь, как нас называют?

— Вы говорили мне, мисс.

— Я это слышала неоднократно. И от тех людей, которые при встрече улыбаются нам и отцу. Сколько же вокруг лицемерия!

Тиана оправила юбку, пытаясь придать ей хоть сколь-нибудь приличный вид. И на шее, конечно, никаких украшений, лишь крестик на цепочке, который прячется за лифом. Действительно, как монахиня былых времен.

— Ваш отец очень благочестивый человек, мисс.

— Излишне благочестивый, ты хочешь сказать.

— Некоторые говорят, что благочестия много не бывает.

— Я знаю, что вы тоже молитесь по утрам, во главе с экономкой. И что, тебе это нравится?

Мэри пожала плечами — было видно в зеркале.

— Я привыкла рано вставать. Такова наша доля, мисс.

— Конечно. Как я могла забыть.

— Не смейтесь надо мной, мисс Тиана. Ваш отец нам хотя бы платит.

— Это потому, что он Бога боится. А я над тобой вовсе не смеюсь. — Тиана вздохнула, проверяя, не слишком ли туго затянут корсет, и осталась удовлетворена. — Хорошо, Мэри. Принеси мне веер.

— Под цвет платья, мисс?

— Их всего два — этот и черный, так что выбор невелик

Тиана в должной мере оценила усилия служанки развеселить ее. Мэри, тридцати лет от роду, неунывающая уроженка Глостершира, прислуживала Тиане с тех пор, как той исполнилось десять. То есть уже девять лет. В прошлом году Кристиана Меррисон вступила в брачный возраст, и отец все чаще поговаривал о том, что следует подыскать достойного жениха, Тиану не слишком беспокоили эти разговоры: две старших сестры еще не замужем, о ней речь пока не идет. Все дело в отцовской разборчивости.

— Если я еще два года буду носить только это платье, то закончу как тетя Джоанна.

— Вряд ли, мисс. При всем моем уважении к вашей тете, вы намного красивее.

— В молодости и она была красивой. Наверное.

— Кто может сказать? Вы найдете достойного молодого джентльмена, обвенчаетесь с ним и будете жить счастливо.

Тиана взяла поданный веер, развернула и обмахнулась несколько раз. Убожество.

— Ты ошибаешься, Мэри. Не я найду, а отец найдет. И мало шансов, что мы с этим джентльменом друг другу понравимся.

— Никогда не стоит отчаиваться, мисс Тиана.

— Это верно.

Она еще немного покрутилась перед зеркалом и наконец признала свой вид удовлетворительным.

— Хорошо вам повеселиться, мисс. Горничная начала убирать разбросанные по туалетному столику расчески, а Тиана отправилась вниз.

Глава 2

В гостиной уже сидела тетушка Джоанна. Сестра Абрахама Меррисона была старой девой, что, в общем, шло ей как нельзя лучше. Тиана не могла себе представить, какой бы мужчина вытерпел тетю Джоанну рядом с собой длительное время.

Еще года два назад тетя занималась тем же, чему, по всей видимости, и посвятила всю свою взрослую жизнь: встретив понравившегося мужчину, немедленно сообщала ему о своей неземной любви, после чего для несчастного наступали дни, полные страданий. Тетя Джоанна, едва бросив взгляд на потенциального супруга и разжившись где-то непробиваемой иллюзией, что имела счастье ему понравиться (поцеловал он ей руку или любезно посмотрел этого достаточно), начинала его форменным образом преследовать. Она попадалась на его пути где угодно, иногда в самых неожиданных местах. Она писала страстные, полные томления письма, в которых выражала надежду, что скоро они будут вместе. Она в подробностях описывала их будущую жизнь, давала имена грядущим детям и внукам, а также уточняла, не будет ли супруг против, если в спальне она повесит зеленые занавески. Тетя Джоанна пускалась в пространные рассуждения о глубоком внутреннем мире избранника, о котором, конечно же, не имела ни малейшего понятия, и часами говорила с племянницами о его неземной красоте, глубине чувств, остром уме и твердой памяти.

Сопротивляться не имело смысла. На тетю Джоанну не действовало ничто, даже грубые слова, к которым рано или поздно прибегали нее отчаявшиеся мужчины. До поры до времени они посмеивались над впавшей в неземную любовь мисс Меррисон, кое-кто даже отвечал на послания, чем вызывал у тети неуемный восторг. Она считала это доказательством любви избранника, даже если письмо не содержало ничего, кроме обычных вежливых фраз. Потом наступала стадия недоумения: джентльмен старался намекнуть, что вовсе не намерен жениться на тете Джоанне. Эти намеки она игнорировала, пока они не становились совсем уж очевидными. Тогда тетя обижалась и снова принималась строчить послания — на сей раз полные гнева и фраз «мы расстаемся навсегда», «прощайте же навеки». Обрадованный мужчина переставал отвечать, думая, что на этом все.

Не тут-то было. Выждав несколько дней, тетя Джоанна отсылала избраннику письмо, в котором великодушно его прощала, и все начиналось по новой.

В конце концов, когда проходило достаточное количество времени (обычно каждая история длилась года два и вспоминалась потом неоднократно), тетя делала неутешительный вывод, что «этот мужчина меня недостоин», рвала с ним всяческие связи, после чего принималась страдать. Страдать она умела хорошо, со вкусом. В ход шли лекарства и консультации у лучших врачей Лондона, чтение соответствующей литературы (особенно, подходили предсмертные стихи Вийона), заявления, что жизнь завершена, и обещания покончить с собой в ближайшие дни. Племянницам предлагалось суетиться вокруг, подносить нюхательные соли, выслушивать бесконечные рассуждения на тему человеческой природы, утешать тетю и отговаривать ее наложить на себя руки. После нескольких недель такой свистопляски, когда сестры бывали уже по горло сыты сочувствием и христианским милосердием, тетя Джоанна трагическим голосом сообщала миру, что переродилась и собирается провести на грешной земле еще немного дней. Через некоторое время она встречала следующего кавалера, имевшего глупость ей улыбнуться, и нежное сердце тети освещалось очередной любовью на сей раз, конечно же, величайшей на земле и настоящей.

Два года назад тете исполнилось пятьдесят, и она дала торжественную клятву покончить с прошлым раз и навсегда и не искать больше счастья. Если Господь желает, чтобы она осталась старой девой, что ж, так тому и быть. Однако в последние дни Тиана удавливала знакомые признаки беспокойства, проявлявшиеся тогда, когда тетя находилась в самом начале новой любви. Если это действительно так и тетя Джоанна решила попытать счастья еще разок, племянницам предстоят нелегкие времена.

Тетя Джоанна, высокая сухопарая женщина с гладкими темными, стянутыми в пучок волосами, раскинулась на кушетке и обмахивалась париком. Рядом в кресле устроилась Клара с книгой в руках, уже одетая для выезда в темно-серое платье. Ничего вычурного, все просто, как и в туалете Тианы.

— Ах, это ты, девочка моя! — провозгласила тетушка. — Прекрасно выглядишь, прекрасно. Впрочем, в твои годы я тоже блистала, но они, увы, невозвратно прошли…

— Вы прекрасно выглядите, тетя Джоанна! — польстила ей Тиана.

Она немного жалела тетушку, хотя та временами могла довести племянницу до белого каления.

— Ну что ты! Как можно хорошо выглядеть в мои-то годы! Жизнь уже почти прошла, впереди долгая и серая старость…

Тем не менее тетя надела парик и приподнялась на кушетке, чтобы разглядеть себя в зеркале на стене. Старое и тусклое, оно отражало лишь тени, но тетушка, по всей видимости, осталась удовлетворена.

Тиана уселась в кресло, скромно сложила руки на коленях и принялась ждать. Если отец велел явиться в гостиную к определенному времени, значит, следует поджидать его со всем возможным почтением.

Неслышной тенью в комнату скользнула Альма, облаченная в коричневое платье, что удачно завершало невыразительную гамму туалетов сестер, — и уселась по правую руку от Тианы, не сказав ни слова. Тетушка тоже молчала, и душная, спертая атмосфера злила Тиану, заставляла ее нервничать.

Сколько она себя помнила, обстановка здесь не менялась, хотя в доме имелась официальная хозяйка — тетя Джоанна. Тетя очень разумно тратила семейные средства и советовалась с братом по поводу каждого пенни. Спускать деньги на веселье, наряды и бессмысленные вещицы, от которых никакого толку, — это не годится. Жить следует скромно, смиряя нечестивые порывы, особенно в нынешние распущенные времена. Поэтому зачем менять протершуюся обивку на креслах — на них ведь еще можно сидеть? К чему заменять обстановку в доме — ведь она выглядит прилично?

Многие могли бы обвинить Абрахама Меррисона и его сестру в излишней скаредности. Тиана тоже поначалу этим грешила, полагая, что отец — скупой человек, который боится потратить даже пенни. Некоторое время в детстве Тиана даже полагала, что живет в очень бедной семье, пока старшие сестры не объяснили ей, что это вовсе не так. Абрахам Меррисон владел приличным состоянием, а каждой сестре полагалась еще немалая сумма из денег матери, которую они должны были получить, когда выйдут замуж. Каждая из сестер жаждала замужества, словно манны небесной, однако отец отвергал женихов одного за другим. К тому же мечталось о любви или хотя бы о взаимной приязни с будущим супругом; однако все потенциальные кандидаты в мужья, как на подбор, были старше девушек минимум вдвое, носили ужасающие костюмы и тоже считали деньги — словом, являлись практически полными копиями Абрахама Меррисона. Тиана не настолько любила отца, чтобы обвенчаться с человеком, во всем его повторяющим; ей, как и многим молодым девушкам, хотелось красивых нарядов, танцев с привлекательными молодыми людьми, их ухаживаний. Ее сестры мечтали об этом же, но увы! Отец, словно Цербер, почти никого к ним не подпускал, потанцевать удавалось редко, и почти все мужчины в высшем свете были объявлены развязными щеголями или распутниками, которые только и ждут, как бы украсть девичью невинность.

Но молодость безудержна во взглядах и в желаниях — и иногда есть надежда на взаимность. Сестры Меррисон были красивы, и это не могло оставаться незамеченным. Даже под надзором отца и тетушки они умудрялись обмениваться взглядами с молодыми людьми. Для большинства молодежи сестры Меррисон служили посмешищем, чего не осознавал ни сэр Абрахам, ни тетя Джоанна; кое-кто, однако, не оставлял попыток завоевать внимание девушек. У тихой, добросердечной Клары имелся постоянный поклонник — сэр Бартоломью Финч, блестящий молодой офицер, который сейчас по долгу службы временно покинул Лондон. Скорее всего, поэтому Клара так бледна и грустна… Яркую Альму осаждали несколько постоянных поклонников, осмеливавшихся посылать ей издалека воздушные поцелуи; кому из них отдать предпочтение, она пока не знала. Толку-то, все равно отец их не одобрит. Тиана, самая младшая, находилась в тени сестер и пока лишь кокетничала с теми джентльменами, с которыми удавалось потанцевать. Ее внимание принадлежало не им, а другому человеку, который ни разу не бросил на нее взгляда. Впрочем, не стоит задумываться об этом сейчас. Тиана нервно стиснула пальцы, молясь про себя, чтобы отец поскорее пришел.

В доме было тихо. Слуги, наученные горьким опытом за долгие годы, разговаривали шепотом или приглушенными голосами; сестры и тетя Джоанна сидели в молчании. Сквозь полуоткрытую дверь из столовой, соседствующей с гостиной, доносилось тиканье громадных напольных часов, доставшихся Абрахаму Меррисону в наследство от деда. Эти часы он очень ценил и время от времени вызывал настройщика, чтобы тот поставил на место вечно убегающие вперед стрелки. Клара читала, изредка переворачивая страницы, и тогда их шелест словно отмерял кусочки необратимо уходившего времени. Альма задумчиво смотрела в окно, где прозрачная кисея летних сумерек еще не превратилась в плотное ночное покрывало. Закат нынче выдался красивый, розовые, подсвеченные уходящим солнцем облака словно таяли в бледно-голубой вышине. На окнах лежал прозрачный розовато-желтый отблеск.

Тиана же переводила взгляд с темных занавесей на развешанные по стенам портреты: лица тонули в сумерках, фон сливался с горчичными обоями, золоченые рамы сильно потускнели от времени. Над камином висело панно, которое Тиана в детстве очень любила разглядывать: там была изображена осенняя охота. Огромное количество людей, лошадей, собак, и все в разных костюмах, сверкают начищенные ружья, у седел болтаются уже подстреленные фазаны, псы разевают рты в беззвучном лае. Разноцветные перья на шляпках дам, их пестрые платья, изящные лошадки, гладкие сюртуки джентльменов — все это являло столь резкий контраст с окружавшей обстановкой, что казалось окном в другой мир.

Шаги отца Тиана уловила издалека: он спускался с третьего этажа, из своего кабинета, куда вела отдельная деревянная лестница. Во всем доме — каменные, а отдельная, в кабинет отца, — деревянная. Ее ступени пели на разные голоса, их увлекательный хор слышал весь дом. Затем хор обиженно смолк: отец преодолел лестницу. Через минуту лакей распахнул дверь, впуская Абрахама Меррисона.

Его редкие седые волосы зачесаны назад и спрятаны под парик, открывая некрасивое лицо с крупным носом и впалыми щеками. Тиана видела портреты отца в молодости, там он выглядел вполне симпатичным джентльменом, хотя, конечно, художники любят льстить. На портретах глаза у отца черные, а на самом деле — темно-серые, со стальным отливом; губы изображены почти что луком Амура, а сейчас — узки и крепко сжаты. Отец носил черный сюртук и черный же камзол, лишь слегка отделанный серебром; после смерти его дорогой супруги он поклялся никогда не снимать траур и позволял себе лишь небольшие вольности в нюансах.

— Добрый вечер, отец, — хором поздоровались сестры.

— Все здесь? Хорошо. — Абрахам Меррисон прошелся по комнате, медленно ступая тощими ногами в простых черных туфлях. — Прежде чем мы отправимся на этот вечер, я хочу кое о чем вам сообщить.

Отец не любил терять время на плетение изящных словес и выражался коротко, словно сплеча рубил. Сестры сели, как их учили: подбородок поднят не слишком высоко, спина прямая, руки сложены на коленях; Клара отложила книгу. Тетя Джоанна смотрела на них с одобрением. Годами она вдалбливала в «несносных девчонок» правила поведения, и вот результат достигнут: сидят, не шелохнутся, словно статуи. Тиана украдкой покосилась на Альму: та, как и она сама, старалась не моргать. Фарфоровые куклы, да и только, не хватает модной пудры, чтобы совсем уж соответствовать идеалу.

Абрахам, против обыкновения, начал издалека:

— Господь наградил меня тремя дочерьми, и я предпочитаю думать об этом как о награде и испытании одновременно. Господь мудр, он желал моего смирения, и я потерял вашу мать, которой до сих пор остаюсь верен. Мы с ней составляли пару верную, праведную перед Господом и людьми; для своих дочерей я хотел бы такого же счастья.

Тиана еле удержалась от дерзкого замечания, но вовремя прикусила язык. Перебивать отца — неслыханно, к тому же ему вряд ли понравится то, что она могла сказать.

— Ваша мать желала, чтобы вы все удачно вышли замуж. Ее воля свята для меня до сих пор. Я медлил, не доверяя вам выбор, так как у молодых девушек в голове лишь ветер, как же можно вам что-либо доверять? Глаз да глаз нужен. — Он усмехнулся. — Благодаря мне вы по-прежнему сохраняете чистоту и невинность даже в таком гнезде порока и разврата, коим является Лондон.

Отца удерживали в столице дела, иначе он давно бы уехал в Глостершир и запер дочерей на конюшне. Еще Тиана была благодарна матери, которую не помнила, за то, что та сумела уломать своего набожного мужа и доказать ему, что замужество для каждой из ее дочерей будет участью лучшей, чем, скажем, пожизненное заключение дома и выполнение дел лишь на благо религиозной общины. Тетя Джоанна обмолвилась однажды, что Абрахам жаждал отдать Богу младшую из троих сестер. Тиане вовсе не улыбалось провести все свои дни за каменными стенами глостерширского особняка, лишь иногда выбираясь в церковь и сидя там в окружении святош, которые только и умеют, что грядки вскапывать. С каким бы религиозным рвением Абрахам Меррисон ни воспитывал своих детей, они не желали принадлежать Богу навсегда. Возможно, Клара смогла бы смириться с подобной участью, но сильная от природы Альма и дерзкая Тиана — никогда.

— Вы уже взрослые, дочери мои, — продолжал между тем отец. — Я много размышлял о вашей судьбе, старался оградить вас от тлетворного влияния многих людей и вот наконец принял решение. До конца года вы все выйдете замуж. Сначала, разумеется, Кларибелла, как старшая, затем Альмароза — как средняя, и, наконец, самая младшая, Кристиана. Между помолвкой и свадьбой должно пройти установленное правилами приличия время, поэтому каждая из вас будет помолвлена в течение двух месяцев.

Сэр Абрахам умолк, переводя взгляд с одной дочери на другую и наслаждаясь произведенным эффектом: Клара смертельно побледнела, Альма закусила губу и смотрела в пол. Тиана сдавила пальцы так, что они побелели. Она больше не могла молчать.

— Позволите ли вопрос, сэр?

— Ты можешь спросить, Кристиана.

— Означает ли это, что мы можем теперь выбирать себе кавалеров, чтобы выявить наилучшего возможного жениха?

— Какая глупость! — фыркнул Абрахам. — Разумеется, я сам подберу вам супругов. Вы слишком молоды для того, чтобы понимать, что именно составляет супружеское счастье. А это в первую очередь прекрасная репутация, хорошее состояние и, конечно же, непоколебимая вера. — Отец воздел кверху острый желтоватый палец. — Поэтому вы можете положиться на меня, я устрою ваше счастье.

— Но… — Альма решилась заговорить без разрешения. — Неужели наши желания ничего не значат, сэр?!

— Вы слишком наивны, чтобы понимать, чего желаете. Да и не настолько умны. — К удивлению Тианы, отец не рассердился, услыхав непочтительное замечание. — Ваши помыслы слишком легки, а семейная жизнь — это суровое испытание, в брак необходимо вступать, осознавая, какой важный шаг совершаете. Все вы поблагодарите меня потом, когда поймете, сколько добра я сделал для вас, когда выбрал супругов.

— То есть… супруги уже выбраны вами? — без разрешения заговорила и Клара.

Тиана бросила на нее стремительный взгляд: сестра была бледной как смерть.

— Еще нет, — сознался лорд Меррисон, — однако у меня на примете несколько прекрасных кандидатур. Тебе, моя дорогая Кларибелла, к примеру, по всем статьям подойдет мистер Джулиуз из Саутгемптона, ты его знаешь.

Тиана помнила мистера Джулиуза: узколицый пожилой унылый тип с ладонями холодными и скользкими, словно дохлая селедка. Представить рядом с ним нежную, утонченную Клару, навеки заковать ее в цепи брака с подобным мужчиной — это кощунство. Но, разумеется, мистер Джулиуз — ревнитель веры и разделяет взгляды лорда Меррисона.

— Ну, не станем торопить события, всему свое время, — довольно улыбаясь, сказал отец. Потрясенное молчание сестер он, видимо, принял за знак, что они оробели от оказанной им чести. — А теперь отправляемся к графу де Грандидье. Я должен вас предупредить: вы знаете, сколь несдержанны порою бывают французы. Постарайтесь не заострять внимание на их чудачествах, не перенимать плохие манеры и вольности, которые они себе позволяют. Все знают, что семья Меррисон выше всего этого.

— Сэр, — промолвила Альма вкрадчивым тоном, который всегда использовала, что-то задумав, — если нам скоро предстоит выйти замуж, нельзя ли нам получить чуть больше свободы и общаться с молодыми людьми нашего круга? Вы же знаете, что мы не позволим себе ничего недостойного.

— Я не нахожу это допустимым… — начал сэр Абрахам, но тут впервые за все время подала голос тетя Джоанна:

— Дорогой брат, как ни странно, молодая леди просит о разумном. Неутоленная страсть и общении может помешать после того, как брак будет скреплен. Это разрушает ум, угнетает дух, заставляет предаться греху уныния. Девочки молоды, но хорошо воспитаны; пускай же они вкусят удовольствий, благопристойных, несомненно. Пускай потанцуют лишний раз или два, заведут несколько полезных знакомств. Девочки скромны, уверяю вас. Они не преступят черту приличий.

Тиана никак не могла понять, лицемерит тетя или нет. С той медвежьей неуклюжестью, с которой тетя Джоанна строила отношения с людьми, — наверняка полностью убеждена в своих словах.

— Ну что ж… — Абрахам Меррисон задумался. — К женщинам иногда следует прислушаться! Ведь моя покойная жена была умна и порою давала дельные советы. Хорошо, Джоанна, дочери мои. Вам будет позволено чуть больше, чем обычно, но лишь под моим присмотром. Никаких бесед наедине, никаких, упаси Господь, знакомств с гуляками и повесами! Достойные молодые люди! Вы можете танцевать с теми, кто вас пригласит, если это не совсем уж отъявленные негодяи. Я прослежу.

Конечно, это снова ограничивало выбор, но уже давало возможность хоть ненадолго вырваться из-под родительской опеки. Тиана чувствовала, что ей смертельно необходимо обсудить ошеломляющие новости с сестрами. Если Кларе в мужья прочат мистера Джулиуза, то кого, спаси Господь, готовят для нее самой?

Тиана не сомневалась, что отец обдумывал все возможности не единожды. Счастье дочерей он понимал своеобразно, ему и в голову не придет спросить их мнения. Желания самих девушек не учитываются. Вот почему так бледна Клара: Тиана знала, что ей нравится Бартоломью Финч, очень нравится. И, конечно, в глубине души сестра лелеяла надежду, что однажды ей и молодому офицеру позволят быть вместе… Увы! До сего дня надежда еще имела право на существование. Но теперь поздно тешить себя иллюзиями. Отец подберет для дочерей супругов, во всем на него похожих и, вполне возможно, чуть младше его самого. Кое-кто из отцовских знакомых уже овдовел, так что не откажется жениться вторично. И сэр Абрахам искренне считает, что делает своим детям добро! Непробиваемая отцовская убежденность в этом обескураживала Тиану. Отец любил дочерей, очень своеобразно, но сильно. Он заставит их быть участливыми в своем понимании и тем самым поломает им жизни.

Конечно, есть шанс выйти замуж за человека слабовольного, подчинить его себе и делать что вздумается. Завести тайного любовника, к примеру. Сейчас все сплошь и рядом так поступают. Но Тиане не нравилась подобная перспектива. Во-первых, обладая духом сильным и дерзким, она предпочитала иметь дело с человеком, равным ей или ее превосходящим; сила завораживала ее, свобода действий — манила, словно болотный огонек. С мужем должно быть интересно. Что толку, если он станет мямлить в ответ на ее вопросы? Что толку, если станет склонять голову перед ней? Разве это брак? Разве это настоящее счастье? Как можно завести детей с мужчиной, который слабее тебя по всем статьям? Тиана этого не понимала и не хотела. Еще хуже, если муж окажется домашним тираном и не даст чихнуть без разрешения. Она жила в такой атмосфере всю свою жизнь и понимала, что хочется ей совершенно не этого.

— Ну что ж, — удовлетворенно произнес отец, по-своему истолковав молчание дочерей, — если у вас нет больше вопросов, то мы отправляемся.

Глава 3

Экипаж у лорда Меррисона был один, но просторный. Для деловых визитов имелась еще легкая коляска, однако сестры не пользовались ею; иногда тетя Джоанна испрашивала разрешения, чтобы отправиться за покупками, но случалось это нечасто. В экипаж, здоровенный, словно слон, помещалось все семейство Меррисон, даже с учетом нижних юбок. Слава богу, что мода на кринолины давно прошла, думала Тиана, расправляя на коленях платье. Иначе точно пришлось бы ездить за дамами два раза.

В открытые окна вливался жаркий июльский воздух, в котором смешивались запахи рыбы и близкой воды, пирожков из булочной на углу немытых тел, фабричной копоти. Лондон летом — не самое привлекательное место на земле, в Глостершире в жаркие дни, конечно, лучше. Но в Глостершире нет общества, а тут оно изысканное, на взгляд Тианы, и развращенное, на взгляд отца.

Иногда Тиана задавалась вопросом: почему отец вообще не запер ее и сестер в своих комнатах и не ограничил их передвижение стенами особняка? Почему он вывозит их в свет, хотя и следит за ними пристально, но все-таки что-то позволяет? Она догадывалась, что благодарить за это стоит покойную мать и отчасти — тетю Джоанну. Супруга лорда Меррисона, говорят, была веселой женщиной, обожала общество, не чуралась развлечений. Отец, похоже, действительно ее любил; тетя Джоанна уверяла, что он всегда был набожен, однако лишь после смерти жены ударился в религиозные крайности. И все же память жила в нем, проливаясь не только тоской, но и пониманием: иногда во взгляде отца проскальзывала теплота, которой обычно девочки не чувствовали. Он делался добр и снисходителен, а затем снова замыкался в себе, своем образе жизни, молитвах и нравоучениях подрастающему поколению.

Отец искренне считал, что поступает как лучше. На деле все оборачивалось не так хорошо.

Новый особняк графа де Грандидье, купленный им по переезде в Лондон, был виден издалека. Сразу и не подъедешь. Пришлось выстоять длинную очередь: экипажи сгрудились на улице, лошади оглашали окрестности ржанием, а кучера — нетерпеливыми окриками. В карете Меррисонов все молчали, отец не был сторонником праздных разговоров, тетя Джоанна мечтательно уставилась в окно, а сестры по-прежнему пребывали под впечатлением от обрушившейся на них новости.

Наконец карета подкатила к крыльцу особняка, лакей распахнул дверцу, и Тиана следом за Альмой выбралась наружу. Бал захватывал своим безрассудным очарованием уже здесь, на ступеньках: на них вдоль перил стояли вазоны с экзотическими цветами и пахло смесью летней травы с дорогими духами. Нарядно одетые леди и джентльмены поднимались к дверям, перешучиваясь, громко разговаривая, отпуская птичек серебристого смеха.

Тетя Джоанна оперлась на руку сэра Абрахама, тот кивнул дочерям, и все вместе они направились в дом.

Граф де Грандидье купил этот особняк, выстроенный не более пятидесяти лет назад и принадлежавший раньше некоему дворянину, проигравшему все семейное наследство в карты. Имени неудачника Тиана не помнила, но поражалась его невезучести: особняк наверняка стоил немало, учитывая размеры и наличие сада. Сколько же нужно играть, чтобы потерять такой дом? Да, он располагался не в центре Лондона, да, графу придется постараться, прежде чем его окончательно примут в обществе; но начало положено. Француз решил поразить англичан невиданной пышностью, устроил грандиозный прием, который продлится до утра; в приглашении было сказано, что ни один гость не уйдет без подарка.

До ушей Тианы долетел обрывок разговора:

— Да у этого лягушатника денег куры не клюют!

— Попомните мое слово, денег еще недостаточно, чтобы всех нас поразить.

Тиана обернулась, чтобы рассмотреть говорящих, но они уже скрылись в толпе.

В огромном холле можно было ослепнуть от сияния хрустальных люстр, блеска драгоценностей, обманчивой хрупкости превосходных зеркал. Тусклый покой дома Меррисонов забывался, словно невнятный сон. Вот здесь, в круговерти слов, взглядов и движений, была настоящая жизнь, из этого блеска она состояла. Тиана невольно начала улыбаться. Она знала, что должна следовать за отцом, опустив голову, но не могла отказать себе в удовольствии украдкой смотреть по сторонам.

Бальный зал располагался на втором этаже и был размером с небольшую площадь. Высокие, до потолка, окна на террасу открыты; с нее горными реками бегут мраморные лестницы в сад. Изумительная роспись потолка: толстенькие херувимы парят среди облаков и цветочных гирлянд, какой-то греческий бог катит на колеснице, и белые лошади выгибают шеи, взбрыкивают, летят во весь опор. Вьются по белизне стен золотые цветочные узоры. Кресла и кушетки все новенькие, обиты бархатом и шелком, на концах портьер качаются мохнатые кисти, столики светятся тонкой инкрустацией из полудрагоценных камней. Люстры похожи на праздничные торты, в бокалах с шампанским не иссякают пузырьки, на возвышении играет оркестр: музыканты все, как на подбор, подтянутые, неулыбчивые, сразу видно, что заняты серьезным делом. Пять скрипачей, немало. Смычки взлетают в их руках, на лбу капельки пота. Большинство гостей в английских костюмах, и все же многие одеты по французской моде — ярче, веселее, откровеннее.

Здесь не найти темного угла, чтобы там сидеть, с удовольствием подумала Тиана.

Отец, кажется, слегка растерялся в первый миг; потом углядел свободную кушетку в тени пальм в посеребренных кадках, привезенных (вместе с кадками, вероятно) с Востока. Искусно расставленные растения создавали уют там, где, казалось бы, уюта вовек не найти; лорд Абрахам усадил дочерей на длинную кушетку, велел сидеть скромно, не поднимая головы, и слегка успокоился.

А как не смотреть по сторонам? Тиане казалось, что скоро у нее глаза съедут к вискам от осторожного подглядывания. Созерцать мужские ноги в туфлях с изящными пряжками и белоснежных чулках, конечно, любопытно, равно как и оборки на юбках леди. Но хочется другого. Тем более что Тиана хотела бы увидеть совершенно определенных людей в этом зале. Они не могли этого пропустить.

— Мисс Меррисон, могу ли я пригласить вас?

Прямо под носом у Тианы оказалась мужская рука. Девушка подняла взгляд — так и есть, лорд Марвин. Этот приятный малый не состоял в числе ее поклонников (да и сколько у нее настоящих поклонников? Ни одного, если подумать), но проникся однажды жалостью и с тех пор при случае звал танцевать. Жалость — не самая лучшая причина для приглашения на танец, однако Тиана готова была стерпеть что угодно, лишь бы на время ускользнуть из-под отцовского надзора.

Она вопросительно взглянула на отца: тот сдержанно кивнул.

— С удовольствием, лорд Марвин.

Молодой лорд не представлял угрозы для чести Тианы. Слишком воспитан, слишком молод, младше ее самой, и слишком беден, чтобы посчитать его достаточно хорошим претендентом на ее руку. Словом, неопасен. Лорд Меррисон имел с ним продолжительную беседу еще в первый раз, когда лорд Марвин подошел к Тиане, и разрешил дочери иногда танцевать с этим джентльменом. Если, конечно, сэр Абрахам бывал в хорошем настроении и вообще позволял Тиане шевелиться.

— Вы должны мне помочь! — прошептала Тиана, когда под руку с кавалером отошла подальше от кушетки, и отец уже не мог ее слышать.

— Помочь? Я весь к вашим услугам, мисс.

Если лорд Марвин и не желал помогать Тиане, то умело маскировал это. Иногда она гадала: как он на самом деле к ней относится? Временами проскальзывало в его глазах такое откровенное сочувствие… Мать лорда Марвина известна своей страстью к благотворительности (что весьма уменьшило семейное состояние); видимо, это передалось по наследству.

— Когда танец закончится, не отводите меня обратно.

— О! — лорд выглядел несколько обескураженным. — Но ваш отец…

— Мы сделаем вид, что не заметили его знаков. — Тиана умоляюще взглянула на кавалера. — Пожалуйста! Что вам стоит? Если мы окажется в другом конце зала, он даже и не заметит.

— Но куда же мне отвести вас, если не к, отцу?

— Я о себе позабочусь.

— Он с меня голову снимет, если я вас потеряю.

Трус, подумала Тиана, жалкий трус. Только и хватает смелости, чтобы ее на танец пригласить.

— Обещаю, ваша голова останется на месте. Мне нужно получить в свое распоряжение лишь несколько свободных минут. А вы подождете меня, и затем мы вернемся.

Одним из требований лорда Меррисона к тем людям, с которыми танцевали их дочери, было вернуть девушек под крыло отца сразу по окончании танца. Лорд Марвин это отлично знал. Он пожал плечами и встал напротив Тианы в ряд приготовившихся к танцу мужчин, шепнув напоследок:

— Хорошо, мисс.

Тиана расцвела улыбкой, надеясь ею компенсировать те неприятности, которые лорд Марвин мог навлечь на себя из-за нее. Она не чувствовала направленных на нее взглядов — насмешливых или презрительных по большей части. Она к ним привыкла. Сестрам Меррисон не разрешалось носить модную одежду, в их гардеробе очень редко появлялись обновки, и оливковое платье Тианы весь высший свет видел уже по меньшей мере раз двадцать. Это вызывало уничижительные ухмылки джентльменов и неуемное хихиканье дам.

«Ничего, — говорила себе Тиана. — Зато я танцую».

Танец — это свобода, танец — это средоточие жизненных течений; танцуя, ты приближаешься к настоящей жизни, стоишь так близко от нее, что чувствуешь ее дыхание у себя на лице. Скрещенные руки святее распятия, взгляды сталкиваются, и в каждом из них — обещание важного. Иногда случаются прикосновения, и тогда словно огнем обжигает.

Однако сегодня Тиана не могла полностью сосредоточиться на танце. Она выполняла все фигуры безупречно, а мыслями уносилась далеко. Отец все-таки сумел слегка испортить ей настроение. Размышления о том, кого готовят ей в мужья, не оставляли Тиану. Она не сомневалась, что этот человек ей не подойдет: до сих пор все мужчины, которых одобрял отец, решительно ей не нравились. Лорд Марвин — исключение, к тому же не сказать, чтобы отец совсем его одобрял. Сэр Абрахам разрешал дочерям танцевать с людьми, которые более-менее укладывались в его понятия о благочестивом молодом человеке, однако в дом лорд Марвин не был вхож. И никогда не будет. Заикаться о том, чтобы выйти замуж за него, просто смешно. И дело не в том, что лорд Марвин не нравился Тиане настолько; в крайнем случае она согласилась бы на брак с ним. Выросшая под присмотром отца, Тиана прекрасно знала: не всегда в жизни приходится делать то, что хочется. Честно говоря, жизнь такова, что свобода воли и выбора — это изысканный десерт, никак не основное блюдо.

Лорд Марвин — приятный джентльмен, у него округлое веселое лицо, подбородок вялый, что говорит о слабости характера, зато сам он улыбчив и легок, словно кисея, — с ним в браке не было бы проблем. Только вот Тиане хотелось замирать, глядя в лицо мужа, трепетать, когда он прикасается, и считать минуты, проведенные без него, потерянными. А с кем из тех, кого она знает и кого ей представлял отец, она сможет так жить?

С высоченным сэром Корбоном, который курит трубку, запихивая в нее самый вонючий на свете табак, и от этого у него зубы и пальцы желтые? Наверняка на ночь он надевает на голову колпак. О какой страсти может идти речь, если на муже надет сероватый от времени и многочисленных стирок, удлиняющий и без того лошадиное лицо колпак?

С невысоким, зато весьма тучным лордом Фресли? Этот не столь уныл, обычно расточает Тиане улыбки, мелко смеется, подрагивая большим животом. Однако в прошлом, видимо, много грешил, так как набожность его не знает границ. Уверяет, что питается всегда лишь постной пищей, вне зависимости от того, пост на дворе или нет; только вот Тиана частенько замечала жирный блеск на его пальцах и выразительные пятна на рубашке. К чему ей муж-обманщик, который ночами сбегает из супружеской постели, чтобы полакомиться на кухне колбасой?

Или с престарелым бароном Нойерсом, который, наверное, уже вообще не мужчина? Он ходит, опираясь на дубовую палку, и рассуждает о своей безвременно ушедшей супруге, бывшей идеалом во всех отношениях — богобоязненной, скромной… Тиана ему не подходит, потому что слишком юна и дерзка. И если отец решит, что ее избранником должен стать барон, — придется всю жизнь выслушивать его нравоучения и причитания, что современная молодежь совсем не умеет себя вести. Конечно, с бароном можно выгадать: если он быстро скончается, Тиана останется молодой обеспеченной вдовой и будет свободна. Но она рискует навсегда потерять человека, который свободен уже сейчас, не смотрит в ее сторону, однако заставляет ее сердце биться быстрее.

За этого человека ей не дадут выйти никогда. Ведь он не подходит по всем статьям. Можно сказать, что он — полная противоположность тому супругу, которого сэр Абрахам хотел бы видеть рядом со своей дочерью.

Глава 4

Лорд Эдвард Картрайт поправил рукав нового кремового сюртука, расшитого розами (манжет рубашки должен выглядывать идеально, а не торчать небрежно), и повернулся к лорду Бисмайру:

— Отвечая на твой вопрос, дорогой Дельберт, скажу: нет, нет и еще раз нет. Если когда-нибудь во мне возникнет желание переселиться в деревню, немедленно вызывай самых лучших врачей. Пусть отворяют мне кровь, ставят пиявок или поят микстурами, лишь бы вылечили. В деревне жизни нет.

— Многие тысячи крестьян с тобой не согласны, — усмехнулся лорд Бисмайр.

— Господь всемогущий, Дельберт, но я-то не крестьянин! Мне ни к чему вспахивать землю, собирать яблоки или кормить свиней. В деревне я дохну от скуки.

— Тогда почему ты пропадал там последнюю неделю? Мой слуга ездил с поручением в Уилтшир и клянется, что видел тебя на улице Брэдфорда-на-Эйвоне.

— Ах, ну это. Там поместье графини Флиндерс.

— И? — приподнял бровь Дельберт.

— Успешно, разумеется. Вдова не смогла устоять.

— Она известна своей замкнутостью и набожностью.

— А в постели весьма горяча.

Лорд Бисмайр фыркнул.

— Я всегда говорил: чем святей с виду человек, тем внутри он порочней. Быть порочным и, не колеблясь, говорить об этом — гораздо честнее, чем строить из себя святошу И кстати, о святошах. Эта дочка лорда Меррисона опять за тобой наблюдает. Не оборачивайся.

— Вот как? — Лорд Картрайт даже головы не повернул.

— Да, прячется за этим растением в кадке и думает, что ее никто не заметит. Так забавно, Эдвард, она тебя просто преследует.

— Она мне неинтересна.

— Она не уродина.

— И что с того? Дельберт, вокруг полно красавиц, остается лишь выбрать. А я выбираю лишь интересных дам. Безмозглые дурочки — не по моей части. Что интересного можно найти в общении с дочкой того святоши, о которых ты с презрением только что говорил, я не знаю. Следовательно, и замечать ее не нужно.

— Ее интерес скоро станет неприличным, — заметил лорд Бисмайр, глядя Эдварду через плечо.

— Это должно волновать ее, но не меня.

Эдвард не собирался оборачиваться и давать глупышке надежду, что он в ней заинтересован. Может, попозже скользнет взглядом, чтобы убедиться: наверняка она все в том же ужасном платье, без украшений, и волосы уложены гладко, как у монашки. Правда, монашки еще и плат набрасывают, чего юной дочке лорда Меррисона не хватает. Появись она и ее сестры на балу в монашеских одеяниях, никто, наверное, и не удивится уже. Хотя в монастырь их отправить нельзя, и лорд Меррисон наверняка об этом сожалеет. Взгляд девушки буравил спину, и Эдвард передернул плечами, пытаясь избавиться от неприятного ощущения.

И что эта девчонка в нем нашла? Он ведь даже не говорил с ней ни разу, а если и перебросился парой фраз, то совершенно этого не помнил. Он ее вообще в упор не видел, пока Моника ему не сказала. Женщины быстрее замечают внимание других женщин, и леди Дьюли, сверкая шоколадными глазами, насмешливо поведала другу, что его просто преследует одна девчонка.

Дочери лорда Меррисона были всеобщим посмешищем. Если кому-то из дебютанток хотели привести в пример «неправильную» леди, то сестры Меррисон для этого служили наилучшим объектом. В обществе, где все усилия направлены на то, чтобы флиртовать, весело проводить время и сочетаться удачным браком с подходящим человеком, простые платья, строгое поведение и отсутствие пудры и мушек на лице считались оскорблением. Эдвард ненавидел пудриться и не носил парик, перевязывая волосы медного оттенка атласными лентами, однако компенсировал сии недостатки умением себя вести, исключительной любвеобильностью и знаками внимания, которые оказывал дамам. Проще говоря, лорд Картрайт был повесой, за долгие годы заработавшим себе определенную репутацию, полностью его устраивавшую. Его и за глаза, и в глаза частенько называли лорд Щегол — эта птица своим пением подманивает насекомых, а Эдвард так подманивал женщин. Обаянием. В среднем он покорял по женщине в неделю, ни с кем подолгу не задерживаясь и никому ничего не обещая. «Фарфоровый век» оправдывал его и поощрял, быть нынче у кого-то в любовниках не стыдно, но престижно. О победах Эдварда ходили легенды. Многие женщины предлагали ему вступить с ними в брак, и если бы лорд Картрайт пожелал, то мог бы войти даже в ряды высшей аристократии, а то и породниться с королевской семьей — чем черт не шутит. Эдвард, однако, брачных уз избегал, как упомянутый черт ладана. Конечно, рано или поздно придется обзавестись супругой и сыном, чтобы было кому наследовать фамилию и состояние; но еще лет десять можно подождать. Эдварду исполнилось тридцать в прошлом году, и он не горел желанием надевать супружеское ярмо так рано.

И уж конечно, он никогда не женится на девушке строгих правил; к чему лорду Картрайту жена, которая станет его пилить за каждый взгляд налево? Эдвард не видел подтверждений тому, что любовь существует; есть легкие отношения, которые либо приносят взаимное удовольствие, либо оборачиваются чередой ссор. Он признавал, что слишком ленив, чтобы ссориться, и обрывал связь, стоило женщине упрекнуть его в чем-то хотя бы раз. Потому жена ему нужна с характером легким и жизнерадостным, а не затюканная богомолка, которая станет суеверно креститься, если он по своей привычке ляпнет что-нибудь не то. Эдвард временами бывал несдержан в выражениях и даже (в изрядном подпитии обычно) полагал себя вольнодумцем.

К сожалению, таковым его полагали и некоторые служители церкви, но Эдвард этому совершенно не придавал значения.

И уж ни в коем случае он не обратил бы внимания на кого-то из сестер Меррисон, если бы над ними не смеялся весь высший свет. Эдвард вообще полагал себя человеком не слишком наблюдательным и старался не упускать деталей, лишь когда дело касалось женщин. Моника, его давняя знакомая, очаровательная вдова, вместе с лордом Бисмайром и лордом Остлером составлявшая самый близкий круг друзей Эдварда, замечала все — она первой и заговорила о Меррисонах. И правда, было над чем посмеяться. Сестры появлялись на балах в одних и тех же платьях, были запуганы донельзя и не поднимали глаз. Кроме самой младшей, кажется, Кристианы, с тоской наблюдавшей издалека за веселыми друзьями лорда Картрайта.

Почему эта девчонка привязалась к нему, а не к другому джентльмену (весельчаков в Лондоне хватало), Эдвард не знал. После того как Моника открыла ему глаза на происходящее, он часто ловил на себе взгляд мисс Меррисон, тоскливый какой-то и слегка вопросительный. Лорд Картрайт старался не замечать этого интереса. То, что дурочка им увлеклась, неудивительно. Вот почему ее отец не пресек блажь дочери — этого Эдвард не понимал. Может, лорд Меррисон просто ни о чем не ведал.

— Она не уходит, — заметил Дельберт.

— Повторюсь, пусть это волнует ее родственников.

— Лорд Меррисон тебе все потроха промоет, если заметит.

— Меня не волнуют досужие сплетни, ты же знаешь.