Забытый полководец. Генерал армии Попов Смыслов Олег

То на одном, то на другом участке по-прежнему проводились только частные наступательные операции. Степень активности соединений чаще всего зависела от наличия снарядов. Как только их накапливалось более или менее достаточно, мы предпринимали новый нажим на неприятеля.

Говоров, оставшийся по совместительству и командующим Ленинградским фронтом, часть сил оттуда перебросил в Прибалтику. Однако и эта мера не помогла.

Говоров очень переживал, когда дела шли не так, как хотелось бы. Может быть, от этого у него резко ухудшилось и без того плохое здоровье. Его постоянно мучили бессонница, сильные головные боли, пошаливало сердце. Кровяное давление нередко подскакивало до двухсот и выше. Как только заходил острый разговор, лицо Говорова начинало заметно дергаться. Генерал армии А. И. Антонов от имени Ставки приказал мне ежедневно в 24 часа переключать все телефоны на себя, брать управление войсками в свои руки, чтобы Говоров мог спокойно отдыхать до утра.

Когда я сообщил об этом Леониду Александровичу, он махнул рукой:

– А!.. Если бы можно было отключать мозг… Я от разных дум не могу заснуть».

1 апреля 1944 г. наконец-таки 2-й Прибалтийский фронт был расформирован, а все его войска с тыловыми учреждениями были включены в состав Ленинградского фронта.

Доктор исторических наук, а в годы войны офицер оперативного отдела штаба Ленинградского фронта, В. М. Ганкевич в одной из своих книг расскажет о том, как маршал Говоров, «не спешил с уничтожением окруженной и прижатой к морю еще очень сильной группы армий "Норд". Немцы сопротивлялись отчаянно, они понимали, что ждать от победителей милости им не приходится. Добавим к этому: ранняя весна и распутица, сдобренная мокрым снегом, препятствовали проведению крупной и серьезной наступательной операции. Говоров делал ставку на блокаду, и был в этом абсолютно прав: положение почти трехсоттысячной армии вермахта, блокированной с трех сторон советскими войсками, а с четвертой – отрезанной морем, с каждым днем все ухудшалось и ухудшалось. Это и понятно: запасы продовольствия и боеприпасов, медикаментов, топлива у противника все таяли, а пополнять их становилось все труднее и труднее. (…)

По данным, полученным штабом фронта, гитлеровцами с 1 марта по 1 мая 1945 года было съедено более 47 тысяч строевых лошадей.

С каждым днем становилось все более очевидным, что война нацистской Германии проиграна. Потерпели крах и все расчеты командования вермахта, связанные с группой армий "Норд". "Удалось" лишь одно – оттянуть на себя значительную советскую группировку, группировку, которой так не хватало в Центральной Германии, в период боев за Берлин. (…)

… когда армии группы "Норд" оказались блокированными, Гитлер сместил генерал-полковника Рандулича и командующим группой назначил генерала пехоты Гильперта.

Гильперт считался одним из самых преданных Гитлеру немецких генералов. В войсках группы "Норд" он командовал корпусом и долгое время 16-й армией. В начале 1943 года Гильперт командовал группировкой немецких войск в районе Синявина. Хотя нашим войскам и удалось тогда прорвать блокаду, неприятель удержал Синявинское плато, имевшее большое значение для судеб всей группировки немецко-фашистских войск под Ленинградом. За это Гильперт получил награду и повышение в чине.

Начальником штаба окруженной в Курляндии группировки "Норд" был генерал-лейтенант Ферч, ранее занимавший тот же пост в 18 армии. (…)

Гильперт и Ферч поддерживали непрерывную радиосвязь со Ставкой Гитлера, все еще рассчитывая на благоприятное изменение обстановки. Но сообщения из Берлина становились все мрачнее».

Наступил май… Как подчеркнет генерал Бычевский, «опьяняюще пахло черемухой, чувствовалось дыхание зеленеющих полей, слышались торжествующе-звенящие утренние трели жаворонков. И все это было наполнено ожиданием. Шли последние дни, а может быть, часы и минуты войны.

Ждали солдаты, ждали и маршалы.

На рассвете 7 мая в одном из маленьких домиков литовского городка-поселка Мажейкяй, где размещался командный пункт Ленинградского фронта, маршал Л. А. Говоров, член Военного совета генерал-лейтенант В. Н. Богаткин и начальник штаба генерал-полковник М. М. Попов тоже ждали чрезвычайных сообщений.

Леонид Александрович только что подписал ультиматум командованию Курляндской группы немецко-фашистских войск, прижатых к морю, и приказал передать его в эфир на волне вражеской радиостанции.

Тогда Военному совету фронта еще не было известно, что примерно в те же часы (2 часа 41 минута 7 мая) в агонизировавшей фашистской Германии, в городе Реймсе, заканчивался последний акт войны. Главнокомандование германскими вооруженными силами в лице Иодля уже поставило подпись на предварительном протоколе о капитуляции. Военному совету фронта не было известно и то, что в эти же часы в Ставке гроссадмирала Деница, преемника покончившего с собой Гитлера, оставшиеся в живых фашистские главари лихорадочно искали возможность выиграть хотя бы сутки для сдачи максимального количества своих войск в плен американцам и англичанам.

Через несколько часов из Ставки Верховного Главнокомандования сообщили о происшедших событиях всем командующим фронтами. И о том, что начальник Генерального штаба генерал армии А. И. Антонов передал главам английской и американской военных миссий в Москве письмо, содержащее требование о подписании 8 мая в Берлине Акта о безоговорочной капитуляции взамен временного акта, подписанного Йодлем в Реймсе.

Немедленно по получении этого сообщения Говоров и Богаткин решили написать и сбросить над позициями врага краткую листовку. Вскоре десятки тысяч красных листков разлетелись над всем Курляндским полуостровом. В них излагалось требование к немецко-фашистским частям повсеместно сложить оружие и сдаться в плен.

Одновременно Говоров приказал всем командующим армиями иметь в готовности танковые и моторизованные группы для быстрого выхода в район портов Либава (Лиепая) и Виндава (Вентспилс). Для такого решения были основания. На Курляндском полуострове еще шли бои. Здесь находилось более двадцати дивизий 16-й и 18-й армий бывшей группы армий "Север", именуемой теперь группой "Курляндия" и насчитывавшей около двухсот тысяч солдат и офицеров. Войска Говорова продолжали расчленять и дробить их в районе Тукумса, Салдуса. Но разведывательные данные говорили о том, что командование группы "Курляндия" еще не оставило надежды ускользнуть, хотя бы частью сил, морем в Северную Германию. Бежать от страшной встречи с советскими судьями, от возмездия за злодеяния на советской земле.

…Шли часы. В домиках, занимаемых различными управлениями и отделами штаба фронта, генералы и офицеры, поставленные в известность о последних событиях, продумывали организацию приема огромного количества пленных.

В нескольких километрах от командного пункта, в покинутой населением деревушке, оборудовали лагерь – сборный пункт для пленных фашистских генералов и офицеров. По подсчетам начальника разведотдела Евстигнеева генералитет Курляндской группы должен был составлять свыше сорока человек. Петр Петрович ошибся на несколько человек в меньшую сторону. И еще он ошибся в одном: командовал этой группой уже не генерал-полковник Рендулич, а генерал пехоты Гильперт, бывший командующий 16-й армией. "Игральная колода карт" Гитлера продолжала тасоваться до последних дней. И Рендулича, и его предшественника фельдмаршала Шернера, оказывается, перебросили в Чехословакию и Австрию, где они возглавили остатки германских войск.

Говоров вызывал штабных офицеров, проверяя подготовку к финальному акту. Кроме организации процедуры приема огромного количества капитулировавших солдат и офицеров со всей их боевой техникой, его интересовали и некоторые другие моменты. Командующий артиллерией фронта генерал-лейтенант Одинцов доложил, что в составе пленных будут и те, кто непосредственно возглавлял осадную артиллерию, пытавшуюся превратить Ленинград в развалины.

– Теперь вы имеете возможность лично "познакомиться" с ними, – усмехнулся Леонид Александрович, когда Одинцов назвал фамилии командующего артиллерией 18-й армии генерала Фишера, командиров специальных осадных групп генералов Томашки, Бауэрмайстера.

– Конечно, взглянуть, как они будут выглядеть теперь, небезынтересно, Леонид Александрович, – улыбнулся Одинцов. – Боюсь только, не зачешутся ли у меня руки во время такого знакомства… А рука у меня тяжелая.

– Ничего, выдержите и это испытание. Подготовьте заранее перечень вопросов. Кстати, в последних боях немецкая самоходная артиллерия была очень активна во взаимодействии с танками при маневрах с рубежа на рубеж. Тактика оборонительных действий этим методом представляет определенный интерес. Это своеобразный броневой пояс при активной обороне. И очень маневренный. (…)

Шли часы. Временами Маркиан Михайлович Попов звонил в штабы армий, в разведотдел, где внимательно слушали эфир. Отовсюду докладывали: на фронте вялая стрельба, почти тихо. Тихо было и в эфире.

Как показал дальнейший быстрый ход событий, а также допросы пленных генералов, причина молчания весь день 7 мая заключалась в том, что в штабе группы "Курляндия", в штабах ее армий и дивизий спешно уничтожали важнейшие оперативные документы. На это ушли почти сутки. Гильперт отмалчивался, хотя уже 7 мая знал о событиях в Реймсе. На рассвете 8 мая, когда истекало время, обусловленное ультиматумом, Говоров собирался отдать приказ о нанесении сильного бомбового удара по скоплениям немецко-фашистских войск в районе Либавы и Виндавы. Наши корабли и подводные лодки надежно блокировали побережье Балтийского моря и потопили уже немало транспортов, пытавшихся пробиться из Курляндии. Скопление в этих портах судов свидетельствовало, что Гильперт все еще хватается за соломинку.

В 7 часов утра станции радиоперехвата в Мажейкяй наконец услышали то, что ждали целые сутки:

"Главнокомандующему 2-м Прибалтийским фронтом.

Всеобщая капитуляция принята. Устанавливаю связь и спрашиваю, на какой волне возможна связь с командованием фронта…

Командующий войсками группы «Курляндия» Гильперт, генерал пехоты".

Начальник разведотдела генерал Евстигнеев немедленно доложил об этом Леониду Александровичу. Бомбовый удар был отменен.

Теперь эфир ожил. Немного времени спустя Евстигнеев положил на стол Говорова еще одну перехваченную радиограмму:

"…Циркулярно. Всем, всем… Всем военно-морским силам Востока.

Ввиду принятия капитуляции седьмого мая сорок пятого года в 16.00 всем военным и торговым кораблям причалить к берегам, флаги спустить. Существующую до сих пор форму приветствия отменить. Штаб военно-морских сил Востока".

Говоров приказал послать Гильперту радиограмму следующего содержания: "Прекратить все военные действия во всех подчиненных войсках и выставить белые флаги к 14 часам. Выслать немедленно своего уполномоченного в пункт Эзере для подписания протокола о порядке сдачи в плен немецких войск".

В 14 часов 35 минут пришел ответ Гильперта:

"Господину маршалу Говорову.

Подтверждаю прием Вашей радиограммы. Я приказал прекратить враждебные действия в 14.00 по немецкому времени. Войска, на которые распространяется приказ, выставят белые флаги. Уполномоченный офицер находится в пути по дороге Скрунда – Шомпали".

Небезынтересно, что в эти же примерно часы 8 мая в предместье Берлина Карлсхорст для подписания Акта о безоговорочной капитуляции Германии были под охраной доставлены из Фленсбурга представители главного немецкого командования во главе с фельдмаршалом Кейтелем. Церемонию подписания Акта в Берлине открывал Маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков. Исторический документ был подписан ровно в полночь 8 мая.

К этому моменту в Курляндии весь передний край в полосе двадцати двух немецких дивизий был усеян белыми флагами».

О встрече уполномоченного Гильперта начальника тыла Курляндской группы генерала Раузера с начальником штаба фронта генералом Поповым свидетельствует В. М. Ганкевич: «Маркиан Михайлович стоял у домика в окружении нескольких генералов и старших офицеров и с усмешкой смотрел на приближающихся парламентеров.

– Генерал-майор Раузер – уполномоченный главнокомандующего группой армий "Курляндия" для подписания условий капитуляции перед командующим Вторым Прибалтийским фронтом, – отдавая честь, произнес на ломаном русском языке немецкий генерал.

Одновременно козырнули два сопровождавших его подполковника.

– Генерал-полковник Попов – уполномоченный маршала Говорова, командующего войсками Ленинградского фронта, – просто ответил Маркиан Михайлович.

С большим интересом мы наблюдали за выражением лица Раузера. Гитлеровский генерал, начальник тыла группы армий, вдруг занервничал и с тревогой спросил:

– Войсками какого фронта командует господин маршал Говоров?

– Маршал Говоров, – ответил Маркиан Михайлович, – командует войсками Ленинградского фронта.

В церемонии встречи произошла непредвиденная заминка. Генерал Раузер опешил. Все еще держа в левой руке документ, он посмотрел по сторонам и быстро заговорил по-немецки со своим офицером. Потом он круто обернулся и, щелкнув каблуками, вручил генерал-полковнику Попову свое удостоверение.

Там говорилось:

"Уполномочиваю генерал-майора Раузера, подполковника Лизонга, подполковника Кона подписать безусловную и безоговорочную капитуляцию группы армий «Курляндия» перед маршалом Говоровым – главнокомандующим 2-м Прибалтийским фронтом. Генерал пехоты – Гильперт".

На бланке главнокомандующего группой армий "Курляндия" стояла печать группы "Норд".

Снова взаимный обмен воинскими приветствиями. Лицо Раузера немного светлеет. Он явно доволен встречей. Маркиан Михайлович приглашает парламентеров к столу.

– Ваш командующий, – говорит Маркиан Михайлович, – избрал правильный путь. Он сохранил жизни сотням тысяч ваших соотечественников!

Наш офицер сразу же переводит эти слова немецкому генералу. Раузер козыряет и садится за стол.

Понемногу парламентеров оставляет прежняя холодность и настороженность, а первые рюмки водки развязывают им языки. После банальных слов о широкой известности русской водки они высказывают особое удовлетворение по поводу тишины, установившейся над полями сражения.

Маркиан Михайлович согласно кивает головой и тут же добавляет:

– Но ведь если бы Германия не напала на СССР, наши и ваши поля не были бы окутаны дымом войны ни на одну минуту!

Раузер подал Маркиану Михайловичу конверт:

– Вот личное послание генерала Гильперта маршалу Говорову. Гильперт писал:

"Многоуважаемый господин маршал!

Настоящим письмом, переданным Вам через моего уполномоченного офицера, я заверяю Вас, что группа армий "Курляндия", находящаяся под моим командованием, готова принять Ваши условия капитуляции и лояльно их выполнить. При Вашем решении прошу Вас, господин маршал, оценить сохранившуюся до последней минуты храбрость моих войск и предоставить им возможность свободно и честно возвратиться в Германию с сохранением личного оружия.

Если Вы, господин маршал, не можете удовлетворить мою просьбу, то я прошу Вас доложить ее Верховному главнокомандующему…

С выражением глубочайшего внимания генерал пехоты Гильперт.

8 мая 1945 года"».

В такой ситуации недопонимания начальнику штаба фронта пришлось объяснить, что если не будут выполнены условия капитуляции, то войскам Ленинградского фронта придется немедленно применить силу.

В 22 часа 6 минут 8 мая 1945 года генерал Раузер подписал протокол о порядке сдачи в плен частей немецкой группы армий «Курляндия»…

В 10 часов 40 минут 9 мая 1945 г. в Пелчи, где размещался штаб группы армий «Курляндия», вступили передовые части Ленинградского фронта, а на следующий день Маркиан Михайлович встретился с бывшим его начальником генерал-лейтенантом Ферчем.

Между ними произошел любопытный неофициальный разговор: «… М. М. Попов поинтересовался самочувствием Ферча.

– Я морально подавлен и совершенно убит, – ответил Ферч. – Берлин пал. Что будет с нами, не знаю. Не знаю, есть ли у меня еще дом, семья.

– Вы помните, что Бисмарк не раз предупреждал немцев: не ходите на Россию.

– Прекрасно помню!

– И что же? Зачем пошли на этот раз?

Ферч явно нервничал – ответил уже хорошо знакомой нам формулой:

– Во всем виноват Гитлер!

– Расстанетесь вы теперь, наконец, с мыслью о "жизненном" пространстве на Востоке?

– О, разумеется! – воскликнул Ферч. – Не только себе, но даже и детям своим мы, немцы, запретим думать о походах на Россию…»

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 29 июня 1945 г. генерал-полковника Попова наградят вторым орденом Кутузова 1-й степени. Как писал сам Маркиан Михайлович, «за операции в Курляндии».

В одной из своих статей, посвященных 90-летию генерала армии Попова, доктор исторических наук Ф. Д. Свердлов так оценит Маркиана Михайловича в должности начальника штаба Ленинградского фронта: «В этой должности он пробыл до окончания войны. Фронт провел несколько успешных наступательных операций, разгромил противника на Карельском перешейке и в Эстонии. Во всех этих операциях его роль как начальника штаба была чрезвычайно велика. Командующий фронтом Л. А. Говоров всю работу по руководству войсками осуществлял через штаб. Попов возглавлял не только планирование наступательных операций, но и управление войсками. Ежевечерне обобщал сложившуюся обстановку и докладывал командующему войсками фронта свои предложения по дальнейшему ведению наступления. Он сумел так организовать работу штаба фронта, что тот постоянно работал, как хорошо отлаженный механизм. Л. А. Говоров очень ценил Маркиана Михайловича, доверял ему отдавать распоряжения войскам от своего имени, в том числе и весьма ответственные. Конечно, и М. М. Попов в этих условиях работал с полной отдачей. В ходе активных действий сам отдыхал очень мало, но режим отдыха и взаимозаменяемости офицеров штаба поддерживал неукоснительно. Его авторитет среди командующих армиями и командиров соединений был очень высок. Со всеми вопросами они всегда обращались сначала к начальнику штаба фронта, а затем уже к командующему. Но, как правило, М. М. Попов большинство вопросов, даже не относящихся к функциям штаба (например, снабжения), успешно разрешал. Ну а разведка, связь, информация, управление войсками в штабе фронта, конечно, были на высоте».

9 июля 1945 года Ленинградский военный округ был восстановлен. Теперь он включал территории Ленинграда, Ленинградской, Псковской, Новгородской областей и Эстонской ССР. Началась мирная жизнь…

«По возвращении из Прибалтики начальник штаба фронта вместе с политработниками и своими помощниками вплотную занялся организационными вопросами – подготовкой летних лагерей для частей Ленинградского фронта и организацией в них боевой и политической подготовкой воинов. Для этого уже 28 мая проведено было первое послевоенное батальонное тактическое учение для командиров полков и батальонов. Опыт войны в основе обучения войск. А 27 мая уже открылись летние лагеря. И газета "На страже Родины" от того же числа извещала читателей: "В подразделениях N-части впервые после четырех лет войны началась нормальная лагерная и политическая учеба".

Наряду с этим готовились к демобилизации старших возрастов», – напишет троюродный брат полководца.

24 мая Верховный Главнокомандующий приказал для участия в параде в Москве в честь победы над Германией выделить от каждого фронта сводный полк. Это пять батальонов двухротного состава по 100 человек в каждой роте. Кроме того, 19 человек командного состава и 36 человек знаменщиков с 4-мя ассистентами офицерами. Всего шесть рот пехоты, одна рота артиллеристов, одна рота танкистов, одна рота летчиков и одна сводная – кавалеристы, саперы, связисты (1059 человек в сводном полку и 10 запасных). На парад сводный полк от каждого фронта должен был прибыть в Москву 10 июня. Вместе с ним в столицу прибывал командующий фронтом и все командующие армиями, включая командующих воздушными и танковыми армиями. Начальник штаба фронта, согласно директиве, оставался на месте за командующего.

Командиром сводного Ленинградского фронта Маршал Советского Союза Говоров назначил генерал-лейтенанта А. Г. Стученко. Командир 19-го гвардейского стрелкового корпуса Андрей Трофимович Стученко впоследствии расскажет о параде в своих мемуарах: «Утро 24 июня 1945 года выдалось хмурое. Свинцовые облака затянули все небо. Но, несмотря на это, у всех было приподнятое настроение. Построились. Яркие знамена, блестящие мундиры. Ордена и медали на груди прославленных воинов. Идти нам пришлось далеко. Но этот путь показался недолгим из-за радостного волнения. По обеим сторонам улицы тесной толпой стояли москвичи. Цветы. Радостные крики:

– Родные вы наши!..

– Слава вам!..

– Ура-а!..

Народ славил своих воинов, пришедших в столицу с победой. Некоторые улыбались, махали приветственно нам руками, а глаза были полны слез: видимо, вспоминали своих близких, не доживших до этого светлого дня.

Площадь Дзержинского. Пошел мелкий моросящий дождь. Он все-таки прорвался и больше уж не переставал весь день.

Вот и Красная площадь – украшенная кумачом, праздничная, ликующая.

– Парад, смирно!

Командующий парадом Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский, приняв рапорт начальника гарнизона, величаво застыл на коне в ожидании выезда принимавшего парад Маршала Советского Союза Г. К. Жукова.

Рокоссовский изредка бросал теплые взгляды на четкие колонны войск, только что пришедших со славой с полей войны. На груди участников Парада Победы и на знаменах, которые их осеняли, блестели ордена и медали.

Взоры всех присутствующих на Красной площади обратились к дорогим лицам стоявших в строю воинов и к одному из славных полководцев армии победителей. Зрители с восхищением смотрели на красивую фигуру всадника, как бы слившегося с конем и державшего в руке обнаженную шашку.

Константин Константинович был внешне спокоен, и ничто не выдавало его внутреннего волнения в эти торжественные минуты, а его конь нетерпеливо бил ногами о камни мостовой.

Нескрываемое любопытство и уважение было написано даже на лицах военных атташе – представителей армий иностранных государств, стоявших у правого крыла Мавзолея.

Гром аплодисментов, прокатившийся по площади, возвестил о появлении на крыле Мавзолея руководителей партии и правительства.

Кремлевские куранты отбивают десять ударов.

Из Спасских ворот выезжает прославленный в боях за Родину Маршал Советского Союза Г. К. Жуков. Площадь замерла. Рапортует маршал Рокоссовский. Начался объезд войск, об окончании которого возвестили громкие торжествующие крики "ура". И вот раздались мощные, тысячетрубные звуки "Славься!". Глинка как бы воплотил в эти величественные звуки все, что характерно для нашего великого народа: широкую душу, богатырскую мощь, готовность на беспримерные подвиги во имя Родины, человечность и в то же время беспощадность к врагам родной земли.

Начался торжественный марш победившего народа, именно народа, ибо мы воплощали в себе весь советский народ, без помощи которого войска не могли бы победить.

Пошел Карельский фронт. Подал и я команду на поворот направо и потом на ходу – налево. Уже близко трибуна, а оркестр Чернецкого все играет марш для карельцев. Что делает дирижер? Когда мы возьмем ногу?.. От волнения меня начинает прошибать пот. Так и есть: Чернецкий запоздал перейти на "Марш энтузиастов". Запоздал, видимо, потому, что на тренировках привык играть марши для колонн семибатальонного состава, а карельский сводный парадный полк насчитывал пять батальонов. Чернецкий спохватился, поспешно перешел на наш марш, когда я уже поднял шашку для салюта. Впереди идущий маршал Говоров и следовавшие за ним командармы начали менять ногу, приноравливаясь к сменившемуся такту.

Что делать? Менять ногу всей колонне? Нельзя! В этом случае половине батальонов придется менять ногу уже перед трибуной… Опозоримся!

Нет! Шага менять не будем. Люди натренированы, уговор помнят, пройдут… Я выдерживаю прежний шаг, на меня равняется вся колонна – так мы договорились на тренировках.

Так и прошли: маршал Говоров с командармами под одну ногу, а я с колонной – под другую. Эту деталь можно заметить при просмотре кинокадров "Парад Победы"».

По свидетельству Антонина Александровича, маршал Говоров, отправляясь в Москву, обещал Маркиану Михайловичу «прозондировать почву о возвращении ему звания генерала армии». Но, судя по всему, ничего не вышло. М. М. Попова наградили вторым орденом Кутузова 1 – й степени. На этом и была поставлена жирная точка.

«А он так мечтал о реабилитации… от пережитого горечью наполнялась душа и приходило прозрение: кто есть кто, – отметит А. А. Попов. – При зам. наркома обороны Булганине и начальнике Генштаба Антонове рассчитывать на их ходатайство перед Сталиным не приходится. И, несомненно, прав был Василевский, много лет общавшийся со Сталиным, говоря: "Как трудно было к нему вновь войти в доверие. Резкость и суровость Сталина в таких случаях не знали предела"».

Но, как говорится в одной из известных русских поговорок, «беда не приходит одна»…

На 11 декабря 1944 г. Маркиан Михайлович вместе с адмиралом Трибуцем были вызваны в Ставку. В 19.55 они вошли (вышли в 23.10) в кабинет вождя вместе с генералами Булганиным, Штеменко, Антоновым и наркомом ВМФ Кузнецовым. Это была последняя встреча генерала Попова с вождем. Из Кремля М. М. Попов позвонил на Арбат, где жили его родители и семья. Никто не ответил. Как свидетельствует Антонин Александрович, тогда «по дороге на аэродром заехал на полчаса к родителям и сестре Вале и встретил там Алика. От него узнал, что "мама вчера уехала в Ленинград" и услышал ответ отца на свои вопросы, обнаруженные мною в письме к Михаилу Петровичу (хранившемся в его дневнике): Почему вы съехали с арбатской квартиры на Гончарную набережную? В чем причина охлаждения ваших отношений с Клавой? И услышал такое… от чего кровь ударила в голову (по словам Вали, отец рассказал ему о полковнике из Генштаба, который катал Клаву на машине), и помчался на аэродром. Вопреки договоренности с адмиралом о полете в Ленинград настоял на возвращении в Хаапсалу. С головой ушел в дела, нетерпеливо ожидая звонка из Ленинграда. Разговор состоялся, но был немирным, взрывным. Это не была размолвка, ссора, а нечто большее, имевшее печальные последствия… С той поры он общался только с сыном».

Впервые после начала войны семья навестила Маркиана Михайловича в Юрьево, когда он уже был командующим Брянским фронтом. Клавдия Ильинична с сыном приехала из Челябинска, где они жили в эвакуации. А. А. Попов расскажет в книге о своем родственнике: «Без предупреждения, хотя разговор о приезде имел место, правда, сроки не оговаривались. После двухлетней разлуки эта встреча обрадовала и раздосадовала Маркиана Михайловича. Уж слишком он занят и еле-еле выкраивал время для свиданий с женой и любимым Аликом. Услужливые связистки мигом сшили сынишке военный костюмчик, соорудили сапожки и фуражку, и штабной фотограф не раз заснял его в таком виде с отцом.

– Пребывание наше было недолгим, – вспоминает Клавдия Ильинична, – хотя и урывками все же я пыталась восстановить подобие семейной жизни. Даже грибы сушеные захватила, но адъютант Блинов раздобыл свежие, чтобы сварить Марку любимую им еще с детства грибную похлебку. Вдруг через адъютанта Марк предупредил – приехал Жуков, будет у нас ужинать. Засуетились мы с поваром и вторым адъютантом Языковым, но подготовились так, как надо. Я уже принимала начальника Генерального штаба A. M. Василевского.

Вечером явился и сам маршал и еще несколько генералов и среди них ленинградский знакомец, теперь тоже маршал Александр Александрович Новиков (у нас он авиацией командовал). За столом мне пришлось немного побыть, разговор шел о делах. Маршал ушел в сопровождении Маркиана Михайловича и генералов. Через некоторое время воротился Новиков и сказал мне:

– Клавдия Ильинична, собирайтесь! Больше вам здесь оставаться нельзя. Завтра утром моим самолетом летите в Челябинск.

Позже вернулся Марк и подтвердил сказанное. Не знаю, дела ли так требовали или маршал так решил… Словом, утром мы были на аэродроме. Прощаясь, Марк сказал, что нас скоро перевезут в Москву, туда же переедут и его родители».

Осенью 1941-го, когда генерал-лейтенанта М. М. Попова сняли с должности, досталось и семье: «Когда слушок о его снятии дошел до эвакуированных жен, "ответственных" Бумагина, Кузнецова и др. – заговорили чуть ли "как не о враге народа". Жену Клавдию с сыном сняли со снабжения военторга. Все отвернулись, за исключением Клементьевой Агриппины Сергеевны, которая, обремененная тремя детьми, делилась продуктами, большую часть которых приходилось покупать на обменные вещи. Узнав об этом, Маркиан Михайлович, будучи командармом 61-й, вынужден был обратиться в Челябинский обком партии, чтобы помочь семье. В свете сказанного многое из прошлого Маркиана Михайловича проясняется, в частности, его скоропалительный отзыв в резерв Ставки с поста начальника штаба Ленфронта в сентябре 1941-го. Так же, как и задержка с назначением командармом 61-й».

А для устройства личных семейных дел Маркиан Михайлович все же время нашел. А. А. Попов пишет: «Все они, и дети, и родители, оказались разбросанными кто куда. Один Петр, служивший в Артиллерийском управлении Наркомата обороны, прочно обосновался в Москве. Отец и мать не захотели эвакуироваться и остались в Бологом, где он учительствовал. Недалеко от него жила сестра Валя. Старшая Нина в блокированном Ленинграде, младшая Лида где-то воюет. Его семья в Челябинске, словом, кто где! Будучи в Москве, договорился о выделении ему квартиры с семьей и родителями, которые помогут опекать Алика и освободят время для учебы Клаве, не оставаться же ей с семилеткой! Теперь надо реализовать эту возможность. О том, как все это произошло, свидетельствуют факты, открывшиеся полвека спустя.

1994 год. Я сижу в квартире Клавдии Ильиничны на Каменноостровском проспекте Петербурга. Хозяйке 89 лет, гостю – 86. Седая, с короткой стрижкой, сухонькая, но еще проворная, с поблекшим лицом, почти не тронутым морщинами. Перед нами груда фотоснимков, разбираем, рассматриваем давно ушедших людей, здесь же – полных жизни, надежд. Рядом стопочка писем Маркиана Михайловича. Бисерно-каллиграфическим почерком написаны эти маленькие листочки, по объему текста каждый из них равен машинописному листу. Некоторые приходилось читать с помощью захваченной мною лупы. Во многих содержатся теплые слова в адрес жены и сына. И вдруг нахожу большой лист, вырванный из служебного блокнота командующего Брянским фронтом. Дата: 30.10.43., а он уже 10 дней как командует 2-м Прибалтийским фронтом, видно, не было другой бумаги для письма, даже не письма, скорее записки. Почерк здесь броский, крупный, читаю вслух: "Здравствуйте, мои дорогие Клава и Алик! Вот и явился за вами мой Языков. Раньше никак не удавалось. Думаю, что с ним доедете благополучно. Он же вас устроит и в Москве. О себе не пишу. Языков все вам расскажет. Я жив и здоров, чувствую себя неплохо. Поздравляю вас с праздником Октябрьской революции, вы, очевидно, эти дни проведете в вагоне. Крепко, крепко вас целую. Привет Михайловым, Клементьевой. Ваш Марк г. В.Л.".

Неразборчиво, видимо, Великие Луки. Клавдия Ильинична встрепенулась.

– Точно, праздники встретили в поезде. Ехали долго, намучились. На вокзале Языков куда-то позвонил, приехала эмка, погрузились и прямо на Арбат. У дежурного он получил ключи. Поднялись на девятый этаж, квартира трехкомнатная, громадная, со всеми удобствами, отдельная ванная. И, главное, уже обставленная: а то у нас ни стола, ни стула, одни чемоданы. Одна комната для родителей, они вскоре и объявятся, не помню, может, Языков за ними и ездил. Приехали с внучкой Таней, дочкой Нины. Она в начале войны отправила ее к ним, а та там и осталась. Прожили они у нас что-то около года, потом переехали на Гончарную набережную, там же и Валя поселилась. Самая большая комната была то ли столовая, то ли гостиная, пианино еще там находилось. Марк-то хорошо играл, по стопам отца и Алик пошел. С началом учебного года поступил он в музыкальную школу, Таня в первый класс пошла.

– А вы как?

– А что я? Завертелась, как белка, ему-то на фронте хорошо: повар, ординарец, адъютанты, а тут семья – изготовить, убрать, обшить. Алика отвести и привести. Дел хватало!

При скромности Маркиана Михайловича, повар для его нужд привлекался лишь при наезде высоких проверяющих. А так обычно пища в термосах доставлялась из штабной столовой Военного совета. Бывало и такое, когда ординарец и адъютант отлучались по его заданию, то и самому генералу приходилось жарить любимую им картошку с тушенкой ("вторым фронтом").

К месту сказать, что у меня есть такой снимок, где генерал "на досуге" чистит картошку. (…)

В напряженные дни продолжающихся боев Маркиан Михайлович все же находит время написать семье письмо.

"Действующая армия. 20.10.44 г.

Здравствуйте, мои дорогие Клава и Алик.

Ждал, ждал я от вас письма, так и не дождался, хотя считал, что вы поздравите меня с награждением. Наверно обиделись, что я не послал посылочку. Звонил как-то Петр, но переговор не состоялся по причине повреждения связи. Узнал, что вы здоровы, и даже узнал, что Алик дрынкает на пианино. Я здоров, если не считать насморка. В городе я так и не был с июня, когда проезжал мимо. В августе был буквально пару часов. Предложенную квартиру Языков забраковал, сейчас ремонтирует новую.

Вы сможете приехать ко мне на пару дней во второй половине ноября.

Целую. Ваш Марк". (…)

Координируя действия 6-й гвардейской и 51 – й армий Маркиан Михайлович с трудом находил время написать сыну.

"Действующая армия. 24 марта, 45 г.

Здравствуй, дорогой Шурик!

Прости, что долго не отвечал на твои письма, которые ты мне прислал через Ленинград. Я снова на фронте воюю и бью немцев, гоним их в шею, берем в плен, уничтожаем, добьем совсем.

Стихотворение твое мне очень понравилось. Если сочинишь что-нибудь еще, присылай обязательно. Буду очень и очень рад. Погода у нас не совсем хорошая. Жив и здоров. А вот как ты себя чувствуешь, как твое здоровье? Как твои музыкальные успехи? Ты мне обо всем напиши. Буду ждать твое письмо.

Крепко, крепко целую, твой папа!"

Ни звука, ни слова о матери, словно отрезанный ломоть. Ведь понятно, что за двумя этими письмами восьмилетнего мальчика стоит она, пытаясь как-то восстановить отношения, не случайно письма направлены на ленинградскую квартиру. И как она дальше настроит ребенка, будет зависеть, – сохранит он или утратит сына. Это была саднящая рана, не дававшая ему покоя, и его охватывало чувство вины».

Пытаясь разобраться в семейных неурядицах Маркиана Михайловича, Антонин Александрович добавит к сказанному немного: «Это взаимные наскоки за нарушения супружеской чести, после того, как Клавдия Ильинична в Ленинграде, на новой квартире, застала в ванной некую особу, посчитав ее за пэ-пэ-жэ Маркиана, и позвонила ему в Хаапсалу Взаимные обвинения давали выход нерастраченным эмоциям, пусть и несколько в примитивной форме.

– Марк, как мужчина, все-таки винил себя меньше, больше жену, как-никак, а та является хранительницей семейного очага, – уточняет золовка Валентина Михайловна.

Кто прав, кто виноват – разобраться трудно. А не дают ли повод к размышлению слова племянницы Татьяны Петровны Яремчюк, которая еще девчуркой жила у бабушки с дедушкой в Москве и слышала, как тот не раз говорил тете Клаве: "Поезжай к Моте на фронт, а не то потеряешь мужа". А та неохотно покидала Москву – тут весело было, привольно, особенно после приема в Кремле, куда ее как-то пригласили.

А теперь развод… Правда, разошлись без шума, благородно, всю обстановку он выкупил и оставил им, а вот расставание с Аликом являлось тяжелым испытанием…»

6 сентября 1945 г. Маршал Советского Союза Л. А. Говоров подпишет очередную аттестацию на своего начальника штаба, которая аккуратно подшита в его личном деле:

«В должности Начальника штаба Ленинградского фронта с апреля 1944 года по июль 1945 года.

Обладает хорошей оперативно-тактической подготовкой и большим личным боевым опытом.

Во всех операциях фронта штаб вполне обеспечивал Управление войсками.

К недочетам в работе следует отнести недостаточную глубину и поспешность в выводах по обстановке.

Дисциплинирован, энергичен, работоспособен.

Опытный Начальник штаба фронта.

Вполне справится с работой по должности Командующего войсками округа…»

Назначение командующим войсками Львовского военного округа состоялось в июле 1945-го. Судя по всему, выбора особого не было, и Маркиан Михайлович согласился. Все же это была самостоятельная работа, по которой он уже давно соскучился…

На центральном аэродроме в Москве генерал-полковника Попова провожали брат Петр с сестрой Валентиной и жена с сыном. По понятным причинам, взять их с собой он наотрез отказался. Только бывшей жене на прощание сказал: «Прошлого не вернешь. Береги Алика. Воспитай человеком».