Трибуле Зевако Мишель
– Франция, христианская страна, Франция святого Людовика, становится средоточием схизмы и ереси… О, сир! – Голос его окреп. – Рим по заслугам оценил намерения и действия вашего величества; что же касается Прованса…
– Десять тысяч трупов еретиков! – прервал его король.
– Ваших усилий недостаточно! – ответил Лойола.
Слова его упали, словно удар топора.
Король вскочил, он весь дрожал; скрестив руки на груди, он ответил:
– Скажите уж, что вы хотите видеть Францию обезлюдевшей!
– Мы хотим видеть Францию великой и сильной, сир… Мы хотим, чтобы сила и слава вашего величества еще больше возросли! Монарх хиреет и падает в бездну, когда забывает, что власть свою он получил только от Бога. Королевство близится к гибели, если вера в нем подточена нечистой проказой схизмы… Ах, сир! Не с пустыми разговорами обращается к нам Господь всего сущего, мой Господь – ко мне, ваш Господь – к вам. Иисус хочет, чтобы вера в него была крепка. А вера живая, искренняя утверждается…
– Как? – оборвал король. – Скажите!
– Силой!
– Силой, – вполголоса повторил король.
– Сир! – страстно продолжал Лойола. – Вас называют отцом литературы, покровителем искусств… и эти эпитеты стихоплетов, видимо, побудили вас забыть, что монарх уязвим в своей политике, так же как и Церковь в своей сути, когда торжествуют извращенные творения всевозможных писак… Меня, сир, называют Рыцарем Святой Девы. Мне бесконечно дорого это прозвище. Но я взял на себя и другую ношу. Я хочу стать Рыцарем Иисуса. Монашеский орден иезуитов, который я создал, укротит мятеж, раздавит схизму, изничтожит ересь. Битва, которая разгорится между верой и неверием, будет, сир, второй битвой титанов. Но для того чтобы одержать в ней триумфальную победу, чтобы Иисус торжествовал во всей Вселенной, необходимо прежде, чтобы принцы-хранители божественной власти действовали во благо веры, то есть силой! Только такой ценой будет спасена Церковь… Только такой ценой останутся навеки прочными троны королей… Всякий, кто выступит против нас, погибнет… Каждый, кто пойдет вместе с нами, будет прославлен!.. Король Франции! Хотите ли вы стать могучим?.. Становитесь в наши ряды!
Франциск I возбужденно прошелся по кабинету.
– Э, месье! – воскликнул он. – А кто это вам сказал, что я не с Церковью?.. Разве я недостаточно сделал?.. Что же до моего трона, то перестаньте о нем заботиться… Клянусь Небом, шпага Мариньяно еще не притупилась!
– Вы забываете, сир, что эта шпага побывала в Мадриде!
Король побледнел. Оба собеседника посмотрели друг на друга: король содрогнулся от стыда при столь грубом напоминании о его пребывании в плену. Лойола гордился собственной смелостью.
– Черт побери! Месье, у вас какие-то странные намеки! – вскрикнул Франциск. – Так монахи думают, что они действительно необходимы миру… Им надо показать, что мир может обойтись без них…
– Именно эти слова я должен передать его святейшеству?
– Передайте святому отцу, что всякий хозяйничает у себя в доме и что хозяином в своем королевстве остаюсь я!
– Соблаговолите, ваше величество, извинить меня за надоедливость, – ледяным тоном сказал Лойола. – Я ухожу. Надеюсь найти больше понимания у императора Карла!
Лойола откланялся и направился к двери.
– Постойте, месье, – глухо сказал Франциск.
Лойола обернулся – строгий и спокойный. Король был побежден.
– Что вы от меня хотите? Говорите прямо и без обиняков!
Голос Лойолы, только что резкий и твердый, внезапно потеплел. Монах ответил с улыбкой:
– Ваше величество остается верным сыном Церкви… Сир, схизма не расползется, ересь будет быстро задушена, если это проклятое изобретение…
– Типография!
– Простите, но это вы сказали, сир! Типография, если она перейдет в наши руки, будет мощным средством евангелической пропаганды… Но сейчас она находится в руках людей, которые исподтишка пользуются ею, чтобы распространять презрение ко всякой власти. Сейчас я назову вам, сир, этих людей…
– Вы будете говорить о Рабле?
– Пока нет, сир. Он, вне всяких сомнений, находится под подозрением. Но мы пока не выяснили: то ли это просто шут, находящий удовольствие в своих выдумках, то ли за его грубыми клоунадами скрывается глубокомысленная испорченность… Мы знаем его!.. Мы наблюдаем за ним… собираем доказательства… Нет, тот человек, о котором я буду говорить, известен своими знаниями и своим красноречием… Он распространяет по Франции труды латинских авторов, которые сам же переводит, а ваше величество знает, что каждое слово языческой литературы содержит нечистоту, скрывает ересь! Правда, король Франции покровительствует этому человеку… Так нас убеждают. Да что тут говорить, сир! Ведь это же по королевской привилегии, по королевскому патенту этот человек может в самом сердце Парижа упражняться в своем мерзком искусстве!..
– Этьен Доле! – выкрикнул король в приступе такого гнева, который прямо-таки изумил Лойолу. – О, в отношении этого человека я полагаю, что вы правы.
– Именно о нем я говорил, сир, – подтвердил Лойола. – Я счастлив, что у меня такое же отношение к этому человеку, как у Вашего Величества… Так, по крайней мере, мне показалось.
Но король уже овладел собой.
– Какие к нему претензии? – холодно спросил он. – Если речь идет только об отзыве лицензии, то это дело решенное.
– Сир, этот человек молод, смел, предприимчив. Он наделен опасными свойствами. Демон наградил его убедительным красноречием. Он скрыл свое лицо под маской добропорядочности и достоинства, которые внушают уважение наивным и легковерным душам. Вы отберете у этого человека патент; назавтра он с такой же легкостью будет сеять заблуждения!
– Чего же вы хотите? – спросил Франциск I.
– Чтобы он умер! – ответил Лойола.
– Месье! Вы полагаете, что находитесь в Испании! Здесь не убивают.
– Нет, сир… Но ведь существуют же правосудие… и казни.
– Для того чтобы отдать под суд, нужно наличие преступления.
– Но ведь преступление очевидно, сир. Я доношу вам о нем! Я обвиняю обманщика Этьена Доле в том, что он напечатал по заказу лжеца Кальвина гнусную книжицу. Я, рыцарь Девы Марии, утверждаю, что в этой мерзкой книге дерзость этих демонов дошла до отрицания чуда Непорочного Зачатия!
– О, Матерь Божья! Неужели такое святотатство произошло?
– Пусть Ваше Величество в ближайшие три-четыре дня устроит обыск в доме этого человека, и там найдут эту проклятую книгу, о которой я вам рассказал!
– Хорошо, месье! Обыск мы проведем… Скажите в Риме, что король Франции по-прежнему гордится своим титулом старшего сына Церкви!
Лойола глубоко поклонился и вышел из королевского кабинета. Что же до Франциска, то каждый, кто смог бы прочесть его мысли, задался бы вопросом: что же на самом деле испытывает король – удовлетворение от возможности отомстить высокомерному сопротивлению Этьена Доле или скрытое от мира унижение от блестящей победы, которую одержал над королевской властью Игнасио Лойола…
XII. Королевская дочь
Камеристки опустились на колени вокруг Жилет, заканчивая разглаживать складки на ее белом бархатном платье.
Франциск в своем роскошном костюме, о котором нам дает представление портрет Тициана, с золотой цепью на шее, ожидал, когда будет готова Жилет.
Он взволнованно рассматривал девушку, и во взгляде его загоралось какое-то странное пламя, а на чувственных, презрительно искривленных губах появлялась расплывчатая улыбка.
– Поднимите чуть повыше кружева чепчика, – приказал он. – Так… Хорошо… Жемчужное ожерелье опустить чуть ниже… Хорошо… Теперь всё в порядке.
Жилет была готова. Король махнул рукой; камеристки и придворные дамы исчезли.
– Сир! – смутилась девушка. Увидев, что осталась наедине с королем, она побледнела.
– Дитя мое, – проговорил король, не двигаясь с места, – неужели вы все еще боитесь меня? Разве мое высочайшее положение не заслуживает уважения? Разве не является отцовским? Разве не можете вы навсегда забыть ту ночь, когда я в безумии мог…Ах! Я же не знал тогда, кто вы!
– Сир! Ваша доброта меня тронула, – сказала Жилет сдержанно. – Но я почувствую себя полностью спокойной только тогда, когда вы отведете меня к моему отцу…
– Тот, кого вы называете своим отцом, не имеет никакого права на это родство, – жестко отрезал Франциск.
– Опять эти ужасные слова! Я хорошо знаю, сир, что добрый месье Флёриаль не отец мне… Но он тысячу раз заслужил, чтобы я его так называла… Это он спас меня от нищеты…Он любит меня всем своим ласковым сердцем! О, если бы вы знали его, сир!
– Жилет! – порывисто сказал король. – Мне надо наконец-то рассказать вам про одну вещь, которой вы пока не знаете… Ваш отец… ваш настоящий отец… нашелся.
Жилет даже не вскрикнула, не шевельнулась.
Она отвечала всё с той же простотой, о которую разбивались все королевские угрозы и просьбы, с тех пор как она оказалась запертой в Лувре:
– Сир, если мой настоящий отец нашелся, то самое лучшее для него – никогда со мной не встречаться… Я никогда не смогу привязаться к мужчине, который…
– Молчите, Жилет! – прервал ее Франциск. – Не произносите слов, которые нельзя будет вернуть. Они ведь могут ранить сердце вашего отца… Он ведь находится перед вами.
– Вы, сир!
В этом восклицании слышалось такое сильное удивление, ужас, отвращение, то есть те чувства, от которых не стоило ожидать какой-либо мягкости, что король обескураженно закончил:
– Я, Жилет. Что же вы не испытываете радости при виде своего отца?
– Сир! – дрожащим голосом произнесла Жилет. – Простите меня! Я привыкла мыслить свободно; мне невозможно симулировать чувства, чуждые моему сердцу…
– Вы жестоки, Жилет. Как, я сообщил вам, что являюсь вашим отцом, а вы даже руку мне не протянете!
Жилет отступила на два шага и упрямо покачала головой.
– Сир, верните мне моего отца! – сказала девушка.
– Вашего отца, несчастный ребенок!
Король сжал кулаки. Он натолкнулся на такую силу воли, какой не ожидал встретить в этой юной девушке. Он испытывал безграничное удивление ее холодностью, индифферентностью, с какой она приняла его признание… И он сказал:
– Если нет нежности, то должна появиться гордость быть королевской дочерью…
– Гордость! Ах, сир… гордиться тем, что моя мать была, несомненно, несчастной женщиной, которой королевский каприз разбил жизнь!.. Гордиться тем, что я дочь случая… Дочь короля… дочь деревенского мужлана… – то или другое может быть истиной! Гордиться тем, что мой родитель не может признаться в своем отцовстве перед всеми, что он вынужден скрывать настоящий титул своей дочери! Сир, я бедная девушка… Я страдаю в вашем Лувре! Позвольте мне уйти отсюда…
Слова эти раскрыли королю тайные помыслы юной девушки. Он понял, что она долго размышляла над своим положением потерянного ребенка… Столь неожиданное поведение девушки ни в малой степени не соответствовало ожиданиям короля. И титул, которым он надеялся привлечь Жаклин, был отвергнут.
– Значит, вот как, – пробормотал он, приближаясь, – вот как вы восприняли секрет, который я вам открыл!
– Сир! – воскликнула Жилет. – Ваше Величество никогда не забудет, надеюсь, что он дал мне слово короля и дворянина не приближаться ко мне иначе как по моему желанию!
Король остановился. Надо прямо сказать, что в эту минуту он не испытывал чувства унижения. Наоборот, скорее мысли его были порочными. А может ли Франциск позабыть свое отцовство!
Он горько усмехнулся.
– Не будем больше говорить об этом… – бросил он холодно.
– Сир! – все так же настойчиво повторила она. – Когда вы отправите меня к отцу? Когда я смогу его увидеть?
– Отправить вас к нему? Никогда! Увидеть его? Да хоть сейчас!
И такая угроза зазвучала в его последних словах, что Жилет вздрогнула…
А король уже повернулся, надел свою шляпку с белым пером и позвонил в колокольчик. Появились придворные дамы. Тогда Франциск приблизился к девушке:
– Вашу руку, герцогиня. Я поведу вас в зал празднеств…
Дрожащие пальчики Жилет слегка коснулись руки Франциска…
Пара двинулась вперед. Двери зала распахнулись.
Обрывки мелодий, шушуканий, смеха долетали до слуха сильно побледневшей Жилет…
XIII. Ночь грез
Огромный зал сверкал, искрился огнями шестисот восковых свечей. Оркестры из виол, скрипок, мандолин и гобоев задавали такт парам, которые держались за руки, кружились и склонялись в изысканных реверансах.
Шумная толпа придворных господ и дам медленно кружилась по залу, и в этой сверкающей толпе, утомленной ароматами и музыкой, отливающей яркими цветами шелков и бархата, Трибуле, то ухмыляющийся, то мрачный, с погремушкой в руках, переходил от одной группы гостей к другой…
В конце зала стояло кресло под балдахином: это было место короля.
По залу скучающей походкой прогуливался в окружении нескольких сеньоров еще молодой человек. Это был дофин Генрих.
Когда мимо него проходил офицер стражи, принц подозвал его:
– Месье Монтгомери…
– Монсеньор!
– Я прочитал сегодня утром, что Амадис Галльский[10] освоил такой удар пикой, который наверняка убивает человека… Меня уверили, что вы владеете похожим ударом.
– Если монсеньор прикажет, я предоставлю в его распоряжение свои ничтожные познания.
Будущий король Генрих II небрежным движением руки отпустил офицера.
Слева от королевского трона только что величественно расположилась красивая дама, она свысока окинула взглядом другую женщину, сидевшую недалеко от нее.
Это была Диана де Пуатье, официальная любовница дофина.
Дама, к которой был обращен взгляд Дианы, звалась Анна де Писселё, герцогиня д’Этамп, она была официальной любовницей короля.
– Просто удивительно, как старят румяна эту бедную герцогиню! – заметила Диана де Пуатье окружавшим ее кавалерам.
– Мадам Диана потолстела, – поделилась наблюдениями герцогиня д’Этамп со своими приближенными. – Когда-то она была сравнима с мраморной статуей, а теперь ее можно назвать статуей из сала!
– Смотрите, тутовая ягода! – рассмеялся Трибуле, указывая одному из придворных на Диану де Пуатье.
Герцогиня д’Этамп улыбнулась.
– А вот перезрелая ягода! – закончил Трибуле, указывая на герцогиню.
– О чем там блеет этот наглец? – спросила у приближенных герцогиня, отлично всё слышавшая.
– Мадам, – приблизился к ней Трибуле, – я сравнил вас с уклейкой[11], с благородной рыбкой из Сены, молоденькой и неугомонной.
Трибуле повернулся и затерялся в толпе.
Про себя он подумал: «Может быть, стоит убежать? Может, выпрыгнуть в одно из окон и сломать себе шею о каменные плиты двора? Сейчас она войдет! И увидит меня!»
– Дорогой Шабо, – говорила тем временем Диана де Пуатье, – что слышно нового?.. Не приключилось ли чего с вашими друзьями?..
Она искала глазами Ла Шатеньере, Эссе и Сансака, которые, несмотря на полученные ранения, все еще мертвенно бледные, решили все-таки появиться на празднике, чтобы о них не подумали чего плохого.
Кавалер Ги де Шабо де Жарнак прикусил ус и ответил:
– Говорят, мадам, что Маро хочет сочинить балладу, которая будет называться «О трех калеках».
– До вас, мадам, уже дошли последние придворные сплетни? – громко сказал Ла Шатеньере, обращаясь к герцогине д’Этамп. – Говорят, мадам, что король намерен отделаться от своего шута, Трибуле.
– Избавиться от меня! – вмешался Трибуле. – В таком случае мне будет очень жаль двор, город и всю Францию! Нет шута – нет и короля! Чем больше Трибуле, тем больше Франциска!
– Эй, безумец! Кто тебе сказал, что не будет шута? Просто король заменит тебя!
– Кем же? – спросила герцогиня, предвкушая остроумную развязку.
– Месье де Жарнаком!
В кружке, окружавшем мадам Анну, раздались взрывы смеха, тогда как кавалеры, стоявшие возле Дианы, разразились проклятиями.
Соперники обменялись желчным ухмылками.
– Протестую! – гаркнул Трибуле. – Я требую, чтобы мне самому было предоставлено право выбрать наследника!
Несчастный размечтался:
– Да! Бежать! Погрузиться во чрево земное!
– Так выбирай! – сказал молодой Сен-Трай, составлявший вместе с виконтом де Лезиньяном и Жарнаком трио возле мадам де Пуатье, тогда как Сансак, д’Эссе и Шатеньере образовали такой же ансамбль при герцогине д'Этан.
– Пусть это будет сам король! – объявил Трибуле.
– Шут зашел слишком далеко, – произнесла удивительно красивая молодая женщина. Она почти не принимала участия в пикировке. Ее звали Катерина Медичи. Это была жена дофина Генриха.
– А если король станет моим наследником, я должен занять его место. Ему – мою погремушку, мне – его корону!
– Не правда ли, этот шут невыносим? – спросила Катерина, адресуя сладчайшую улыбку Диане де Пуатье, любовнице своего мужа.
– Но, – закончил Трибуле, – если эта корона обесценится, лучше уж мне оставаться с моей жалкой погремушкой!
И в этот самый момент зал заполнил оглушительный голос:
– Король, господа!
Трибуле бросил отчаянный взгляд в сторону входа в огромный зал, в котором в одно мгновение установилась мертвая тишина… Франциск I вошел в зал, держа за руку Жилет.
– Господа, – объявил король, – приветствуйте герцогиню де Фонтенбло.
Согнулись в поклонах спины, зашуршали шелка, а в углу, где находились обе любовницы, послышались глухие смешки.
– Юная любовница – старому королю! – процедила Диана де Пуатье.
Между тем в мужском обществе красивая и грациозная девушка вызвала восхищенные взгляды.
Она шла, выпрямившись во весь рост, не отвечая на приветствия, к ней обращенные, словно они были адресованы другому существу. Она не опускала взгляда… Но глаза ее никого не различали в этой толпе.
А между тем король, превосходящий ростом всех собравшихся, вел Жилет от одной группки к другой.
– Сын мой, – сказал он дофину, – представляю вам герцогиню де Фонтенбло. Любите ее как сестру…
Слова эти вызвали изумление, и оно изумленным шепотом докатилось до самых дальних концов зала. Дофин сухо приветствовал девушку, потом повернулся спиной и, вытянувшись во весь рост, удалился.
Король дал знак продолжать праздник. Он подвел Жилет к креслу, возле которого уже заняли места три дамы из ее свиты. Сам он уселся неподалеку, игнорируя приготовленный для него трон.
Франциск I не терял девушку из вида.
– Восхитительная ночь! – сказал он так громко, чтобы слышала Жилет. – Радостная ночь! Праздничная ночь! Душа полнится весельем, вдыхая эти запахи, улавливая переливы шелков под сиянием свечей, восхищаясь всевозможными красотами… Но что же это за праздник, если он не проникнет внутрь тебя самого? О сладость чувства, которого я еще не познал!..
Юная девушка ни единым движением не показала королю, что она слышала его слова и поняла их.
– Не правда ли, месье де Монклар, этот праздник прелестен?
– Очарователен, сир! – ответил Монклар и попытался отдалиться от короля.
– Не уходите, Монклар, – живо обратился к нему король, – вы нужны мне. Мне что-то показалось, что нам чего-то не хватает.
– Сир, после того как вы здесь появились, мы не можем испытывать недостаток в чем-либо.
– Верно, клянусь Девой Марией! И все-таки нам кого-то не хватает! Где мой шут? Хочу видеть своего шута!
С десяток придворных забегали по залу с криками:
– Трибуле!.. Трибуле!.. Король зовет!.. Трибуле!
Жилет, безразличная ко всему этому шуму, происходившему вокруг нее, к тысячам ревнивых и восхищенных взглядов, которые были направлены на нее, Жилет казалась бездушным телом, поставленной здесь королем статуей…
И тут раздался голос короля, перекрывавший крики подданных:
– Трибуле! Шут, я прикажу тебя высечь кнутом!
Танцы прекратились. Дамы и кавалеры готовы были участвовать в этом инциденте, похожем на праздничную игру: найти Трибуле и привести его к королю.
Внезапно по залу прокатилась волна смеха, слышались громкие, радостные возгласы…
– Вот он! Вот он! Триумф шуту!
В мгновение ока Трибуле был схвачен и поднят на руки. Торжествующая процессия из полусотни кавалеров и дам приняла в ней участие: кто ухватился за руку, кто – за ногу.
Побледневший шут не оказывал никакого сопротивления. Смех, возгласы «виват!», аплодисменты достигли громовой силы, когда Трибуле положили перед королем.
– Сир, мы нашли его стоящим на коленях.
– Одного в зале…
– Он плакал навзрыд…
– Это фарс!
– Это Трибуле! Такое может только он!
– Укрыться в уголке, подальше от шумной толпы, встать на колени и плакать…
И тут заговорил Трибуле грозным, почти зловещим голосом:
– Только для того, чтобы заставить вас смеяться, сеньоры!
– Браво! Виват! Слава безумцу! Да здравствует Трибуле!
– Тише! – скомандовал король. – Посторонитесь, господа. Пусть каждый посмотрит на моего шута… Подойдите, месье Флёриаль!..
Жилет вздрогнула. Она повернулась к Трибуле. Она увидела его и узнала.
В мгновение ока этот ребенок, наделенный столь впечатлительной душой, таким благородным разумом, сразу же понял всю жестокость комедии, которую решил разыграть король.
Надо сказать, что Жилет никогда не интересовалась, чем занимается человек, которого она называла отцом. Она очень удивлялась, почему он не живет в усадьбе Трагуар, но она никогда не спрашивала доброго месье Флёриаля об этом, а самой себе пыталась по-своему объяснить несуразности этого положения.
И вот объяснение было ей предоставлено столь грубым образом.
Месье Флёриаль оказался хорошо известной личностью.
Ее приемный отец был королевским шутом.
Она не сводила глаз с Трибуле. Но тот не смотрел на нее. Героически, бестрепетно он сказал себе: «Она меня не узнает! Я не хочу, чтобы она меня узнала!»
И сейчас он склонился перед королем ниже обычного, он сгорбился еще сильнее, отчаянно выкручивал ноги, словно хотел осуществить свою давнюю мечту: превратиться в животное. Он пытался сверхчеловеческим усилием настолько слиться с образом Трибуле, чтобы Жилет никогда не узнала в нем Флёриаля…
– Шут! – гневно вскричал король; казалось, он все больше распалялся. – Почему ты сбежал с праздника? Почему ты пренебрегаешь своей обязанностью – веселить нас?
Трибуле хотел ответить… Но из горла вырвался только хрип… Он скорчил страшную гримасу и изо всех сил затряс своей погремушкой, чтобы никто не услышал его рыданий.
Но их услышала Жилет! Одна она!
На лице, искаженном гримасой смеха, только она одна увидела слезы… И словно какое-то внушение нашло на нее свыше…
Она внезапно поднялась и приблизилась к Трибуле… Толпа придворных внезапно оцепенела.
Улыбающаяся, так же, как это было когда-то давно, в Манте, словно память представила перед ее глазами ту сцену, давным-давно ею забытую, она подошла к Трибуле, вытерла пот с его лица, осушила слезы.
Разъяренный король тоже встал. Но прежде чем он успел пошевелить рукой, Жилет, которая оперлась на шатавшегося от боли и радости Трибуле, произнесла своим ясным и твердым голосом:
– Благородные дамы и господа, только что меня представили вам… Я, в свою очередь, тоже хочу представить вам…
Бледная и решительная, она сжала руку Трибуле:
– Дамы и сеньоры, представляю вам своего отца…
С сияющим лицом, с дрожащими руками, потеряв от радости способность трезво рассуждать, Трибуле тихо приговаривал:
– О, моя обожаемая дочь!
И он, обессиленный, опустился к ногам Жилет… Шепот пробежал по праздничной толпе придворных. В этом шепоте слились воедино испуг и удивление… Король, побледневший от ярости, тоже направился к шуту. Жилет неотрывно глядела на него, готовая умереть на месте.
– Уберите шута! – пробасил король.
С десяток рук подхватил Трибуле. Его куда-то утащили, так что Жилет не успела и глазом моргнуть.
– Мадам! – обратился к ней король. – Что означает подобное сумасбродство?
– Это не сумасбродство, а чистая правда, сир! Вы об этом хорошо знаете!
Франциск I готов был взорваться, но сдержался.
Король привык управлять выражением своего лица. Вот и сейчас он неожиданно улыбнулся, чем успокоил собравшихся, но эта улыбка привела в дрожь тех, кто его знал.
– Я хочу, чтобы веселье продолжалось! – крикнул он бодрым голосом. – Бога ради, господа, что у вас за постные лица! Давайте продолжим танцы!
И сразу же после этого он добавил, но так тихо, чтобы его слышало только ближайшее окружение:
– У герцогиня де Фонтенбло помутилось в голове… Она подвержена этому недугу… Впрочем, врачи утверждают, что случай не из тяжелых… К утру всё пройдет!
И соответствующим жестом король дополнил свои слова.
Праздник возобновился с еще большим оживлением, а в толпе придворных распространился слух, что новоявленная герцогиня стала жертвой внезапно настигшего ее приступа помешательства. Этим, мол, и объясняются и ее высокомерие при выходе, и ее странный, застывший взгляд.
Читать бесплатно другие книги:
