Венецианский эликсир Ловрик Мишель

— Я же очень хорошо знаю, как живут и ведут себя монахини. Кому, как не мне, знать, что многие монахини пошли в монастырь не по своей воле. Они не хотели становиться невестами Христа. Если клятва о сохранении целомудрия была дана неохотно, то… ну, есть способы обойти обременительный обет.

— Ты хочешь сказать, что малютка сбежала и нашла себе любовника! — воскликнул он.

В моем голосе зазвучали стальные нотки.

— Она не ребенок. И не убегала. Певенш не надо было убегать, чтобы найти себе пару.

— Я не понимаю.

— Ее и так окружают потенциальные возлюбленные. Из того, что я слышала, можно заключить, что она уже сделала выбор.

— То есть? — выдохнул он.

— Да, я полагаю, что Певенш предпочитает себе подобных. Вот какое счастье я имела в виду, когда говорила о ней. В монастыре ей нет нужды сдерживать свою натуру какими-либо рамками. За пределами монастыря ее либо не поймут, либо будут подвергать насмешкам.

Я услышала в голове голос Зани: «Что за гора глупой, напыщенной чуши».

Удивительное дело. Певенш определенно чувствовала себя хорошо в окружении женщин и не выказывала никакого интереса и чувств к мужчинам, не считая презрения. Я вспомнила, как нежна она была с девочкой, которая сопровождала ее в монастыре.

Возлюбленный шагал по комнате, мучимый сомнениями. Я знала, о чем он думает. Возможно, нашей обязанностью было забрать ее из монастыря и научить правильному поведению в человеческом обществе. Валентин хотел, чтобы она познала ту радость, которую могут разделить мужчина и женщина. Подумав о Певенш, я засомневалась, что ей это могло бы быть интересно.

Я не чувствовала за собой никакой вины. Она достаточно доходчиво дала понять, что ей хорошо там, где она находится. В монастыре она королева маленького государства, объект поклонения и обожания. Действительно, кулинария сделала ее по-своему счастливой. Она не захочет завоевывать мужчину, да у нее и не получится. За воротами монастыря Певенш будет лишь объектом шуток и насмешек из-за своего тщеславия, тучности и напускной инфантильности. Стены монастыря надежно защищают ее от жестокости мира. Кровь отца сделала ее агрессивной, а жизнь в академии госпожи Хаггэрдун затормозила душевное развитие. Она навсегда останется тринадцатилетним ребенком. Она просто прирожденная монахиня! Даже если ее Господь — это сахар. Конечно, ничего из этого я не могла сказать Валентину, но я верила в то, что он сам сможет прийти к подобным выводам.

Чтобы проверить это, я предложила:

— Возможно, ты прав. Мы должны забрать ее, даже против ее воли, и заставить жить с нами. Быть может, со временем нам удастся укротить ее гнев, научить вести себя как леди и рисовать цветы. Не исключено, что это займет годы, но у нас все получится, как бы она ни сопротивлялась.

У Валентина столь безрадостная перспектива вызвала грусть.

Я представила, как Певенш лежит на мраморном полу, не обращая внимания на клятву, которую она дает Богу, думая лишь о том, как поскорее окружить себя веселыми монахинями и закрыться в кухне. Я увидела, как священник пытается надеть кольцо на ее жирный палец. Я увидела, как она, распростершись, соглашается, не понимая, на жизнь, подобную смерти.

Я подбежала к Валентину и бросилась ему в объятия.

— Скажи мне, как поступить, любовь моя, — пролепетала я. — Я не знаю, что с ней делать.

Так я позволила ему убедить меня, что Певенш будет лучше в монастыре.

Как же она удивится, когда мы придем к ней вдвоем, чтобы сообщить хорошие новости, рассказать о моей настоящей личности и о нашем скором браке.

6

Сироп-противоядие

Берем молочную воду, настой черешен, всего по четыре унции; настой руты, три унции; настой шафрана, одну унцию; сироп левкоев, две унции; тибетский дзерен, одну драхму; алкермес, две драхмы, смешать.

Помогает при тяжелой лихорадке, когда дух почти сломлен сильным ядом. Сироп помогает очистить кровь от яда.

Ах, эта радость признания! Честность! Когда я рассказала… мужу обо всем, что мне довелось делать на службе у бывших нанимателей, я почувствовала огромное облегчение.

Он простил мне все. Каждое мое признание сопровождалось его нежными словами, даже рассказ о том, как я нечаянно выколола глаз монахине сосулькой.

Это было рискованно. Он мог посчитать меня нечистой после всего этого. Однако он решил, что я стала жертвой жестоких, безликих махинаций венецианского государства. Он понял, что я никогда не любила ни одного из тех мужчин, к которым меня посылали заниматься непотребными вещами. Он заявил, что моя истинная чистота не была тронута. Доказательством тому, по его мнению, было то, что, когда я впервые по-настоящему влюбилась, то объектом обожания стал именно он, человек, нежелательный для моих нанимателей.

С удивительной легкостью он признал, что не расстраивается из-за моих многочисленных похождений. Вероятно, про себя он решил, что это уравновешивается некоторыми нелицеприятными вещами, которые я узнала о нем. Я старалась не упоминать о том, что знала о его прошлом и настоящем. Вместо этого я сказала правду — для меня это не имело ни малейшего значения. Мне было все равно, купил он все те ожерелья, что дарил мне тогда в Лондоне, или украл. Важен был сам факт. Это было правдой. Мне все равно нравился его стиль, будь он джентльмен или нет. Никакие сомнения в духе девочки из богатого рода не могли заставить меня разлюбить его просто потому, что он не был аристократом. В конце концов, я отреклась от своего класса и стала актрисой. Почему бы лондонскому бандиту не стать благородным человеком? Разве мы не встретились с ним как раз посередине, он — выбиваясь в люди, а я наоборот — падая вниз?

Услышав это, он несколько секунд молчал. Потом мы обсуждали прочие вопросы, не слишком веселые, скрашенные лишь нашими взаимными ласками.

Я видела, что Валентину не хотелось ни в чем винить дорогого Тома, однако он хотел создать определенную основу, от которой мы могли бы оттолкнуться. Потому он даже признал, что именно то, как Том со мной обошелся, стало причиной моих последующих бед.

Потому он простил мне все, от начала и до самого конца. Он видел во всех моих поступках и решениях логику и лишь добрые намерения.

— Значит, после монастыря ты больше никогда не видела Тома? — нежно спросил он меня. — Он столько раз бывал в Венеции, и вы ни разу не встретились?

Я покачала головой.

— И ты никогда не хотела его разыскать, чтобы отомстить?

Его глаза увлажнились, когда он подумал о моей кротости. Я глядела на него с удовлетворением. Он был такой красивый. Длинные, стройные ноги, поджарая, гибкая фигура.

Опустив взгляд, я напомнила ему, что большую часть времени находилась за границей, выполняя «миссии». Том приезжал в Венецию лишь изредка. Слишком мала вероятность, что мы могли бы встретиться в островном городе. В любом случае, Совет десяти контролировал каждый мой шаг. Я встречала лишь тех людей, которых они мне подсовывали.

— Я не чувствовала ничего, кроме сожаления, — сказала я. — Когда я увидела его в гробу, то пережила лишь потрясение. Когда-то я его любила, но к тому времени я уже была твоей. Я твоя навсегда.

Он поцеловал мои пальцы один за другим, не отрывая взгляд от моего лица.

Он задал последний вопрос.

— Как ты считаешь, кто мог убить его?

Я грустно покачала головой.

— Такой красивый мужчина, полный жизни, — сказала я, — я полагаю, что он таким был.

Потом он удивил меня.

— Я всегда считал, что человек, преследовавший тебя, Маззиолини, как-то замешан в этом деле.

— Потому что труп Тома начал кровоточить, когда он был рядом? Ты думаешь, что он приехал в Лондон, чтобы насладиться видом поверженного врага?

Валентин повесил голову. Ему стало стыдно, что он поверил в суеверие и столь нереалистичную теорию. Он ответил:

— Ну, все знают, что убийц часто тянет к их жертвам.

Потом он рассказал мне историю шлюхи и порошка для чихания, закончив словами:

— Маззиолини мог это сделать. Он настоящий убийца. И время подходит. В конце концов, твоя труппа уехала в Лондон лишь после смерти Тома.

Это было правдой. Мы живые преодолели расстояние до Лондона быстрее, чем труп Тома в гробу, который в пути задерживали таможенники, бумажная волокита, недостаток носильщиков и скверная погода. Мы очутились в столице Великобритании на два месяца раньше останков Тома.

— Какой тогда у Маззиолини был мотив? — спросила я.

— Возможно, он знал о тебе и Томе. Возможно, он был в тебя влюблен. Сопровождая тебя столько лет, почему бы и нет? Возможно, он ревновал.

Я ответила:

— Маззиолини не знает, что такое любовь. Поверь мне, я знакома с ним шестнадцать лет. Он чувствует только ненависть. Он служит хозяевам без радости и неохотно. Полагаю, его способность любить умерла еще в младенчестве. Он послушный инструмент в руках Совета. В нем нет ничего светлого.

В отличие от меня. Я не знала, хорошая я женщина или нет. С тех пор как меня заточили в монастырь в пятнадцатилетнем возрасте, я едва ли могла выбирать между добром и злом. До сих пор судьба не оставляла мне ни единого шанса, не отпуская с порочного пути, который мне пришлось избрать. Все мои грехи были ничем иным, как компромиссом между добром, теплившимся во мне, и жестокими обстоятельствами. Хотя, как и у любого человека, у меня были недостатки, я никогда не делала ничего плохого, что не было бы вынужденным шагом, тщательно продуманным выбором между двумя крайностями, с целью сохранить мне жизнь или рассудок.

Я думаю, нам больше не следовало говорить о Томе. Это причиняло слишком сильную боль Валентину. Я подумала вслух:

— Совет вполне мог дать задание Маззиолини прикончить Тома.

— Но зачем?

— Подумай обо всех тех затруднениях, которые Том создавал в Венеции. Я не имею в виду то, что он сделал со мной. Я имею в виду ваши дела. Едва ли они нравились местным властям. Так, по крайней мере, мне намекнул Главный.

— Они бы убрали его из-за такой безделицы? — Валентину это казалось невероятным. Если Тома убили из-за их торговых дел, значит, Валентин сам послал его на смерть. Том умер вместо Валентина.

Я не видела причин причинять ему боль и дальше. Он и так страдал без друга. Грустный муж — плохой муж.

Потому я предложила:

— Не исключено, что его убили из-за того, как он поступил со мной, девушкой из знатного рода. Вениер! Когда обижают аристократа, весь город чувствует себя уязвленным. Если следовать их извращенной логике, это было чем-то вроде оскорбления национальной гордости.

Он облегченно вздохнул.

— Похоже на правду, верно? Они разозлились и убили его. Они выждали, пока он не почувствует себя в безопасности, а потом нанесли удар. Это похоже на венецианцев, верно?

Я убедила его, что Тома наверняка убили по этой причине.

— Значит, этот Маззиолини убил Тома. Таким образом, я должен убить Маззиолини, — сказал он решительно, словно обещая придерживаться какой-нибудь диеты или больше не пить спиртного.

Маззиолини был обречен.

Чем больше я об этом думала, тем больше мне нравилась эта мысль. Я поцеловала мужа.

Так все и закончилось.

Эпилог

Венеция, март 1787 года

Порошок из абруса

Берем абрус, перетертый на мраморе, одну драхму; крем винного камня, половину драхмы; соль полыни, прюнеля, всего по двенадцать гран; янтарную соль, шесть гран; делаем порошок на шесть доз. Давать дважды или трижды в день.

Восстанавливает ферментацию внутренностей и крови. Собирает загустевшую кровь и выводит ее из организма в виде выделений.

Уважаемый синьор Маззиолини,

прошло уже много месяцев с тех пор, как я задалась целью решить загадку смерти отца.

Мне удалось восстановить почти целостную картину из обрывков фактов, которые попали в мое распоряжение. Мне помог Смергетто, хотя он этого и не понял. А также братья Момоло и Тофоло. По поводу прочих вещей, слишком темных, чтобы говорить о них даже за бокалом хорошего вина, я полагалась на смекалку и инстинкты.

Я считаю, что все началось в четверг.

Холодная зимняя ночь, узкая аллейка за площадью Сан-Марко. Вот где она жила. Там она оставляла пьяную служанку спать в те драгоценные дни свободы, когда вы были в отъезде в Лондоне, чтобы организовать апартаменты и нанять обслугу. Помните?

Так я это представляла себе год назад, прежде чем приехала в Венецию, город, который теперь знаю как свои пять пальцев, а то и лучше, ведь он у меня в крови.

Стройные венецианцы, затянутые в шали и пальто, спотыкаясь, ходят по улицам, стараясь не упасть на скользкой брусчатке.

В этот мрачный морозный день мужчина и женщина неожиданно сталкиваются друг с другом. Он крепкий и высокий. Она маленькая и изящная. Она опрокидывается на спину. Когда он протягивает руку, чтобы помочь ей подняться, его извинения кажутся искренними. Но что-то чуждое в его акценте и знакомые черты лица заставляют женщину отпрянуть.

— Не бойтесь, — говорит он, становясь на колени и глядя ей в глаза.

Увидев ее лицо, он от удивления раскрывает рот.

— Катарина, — шепчет он, — я думал, что ты…

Он не заканчивает реплику, потому что она крепко целует его в губы.

Так они снова нашли друг друга спустя полтора десятка лет. Теперь имеет значение не то, что их разъединило, но то, что, по всей видимости, позволит им воссоединиться — то же желание, тот же жар, то, что позволило мне появиться на свет.

У матери, должно быть, были причины обнимать папу, позволить ему поднять себя и отнести в гондолу, где он держал ее в руках, пока они не причалили у церкви Святого Сильвестра.

Папа ведет мать через знакомые ворота и вверх по лестнице в спальню, где они не выпускают друг друга из объятий два дня и две ночи. Они ничего не едят, пьют только воду из кувшина и занимаются любовью.

Потом наступает суббота.

Вероятно, в тот день дела пошли наперекосяк.

На третий день он, наверное, сказал ей, что ему нужно отлучиться по делам. Его глаза затуманены. Кажется, это истощение. Она молча лежит посередине кровати, пока он громко кричит вниз, чтобы принесли горячей воды, и быстро захлопывает дверь ногой перед носом у любопытной прислуги, заполучив желанный кувшин. Он поворачивается к матери спиной, приводит себя в порядок, одевается и складывает бумаги в сумку из овечьей кожи.

Без сомнения, он пытается пошутить, что он так же пуст, как и эта сумка, ведь она вытянула из него все соки. Шутка, как обычно, не удается, и мать не улыбается. Снова наступает ночь, а ее глаза, желтые при свете свечей, внимательно следят за его передвижениями по комнате.

Он не просит ее остаться и дождаться его. Он не говорит, когда вернется. Он не спрашивает, где она живет, и не назначает нового свидания. Он глядит на разбросанную по полу одежду, потом на нее.

Ей следует понять: это все, что ему было нужно. Снова вкусить давно забытых радостей и оставить все как есть. Она кивает, давая понять, что осознает это. Она тоже глядит на разбросанную одежду, ощущая желание одеться и уйти. В конце концов, у нее нет никакого права здесь находиться, если только ее присутствие не одобрено им. Я представляю, как она начинает тяжело дышать, ведь как только он покинет комнату, у нее не будет права и на это. Мать никогда бы не показала, какие чувства обуревают ее. Из нее получилась бы отличная монахиня.

Когда он удаляется в туалет на первом этаже, она вскакивает с кровати, вытягивает из его сумки бумаги и раскладывает их на кровати. Она кивает и улыбается. Макнув перо в чернила, она изменяет адрес на самом первом листе. Изменение совершенно незаметно. Вероятно, она исправила в адресе цифру «1» на «4» на всех листах. Когда чернила подсохли, она сложила бумаги в сумку до его прихода.

Она лежит на кровати, прижимая одеяло к груди.

— Я оставлю тебя, чтобы ты могла одеться, — смущенно говорит он. Это первая обыденная фраза, с которой он обращается к ней за два дня. Все остальное время он в основном стонал и шептал слова страсти. Романтический ореол встречи исчезает навсегда, и он это знает.

Она снова кивает. Ее взгляд неподвижен. Губы плотно сжаты.

Он выходит, закрыв за собой дверь. Он не задерживается на пороге. С лестницы слышатся его тяжелые, но быстрые шаги. Где-то внизу хлопает входная дверь. В комнату проникает немного холода снаружи.

Но обнаженная женщина уже одета, и спустя минуту она сбегает вниз по лестнице. Никто не видел, как она пришла. Никто не заметит, как она уходит. Даже мужчина, за которым она следует по мрачным улицам Венеции. Спрятавшись за каменным колодцем, она ждет, пока он пройдет мимо. Потом она быстро устремляется вслед за ним.

Со стороны кажется непонятным, какие цели преследует эта женщина. Возможно, ей интересно, какие дела заставили его покинуть ложе, которое они делили совсем недавно, да еще в столь поздний час. Возможно, она не может выдержать разлуки с ним после нескольких дней столь горячей близости. Вероятно, правильно последнее предположение, потому что она подбирается все ближе к нему. У нее напряженное выражение лица, хотя и не понятно, чего же она хочет.

Луна немигающим взглядом следит за ней. Внезапный порыв ветра поднимает юбку, обнажая голые ноги. У нее не было времени натягивать чулки, а тем более крепить их к белью. Ей пришлось впопыхах затолкать их в карман. Она постоянно оттягивает парчовый воротник, натирающий шею, потому что она не успела обвязать ее шелковым платком, который остался в его апартаментах. Воспоминание об этом заставляет ее замереть от страха.

Вдали слышится бой колокола. Вероятно, скоро будет десять часов вечера.

Он медленно шагает, вдыхая студеный воздух и расправляя плечи. Мать легко следует за ним, время от времени бросая внимательные взгляды по сторонам, заглядывая в дверные проемы и лестничные колодцы, покрытые длинными сосульками, ищущими прикосновения замерзшей земли.

Они все больше удаляются от оживленных улиц. На улице Калле дель Стивалето, куда мы, монахини, обычно отправляемся, чтобы сдать обувь сапожникам в починку, отец останавливается на минуту, чтобы вытянуть из сумки лист бумаги. Он просматривает его, вероятно, пытаясь сориентироваться. Увидев это, мать радуется. Они продолжают идти по улице Калле дель Парадизо к воде.

В этот момент она замечает белый сталактит изо льда, поразительно напоминающий кинжал. Он свисает с решетки окованного железом окна. Рядом находится сломанная труба, из которой обильно сочится влага. Мать поднимается на цыпочках и отламывает сосульку длиной в тридцать сантиметров.

Услышав хруст льда, папа оборачивается, но мать успевает спрятаться в тени. Она становится на колени и вымазывает льдину уличной грязью. Подняв ее, она видит, что сосулька потеряла прозрачность под слоем различных нечистот.

На Калле дель Синке отец хмурится, прячет лист бумаги в сумку, неуверенно поворачивает направо и останавливается.

Кажется, она точно знает, куда он пойдет. Ей уже нет нужды следовать за ним, прячась в тени. Она идет параллельной дорогой, которая вскоре выведет ее к нему.

Пока он пересекает площадь Кампо Сан Джакомо, она поворачивает на пахнущую апельсинами улицу Наранзария и бежит вдоль Сотопортего дель Эрбария. Когда он проходит Касарию, ощущая ароматы сыра и масла, она ветром проносится по Фаббриче Нове и останавливается на углу Кампо де ла Пескария, пока он не проходит мимо, исчезая в темноте. Потом она переходит на Калле де ла Донзела, поворачивает направо на Руга Деи Специери, а потом снова направо на Калле де ла Бекарие. Мать крадется вдоль хлебных лавок, пока они не заканчиваются. Она замирает в тени, завидев фигуру отца. Теперь он поднимается по ступеням моста, который ведет к Фондамента де Л'Оджио. Перейдя мост, он исчезает. Она загибает пальцы, считая его шаги.

В этот момент она быстро перебегает улицу и прячется за стеной у подножия моста, глядя на опустевшую улицу Карампани, сперва убедившись, что таверна «Посте Вечие» закрылась на ночь. Мать морщится, заметив, что из ее широких дымоходов все еще струится дымок, хотя лампы потушены и стоит мертвая тишина. Она поворачивается к таверне спиной и прислушивается.

С другой стороны моста слышатся шаги. Мать считает их. Когда счет достигает шестнадцати, появляется смутный силуэт отца.

Он смотрит на листок бумаги, который снова достал из сумки, повернувшись спиной к Карампани. Он сбит с толку. Развернувшись, он начинает спускаться по ступенькам, возвращаясь к рынку. Мать снова принимается считать его шаги. Досчитав до одиннадцати, она выскальзывает из-за моста и останавливается у отца за спиной.

Она набрасывается на него, нанося быстрые удары сосулькой.

Повернувшись и узнав ее, он не произносит ни звука, лишь слабо и глупо улыбается, словно понимая, что это его вина, или пытаясь умилостивить ее.

Он вдвое больше ее, но первый быстрый удар пробил его шею. Он хватается рукой за горло, будто пытаясь удержать кровь, толчками вытекающую из раны.

Подняв руку, он видит темные потеки крови на пальцах. Потом он переводит взгляд на нее и оружие, которым она его ранила. Он удивленно поднимает брови, давая понять, что ледяной нож поразил его как оригинальная задумка. Он бы гордился таким изобретением, оружием, которое никогда не смогло бы привести ищеек к убийце. Он признает его достойным инструментом для своей профессии.

Она отступает на шаг и смотрит на него.

Внезапно он чувствует сильную усталость, не только из-за раны, но и из-за обильных любовных утех последних двух дней и, вероятно, из-за веса воспоминаний, которые навалились на него после их неожиданной встречи. Словно он не может заставить себя вступить с ней в еще один конфликт, даже для того, чтобы попытаться урезонить или попросить о пощаде. Он даже не говорит ей обо мне.

Он опускается на землю и переворачивается на спину за балюстрадой моста в дальнем углу Кампо де ла Пескария среди остатков фруктов и гниющей рыбы. Она подходит к нему, оглядывается, чтобы убедиться, что никто их не видел, даже случайный прохожий.

Сжимая сосульку, она глядит ему в лицо. Откинув отворот пальто, она разрывает на нем рубашку и быстро вонзает сосульку меж ребер, пока она полностью не погружается в плоть. Отец шумно дышит, не отводя взгляда от ее лица.

Потом, пока он тихо лежит, по всей видимости, стараясь приостановить действие ледяного оружия, она снимает с него сумку, поднимает с земли испачканный кровью листок, который он уронил, и запихивает его в сумку.

Мужчина не может пошевелиться. Однако он взглядом одобряет этот хитроумный ход, призванный сбить с толку тех, кто будет расследовать его убийство.

Он понимает, что никогда не будет отмщен.

Отец издает слабый стон, когда сосулька проникает глубже в тело.

Его глаза как бы говорят:

— Пожалуй, этого достаточно. Ты убила меня холодом. Я понимаю, что ты имеешь в виду.

Но нет, пока он еще жив, у нее в запасе имеется еще несколько метафор.

Это субботняя ночь, потому их окружают отбросы с фруктового рынка и гниющие остатки рыбы: кости, шелуха, плоть. Все вперемешку. Слышится слабый писк крыс. Мать роется в куче мусора, бросая его пригоршнями на тело отца, останавливаясь, лишь чтобы прочесть понимание на его перекошенном лице.

Он не зовет на помощь. Он не плачет и не извиняется, не просит прощения.

Она работает быстро, покрывая все его тело зловонными отбросами, оставив свободным лишь лицо.

Время от времени она проверяет, не умер ли он. Убедившись, что он еще жив, она кивает.

Когда его тело полностью скрывается под слоем мусора, она снова начинает рыться в отбросах, выбирая что-то и складывая себе на колени.

Мать снова проверяет, не умер ли отец. Увидев, что он еле дышит, она нагибается над его лицом.

Сначала она затыкает его ноздри костями трески, все еще покрытыми остатками плоти. В его уши она запихивает остатки гниющего осьминога, тщательно заталкивая их поглубже мизинцем, пока не слышит глухой стон, вырвавшийся из его груди. Наконец она кладет ему на губы остов краба, полусъеденный крысами, загнав его в рот резким ударом, ломая мужчине зубы. Отступив на шаг, она внимательно глядит на результат. Краб мерно поднимается и опускается в такт его дыханию, которое становится все менее заметным. Она вытягивает краба и заменяет его рыбиной, вставит ее таким образом, чтобы хвост торчал из его рта.

Теперь он никогда не сможет рассказать ей обо мне.

Исторические заметки

Лондон и Венеция, зима 1785–1786 гг.

Медицинское шарлатанство

Все основные персонажи книги выдуманы, хотя некоторые их имена позаимствованы из исторических источников и адаптированы. Несколько имен взято из пестрого мира шарлатанов. Существовал подлинный Валентин Грейтрейкс. Он был известным ирландским целителем, который, как говорили, умел лечить золотуху обычным наложением рук. Первенш — это имя героини одной из нравоучительных сказок, написанной в конце девятнадцатого столетия в качестве сопроводительного материала для тонизирующего средства на основе кокаина «Вин Мариани».

Тэбби Рант — так звали служанку в «Новом путеводителе по городу Бат» Кристофера Энсти[23] 1766 года выпуска. Это история одной семьи, посетившей этот город. Неудачливую Тэбби лечит известный доктор сэр Джон Хилл:

  • Прославленный лекарь дает Тэбби дозы
  • Ведь он говорит: «Подозренье лейкоза,
  • А может, цинга али чумка, холера.
  • Поди отыщи для такой кавалера».

Большинство рецептов производства препаратов, с которых начинаются главы, взято из сборника Томаса Фуллера «Pharmacopoeia Extemporanea», вышедшего в 1710 году.

Песенка Зани основана на мотиве, взятом из газеты «Непогрешимый фигляр», популярном издании, печатавшемся на Блэкфрайерз.

В Лондоне действительно жил шарлатан, ездивший на белом пони с нарисованными фиолетовыми пятнами и махавший человеческой берцовой костью. Доктор Мартин ван Бутчелл также хранил забальзамированное тело усопшей первой жены, ожидая появления новой миссис ван Бутчелл. Рецепт ее бальзамирования я использовала при описании бальзамирования тела Тома.

Доктор Джеймс Грэм действительно создал на Адэлфи-террас в Храме здоровья Великое магнитно-электрическое небесное ложе Грэма в 1779 году. Это, конечно, поздновато, поскольку Певенш родилась намного раньше. Это ложе вполне могло несильно бить током, возбуждая пациентов. Грэм говорил, что женская яйцеклетка оплодотворяется электрическими разрядами, возникающими от естественного трения при половом акте. Грэм в работе помогала несравненная «Богиня здоровья и плодовитости». Некоторые источники утверждают, что эта «Вестина» была моделью, которая позже стала пресловутой леди Эммой Гамильтон. Предприятие Грэма обрело такую популярность, что в первые же три ночи после открытия девятьсот человек не пустили туда из-за толчеи. Но к 1784 году о Храме почти забыли и он был закрыт кредиторами Грэма.

Большинство шарлатанов распространяли рекламные листки, похожие на те, что описаны в романе, особенно после 1762 года, когда уличные вывески, признанные опасными для продуваемых ветрами улиц Лондона, были запрещены.

Как заметил ученый Дэвид Жентилкуоре, чтобы обезопасить себя, шарлатаны приписывали своим эликсирам целебные свойства, способные исцелить многие хвори. Кому-нибудь они наверняка могли помочь.

Симптомы, которые заставили Мимосину поверить в то, что она родила сына, основаны на популярной мудрости, распространенной в Италии со времен Средневековья. Подобные советы часто включали в пособия для замужних дам.

Лондон

Недовольство Валентина Грейтрейкса неоправданным количеством налогов отражает размышления Адама Смита, писавшего об этом в своих работах. С 1775 по 1785 гг. шла война за независимость Америки, и власти оправдывали небывалые поборы военными издержками.

Силы правопорядка едва ли смогли помешать контрабандной деятельности Валентина. Докеров и контрабандистов, а также коррумпированных стражей редко тревожили констебли до самого возникновения речной полиции в 1798 году.

В 1789 году проводилась одна из больших ярмарок на льду. Тогда-то и произошел памятный случай, когда отломилась большая льдина с несколькими палатками. Однако в книге этот случай происходит несколькими годами ранее. В 1785 году также была суровая зима, когда сто пятнадцать дней стояла морозная погода.

Венецианская театральная труппа, с которой Мимосина прибывает в Лондон, является плодом моей фантазии, хотя итальянские актеры и ездили в Англию. Первые появились на подмостках туманного Альбиона в 1726 году. Лондонцы очень медленно привыкали к нравам итальянской театральной школы. Комедия дель арте первое время была подвергнута британскими властями строгой цензуре. Однако отдельные итальянские актеры бывали весьма популярны. Как певцы, так и танцоры часто приглашались лондонскими импресарио и постепенно сделали востребованной легкую итальянскую оперу.

Развлечения, которые Валентин организовывает для Певенш, действительно были доступны в то время, за исключением разве что поющих котов синьора Каппелли, которые появились лишь в 1832 году. Я также позволила себе вольность с Воксхолл-Гарденз. Сады обычно были открыты для публики лишь в теплое время года.

Современный Лондонский мост мало напоминает тот, что существовал в XVIII веке. Известные «падающие» здания, размещавшиеся на нем, были снесены между 1757 и 1761 годами. Большие железнодорожные арки, занимающие большую часть современной Стоуни-стрит и Бороу-маркет, были построены лишь в тридцатые годы XIX века.

В 1780-е годы Стоуни-стрит была живописным уголком города, застроенным каменными и деревянными зданиями. В северном конце улицы арка вела на Клинк-стрит и дальше к доку Сент-Мэри Овери на берегу Темзы. Теперь голубое здание, известное как Литтл Винчестер-ворф, построенное около 1816 года, загораживает вид на реку. В пятидесяти ярдах к востоку все еще можно увидеть остатки дока Сент-Мэри Овери. Сейчас в нем расположена копия корабля Френсиса Дрейка «Золотая лань», но в XVIII столетии док, должно быть, был шумным и людным местом, поскольку он являлся главной пристанью, на которой сгружали солод, сено, топливо и прочие вещи, необходимые для пивоварения, ключевой статьи дохода этого района города. На Клинк-стрит располагалась известная таверна «Колокол», пристанище лодочников, контрабандистов и вербовщиков на флот или в армию, готовых схватить любого, похожего на персонажа произведения Тобайаса Смоллетта Родрика Рэндома. Также там хранили селитру. Улица была замощена булыжником, как и сегодня, но в то время на ней располагались лавки мельников, лихтерных матросов, торговцев углем, деревом и слоновой костью.

В западном конце улицы в 1785 году стояли, да и стоят до сих пор, развалины печально известной тюрьмы Клинк, разрушенной в 1780 году, когда соратники лорда Гордона[24] обратили на нее внимание. Больше это здание тюрьмой не служило. Сегодня это мрачное здание, в котором время от времени проводятся званые обеды. К западу от тюрьмы находится Бенк-энд, где с 1774–75 гг. находится трактир «Якорь», до сих пор пользующийся популярностью. В нем действительно можно отыскать множество тайных лестниц.

Современная улица Парк-стрит в то время называлась Мертвым местом, вероятно, из-за соседства с кладбищем, последним пристанищем тысяч жертв чумы, которых закапывали там, начиная со Средневековья.

Музей доктора Снайвера — выдумка. Подобные анатомические музеи снискали славу лишь в XIX столетии. Мои упоминания гомеопатических техник тоже немного опережают время.

Пока я работала над этой книгой, Бенксайд начал перерождаться буквально на глазах. Такое время от времени случается с поселениями, находящимися в черте города. Всего несколько лет назад это место считалось немодным и опасным. Теперь же присутствие реконструированного шекспировского театра «Глобус», галереи искусств «Тейт» и восстановленного рынка Бороу-маркет придает Бенксайду изысканный вид, подкрепляемый отремонтированными мансардами, перестроенными железнодорожными арками и многочисленными кафетериями.

Главные герои романа едва ли узнали бы его сегодня.

Венеция

В стенах старого монастыря Святого Захарии сейчас находится штаб-квартира военной полиции Италии. Сам монастырь был закрыт Наполеоном. Это явилось одной из мер, с помощью которых он хотел подавить крепкий государственный аппарат Венеции. Какое-то время он пустовал, пока австрийцы не сдали его под конторские помещения. Вероятно, тогда комплекс совсем перестал быть похож на монастырь. Нет больше ни калитки, ни приемной, однако какой-нибудь важный посетитель в сопровождении военного эскорта может полюбоваться двумя монастырскими зданиями, одно из которых было построено Мауро Кодуччи, а другое — Витторе Гамбелло, а также красивой лоджией как раз за зданием церкви.

Сама церковь тоже изменилась. Внутренние стены, когда-то пронизанные десятками отверстий, сквозь которые монахини пели церковные гимны и смотрели на мир, теперь увешаны картинами. Однако здесь все еще можно встретить монахинь — на одной из картин Антонио Зонка (1652–1723), запечатлевшей важные события в жизни монастыря Святого Захарии. На этой картине можно увидеть ежегодное посещение монастыря дожем. Монахини изображены упитанными, довольными и розовощекими женщинами, с интересом, но без печали глядящими на внешний мир сквозь решетку ворот, словно они приняли постриг безо всякого принуждения. Аббатиса восседает на стуле с важностью королевы.

Увы, современный турист не может посетить церковь Святых Космы и Дамиано на Джудекке. Она уже давно стоит заброшенной, хотя по фасаду, сложенному из мрамора и кирпича, можно угадать некоторые изящные черты позднего Возрождения. Бывшее здание монастыря, однако, было восстановлено, и теперь в нем проводятся выставки во время Венецианской биеннале.

Сант-Алвизе, напротив, все еще действует. Сегодня в нем живет всего двадцать три монахини, одетые в белые одежды ордена Каноссы. Если правильно одеться, то вас могут пустить внутрь, погулять по гулким коридорам, кельям и саду. Кирпичный корпус монастыря сейчас отремонтирован, и в нем работает школа. Здешняя атмосфера мира и доброты очень не похожа на оживление наводненной туристами Венеции.

По счастливому стечению обстоятельств, которые неизменно сопровождают исторического романиста, когда я почти дописала эту книгу, я узнала, что церковь Сант-Алвизе была создана членом одной древней венецианской фамилии. В 1388 году Антония Вениер увидела сон, в котором святой Луи Тулузский явился ей. Он сказал, что Господь хотел бы, чтобы его чтили также и в Венеции. Он даже показал место, где должна была располагаться будущая церковь.

Музыкальные представления, которые видел Валентин, разыскивая актрису, проводились в Венеции в 1780-е годы. Комическая опера Доменико Чимарозы «Итальянка в Лондоне» была создана в 1778 году. Ее героиня Ливия приезжает в Лондон под чужим именем в поисках английского лорда, с которым у нее когда-то был роман, но который не хотел на ней жениться.

Современная Венеция все еще очень похожа на город XVIII века. Чтобы понять разницу между Большим каналом в 1785 году и в XXI веке, нужно подождать до поздней ночи. Главная разница — тишина. Сегодня Большой канал — это оживленная магистраль. Днем тысячи различных лодок и катеров оглашают окрестности мощным ревом. Только поздно ночью можно услышать плеск волн, звук плывущей гондолы и шаги на соседнем мосту.

Средства умерщвления

Повешение осужденных практиковалось в Лондоне до конца 1783 года возле современной триумфальной арки Марбл-арч. Но толпы зевак со временем стали слишком беспокойными, и тогда казни перенесли во двор тюрьмы Ньюгейт. Как и Клинк, Ньюгейт была уничтожена бунтовщиками Гордона. Однако в отличие от Клинк ее быстро отстроили.

История о том, как Мимосина сбежала из камеры, основана на технике, которую использовал один печально известный мастер побегов XVIII века Джек Шепард. Он проделал маленькие отверстия в деревянной раме решетки в камере. Так он ослабил ее и вскоре смог вынуть всю конструкцию.

Поверье о том, что труп убитого будет кровоточить в присутствии убийцы, было повсеместно распространено в средние века. Оно даже упоминается у Шекспира в «Ричарде III».

Сон Катарины о том, как ее поджарили в печи монастыря, основан на реальных событиях. В 1787 году был случай, когда лондонский пекарь бросил подмастерье в печь.

Луи Пастер начал изучать бактериологические инфекции лишь в 1860-х годах. Доктора в XVIII веке не подозревали о существовании микроорганизмов. Гангрена, также известная как омертвение плоти, считалась естественным и обычно смертельным следствием ран, но процесс ее образования не был изучен.

Казанова, который всю жизнь страдал от кровотечений из носа, пишет в мемуарах, что одна миланская графиня пыталась убить его порошком для внутренностей.

Стеклянные стилеты действительно производились в Венеции и экспортировались в другие страны.

Достоверность

Перед каждым историческим романистом стоит проблема — как сдобрить повествование запоминающимися образами из прошлого, не рискуя сделать их неубедительными и блеклыми. Я попыталась описать Лондон и Венецию XVIII столетия во всей красе, но, что более важно, вернуть к жизни две исторические личности, знакомые современному читателю. Внедрение исторических исследований в роман призвано сохранить хрупкий баланс. Это похоже на декорирование дома. Нужно точно знать, сколько интересных безделиц необходимо добавить к обстановке, не затеняя вместе с тем важные вещи.

Например, многие ошибочно считают, что во времена Георга III все люди носили напудренные парики, кринолины и фижмы. Действительно, подобная одежда была в моде какое-то время в самом конце XVIII века, однако в середине 1780-х годов, когда разворачиваются события романа, прически и наряды были проще. Волосы часто посыпали смесью муки, мускатного ореха, крахмала и, изредка, золотого песка. Порошком, содержащим мышьяк или белый свинец, иногда обрабатывали лицо, придавая ему модную мертвенную бледность. Говорят, что от вдыхания этого порошка с кожи возлюбленных скончалось шестьсот итальянцев. Губы красили красной штукатуркой. Брови брили, и на их место крепили искусственные, из мышиного меха. Но женщина могла, по желанию, быть изящной и выглядеть естественно, потому я не вдавалась в подробности, описывая все это, чтобы не заставить читателя зевать.

Я не нашла ни одного свидетельства о том, что Венеция использовала актрис в качестве шпионов. Но шпионаж был проверенным способом республики быть в курсе дел на континенте. Это государство в свое время завербовало в шпионы даже Казанову.

Прочее

Укулеле Певенш является анахронизмом, потому что появилась почти через сто лет после описываемых событий. Так назвали небольшой, похожий на гитару, инструмент, завезенный на Гавайи португальскими иммигрантами. Однако в то время существовали миниатюрные мандолины. Эти инструменты были очень популярны в XVIII веке, и многие композиторы, например Вивальди, включали их в оркестровки. Гендель, работая в Лондоне, также использовал мандолины.

История о Гензеле и Гретель очень давняя. Она была опубликована братьями Гримм. Братья записали большинство историй, обычно передаваемых устно, собирая материал в основном среди крестьян Гессена.

Скульптору Андреа Брустолону действительно заказывали многочисленные самшитовые и эбонитовые скульптуры для семьи Вениер. Большое их количество, включая деревянную гравюру с невольниками, до сих пор можно увидеть в венецианском музее, посвященном XVIII веку, Ка'Реццонико.

Благодарность

У меня есть много причин быть благодарной за ум, тепло и такт моего издателя Джилл Фоулстон и агента Виктории Хоббс из издательства А. М. Хис.

В Лондоне я хотела бы поблагодарить Карен Хоуэлл, куратора Музея театра, за помощь и энтузиазм; Уильяма Хелфенда и Владимира Ловрика за то, что вычитали рукопись, обращая внимание на медицинские описания; Джона Уэйта и Мелиссу Штайн за помощь в выявлении анахронизмов и прочих ошибок; Джиму О'Брайену за очищение рукописи от несоответствий; Кристине Благоевич и Джейн Биркетт за издательскую помощь; Дейва Феннела за исторические экскурсы о районе Клинк-стрит, Паолу де Каролис за добрый совет; Орнеллу Тарантолу и Клару Калео-Грин за внимание к моему итальянскому. Как всегда, я благодарю сотрудников Британской и Лондонской библиотек.

В Венеции хочу поблагодарить Кароль Сатьямурти за то, что позволила, чтобы я несколько раз убила ее на мосту у Фондамента де Л'Оджио; Люцию Спеццати и ее семью за гостеприимство в Ка'Зенобио; добрых сестер монастыря Сант-Алвизе за то, что позволили мне побродить по их прекрасному дому; полковника полиции Венеции Илио Чичери за то, что лично провел меня по закрытой территории, на которой находится бывший монастырь Святого Захарии. Как всегда, я благодарю Грациеллу, Эмилио, Фабрицио и всех остальных в кафе «Джино» в Сан Вио за капуччино в шесть утра. Мне надо бы заплатить за аренду их стола, который я постоянно занимала. И, наконец, большое спасибо Сергио и Роберте Грандессо за неизменную доброту, выраженную как на словах, так и материально.

Страницы: «« ... 89101112131415

Читать бесплатно другие книги:

Данная книга отличается от обычных руководств по практике йоги тем, что не просто выражает позицию о...
Никогда не открывайте дверь незнакомцам! Алиса пренебрегла этим правилом и поплатилась: на нее напал...
Минна Холлидей зарабатывает на жизнь в самом дорогом борделе Лондона, но продает не себя, а свой лит...
Сколько раз, сидя перед экраном телевизора, вы вздрагивали, услышав визг тормозов? К сожалению, со с...
Даже после трагической истории первой любви жизнь Елены Игнатьевой могла сложиться вполне счастливо,...
Природа одарила Меланью Соколову не только потрясающими формами, глубоким умом, но и несносным харак...