Ядовитая кровь Туров Тимур

— Он упал. И рука, кажется, это...

— Сломал? — весело спросил Влад.

Ну, не везет, похоже, Крохе в последнее время. То контузия, то конфузия.

— Не знаю. Что-то хрустнуло, я отпустил сразу. Он упал, я закрыл дверь. Потом Серый позвонил на ваш телефон, на городской, сказал, что не обижается, и что когда вы проснетесь, чтобы позвонили.

— Обязательно, — кивнул Влад, — как только, так сразу. Где у нас телефон?

— На полу, возле дивана.

— Сам знаю. — Влад взял аппарат с пола, набрал номер мобильника Серого.

Было бы здорово разбудить гада, поднять из постели. Или еще лучше — с какой-нибудь его очередной красотки.

Но Серый ответил почти сразу, замешкался всего на пару секунд:

— Проснулся?

— Проснулся. Ты хотел меня услышать.

— Хотел. Извиниться хотел и...

— Обойдусь.

— И спасибо сказать. Ты ж меня вроде как спас. Если бы не ты, то все бы всмятку. И ты, и я, и Стасик...

— И снова скажу: обойдусь я без твоих благодарностей. Ты лучше своего Стасика к врачу отправь. С чего это он за рулем засыпает, засранец? Не знаю, как ты, но я жить привык. И собираюсь это делать еще лет пятьдесят, как минимум. И на твоих поминках выпить.

— Обязательно включу этот пункт в свое завещание, — сказал Серый. — Всенепременно. А пока будем считать, что я тебе торчу жизнь.

— Типа, не будешь с первого раза мочить, если что?

— Типа. Ты как себя чувствуешь?

— Нормально. Современная медицина, оказывается, способна творить чудеса. Не знал?

— Я редко с лепилами общаюсь. Тебе тоже не советую к этому делу привыкать. А то вон Кроха...

— Мне уже рассказали, — засмеялся Влад, покосившись на Капустяна. — Сильно извиняются, просят прощения и говорят, что не специально.

— Это Кроха как раз понял. Вышел с вывихнутой рукой, ссадиной на роже и с глазами с блюдце. Он же, говорит, меня случайно уронил. Ни я, говорит, ни он ни хрена не поняли. Сказал, что с удовольствием выпил бы с твоим парнем. А это для Крохи, сам знаешь, высшая степень.

— Еще что-то? — спросил Влад.

— До завтра терпит, в принципе. — Серый помолчал, вздохнул и добавил: — Я на всякий случай видеозапись сегодняшнюю просмотрел с площадки перед СИЗО, с внешних камер...

Влад решил не перебивать.

— Ты слышишь меня?

— Слышу.

— Так вот, мой Стасик не виноват, кажется. Там был тот самый урод, которого мы ищем. Подходил почти к проходной, потом спустился к дороге. Там камера уже не берет, но я так думаю...

— А ты не думай, — посоветовал Влад. — От этого голова болит, понимаешь. Уголовникам вообще не стоит напрягать мозги, Серый.

— Ты не понял, Владик, — голос Серого стал неприятно сладким. — Он же убить хотел. Меня или тебя.

— Или Стасика твоего.

— Не смешно шутишь, капитан. Не въехал, что ли? Ты вечером занялся его поисками, а утром он уже засаду устраивает. Сечешь?

— И опять скажу — не напрягайся. Как это он нас убивать собрался? Водителя загипнотизировал? Зачем? У него же, если тебе верить, такие пули, что машину навылет пробить — пустяк. Пару раз выстрелить — и все, при его меткости. Мог даже просто подождать, пока мы из машины выйдем, и потом уже стрелять. Бах, бах и мы точно знаем, по чью душу он пришел. По светлую, ангельскую душу мента, или по загаженную душонку Серого. Я полагаю, что по твою. Ты сам сказал, что я только вечером за дело взялся, а ты по этому поводу вон уже сколько суетился, нет? Можешь не отвечать, мне надоело болтать с тобой по ночам. Утром звякни, и если у меня будет настроение — поговорим. Это если твой маньяк тебя за ночь не пристрелит. Или по стене не размажет. Или сердце не вырвет, или...

— Вот в том-то и дело, — мрачно и серьезно сказал Серый. — Я уже вон сколько времени этим занимаюсь и ничего, а ты только взялся и уже результаты. Так что я голову поберегу, думать не стану, а ты — прикинь. Завтра это перетрем.

Влад задумчиво посмотрел на телефонную трубку в своей руке.

Правильно говорит Серый. Молодец, знает, как достучаться до сердца одинокого капитана милиции. Припугнуть болезного, пусть начнет искать супостата из личных побуждений. Из чувства самосохранения. Как правильно говорил дедушка Фрейд...

Влад бросил трубку на телефонный аппарат.

Вот спрашивается, какого хрена конкретный пацан звонит пострадавшему менту среди ночи, старается его напугать всякой ерундой? Утром не мог всего рассказать? Чего ж он так суетится, бедняга?

Телефон снова оглушительно задребезжал.

— Да? — сказал Влад в трубку.

— Я за беспокойство извиниться хотел, — сообщил Серый, — что, типа, среди ночи разбудил. Спокойной ночи, Владик.

Короткие гудки.

Некоторые удивлялись, отчего у Гетьмана такой старый телефон, здоровенный, угловатый, тяжеленный. Такие, наверное, стояли в тридцатые годы в присутственных местах, по нему вполне могли отдавать приказы о чистках и репрессиях.

Владу нравилась эта махина именно своей нездешностью. Не хлипкая штучка из хрупкой пластмассы, не новодел из красного дерева под старину, а такой вот заслуженный монстр с бронебойным дребезжащим звонком, способным поднять любого.

Вон, даже Богдана Лютого в соседней комнате.

— А давай, — сказал Богдан, появляясь на пороге, — я тебе, товарищ капитан, телефон подарю. Чтобы он тебе на ухо шептал «подъем», а остальных, усталых и никуда не торопящихся, не беспокоил. У меня уже возникало пару раз желание расстрелять этот черный обелиск из штатного оружия.

Влад задумчиво посмотрел на Богдана.

— Нет, правда, — Богдан сделал вид, что не заметил угрозы во взгляде. — Только я зацепился за нормальный сон, можно сказать, эрекция только стала подкрадываться, старшая лейтенантица из центра общественных связей только наклонилась к моему уху, страстно дыша... И тут, вместо чего-нибудь эротического, вдруг как заорет!..

Влад медленно встал, не спуская взгляда с Лютого. Выставил перед собой руки с растопыренными пальцами. И медленно, словно преодолевая сопротивление, пошел к Богдану.

— Эй! — сказал Богдан. — Играй-играй, а рукам воли не давай!

Капустян встал и поспешно направился к двери.

— А ты чего сваливаешь? — обиженно спросил Богдан. — Старшего по званию идут убивать. Ты должен грудью...

— Хренушки, — спокойно ответил Капустян. — Когда капитан идет убивать старлея, лейтенанту лучше переждать. На суде могут понадобиться показания свидетеля. Или победителю понадобится помощь в сокрытии трупа побежденного. Вот тут и я сделаю шаг к карьере.

— Сволочи, — сказал Влад и опустил руки. — И задушить никого толком не получится, все вокруг какие-то корыстные и преднамеренные. Один я интуитивист. Можно даже сказать — сенсуалист.

— Оп-па! — восхитился Богдан. — Это откуда же мы столько слов знаем? Запиши.

— Запиши... Это нужно помнить. Мне Гринчук... помнишь Юрку Гринчука?.. говорил, что достаточно минимума слов, чтобы прослыть умным и образованным. Для художников вообще нужно только три слова знать — и все. В любой богемной тусовке не просто за своего сойдешь, а даже и одним из самых тонких ценителей прослывешь.

— Какие слова?

— Штаны надень, старший лейтенант, потом уж вопросы задавай. А вам, лейтенант, что самый умный из братьев Лютых приказывал?

— Следить. Накормить, — Капустян спохватился. — Я сейчас. Я быстро. Десять минут.

Лейтенант вылетел из комнаты.

Богдан тоже вышел и вернулся уже одетый.

— Ты себя как чувствуешь, капитан?

— Лучше, — сказал Влад. — Что накопал Руслан?

— Руслан... Руслан накопал. Что касается цирка.

Что касается цирка, ничего особо важного и подозрительного Руслану выяснить не удалось. Вроде все нормально.

Прибыла труппа в Харьков два месяца назад. Действительно, должны были приехать москвичи, но на них навалилась целая куча неприятностей — звери болели, гимнасты травмировались, пожар случился в фургоне с реквизитом, в общем, ни о каких гастролях речи идти не могло. И у харьковского цирка половина сезона, новогодняя притом, летела к свиньям собачьим, если бы не вмешательство известного филантропа Сергея Леонтьевича Салунского. Он по своим каналам договорился с «Цирком зверей», благо тот как раз вернулся из заграничного турне. И, говорят, доплатил циркачам за выступление. На всех афишах гордо значилось, что гастроли при поддержке... и так далее.

Ни о каких происшествиях в цирке или с циркачами не заявлено, даже о разбитых дверях милиции ничего не известно. Выяснить, кто из охранников дежурил в ту ночь, неофициально не удалось, а официально сам Влад запретил. Так что — тут нарисовалась полная непонятка.

О происшествиях с участием волков данных оказалось чуть больше. За последнюю неделю в милицию трижды сообщали о том, что видели волков на улице. Один раз даже высылали наряд, но сержанты ничего не обнаружили, а отличить волка от собаки трудно, поэтому официально решено было считать, что люди видели собак. Бродячих крупных собак.

А вот в зоопарке прошлой ночью произошло чрезвычайное происшествие — исчез волк. Из клетки. Сторож плел что-то несуразное, клялся, что не пил, что его собака, с которой он совершал обход зоопарка ночью, вдруг как с ума сошла, заскулила, рванулась в сторону и чуть ли не поволокла сторожа за собой подальше от вольера. А когда успокоилась — волка в вольере уже не было.

Ни следов, ни кусков — ничего. Мысль, что кто-то просто взял на руки здоровенного волка и унес, в головах у администрации зоопарка и у вызванных милиционеров как-то не укладывалась. Посему дело возбудили, но сразу же отнесли его к «глухарям».

— Такие дела, — сказал Богдан.

— Такие дела, — повторил за ним Влад.

Значит, волков все-таки видели и другие люди, значит, шастают эти твари по родному городу, не примерещились они капитану милиции Гетьману.

— Еще Руслан на всякий случай по другим зверям прошелся. — Богдан сел на стул верхом, и положил руки на его спинку. — Сказал, что раз уж про волков заговорили...

— И?..

— Значит... — Богдан взял со стола блокнот, перелистнул несколько страниц и шмыгнул носом. — Волки — один раз на Павловом Поле, проспект Ленина — две штуки. Один раз в районе Большой Даниловки, тут неподалеку от тебя, возле цыганских домов — одна штука, и один раз на Салтовке, на Героев Труда. Это о волках. Далее — гигантская птица, типа беркута, на Краснознаменной, возле Худпрома. Заявитель клялся и божился, что птичка была метра полтора в высоту, а когда распахнула крылья, то почти на всю улицу. Мужика в райотделе послать хотели на фиг, но он стоял насмерть, норовил устроить скандал, кричал, что такая тварь опасна для людей... В общем, заявление приняли.

Влад молча кинул.

— Ага... — Богдан перевернул еще страницу. — Начало Московского проспекта, возле моста. Там, где русский с украинцем братья навеки. Женщина видела змею.

— Что? — вздрогнул Влад.

— Змею. Здоровенную такую, метров пять, если верить женщине. Поползла гадина вдоль реки, по Шевченко. Там перекопано было, так что приехавшие наши обнаружили следы, измерили и сфотографировали. Показали специалистам, и те в один голос утверждают, что таки да, змея, но таких размеров, что в доме держать никто не станет, а из зоопарка на сегодня сбежал только волк. Да и не было в зоопарке такого экземпляра. Предположили, что кто-то удавчика дома держал, потом выбросил в канализацию, а тот на крысах и кошках наел себе харю...

— Харю... — повторил Влад. — Когда змею видели?

— Неделю назад.

— А уже недели две температура держится не выше плюс пяти. Так?

— Так.

— Змея получается какая-то морозоустойчивая. Ей бы спать до лета. Нет?

— Нет. В смысле — да. А что?

— Ничего, — Влад встал с дивана. — Пошли на кухню, похлебаем от щедрот стажера.

— Стукача, — напомнил непримиримый Богдан. — Стукача, мать его так. Хотя должен признать, для стукача он неплохо держится и даже почти вызывает симпатию.

Влад пропустил Богдана, оглянулся, вернулся к торшеру и выключил свет.

Крылатый силуэт за балконной дверью чудился ему давно, а сейчас, на фоне огней с территории «Хартрона», бывшего флагмана советской космонавтики, фигура прорисовалась очень четко.

Но простой человек, не умеющий видеть сквозь Пелену, не мог увидеть ничего особенного. Вот и Влад ничего не увидел.

У него здорово получалось делать вид, что ничего странного не происходит.

— Это единственный для тебя способ выжить, — сказал Хозяин. — Хотя... Тебя могли бы защитить свои, люди-маги, но ты им не нужен, ведь ты не колдун. Так что ты все равно погибнешь. Скорее рано, чем поздно ты не сможешь удержаться от брезгливой гримасы, от неловкого замечания, просто от ненавидящего взгляда. Человеческая женщина у тебя на глазах будет принимать ласки, скажем, от сатра. Или от Часовщика. Высокую длинноногую красавицу будет лапать маленький лопоухий уродец с длинным носом или красавец на козлиных копытах с вывернутыми коленями... И ты сорвешься. Наверняка. Может быть, это будет мелочь — ты замешкаешься с рукопожатием, увернешься от дружеского похлопывания по плечу, — они это заметят, они внимательно следят за такими вещами. Очень внимательно. И, заметив, не успокаиваются, пока не устраняют потенциальную угрозу. Ты мне должен быть благодарен.

Влад ничего не сказал. Он молча смотрел перед собой, уперев взгляд в стену. Он не хотел видеть Хозяина.

— Ты даже не спросишь, за что ты должен быть мне благодарен? — Хозяин откинулся на спинку кресла. — Спроси.

— Я... — Влад, сглотнул и решил не начинать бессмысленную борьбу. — За что?

— Во-от, — удовлетворенно протянул Хозяин, и огни свечей в канделябрах по сторонам от кресла тоже удовлетворенно кивнули. — Ну, раз ты так настаиваешь... Наблюдатель и стая не ушли.

Влад механически кивнул.

— Наблюдатель бродит неподалеку, — сказал Хозяин. — Вчера я видел след одной из его тварей возле водопада. Если бы ты умудрился сбежать, то сейчас нежился бы в объятиях твоего знакомого. И маах'керу предъявили бы тебе счет за одного из своих — мальчишка оказался действительно хорошим стрелком. И счастливчиком — умер быстро. Но ведь это он тебя прикрывал, так ведь? Маах'керу очень хотят предъявить тебе счет. Ну а сам Наблюдатель наверняка решил выяснить, как это ты его оберег увидел.

— Я и сам не знаю, — тихо сказал Влад. — Сам бы хотел понять...

— Ты испугался, — засмеялся Хозяин. — И сильно ушибся — это иногда срабатывает, и человек начинает видеть сквозь Пелену. Так бывает — человек вначале видит, потом слепнет... А если не слепнет, то сходит с ума... Или не сходит с ума. Но в любом случае он умирает. Рано или поздно. Кто-то кончает самоубийством, кого-то убивают, кого-то увозят, долго изучают и только потом — убивают. Но тебе это не грозит.

Хозяин поднял руку, длинный изогнутый коготь выскользнул из указательного пальца.

— Мне нужна моя доза. — Хозяин поманил Влада пальцем, коготь блеснул в свете факелов. — Мне нужна доза. И пока она мне нужна — ты недосягаем для Наблюдателя и маах'керу. Как бы им ни хотелось добраться до тебя — пока источник у меня. Пока источник не иссяк... Иди сюда.

Невидимая удавка сжалась на горле Влада — сегодня Хозяин не хотел управлять его телом, сегодня он хотел принудить человека к повиновению только болью. Хозяину нравилось чередовать пытки. «Чтобы они не приелись», — сказал Хозяин.

— А еще цыгане узнали, что ты занимаешься убийством Ирины, — вспомнил Богдан, когда доел своею порцию и отказался от добавки. — Хотел тебе сразу сказать, но вылетело из головы. Я когда к дому подошел, меня пацанчик перехватил, цыганчонок. Шустрый такой, сказал, что отец велел кланяться, что слышал о тебе, очень уважает и просит тебя в гости. Завтра утром. С шести утра — в любое время.

— Я занимаюсь убийством Ирины? — переспросил Влад.

— Ну да, Ирины Ивановой. Ее десять дней назад убили. У тебя в ноутбуке информация.

— А... Верно. Ирина Иванова, семидесяти лет. Сгорела.

Если быть совсем точным, то Ирина не сгорела, а, скорее, выгорела. Было похоже, что огонь выел ее изнутри, почти не повредив оболочки. Даже одежда осталась целой.

Ирина шла по улице, когда кто-то ударил ее в живот ножом. Рукоять ножа была найдена рядом, а вот лезвие куда-то исчезло. Имелась рана с запекшейся кровью, и выгоревшие внутренности.

Если бы Ирину убили на собственной территории, никто, скорее всего, об этом бы ничего не узнал — цыгане к таким событиям внимания общественности старались не привлекать. Тихонько бы похоронили уважаемую женщину, нашли убийцу и так же тихо похоронили бы и его.

Но Ирина погибла средь бела дня возле магазина. И дело попало в список Серого.

Каким образом, кстати, оно туда попало, также было непонятно. Не было свидетелей, маньяка никто не заметил и не описал. Серый знал что-то такое, о чем не догадывался никто?

— Пойдешь к цыганам? — спросил Богдан.

— Подумаю.

— Подумай, но они вроде очень просили. Но только без Серого.

— Во как! — Влад усмехнулся. — Значит, про Серого они тоже знают. И не любят...

— Он и сам бы к ним не пошел. Столкновение интересов. Они по наркотикам разошлись, сам знаешь. Серый от имени Шкворня наезжал в прошлом году, но его парни умылись кровью и отошли, — Богдан всегда был в курсе событий. — Заключили договор вроде.

— А ведь я тогда схожу, это уже становится интересным. Только не один — Игорька с собой возьму.

— Сказали, только ты...

— Ничего, примут. Он, тем более, Кроху только что искалечил...

— Не искалечил я, — не отрываясь от мытья посуды, поправил Капустян. — Повредил немного.

— Ничего-ничего, ромале это все равно оценят. У них к Крохе длиннющий список претензий. Человек, умудрившийся случайно повредить Кроху, произведет на них неизгладимое впечатление. — Влад допил чай, поставил чашку на стол. — А сейчас я, с вашего позволения, отправлюсь спать. И спать я буду на диване. Как вы станете делить раскладушку — ваше дело. Вопросы?

— Нету, — быстро ответил Богдан, а Игорь молча пожал плечами.

— Если кто сунется в комнату — стреляю без предупреждения, — Влад встал из-за стола и потянулся. — Врач ничего не говорил, как там у меня будет со сном?

— Сказал, что все нормализуется и...

— Что?

— И сказал, что вам стоит запоминать свои сновидения. — Капустян повернулся к Владу. — Внимательно, сказал, пусть смотрит, и запоминает.

— Смешно. — пожал плечами Влад и вышел из кухни.

— Он серьезно говорил, — крикнул ему вдогонку Капустян. — И сказал, что это очень для вас важно. И что-то про генетическую память.

— Очень важно... — пробормотал Влад, входя в комнату.

Крылатого на балконе уже не было — это не могло не радовать. А вот то, что стали летучие чужаки уделять внимание капитану Гетьману — настораживало. Нет, время от времени и раньше мелькали их тени мимо балкона, но никогда не рассматривали сквозь Пелену Влада крылатые так внимательно, словно пытаясь понять — видит он их или нет.

Раздеваться Влад не стал. Не включая свет, прошел к дивану, лег и закрыл глаза.

Нужно внимательно посмотреть свои сны и запомнить. Так врач сказал! Влад повернулся на бок. Если честно, то он полагал, что после двенадцати часов сна отключиться по новой сразу не получится. Придется долго ворочаться...

Но уснул, едва коснулся щекой подушки. И не видел, как сплетенный из паутинки цветок, лежащий на столе, вдруг засветился легким розовым светом, бесшумно взлетел и, словно подгоняемый ветерком, приблизился к дивану, повис над головой.

Свет усилился, розовое стало красным — не угрожающим ярко-красным, а теплым, мягко пульсирующим. Внутри переплетения нитей мелькнула белая искорка. Погасла. Снова мелькнула. И еще одна. И еще. Рой искорок закружился в крохотном водовороте, уплотняясь, превращаясь в перламутровый шарик, в жемчужину в самом центре красного цветка.

Цветок раскрылся — жемчужина медленно опустилась на лицо Влада. Коснулась кожи и исчезла во вспышке.

...Солнце нестерпимо палило, словно пыталось дожечь все, что еще осталось в степи. Даже терпеливый ковыль стал сухим и ломким, норовил рассыпаться в пыль при малейшем прикосновении. Одинокое облако, застигнутое жарой, казалось, присохло к выжженной тверди, а само небо, потеряв цвет, начинало покрываться трещинами, как корка на солончаках.

Всадников было десятка полтора. Покрытая пылью одежда потеряла цвет. Волосы, лица, руки всадников были одинакового серо-рыжего цвета, будто не люди, а глиняные истуканы ехали на усталых глиняных конях с севера на юг.

Люди не разговаривали. Не оттого, что боялись привлечь своими голосами внимание врагов — столб мелкой въедливой пыли сопровождал их с самого утра, указывая всякому зрячему их местонахождение. В глотках пересохло. Губы, обожженные солнцем, трескались при малейшем движении, и невесть откуда взявшиеся в степи мухи липли к ранам, не обращая внимания на взмахи рук.

Всадники обвязали лица платками.

Кони шли ровно, опустив головы, высматривая хоть какую-нибудь травинку, не сожженную солнцем.

Ослепительный диск, целую вечность медленно взбиравшийся вверх, теперь, казалось, вообще замер, не собираясь двигаться дальше.

Влад протянул руку к висевшей у седла сулее. Старший пить запретил, но терпеть уже не было сил. Конь Влада отстал от остальных, никто и не заметит, если Влад отхлебнет воды...

Боль полоснула по руке — Влад вскрикнул, его конь скакнул в сторону, чуть не сбросив седока.

— Я ж тебе говорил — не пить, — совсем без гнева в голосе произнес Черепень. — Вода из тебя сразу потом и выйдет, дурачина. Потом еще захочешь, а удержаться уже не сможешь. Так?

Влад сдвинул рукав и посмотрел на вздувшийся рубец, прочертивший руку от запястья до локтя. Выступившая кровь запачкала полотно рубашки.

— Жалеешь ты его, Черепень, — искоса глянув на Влада, пробурчал Чугайстр. — Меня за такое в первом походе атаман через всю спину канчуком перетянул, крест-накрест. Я до самого Крыма на животе спал.

— Ты с кем ходил? — спросил Косач, ехавший слева от Чугайстра.

— С Кривым, матери его ковинька, — ответил Чугайстр. — Вот уж лютый был зверь. Его нехристи боялись, детей им пугали. Когда его в Кафе на крюк повесили — татары со всего Крыма съезжались, чтобы посмотреть и убедиться — подох Кривой. Говорят, сам хан велел праздник устроить и сотню рабов отпустил в Украину, чтобы рассказали они, как умирал Кривой. Приказал ослепить и отпустить. Долго умирал, упокой господи его душу, три дня материл татар, Аллаха их, хана, а вечером третьего дня, когда подумали, что помер уже Кривой, и палач подошел к нему — плюнул прямо в его рожу Кривой, кровью плюнул!

Влад хотел опустить рукав сорочки, но Задуйсвичка схватил его за локоть:

— Не дергайся, дурень. Муха сядет — руки лишишься. Кому ты однорукий нужен будешь? — Задуйсвичка зубами вытащил пробку из пороховницы, присыпал рубец порохом. — Девкам скажешь, что в бою шрам получил, от татар. Любить больше будут.

— Любить будут, если он гостинцев привезет из Крыма, а за рубцы да шрамы — мать пожалеет да жена отругает, — философски заметил Рубайголова. — Вот когда он следующий раз надумает наказ атамана нарушить, вот тогда на рубец глянет, вспомнит.

— Жалеешь ты его, — повторил с неодобрением Чугайстр. — В походе жалеть нельзя, ты козака пожалеешь, татарин не пожалеет...

Старый козак еще что-то сказать хотел, поучить молодого, только кони вдруг всхрапнули, дернули уздечки, сбиваясь в кучу.

— Тю на тебя, дурень! — прикрикнул Чугайстр, взмахивая канчуком. — Ну, не бисов сын? Сколько сказано ему было — скидай личину подальше, не ходи к коням в зверином облике...

Здоровенный волк длинным прыжком вылетел на верхушку холма, замер, запрокинув голову, и коротко взвыл.

Конь под Владом рванулся в сторону, и Влад с трудом удержал его на месте, вцепившись в поводья.

Волк мотнул головой, словно приглашая за собой, и медленной рысью двинулся на восток, оглядываясь время от времени на всадников.

Так они проехали может с час, может чуть поболе. Кони, настороженно нюхавшие пахнувший зверем воздух, вдруг приободрились, ускорили шаг. Владу показалось, что потянуло прохладой, еле заметно. Сам бы он на такое и внимания раньше не обратил, но кони тоже чуяли воду.

Волк перевалил через очередной холм и спустился в балку, стенки которой у самого дна поросли зеленой травой.

Всадники остановились перед балкой.

— Чугайстр, — приказал Черепень тоном, не терпящим возражений, — ты с Приблудой будешь сторожить.

— Я? С молокососом? — Чугайстр вскинулся, будто кто плюнул ему в лицо. — Самого молодого нашел?

Канчук свистнул в воздухе и сбил с Чугайстра шапку.

— Что ты говорил про приказы атамана в походе? — ласковым голосом поинтересовался Черепень, похлопывая канчуком по голенищу. — Что бы с тобой Кривой сделал, если б ты с ним спорить стал?

На краю балки остались только Чугайстр с Черепнем да Влад. Его, оказывается, звали Приблудой. Влад не удивился, просто отметил это про себя.

— В Сечь вернемся... — пробормотал Чугайстр, сходя с коня.

— Если вернемся, — спокойно сказал Черепень, забирая повод Чугайстрова коня. — Ты не забыл, что мы только с Сечи едем? Дела мы еще и не начинали вовсе.

— Вернемся — поговорим иначе, — пообещал Чугайстр.

— Поговорим, отчего ж не поговорить, — Черепень еле заметно улыбнулся. — На хутор ко мне приедешь — потолкуем.

Атаман обернулся к Владу:

— А ты чего в седле? А-ну, живо!

Влад спрыгнул с коня, под ногами захрустела выгоревшая трава.

Черепень съехал в балку, уведя с собой коней.

— Тьфу ты, — сплюнул Чугайстр. — Все из-за тебя, Приблуда! Ну чего ты ко мне прицепился? Козаки сейчас водичку свежую пьют, а я тут...

Чугайстр поднялся на холм, сел на землю, по-турецки скрестив ноги, достал из-за пояса пистоль, пороховницу и стал менять порох на полке, бормоча что-то в длинные вислые усы.

Влад сел в стороне от него, не слишком далеко, но и не вплотную, чтобы не вызвать очередного приступа воркотни. Чугайстр славился вздорным характером и умением цепляться к любой мелочи в словах или поступках людей, которых он недолюбливал. А таких, чтобы Чугайстр любил, на свете было мало. Даже себя самого старый козак держал в черном теле и рваной одежке.

Как в думе про козака Голоту, что пел слепой лирник прошлой зимой на Сечи. Вот свое оружие Чугайстр холил и лелеял, чистил при каждом удобном случае, перезаряжал пистолеты, подправлял лезвие сабли и кривого кинжала, украшенного яркими камнями большой цены, как говаривали знающие люди.

Даже в самые тяжелые для себя дни Чугайстр не соглашался продать свое изукрашенное оружие, даже камешка не вытащил, чтобы купить себе жупан или свитку. Зимой у него тулупа не было, сидел Чугайстр до самой зимы в коше с другими бессемейными козаками, трубку курил, песни пел, и вспоминал старые годы, походы и друзей, равных которым в нынешние куцые годы и нет больше.

У Влада — он все не мог привыкнуть к тому, что должен называться Приблудой — пистолета не было. А сабля была выкована кузнецом на Сечи из старого железа, рукоять была деревянная, обтянутая кожей, ножны простые, без украшений и узоров.

Козак в походах богатеет, а у Влада-Приблуды этот поход первый. Да и не поход, а так, вылазка. Поход — это десятки «чаек», сотни всадников, горящие татарские села и города, горы захваченного добра, визжащие пленницы... или сотни чубатых голов на кольях вдоль Перекопа, десятки тел с содранной кожей на рынках Кафы и Бахчисарая, если не повезет козакам.

Влад вытащил из ножен свою саблю, осмотрел лезвие. Чистое, ровное, без зазубрин. Да и откуда зазубрины, если еще ни в одном бою не побывал Приблуда. И саблю ему справили только перед самым походом.

Приемный батька, Охрим, после того, как пришел в дом Черепень и про что-то проговорил с ним целую ночь, пошел к кузнецу, захватив с десяток серебряных талеров, что привез из самой Германии лет двадцать назад.

На следующий день кузнец сам принес саблю в дом, молча положил на стол и ушел, не прощаясь, как и не поздоровавшись.

Родные сыны Охрима подошли к столу, молча рассматривали саблю, не имея права к ней прикоснуться, а Охрим подтолкнул Приблуду, велел взять оружие и поцеловать.

Сейчас уже серебро на лезвии потемнело, но тогда блестело, отражая свет лампады под образами.

— В поход тебе, сынок, — сказал Охрим, а Охримиха всхлипнула возле печки.

Хоть и не родной был Приблуда, а любила она его. Жалела. То ли за то, что пережил он раньше, то ли за то, что суждено ему испытать в будущем.

— На, — сказал Чугайстр.

Влад вскинулся, отгоняя видение прошлого, и с удивлением увидел, что Чугайстр протягивает ему один из своих пистолей, с раструбом на конце ствола.

— Заряди, — сказал Чугайстр. — Учись с оружием обращаться, пригодится.

От балки потянуло дымком — козаки готовили обед. Оно и правильно — лучше сейчас, чем ночью. Ночью и огонь виднее, и дым слышен дальше. А в такую жару, да еще с ветром — дым от небольшого костра и не заметен вовсе.

— А куда мы едем? — спросил Влад.

Вот уже три дня мучил этот вопрос Приблуду, но все не решался он спросить у козаков.

— Не закудыкивай! — строго сказал Чугайстр. — Трясця твоей матери! Как приедем — сразу поймешь. Если приедем.

Голос старого козака стал сухим, безжизненным. У Приблуды даже мороз по коже пробежал от этого голоса. Будто и не живой уже Чугайстр. И все они уже не живые. Даже оба характерника уже не живут, а так, доживают последние дни.

Из балки вылетел орел, сделал круг, пролетев над самой головой Приблуды. Тот пригнулся, схватившись рукой за шапку — прошлый раз характерник шутки ради шапку у него с головы сорвал и отнес на две сотни шагов в сторону.

— От бисов сын! — буркнул Чугайстр, без особой злобы, впрочем. — Полетел округу смотреть. Значит, скоро и мы к котлу пойдем.

Приблуда успел пистолет перезарядить, прежде чем Самохвал появился из балки и позвал обедать.