Забытый полководец. Генерал армии Попов Смыслов Олег
– Сталин разрешил прекратить наступление на Идрицу, – уведомил меня Попов. – Разрешил перегруппировать 10-ю гвардейскую армию к центру для совместного с 22-й армией наступления на Опочку. На перегруппировку гвардейской армии и подготовку к наступлению дается неделя сроку…».
Принимая армию, генерал Казаков поблагодарил командующего фронтом за доверие и попросил только об одном: «… не производить у нас никаких смен руководящего состава, а начальником штаба назначить хорошо известного мне по работе в управлении фронта генерал-майора Николая Павловича Сидельникова.
– Быть по сему, – согласился М. М. Попов».
И, нужно сказать, новый командующий 10-й гвардейской армией достаточно энергично взялся перегруппировывать свои войска к Новосокольникам: «10-я гвардейская армия включала в себя девять дивизий, объединенных тремя корпусными управлениями. Она сложилась в основном из соединений Западного фронта. Все соединения имели сработавшиеся штабы. Армейский штаб был тоже многоопытен, он создавался на базе штаба 30-й армии, отличившейся в контрнаступлении под Москвой. Январскую неудачу гвардейцев следовало рассматривать лишь как частность, не характерную для них.
В двадцатых числах января развернулась подготовка к новой операции, и с этого, по существу, началось мое командование 10-й гвардейской армией, службой в которой я горжусь до сих пор.
Первые два дня с момента приезда сюда я всецело занимался организационными вопросами. Их была уйма. Состав армии значительно изменился: от нас изымались 171, 207 и 312-я стрелковые дивизии, а вместо них нам передавались 7-я гвардейская дивизия из резерва фронта и 119-я гвардейская из 22-й армии. После этого армия становилась однороднее: все стрелковые соединения – гвардейские. В то же время к нам поступило пополнение в виде маршевых рот; командующий обязан был позаботиться и о нем – о его приеме, правильном распределении. Много хлопот доставляли подвоз боеприпасов, накопление горючего.
Днем 25 января вместе с другими командармами меня пригласил М. М. Попов для ознакомления с замыслом новой операции. Как известно, в это время войска Ленинградского и Волховского фронтов продолжали наступление. В этой обстановке очень важно было максимально активизироваться и нам. 2-му Прибалтийскому фронту предстояло разгромить новосокольническую группировку противника и главными силами трех армий выдвинуться восточнее озер Ущо, Але, Большой Вяз. Таким маневром, обойдя Пустошку и Идрипу, мы получали возможность развить наступление на Опочку, где местность более доступна.
10-я гвардейская армия выполняла в этой операции главную задачу и потому усиливалась еще двумя стрелковыми корпусами двухдивизионного состава, 29-й и 78-й танковыми бригадами и тремя отдельными танковыми полками, 2-м артиллерийским корпусом, 6-й гвардейской противотанковой бригадой, одной бригадой и четырьмя отдельными полками гвардейских минометов. Всего в армии насчитывалось теперь четырнадцать стрелковых дивизий, шесть специальных соединений, не считая отдельных частей. Большинство соединений было неплохо укомплектовано.
Директива, полученная вечером 25 января, конкретизировала указания командующего фронтом. В качестве ближайшей задачи для 10-й гвардейской армии ставилось: прорвать вражескую оборону на участке Шишерино, Антоново (южнее шоссе Новосокольники – Маево) и выйти на рубеж совхоз Минкино, Яковцево, Ситьково, Руново.
Удаленность этого рубежа от переднего края неприятельской обороны составляла 35–40 километров. Южнее Насвы навстречу нам планировалось наступление нескольких дивизий 22-й армии, а на Маево нацеливалась 6-я гвардейская армия.
На перегруппировку войск и все другие работы по подготовке к наступлению нам давалось только пять-шесть суток. Справиться в такой срок было не просто. Ведь большинству соединений предстояли перемещения на 50–70 километров».
Перед началом очередного наступления командующий 10-й гвардейской армией прибыл на свой наблюдательный пункт: «Поспел туда до начала артподготовки. Одновременно заговорили орудия и в полосе левого соседа – 6-й гвардейской армии. Наше артиллерийское превосходство сказалось быстро. Неприятель понес серьезные потери в живой силе и технике. Его огневые средства были надежно подавлены. Особой похвалы заслуживала контрбатарейная группа. Командовал ею полковник Касперский, имевший в своем распоряжении около 200 стволов калибра 152 и 122 мм. За три огневых удара на каждую вражескую батарею обрушилось в среднем по 150–160 снарядов, и они замолчали. Такой эффектной контрбатарейной стрельбы мне не случалось видеть ни до, ни после этой операции. В последующие дни наступления наши войска захватили 135 орудий – практически всю артиллерию врага в полосе 10-й армии.
31 января лучшего результата добились 30-я и 85-я дивизии 15-го гвардейского стрелкового корпуса. Они продвинулись на шесть километров и вышли к шоссейной дороге Новосокольники – Маево. Несколько медленнее наступали 7-й и 19-й гвардейские стрелковые корпуса, но первая позиция неприятельской обороны оказалась прорванной и там.
К исходу третьего дня операции 15-й корпус достиг второй оборонительной полосы и на ряде участков выбил с нее гитлеровцев. Левый же фланг продолжал отставать. Это в значительной мере объяснялось тем, что войска соседней 6-й гвардейской армии не смогли продвинуться вперед.
Особенно неблагоприятно сказалось это на действиях 19-го гвардейского стрелкового корпуса. Его левофланговые части вместо удара строго на север вынуждены были все больше разворачиваться в западном направлении.
7 февраля 29-я гвардейская стрелковая дивизия под командованием энергичного генерал-майора А. Т. Стученко, развивая успех первого эшелона 15-го корпуса, совершила рывок навстречу правому соседу – 22-й армии и соединилась с ее передовыми частями, овладев совхозом Минькино. Согласованные действия 22-й и 10-й гвардейской армий заставили противника поспешно очистить Новосокольнический выступ. Главные силы нашей армии вышли севернее дороги Новосокольники – Маево, выполнив, таким образом, свою ближайшую задачу.
На этом следовало бы прервать операцию и приступить к подготовке новой: действия по прежнему плану становились бесперспективными.
К этому же времени закончилось наступление войск Ленинградского и Волховского фронтов. Следовательно, отпала одна из главных целей операции 2-го Прибалтийского – сковать силы 16-й немецкой армии.
Тем не менее командующий фронтом настойчиво требовал от нас продолжать наступление. Оно было прекращено лишь 16 февраля. Тогда всем уже стало ясно, что 10-я гвардейская в одиночку не сможет добиться крупных оперативных результатов».
Только в ходе февральского наступления было уничтожено до четырех фашистских дивизий, однако явного успеха не было. Об этом подчеркнет в своих мемуарах Леонид Михайлович Сандалов: «17 февраля, когда наступление главной группировки нашего фронта совсем иссякло, мы неожиданно получили приказание Ставки готовить армии левого крыла фронта к новому наступлению на Идрипу, Резекне. Вспомогательные удары, как прежде, надлежало готовить на Остров и Опочку. На себежском направлении, примыкающем с юга к идрицкому, планировалось наступление двух армий правого крыла 1-го Прибалтийского фронта.
На другой день для планирования взаимодействия межфронтовой операции на наш фронтовой КП прибыло командование соседнего фронта во главе с И. Х. Баграмяном. Мы уточнили намеченные для каждой армии задачи, в каких направлениях они будут наступать главными силами. Определили ориентировочно начать операцию 28 февраля.
Надо откровенно признаться, что командование обоих фронтов без особого оптимизма занималось подготовкой этой операции. Особенно это касалось нашего фронта – сказывалось то, что на идрицком направлении нам долго не удавалось достичь необходимого успеха.
– Во время только что проведенной операции мы израсходовали большую часть боеприпасов и горючего, численность личного состава в дивизиях уменьшилась до трех с половиной и даже до трех тысяч человек, – говорил М. М. Попов. – Исправных танков и грузовых автомобилей осталось мало. К тому же начинается весенняя распутица. А нам снова предстоит наступать на Идрицу… (…)
В конечном счете значительное продвижение соединений Ленинградского фронта в направлении на Псков и Остров и настойчивость в наступлении нашего фронта на Идрицу вынудили немецкое командование отвести свои войска. Решающую роль в этом сыграла угроза окружения, нависавшая над 16-й немецкой армией.
Должен сказать, что разведка нашего фронта вскрыла отход вражеских войск с запозданием. Это явилось одной из причин, помешавших нашему фронту воспрепятствовать организованному отходу противника на заранее созданные оборонительные рубежи. Анализируя допущенный просчет, я пришел к выводу, что разведуправление фронта и штаб в целом за массой мероприятий по организации в войсках тактической разведки ослабили внимание к вопросам разведки в оперативном масштабе, что не позволило точно и своевременно раскрыть замысел вражеского командования о таком маневре, как отход крупной группировки. Это было тяжелым уроком, который все мы, генералы и офицеры штаба фронта, глубоко прочувствовали. Особенно сильно переживал неудачу начальник разведуправления полковник Маслов. К чести Михаила Степановича следует подчеркнуть, что позже в его служебной деятельности подобных ошибок не было.
Преследующие противника соединения нашего фронта были остановлены восточнее городов Остров, Пустошка. Для объективной оценки событий тех дней следует отметить, что сил, необходимых для успешных действий по прорыву обороны противника и преодолению его сопротивления, у нас тогда не было.
Однако частные неудачи, о которых сказано выше, не должны заслонять главного: упорное продвижение войск наших трех фронтов не только освободило Ленинград от блокады, но и основательно подорвало силы стратегической группировки вражеских войск на северо-западе».
В середине февраля 1944-го Ставка ВГК расформировала Волховский фронт и 2-му Прибалтийскому была передана его 1-я ударная армия. А 29 февраля 26-я стрелковая дивизия этой армии освободила от немцев родной город Маркиана Михайловича Попова – Новоржев. Только двадцать лет спустя он расскажет об этом так: «Мне довелось побывать в Новоржеве вскоре после его освобождения, куда я проехал через Воронкову Ниву, к этому времени занятую нашими войсками и далее через Оршу.
Оставив машину за искалеченным собором, я пешком прошел по главной улице города абсолютно разрушенной и неузнаваемой. С трудом в нагромождении битого кирпича и камня угадывались знакомые с детства здания.
Вот лежит в руинах наше бывшее Высшее начальное училище, а после Октябрьской революции, школа 2-й ступени, а вот развалины большого и красивого особняка, называвшимся в прошлом всеми новоржевцами "Львовским" домом, так как он принадлежал Львову, крупнейшему помещику и предводителю дворянства Новоржевского уезда. После революции в нем размещались сперва уездные, а затем районные партийные и советские руководящие органы.
Совсем нетрудно было убедиться, что эти руины и развалины отнюдь не результат бомбежки и артиллерийского обстрела. Нет, это, конечно, дело рук опытного варвара-подрывника.
Добрались до площади, где когда-то было пожарное депо с высокой каланчой, на котором побывало много мальчишек, сверстников тех далеких дней, пользуясь знакомством с дежурными пожарниками. И здесь только груды камня, и остовы сгоревших домов, и одинокие трубы на пепелищах.
Далее идти становилось опасным, потому что немцы держали центр города под непрерывным огнем со стороны Бородино и Рубачево. Мы свернули направо и по таким же разбитым и сожженным улицам, вернее по оставшимся от них следам, добрались до больницы, по какому-то случаю разрушенной меньше, чем другие здания города.
Лежавший в руинах Новоржев как будто вымер. Только изредка встречались люди с изможденными и измученными лицами. Изредка попадались и знакомые, фамилии которых память, к сожалению, не сохранила. Они подробно рассказывали о всех пережитых ими ужасах за все эти черные годы немецко-фашистской оккупации.
Я, воевавший с первых дней войны, повидал уже много разрушенных городов и ко многому успел привыкнуть. И тем не менее развалины и руины родного города производили тяжелое и потрясающее впечатление».
В конце февраля на КП 2-го Прибалтийского фронта Спичино прибыл для координации действий фронтов (1-го и 2-го Прибалтийских) представитель Ставки ВГК Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко. В качестве начальника штаба его сопровождал генерал СМ. Штеменю. Генерал армии М. М. Попов создал для них максимально возможные в тех условиях удобства. Им была отведена хата с вырытыми возле нее щелями. А 1 марта после артиллерийской подготовки войска генералов И. Х. Баграмяна и М. М. Попова перешли в наступление.
Называя результаты первого дня боев неудовлетворительными, СМ. Штеменко поясняет: «Весь этот день мы находились на фронтовом НП и своими глазами видели, как яростно оборонялись немцы, насколько плотным оказался их артиллерийский и пулеметный огонь. Он буквально не давал ходу нашей пехоте.
На 1 – м Прибалтийском вначале было наметился некоторый успех, но дальнейшего развития он тоже не получил. Допросом захваченных пленных удалось установить, что противник знал о нашем наступлении и готовился к нему. Систему огня он организовал с учетом наших ударов и многое сумел скрыть от глаз советской разведки. В ходе артподготовки нам не удалось надежно подавить неприятельскую оборону. Не выручила пехоту и авиация, действия которой ограничивала плохая погода. На следующий день повторные наши удары тоже оказались малоэффективными.
Продолжать наступление не было смысла, и его временно прекратили. Нужно было до конца выявить причины неудач и подумать, как лучше организовать дело в будущем. С этой целью утром 3 марта опять все собрались на КП 2-го Прибалтийского фронта.
Работали долго и пришли к общему выводу: прорыв очень сильной обороны противника на идрицком направлении не может дать желаемого и скорого результата без большого перевеса над противником в силах и средствах. Здесь были неизбежны значительные потери и огромный расход боеприпасов. Разведка доложила о переброске неприятелем в район Идрицы еще трех пехотных и одной танковой дивизий.
Решено было отсрочить операцию на 8—10 дней. За это время предполагалось пополнить войска, поднакопить боеприпасов и дождаться подхода 3-го кавалерийского корпуса, выделенного по нашей просьбе для 2-го Прибалтийского фронта.
Все сошлись также на том, что следует отказаться от прорыва на узком участке фронта в лоб идрицкой группировке. Целесообразнее, казалось, расширить фронт наступления, с тем чтобы выбрать более выгодное обходное направление севернее Идрицы. Свои соображения мы оформили в виде предложений, сопроводили конкретным планом действий и в тот же день направили в Ставку. Главный удар 2-го Прибалтийского фронта силами двух армий намечался севернее железной дороги Пустошка – Идрица прямо на запад. Сюда стягивались почти все силы и средства с второстепенных направлений. В частности, на стыке с Ленинградским фронтом оставлялись всего одна дивизия и одна бригада. Удар 1-го Прибалтийского фронта планировался вдоль той же железной дороги из района западнее Невеля и тоже силами двух армий.
Через несколько часов из Москвы последовал ответ. Нам предписывалось основной задачей считать выход главными силами 2-го Прибалтийского фронта на левый берег реки Великая севернее Идрицы и разгром общими усилиями двух фронтов идрицкой группировки противника. Ни в коем случае не разрешалось ослаблять стык с Ленинградским фронтом. За 1-м Прибалтийским фронтом оставался по-прежнему удар на Себеж.
Ставка, следовательно, опять привлекала наше внимание главным образом к району Идрицы.
С. К. Тимошенко оказался в очень деликатном положении. Ему было известно, что Военный совет 2-го Прибалтийского фронта еще в январе 1944 года высказался против сосредоточения усилий на идрицком направлении. Доказывалось, что операция здесь не имеет перспектив вследствие плотной группировки войск противника, подвижности его резервов, особенностей местности и ряда других обстоятельств. Военным советом фронта предлагался менее глубокий удар на Новоржев, где можно было затем объединить усилия нескольких армий. И. В. Сталин с этим тогда согласился. Прошло более месяца. Обстановка изменилась. Но мнение у командующего и ряда других руководящих работников фронта осталось прежним. С. К. Тимошенко не мог не считаться с этим, тем более что он сам в какой-то мере солидаризировался с ними на совещании 3 марта. И в то же время ему, как представителю Ставки, надлежало неукоснительно проводить в жизнь ее требования.
Имелась и другого рода сложность. Некоторые командующие армиями долгое время находились в плену предвзятой идеи, будто противник неизбежно сам отойдет за реку Великая. А раз так, зачем губить людей и тратить снаряды? Не лучше ли подождать с наступлением?»
Как свидетельствует командующий 10-й гвардейской армией М. И. Казаков, «в ходе новой операции 2-му Прибалтийскому фронту во взаимодействии с левым крылом Ленинградского фронта надлежало разгромить островскую группировку врага. В дальнейшем 10-я гвардейская армия должна была наступать на Валгу и владеть железной дорогой Рига – Остров.
Началась перегруппировка».
Отметим лишь, что расформирование Волховского фронта в феврале 1944-го, по предложению командующего Ленинградским фронтом Л. А. Говорова (в интересах единства управления войсками на псковском направлении) впоследствии оказалось ошибкой. Очень скоро реальные события потребовали создать 3-й Прибалтийский фронт и примерно на том же участке…
Генерал М. И. Казаков в мемуарах отмечает, как из Кашина перед ним «открылись пушкинские места. По своей красоте они изумительны. Но и их мы рассматривали тогда лишь с военной точки зрения. Наше внимание сразу приковала важная топографическая деталь: на картах масштаба 200 000 и 100 000 горизонталь у надписи "Пушкинские Горы" была отмечена цифрой "160". На этой же горизонтали лежали и Вороничи и Михайловское, а рубеж, занятый 1-й ударной армией, не подымался выше отметки 60–80.
Оборону врага хорошо маскировали большие хвойные леса. Нас же он видел как на ладони. С занятых немцами высот просматривались не только боевые порядки наших передовых частей, но и наши вторые эшелоны, даже тылы местами на 20–30 километров.
При всем том в районе Пушкинских Гор гитлеровцы располагали крупной артиллерийской группировкой.
Дальнейшее, более углубленное изучение плацдарма и подходов к нему окончательно убедило меня, что он не годится для большого наступления. К такому же выводу пришел и новый командующий 1 – й ударной армией генерал-лейтенант Н. Е. Чибисов, перемещенный на эту должность из 3-й ударной. Вместе мы доложили свои соображения генералу армии М. М. Попову, но он ждал от нас совсем другого.
– Что же вы предлагаете? – раздраженно спросил Маркиан Михайлович. – Не проводить операцию?»
10 марта 1944 г. наступление возобновилось. Несмотря на его энергичность, результаты снова оказались малоутешительными. Генерал Штеменко свидетельствует: «Результатом были лишь две вмятины в обороне противника – одна в 25, другая в 20 километров по фронту и по 7–9 километров в глубину.
18 марта с утра С. К. Тимошенко еще раз созвал совещание командующих фронтами, членов военных советов и начальников штабов. Проходило оно на командном пункте Н. Е. Чибисова, в 3-й ударной армии, на стыке двух фронтов, 1-й Прибалтийский представляли И. Х. Баграмян, Д. С. Леонов и В. В. Курасов, от 2-го Прибалтийского присутствовали М. М. Попов, Н. А. Булганин и Л. М. Сандалов. Предстояло обсудить содержание итогового доклада в Ставку и договориться о плане дальнейших действий.
По поручению маршала я сделал краткую информацию о положении на фронтах (больше, как говорят, для порядка, ибо обстановку все прекрасно знали и без того), а затем доложил соображения на будущее, по которым Семен Константинович хотел выслушать мнение фронтового руководства. Высказались оба командующих. В принципе их взгляды не расходились с нашими. Да иначе и быть не могло – ведь мы не раз обменивались мнениями, так сказать, в рабочем порядке. Дело свелось главным образом к уточнению отдельных деталей и дополнительным просьбам, удовлетворить которые могла только Ставка.
После этого Курасов, Сандалов и я ушли в другую хату и сели за донесение И. В. Сталину. Часа через два оно было готово. Зачитали его вслух и подписали.
Верховному Главнокомандующему докладывалось о скромных результатах наступления и наших потерях. Достаточно подробно излагались причины постигшей нас неудачи. При этом указывалось, в частности, что на идрицкое направление противник сумел перебросить с Ленинградского фронта 24-ю пехотную, 28-ю легкопехотную и 12-ю танковую дивизии, а с других участков Прибалтийских фронтов – 132, 290 и 83-ю пехотные дивизии. Не скрывалось и то, что в сложных условиях Прибалтики требовались более тщательная подготовка к наступлению и несколько лучшая организация боя. Для подготовки новой операции на том же идрицком направлении у Ставки испрашивался месячный срок. В числе других просьб наиболее существенными были две: пополнить фронты боеприпасами и довести численность дивизий до пяти-шести тысяч человек».
Командир 182-й стрелковой дивизии В. М. Шатилов вспоминает: «Во второй половине марта на нашем фронте развернулась активная подготовка к наступательной операции. Войска выходили на исходные рубежи, создавались ударные группировки. Артиллерия занимала огневые позиции, танки сосредоточивались на главном направлении, строились новые наблюдательные пункты для оперативных групп. Офицеры проводили тщательную рекогносцировку переднего края противника.
Командующий фронтом генерал армии М. М. Попов объезжал один за другим корпуса и дивизии. Беседовал с офицерами, расспрашивал о противнике, о состоянии наших войск, давал советы и указания. С ним мы делились буквально всем. Очень энергичный, всегда подтянутый, доброжелательный, М. М. Попов любил и уважал подчиненных.
Главные события происходили в то время на других участках советско-германского фронта, но и на Северо-Западном тоже усердно готовились к наступлению.
Задачу нашего фронта генерал армии Попов видел в том, чтобы прорвать сильно укрепленный рубеж обороны врага на берегу реки Великая и, не давая противнику передышки, разгромить ближайшие его резервы, наступая в направлении Карсава, Резекне.
Войск и боевой техники для проведения этой операции было явно недостаточно. Плохо было с боеприпасами. К сожалению, Ставка не имела возможности в сложившейся тогда общей обстановке на фронтах выделить в распоряжение нашего фронта необходимые силы и средства, особенно танковые соединения. Все свои резервы и технику Ставка направляла на главные направления. Генерал армии Попов об этом знал и надеялся имеющимися силами добиться успеха.
Открывая заседание Военного совета фронта, на которое были приглашены командующие армиями, командиры корпусов и дивизий, командующие артиллерией, генерал армии Попов предупредил, что операция предстоит очень сложная. Левый берег реки Великая сильно укреплен. Враг готовил линию "Пантера" тщательно. Построены дзоты, бункера соединены глубокими траншеями и ходами сообщения. Все оборонительные сооружения тщательно замаскированы. Ни одного дерева не было срублено. Немецкие солдаты настроены драться весьма воинственно…
Докладывали командиры дивизий по порядку расположения своих соединений – слева направо. Мне пришлось докладывать вторым. Начал с изложения характера обороны противника.
– На первой позиции путем тщательного наблюдения разведки, а также по сообщениям пленных, в полосе наступления обнаружено 18 бункеров, связанных между собой траншеями полного профиля с пулеметными площадками.
Попов прервал мой доклад и обратился к командующему армией:
– Почему об этих бункерах неизвестно мне?
– Требуется уточнение. Там очень много естественных холмов, и их можно принять за замаскированные бункера.
– А ваше мнение? – обратился ко мне Попов.
– Я докладываю о проверенных фактах.
Попов приказал командующему артиллерией фронта генерал-лейтенанту П. Н. Ничкову:
– Петр Никитич! Завтра уточните и доложите!
Меня этот разговор не испугал, а наоборот, обрадовал. Появилась надежда получить дополнительные орудия для разрушения бункеров».
Однако и «апрельское наступление в Прибалтике с рубежа реки Нарвы и восточных подступов к Пскову, Острову, Идрице, Полоцку и Витебску снова оказалось малорезультативным. Фронты продвинулись незначительно, и поражения противнику, на которое мы рассчитывали, нанести не удалось. На всех действовавших здесь фронтах установилась пауза. Длилась она до июля 1944 года. За это время вопрос о разгроме прибалтийской группировки противника, а также об изоляции всей группы армий "Север" от Восточной Пруссии был рассмотрен в Генштабе заново», – отмечает СМ. Штеменко.
Генерал Сандалов дополняет начальника Оперативного управления Генштаба так: «В последних числах марта и в начале апреля наш и Ленинградский фронты предприняли несколько частных наступательных операций. Противник, занимавший мощную систему оборонительных сооружений, сопротивлялся искусно и с большим упорством. Достичь решительных успехов наши войска не смогли.
При такой обстановке командованию Ленинградского фронта управлять своими многочисленными армиями, растянувшимися на огромном пространстве (на правом крыле – перед войсками Финляндии, а в центре и на левом крыле, от Финского залива до Острова, – против немецко-фашистских войск группы армий "Север"), становилось день от дня труднее. И Ставка по предложению Генерального штаба решила создать в полосе бывшего Волховского фронта новый фронт, передав ему армии левого крыла Ленинградского фронта.
20 апреля был образован 3-й Прибалтийский фронт. В командование им вступил генерал армии И. И. Масленников, а начальником штаба стал хорошо знакомый мне генерал-лейтенант В. Р. Вашкевич.
На нашем фронте к этому времени тоже произошли изменения в командовании. Генерал М. М. Попов, при котором войска фронта испытали ряд неудач, был освобожден от должности. На его место Ставка назначила генерала армии А. И. Еременко…»
В автобиографии Маркиана Михайловича о своем освобождении от должности только и всего: «В октябре того же года с управлением фронта был переброшен на Великолукское направление, где командовал 2-м Прибалтийским фронтом. Фронт провел рад наступательных операций, не получивших, однако, завершения. За ряд допущенных ошибок с должности Комфронта был снят, снижен в звании до генерал-полковника (с генерала армии) и был назначен начальником штаба Ленинградского фронта в апреле 1944 года».
«Пожертвовав двумя-тремя дивизиями»
В постановлении Государственного Комитета Обороны № 5689сс от 20 апреля 1944 г. «О недостатках в работе командования 2-го Прибалтийского фронта» говорилось:
«2-й Прибалтийский фронт под командованием генерала армии Попова М. М. за полгода своего существования с 12 октября 1943 года по 12 апреля 1944 года провел 14 армейских и фронтовых операций.
Все проведенные за эти полгода операции, несмотря на превосходство в силах над противником и затрату на них большого количества боеприпасов, существенных результатов не дали и 2-й Прибалтийский фронт задач, поставленных перед ним Ставкой Верховного Главнокомандования, не выполнил.
Операция по преследованию противника, отходившего со Старо-Русского направления, в результате успешного наступления войск соседнего Ленинградского фронта, также была проведена неудовлетворительно. Отход противника своевременно обнаружен не был, соприкосновение с ним было утеряно, преследование велось вяло и медленно, что дало противнику возможность отходить планомерно, вывести свою технику, живую силу и закрепиться на заранее подготовленном рубеже.
Такое положение на 2-м Прибалтийском фронте явилось результатом неудовлетворительного руководства фронтом со стороны командующего фронтом генерала армии Попова и члена Военного совета фронта генерал-лейтенанта Булганина.
Генерал армии Попов и генерал-лейтенант Булганин не справились с руководством фронтом.
Командование фронтом, и в первую очередь командующий фронтом генерал армии Попов, не организует тщательной разведки противника. Только этим объясняется неожиданный, для командования 2-м Прибалтийским фронтом, и беспрепятственный уход противника из Старая Русса и Новосокольники.
Командование фронтом не знает степени готовности и возможностей своих войск и вследствие этого неправильно определяет возможные сроки начала операций, что приводит к неоднократным изменениям этих сроков, или же операции начинаются при явной неподготовленности войск.
В работе артиллерии 2-го Прибалтийского фронта имеют место крупнейшие недочеты, аналогичные отмеченным в докладе комиссии по Западному фронту, утвержденном Постановлением ГКО от 12 апреля 1944 года за № 5606сс.
Командование 2-го Прибалтийского фронта зазналось, критически к своим недостаткам и ошибкам не относится и уроков из этих ошибок не извлекает. Правдиво о положении дел на фронте Ставке Верховного Главнокомандования не докладывало и не докладывает, а своими неправдивыми докладами и постановкой задач войскам, не соответствующих директивам Ставки, по существу, вводит Ставку в заблуждение.
Командование фронтом критики не терпит. Указания представителей Ставки и Генштаба на недостатки в работе командования фронтом встречает в штыки.
Исходя из вышеуказанного Государственный Комитет Обороны ПОСТАНОВЛЯЕТ:
1. Генерала армии Попова М. М. снять с должности командующего 2-м Прибалтийским фронтом, как не справившегося с командованием фронтом, и снизить его в звании до генерал-полковника.
2. Генерал-лейтенанта Булганина отстранить от должности члена Военного совета 2-го Прибалтийского фронта как не справившегося со своими обязанностями…»
О дальнейшей судьбе Маркиана Михайловича было указано в приказе Ставки ВГК № 220087, подписанном Сталиным и Антоновым в тот же день: «Генерал-полковнику Попову М. М. по сдаче фронта, в присутствии представителя Ставки генерал-полковника Штеменко, прибыть в распоряжение начальника Главного управления кадров НКО…»
Но вернемся к злосчастному постановлению ГКО, у которого, в сущности, было два автора. Один – Сталин, а второй – генерал армии Антонов.
Что и греха таить, именно А. И. Антонов, будучи начальником Оперативного управления, начиная с весенне-летней кампании 1943 г., принимал участие в разработке всех важных кампаний и стратегических операций Вооруженных Сил. А с мая 1943 г. под его непосредственным руководством, уже как 1-го заместителя начальника Генерального штаба, велась разработка летней кампании 1944 г.
Как мы помним, по плану Генштаба, а значит, плану Антонова, войскам 2-го Прибалтийского фронта предстояло сковать силы 16-й армии группы армий «Север» и не допустить переброски ее частей под Ленинград и Новгород. Далее фронту следовало нанести лобовой удар по Идрице, с выходом на Ригу. Однако М. М. Попов был категорически против сосредоточения усилий на Идрицком направлении. И трудно не согласиться с Антонином Александровичем, который разговаривал на эту тему с Маркианом Михайловичем, а потом написал: «Там были очень плотная оборона, подвижность резервов. Выполняя первую задачу, предложили, во избежание громадных потерь, менее глубокий удар на Новоржев, где можно было объединить усилия нескольких армий. И. В. Сталин с этим тогда согласился. Соединения фронта атаковали врага юго-западнее и севернее города Новосокольники. Девять дней и ночей не затихали бои, в результате которых захвачена была станция Насва, перерезана железнодорожная линия Новосокольники – Дно, и 18-я армия, блокировавшая Ленинград, не только лишилась помощи со стороны 16-й армии, но по этой дороге не могли поступать и подкрепления из резерва группы армий "Север".
Эти успехи способствовали наступательным действиям Ленинградского и Волховского фронтов, начатые 14 января, которые привели к ликвидации блокады города на Неве, и их войска, ломая сопротивление, устремились к Луге, а затем к Псковско-Островскому укрепленному району и Нарве.
29 января войска 2-го Прибалтийского фронта овладели крупным железнодорожным узлом и городом Новосокольники и продолжали бои в направлении Идрицы, однако в глубокий прорыв они не переросли, но создали реальную угрозу окружения левого крыла 16-й армии, где южнее Старой Руссы перешла в наступление и 1 – я ударная армия фронта. Поэтому германское командование предприняло отход на широком фронте своевременно, не замеченное частью войск 2-го Прибалтийского фронта. Запоздалое продвижение за отходящим врагом помешало энергичному преследованию и позволило ему занять заранее подготовленные рубежи.
В то же время по предложению первого заместителя начальника Генерального штаба генерала А. И. Антонова, Ставка предписала командованию фронта вернуться к ранее отвергнутому плану нанесения главного удара на Идрицу, с привлечением к этому уже и правого крыла 1 – го Прибалтийского фронта и вспомогательных ударов на Новоржев, Опочку и Остров.
После такого решения командующий фронтом М. М. Попов уже не находил взаимопонимания с Генеральным штабом (с Антоновым) и обязан был выполнить волю Ставки, хотя и отчетливо представлял себе, чего будут стоить эти бои. Они принесут ничем не оправданную гибель множества людей! Но не выполнить эту волю Ставки он не мог. Приказ – есть приказ!»
И это одна из причин совершенно несправедливого понижения Маркиана Михайловича. Он «столкнулся» и был не согласен с самим Антоновым, который в феврале 1945 г. стал начальником Генерального штаба.
Алексей Иннокентьевич был старше М. М. Попова на 8 лет. Сын капитана русской армии (татарин-кряшен) и домохозяйки польского происхождения. Окончил Санкт-Петербургскую гимназию, учился на физико-математическом факультете университета, прошел ускоренный курс обучения в Павловском военном училище. В чине прапорщика участвовал в Первой мировой войне. Был ранен в голову и награжден орденом Святой Анны. В Красной армии занимал исключительно штабные должности. Участвовал в Гражданской войне. В 1931-м окончил основной факультет Академии им. Фрунзе, а в 1933-м ее оперативный факультет.
По свидетельству очевидцев, обладал завидной усидчивостью и настойчивостью в учебе…
В Академии Генштаба Антонов проучился всего год, так как был назначен Ворошиловым начальником штаба Московского округа. С 1938-го по 1941-й он преподавал в Академии им. Фрунзе. Там же получил ученое звание доцента и воинское звание генерал-майора. С начала Великой Отечественной войны Антонов – начальник штаба ряда фронтов, а с декабря 1942 г. в Генштабе (до него начальники Оперативного управления сменялись 7 раз). Несколько месяцев 1943-го находился в распоряжении 18-го отдельного стрелкового корпуса в качестве представителя Ставки, а после возвращения с фронта и первого доклада в Ставке стал бывать у Сталина по нескольку раз в день. Известно, что только кремлевский кабинет Сталина (за период с 1943 по 1945 г.) Антонов посещал не менее 238 раз. Это гораздо больше кого-либо из руководящего состава Красной армии и больше всех командующих фронтами за все время войны, вместе взятых.
По свидетельству генерала Штеменко, Антонов пользовался у Сталина большим авторитетом, его мнением по вопросу проведения стратегических операций Верховный главнокомандующий интересовался почти всегда и никогда не пренебрегал. Более того, Алексей Иннокентьевич проводил с вождем долгие часы, обсуждая положение на фронтах и планируя будущие операции. Он любил музыку, поэзию, театр, кино, живопись, много читал и т. д.
Казалось бы, что мешало такому умному и культурному генералу, как Антонов, найти общий язык с таким же умным и культурным генералом Поповым? Но все дело в том что, несмотря на некоторую схожесть, они были разными на этажах военной иерархии. Один был до мозга костей командиром, а другой до мозга костей штабным работником. Один командовал людьми в поле, а другой из генштабовского кабинета по карте. И как бы это ни обидно звучало, все было именно так.
Один – 1-й заместитель начальника Генерального штаба, незаменимый для Василевского и для Сталина. Другой – всего лишь командующий войсками фронта, дальше стереотрубы не видящий, уже пониженный однажды, затем прощенный, «случайно» отличившийся, на место которого всегда можно найти замену. Один был человечным, открытым, душевным, другой – скупым на поощрения и официально сухим. Словом, разные они были. И каждый считал себя правым на все сто процентов. Но только за одним стоял Сталин, а за другим не было никого!
Поэтому, когда они сошлись в споре, победил Антонов. И это не удивительно. Антонова считали человеком исключительным. В нем отмечали высокую эрудицию и военную культуру в особенности. Например, генерал Штеменко ни разу не видел Антонова «вышедшим из себя», вспылившим, обругавшим кого-то. Зато уравновешенность и задушевность Антонова сочетались с редкой твердостью и настойчивостью. Вот именно о твердость и настойчивость 1-го заместителя начальника Генштаба и споткнулся командующий войсками 2-го Прибалтийского фронта. Алексей Иннокентьевич не простил Попову выступления против его плана сосредоточения усилий на Идрицком направлении.
В связи с этим мнение Ф. Д. Свердлова, которое он изложил в своей книге «Неизвестное о советских полководцах», нельзя назвать верным: «ГКО в своем постановлении отметил недостатки М. М. Попова в руководстве войсками в этом случае. Ведя преследование, соединения фронта продвинулись на 110–160 километров, форсировали реку Великую, но дальше ввиду отсутствия достаточных резервов продвинуться не могли, хотя должны были вступить в восточную Латвию.
Ставка не простила М. М. Попову этой неудачи, считая, что он сам заранее должен был создать достаточные резервы».
Снятие с должности и понижение в звании до генерал-полковника Свердлов объясняет тем, что «Сталин хотел, чтобы из этого извлекли урок и другие командующие фронтами». Однако это было нечто другое, напоминающее личную месть вождя. Тем более, в армии никогда не наказывали и снятием с должности, и понижением в звании одновременно. Все это чисто сталинский почерк, всегда пренебрегающий законом.
Главный маршал артиллерии Н. Н. Воронов был представителем Ставки на 2-м Прибалтийском фронте, и вот что он пишет в своих мемуарах: «Мы понимали, почему враг здесь сопротивляется с отчаянным упорством: отсюда ближе всего к фашистской столице. Но этого никак не хотел учитывать Сталин. Он требовал и требовал продвижения вперед и в то же время более чем скромно помогал этим трудным фронтам. Все силы направлялись на южные фронты, гигантскими шагами продвигавшиеся на запад, и под Ленинград, где готовился сокрушительный удар по фашистским войскам – первый из серии сталинских ударов 1944 года.
Во время Городокской операции развернул активные действия и 2-й Прибалтийский фронт под командованием генерала М. М. Попова. К 7 января 1944 года его войска, развивая наступление, достигли очередного оборонительного рубежа противника, расположенного южнее железной дороги Новосокольники – Идрица. Однако все попытки преодолеть это новое препятствие были безуспешны. Продвижением в западном направлении фронт, безусловно, оказал немалую помощь своему левому соседу и в то же время отвлек внимание противника от Ленинградского и Волховского фронтов, где шла деятельная подготовка к наступательной операции, которая должна была снять блокаду с города Ленина и освободить от немецко-фашистских захватчиков Ленинградскую и Новгородскую области.
Ставка поставила перед командованием 2-го Прибалтийского фронта новую задачу: 12 января двумя армиями – 3-й ударной и 10-й гвардейской – прорвать оборону противника западнее Новосокольников, а 14 января начать наступление войсками 22-й армии севернее этого населенного пункта. Операция, развернувшаяся за двое суток до начала наступления под Ленинградом, имела главной целью отвлечь на себя основные силы 16-й немецкой армии и не допустить их переброски в район Ленинградского и Волховского фронтов.
Несмотря на то что командование фронта проявило много изобретательности в подготовке и проведении операции, противник все же сумел своей упорной обороной свести наше наступление к затяжным боям. Войскам 2-го Прибалтийского фронта удалось лишь овладеть станцией Насва и перерезать железную дорогу Новосоколышки – Дно. Враг вынужден был перебросить сюда дополнительно три свои дивизии, и только это позволило ему остановить продвижение наших войск.
Активные действия 2-го Прибалтийского фронта не только ввели в заблуждение противника, но и заставили его расходовать свои резервы на данном направлении. Таким образом, войска фронта оказали большое содействие успеху соседей справа».
В общем, даже представитель Ставки на 2-м Прибалтийском фронте главный маршал артиллерии Н. Н. Воронов каких-либо ошибок не увидел. Тогда в чем же дело?
Подполковник П. Г. Григоренко в 10-й гвардейской армии был назначен на должность заместителя начальника штаба по Вспомогательному пункту управления. Как выпускник двух академий (Военно-инженерной и Генштаба), всегда отличался умом и сообразительностью. К любому делу подходил в соответствии с полученным образованием. В его широко известной книге «В подполье можно встретить только крыс…» много страниц посвящено войне. Есть там и про неудачи 2-го Прибалтийского фронта. И вот свидетельство от первого лица: «Боевая деятельность 10 гв. армии, в период моего пребывания в ней (январь – февраль 1944), была действительно необычной. Прибыл я перед самым началом наступательной операции, которая, как я уже писал, полностью провалилась. После этого были проведены еще две операции, почти столь же неудачные. Убывал я на исходе еще одной операции (четвертая при мне), которая имела небольшой частный успех. Каждая из этих операций проводилась после перегруппировки на новое направление. Поэтому наступательные бои перемежались продолжительными маршами. Времени для отдыха не было. Да еще и погода. Ударит мороз, выдадут валенки, отберут ботинки – оттепель. И бредут воины армии в промокших тяжелых валенках по жиже, в которую превратились зимники. Никогда не забуду эти дороги и бредущих по ним измученных, подавленных, ко всему безразличных людей. Только раздадут ботинки, отберут валенки – ударят 20—30-градусные морозы. Затем снова валенки и распутица и т. д. Люди вымотаны до предела, простужены, а многие озноблены и обморожены. А тут еще эта странная осведомленность немцев.
Операции армии рассчитаны на внезапность. Фронт (2-й Прибалтийский, бывший Калининский) действует на второстепенном направлении. Поэтому у него нет ни боеприпасов на фронтовую наступательную операцию, ни необходимого пополнения. В подобных условиях другие фронты зарываются в землю и готовят войска к отражению возможного наступления противника. Маркиан Михайлович Попов – человек умный, предприимчивый, инициативный, избрал иной образ действий. Он посадил в оборону весь фронт… За исключением одной армии – 10-й гвардейской. Этой армии было отдано все поступающее пополнение, основная масса поступающих фронту боеприпасов. Предполагалось, что она, скрытно сосредоточившись на каком-то направлении, наносит внезапный удар с частной целью – нанести противнику потери, разорвать его оборону и развить успех в глубину, привлекая тем самым к этому району вражеские резервы. Потом армию незаметно оттянуть, сдав завоеванный рубеж соседям, и скрытно перебросить на новое направление.
Очевидно, что главное этого плана – внезапность перегруппировок и ударов 10-й гвардейской армии. Но именно внезапности у 10-й гв. армии и не получалось.
Накануне первой из намеченной серии наступательных операций немцы разбросали в исходном положении войск армии листовки:
– 10-я Гвардейская! Вы пришли сюда наступать? Ну что ж, пожалуйте, бриться! Завтра мы вас побреем!
И побрили. Единственный результат первой наступательной операции 10-й гв. армии – огромные потери.
Следующая операция тоже была предварена немецкими листовками, чуть измененного содержания:
– 10-я, ты сюда пожаловала? Ничего, побреем тебя и здесь! Попов приказал отложить эту операцию на сутки и в течение дня демонстрировать перегруппировку на другое направление. Результат получше. Потери несравненно меньше и небольшое продвижение вперед – от двух до восьми километров.
В исходном положении для третьей операции немцы снова встретили нас листовками. Среди личного состава возмущенные разговоры:
– Где-то в штабе сидит предатель.
В штабе армии разговоры те же, но пункт, где находится шпион, указывается более точно. Операторы почти в открытую говорят:
– Сведения утекают из булганинского окружения.
Таково, очевидно, мнение и командующего армии и фронта – Михаила Ильича Казакова и Маркиана Михайловича Попова.
Каждая операция готовилась примерно следующим порядком. Фронт шифром сообщал исходное положение для предстоящей операции и маршруты для движения из района сосредоточения в исходное положение. По этим данным штаб армии сразу же приступал к разработке плана перегруппировки. Одновременно командующий армией вызывался к командующему фронтом. С ним должен был ехать нач. штаба или один из двух его заместителей. При мне готовилось три операции. В первой ездил с командующим Малиновский, а я руководил разработкой плана перегруппировки. В остальных двух было необорот: я ездил с командующим, Малиновский занимался планом перегруппировки. У командующего войсками фронта, когда прибывали мы с командармом, собирались начальник штаба фронта, начальник оперативного управления, начальник разведки, командующий артиллерией фронта и командующий фронтовой авиацией – и прорабатывался разработанный штабом фронта план предстоящей операции армии. Когда проработка заканчивалась, если не было члена Военного совета фронта Булганина, который извещался о проработке заранее, но мог не прийти на нее, Маркиан Михайлович звонил ему и он либо приходил, заставив нас изрядно подождать, либо повелевал принести ему на подпись в его резиденцию. Во время первой моей поездки с командующим Булганин изволил повелеть принести ему. И мы с начальником оперуправления фронта выполнили эту миссию. Документы уже числились за мной. Я расписался за них сразу после проработки.
Процедура похода к Булганину впечатляющая. Совершив полукилометровый маршбросок, мы услышали приглушенное: "Стой!" Остановились. Из кустов вышел офицер в форме НКВД. В кустах угадывался другой или даже двое, державших, по-видимому, нас на прицеле.
– Удостоверение личности! – потребовал НКВДист, у которого в руках была какая-то бумажка. Он проверил удостоверения, сличив наши фамилии с написанным в бумажке.
– Следуйте за мной. Строго по моим следам. Отклоняться опасно. И мы пошли. Вскоре новое: "Стой!" и новая проверка документов.
Наш провожающий исчез.
– Проходите.
И проверяющий показал нам на дом. Эдакий передвижной дворец. Пошли. У входа еще одна проверка удостоверений. И, наконец, нас завели в приемную. Полковник, видимо, для поручений, указывая на стол у стены, распорядился:
– Развертывайте карты здесь!
В это время, вертя задочком, вошла девушка, видимо, из того булганинского гарема, о котором говорил весь фронт. Она мило улыбнулась и поставила на стол в центр поднос с печеньем и сахаром.
– Я здесь развертывать карты не имею права.
– А в чем дело?
– Сюда имеют доступ посторонние лица.
– Больше никто не зайдет! – И полковник прикрыл дверь.
– Вы для меня тоже посторонний. В этом доме я имею право показать план только члену Военного совета.
Полковник явно опешил. Начальник оперативного управления предупреждающе подмигивал, остерегая меня от скандала. Наконец, он сказал, как бы извиняясь перед полковником:
– Товарищ подполковник не знает вас в лицо, товарищ полковник! И обращаясь затем ко мне, произнес:
– Полковник – для поручений Военного совета!
Но останавливать меня было уже поздно. И я ответил генералу сдержанно, но твердо:
– Я и сам понял, кто это. Но полковника нет в списке допущенных к плану операции.
Вышел Булганин. Он был, как мне показалось, трезв, хотя о его постоянном пьянстве ходили буквально легенды. Я представился. Он приветливо поздоровался с нами обоими и произнес:
– Ну что ж, раскладывайте свои карты.
– Я не могу этого сделать, пока в помещении есть посторонние.
– Кто же здесь посторонний? – улыбнулся он.
– В списке допущенных к плану операции нет полковника.
– Ну я его допущу. Что, вам написать это?
– Нет, мне достаточно и вашего устного распоряжения. Я разверну карты и сделаю полный доклад, но по окончании этого обязан буду донести в Генштаб, что произошло разглашение плана операции.
– Ну, если такие строгости, не будем нарушать. Законы надо уважать всем. Даже и члену политбюро. – Он подчеркнул последнее слово.
– Оставьте нас одних, – обратился он к полковнику. И тот вышел.
Когда мы возвратились в домик к командующему, он встретил нас смехом. Меня он знал еще с Дальнего Востока и сейчас, смеясь, сказал:
– Ну, что, Дальневосточник, поучил нас, как относиться к законам? Звонил Булганин. Он, кажется, не очень доволен, но на словах хвалит.
Эта операция тоже была, по сути, безуспешной. В первый день продвинулись максимально около десяти километров. На второй и третий день успеха тоже не было. Но особенность… листовки, обращенные к 10-й гв. армии, появились только на второй день операции. Это, безусловно, указывало на утечку информации из окружения Булганина. Урок был учтен. Последняя при мне операция готовилась с особо строгим соблюдением тайны.
Во время проигрыша у Попова пришел Булганин – пьяный "до положения риз". Лицо сизо-красное, отечное, под глазами мешки. Подошел к Маркиану Михайловичу, сунул руку и свалился на стул рядом. А остальным не сделал даже общего поклона.
Командующий увидел подход булганинской своры в окно и закрыл карту и другие документы. Когда все улеглось, Попов сказал Булганину:
– Николай Иванович, попроси всех пришедших с тобой перебраться в приемную.
– Я не могу оставлять члена политбюро одного, – резко и с явным вызовом произнес громила в НКВДистской форме.
– Николай Иванович, я еще раз прошу. Я не могу продолжать работу, пока здесь будет хоть один посторонний.
– Вот вы как все заразились подозрительностью. Нужно же понять и товарища – начальника моей охраны. Он тоже имеет инструкции и не вправе их нарушать. Я ему дам распоряжение, а он сейчас же донесет, что я мешаю ему нести службу.
– Не знаю, не знаю, Николай Иванович, но я при посторонних рассматривать план операции не буду.
Они еще посперечелись немного. И в конце концов Булганин приказал всем своим выйти. Всю остальную часть проигрыша он продремал. В конце подписал все, не глядя.
Эта операция была самой успешной из упоминавшихся четырех. Продвинуться удалось более чем на тридцать километров и расширить фронт прорыва до двадцати километров. Был занят районный центр Калининской области – город Пустошка. Это положение, сложившееся на третий день операции – на 28 февраля 1944 года. Больше в этой операции я не участвовал, но знаю, что она развивалась еще и в глубину и по фронту».
С июля по декабрь 1943 г. членом Военного совета Брянского и 2-го Прибалтийских фронтов был широко известный Л. З. Мехлис (1889–1953). Складывается такое впечатление, что к молодому командующему фронтом Сталин специально назначал такого типа соглядатаев. На всякий случай.
Родившийся в еврейской семье, Лев Захарович закончил 6 классов еврейского коммерческого училища. В русской армии служил в чине фейерверкера (унтер-офицер в артиллерии). В Гражданскую войну – на политической работе в армии. С 1921 – го – управляющий административной инспекцией в Народном комиссариате рабоче-крестьянской инспекции в подчинении Сталина. С 1922 по 1926 г. – помощник секретаря Сталина и заведующий бюро секретариата ЦК. В 1926–1930 гг. учился на курсах при Коммунистической академии и в Институте красной профессуры. Затем – заведующий отделом печати ЦК, член редколлегии и главный редактор «Правды». В 1937–1940 гг. – заместитель наркома обороны и начальник Главного политуправления Красной армии. Армейский комиссар 1-го ранга (генерал армии). С 1942-го – представитель Ставки ВГК на Крымском фронте.
Находясь на этом посту, Мехлис занимался тем, что писал доносы на старших офицеров и генералов. Например, вот как он отзывался о командующем 44-й армией генерале Черняке: «Черняк. Безграмотный человек, не способный руководить армией. Его начштаба Рождественский – мальчишка, а не организатор войск. Можно диву даваться, чья рука представила Черняка к званию генерал-лейтенанта». С июля 1942 г. – член Военного совета 6-й армии, а затем член Военного совета ряда фронтов. В декабре 1942 г. ему присвоено звание генерал-лейтенанта, а в июле 1944-го – звание генерал-полковника.
Биограф Льва Захаровича Ю. Рубцов в книге о нем пишет: «Брюзжать, выражать недовольство, подчас вовсе без оснований для этого, было своего рода привычкой Льва Захаровича. Весьма возможно, таким образом он подчеркивал свою принципиальность, взыскательность, что эти качества присущи ему независимо от поворота его карьеры. Генерал армии Хрулев, начальник тыла Красной армии, немало повидавший со стороны Мехлиса несправедливости, вспоминал, как держали себя члены военных советов фронтов в случае каких-то недостатков в работе тыловых органов. Большинство из них, в том числе члены Политбюро ЦК партии Хрущев и Жданов, имевшие прямой выход на Сталина, не обращались к вождю по каждому поводу, а стремились разобраться в ситуации сами. Но вот двое – Булганин и Мехлис – отличались иными "талантами": зная, насколько болезненно Верховный реагирует на подобную информацию, не упускали случая первыми преподнести ему "сенсационную" весть. Правда, нередко попадали при этом впросак.
Хрулев приводит пример, когда на одном из совещаний с участием командующих и членов ВС фронтов Сталин задал вопрос, есть ли у кого претензии к материальному обеспечению? Промолчали все. "Только Мехлис сказал, – вспоминает мемуарист, – что тыл очень плохо работает, не обеспечивает войска полностью продуктами…" Гневный Сталин тут же вызвал на совещание Хрулева, предложил объясниться. Начальник тыла осмелился поинтересоваться, кто жалуется и на что. "А как вы сами думаете?" – последовал встречный вопрос.
Хрулев пишет далее: "Отвечаю: «Скорее всего, это Мехлис». Как только я произнес эти слова, в кабинете раздался взрыв хохота". Он еще более усилился, когда по требованию Верховного Главнокомандующего Мехлис изложил суть претензий: "Вы все время нам не отпускаете лавровый лист, уксус, перец, горчицу"». Тут и Сталину стала ясна вздорность претензий Льва Захаровича.
Складывается впечатление, что Мехлису подчас нечем было заняться. «Я знал его давно, – пишет Давид Ортенберг, – человек с бешеной энергией, неутомимый. А здесь, на фронте, он был другим. Бывало, я заезжал на КП фронта, вижу, он отдыхает: заводит пластинку с одной и той же песней раз десять! Это ли Мехлис?!»
Что действительно увлекало его, так это перетягивание каната власти с командующими и другими высокопоставленными должностными лицами фронтов. Это малодостойное занятие, словно своеобразная лакмусовая бумажка, показывает видение Мехлисом тех функций, которыми наделялся такой политический институт, как члены военных советов. При этом речь, прежде всего, идет о функциях неписаных, в руководящих документах не зафиксированных, но на практике бытовавших при активной поддержке партийной верхушки.
Военные советы как коллегиальные органы военного руководства действовали в годы войны обычно в составе трех лиц: командующий войсками фронта (армии) – председатель, первый и второй члены совета. Первый член Военного совета – а именно на этом посту находился Мехлис – должен был заниматься оперативными вопросами, вместе с командующим подписывать все оперативные документы, приказы и донесения в Ставку. Он также непосредственно руководил политическим управлением (отделом), контролировал деятельность военной прокуратуры и трибунала. Второй член Военного совета курировал тыловые структуры.
На поверку выходит, что многие функции носили формальный характер. Подпись под оперативными документами была для членов военных советов скорее символическим актом, поскольку отсутствие должной военной квалификации (бывшие партийные функционеры, они не являлись профессионалами военного дела) не позволяло им плодотворно участвовать в отработке оперативных документов. В этих условиях наиболее реалистично мыслившие и самокритично оценивавшие себя члены ВС хотя бы не вмешивались в функции командующих, самонадеянные же (Мехлис, как неоднократно показано выше, был из их числа) – пытались самостоятельно управлять войсками и, в абсолютном большинстве случаев, неудачно.
Оставалось сосредоточиться на руководстве политической работой. Но во фронтовом, армейском звене имелась самостоятельная должность начальника политуправления, политотдела, который на практике и возглавлял работу этого органа. На долю члена ВС оставался, таким образом, лишь общий надзор, необходимость которого чаще всего оказывалась сомнительной. На практике наблюдался вредный для дела параллелизм, дублирование функций (не случайно после войны член ВС военного округа стал одновременно и начальником политуправления). Военная прокуратура и трибунал также имели своих руководителей, и здесь роль члена ВС сводилась, по сути, к отдаче общих директив.
Разумеется, любые положения, инструкции определяют лишь общую линию. Конкретное наполнение пунктов и параграфов дает живая практическая деятельность. А на практике, несмотря на то, что военными советами по положению руководили командующие, Лев Захарович пытался брать эту функцию на себя. Ему с трудом удавалось преодолевать соблазн, как еще после финской кампании метко выразился Сталин, «класть командующего к себе в "карман" и распоряжаться им, как вздумается».
По свидетельству бывшего министра здравоохранения СССР Е. И. Смирнова, после войны он предложил Сталину поставить министра Государственного контроля Мехлиса во главе одной из правительственных комиссий. На это Сталин «начал хохотать, схватившись за живот и вытирая слезы»: «Да разве Мехлиса можно назначать на созидательные дела? Вот что-нибудь разрушить, разгромить, уничтожить – для этого он подходит».
И все-таки Лев Захарович в 1943 г. был уже не тот, что в 41-м. Пообломал его вождь, пощипал ему перья. Да и Маркиан Михайлович умел находить общий язык со всеми, используя свой юмор.
Зато с Булганиным, как видно из воспоминаний Григоренко, было куда сложнее. К Сталину этот персонаж оказался гораздо ближе…
Николай Александрович Булганин (1895–1975), по официальным данным, происходит из семьи служащих. Но существуют источники, которые указывают на то, что его отец был выходцем из мещан и работал приказчиком на заводах известного хлебопромышленника Н. А. Бугрова. Сам Н. А. Булганин получил незаконченное среднее образование. В 1915-м начал свою трудовую деятельность учеником электротехника, а затем работал конторщиком. С 1918-го – в органах ВЧК. С заместителя председателя московской Нижегородской железнодорожной ЧК за несколько лет он поднимается по карьерной лестнице до заместителя начальника информационного отдела по транспорту ГПУ РСФСР (1922). В 1922–1927 гг. Булганин – помощник председателя электротехнического треста Центрального района, председатель государственного электротехнического треста ВСНХ СССР. В 1927–1931 гг. – директор Московского электрозавода им. Куйбышева. В 1931–1937 гг. – председатель исполкома Моссовета. С июля 1937-го – председатель Совнаркома РСФСР, а с 1938-го – заместитель председателя Совнаркома СССР. Одновременно возглавлял правление Госбанка СССР. С июля по сентябрь 1941 г. и с февраля по май 1942 г. – член Военного совета Западного направления. С июля 1941-го – член Военного совета Западного фронта, с декабря 1943-го – член Военного совета 2-го Прибалтийского фронта.
По мнению маршала Г. К. Жукова, «Булганин очень плохо знал военное дело и, конечно, ничего не смыслил в оперативно-стратегических вопросах». А командир стрелковой дивизии В. М. Шатилов только и отметит, как Булганин не мог самостоятельно нанести на свою рабочую карту готовые данные о расположении своих войск и войск противника.
Один из руководителей советской разведки П. А. Судоплатов увидел Булганина таким: «Внешность Булганина была обманчива. В отличие от Хрущева или Берии Булганин, всегда прекрасно одетый, имел благородный вид. Позже я узнал, что он был алкоголиком и очень ценил балерин и певиц из Большого театра».
Что касается певиц из Большого, то достаточно почитать мемуары Галины Вишневской, чтобы удостовериться в этом. Пьянство же Николая Александровича никаких сомнений не вызывает.
Существует байка, а может быть, и вполне реальный документ (из доклада И. Сталину Л. Берии) о том, как «маршал Булганин в ночь с 6 на 7 января 1948 года, находясь в обществе двух балерин Большого театра в номере 348 гостиницы "Н", напившись пьяным, бегал в одних кальсонах по коридорам третьего и четвертого этажей гостиницы, размахивая привязанными к ручке от швабры панталонами фисташкового цвета одной из балерин и от каждого встречного требовал кричать: "Ура Маршалу Советского Союза Булганину, министру Вооруженных Сил СССР!" Затем, спустившись в ресторан, Н. А. Булганин, поставив по стойке смирно нескольких генералов, которые ужинали там, потребовал от них "целования знамени", т. е. вышеуказанных панталон. Когда генералы отказались, Маршал Советского Союза приказал метрдотелю вызвать дежурного офицера комендатуры со взводом охраны и дал команду прибывшему полковнику Сазонову арестовать генералов, отказавшихся выполнить приказ. Генералы были подвергнуты арестованию и увезены в комендатуру г. Москвы. Утром Маршал Булганин отменил свой приказ».
Когда в декабре 1943 г. генерал-лейтенанта Н. А. Булганина на посту члена Военного совета Западного фронта сменил генерал-лейтенант Л. З. Мехлис, уже можно было заподозрить неладное. Такая рокировка Сталина (Булганина он направил на 2-й Прибалтийский) у многих вызвала недоумение. Но секрет вождя оказался прост. Очень скоро от Мехлиса поступил необходимый донос, и на Западный фронт тут же выехала чрезвычайная комиссия Ставки во главе с членом ГКО и секретарем ЦК ВКП(б) Г. М. Маленковым. А 11 апреля 1944 г. доклад Комиссии ГКО (№ М-715) был доложен товарищу Сталину. В нем говорилось:
«По приказу Ставки Верховного Главнокомандования Чрезвычайная Комиссия в составе члена ГКО тов. Маленкова (председатель), генерал-полковника Щербакова, генерал-полковника Штеменко, генерал-лейтенанта Кузнецова и генерал-лейтенанта Шимонаева провела работу штаба Западного фронта и на основании этой проверки установила следующее:
НЕУДОВЛЕТВОРИТЕЛЬНЫЕ БОЕВЫЕ ДЕЙСТВИЯ ЗАПАДНОГО ФРОНТА ЗА ПОСЛЕДНИЕ ПОЛГОДА
Начиная с 12 октября 1943 года по 1 апреля 1944 года Западный фронт под командованием генерала армии Соколовского на оршанском и витебском направлениях провел одиннадцать операций, а именно:
Оршанская операция 12–18 октября 1943 г.
Оршанская операция 21–26 октября 1943 г.
Читать бесплатно другие книги:
