Прокурор расследует убийство Гарднер Эрл

– Я не хотела рисковать, как вы не понимаете. Для меня на карту поставлено очень много: положение, заработок, отношение зрителей. Сплетня – гибель для кинозвезды. Я не могу позволить публике узнать, что подвергалась допросу в связи с этим делом. У Бена сильный характер. Он всегда мог справиться с любой проблемой, если брался за нее. Траск готовит для меня контракты, и не секрет, что это лучшие сделки во всем Голливуде. Но вот встреча с вами кончилась полным провалом.

Она сделала паузу, чтобы дать прочувствовать весь драматизм ситуации, затем изящным движением балерины вытянула ножку, опустила ее на пол, легко поднялась и пошла к нему, протянув руку.

– Я счастлива, мистер Селби, узнать, насколько вы человечны.

Он едва прикоснулся к ее пальцам.

– Все зависит от того, что вы понимаете под словом «человечность».

– Я убеждена, что вы прислушаетесь к голосу разума.

– Я прислушаюсь к голосу истины, если вы это имеете в виду.

Актриса улыбнулась.

– Я в вашем городе, мистер Селби, под вашей юрисдикцией, однако позвольте мне быть здесь хозяйкой и попросить вас присесть.

Грациозным жестом она указала на мягкое кресло рядом с торшером.

– Спасибо, – произнес Селби, – я постою.

По лицу Ширли Арден скользнула легкая гримаса раздражения, как будто рушился подготовленный план действий. Селби торчал посередине комнаты, широко расставив ноги, в распахнутом пальто, руки глубоко в карманах брюк. А в его глазах за выражением угрюмой решимости можно было увидеть проблески скепсиса и иронии.

– Я веду допрос, – заметил он, – поэтому если кому-то и придется сидеть в кресле под ярким светом, то, скорее, вам. Допрашивают вас.

Ширли Арден ответила с вызовом:

– Неужели вам может прийти в голову, что я опасаюсь внимательного изучения моего лица?

Селби пожал плечами:

– У меня нет времени думать о таких вещах. Выражение вашего лица подвергнется изучению – нравится вам это или нет.

– Отлично, – заявила актриса и опустилась в глубокое кресло, подвинув торшер таким образом, чтобы свет бил ей прямо в лицо. Она улыбалась улыбкой человека, героически переносящего несправедливость. При этом глаза ее не щурились, а губы были слегка приоткрыты.

– Что же, приступайте, мистер окружной прокурор, – призвала она.

Селби внимательно изучал свою собеседницу.

– Так получилось, что я уже видел это выражение лица в картине «Люби жизнь», кажется. По-моему, вы так выглядели, когда будущий тесть пришел дать вам деньги за то, чтобы вы оставили в покое его мальчика.

Застывшая улыбка мгновенно исчезла, в глазах актрисы на мгновение блеснул огонь негодования, потом лицо превратилось в деревянную маску.

– Естественно, это то же самое лицо и его выражение будет тем же, что вы видели в картинах.

– Ладно, оставим в стороне выражение вашего лица. Оно мне вовсе не интересно. Меня интересуют лишь ответы на определенные вопросы.

– Ну так задавайте их, не стесняйтесь.

– Вы находились в гостинице в понедельник утром, да или нет?

– Находилась.

– В этой комнате?

– Да.

– С какой целью вы прибыли сюда?

– По делу.

– По какому делу?

– Я отказываюсь отвечать на этот вопрос. Это дело конфиденциального характера.

– С кем вы ведете здесь дела?

– И на этот вопрос я отказываюсь отвечать.

– Вы видели фотографию человека, которого нашли мертвым в номере триста двадцать один?

– Нет.

Селби вытащил карточку из кармана и показал ее актрисе:

– Вглядитесь внимательнее.

Она задержалась на секунду, прежде чем взглянуть на фото, возможно, для того, чтобы подготовить себя. Потом, рассмотрев фотографию, подняла глаза на Селби и медленно и торжественно кивнула.

– Знаете его? – спросил Селби.

– Я видела этого человека.

– Где?

– Здесь, в отеле.

– Где именно?

– В этой комнате.

Селби вздохнул.

– Вот это уже гораздо лучше. Когда вы его видели?

– Утром, думаю, около десяти часов.

– Что он делал?

– Разговаривал со мной.

– Он назвал свое имя? Или это было имя, под которым он зарегистрировался – Чарльз Брауер?

Актриса отрицательно покачала головой:

– Нет, имя было другим.

– Каким?

Мисс Арден на секунду задумчиво сдвинула брови и сказала медленно:

– Нет, я не помню, но точно не Брауер. Там присутствовало нечто вроде Лэрри или что-то очень похожее. Все-таки я думаю, что Лэрри.

– В фамилии?

– Да.

– Вы уверены, что не в имени?

– Нет, в фамилии. Он не называл имени.

– Как пастор проник в эту комнату?

– Он постучал, и я подошла к двери, чтобы посмотреть, кто пришел.

– Видели ли вы его до этого?

Поколебавшись секунду, она отрицательно покачала головой.

– Нет, до этого я никогда его не встречала.

– Однако вы впустили его?

– Да.

– Вы всегда впускаете незнакомцев к себе в номер?

– Я хочу, чтобы вы правильно поняли мое положение, мистер Селби. Вы образованный человек, выделяющийся из толпы, способный осознать положение актрисы в обществе. Ведь на самом деле я не распоряжаюсь собой. Я – собственность моих зрителей. Конечно, следует соблюдать осторожность, но если бы вы видели этого человека, когда он был жив, вы бы поняли, насколько он безобиден. Безобиден – даже не совсем точное слово. Правильнее будет сказать: он жил в полной гармонии с окружающим миром и людьми.

– Итак, вы его впустили?

– Да.

– Как он объяснил свой визит?

– Он сказал, что видел, как я входила в отель, и что, несмотря на мои попытки быть неузнанной, понял, кто я. Пастор заметил меня выходящей из автомобиля и шел следом до грузового лифта. Каким-то образом он ухитрился выяснить, какой номер я занимаю.

– Итак, вы вошли в номер. Как быстро после этого он к вам постучал?

– Менее чем через полчаса. Возможно, минут через пятнадцать.

– Если он видел вас у лифта, почему не пришел сразу же?

– Пастор сказал, что это значило бы нарушить мой покой. Он колебался и не мог решиться на вторжение в мою жизнь. Какое-то время бедняга стоял у дверей.

– Когда это было?

– Видимо, около десяти. Скорее всего, без четверти десять.

– Чего он хотел от вас?

– Это было очень трогательно, – сказала актриса. – Он хотел, чтобы я снялась в фильме, который принес бы большую пользу людям. Казалось, это было для него крайне важно. Я не могла не впустить его. Он сказал, что стал моим горячим почитателем с того момента, как я впервые появилась на экране, что видел все мои фильмы по многу раз.

– Продолжайте, – сказал Селби.

– У него был с собой сценарий, с которым он собирался отправиться в Голливуд, чтобы передать его мне там лично.

– Вы помните название сценария?

– Да.

– Так как он назывался?

– «Да не судимы будете».

– Вы прочитали сценарий?

– Просмотрела.

– Внимательно?

– Нет, весьма поверхностно.

– Почему не тщательно?

– Во-первых, я знала, что это бесполезно. Во-вторых, с первого взгляда было видно, что сценарий безнадежно плох.

– Почему безнадежно плох?

– Стиль, сюжет да и все в нем никуда не годилось.

– Что же там было плохого?

– Прежде всего тенденциозность… Это не пьеса, а проповедь. Люди ходят в церковь, чтобы послушать проповедь, а в кино они хотят развлечься.

– Он хотел продать вам свое творение?

– Нет, просто отдать… Право, не знаю, хотел ли он что-нибудь получить… Наша беседа не заходила столь далеко. Он сказал, что посвятил всю свою жизнь служению человечеству, и полагает, что мой долг – сыграть в этом фильме для блага моих ближних. Беседа протекала примерно в таком плане, если вы понимаете, что я имею в виду.

– Да, – ответил Селби, – я понимаю.

– Итак, он показал мне сценарий и попросил выступить в качестве распространителя благородных идей.

– И что вы ответили?

– Объяснила, что работаю по контракту со студией и абсолютно не участвую в выборе сценариев для постановки, что студия сама выбирает такие роли, которые подходят для меня. Я имею право вносить предложения, и то не очень существенные, во время переговоров при возобновлении контракта.

– Что произошло после этого?

– Он попытался немного поспорить, но вскоре убедился, что я говорю сущую правду, что не в моей власти выбирать сценарий фильма, в котором я должна сыграть, и что все мои рекомендации, по существу, бесполезны.

– Что вы ему посоветовали?

– Предложить сценарий моей студии в Голливуде.

– Вы сказали, что, по вашему мнению, студия отвергнет предложение?

– Нет. Мне не хотелось огорчать его. Он был так серьезен, так увлечен своей идеей, выглядел очень трогательно.

Ее голос дрожал от сдерживаемых эмоций, а лицо выражало сочувствие.

Селби смотрел на нее, раздираемый противоречивыми чувствами. С одной стороны, он знал, что имеет дело с искусной актрисой, способной изобразить любое душевное состояние по выбору; с другой стороны, в ней чувствовалась неподдельная теплота по отношению к маленькому, беззащитному пастору, захваченному идеей служения человечеству.

Более того, все, что она сказала, соответствовало уже известным Селби фактам. Он поколебался некоторое время и произнес:

– У вас красивая сумочка, мисс Арден.

– Да, очень, – воскликнула она. – Ее подарил мне режиссер моей последней картины. Я ею страшно горжусь.

– Можно взглянуть поближе?

– Конечно.

Она передала сумочку Селби, который внимательно осмотрел ее и, видимо, сразу же потерял всякий интерес к изяществу изделия.

– Как она открывается? – спросил прокурор.

– Застежка наверху, – сказала актриса и раскрыла сумочку.

Селби заглянул внутрь, увидел пачку банкнотов, помаду, кошелек, носовой платок и пудреницу.

– Надеюсь, вы не считаете, что я веду себя неподобающим образом? – спросил он.

Прежде чем мисс Арден успела открыть рот, прокурор вытянул из сумочки платок и поднес к своему носу. Он не считал себя специалистом по духам, однако даже ему было ясно, что аромат, который он сейчас вдыхал, отличался от запаха тех духов, которыми пахли тысячедолларовые бумажки, обнаруженные в конверте, оставленном покойным у администратора гостиницы.

– В чем дело? – спросила актриса с холодной враждебностью в голосе. – Вы что-то разыскиваете?

– Я интересуюсь духами, – ответил Селби. – Мне кажется, они многое говорят о человеке.

– Я счастлива, что вы чувствуете себя в моем обществе столь раскованно, – саркастически заметила она.

Пока Селби клал платок на место и возвращал сумочку владелице, в комнате стояло неловкое молчание.

Наконец девушка спросила:

– Чем еще я могу быть полезной для вашего расследования?

– Не знаю. Может быть, вы сами что-нибудь припомните?

– Нет, ничего не могу припомнить.

– Пастор не сказал, откуда он приехал?

– Кажется, какой-то городок на севере штата, не могу припомнить названия.

Селби напрягся в предвкушении важного открытия и спросил:

– Вы имеете в виду Неваду?

– Нет, вовсе не Неваду. Я уверена, что это маленький городок в Калифорнии.

– И вы не помните, как он называется?

– Нет. Где-то в Северной Калифорнии, Ривердейл, кажется.

– Может быть, Ривервью?

Она отрицательно покачала головой и ответила:

– Нет, не так. Но то, что там было слово «ривер», я уверена.

– Мне сдается, у вас плоховато с памятью.

Ее грудной смех звучал очень мелодично.

– Даже теперь я могу рассказать вам все о первом поклоннике, остановившем меня и попросившем автограф: как он выглядел, что носил, откуда приехал – одним словом, все. Постепенно я стала воспринимать поклонение лишь как часть моей профессии. Не могу сказать, что оно меня утомляло или раздражало, нельзя сердиться на признание публикой твоих заслуг. Но поставьте себя на мое место. Чтобы быть постоянно в форме, я должна оставаться непринужденной и оживленной, когда появляюсь на публике. Мне необходимо помнить буквально сотни лиц и имен журналистов, операторов, режиссеров, продюсеров и агентов. И есть огромное количество людей, которых я никогда не увижу вторично. Они как бы… телеграфные столбы, мелькающие за окном железнодорожного вагона, в котором ты путешествуешь. Вы понимаете, что я хочу сказать?

– Понимаю, – ответил Селби.

– Они рассказывают что-то о себе, я улыбаюсь понимающе и внимательно смотрю на них, но все время думаю о налогах, как долго я еще буду работать над этой картиной, прислушается ли режиссер к моему мнению о том, как следует мне произносить «прощай» моему любовнику на экране, или он заставит меня сделать это в соответствии с принятым стандартом, далеким от моей творческой манеры. Я даю поклоннику автограф, одариваю его своей лучшей улыбкой, зная, что никогда вновь не увижу этого человека. Он уходит очарованным, ослепленным ореолом знаменитости, которым он сам же и окружил меня.

Селби внимательно посмотрел на нее:

– Вы обладаете способностью очень ясно и точно строить фразы.

– Вы так полагаете? – Она ослепительно улыбнулась. – Я очень высоко ценю ваши слова.

– Теперь я точно знаю, – продолжал он мрачно, – как только вы дадите мне автограф по окончании разговора, я буду выброшен из вашей жизни с характеристикой телеграфного столба, промелькнувшего за окном вагона.

Она обиженно надула губки:

– Не говорите так.

– Разве это не правда?

– Конечно, нет.

– Но почему?

Она опустила ресницы и медленно произнесла:

– Думаю, женщина, которая встретилась с такой яркой индивидуальностью, как вы, быстро вас не забудет.

– Надо заметить, – ответил он сухо, – наша встреча состоялась с большим трудом.

– И это, – проговорила она быстро, поднимая на него взгляд, – главная причина, по которой я не забуду ее. Бен Траск просто чудо, когда надо что-то сделать. Он хорош и в дипломатии, и в драке. Способен быть высокомерным, задиристым или весьма обходительным. Он испробовал все свои способности, но даже не поцарапал ваших доспехов. Когда Траск явился сюда и заявил, будто мне следует ответить на вопросы прокурора, я поняла, что он побит. Он был абсолютно измочален, а я сражена. В первый раз со времени нашего знакомства он потерпел полный и такой позорный провал. Я бы вас запомнила, даже если бы мы не встретились. Все эти события не принесли мне радости.

– Встреча со мной? – спросил Селби, глядя ей прямо в глаза.

– Нет, и вы это прекрасно знаете, – сказала она с улыбкой. – Я имею в виду свое беспокойство и тревогу.

– Почему нужно тревожиться, если вы виделись с этим человеком случайно и так недолго?

– Потому, – ответила актриса, – что этот человек убит. Для меня это был удар. Всегда тяжело, когда вы узнаете, что человек, с которым вы недавно говорили, умер. А у меня, и я не боюсь в этом признаться, есть абсолютно эгоистичные мотивы. Конкуренция среди кинозвезд очень сильна, чтобы оставаться на поверхности, мы обязаны завоевать внимание ста процентов потенциальной публики. Иными словами, мир состоит из различных людей. Среди них реформаторы, общественники, религиозные фундаменталисты, распутники, интеллектуалы и идиоты. И когда наш поступок отталкивает от нас какую-то группу, мы ровно настолько же уменьшаем свою потенциальную аудиторию. Именно поэтому, как бы ни преуспевала звезда, она не имеет права допускать сплетен вокруг своего имени. Больше того, поскольку в прошлом деньги и политическое влияние позволяли замять скандалы, теперь, когда имя актрисы связывается с чем-то неординарным, публике кажется, что подлинные факты от нее скрывают. Не имеет значения, что последует полное оправдание, всегда найдутся «умники», которые будут ухмыляться и подмигивать, демонстрируя, будто их-то все равно не сумели надуть. Если бы мое имя связали с убитым человеком, подавляющее большинство читателей газет запомнили бы лишь одну, фактическую сторону публикаций и совершенно игнорировали бы другую, ту, где объясняется ситуация. Люди по всей стране, сидя за обеденным столом, говорили бы: «Да, теперь я вижу, что студия Ширли Арден сумела прикрыть расследование убийства в Мэдисон-Сити. Интересно, во сколько им это обошлось?»

– Понятно, – протянул Селби.

– Итак, вы видите причину моего поведения и моего беспокойства.

Селби кивнул:

– Думаю, мы обсудили все вопросы.

Ширли Арден поднялась с кресла, протянула ему руку и спросила:

– Надеюсь, вы мне поверите, если я скажу, что искренне рада нашей встрече, мистер Селби?

– Благодарю вас, – ответил прокурор. – Кстати, где вы взяли пять тысячедолларовых банкнотов, которые передали пастору?

Он наблюдал за ней, как ястреб за входом в кроличью нору. Поставленный таким образом вопрос застал актрису врасплох. Он увидел, как дернулись ее плечи, она коротко вздохнула, но лицо не изменило своего выражения, ни один мускул на нем не дрогнул.

Ширли Арден подняла на прокурора печально-вопросительный взгляд и тихо произнесла лишенным интонации голосом:

– Пять тысячедолларовых банкнотов? Я уверена, вы ошибаетесь, мистер Селби.

– Не думаю, – отвечал тот. – Я полагаю, вы дали этому человеку пять тысяч долларов.

– О… Но я не делала этого.

– Не делали?

– Конечно, нет. Зачем? Что заставило вас так подумать?

– Я решил, что вы могли так поступить.

– Но с какой стати? Заурядный деревенский пастор. Я не побоюсь высказать догадку, что его месячное жалованье было меньше ста долларов, да и то частично оно выплачивалось продуктами. Сюртук блестел и был протерт на локтях. Все в нем говорило о финансовых проблемах. Воротник потрепан, на подошвах набойки. Рубашка у шеи заштопана, галстук по краю бахромился.

– Кажется, вы запомнили слишком много, – задумчиво сказал Селби, – для того, кто столько сумел забыть.

Она рассмеялась:

– Я еще раз вынуждена просить вас погрузиться в глубины моей психики. Множество мужчин говорят мне о том, как их восхищает моя игра, но среди них редко встречаются абсолютно искренние, открытые, цельные люди, каким был этот пастор. Естественно, будучи женщиной, я обратила внимание на его одежду.

– И вы не давали ему денег?

– Ну, конечно, нет. Если бы вы прочитали его сценарий…

– Я прочитал, – сказал прокурор.

Мисс Арден рассмеялась опять:

– Там содержится ответ на ваш вопрос.

Селби задумчиво произнес:

– Возможно, позже мне будет необходимо задать вам дополнительные вопросы. Мне не хочется вас вызывать сюда, лучше приехать к вам. Где вас можно найти?

– Найдете на съемочной площадке. Просто спросите мистера Траска.

– И нарвусь опять на игру в кошки-мышки?

Она засмеялась:

– Бен не станет затевать игр. Он знает, что уже проиграл.

– А когда я могу вас найти?

– В любое время. Я попрошу телефонистку соединять вас с Траском, и Бенни сумеет организовать нашу встречу… Нет, правда, вы мне очень понравились. Знаете, в наш век общего притворства так редко можно встретить человека, который не прикидывается кем-нибудь.

Его взгляд выражал некоторое недоумение.

– Понимаете, – заговорила она быстро, – быть актером вовсе не означает все время играть. Конечно, нам легко симулировать разнообразные эмоции. Поэтому иногда проще изобразить удивление, сожаление, интерес или гнев, чем попытаться глубже вникнуть в проблему и найти пути ее решения. Каждый инстинктивно использует данное ему от природы оружие, – точно так же как олень, убегая от опасности, или дикобраз, взъерошивая свои иглы.

Рассмеявшись, Селби спросил:

– Итак, мисс философ, вы относите меня к оленям или дикобразам?

– К очень колючим дикобразам, – ответила девушка. – Когда вы растопыриваете иглы, мистер Селби, с вами чрезвычайно трудно иметь дело.