Украинское национальное движение и украинизация на Кубани в 1917–1932 гг. Васильев Игорь

7. Восприятие населением политики украинизации

К началу XX в. соотношение традиций и инноваций в культуре славян Кубани находилось в состоянии неустойчивого равновесия (1). Дело в том, что при заселении родственными восточнославянскими этносами новых территорий межэтническое перегородки имеют тенденцию стираться. Население нередко становилось двуязычным (2). В фольклоре наблюдаются смешанные формы. Например, русско-украинские песни (вступление – русское, припев и окончание – украинские и наоборот) (3). В фольклорном репертуаре станицы Васюринской, как и других черноморских станиц входили русские песни раннего и позднего происхождения. Украинские песни, в том числе и обрядовые, наблюдались и в нечерноморских станицах, таких, как Воровсколесская, Воронежская, Родниковская и др. (4). Складывается благоприятная ситуация для принятия наиболее распространённых форм культуры, господствующей моды (5). Например, в одной из черноморских станиц пели такие популярные в начале XX в. русские песни, как «Ехал с ярмарки ухарь-купец», «Мил уехал – меня бросил» (6). В начале XX в. в Черномории практически полностью вышел из употребления такой знаковый украинский музыкальный инструмент, как бандура (до 1913 г., когда традицию игры на бандуре стали восстанавливать энтузиасты) (7). Он просто хранился в домах некоторых казаков как реликвия (8). Значительная степень интеграции украинской и русской фольклорных традиций характерно и для свадебной обрядности кубанцев (9).

В первой половине XX в. сложился общий для украинцев и русских Кубани образ жизни. Он подразумевал энергичность, аккуратность, хозяйственность (10). К концу XIX в. складывается единое кубанское казачество как субэтнос русского народа (11). Этничность украинцев из числа черноморских казаков эволюционирует по схеме «украинцы – кубанские казаки – кубанские казаки, русские» (12). Дело в том, что для казачества с самого начала была характерна склонность к социокультурному синтезу. Уже их далёкие предки-запорожцы проявляли склонность к нему. Для примера возьмём нераспространённые на Украине и типичные для России кулачные бои «стенка на стенку», которые были весьма популярны в Сечи (13). Среди жителей черноморских станиц бытовало представление о неразрывной связи Запорожской Сечи с русских государством и народом. «Суворов, когда его Запорижску Сечь выселять послали, сказал: «Видит Бог, я не виноват, что меня заставили на своих идти». Не Украину выселили – Запорижску Сечь» – рассказывали в станице Вышестеблиевской (14).

Уже на самом раннем этапе существования Черноморского войска в нём числилось немало великороссов, поляков, сербов и болгар (15). Ярко выраженный целенаправленный интерес к русской культуре черноморская старшина проявляла уже в средине XIX столетия. Этот процесс нашел отражение в произведениях таких известных писателей как В. Мова (Лиманский) (16).

Уклад жизни кубанских казаков объединяла с великорусским и передельно-паевая система общинного землепользования. Последняя не без сопротивления, но утвердилась в последней четверти XIX В. и в Черномории. Тогда как для Украины земельные переделы были нехарактерны (17).

Существовали значимые отличия и в религиозности кубанских казаков и украинцев. Даже если речь идёт о черноморцах. Известный историк церкви протоиерей Г.В. Флоровский отмечал такие черты национальной православной религиозности украинцев, как мечтательность, чувственность, романтизм. Эти черты держались и сохранялись, благодаря окатоличенной украинской церковной книжности (18). Последняя была слабо развита в Черномории. Казачьи священники не были связаны с украинскими духовными учебными заведениями. Первоначально они поставлялись из числа грамотных казаков. В последствии из среды выпускников Ставропольской, Тамбовской и Воронежской духовных семинарий, которые прививали казакам общероссийский уклад церковной жизни. Выпускников Киевской и Полтавской семинарий, среди которых было сильно украинифильство, на Кубани били считанные единицы (19). По мнению специалиста по истории кубанского православия И.А. Кузнецовой сам быт пограничной окраины способствовал упрощению религиозных представлений, их «окрестьяниванию». «В понятиях религиозных черноморцы недалёки. По характеру своему черноморец набожен, усерден к религии, но набожность его довольно груба. Если поставил богу свечку, справил молебны всем святым, то он уже и себя считает святым» – писал современник (20).

Украинская культура в кубанских станицах постепенно консервировалась и переставала развиваться. Большая часть потомков украинцев уже более ста лет были оторваны от основного языкового массива и жили по соседству или вперемежку с русским населением. Когда как русские говоры постоянно соприкасались с русским литературным языком (21). Многие населенные пункты, первоначально основанные украинцами, такие как село Львовское, становясь полиэтничными, быстро теряли украинскую культурную специфику (22). Другие, по преимуществу вначале украинские, становились смешанными в языковом отношении (Такие, как станица Суздальская) (23).

Исследователь 20 – х гг. XX в. О. Бежкович отмечал, что в станице Величковской при преобладании в станичном фольклоре украинских песен, новых среди них крайне мало (24). Сами потомки черноморских казаков оценивали украинский язык как родственный, но отличный от кубанского диалекта (25). «Балачка от украинского намного различается. Её и сейчас много употребляет. Не много, а половина» – говорит житель станицы Бакинской А.Д. Петько (26). Последний иногда воспринимался носителями как некий «казачий язык» (27). Сословная принадлежность в представлении кубанцев зачастую значила больше, чем этническая. «Как называть себя, не знаю. Раньше иногородними мы были. А русский или украинец – этого не знали» – рассказал в 1958 г. житель станицы Кирпильской Л.П. Сухоруков, 1866 года рождения. «У меня мама была украинка, а папа – кубанец, казак» – рассказывала старожилка станицы Гривенской Н.В. Короткая (28). «Кацапами называли иногородних, а местных – казаками» – объясняла уроженка станицы Нижнебаканской М.В. Коломацкая (29). «Казаки, воны кубанцы» – ответил на вопрос украинцы или русские его одностаничники житель Челбасской П.И. Беда (30).

Многие кубанцы считали и себя, и своих украинских предков русскими людьми, при этом отделяя себя от «москалей» – жителей центральных районов (31). «Козакы вони рускы. Но нэ московськы» – уточнил Г.Ф. Шинкаренко из станицы Челбасской (32). В целом до начала украинизации этнонимы «русский» и «украинец» на Кубани сравнительно мало употреблялись. По этой причине во время переписи 1926 г. национальность жителей Кубани определялась переписчиками достаточной мере условно, по происхождению, месту рождения (33). «Украинство» огульно присваивалось иногородним черноморских станиц, приезжим с Украины. Так, поселок, основанный в 1927 г. иногородними станицы Сергиевской, был назван Украинским (34).

На языковую ситуацию влияли и такие факторы, как военная служба казаков. Уже в конце XIX один из корреспондентов «Кубанских областных ведомостей» сетовал, что в бывшей Черномории уже почти не слышно старинных песен о Морозенко и Сагайдачном. Молодые казаки в полковом строю пели разухабистые песни про какую-то «молодку» (35). Влияла длительная традиция официального делопроизводства на русском языке, русскоязычная школа.

Огромное значение для национальной самоидентификации человека, является то, на каком языке он впервые научился читать и писать (36).

Очевидцы постоянно отмечали относительно высокий уровень кубанских станичных школ. Система образования в Кубанской области быстро развивалась. В 1896 г. появилось 14 училищ, подотчётных директору народных училищ (37). В 1905 – 25 (38). К числу школ, подведомственных управлению епархиальных училищ, в 1896 г. прибавилось ещё 27 (39). В 1898 – 78. Всего в этом году появилось 96 новых школ (40). В 1903 г. четверть кубанских казаков была грамотной (41). В 1909 – около трети (42).

Исследователю А.Н. Забазнову удалось обнаружить интересный документ. Это записка инспектора народных училищ второго района Кубанской области Е. Григорьева. В ней он ёмко характеризует школьное образование на Кубани. «Кубанская дирекция народных училищ по размаху организации всего школьного дела и должной постановке учебно-воспитательной части занимает одно из первых почётных мест в Российской империи» – писал инспектор (43). Конечно же, практически все училища преподавали на русском языке.

Поэтому украиноязычное делопроизводство казалось населению крайне неудобным (44). Тот же комплекс причин вызывал недостаток спроса в кубанских станицах на украинскую книгу (45). Например, ученики 6-ой краснодарской школы хорошо понимали, что на украинском языке можно петь, рассказывать сказки, разыгрывать сценки. Однако они не воспринимали украинский как язык письменной культуры (46). Тем более, что он до 1928 г. не имел четко закреплённой правилами грамматики (47). В 1928 г. молодёжь станицы Ново-Дмитриевской связывала получение образования именно со знанием русского языка (48).

По наблюдению В. Барки, в 20-х гг. XX в. мужчины в станицах разговаривали на балачке – диалекте русского языка, включающем в себя множество украинизмов. Тогда как женщины пользовались диалектом украинского языка, близким к полтавскому (49). Этот диалект фиксируется ещё в дореволюционный период. «Малорусское наречие подверглось значительному изменению, и нельзя почти определить, малоросс говорит или великоросс. Получается какое – то особое наречие, которое можно назвать «кубанским»» – писал очевидец (50). Поэтому зачастую население не видело разницы между украинским и русским языками (51). Многие украинцы считали своим родным языком русский. Таких уже в 1926 г. было около 32 %. В Армавирском округе родным считали украинский язык только 8 % украинцев (52). Даже в Черномории языковые различия мало влияли на взаимоотношения различных сословных групп населения (53).

Наблюдатели неоднократно фиксировали у украинцев этого округа отсутствие стремления к сохранению родного языка (54). В Ейском районе органы управления не раз фиксировали всевозможные «извращения» украинского литературного языка. Они имели место в районной газете, на украинских вывесках, в штампах и бланках (55). Носители кубанского диалекта – «балачки» подчас не достаточно владели русским литературным языком (56). А тем боле – украинским.

Что касается самого диалекта, то он включает в себя обе языковые компоненты, русскую и украинскую. По мнению ряда известных учёных – филологов, таких как С.А. Мызников (Санкт Петербург), О.Г. Борисова (Краснодар), Р.Я. Иванова (Армавир), принадлежность того или иного диалекта к языку определяется национальным самосознанием его носителей. А на Кубани уже в первой половине XX в. оно уже было по преимуществу русским.

По мнению ведущего специалиста в области устной истории кубанцев О.В. Матвеева, информанты в кубанских станицах, как правило, осознают существенные различия между украинским языком и кубанским диалектом (57).

О. Г. Борисовой было установлено, что автор одного из немногих источников по языку коренных кубанцев начала XX в. – «Приговора № 7 станичного сбора ст. Кисляковской» И. Леденецкий был носителем именно кубанского, во многом русифицированного говора, который распространён в станицах региона уже в наше время (58).

Нередко черноморские казаки, зачастую сохранявшие интерес к украинскому фольклору и традициям, уже считали себя русскими по национальности. Так, в доме старожилки станицы Гривенской потомственной казачки М.И. Похитон весела картина «Казак Мамай» и цитаты из украинских народных песен. При этом она говорила, что считает себя русской, а не украинской (59). Казаки-черноморцы переставали отделять Украину от России. «Там русские жили, славяне. Это окраина была рубежей» – говорил об Украине черноморский казак Г.Д. Слюсаренко (60).

Этому способствовало множество причин. Живя за пределами исторической территории Украины рядом с русскими, многие украинцы сами начинали осознавать себя русскими. «Я родом из Полтавской губернии. Отец привёз меня на Кубань восьми лет. По паспорту я сейчас пишусь русским. Я не считаю себя украинцем, так как много лет живу на Кубани» – рассказал Г.М. Губенко, житель г. Кореновска, 1883 года рождения. «Мой отец и мать родом с Украины, а я считаю себя русским, так как родился я на Кубани; ещё называю себя кубанцем; сыны мои русские» – рассказывал И.К. Литвинов, 1874 года рождения из станицы Кирпильской (61). Во многих станицах приезжие украинцы попадали в коренную русскоязычную среду. Иногородних в станице Темиргоевской называли хохлами. «Русские жили, казаки. Казачья станица была» – сообщил старожил станицы П.Е. Кролёв (62). В определённой степени имело место и особое самосознание украинцев Кубани. «Мы не украинцы, мы кубанские хохлы» – воспринимали себя некоторые из них (63). Так же «хохлами» называли себя жители черноморских станиц, которые определяли свою этничность как промежуточную между русской и украинской. «Мы усе хохлы. Не то русские, не то украинцы» (64). В 1931 г. в Краснодаре проводилось обследование предприятий города «на предмет выявления украинцев». По данным обследования, рабочие некоторых заводов говорили, что они «кубанские хохлы» (65). При этом украинцы не чувствовали себя «национальным меньшинством» и не считались таковыми представителями других этносов (66).

Именно с этой спецификой самоидентификации кубанцев столкнулись самостийники и украинофилы, когда в период Гражданской войны 1917–1920 гг. пытались насаждать в регионе украинскую культуру и образование.

В линейных и закубанских станицах (таких, как Холмская, Ильская, Абинская) украинское национально-культурное движение развивалось не слишком активно (67). Оно сталкивалось с существенными трудностями и в ряде черноморских станиц. В станице Кисляковской местное отделение общества «Просвита» развернуло активную работу при поддержке атамана Сердюкова. Однако оно не нашло поддержки своих начинаний в среде местного казачества. Особенное сопротивление встретила инициатива по введению украиноязычного школьного образования (68).

В целом украинское национальное движение представляло из себя различные группы интеллигентов (учителей, кооперативных организаторов), которые старались вести пропаганду в народных массах и добиваться влияния во властных структурах. Последнее удавалось им в гораздо большей степени.

9 августа 1919 г. был издан циркуляр министерства, который предлагал ввести преподавание украинского языка в первых отделениях начальных училищ везде, где будет получено согласие родителей учащихся (69). Но эта инициатива встретила множество затруднений даже в черноморских станицах. Во многих населённых пунктах в условиях гражданской войны не хватало средств на реформы образования. Не на что было покупать новые учебники. Не хватало учителей, знающих украинский язык. Такая ситуация складывалась в станицах Новопашковской, Новоминской, Старотиторовской, Черноерковской, Новотиторовской. Во всех этих станицах, кроме Новотиторовской, преподавание украинского языка всё же планировалось ввести в 1920/21 учебном году (70). Жители станиц Бородинской и Хмельницкой по причине недостатка средств и кадров вовсе отказались от введения обучения украинскому языку (71). При этом в учебных заведениях более высокого уровня, чем начальные училища, преподавание украинского языка не было развито. Например, украинского языка не было в программе гимназии общества «Просвещение», находившейся в станице Старотиторовской (72).

Надо отметить, что население ряда черноморских станиц выступало принципиально против преподавания украинского языка. Так поступило население станиц Старощербиновской, Новороговской, Старолеушковской (73). Сход станицы Голубинской отверг предложение депутата Рады Костенко об введении преподавания украинского языка в местном начальном училище. Представители станицы заявили, что «украинского языка не знают и говорят на общерусском языке» (74). В станице Кисляковской из числа родителей 918 учащихся только 53 пожелало обучать своих детей украинскому языку. Тем не менее министерство просвещения внесло предложение о его преподавании на 1-ом и 2-ом отделениях находившегося в станице Шевченковского училища. При этом только 28 из 78 родителей учащихся поддерживали это предложение. Поэтому союз учителей станицы Кисляковской отверг идею о преподавании украинского языка в училище. Он, включая украинскую активистку М.А. Сердюк, предложил создать для желающих изучать украинский язык отдельную школу (75).

Необходимо отметить, что кубанские казаки организованно присягнули временному правительству, защитили его от леворадикальных выступлений лета 1917 г. и попытки генерала Корнилова и его сторонников взять власть в свои руки. 16 марта 1917 г. в станице Ирклиевской был проведён торжественный молебен «по поводу перехода к новому строю» и панихида по павшим борцам за свободу. Об этом Ирклиевский атаман послал телефонограмму премьер-министру князю Львову (76).

В то же время заявлялось о стремлении к войсковой автономии, ограничении бремени службы. В обращении сходов станиц Приморско-Ахтарской и Новокорсунской, принятом весной 1917 г. к делегатам общеказачьего съезда, заявлялось о необходимости предоставить кубанцам самоуправление на войсковом уровне, передать под контроль войска все государственные земли, находящиеся на его территории, и полезные ископаемые. Одновременно казаки заявили о желании служить за государственный счёт (77).

При этом во время революционных событий в казачьей среде не прослеживались антирусские настроения. Напротив, казаки старались не конфликтовать с народным большинством (78). Нежелание отрываться от России было одной из причин признания на Кубани власти большевиков в 1918 г. (79).

У казаков не было выражено осознание своей этнической обособленности от основного массива восточнославянского населения России и Кубани. Принадлежность к казачеству и казачьи привилегии не считались неотъемлемым наследственным правом. В августе 1917 г. казак станицы Пашковской А.М. Лысенко подал заявление председателю Кубанского войскового правительства с предложением включить в число казаков всех граждан, постоянно проживающих на Кубани. Не желающих быть казаками он рекомендовал исключить из войска. В 1919 г. в станице Вознесенской по решению сбора семьям мобилизованных иногородних выдавалась семейная ссуда и три десятины полевого надела. Все остальные виды пособий выдавались им наравне с казаками. Т. о., казачий статус зависел от выполнения сословно-служебных обязанностей (80).

Самостийничество в массе станичников было не осмысленным стремлением к национальной независимости, а желанием отгородиться от неуспешной власти, контакт с которой может быть вреден. И только до тех пор, пока он не стал полезным. Конфликты с большевиками и добровольцами воспринимались казаками так же, как в своё время конфликты с имперской властью, такие как противостояние 1861 г. по вопросу о переселении на Кубань (81). Саму идею кубанской независимости казачья масса воспринимала с недоумением. «Как же это так выходит, Москва будет заграницей?» (82).

Антидобровольческие настроения стали характерны для черноморцев только после репрессий против авторитетных казаков, таких, как убийство Н.С. Рябовола 27 июня 1919 г. и повешение А.И. Кулабухова в ноябре1919 г. (83). (Примечательно, что в обращении к гражданам, выпущенном Законодательной Радой, власть не решилась призвать кубанцев к защите независимости. Она ограничилась апелляцией к отстаиванию неопределённых «гражданских прав») (84). Ведь уже в первой половине 1918 г. казаки не хотели сражаться с большевиками плечом к плечу со своей элитой, которой не доверяли. Отношение к ней со стороны рядовых казаков всегда оставалось прагматичным. Это зачастую не учитывали лидеры «самостийников» в Войсковой Раде. Этот властный институт отнюдь не пользовался всеобщей поддержкой казаков (85). Примечательно, что многие самостийнические деятели Рады на практике были абсолютно оторваны от казачьей массы. Попасть в законодательный орган Кубани им позволили связи в областных верхах, наработанные ещё в дореволюционный период (86).

В 1919 г. сход станицы Кавказской раскритиковал Раду за неспособность эффективно содействовать снабжению населения необходимыми товарами (87). «В огороде – бузина,/ Редька молодая./ Надоела нам свобода./ Дайте Николая!» – пелось в популярной кубанской частушке времён Гражданской войны. Таким образом, казаки в случае с деникинцами выступили опять таки не за свою государственную самостоятельность, а против власти, покусившейся на их права (88).

«Самостийники», вместо трезвого анализа своих ошибок, занялись поисками мифического заговора монархистов, которые якобы подстрекают казаков (89). Именно «монархистов» они обвинили в убийстве Н.С. Рябовола (90).

Вот один примечательный факт. В начале 1919 г. Ф.А. Щербина, тогда председатель финансово-бюджетной комиссии Законодательной Рады, не мог организовать свёрстку кубанского бюджета на 1919 г. Не были составлены и официально утверждены штаты правительственных учреждений, которые к тому же были непомерно раздуты. На запросы финансово-бюджетной комиссии никто не реагировал. Бюджет так и не был принят. Примечательно, что председатель правительства П.И. Курганский ни чем не помог Ф.А. Щербине. Денежным обращением премьер попросту не интересовался (91).

В целом, казачья интеллигенция, заседавшая в Раде, была преисполнена благих намерений и старалась способствовать развитию региона. Особенно пристальное внимание она уделяла системе образования, которая продолжала быстро совершенствоваться даже в условиях гражданской войны (92). Однако деятели Рады не смогли или не захотели способствовать установлению жесткого порядка, централизованного контроля над распределением ресурсов на территории войска. Это оказалось гибельным для их начинаний.

Можно сказать, что украинское национальное движение периода революции и Гражданской войны преимущественно действовало в сфере образования, культуры и политики. Украиноязычное образование имело место в основном на территории бывшей Черномории. В некоторых населённых пунктах оно вызывало энтузиазм, в других – резкое неприятие. Однако в целом в Черномории к украиноязычному образованию масса населения относилась в тот период равнодушно. Его развитие в значительной степени происходило за счёт поддержки краевых кубанских властей. Кубанское политическое украинофильство и самостийничество в основном опиралась на одну из групп казачьей интеллигенции. Влиянию на часть черноморских казаков она была обязана чувству казачьей солидарности и стремлению развивать местное хозяйство и образование. К лозунгам национальной независимости и солидарности с Украиной население было в целом безразлично. Многих кубанцев раздражали политическая конфликтность «самостийников».

Партизанское движение, разгоревшееся после занятия большевиками Кубани в 1921 г. в основном велось под общероссийскими, а не «самостийническими» лозунгами. Такими, как «Да здравствует советская власть! Долой коммунистов!» или «Власть царю, земля народу» (93).

Всё эти особенности мировоззрения кубанцев наглядно особенно ярко проявились в конце 1920 – начале 30 – х гг. Этот период истории, отмеченный насильственно-бюрократической украинизацией, уже весьма ярко выявил предпочтения и антипатии жителей Кубани.

Уже в середине 1920 – х гг. в станице Неберджаевской руководством школы и местного совета оказывалось сопротивление украинизации (94).

В станице Новомышастовской в 1926 г. украинский кружок при избе-читальне слили с русским кружком и закрыли украинскую стенгазету (95).

Например, в 1927 г. Брюховецком районе даже было принято решение о ликвидации украинской секции при райкоме ВКП(б) (96). В районе только Шкуринский сельский совет перешел на украиноязычное делопроизводство. В станице Раевской местная власть не платила школе надлежащих денег из-за того, что она была украинизирована. В станице Старощербиновской заведующий школой агитировал против образования в школе 5 украинского класса. В станицах Новоминской и Мингрельской руководство отвечало отказывалось украинизировать старшие классы школы.

К концу 1929 г. местные власти на Кубани проявляли вопиющее равнодушие к реализации плана сплошной украинизации. Такая ситуация во многом сохранялась и в дальнейшем (97). Представители партийного и советского аппарата назывались в числе сил, активно тормозящих проведение украинизации (98). Ко всему прочему местные власти препятствовали включению украинизацию в число программ, на выполнение которых распространялся принцип ударничества (99).

Медленно шла украинизация в Ейском и Краснодарском районе. К концу 1931 г. делопроизводство на украинском языке было введено только в пяти населённых пунктах последнего района. В станицах Нововеличковской, Пашковской, Марьянской, Васюринской, Динской, Новотитаровской работа по украинизации неприкрыто и откровенно саботировалась. Эти районы не удалось сделать центрами украинской культуры, как планировалось ранее (100). Делопроизводство, ведение бухгалтерии, и изучение литературной украинской речи массово игнорировалось (101). Такая же ситуация сохранялось и в следующем году (102).

Делегаты краевого совещания уполномоченных по нацменделам, прошедшего в июне 1930 г. в Ростове-на-Дону, пришли к выводу, что план украинизации на 1929–1930 гг. практически сорван. В последствии ситуация менялась незначительно (103).

11 ноября 1931 г. Абинский райком ВКП(б) признал наличие трудностей в проведении украинизации. А председатель Абинского райисполкома Фоменко прямо заявил, что дела с украинизацией обстоят «погано» и ничего не сделано (104). Был назначен срок её завершения – 1 октября 1932 г. В начале 1932 г. силами Абинской районной КК – РКИ был расследован ряд персональных дел коммунистов. Все они обвинялись в проведении политики «русского великодержавного шовинизма» в возглавляемых ими организациях и учреждениях (105). Однако план украинизации так и не был выполнен на практике (106).

В станице Тихорецкой руководство не интересовалось украинизацией, проводя её как вынужденную повинность. «По-украински в учреждениях никто не разговаривал» – вспоминал П. Волыняк. Равнодушно к украинизации относилось и население в целом (107).

«Нам сейчас некогда. Мы откладываем и более важные работы, а не то, что бы проводить украинизацию» – говорил секретарь комсомольской ячейки станицы Новомышастовской (108). На хуторе Упорном Павловского района председатель сельского совета заявил: «Лучше убейте меня, а на украинский язык не повернёте» (109). В станице Старомышастовской председатель правления колхоза всю переписку на украинском языке клал под сукно, и не отвечал ни на один запрос, присланный ему на украинском языке (110).

Управленческий аппарат Абинского Райплодовощтабксоюза не торопился приступать к украинизации. Его глава Бурдович открыто заявлял: «Ничего мы не делали с украинизацией, и не делаем, пока не закончим заготовки, и вообще она нам не нужна». «Абинский Райпотребсоюз так же не спешил с украинизацией. Кроме украинской вывески больше ничего не было сделано. Глава потребительского союза Николай Косолапов говорил: «Это ещё спорный вопрос, есть ли украинцы основная масса района». Уполномоченная Абинского райкома по Варнавинскому станичному совету Райхлина на заседании станичного совета заявляла, что торопиться с украинизацией не требуется, так как это вовсе не важная компания. «Это всё пустяки, какая-то украинизация, и разговоры о ней голословные. И то, что пишут о ней, это потому, что есть бумага. Бумага всё стерпит» – сказал один из функционеров (111).

Общее отношение кубанцев к украинизации выразил опытный педагог, скрывшийся за инициалами Н.К.: «Я десять лет живу на Кубани, бывал сотни раз на собраниях граждан и никогда не слышал, чтоб масса населения, за исключением единиц хлеборобов и украинофильствующих интеллигентов, стояла за украинизацию». Профессор Кубанского сельхозинститута Ленский говорил: «Украинизация – искусственный вопрос, во-первых, «кубанцы не говорят по-украински, так как уже давно русифицированны, во-вторых, украинизация приведет к регрессу культуры, в-третьих жизнь не требует украинизации». (112).

Примечательно, что в автономиях Северного Кавказа украинцы не получили статуса национального меньшинства, а были приравнена к великорусскому населению, хотя украинизационные мероприятия имели место и там. В основном она выразилась во внедрении среди восточнославянского населения автономий украиноязычного школьного образования. Украинизация органов власти и прессы практически не проводилась. Здесь во главу угла ставилось выдвижение на ведущие позиции представителей коренных этносов автономных областей (113). Причём последние зачастую негативно относились к украинизации, так как при проведении этой компании слишком много внимания и ресурсов сосредотачивалось на украинцах (114).

Постепенно и для руководства страны становились всё более очевидными издержки украинизации.

10 декабря 1932 г. ЦК ВКП(б) обсуждал вопрос о хлебозаготовках в УССР, на Северном Кавказе и в Западной области. Присутствовали и руководители перечисленных регионов. Сталин предал суровой критике главного вдохновителя украинизации в российских регионах Николая Скрыпника. Принятое по итогам заседания постановление ЦК ВКП(б) «О хлебозаготовках на Украине, Северном Кавказе и Западной области» (от 14 декабря 1932 г.) явило собой важный поворот в национальной политике. Ответственность за срыв хлебозаготовок была возложена на национально ориентированные украинские партийные кадры. В постановлении говорилось о том, что назрела необходимость очистить местные парторганизации и правления колхозов от украинских и кубанских самостийников (115). Не остался незамеченным и интерес, который проявляли к украинизации эмигрантские антисоветские круги. Они пытались представить эту правительственную компанию как вынужденную уступку под давлением украинцев (116).

Как уже отмечалось, имели место и попытки националистов использовать украинизацию в своих целях. Существует мнение, что в тех районах Кубани, где работали сотрудники Наркомата народного просвещения УССР и активисты национального возрождения, в начале 1930 г. имело место очаги антисоветского сопротивления (117). Так «самая украинская» кубанская станица Полтавская характеризовалась ОГПУ как наиболее контрреволюционно активная. На территории станицы действовали крупные банды и контрреволюционные организации (украинская националистическая, «Запорожцы», «Шесть верден») (118). В ожидании всплеска недовольства, который мог последовать за коллективизацией и началом голода, власти решили обезвредить украинофилов как «идейно вооруженною» силу, которая могла возглавить крестьянство наиболее проблемных территорий (119). К тому же в случае дальнейшего укрепления своего влияния украинофилы, особенно из числа коммунистов, могли стать самостоятельными от центральной власти и потому опасными. Накаченное агитационным анаболиком украинское национальное самосознание могло быть ориентировано в сторону, опасную для существования централизованного государства. Тем более, что украинцы выделялись среди советских нацменьшинств того периода высоким уровнем образованности и самосознания, широкой территорией расселения и мощной партийной организацией. Украинские коммунисты уже проявили свою самостоятельность во время хлебозаготовительных компаний рубежа 20–30 гг. Тогда украинские коммунисты самостоятельно пересматривали планы заготовок в сторону их уменьшения, не спрашивая мнения центра (120). В ходе украинизации укрепилась национальная интеллигенция, уже ставшая частично неподконтрольной власти. Это наглядно показывают украинские учебники конца 20 —х., начала 30 – х. гг. Некоторые из них имели слабую коммунистическую идейную составляющую, зато отличались сильным «национальным акцентом» (121).

К 1932 г. политика украинизации уже привела к росту среди украинцев шовинизма, который зачастую проявлялся в виде оголтелой русофобии и антисемитизма (122). Таким образом, она не привела к изживанию национальных конфликтов, а, наоборот, обострила их (123). Проведение «коренизации», т. е., выдвижение на руководящие должности не по заслугам, а по национальному признаку являлось сильнейшим раздражителем, вызывавшим бурную реакцию у очень многих людей (124). Это было особенно опасным в связи со стремлением антикоммунистических сил Запада использовать национальные конфликты в СССР с целью его уничтожения (125).

Политика «коренизации» теперь подлежала свёртыванию (126).

26 декабря 1932 г. постановлением Северо-Кавказского краевого исполнительного комитета украинизация была остановлена. Выпуск периодических изданий на украинском языке и всякая издательская деятельность были прекращёны. Оставшиеся газеты должны были в трёхдневный срок перейти на русский язык. Радиовещание подлежало немедленной русификации. Всё официальное делопроизводство переводилось на русский язык в четырёхдневный срок (к 1 января 1933 г.). Все школы планировалось русифицировать к осени 1933 г. «В тридцать третьем в школу пошел. Украинский язык был кругом на Кубани. Занимались в школе на украинском языку. С пол – года. А с пол – года на русский перевели» – вспоминает житель станицы Бакинской А.Д. Петько (127).

В постановлении отмечалось, что «украинизация ряда районов и станиц, проводившаяся на Северном Кавказе, не вытекает из культурных интересов населения и служит легальной формой классовому врагу для организации сопротивления мероприятиям советской власти и создания под этим прикрытием своих контрреволюционных организаций» (128). Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 10 января 1933 г. говорилось, что «в период успешной ликвидации капиталистических элементов в городе и кулачества в деревне разные украинизаторы на территории украинских районов РСФСР … оживили все националистические элементы, переходя на путь вредительства, … контрреволюционного саботажа… Всё это заставляет партию и правительство перевести все украинизированные учреждения и школы на территории РСФСР на русский язык» (129).

Украинизацию на местах зачастую сворачивали самовольно, как только прекратился активный нажим в пользу её проведения (130). Жителям ряда населённых пунктов со смешанной культурой и населением было попросту безразлично, на каком языке говорить (131). «Язык отменили украинский, стали русски» – вспоминает старожил станицы Челбасской Г.Ф. Шинкаренко (132).

В то же время имели место и насильственные запретительные меры. Например, была закрыта украиноязычная газете «Червонный стяг» (133). По специальному указанию были сожжены все украинские библиотеки (134). Началась чистка руководящих работников.

В целом можно заключить, что постепенная русификация украинцев Кубани происходила не в следствии насильственной ассимиляции, по причине естественной эволюции этнической культуры и самосознания представителей близких друг другу этносов. Последняя в целом не встречала сопротивления значительных групп населения. Более того, даже не смотря на «про-украинское» давление советской государственной машины, люди продолжали отстаивать свой выбор в пользу русской культуры и самосознания. Украинизация на Кубани, начатая отнюдь не по инициативе местных жителей, не смогла по-настоящему помешать этому процессу. После свёртывания украинизации он получил все возможности для резкого ускорения, в том числе и административные.

Примечания:

1. Чурсина В.И. Эволюционные изменения в фольклоре славян Кубани // Культурная жизнь Юга Россия. 2003. № 3(5). С. 35.

2. Кубанские станицы. Этнические и культурно-бытовые процессы на Кубани. М. 1967. С. 40.

3. Слепов А.А., Еременко С.И. Музыка и музыканты Екатеринодара. Краснодар, 2005. С. 12.

4. Бондарь Н.И. Некоторые формы взаимодействия русской и украинской традиции в условиях Кубани // Кубань – Украина: историко-культурные связи. Краснодар, 2008. С. 132.

5. Матвеев В.А. …Единая Русь «разметнулась на полсвета»: особенности этнополитических процессов в зонах смешанной восточнославянской колонизации на Юге России // Кубань – Украина. Вопросы историко-культурного взаимодействия. Краснодар, 2006. Вып. 1. С. 33.

6. Малохович И. Ст. Б-ская // Кубанские областные ведомости. 1912. 7 ноября. С. 3.

7. Емец В. Казаки-бандурники нового времени // Кубань: проблемы культуры и информатизации. 2001. № 3. С.40.

8. Чёрный А. История бандуры на Кубани // Родная Кубань. 1999. № 4. С.117.

9. Жиганова С.А. Кубанская свадьба как музыкально-этнографическая традиция позднего происхождения. Автореферат канд. дисс… М., 2008. С. 24.

10. Барка В. Кубанский холокост // Родная Кубань. 2002. № 3. С. 62.

11. Бондарь Н.И. Некоторые формы взаимодействия русской и украинской традиции в условиях Кубани // Кубань – Украина: историко-культурные связи. Краснодар, 2008. С. 141.

12. Там же. С. 140.

13. Панченко Г.К. Нетрадиционные боевые искусства. От Америки до Руси. Хартков – Ростов – н/Д. 1997. С. 324.

14. КФЭЭ – 2004., А/к. – 3052. Краснодарский край, Красноармейский р-н., ст. Староджерелиевская, инф. – Задорожний П.В. (1938 г.р.), иссл. – Рыбко С.Н., Кузнецова И.А.

15. Фролов Б.Е. Переселение Черноморского казачьего войска на Кубань. Краснодар, 2005. С. 80.

16. Чумаченко В.К. «Сердце тихо плачет…» // Родная Кубань. 2006. № 1. С. 137.

17. Армстронг Дж. Украинский национализм. Факты и исследования. М., 2008. С.7.

18. Флоровский Г.В. Пути русского богословия // www/vehi.net/florovsky/

19. Царинный А. Украинское движение // Украинский сепаратизм в России. М., 1998. С. 202–203.

20. Бондарь Н.И. К вопросу о традиционной системе ценностей Кубанского казачества // Из культурного наследия славянского населения Кубани. Краснодар, 1999. С. 8.

21. Кубанские станицы. Этнические и культурно-бытовые процессы на Кубани. М. 1967. С. 44.

22. Криводед В.В. История села Львовского на Кубани. Краснодар, 2002. С. 46.

23. КФЭЭ – 2008. А/к – 3948. Краснодарский край, Горячеключевской р-н, ст. Суздальская, инф. – Петенко И.Г., Зукемян А.Н. 1932 г.р., иссл. – Матвеев О.В.

24. Бежкович О. Передел старой жизни // Родная Кубань. 2004. № 2. С. 72.

25. КФЭЭ – 2001. Видеокассета № 96/1. Краснодарский край, Каневской р-н, ст. Каневская, иссл. – Святка Н.П., иссл. – Матвеев О.В.

26. КФЭЭ – 2008. А/к. – 3904. Краснодарский край, Горячесключевской район, ст. Бакинская, инф – Петько А.Д., иссл. – Матвеев О.В.

27. Кубанские станицы. Этнические и культурно-бытовые процессы на Кубани. М. 1967. С. 53.

28. КФЭЭ – 1995. А/к– 681. Краснодарский край, Калининский р-н, ст. Гривенская, инф. – Короткая Н.В., 1908 г.р. казачка, иссл. – Мануйлов А.Н.

29. КФЭЭ – 1995. А/к. – 923. Краснодарский край, Крымский р-н, ст. Нижнебаканская, инф. Коломацкая М.В., 1919 г.р., иссл. – Мануйлов. А.Н.

30. КФЭЭ – 2001, А/к. – 2327. Краснодарский край, ст. Челбасская, инф. – Беда П.И., иссл. – Матвеев О.В.

31. Иванцов И.Г. Указ. соч. С. 187.

32. КФЭЭ – 2001, А/к. – 2328. Краснодарский край, ст. Челбасская, инф. – Кабан Н.Е., 1925 г.р., Кабан Т.Н., 1921 г.р., Шинкаренко Г.Ф., 1913 г.р., иссл. – Матвеев О.В.

33. Цит. по: Иванцов И.Г. Указ. соч. С.31 – 33, 36.

34. Ю. Сохоцкий. Строим новую жизнь // Красное знамя. 1928. № 33. С.4.

35. Бондарь Н.И. Некоторые формы взаимодействия русской и украинской традиции в условиях Кубани // Кубань – Украина: историко-культурные связи. Краснодар, 2008. С. 132.

36. Миллер С. Национализм и империя. М., 2005. С. 34, 36.

37. Отчет начальника Кубанской области и наказного атамана Кубанского казачьего войска о состоянии области и войска за 1896 год. Екатеринодар, 1897. С. 41.

38. Отчет начальника Кубанской области и наказного атамана Кубанского казачьего войска о состоянии области и войска за 1905 год. Екатеринодар, 1906. С. 55.

39. Отчет начальника Кубанской области и наказного атамана Кубанского казачьего войска о состоянии области и войска за 1896 год. Екатеринодар, 1897. С. 41.

40. Отчет начальника Кубанской области и наказного атамана Кубанского казачьего войска о состоянии области и войска за 1898 год. Екатеринодар, 1899. С. 48.

41. Отчет начальника Кубанской области и наказного атамана Кубанского казачьего войска о состоянии области и войска за 1903 год. Екатеринодар, 1904. С. 72.

42. Отчет начальника Кубанской области и наказного атамана Кубанского казачьего войска о состоянии области и войска за 1909 год. Екатеринодар, 1910. C. 75.

43. ГАКК. Ф. 470. Оп. 2. Д. 1450а. Л. 2.

44. ЦДНИКК. Ф. 8. Оп 1. Д. 410. Л. 4.

45. ЦДНИКК. Ф. 8. Оп 1. Д. 410. Л.1.

46. ГАКК. Ф. Р – 883. Оп. 1. Д. 28. Л. 1об.

47. Борисёнок Е.Ю. Феномен советской украинизации. М., 2006. С. 139, 191.

48. Хмурый. Учись, чему заставляют // Красное знамя. 1928. № 33. С. 3.

49. Барка В. Указ. соч… С. 64.

50. Что осталось от Запорожья в Кубанской области? // Кубанские областные ведомости. 1911. № 158. С. 3.

51. ЦДНИКК. Ф. 8. Оп 1. Д. 410. Л. 20.

52. Ракачёв В.Н. Указ. соч. С. 51.

53. ЦДНИРО. Ф. 7. Оп. 1. Д. 711. Л. 69.

54. ЦДНИКК. Ф. 12. Оп. 1. Д. 56. Л. 77.

55. Там же. С. 194.

56. ЦДНИРО. Ф. 7. Оп. 1. Д. 658. Л. 20.

57. Материалы дискуссии 2 международной научной конференции «Континуальность и дискретность в языке и речи. Памяти профессора А.Г. Лыкова». Кубанский государственный университет. Филологический факультет. Краснодар, 2009.

58. Борисова О.Г. Лингвистический анализ документа «Приговор № 7 от 10 августа 1918 г. // Материалы дискуссии 2 международной научной конференции «Континуальность и дискретность в языке и речи. Памяти профессора А.Г. Лыкова». Кубанский государственный университет. Филологический факультет. Краснодар, 2009. С. 1–2.

59. КФЭЭ – 1995. А\к. – 688. Краснодарский край, Калиниский р-н, ст. Гривенская, инф. Ильченко М.Д.; Похитон М.И. 1927 г.р. иссл. – Зуб Е.В.

60. КФЭЭ – 1995. А/к. – 929. Краснодарский край, Приморско – Ахтарский р-н, хут. Новонекрасовский, инф – Слюсаренко Г.Д., иссл – Мануйлов А.Н., Сень Д.В.

61. Цит. по: Кубанские станицы. Этнические и культурно-бытовые процессы на Кубани. М. 1967. С. 33.

62. КФЭЭ – 1997. А/к. – 1244. Краснодарский край, Курганинский р-н, Ст. Темиргоевская, инф. – Кролёв П.Е., 1904 г.р., иссл. – Матвеев О.В. Мартынюк Л.С.

63. Бершадская О.В. Осуществление политики украинизации на Кубани в период 1925–1932 гг. // Вторые кубанские литературно-исторические чтения. Краснодар, 2000. С. 124.

64. КФЭЭ – 2004. А/к. – 3124. Краснодарский край, Темрюкский р-н, ст. Вышестеблиевская, инф. – Черненко М.Я., иссл. – Матвеев О.В.

65. Екатеринодар – Краснодар. Два века города в датах, событиях, воспоминаниях. Краснодар, 1993. С. 525.

66. ЦДНИКК. Ф. 1072. Оп. 1. Д. 198. Л. 281.

67. Селянин. Станица Ахтырская (Таманского отдела) // Вольная Кубань. 1917. № 3. С. 3.

68. В станице Кисляковской. Создание общества «Просвита» // Листок войны. 1917. № 975. С. 3.

69. Там же. Л. 22.

70. Там же. Л. 6, 7, 13, 14, 31.

71. Там же. Л. 24, 29.

72. ГАКК. Ф. Р-5. Оп. 1. Д. 136. Л. 53.

73. ГАКК. Ф. Р-5. Оп. 1. Д. 249. Л. 5, 10, 16.

74. Там же. Л. 19.

75. Там же. Л. 22–23.

76. ГАКК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 263. Л. 2, 20.

77. Там же. Л. 31об – 32об.

78. Там же. С. 30, 33.

79. ЦДНИКК. Ф. 1774-Р. Оп. 2. Д. 301. Л. 1.

80. Щербинин С.А. Влияние Гражданской войны на сословное самосознание донских и кубанских казаков // Традиционная культура славянских народов в современном социокультурном пространстве. Славянск-на-Кубани, 2008. Ч. 2. С. 62–63.

81. Чёрный А. История бандуры на Кубани // Родная Кубань. 1999. № 4. С. 121.

82. ЦДНИКК. Ф. 1774-Р. Оп. 2. Д. 76. Л. 2.

83. Цит. по: Там же. С. 143.;Козлов А.И. Антон Иванович Деникин. М., 2004. С. 368–369.; Очерки истории Кубани. Краснодар, 1996. С. 530.

84. ЦДНИКК. Ф. 1774-Р. Оп. 2. Д. 76. Л. 1.

85. Очерки истории Кубани. Краснодар, 1996. С. 502–520.

86. ЦДНИКК. Ф. 1774-Р. Оп. 2. Д. 301. Л. 1.

87. ГАКК. Ф. Р-1542. О. 1. Д. 64. Л.6.

88. КФЭЭ – 2001, А/к. – 2327. Краснодарский край, ст. Челбасская, инф. – Беда П.И., иссл. – Матвеев О.В.

89. ГАКК. Ф. Р-1542. О. 1. Д. 96. Л. 6.

90. ЦДНИКК. Ф. 1774-Р. Оп. 2. Д. 76. Л. 1.

91. Якаев С.Н. Фёдор Андреевич Щербина. Краснодар, 2004. С. 185–187.

92. ГАКК. Ф. Р-1542. О. 1. Д. 96. Л. 4 – 5об.

93. Без грифа «секретно». Из истории органов безопасности на Кубани. Краснодар, 2008. Кн. 3. С. 25.

94. ЦДНИРО. Ф. 7. Оп. 1. Д. 685. Л. 15.

95. Там же. С. 21.

96. ЦДНИКК. Ф. 8. Оп 1. Д. 410. Л. 4.

97. ЦДНИРО. Ф. 7. Оп. 1. Д. 938. Л. 51.; Украинский язык и украинизация на Кубани 1920-30 годы // www.protichka.narod.ru/history/ukr.html

98. ЦДНИКК. Ф. 438. Оп. 1. Д. 62. Л. 19.

99. Там же. Л. 20.

100. Иванцов И.Г. Указ. соч. С. 193.

101. Там же. С. 192–193.

102. Хлынина Т.П. Украинизация Северо-Кавказского края: замыслы и воплощение // Кубань – Украина. Вопросы историко-культурного взаимодействия. Краснодар, 2006. Вып. 1. С. 41–43.

103. Там же. С. 40–41.

104. Иванцов И.Г. Указ. соч. С. 189.

105. Там же. С. 189.

106. Иванцов И.Г. Указ. соч. С. 190.

107. Волыняк П. Кубань – земля казачья // Родная Кубань. 2002. № 3. С. 77–78.

108. Цит. по: Бершадская О.В. Осуществление политики украинизации на Кубани в период 1925–1932 гг. // Вторые кубанские литературно-исторические чтения. Краснодар, 2000. С. 123.

109. Там же. С. 123.

110. Там же. С. 123.

111. Там же. С. 124.

112. ЦДНИРО. Ф. 7. Оп. 1. Д. 685. Л. 11.; Украинский язык и украинизация на Кубани 1920-30 годы // www.protichka.narod.ru/history/ukr.html

113. Хлынина Т.П. Украинизация Северо-Кавказского края: замыслы и воплощение // Кубань – Украина. Вопросы историко-культурного взаимодействия. Краснодар, 2006. Вып. 1. С. 44.

114. ЦДНИКК. Ф. 8. Оп. 1. Д. 85. Л. 245.

115. Кропачев С. Хроника коммунистического террора. Краснодар, 1995. С. 36.

116. Иванцов И.Г. Указ соч. С. 199.

117. Миронин С.С. «Голодомор» на Руси. М., 2008. С. 51.

118. Ракачёв В.Н., Ракачёва Я.В. Народонаселение Кубани в XX веке. Историко-демографическое исследование. Краснодар, 2007. С. 35.

119. Борисёнок Е.Ю. Феномен советской украинизации. М., 2006. С. 215.

120. Там же. С. 124, 211 – 212.

121. Там же. С. 179, 240.

122. Там же. С. 18.

123. Там же. С. 152.

124. Там же. С. 192.

125. Там же. С. 211.

126. Кульчицкий С. Смертельный водоворот. Рождение и гибель украинской Кубани //www.day.kiev.ua/178897(март 2008 г.).

127. КФЭЭ – 2008. А/к. – 3904. Краснодарский край, Горячесключевской район, ст. Бакинская, инф – Петько А.Д., иссл. – Матвеев О.В.

128. Цит. по: Дейневич А.В. Станица Новодеревянковская // Кубанский сборник. Краснодар, 2007. Вып. 2 (23). С. 123.; ГАКК. Ф. Р – 15 94. Оп. 1. Д. 50. Л. 614.

129. Голод 1932–1933 годов: «геноцид украинского народа» или общая трагедия народов СССР? // Круглый стол в Центре украинистики и белорусистики исторического факультета МГУ. 10 декабря 2007 года.

130. Волыняк П. Указ. соч. С. 92.