Забытый полководец. Генерал армии Попов Смыслов Олег

Заместитель командующего войсками Сталинградского фронта

Главный маршал авиации А. Е. Голованов в своих мемуарах генералу армии М. М. Попову посвятил целую главу. Факт бесспорно примечательный. И мы еще обязательно вернемся к его воспоминаниям. Однако, прежде всего, остановимся на одном случае, который, как утверждал Голованов, произошел в Ставке в связи с назначением Попова командующим войсками Брянского фронта и чему ему довелось быть непосредственным свидетелем.

А начинает свой рассказ главный маршал авиации так: «После завершения Сталинградской битвы, в ходе которой Попов в который уже раз проявил большие организаторские и боевые таланты, было решено назначить его командующим фронтом. Попова вызвали в Ставку. Непреложным и всеми хорошо усвоенным правилом являлось то, что всякое распоряжение Ставки выполнялось незамедлительно. Прибытие Попова ожидалось на следующий день. Однако день прошел, а Попова не было. Позвонили узнать, убыл ли. Получили доклад, что еще вчера вылетел в Москву… Лететь из-под Сталинграда в Москву требуется всего несколько часов, но прошли сутки, а Попов не появлялся. На другой день его тоже не было. Появился он лишь на третьи сутки! Как говорят, в полном здравии, но "застрял" где-то по дороге. Это было невиданное ЧП, и я, еще не будучи с этим генералом знаком, но слышав о нем немало хорошего, искренне его жалел».

А теперь немножко поправим вполне объяснимую забывчивость Голованова. Прошли годы. Память подвела. Бывает. Так как, по журналам записей лиц, принятых Сталиным в годы войны, что, по понятным причинам, никаким образом не может подвергаться сомнению, Голованов с М. Поповым могли пересекаться на приеме у вождя только лишь 12 октября 1942 г. В этот день Маркиану Михайловичу была предложена должность заместителя командующего войсками Сталинградского фронта (Директива Ставки ВГК № 994250 от 13.10.42 г. Приказ Сталинградского фронта № 0323 от 13.10.42 г.).

Все очень просто. 12 октября в 16.20 в кремлевский кабинет Сталина вошел А. Е. Голованов (вышел в 17.00). В 17.00, то есть следом, вошел генерал М. Попов (вышел в 18.55). Все это время у вождя находились Василевский (15.20–24.00), Боков (15.20–18.55), Голиков (15.20–19.35). Жуков вошел в 18.20, а вышел в 19.35.

В следующий раз Маркиан Михайлович будет вызван к вождю почти через год: 8 октября 1943 г., уже будучи командующим войсками Брянского фронта.

Но вернемся к мемуарам командующего дальней бомбардировочной авиацией: «По рассказам товарищей, Маркиан Михайлович был огромного таланта и эрудиции человек, самородок, имевший блестящие способности в военном деле. Будучи совсем молодым человеком, он еще до войны командовал военным округом. Однако его слабость к "живительной влаге" и прекрасному полу всю жизнь, как говорится, вставала ему поперек дороги… Во время войны он командовал корпусом и армией и вот сейчас был вызван в Ставку для назначения на должность командующего фронтом. Что-то сейчас с ним будет?!»

Теперь уже сложно сказать, когда и какие «товарищи» поведали А. Е. Голованову о слабости М. Попова к «живительной влаге» и прекрасному полу (тогда или уже после войны), но хочется заверить читателя, что на фронте Маркиан Михайлович выпивал не больше других. Про прекрасный пол спорить не будем. Однако здесь, в отличие от иных известных военачальников, каких-либо фактов найти практически невозможно. Если Маркиану Михайловичу удалось это скрыть, то разве не стоит его за это уважать? Иные «безгрешные» и того не сумели сделать, оставив нам на рассмотрение не только свои ратные заслуги, но и амурные дела.

И еще маленький штрих. Александр Евгеньевич в своих воспоминаниях неправильно называет должности Маркиана Михайловича, что наводит только на одну мысль: писал Голованов по памяти, а она его подводила…

А что же было дальше? А. Е. Голованов рассказывает: «Однако, против ожиданий, Сталин, видимо уже проинформированный о том, где "пропадал" Попов, вместо того, чтобы воздать ему по заслугам, рассказал нам такой случай из Гражданской войны. В то время Троцкий потребовал снять с должности одного командира дивизии на Петроградском фронте, обвиняя его в пьянстве. Владимир Ильич поручил Сталину при его поездке в тот район разобраться с этим командиром дивизии и о результатах доложить ему. Сталин, прибыв в дивизию, вызвал к себе командиров частей и подразделений дивизии и прямо поставил вопрос: как они оценивают своего командира дивизии?

Все в один голос заявили, что лучшего комдива они не видели, что он в бою впереди всех, что за ним бойцы идут, как говорится, в огонь и в воду и не было еще случая, чтобы дивизия где-либо попятилась назад. Видя такое единодушное мнение всех присутствующих, Сталин сказал им:

– А вот Троцкий говорит, что он пьяница, и требует его снять.

Присутствующие запротестовали и заявили, что вовсе он не пьяница, а пьет только тогда, когда нет боевых действий, – от безделья. Сталин подробно доложил Владимиру Ильичу о проведенной беседе с командным составом дивизии, о боевых качествах комдива. В заключение Сталин поддержал товарищей, с которыми беседовал. Было решено оставить командира дивизии на месте, причем Владимир Ильич сказал, что нужно позаботиться о том, чтобы так загрузить этого комдива работой, чтобы у него не оставалось свободного времени для безделья. Так и продолжал командовать своей дивизией комдив, пока не погиб в бою.

Сталин нередко говорил, что можно мириться со многими недостатками человека, лишь бы голова была на плечах.

– С недостатками бороться можно и исправить их можно, новой же головы человеку не поставишь».

А голова на плечах у Маркиана Михайловича была, и в этом не приходится сомневаться. Вот только с «пьяницей» согласиться трудно. Под Сталинградом в том числе…

«Октябрь 1942 года, – свидетельствует Маркиан Михайлович. – Я только вступил в должность заместителя командующего Сталинградским фронтом и сразу окунулся в самую гущу ожесточенных боев. Из машины почти не вылезал: знакомился с войсками, контролировал организацию и проведение частных операций, проверял боевую деятельность артиллерийских групп, созданных на левом берегу Волги, восточнее Сталинграда».

Вспоминая осень 1942-го, командующий Сталинградским фронтом генерал А. Е. Еременко в мемуарах отметит: «Начались уличные бои в Сталинграде… Враг спешил. Приближалась русская зима, которая так страшила гитлеровцев, и они дрались с особенным ожесточением и упорством.

Бои по-прежнему шли в районах поселков сталинградских заводов: тракторного, "Баррикады" и "Красный Октябрь". Развертывались боевые действия непосредственно за территорию важнейших сталинградских заводов.

Ожесточение в борьбе нарастало с каждым днем. Часто обе стороны закреплялись на расстоянии 20–30 метров друг от друга, а иногда на разных этажах или в разных подъездах в комнатах одного и того же дома. Такое положение сохранялось вплоть до начала нашего контрнаступления 19 ноября».

И вот 15 октября трудная обстановка сложилась в 62-й армии у Чуйкова. Командующий принимает немедленное решение прибыть к нему, на самый угрожаемый участок обороны города: «Там действительно создалось тревожное положение. Дело в том, что противник, заняв господствующее положение на высотах, держал под огнем всю Волгу против Сталинграда. В его руках в это время находились Мамаев курган, высота 107.5, а также выходы к реке в районах тракторного завода и устья Царицы. Губительный огонь гитлеровцев парализовал движение по реке». Словом, поездка была опасной, но куда деваться, побывать в войсках было просто необходимо: «Первая попытка переправиться в район тракторного завода 15 октября успеха не имела, так как противник вел усиленный огонь по всем нашим причалам и переправам». Зато 16-го это сделать удалось: «… в 3 часа дня я прибыл на командный пункт Волжской военной флотилии, находившийся в непосредственной близости от берега. Здесь мы застали командующего флотилией контрадмирала Рогачева. Моряки угостили нас обедом. (Со мной находился и мой заместитель генерал-лейтенант М. М. Попов, который только что приехал на Сталинградский фронт из-под Воронежа.) После обеда я приказал приготовить "бронекатер" (бронекатерами мы называли небольшие железные катера, которые пробивались любой пулей)…»

Но не только со слов маршала А. Е. Еременко, кстати сказать, давнего знакомого Маркиана Михайловича, мы можем узнать о его прибытии под Сталинград. В частично сохранившемся архиве генерала армии Попова удалось найти и его собственные воспоминания об этом, неизвестные нам до сих пор: «… Только к исходу дня, из-за нелетной погоды, мы добрались до аэродрома… где уже много часов ожидал с машинами офицер штаба фронта. Поблагодарив экипаж самолета и побеспокоившись об его устройстве на ночлег, мы двинулись по разбитой дороге на запад к Сталинграду.

Где-то по дороге мы сделали остановку и вышли из машин. Далеко на горизонте виднелось красно-багровое зарево, и тишину ночи нарушал отдаленный гул боя.

– Сталинград, – пояснил сопровождающий офицер, – и так почти каждую ночь.

Вот он, наконец, многострадальный Сталинград. Закурив, мы долго, взволнованно и безмолвно всматривались в огнедышащий горизонт.

На КП фронта прибыли поздней ночью. Меня поджидал в своей полуземлянке, полублиндаже мой старый знакомый, бывший начштаба, а теперь заместитель комфронта генерал Г. Ф. Захаров.

После недолгих разговоров и расспросов он предложил ужин, сообщив, что командующий примет меня только утром. После долгих разлук люди не умеют ужинать молча, несмотря на всю усталость. Так и на этот раз время проходило во взаимных расспросах Г. Ф. Захарова о новостях в Генштабе и в Ставке и моих, о положении под Сталинградом и на фронте вообще. Разошлись поздно, предварительно выяснив у дежурного адъютанта комфронта о намеченном на сегодня распорядке дня.

– Подъем назначен на 6 часов. Но он очень устал за последние дни, может, поспит и подольше, – слышалось в телефонной трубке. – Я доложу вам сразу же, как он встанет.

Не знаю, сколько пришлось поспать, но было еще абсолютно темно, когда тот же адъютант позвонил и сообщил, что командующий уже бреется.

Не ожидая вызова, я направился к "подземной квартире" комфронта и попросил адъютанта доложить обо мне.

– Проходите, пожалуйста, товарищ генерал. Наш командующий принимает заместителей и начштаба без доклада. Кроме того, я уже докладывал о Вашем приезде и он вас ждет.

А. И. Еременко я застал склоненным над картой, за крупным, как мне показалось, телефонным разговором. Он даже не заметил моего появления в этом полумрачном кабинете (лампочка освещала только стол), а мне не хотелось мешать ему.

Наконец, после резко отчеканенного – "доложите мне через два часа", командующий опустил трубку и, всмотревшись в мою сторону, поднялся из-за своего большого стола.

– Ну, здравствуйте! Прибыли? Как добирались?

Я не успел ответить на заданные вопросы и официально представиться, как был вовлечен в дружескую беседу. С А. И. Еременко мы были знакомы до войны еще по Дальнему Востоку. Я подробно рассказал о встречах и беседах в Москве и о положении дел на Воронежском фронте. Затем командующий ознакомил меня с обстановкой на фронте, особенно детально остановившись на ходе боев в Сталинграде, водя при этом остро отточенным карандашом по крупномасштабному плану города. Он совершенно точно знал положение войск в любом квартале города и не задумываясь называл фамилии командиров дивизий, Родимцева, Горишного, Битюкова, Гуртьева, Сахарова и других, сражавшихся на тех или иных участках Сталинграда.

Я в какой-то степени знал и представлял себе всю остроту положения наших войск в городе. Но то, что я увидел на этом плане, превзошло все мои худшие предположения. Противник уже овладел значительной частью города, на его южной окраине вышел к Волге, вел бои непосредственно у Мамаева кургана, а на севере прорывался к Тракторному заводу.

Наша беседа все время прерывалась телефонными звонками. Командующий сдерживался, но заметно нервничал, а в его немного воспаленных от систематического недосыпания глазах улавливались возбужденность и напряжение.

Так я постепенно врастал в обстановку. В заключение нашей затянувшейся встречи А. И. Еременко порекомендовал мне представиться члену Военного совета Н. С. Хрущеву, познакомиться с начальниками родов войск и служб, а вечером зайти к нему для определения моих задач и функций на ближайшие дни.

Члена Военного совета фронта Никиту Сергеевича Хрущева я застал на скамейке, у входа в его полуподземное жилище, оживленно беседующим с двумя незнакомыми мне генералами. Как оказалось это были начальник Политуправления фронта… и начальник Медслужбы…

Я представился и получил приглашение присесть. Разговор о вывозе раненых за истекшую ночь из Сталинграда, видимо, подходил к концу. После ряда указаний генералы ушли и я смог доложить о своих московских встречах и о беседе с командующим. Отчетливо доносились гулкие разрывы, а над нами то и дело проносились на запад штурмовики и истребители. Иногда высоко в небе в том же направлении проплывали бомбардировщики.

Никита Сергеевич оживленно и несколько взволнованно рассказывал о Сталинграде.

– Шумилов и Толбухин нас сейчас пока не беспокоят. Немцам не до них. Весь фокус событий у Чуйкова. Здесь немцы увязли и сделают еще не одну попытку расправиться с 62-й армией. А мы не можем и не имеем никакого права оставить Сталинград. Надо во что бы то ни стало продержаться до тех дней, когда мы сами начнем бить врага.

Затем он порекомендовал мне при первом удобном случае побывать в Сталинграде, чтобы самому посмотреть и понять обстановку в городе.

– То, что там происходит, почти невозможно ни рассказать, ни описать никакими словами. Прямо диву даешься, насколько стоек простой наш советский человек.

Я совершенно искренне ответил, что просто мечтаю побывать в этом городе, поражающем всех, даже искушенных боевым опытом людей, своим героическим упорством. Мы и не предвидели тогда, что Константину Симонову в "Днях и ночах", а Виктору Некрасову в своих же "В окопах Сталинграда", удастся со всей правдивостью отобразить, без всякого преувеличения, до предела накаленную обстановку осажденного города. Затем вспомнили Воронеж, где почти год назад я, поступая в распоряжение Юго-Западного фронта, с выдвигавшейся из резерва 61-й армией, представлялся его Военному совету Н. С. Хрущеву и С. К. Тимошенко. Никита Сергеевич с интересом выслушал мои рассказы о боях за этот город и о положении на Воронежском фронте в целом. И на прощанье высказал ряд удобных советов и пожелание "скорее приобщаться к нашему дружному Сталинградскому коллективу".

За этот день я успел побывать у недавно вступившего в должность начштаба фронта генерала И. С. Варенникова, командующего артиллерией генерала В. М. Матвеева, начинжа фронта генерала Петрова…

Остальные начальники родов войск и служб отсутствовали в этот день на КП. Да и те, с которыми я познакомился, были очень заняты или "висели на проводах", или принимали людей и отдавали какие-либо распоряжения. Мне было просто неудобно им мешать, хотя по заявлениям старожилов сегодня было затишье, правда, затишье, по их опыту, не предвещавшее ничего хорошего.

За обедом встретился со своим старым знакомым генералом Т. Т. Хрюкиным, командующим 8-й Воздушной армии. Он дополнил сложившееся у меня представление о делах фронта подробной информацией о воздушной обстановке, о той напряженности, в которой проводят все дни его славные летчики, подкрепив свои слова рядом интересных эпизодов и примеров.

Тем временем мой адъютант обзавелся незамысловатым фронтовым хозяйством, оборудовав отведенную мне хатку, добился установки телефонов и главное представил мне двух, по его словам, хороших, боевых шоферов выделенных мне "почти новых" "виллисов". Порученец, в свою очередь, приобрел карты разных масштабов, с обстановкой и чистых, позывные всех необходимых телефонных станций, рабочую тетрадь, пронумерованную, прошнурованную и скрепленную сургучной печатью и все это разложил в привычном порядке на новом для нас, "воронежцев", столе.

А поздно вечером, как это и предполагалось, я сидел за рабочим столом командующего. Он заканчивал разговор с Москвой и докладывал итоги дня. Он прошел относительно спокойно, если не считать отдельных частных атак противника. Чуйков успел произвести некоторые перегруппировки, несколько усилил оборону и назавтра готовится к контратаке. По-прежнему отмечается усиление немцев против Тракторного завода. Там они, конечно, что-то замышляют.

– Ну, сориентировался в наших делах? – кладя трубку, спросил Андрей Иванович.

Я отвечал буквально двумя словами.

– Тогда я прошу пока помочь мне в следующем. Как известно, мы создали на восточном берегу фронтовую артгруппу. Она уже неплохо себя показала. Артиллеристы докладывают о ней хорошее. Я бы сам хотел посмотреть ее, да никак не выберу время. Так вот, прошу побывать в этой группе, тщательно и всесторонне ее изучить и проверить готовность вести огонь по любой цели, по вызову с того берега. Немцы что-то затевают, и чует мое сердце, что на этот раз они нажмут на Тракторный.

На этом мы и расстались, а на рассвете, в сопровождении офицера штаба артиллерии, я выехал на выполнение первого в моей новой роли задания.

Почти двое суток я провел в районе фронтовой артгруппы…»

В поездках прошли все эти осенние дни. А вечером 21-го в блиндаже командующего войсками фронта состоялось поистине историческое совещание: «… Этот вызов застал меня тоже на командном пункте одной из наших армий, – пишет Попов. – Я хорошо знал командующего фронтом А. Е. Еременко, по рекомендации которого, собственно, и очутился под Сталинградом, и сразу понял, что столь срочный вызов связан с чем-то весьма важным. В блиндаж командующего я зашел, успев только наскоро отряхнуть пыль с одежды и сапог. Здесь уже собрались начальники родов войск и служб фронта.

Будто только меня ожидая, открылась дверь, и Андрей Иванович пригласил нас к себе. Мы зашли в его рабочую комнату. Рядом с Еременко сидели представитель Ставки Верховного Главнокомандования A. M. Василевский, начальник штаба фронта генерал И. С. Варенников. На стене висела крупномасштабная карта района боевых действий с нанесенными на ней стрелами».

На этом совещании генерал A. M. Василевский ознакомил командование фронта и командующих армиями «с замыслом Ставки на контрнаступление, предупредив, что в целях соблюдения тайны никаких письменных директив отдаваться не будет.

Замысел Ставки на разгром южного стратегического фланга немецких войск… обеспечивался мощными силами трех фронтов – Юго-Западного, Донского и Сталинградского, усиливавшихся необычно большим по тому времени количеством танковых и других подвижных соединений и частей.

Юго-Западный и Донской фронты получили задачу, наступая в общем направлении на Калач и Вертячий, охватить сталинградскую группировку противника с севера и запада.

С востока и юга немецкие войска подвергались ударам армий и подвижных войск Сталинградского фронта, которые, наступая также на Калач, должны были со своей стороны завершить окружение противника и одновременно частью сил левого крыла выдвинуться на Абганерово, Котельниково, а также в степи на Элисту, обеспечивая операцию с юга».

Далее Маркиан Михайлович подчеркивает: «Уже с первых минут совещания мы почувствовали, что находимся в центре событий, которые по значению, масштабам и способам действий войск не имели себе равных в истории нашей армии. Когда же нам сообщили, что, разделавшись с армиями Паулюса, войска нескольких фронтов будут развивать наступление в направлении Ростова и Донбасса с перспективой отрезать противника на Северном Кавказе, это чувство еще более окрепло и напомнило нас гордостью.

Командующий фронтом дал предварительные указания по плану операции и порядку ее подготовки. Основные усилия фронта направлялись на Советский. Главная группировка войск состояла из 64-й, 57-й армий, наносивших один удар смежными флангами из района Ивановки, ст. Тундутово, и 51-й армии, которая основными силами наносила удар с перешейка между озерами Цаца и Барманцак, а одной дивизией между озерами Сарпа и Цаца. После прорыва обороны противника общевойсковыми соединениями для развития успеха на главном направлении должны были вводиться два механизированных и один кавалерийский корпуса.

Операция по окружению противника рассчитывалась на двое суток. За первый день наступления подвижные соединения должны были выдвинуться на рубеж Ракотино, Верхнецарицынский, Абганерово; к исходу второго дня – на рубеж Карповка, Советский, Зеленый; соединиться с войсками Юго-Западного фронта в районе Калача и тем самым завершить окружение противника. 4-й кавалерийский корпус выдвигался в направлении Аксай, Котельниково и обеспечивал операцию с юга.

Переход фронта в наступление ориентировочно намечался на 10 ноября. В последующем начало операции было перенесено на 19 ноября, поскольку подготовительные мероприятия по всем фронтам, участвовавшим в операции, к первоначально установленному сроку провести не удалось.

Руководство основными силами фронта – 62, 64 и 57-й армиями непосредственно осуществлял генерал-полковник Еременко. На одного из его заместителей, генерал-лейтенанта Захарова Г. Ф., было возложено руководство силами, находившимися в районе Астрахани, в полосе 28-й армии. Мне же поручалось руководить войсками, действовавшими в полосе 51-й армии. Сюда входили войска этой армии и прибывавшие 4-й механизированный, 4-й кавалерийский корпуса и некоторые другие части.

Задача по руководству войсками фронта, действовавшими на его заходящем фланге, на мой взгляд, была весьма ответственной и достаточно сложной. Соединения 51-й армии, механизированный и кавалерийский корпуса будут наступать в расходящихся направлениях на большом удалении друг от друга. Плотности войск были небольшие. Средств связи не хватало.

Совещание закончилось перед рассветом. Мы расходились с новым чувством огромной ответственности за выполнение поставленной задачи».

После совещания началась подготовка к наступлению. Маркиан Михайлович отметит лишь самые важные ее моменты: «Скрытность подготовки наступления обеспечивалась, прежде всего, запрещением Ставки пересылать даже шифром какие бы то ни было соображения по плану операции, издавать и рассылать приказы и распоряжения по предстоящим действиям. Вся документация должна была изготовляться только от руки и доставляться исполнителям ответственными командирами. От командармов требовалось задачи командирам дивизий ставить только лично, преимущественно на местности, с последующим уточнением на картах их действий вне просматриваемой глубине обороны противника. Какие-либо телефонные и другие переговоры, переписка или записи в журналы боевых действий во всех инстанциях по поводу готовившегося наступления запрещались. Предназначенные для создания ударной группировки войска перемещались только ночью. В светлое время они укрывались в оврагах, балках, населенных пунктах.

Большую сложность представляла собой подготовка на открытой местности исходных районов и позиций для наступления. Укрытия для танков, бронемашин и другой техники механизированного и кавалерийского корпусов отрывались ночью. На день они маскировались травой и камышом. Кроме того, мы группировали укрытия и оборонительные сооружения таким образом, чтобы создать видимость усиленной подготовки второй полосы нашей обороны. Огневые позиции перед наступлением занимались артиллерийскими частями не сразу, а побатарейно, пристрелка производилась только отдельными орудиями батарей одноименных калибров. (…)

Серьезные трудности мы испытывали при сосредоточении войск на правом берегу Волги. 4-й механизированный корпус под командованием генерал-майора Вольского В. Т., сформированный осенью 1942 года в районах Нижнего Поволжья, следовал по железной дороге только часть пути – до станций Камышин и Баскунчак. Затем войска своим ходом сосредоточивались в районе Ушаковка, Солодников, Каменный Яр на левом берегу Волги, имея только одну переправу у Светлого Яра. Большого количества переправ для механизированного корпуса фронт выделить не мог.

Такое положение вызывало особое беспокойство, так как корпус был вынужден в течение продолжительного времени находиться в районе переправы. Немцы, располагая мощным воздушным флотом, несомненно, были в состоянии большую часть самолетов одновременно бросить на корпус и значительно его ослабить. Мы делали все возможное, чтобы не обнаружить корпуса: рассредоточивали и укрывали войска, маскировали танки, в летние дни прикрывали районы их сосредоточения истребителями.

Нам удалось достигнуть своих целей. Были отдельные налеты небольших групп авиации по району сосредоточения и переправе корпуса, но массированных ударов противник не наносил.

Весьма сложным было положение и 4-го кавалерийского корпуса, которым командовал генерал-лейтенант Шапкин Т. Т. Корпус был сформирован в Средней Азии из бойцов местных национальностей. Русским языком значительная часть их не владела или владела плохо. Одна из дивизий (61-я кд) перебрасывалась по железной дороге в район Камышина и далее следовала походным порядком в район сосредоточения по левому берегу Волги. Вторая дивизия (81-я кд) доставлялась по железной дороге до Красноводска, откуда по Каспийскому морю переправлялась до пристани Оля. Затем своим ходом по правому берегу Волги она перемещалась в район Солодняки, Ушаковка, Райгород.

И для основных сил кавалерийского корпуса мы могли выделить только одну переправу в районе Каменного Яра. Создавалось положение, подобное положению мехкорпуса Вольского. Однако и кавалеристы успешно выдержали предварительный экзамен, они умело маскировались в пути и в районе сосредоточения.

Генералу Шапкину приходилось в ходе подготовки к операции обучать людей действиям в конном и пешем строю и умелому применению оружия. Бойцы тренировались главным образом ночью. В ходе тренировок конники привыкали к суровому климату и тяготам военной жизни.

Много внимания уделялось разведке. Наши сведения о противнике, особенно в полосе 51-й армии, были далеко не исчерпывающими. Некоторые начальники переложили разведку на плечи дивизий, где разведчики были менее опытными, чем в армиях, и допускали промахи. Пришлось буквально вытащить ответственных командиров-разведчиков из армейских штабов и послать их непосредственно в войска для улучшения на месте организации разведки и ее значительной активизации.

Чтобы скрыть наши намерения, разведка велась на широком фронте во всех армиях. На главных направлениях она была более сильной. В ночь на 14 ноября в 51-й армии проводилась успешная разведка боем. Наступающие роты сбили боевое охранение противника, захватили отдельные участки высот к западу от перешейка между озерами Цаца и Барманцак. 19 ноября 91-я стрелковая дивизия в районе Деде-Ламин (45 км южнее Мал. Дербеты) провела успешную разведку боем и установила наличие в этом районе 5-й кавалерийской дивизии румын.

В итоге разведывательных действий нам стало точно известно начертание переднего края обороны румын…»

16 ноября 1942 г. генерал-лейтенанту М. М. Попову исполнилось 38 лет, а по официальным документам – 40. По этому поводу в его архиве сохранилась лишь одна страница из исчезнувших воспоминаний: «А когда проезжали мимо моей хаты в Красном Яру, я попросил своих замерзших и очень голодных спутников заехать ко мне и пообедать. А спутники отказались, ссылаясь на необходимость скорее попасть в штаб фронта. Я был вынужден пойти со всех своих козырей и настойчиво заявил, что сегодня мой день рождения и что мне сегодня исполнилось ровно 40. Гости наконец согласились.

В тепло натопленной хате нас ждал по-фронтовому скромно накрытый стол, а затем пирог, изготовленный искусным поваром Ванюшей, и добротные, жирные щи. Так я справлял свое сорокалетие. Однако за столом не было праздничных речей. Весь разговор по-прежнему сводился к итогам нашей сегодняшней поездки и к перспективам нашей операции. Обед был очень кратким. Мои гости очень спешили, а я не имел никакого права их уговаривать еще остаться.

Проводив их до машин и убедившись в том, что шофера тоже накормлены и знают дорогу, я распрощался с ними, пожелав счастливого пути и самых больших успехов в задуманных начинаниях.

Значительно позже вечером, совершенно неожиданно для меня прибыл комкор кавалерийский Шапкин, поздравивший с днем рождения и подаривший бурку. Следом за ним и командир мехкорпуса Вольский, также с поздравлением по случаю моего дня рождения. Хотя в этой осведомленности обоих комкоров о своем личном празднике я обвинял своего адъютанта, делать было нечего и после относительно короткого обсуждения наших служебных дел, а они всегда находились, я попросил снова накрыть, пусть по-фронтовому, скромный стол, чтобы не прослышать скупым и необщительным хозяином. Здесь мы уже посидели значительно дольше и, конечно опять вели беседы о предстоящих боевых делах.

Как в те дни у нас переплеталось все личное и заветное с детства, с теми большими и ответственными боевыми делами, которые нам предстояло решать в самые ближайшие дни.

Разошлись поздно, договорившись еще, в уже который раз о работах и задачах на последние дни перед большой операцией».

Внук полководца Дмитрий Валерьевич Баталеев до сих пор помнит ту бурку, подаренную деду командиром кавалерийского корпуса генералом Шапкиным. В детстве, на даче в Архангельском, его частенько накрывали этим теплым подарком из Сталинграда…

Утром 19 ноября весь руководящий состав фронта собрался на ВПУ (временном полевом управлении) на короткое совещание. «Командующий отбывал с Н. С. Хрущевым в 57-ю армию. С ними следовало и большинство начальников родов войск, – скажет М. М. Попов. – Я отправился в 51 – ю, куда должен был затем прибыть также и Н. С. Хрущев, чтобы с начала наступления и в течение решающих дней прорыва и окружения противника оставаться на этом направлении. Генерал Захаров несколько ранее выехал в 28-ю армию.

Во второй половине дня поступили первые сведения о том, что контрнаступление Юго-Западного и Донского фронтов развертывается успешно. Эти известия от соседних фронтов ободряли и вселяли уверенность в общем успехе…

Короткий ноябрьский день подходил к концу, когда я выехал на наблюдательный пункт командующего 51-й армией в район Семкина. Нужно было успеть проскочить туда до того, как по дорогам пойдут войска 4-го механизированного и 4-го кавалерийского корпусов. (…)

На НП пришлось сразу же включиться в работу: нужно было проверить последние данные разведки, уточнить обстановку в полосах 15-й гвардейской, 126-й и 302-й стрелковых дивизий, сменивших к утру текущего дня части 38-й мотострелковой бригады, узнать положение на других участках фронта, удостовериться в создании проходов в минных полях противника. (…)

Последний день перед наступлением истекал. От генерала Вольского пришло сообщение – войска начали марш в исходный район Трудолюбие, Сянгердык, Хомичев. До утра им предстояло преодолеть 60–80 км. Кавалерийский корпус двинулся на исходное положение еще ранее. 81-я кавалерийская дивизия выводилась в район Сянгердык, 61-я в район Харбуля. Командиры корпусов к утру 20 ноября должны были собраться на наблюдательном пункте 51-й армии.

Вечером 19 ноября на наблюдательный пункт прибыл из 57-й армии Н. С. Хрущев. Он сообщил, что там все подготовлено к удару».

Наступление Сталинградского фронта должно было начаться 20-го, на сутки позже начала действий Юго-Западного и Донского фронтов. Поэтому весь день прошел в проверках готовности соединений и частей, в выслушивании донесений, уточнении некоторых деталей и т. д. И только волнение перед решающим событием ни на секунду не покидало генерал-лейтенанта Попова: «Задолго до рассвета мы перешли в перекрытый маскировочной сетью окоп. Утро было морозное. Стояла редкая на фронте тишина. "Как и полагается перед боем", – пошутил кто-то из нас. Доложили, что дивизии заняли исходное положение для атаки без каких-либо помех со стороны противника: или он проглядел, или наши войска мастерски соблюдали маскировочную дисциплину».

«Назначить командующим 5-й ударной армией… с оставлением его в должности заместителя…»

Все началось по плану 20 ноября в 7 час. 30 мин. с артподготовки, несмотря на сильный туман. Маркиан Михайлович вспомнит: «Противник „огрызался“ слабо. Очевидно, артиллерия 51-й армии поразила цели хорошо. Оправдалась подготовка артиллерии в стрельбе ночью и в тумане, а также тщательная пристрелка целей.

В ходе артподготовки на НП прибыли почти одновременно генералы Вольский и Шапкин. Их, оказывается, также смущал туман, но уже в пути, услышав канонаду, они поняли, что все началось по плану. В 8.30 пехота и танки перешли в атаку. Бой все более и более разгорался. До окутанного туманом НП доносились звуки разрывов снарядов и отдаленные пулеметные очереди. Поля боя не было видно. Н. И. Труфанов принимал по радио донесения командиров дивизий и уточнял им задачи. Войска успешно шли вперед, преодолевая сопротивление противника. Мы знали, что донесения командиров дивизий основывались на докладах командиров полков, также не видевших поля боя. Поэтому достоверность этих донесений, естественно, вызывала некоторые сомнения. Шли очень тревожные минуты и часы наступления.

Наконец меня вызвали к телефону ВЧ. Командующий фронтом запрашивал о погоде и обстановке. Одобрив мой краткий доклад, А. И. Еременко напомнил, что нельзя опаздывать с вводом в прорыв корпусов Вольского и Шапкина. Вместе с тем он сообщил нам обстановку в полосах 64-й и 57-й армий.

Около 10 часов туман начал рассеиваться. Ясно обозначились холмы, ранее занимавшиеся румынами. В бинокль отчетливо просматривалась вые. 87. Наша пехота и танки НЛП вели бой уже западнее ее. Это действовали войска боевой 126-й стрелковой дивизии и 158-го танкового полка. Южнее части 302-й стрелковой дивизии вели бои в районе черневших развалин хутора Захарова. Кое-где на склонах высот догорали подбитые врагом танки.

Бой постепенно удалялся. Мы наблюдали, а вскоре подтвердили по радио и командиры дивизий, что рубеж, на котором намечался ввод в прорыв 4-го механизированного корпуса, уже достигнут нашей пехотой. Далеко справа достаточно отчетливо просматривались боевые порядки 15-й гвардейской стрелковой дивизии, успешно наступавшей на совхоз Приволжский. В. Т. Вольский сосредоточенно наблюдал в стереотрубу за полем боя.

– Ну, что, Василий Тимофеевич, видите, как хорошо идут наши дивизии? Не пора ли и вашему корпусу начинать движение вперед? – спросил я.

Вольский колебался, продолжая изучать поле боя.

– Засидимся – все провороним, – поддержал меня Никита Сергеевич, – будут тогда танки плестись в хвосте у пехоты.

Решил начинать выдвижение корпуса. Около 11 часов В. Т. Вольский подал своим танкистам радиосигнал "Вперед!"»

В своих мемуарах Н. С. Хрущев тоже описал этот день: «Наши войска ворвались в окопы и повели рукопашный бой. Противник отходил. Мы приказали Вольскому вводить механизированный корпус в прорыв. Ждем, танков все нет да нет. Мы стали уже волноваться. Как же? Мы ведь теряем время. Враг может сорганизоваться и построить новую оборону на каком-то удалении в тылу, оставив передний край. Мы предполагали, что у него имеются там заранее оборудованные позиции. А танков нет. Что такое? Уже рассвело. Солнце сияет. Его самого не видно, потому что стоял туман, но все предвещало, что туман скоро рассеется. А механизированный корпус никак не может войти в прорыв! Мы с Поповым решили: сядем на машину и поедем к Вольскому. (…)

Когда мы с Поповым приехали в расположение танковых войск, то их организация произвела на меня неприятное впечатление, такой там был базар. Все хорошо видно, в поле ни кустика, и танки, и автомашины, и люди в открытую. Нам повезло, что стояла нелетная погода и самолеты врага не поднялись в воздух…

Там была просто Сорочинская ярмарка, базар какой-то. Ведь коня и обоз не зароешь в землю, все в чистом поле. Картина была, я бы сказал, ужасная. Приехали к Вольскому, Вольский все еще возился с командирами бригад, ставя им задачи. Мы начали его торопить – пора кончать, задачи следовало поставить раньше. Разъехались мы по частям, стали выталкивать в наступление механизированный корпус. Я тогда считал, что это недосмотр Вольского, что он не подготовил своих командиров бригад. Позже я понял, что там, видимо, дело заключалось в другом; комбриги уже были проинструктированы и каждый командир получил свою задачу вовремя.

Такое потом наблюдалось не только у Вольского, а и у других командиров танковых войск. Они нарочно медлили, выжидая, когда пехота расчистит путь, чтобы не подставлять танки под огонь и не терять их при прорыве. Ждали, чтобы был развернут прорыв и легче было бы войти в него танковым войскам. К сожалению, такие рассуждения я потом слышал часто, да и не только слышал, а и сталкивался с ними у многих танкистов. Не буду называть фамилии. Сейчас эти люди занимают довольно высокое положение. Они прекрасно воевали и хорошо закончили войну. Но за многими мною замечался этот грех. Наконец Вольский сдвинулся. А мы все ходили по полю, по его базару. Смотрю, летают два самолета над передним краем противника и бомбят его. Я говорю: "Смотри, товарищ Попов, что же это такое? Чьи это самолеты? Вроде как наши. Да ведь там сейчас нет противника, он выбит, как же так? Может быть, это противник бомбит наши войска?" Мне было непонятно, Попову тоже. Конечно, в общем и целом мы радовались. Хорошее было настроение, что наша берет! Мы передний край прорвали, пошла в дело пехота. Но нас беспокоили эти два самолета. Потом, смотрим, эти самолеты поворачивают в нашем направлении и летят на бреющем полете над этим базаром, над танками и лошадьми. А все открыто как на ладони. Вот самолеты заметили наш "виллис" и летят прямо на него. Вроде бы наши самолеты? Попов: "Давайте-ка выскочим, разбежимся и заляжем. А то черт его знает, что получится". Выскочили из "виллиса", он в одну сторону, я – в другую. Самолеты прострочили по нам из пулеметов. Попов потом говорил, что очередь близко легла от него. Около меня – тоже, но не в непосредственной близости, потому что я не слышал чмоканья пуль о землю. Улетели самолеты. Я говорю: "Все-таки наши. Почему же они нас обстреляли? Как они могли спутать? Этот район обозначен на всех картах, какими могли пользоваться наши летчики, район сосредоточения танковых войск и кавалерии для броска в прорыв".

Вытолкнули мы корпус вперед и вернулись на командный пункт к Труфанову. И он нас уже порадовал первыми пленными».

С самолетами потом разобрались. Это были советские штурмовики, которые потеряли в облаках ориентировку и приняли своих за немцев. Генерал Попов приказал своему адъютанту связаться со штабом воздушной армии, сообщить о происшествии и найти виновных. Виновных установят через несколько дней:

«– Ну, что будем делать? – обратился ко мне Н. С. Хрущев.

– Наказать, конечно, нужно строго, – ответил я, – чтобы другим была наука. Да и приказ комфронта этого требует.

– Так в приказе-то о войсках сказано. А мы с вами не войска, – отшутился Никита Сергеевич. – Как-то несерьезно может получиться: подумайте только, обстреляли Хрущева и Попова и за это хороших, смелых летчиков отстранили от полетов и еще строго наказать собираются. У меня есть предложение: давайте дадим генералу Хрюкину телеграмму, вместе подпишем – летчиков к полетам допустить, не наказывать, но строго предупредить, чтобы впредь были более осмотрительны и по своим не били. Ну как, согласны?

Я, конечно, согласился. Телеграмма была отправлена в воздушную армию, а вскоре в разговоре со мной по телефону тов. Хрюкин сообщил, что в штурмовом полку, где узнали об обстреле Н. С. Хрущева, было много переживаний. Наша телеграмма там просто подняла дух».

Передовые же войска 4-го мехкорпуса к исходу дня обогнали пехоту и вышли на подступы к Плодовитому. И хотя его танковый полк выполнил свою задачу, все-таки такой частный успех не восполнил времени, потерянного корпусом при вводе в прорыв. Именно этим Еременко выразил свое недовольство на ВПУ, однако распоряжения заместителя на ночные действия танковому и кавалерийским корпусам полностью утвердил.

Маркиан Михайлович не без огорчения отметит: «Корпусу так и не удалось совершить глубокий бросок в тыл противника. Более того, мы опасались, что противник сумеет за это время подтянуть свои резервы и особенно противотанковые средства.

В связи с медленным продвижением корпуса Вольского, усложнился и ввод в прорыв 4-го кавалерийского корпуса. Ввести его засветло в прорыв мы не смогли, так как все дороги были заняты тылами 4-го механизированного корпуса. Протолкнуть конницу нам удалось только в 22 часа. Обе кавалерийские дивизии вводились рядом. Сбив прикрытие противника, они к 10 часам 21 ноября вышли на подступы к Абганерово».

Вспоминает Н. С. Хрущев: «Помню, раз после проведенного наступления мы ехали поздно ночью. Степь. Дорог нет. Ездить было опасно, потому что всегда можно было наткнуться на шальную мину, закопанную в неожиданном месте. Вот едем мы и не уверены, что в правильном направлении. Нет никаких ориентиров, ни кустиков, ни населенного пункта. Голая степь. Ориентироваться надо по звездам. Но по звездам воевать даже в степи невозможно. Видим, мерцает какой-то огонек. Сейчас же взяли направление на этот огонек на своих "виллисах". Выскакивает из машины Попов. Он был человек с жизнерадостным характером и хохочет во все легкие: "Товарищ Хрущев, идите сюда, взгляните, живых чертей увидите".

Я вышел из "виллиса", подошел. Сидят наши солдаты, развели небольшой костер. Большой костер там не разведешь, нет дров. Они все, что могло гореть, собрали в степи. Достали где-то воду и кипятят чай, склонившись над костром. Закоптились – просто страх. У них только, как у негров, сверкают зубы и глаза. Действительно, черти, да еще ночью! А молодые парни улыбаются, видят, к ним приехали генералы. Я тогда не имел еще воинского звания, но был в военной форме. Они-то сразу увидели, что приехала какая-то военная "шишка". Мы расспросили их. Что-то у них сломалось в машине, не то горючее кончилось. "Вот, ждем, когда нам помогут". Это были артиллеристы противотанковых орудий – одной или двух пушек. Мы с ними слегка пошутили. Нам же они что-либо толковое сказать не могли, сами не знали событий. Ответили лишь, из какой они воинской части.

На следующий день мы опять разъезжали по фронту и натолкнулись на другую забавную картину. Я о ней много раз рассказывал Сталину. Трясется арба. Сидят человек пять-шесть румынских солдат, один погоняет лошадей. Едут на восток. Попов спрашивает: "Куда едете? Кто такие?" Один румынский солдат сует нам записку в руки, Попов взял и читает: "При сем следует столько-то румынских солдат, лошадей и арба. Едут на восток, к Волге, для сдачи в плен". И подпись: лейтенант такой-то. Мы посмеялись. Румыны смотрят, что мы настроены незлобно, и тоже приободрились. Попов вернул им записку и сказал: "Езжайте в том же направлении, в каком едете", – и махнул рукой. И они отправились в путь».

Догоняя кавалеристов, ранним утром 21 ноября генерал Попов с Н. С. Хрущевым приближались к расположенному в балке Плодовитому. На одной из придорожных высот им бросилась в глаза умолкнувшая батарея с искореженными и перевернутыми орудиями. Остановились и, увязая в снегу, подошли к позиции. Не без удивления узнали немецкие противотанковые пушки, возле которых валялись трупы немецких артиллеристов. М. М. Попов внимательно всмотрелся в широкие следы гусениц наших танков, которые пересекали всю позицию и уходили вдаль: «Темневший поблизости подбитый танк свидетельствовал о разыгравшейся в тумане горячей схватке. Но как попала сюда немецкая батарея? Только позже мы установили, что за 10–12 дней до нашего наступления немецкое командование усилило оборону румын своей противотанковой артиллерией, перекрыв отдельными батареями основные направления нашего вероятного наступления. (…)

Заехали в Плодовитое и попали в хорошо известную фронтовикам "пробку". Нам доложили, что дальше следовать нельзя, потому что все село заполнено румынскими войсками.

Творилось что-то непонятное: впереди нас наступают механизированный и кавалерийский корпуса, на одной линии с нами находятся стрелковые дивизии и вдруг – скопление румынских войск.

Мы сошли с машин и, сопровождаемые небольшой группой автоматчиков, двинулись вдоль хат и заборов к центру села. Вскоре нашим глазам открылось неожиданное зрелище: широкая улица была битком набита румынскими солдатами в характерных высоких бараньих шапках. Все они были без оружия, о чем-то говорили, кричали и курили. Мы переглянулись между собой. Надо было что-то предпринять. Взобравшись на сугроб, я громко объявил:

– Прошу всех, кто говорит по-русски, подойти ко мне!

Приблизился молодой, заросший румын и приложил руку к папахе. Оказалось, что он долго жил в Кишиневе и достаточно свободно владеет русским языком.

– Становитесь рядом и скажите, чтобы слышали все румыны, что русский генерал просит господ румынских офицеров подойти к нему.

Переводчик что-то громко объявил на своем языке, однако из толпы никто не вышел.

– Вы, вероятно, неточно перевели мои слова, – вновь обратился я к переводчику. – Повторите еще раз, только как можно вежливее.

После повторного обращения к сугробу стали осторожно проталкиваться отдельные лица, по облику похожие на офицеров, но без погон. Вскоре их собралось десятка полтора. Спустившись вниз, я жестом пригласил офицеров расположиться полукольцом, достал коробку "Казбека" и предложил им закурить. Недоверчиво поглядывая, они потянулись к папиросам, и коробка мгновенно опустела. Закурив, офицеры о чем-то оживленно заговорили между собой. Их группа между тем понемногу разрасталась. Но папирос, к сожалению, у меня уже не было.

– Кто из вас старший по должности и званию? – спросил я. Началось шушуканье: никому из румын не хотелось быть старшим в этом тревожном и неясном для них положении.

Пока офицеры решали этот вопрос между собой, я заметил в общей толпе высокого, подтянутого и гладко выбритого румына в сравнительно чистой белой папахе и пригласил выйти вперед.

– Кто вы по должности? – спросил я его через переводчика.

– Командир 36-го артиллерийского полка 18-й пехотной дивизии, полковник Журка, – доложил он.

– Что это за войска, почему и для чего собрались они в этой станице?

– Вчера вы прорвали нашу оборону. Связь со штабом дивизии прекратилась во второй половине дня. До вечера мы еще удерживали некоторые участки фронта, но затем в наши тылы пошли советские танковые колонны. Связаться с командиром дивизии и командирами полков я не мог. Все бежали. С наступлением темноты стало ясно, что произошла катастрофа и сопротивляться далее бессмысленно. Тогда я принял решение спасать все, что осталось от нашей дивизии, и отдал распоряжение: русским сопротивления не оказывать и следовать в Плодовитое, где мы утром организованно сдадимся в плен. Как видите, многие это распоряжение выполнили.

Своему полку я приказал сняться с позиций, выйти на западную окраину Плодовитого, выстроить пушки и сложить личное оружие. Помимо моего полка, здесь находятся много солдат 92-го, 5-го егерского и других полков дивизии.

Мы одобрили действия командира румынского полка.

– Принимаем вашу капитуляцию и считаем ее самым разумным решением в этой обстановке. Она спасает жизнь многих тысяч румынских солдат. Вам поручаем организовать их и вести к Волге в лагеря военнопленных».

Штаб кавалерийского корпуса генерал Попов нашел почти в центре дымившегося Абганерова. В просторной хате, за столом, заваленным картами, генерал Т. Т. Шапкин кратко доложил об обстановке. После заслушивания начальника штаба корпуса Маркиан Михайлович поставил кавкорпусу задачу: «…одной кавалерийской дивизией быстро выдвинуться в этот район с запада и нанести удар в тыл удерживающей наши войска 4-й пехотной дивизии противника. Действуя в направлении Уманцево, кавалеристы могли добраться до штаба этой дивизии, разгромить его и обеспечить возможность успешного наступления нашей пехоте.

Эта задача была возложена на 61-ю кавалерийскую дивизию».

Только поздно вечером генералу Попову удалось связаться с генералом Вольским из Плодовитого, куда уже подтянули ВЧ и прибыла группа офицеров ВПУ Командир мехкорпуса доложил: «За день боя его войска вышли основными силами в район Зеты, но Верхне-Царицынского, которым по плану операции надлежало овладеть еще в первый день наступления, они не достигли. Это не могло не вызывать тревоги, тем более что корпус не имел запаса боеприпасов и горюче-смазочных материалов». «Считая обстановку чреватой опасными последствиями», М. М. Попов «потребовал от генерала Вольского точных донесений через каждые два часа о положении частей и состоянии запасов. Чтобы улучшить положение корпуса, нужно было прежде всего ускорить доставку ему необходимых боеприпасов, горючего и других материальных средств.

На случай вероятных контратак крупных сил противника корпус должен был теперь иметь свои войска собранными в кулак. Чтобы освободить Вольского от необходимости отвлекать часть сил на охрану своего левого фланга, были приняты меры для ускорения выдвижения частей 126-й стрелковой дивизии в направлении станции Абганерово».

23 ноября 1942 г. соединения Юго-Западного и Сталинградского фронтов встретились в районе города Калача. Окружение 6-й полевой и части 4-й танковой армий противника было завершено. Танкисты не подвели. 4-й механизированный корпус Сталинградского фронта В. Т. Вольского и 4-й танковый корпус Юго-Западного фронта генерала А. Г. Кравченко встретились в районе хутора Советского, замкнув кольцо окружения сталинградской группировки противника в междуречье Дона и Волги. Только после этого 64-я, 57-я, 21-я, 65-я, 24-я и 66-я армии получили возможность развивать наступление в общем направлении на Сталинград, крепко сжимая кольцо окружения.

На следующий день, по хорошо накатанной снежной дороге, Маркиан Михайлович отправился к Вольскому. Его штаб уже находился в Советском: «Стройный, высокий и всегда подтянутый командир корпуса выглядел очень торжественно. Он был заметно взволнован. Долгое и теплое пожатие рук… Поздравления с успехом, затем краткий доклад о положении бригад: 59-я ведет бой за лагерь имени Ворошилова, 36-я, переправившись через речку Карповку, наступает на Платоновский, 60-я в резерве. Противник подтянул противотанковые средства, использует наши старые оборонительные сооружения и яростно сопротивляется. А снарядов у нас мало. На вопрос о встрече с 4-м танковым корпусом В. Т. Вольский ответил, что войска соединились вчера – 23 ноября около 16 часов, и несколько неохотно добавил: "Правда, при встрече мы не узнали друг друга и подбили несколько танков у Кравченко, за это он на меня в большой обиде. Но виноваты больше его танкисты – они задержались с условленным сигналом – зеленой ракетой. Конечно, наши тоже виноваты: не сумели узнать свои Т-34"».

По замыслу Ставки ВГК окружение под Сталинградом должно было перерасти в немедленное уничтожение окруженной группировки немцев силами Донского и Сталинградского фронтов, координацию действий которых осуществлял генерал A. M. Василевский. От быстроты этого разгрома зависело высвобождение нескольких армий, так необходимых для решения других задач. Однако в конце ноября, несмотря на активизацию наступательных действий фронтов, существенных результатов достигнуто не было. Как подчеркнет М. М. Попов, «решающая причина неудачи заключалась в разновременности действий фронтов и в некотором приуменьшении сил окруженного противника.

Возникла сложная обстановка: нельзя было давать окруженному врагу передышки, но в то же время нашим войскам требовалось накопить силы – пополниться людьми, доставить боеприпасы, подтянуть артиллерию и авиацию. А для этого нужен был немалый срок.

Одновременно с наступлением против основных сил сталинградской группировки противника мы продолжали отодвигать на юго-запад внешний фронт окружения, но здесь, как и предполагалось, остановка становилась все более напряженной. Наши атаки на Котельниково не увенчались успехом. Противник ввел в дело значительное количество танков и отбил атаки 4-го кавалерийского корпуса с большими потерями для него. Пришлось спешно выводить сюда три стрелковые дивизии, но и эта мера не обеспечила нам дальнейшего продвижения. Бои в районе Котельникова уже в конце ноября позволили нащупать здесь группировку немецких войск Гота, нацеленную на соединение с армией Паулюса. Направление ее удара не вызвало сомнений.

Вторым вероятным направлением наступления противника на выручку Паулюса мы считали направление от станицы Нижне-Чирской на северо-восток. Здесь и к северу по реке Чир сосредотачивались значительные немецкие резервы, которые, как стало известно впоследствии, составляли часть оперативной группы Холлидта, тоже предназначенной для деблокирования окруженных войск. В районе хутора Рычковского противник упорно удерживал небольшой плацдарм и переправу через Дон, которые он мог использовать как для наступления деблокирующих сил, так и для отхода 6-й армии на западный берег Дона и Чира без их форсирования. То, что плацдарм находился на стыке Юго-Западного и Сталинградского фронтов и нависал над флангом 51-й армии, повышало его значение.

Наша задача заключалась теперь в том, чтобы не дать противнику объединить усилия котельниковской и нижне-чирской группировок, а также 6-й армии немцев.

Угроза ударов противника навстречу войскам Паулюса все время нарастала. Если 4 декабря 1942 года командующий Сталинградским фронтом сделал вывод о возможности наступления котельниковской группировки, то 8 декабря он был уверен, что это наступление развернется в ближайшие дни.

Чтобы расстроить планы противника и создать мощный танковый кулак для контрударов на случай попыток войск Паулюса прорваться из окружения, командование Сталинградского фронта к концу ноября вывело основные силы 4-го механизированного корпуса на восточный берег Дона».

В личном архиве генерала армии М. М. Попова удивительным образом сохранились страницы мемуаров, названные «Совещание комфронтов у Василевского». Предваряя свое очередное назначение, Маркиан Михайлович подробнейшим образом пишет: «5 декабря позвонил А. И. Еременко и поручил мне подготовить на завтра место для совещания, на которое прибудут наши северные соседи и представители Ставки. Где-нибудь в районе Средне-Царицынский, то есть поближе к стыку наших фронтов. Ожидается 12–15 человек, некоторые из них могут прибыть на У-2, поэтому надо подобрать и расчистить площадку для их посадки. Кроме того, надлежит выставить регулировщиков. А также, на всякий случай, организовать хороший обед.

Выбирая предварительно место совещания по карте, я остановился на Ново-Ахтубинском, которое было в стороне от фронтовой магистрали с большим двухсторонним движением и поэтому периодически контролировавшейся "рамой", а иногда и подвергавшейся бомбежке. В этой станице мне уже приходилось бывать, она хорошо сохранилась, мне запомнились некоторые хаты, и поэтому я, не теряя времени, выехал туда, предварительно позвонив Вольскому с просьбой выслать туда же командира бригады, дислоцировавшейся в этом районе.

По прибытии в Ново-Ахтубинский я без особого труда подобрал просторный и светлый домик, занятый солдатами, и поручил комбригу его освободить, тщательно вычистить и вымыть полы, а также обставить соответствующей мебелью – столом на 15–17 человек и таким же количеством табуреток и стульев. Затем мы с ним выбрали посадочную площадку у ручья на западной окраине станицы и наметили мероприятия по ее расчистке и обозначению.

Уже после этого собрали хозяйственников и с ними всесторонне обсудили все вопросы, связанные с подготовкой обеда. Наш фронт не мог ударить лицом в грязь, и все надо было сделать безукоризненно, чтобы потом не получить упреков со стороны придирчивого комфронта.

Поздно вечером я докладывал А. Еременко о том, что удалось сделать по подготовке совещания, получил его одобрение, а рано утром следующего дня я уже был на месте. В домике, предназначенном для совещания, было очень тепло, полы вымыты и выскоблены добела, и даже на окнах висели белые занавески из позаимствованной в медпункте марли. Посередине комнаты стоял большой стол, покрытый скатертью (сшитой из серых солдатских одеял) и уставленный табуретками. Против старого кресла, предназначавшегося председателю, стоял графин с водой и граненым стаканом. В маленькой прихожей на стене была прибита вешалка – свежеструганная доска, с вбитыми в нее большими гвоздями, а в боковушке рядом, на подставке висел умывальник, стазом под ним и вафельными полотенцами по бокам.

Затем мы проехали на посадочную площадку, убедиться в ее готовности. И здесь все было в порядке, снег расчищен, вчерашние сугробы сравнены и красное "Т" обозначало направление и место посадки.

С обедом тоже как будто налаживалось, и только видавший виды начпрод бригады сетовал на то, что не удалось подобрать одинаковые тарелки, столовые приборы и рюмки.

Я успел вместе с начальником связи бригады проверить радиостанции замаскированно расположенные неподалеку от нашего домика, и поговорил с радистами. Вхождение в связь с КП Сталинградского и Донского фронтов было подготовлено, настройка проверена, и теперь они все время будут "на приеме".

Первыми приехали, как и полагается хозяевам, Н. С. Хрущев и А. И. Еременко. Они критически осмотрели и проверили все приготовления и, судя по тому, что упреков с их стороны не последовало, остались довольны. Соседи задерживались. Нелетная погода – низкая облачность и снег при порывистом ветре, очевидно, вынудили их выехать на автомашинах. Время текло, они не появлялись, а запрашивать по радио не хотелось, потому что работа раций могла привлечь внимание немецких пеленгаторов. Радиопереговоры предполагались только в случае особой нужды, связанной с какими-либо изменениями в обстановке на фронте.

Мы сидели в хате не раздеваясь, а только расстегнув шинели и делились мыслями о предстоящем совещании, необходимость которого, по нашему общему мнению, уже назрела. Командованию Сталинградского фронта уже несколько дней было ясно, что наличными силами одновременно решать две задачи – уничтожение окруженных войск Паулюса, не допуская в то же время его прорыва на юг, и отражать неизбежные попытки Манштейна прорваться через Котельниково на выручку к Паулюсу, явно не по силам. Требовались какие-то новые решения для завершения этой столь удачно начатой операции. Складывавшаяся обстановка уже не раз обсуждалась нами у командующего или Никиты Сергеевича в Райгороде, и, судя по их высказываниям, здесь в теплой хате в ожидании приезда соседей и представителей Ставки, можно было судить, что они тщательно все обсудили и взвесили. И еще раз готовы теперь выступить со своими конкретными предложениями по дальнейшему развитию и ходу операции.

"Едут", – доложил вбежавший в хату адъютант, и мы поспешили на улицу. Машины, запорошенные снегом, подходили одна за другой, и вылезавшие из них встречались крепкими рукопожатиями. Раздевшись в прихожей, прибывшие с A. M. Василевским товарищи отогревались у теплой печки, потирая руки и разминая ноги, затекшие за время почти стокилометрового пути по заснеженным фронтовым дорогам.

– Ну что, отогрелись немного, – спустя некоторое время спросил А. Василевский. – Может быть, начнем?

И так как возражений ни у кого не было, он предложил усаживаться за столом. Громче заскрипели половицы и затарахтели передвигаемые табуретки, а я с некоторым беспокойством и опасением – хватит ли всем мест, – наблюдал за рассаживанием.

С представителем Ставки Василевским прибыли генералы А. А. Новиков, главнокомандующий ВВС, И. Т. Пересыпкин, начальник связи РККА, К. К. Рокоссовский, командующий Донским фронтом, член Военного совета фронта К. Ф. Телегин и несколько не знакомых мне генералов и полковников. Мест за столом хватило, и на нем не шурша раскладывались карты.

Совещание открыл Василевский, начав его сообщением о том, что оно проводится по личному указанию Верховного Главнокомандующего, с целью обсудить сообща сложившееся под Сталинградом положение и наметить план дальнейших действий. Затем он изложил свою оценку обстановки и возможные перспективы ее развития в ближайшее время. Попытки наступления, предпринятые фронтами за последние дни для сужения фронта окруженного Паулюса и частичного его уничтожения, как известно, успехом не увенчались. Причиной тому и разновременные действия фронтов и достаточно прочная организованная оборона Паулюса, опирающаяся на подготовленные нами же в свои дни рубежи, и что, пожалуй, самое главное, слабая укомплектованность наших войск, понесших значительные потери за время почти беспрерывных пятнадцатидневных боев, недостаток танков, а также боеприпасов. Прогнозируя возможные варианты действий окруженных войск, А. Василевский считал вполне вероятными их попытки прорваться из кольца окружения на юг, на Котельниково, или на юго-запад, в направлении на Нижне-Чирскую, в Тормосин по западным берегам Дона. Если до конца ноября мы имели все основания ожидать самостоятельных попыток Паулюса прорваться из кольца окружения, то теперь, когда наш внутренний фронт окружения достаточно окреп, а внешний значительно отодвинулся, вряд ли немцы рискнут на подобные действия окруженных войск. По ряду признаков нам следует готовиться к отражению немецких ударов извне, навстречу Паулюсу, с одновременным его прорывом из окружения. В этих новых условиях главной задачей Сталинградского фронта будет являться отражение этих ударов с юга на Котельниково и с юго-запада от Тормосина и Нижне-Чирской запрещение прорыва Паулюса на этих же направлениях. При этом Сталинградский фронт должен будет решать эти задачи своими силами, так как в ближайшее время Ставка не в состоянии помочь чем-либо фронту.

Основной и главной задачей Донского фронта будет уничтожение окруженных под Сталинградом немцев в самое ближайшее время. Очевидно, фронту трудновато решать эту задачу своими силами, почему Ставка и намечает ряд мер по усилению т. Рокоссовского, о чем мы конкретно узнаем в недалеком будущем.

– Вот я бы и просил командующих и членов Военных советов высказать свои суждения по поставленным мною вопросам, – закончил свое выступление A. M. Василевский.

Первым взял слово командующий Сталинградским фронтом А. И. Еременко. Вначале он остановился на анализе и оценке немецких войск перед фронтом и высказал свои суждения о возможных их действиях в ближайшие дни. Он считал, что… (Здесь дается положение на Котельниковском направлении, их группировка, подход из глубины, возможные сроки готовности к решительным действиям, а также несколько слов о предполагаемых действиях Паулюса…)

Затем А. И. Еременко остановился на оценке состояния войск 51-й армии, 4-го кав. корпуса, 4-го мех. корпуса. Из его выступления явствовало… (Дается положение Шапкина, его боеспособность, положение и боеспособность дивизии Труфанова, кратко о Вольском.)

Упомянул он также и о Тормосинском направлении и высказал свои предположения о возможном ходе развития событий на этом участке, подчеркнув при этом необходимость скорейшей ликвидации плацдарма противника у Рычковского, и вообще о необходимости наведения порядка на стыке трех фронтов в этом районе.

В заключение он попросил Василевского усилить войска фронта в ближайшие же дни в первую очередь танками, свежими дивизиями, немедленно дать пополнение фронту личным составом, а также танками и самолетами.

Выступивший вслед за ком фронта Н. С. Хрущев поддержал командующего и в свою очередь также подчеркнул всю угрозу, нависавшую с юга, и высказал в связи с этим предложения о необходимости кардинальных мер по усилению левого крыла фронта.

A. M. Василевский слушал молча, записывая что-то в свой блокнот и только изредка перебивал выступающих уточняющими вопросами. По выражению лица и его тону было трудно определить его отношение к постановкам вопросов командованием Сталинградского фронта, но мне казалось, что он никак не может не придать значения хорошо аргументированным выступлениям командующего и члена Военного совета, в которых с глубокой силой убежденности давались перспективы наиболее вероятного развития хода событий.

Затем выступил командующий Донским фронтом К. К. Рокоссовский. После анализа обстановки и оценки возможностей окруженного Паулюса и состояния войск фронта, также достаточно обескровленных в результате многодневных боев, он изложил свои выводы и вытекавшие из них предложения.

Кратко они сводились к следующему. Окруженные войска оказывают упорное сопротивление, как говорил здесь т. Василевский, опираясь на наши оборонительные рубежи, и отражают наши атаки хорошо организованным огнем. Очевидно, запасы боеприпасов у них еще достаточные, а явных признаков упадка и разложения пока не отмечается. По показаниям пленных и перебежчиков, которых, кстати сказать, не так уж и много, окруженные верят в то, что их обязательно выручат, и что фюрер принимает все меры к их освобождению. Это помогает пропаганде противника поддерживать боевой дух у личного состава, и поэтому он проявляет достаточную стойкость. Какого-либо ослабления немецкой группировки против Донского фронта, в связи с предполагаемой подготовкой прорыва Паулюса на юг или юго-запад, не отмечается. Перед нами все те же дивизии, приводимые в порядок, очевидно, за счет каких-то внутренних ресурсов противника.

– Нам совершенно понятно стремление Ставки как можно скорее расправиться с окруженной группировкой, – продолжал К. Рокоссовский. – Однако наличными силами, при крайне мизерных запасах боеприпасов, скажем прямо, это не под силу. Нужно усилить нас свежими войсками, накопить боеприпасы и уже после этого приступать к решительному уничтожению врага.

Он также разделил мнение А. Еременко о необходимости наведения порядка на стыке фронтов и в первую очередь разобраться с войсками Юго-Западного фронта, которые до сих пор находятся рядом с нами, решают одни и те же задачи, что и мы, а продолжают подчиняться Н. Ватутину, удаленному от нас и решающем, в данное время, совершенно другие задачи. Конкретно шла речь о левом фланге 5-й танковой армии, действовавшей на внешнем фронте окружения непосредственно по западным берегам Дона, о 21-й армии, действовавшей на правом фланге Донского фронта против окруженной группировки…

После этих выступлений еще долго продолжалось обсуждение выдвинутых командующими предложений и просьб и уточнение ряда вопросов. Эта часть совещания постепенно вылилась в непринужденную беседу, в которой все ее участники отстаивали свои точки зрения.

– Ну, так разрешите подвести некоторые предварительные итоги нашей встречи, – прерывая затянувшиеся разговоры, сказал А. Василевский.

Смысл его выступления сводился к тому, что он разделяет ряд высказанных здесь опасений и предложений, и что он сегодня же будет докладывать Ставке результаты совещания и сложившиеся здесь точки зрения Военных советов фронтов.

– Думаю, что мне удастся уже сегодня ночью или в крайнем случае завтра утром ориентировать командующих о принятых Ставкой решениях, – заключил А. Василевский, – а теперь, пожалуй, пора и по домам, сказал он, посмотрев на часы. На столе вновь зашуршали складываемые карты и задвигались с шумом табуретки.

– Александр Михайлович, – громко обратился к нему и остальным участникам совещания А. Еременко, – вы как хотите, а без обеда мы вас не отпустим. Путь у вас еще далекий, и к тому же не все время вам обедать у Константина Константиновича. Пора отведать и сталинградских харчей! – Присутствующие посматривали друг на друга, на часы и на Василевского и, судя по всему, против обеда не возражали. Почувствовав общее настроение, Александр Михайлович согласился и только попросил сделать все как можно быстрее и "ради бога" покороче, а мне шепнул – "прикажи, пожалуйста, покормить шоферов".

… Обед проходил обыденно, несколько торопливо, без всяких тостов, а разговоры велись вокруг вопросов, обсуждавшихся на только что закончившемся совещании…

Отказавшись от традиционного послеобеденного чая, гости, благодаря за внимание и за обед, несколько поспешно одевались и прощались… Я провожал уезжавших, но был приглашен к А. Василевскому (его генералом для особо важных поручений М. М. Потаповым). Около неубранного стола с ним беседовали Н. С. Хрущев и А. И. Еременко.

– Вот тут мы обсуждаем вопрос о 5-й Ударной армии. В случае если наши предложения о ее передаче Сталинградскому фронту будут Ставкой приняты, ей предстоят тяжелые дела на стыке двух фронтов, – начал, обращаясь ко мне, А. Василевский. – Штаб у нее еще не сколочен, да и командарм Цветаев, к которому у нас никаких претензий нет, не имеет еще достаточного боевого опыта этой войны. Вот мы и думаем предложить вам вступить в командование этой армией, временно, пока не освоится Цветаев. Конечно с оставлением вас в должности заместителя комфронта. Каково ваше мнение на этот счет?

Предложение это было совершенно неожиданным для меня, однако, немного подумав, я дал согласие, высказав только опасение, что как бы это не обидело т. Цветаева, бывшего в свои годы преподавателем в академии, когда я там учился, и человека значительно старше меня по возрасту и по службе в армии.

Н. С. Хрущев на мои опасения заметил, что это нужно для дела, что Цветаев должен понять смысл этой временной перестановки и что, наконец, у меня найдется достаточно такта, чтобы не унизить и не обидеть этого заслуженного и пожилого генерала. А. Еременко полностью разделил высказанное Никитой Сергеевичем, и мне осталось только заверить их в том, что сделаю все от меня зависящее, командуя этой армией».

А 8 декабря 1942 г. Ставка ВГК отдаст соответствующий приказ:

«1. Образовать с 9 декабря 1942 г. в составе Сталинградского фронта 5-ю ударную армию, включив в нее 4 гв. сд, 258, 300, 315, 87-ю стрелковые дивизии, 4-й механизированный корпус, 7-й и 23-й танковые корпуса и 3-й гвардейский кк.

2. Установить между Сталинградским и Юго-Западным фронтами разграничительную линию: Старо-Максимовский, Тормосин, Апанаскино – все включительно для Сталинградского фронта. Разграничительную линию между 5-й ударной и 51-й армиями установить: для 5-й уд. армии – Ивановка (восточнее Громославки), (иск.) Верхне-Курмоярская и далее по реке Дон до Константиновской.