Венецианский эликсир Ловрик Мишель

Сесилия не облегчает ему задачу:

— По семействам для аристократок и буржуазии и по именам знатных любовников для куртизанок.

Валентину не нравится последняя категория, он надеется, что ему не придется глазеть на их лица и что Мимосина отыщется не среди них.

— Семейства, — говорит он уверенным голосом. — Давайте начнем по алфавиту.

Так он разглядывает лица богатейших дам Венеции, видит, каких благородных красоток может предложить город. Ему нравится сильный, горделивый облик Чивран и Фланжини, а вот у Мочениго слишком волевой подбородок, Моросини же тяжеловаты, на его вкус. Содерини чертовски безынтересны. К тому времени, когда он добирается до семейства Вендрамин, он уже устал от всех этих глаз, губ и носов и ему становится страшно. Конец списка благородных красавиц уже близок, а он до сих пор не увидел нужного лица. Неужели он ее пропустил? Хуже будет, если она окажется среди куртизанок.

Но, когда он открывает папку с Вениер, его дыхание учащается. В первой же даме он видит легкое сходство с Мимосиной. Поднеся портрет к свече, он видит, что это не она, но какая-то не слишком дальняя родственница. Он берет другой и снова видит знакомые черты в разрезе глаз и форме носа.

Сесилия Корнаро, закончив эскиз убийцы, глядит на него с интересом.

— Нашли что-то?

— Я думаю, она Вениер.

Сесилия Корнаро издает гортанный возглас. Это говорит о том, что она впечатлена. Семейство Вениер является самым знатным в городе.

Валентин внимательно рассматривает каждый портрет. Конечно, возможно, что ее написали очень давно, потому она будет выглядеть иначе. Все эти женщины одинаково изящны, элегантны и прекрасно об этом осведомлены. Все они обладают некоторыми чертами Мимосины, но ни у одной нет ее энергичности и ранимости.

Он спрашивает Сесилию Корнаро:

— Как девушка из такой семьи могла стать актрисой?

Она тоже озадачена.

— Я никогда о подобном не слышала.

Она склоняется над портретами, сопровождая просмотр рассказом о той или иной леди. Одна оказывается любовницей французского посла, а другая любовницей мужа сестры.

Эти дамы из рода Вениер не слишком-то преданы семейному очагу.

Валентину не нравится эта мысль.

Наконец он находит ее. Он берет в руки лист бумаги и понимает, что это она, Мимосина Дольчецца, только на несколько лет моложе. Не отдавая себе отчета, он прижимает портрет к губам.

Сесилия Корнаро ласково интересуется, можно ли ей взглянуть на то, что он нашел. Он схватил рисунок так быстро, что она не успела посмотреть.

Когда он передает ей портрет, лицо художницы темнеет.

— Это рисунок Антонио, но я хорошо его знаю. Это Катарина Вениер, какой она была почти двадцать лет назад. Она была настоящим произведением искусства. Ни секунды не сидела на месте. Видите размытость подбородка? Выражение лица постоянно менялось. Каждый раз, когда он поднимал на нее взгляд, перед ним было другое лицо. Ему казалось, что она дразнит его. Наконец он пригласил ее родителей, чтобы они заставили ее вести себя, как подобает. Как и Антонио, я тоже не люблю работать с подростками. Слишком скучно. У них у всех одни и те же пристрастия и ветер в голове. Антонио пояснил Ипполите и Карло Вениер, что ее плохое поведение — не его, а их затруднение.

Валентин внимательно глядит на молодое лицо возлюбленной. Он не может думать о ней как о Катарине, поскольку невозможно поверить, что ей тридцать пять лет. Это значит, что она всего на десять лет моложе его. Он снова смотрит на эскиз. Линии рисунка менее уверенны, чем на других эскизах.

— Портрет не закончен, верно? — спрашивает он. Сесилия молча качает головой.

— Что тогда произошло? — хочет узнать он.

— Ах, это то, что я едва ли забуду. Антонио часто рассказывал эту историю. Она устроила чудовищную сцену, закатила кошмарную истерику, потому что отец попросил ее надеть какую-то фамильную драгоценность. Она кричала, что та отвратительна и она никогда ее не наденет. Заявила, что ненавидит бриллианты. Потом она сорвала ожерелье с шеи и выкинула его в окно. Оно упало в канал, и его, конечно же, не нашли. На этом все кончилось.

— И с портретом тоже было покончено? — спрашивает Валентин, краснея при воспоминании о том, с какой неохотой она принимала от него бриллианты.

— Да. Отец вынес ее из комнаты, и больше она здесь не бывала.

— Вы знаете, что с ней стало? Она вышла замуж?

Сесилия Корнаро улыбается, но уже понятно, что ее информация скорее породит новые вопросы, чем даст ответы.

— Да, в некотором смысле. Она стала невестой Христа. Антонио рассказал мне, что после этой выходки родители заточили ее в монастырь, и с тех пор никто никогда не видел ее в обществе.

— Какой монастырь?

— Должно быть, Святого Захарии, — ответила она серьезно. — Он самый богатый. Там Вениеры хоронят заживо своих дочерей.

Тонизирующая пилюля

Берем консервированные красные розы, бальзам Лукателлуса, всего по полдрахмы; перуанский бальзам, три капли; смешиваем.

Это отличное средство от кашля и ранней чахотки, кровохаркания, дизентерии, контузий и любого внутреннего кровотечения.

Пока он разглядывал эскизы, прилив достиг пика. Валентин идет по омытым соленой водой улицам и чувствует себя заново рожденным. Он знает, кем является его возлюбленная.

В Лондоне, как ему кажется, у него нет глаз, скорее какие-то слабые их заменители. В Венеции же он видит гораздо лучше. Город словно говорит с ним языком образов, хорошо понятным ему. Гуляя по вечерним улицам, освещенным пламенем фонарей и факелов, Валентин видит покрытые солью кирпичи, свидетельствующие об опасных приливах, за которыми Катарина Вениер наблюдала из окон своего дворца и с лоджий, где отдыхала в жаркие летние дни. Конечно, в Лондоне тоже есть покрытые солью кирпичи и лоджии, но они блеклые и неинтересные, потому Валентин их никогда не замечает.

Он снова и снова думает о том, что ему удалось узнать.

Он не расстроен. Скорее напротив, он рад, что она оказалась благородных кровей, хотя ему сложно в это поверить. Ему кажется, что она находится очень близко. Он никогда не спал с аристократкой и потому считал, что ощущения должны отличаться. Он не чувствует инстинктивного почтения к ней, разве что обычное уважение к даме. Возможно, он действительно всегда хотел верить в то, что человеку присуще природное благородство, которое определяет его судьбу. Катарина подтвердила эфемерность классовой принадлежности, став актрисой, а он сделал то же самое, заработав немалое состояние.

Начинается сильный дождь, льющий из густых туч. Поток обрушивающейся с неба воды так силен, что маленьких собачек приходится брать на руки, чтобы их не смыло. Чулки Валентина моментально промокают, а башмаки превращаются в сырые развалины. В рот и нос затекает вода. Дождь заливает глаза, так что Валентин едва видит, куда идет.

Внезапно ливень прекращается, и воздух наполняется оглушительными птичьими трелями. Они преследуют его до самого дома, приветствуя, когда он заходит в сад штаб-квартиры.

Валентин уносит к себе в комнату два портрета и ложится на кровать. Прислонив эскизы к стоящему на столе канделябру, он переводит взгляд с одного изображения на другое. Красивая юная блондинка и смуглый, утонченный мужчина.

Конечно, их ничто не связывает. В том зале склада на прощании с Томом они очутились рядом лишь по чистой случайности. Мимосина пришла искать примирения с ним после глупой ссоры. А убийца появился там, чтобы насладиться видом содеянного и подтвердить собственную эффективность.

Девушка на эскизе не похожа на монахиню. Валентин снова задается вопросом: как венецианская монахиня смогла стать актрисой? Подобное развитие событий так удивительно, что он не видит в этом никакой логики. Ему бы хотелось услышать от нее пояснения. Теперь, когда он уже так далеко зашел, Валентин думает, что с глазу на глаз, в интимной обстановке спальни, она обязательно поведает ему историю своей жизни. Он получит ответы после встречи в «Черной летучей мыши». Очень скоро.

Он поворачивается к портрету мужчины, так искусно нарисованному, что у Валентина инстинктивно сжимаются от ярости кулаки.

— Я посмотрю, как ты у меня заскулишь, — обещает он портрету.

Со свечи на портрет Катарины падает капля воска. Валентин быстро убирает канделябр, заменив его бумажной коробкой от пирожных, среди которых было обнаружено письмо Мимосины. Диззом всучил ее Валентину под глупым предлогом, что она, возможно, сможет помочь ему отыскать актрису.

— Этот ящик может сам быть сообщением или намеком, понимаешь? — говорил ему Диззом.

У Диззома часто бывают подобные вздорные фантазии. Валентину неприятно обескураживать его, даже когда они такие надуманные, как последняя. Чтобы сделать старому другу приятное, Валентин прихватил с собой этот бесполезный ящик. На нем изображена какая-то церковь и зависший над ней ангел.

В который раз Валентин напоминает себе, что ему также нужно отыскать Певенш.

Перуанские античахоточные пастилки

Берем толченую перуанскую кору, полторы унции; бальзам Капиве, две драхмы; розовый сахар (растворенный в полынной воде, восемь унций); с мякотью трагакантовой камеди делаем пастилки, каждую весом по две драхмы.

Эти пастилки являются очень приятным лекарством и подходят утонченным, милым людям. Помогают при чахотке, кашле, затрудненном дыхании и подобных симптомах.

Валентин Грейтрейкс ищет Мимосину в церквях.

Он понимает, что ему нужно пойти прямиком в монастырь святого Захарии, но не может себя заставить. Проще заняться церквями. Сесилия Корнаро сказала ему, что этот монастырь является самым старым и уважаемым в Венеции. Смергетто добавил, что монахини этого монастыря — самые корыстные и бездушные служительницы культа во всей Венеции, а также известные шлюхи и мздоимицы. Это целая крепость, населенная умными и жестокими женщинами. Инстинкт подсказывает Валентину, что искать ее там не надо. Если она действительно убежала из монастыря, это едва ли понравилось его настоятелям. Ему будут лгать в лицо, унижая как можно сильнее.

Между тем Валентин знает, что историю семьи часто можно проследить в камне, потому отправляется на поиски склепов, надеясь отыскать гробницу с надписью «Любимые мать и отец Катарины» и священника, который сможет поведать ему историю семейства. Он представляет себе кроткого человека, помнящего похороны матери или отца Мимосины и красоту ее самой.

Валентина нельзя назвать набожным человеком, потому он редко заглядывает в венецианские церкви. Теперь же у него голова идет кругом от царящей вокруг торжественности, опьяняющего аромата ладана и холодного камня. Эти сооружения совсем не похожи на тощие лондонские церкви. Каждое из них представляет собой целый музей из пальцев ног и рук святых, залитых воском, серебром или стеклом. У Валентина болят глаза от блеска драгоценных металлов, которыми щедро украшены венецианские храмы. От сияния свечей, вставленных в позолоченные подсвечники выше человеческого роста, перед глазами пляшут разноцветные круги, а шикарные кадила производят впечатление чего-то восточного, чуждого христианской религии. Торговец в Валентине смотрит на все эти драгоценности, видя их переплавленными и используемыми для целей более практичных, чем ныне. Ирландец в нем страстно желает прервать завывания хора и добавить мелодии немного веселья.

Он гадает, не пытались ли сделать эти мелодии веселее.

В каждой церкви он заставляет себя разглядывать гробницы и склепы в поисках имен родителей Катарины.

В конце концов, после нескольких часов активных поисков, Смергетто сообщает ему, что склеп Вениеров находится в церкви Святых Космы и Дамиано на острове Джудекка. Валентин радостно улыбается, услышав эти новости. Эти два святых — о счастливое совпадение! — знакомы ему лучше всего, ведь они считаются покровителями аптекарей и медицины. Валентин всегда был уверен, что их защита также распространяется и на братство шарлатанов. Он часто украшает рекламные листки их портретами, а бутылки с эликсиром — их изречениями.

У церкви Святых Космы и Дамиано он спрыгивает с гондолы, уже ощущая в соленом воздухе дух успеха и довольно сильный запах кошачьей мочи. Красивая церковь из кирпича и мрамора стоит на поросшей зеленью территории обширного монастыря, пристанища сотен кошек, которые начинают тереться о ноги прибывших, но почтительно отступают, когда Смергетто говорит им пару ласковых, но крепких слов.

Они свободно заходят под своды церкви и останавливаются, глядя на единственный столб света, проникающий сквозь круглое окно над дверью. В церкви прохладно и стоит абсолютная тишина.

В этой церкви холоднее, чем снаружи. Едва ли сюда придут люди, чтобы поделиться своими бедами и невзгодами.

Из-за незаметной двери выскальзывает послушник со сложенными ладонями и не очень вежливо интересуется целью их визита. Несколько минут Смергетто перешептывается с юношей, который не сводит с Валентина высокомерного и циничного взора.

С большой неохотой послушник в конце концов провожает их к настоятелю. Им не предлагают сесть. Настоятель, похожий на жабу и одетый в темную сутану, односложно отвечает на вопросы Смергетто. Потом он поворачивается к Валентину и устремляет на него неподвижный взгляд, который вызывает неприятные ощущения в животе англичанина.

Валентин не позволит, чтобы его запугали. Когда он интересуется через Смергетто семьей Катарины Вениер, настоятель удивленно поднимает брови и фыркает. Однако вскоре он зовет двух монахинь, которые должны показать им не фамильный склеп, а одну-единственную могилу. Смергетто объясняет это, пока они стоят в темном углу церкви, ожидая монахинь. Валентин чувствует, как внутри у него все замерло. Ноги движутся сами по себе, как заведенные. Впереди плывут монахини. Их ног не видно, и кажется, что они передвигаются на тележках.

Валентин начинает задыхаться. Сунув руку в карман, он достает перуанские пастилки, купленные утром у местного шарлатана. Поморщившись от розовой приторности, слегка разбавленной привкусом коры, он продолжает жевать их, пока дыхание не восстанавливается. Монахини остановились перед небольшой гробницей, часть которой почернела от пламени свечей. Они поворачиваются к Валентину, который изо всех сил пытается изобразить на лице лишь легкую заинтересованность.

Он не знает, как Смергетто объяснил цель его визита. Но, по всей видимости, Смергетто, что на него не похоже, не прибегал к дипломатическим приемам. Либо он столкнулся с серьезным сопротивлением. Монахини враждебно глядят на них. Их холодные глаза как бы говорят, что двум джентльменам лучше немедленно уйти, поскольку их затея не принесет никому добра.

— Я хочу увидеть, — тем не менее говорит Валентин. Он делает шаг вперед, и монахини расступаются, чтобы он мог подойти к гробнице. Ему не нужна помощь Смергетто, чтобы перевести то, что там написано. Захоронению уже шестнадцать лет. На нем нет никаких надписей от убитых горем родителей. Просто имя и даты рождения и смерти, между которыми прошло не так уж много времени.

Это не могила ее родителей. В камне высечено имя самой Катарины Вениер. Валентин непроизвольно отступает на шаг. Он не понимает. Начинает болеть голова.

Нет. Это совсем другая Катарина Вениер.

Когда он интересуется подробностями, монахини закрывают лица.

— О ней нечего говорить, — отвечают они.

— А ее родители? — все же пытается выудить сведения Валентин.

В ответ монахини показывают еще одну гробницу, на которой высечены имена Карло и Ипполиты Вениер, умерших с разницей в один год десять лет назад. Сесилия Корнаро упоминала их имена. С неподвижными лицами и отточенными за долгое время движениями монахини предлагают Валентину оставить подношение церкви, соизволившей предоставить ему все ответы, которые могли понадобиться здравомыслящему человеку, даже иностранцу.

— В память о Катарине Вениер, — громко говорит он, словно бы упоминание ее имени должно вызвать дух усопшей.

Она не мертва. Когда она услышит это, то придет и сама об этом скажет.

Монахини замолкают и начинают цокать языками. Даже Смергетто открывает рот от удивления, потому что Валентин выбрал свечу с огромным фитилем. Пламя взлетает на пять, потом на десять, на пятнадцать сантиметров над свечой. Монахини быстро крестятся.

Яркое пламя свечи слепит Валентина, а на руку начинает капать горячий воск.

Он резко поворачивается к монахиням:

— Вы видели? Неужели вы больше ничего не можете сказать? Смергетто, спроси их.

Но они повторяют:

— Больше нечего говорить…

Хотя Смергетто пытается по возможности переводить ответы монахинь в мягкой форме, Валентин в конце концов покоряется суровости их тона, отвешивает низкий поклон в благодарность за помощь и добавляет, что больше их не потревожит.

Он резко разворачивается на каблуках, чтобы они не заметили слез в его глазах.

Вместе со Смергетто, тактично глядящим в сторону, он покидает церковь.

Перуанский электуарий от эпилепсии

Берем толченую кору, шесть драхм, змеевидный кирказон, две драхмы; пионовый сироп, сколько потребуется; смешать в мягкий электуарий.

Я экспериментальным путем обнаружил, что это самое надежное лекарство. После хорошего испражнения взрослому больному можно давать одну драхму (но меньше — более юным пациентам) утром и вечером, три или четыре месяца, а потом еще три или четыре дня до смены фазы Луны и полной Луны. Это средство полностью устраняет эпилептические и истерические хвори, а также так называемую пляску святого Витта, во время которой больной делает тысячи глупых жестов и прыжков, словно те несчастные, которых в Апулии укусил тарантул.

Смергетто непередаваемо тактичен. Хотя Валентин не поделился с ним информацией, полученной от Сесилии, венецианец не интересуется, почему хозяин прослезился на могиле давно усопшей Катарины Вениер. Когда он убеждается, что его помощь больше не требуется, он мягко намекает, что может заняться другими насущными делами. Валентин благодарно кивает, и Смергетто тут же испаряется.

Начинает падать снег.

Валентин бесцельно блуждает вдоль берега канала рядом с церковью. Расположенный в отдалении от широкого канала Джудекка, этот заливчик напоминает холодный бульон и пахнет так, словно его сварили в десяти милях от ада. Либо как будто какое-то существо заползло в него и сдохло, испортив воду собственными испарениями. Валентин размышляет о телах благородных людей, запертых в склепах под церковью. Невозможно не представлять, как они разлагаются и вся эта мерзость просачивается в канал. И Катарину Вениер, кем бы она ни была, тоже не минует этот процесс. Он морщится при этой мысли.

Крепкое амбре заставляет его вспомнить Диззома, сторожащего свои судочки и горшочки с вонючими растворами на складе на Бенксайде, и его грудь сдавливает тоска по родине.

Мысль о Диззоме заставляет Валентина взбодриться. У него просыпается тяга к работе. Он быстро прыгает в гондолу и направляется к Рива дельи Скьявони, пристанищу шарлатанов. Он собирается поискать новые таланты среди них. Это то, чем он должен был заниматься все предыдущие дни, а не тратить их — на что? Пока гондольер неспешно работает шестом, голова Валентина идет кругом от мыслей о Катарине Вениер, которой должна была быть Мимосина Дольчецца, но которая мертва. Его охватывает паника, словно актриса тоже умерла. Он приложил слишком много усилий, чтобы выяснить это. Он не может отделаться о мысли, что эти женщины — одно и то же лицо, несмотря на жестокие слова, высеченные в камне.

Он пытается убедить себя, что не имеет никакого значения то, что Катарина Вениер официально мертва. Мимосина ее пережила. Нет никакой причины для слез, которые текут по щекам Валентина, да так, что он не успевает их вытирать. Он не знает, куда приведет его эта новость, поскольку ему, по всей видимости, необходимо забыть о теории, что Мимосина когда-то была богатой наследницей, попавшей в монастырь, и принять более убедительный вариант — что она просто сильно на нее похожа.

Валентин пытается связать новые факты с интуитивными подозрениями и нелепой надеждой. Конечно, в этот просвещенный век бывало и такое, что монахини из богатых семей сбегали из монастыря. Вполне возможно, что от такой девушки, выбравшей профессию актрисы, могла отвернуться вся аристократическая родня. Но неужели они объявили бы ее мертвой? Как далеко могут зайти родители, чтобы наказать своенравную дочь, опорочившую их имя? Наверняка на такие меры они не пошли бы. Она могла бы быть для них мертва, но едва ли они сооружали бы пустую могилу по этому поводу. В любом случае, если умирала аристократка, следовало заполнить кучу официальных бумаг. Так обычно бывает в Лондоне, и так же должно происходить здесь, в Венеции. Без заговора в высших эшелонах власти подобная афера невозможна. Хотя, в общем-то, с чего бы Совету десяти[20] обращать внимание на какую-то малолетнюю монахиню с испорченной репутацией?

Нет, все дело в том, что актриса поразительно похожа на Катарину. Возможно, она тоже дочь Карло Вениера.

Даже мать Ипполита могла приблудить перед замужеством. Девушка с такой судьбой могла быть отвергнута семьей, могла оказаться на сцене, использовав связи семьи. Этот сценарий также объясняет, почему Валентина так тянет к Мимосине. Он чувствует, что она на него похожа. Ей тоже пришлось прокладывать дорогу в этом мире самостоятельно, научиться содержать себя с младых ногтей. Именно былые невзгоды свели их. Они встретились в тот момент, когда преграды, способные погубить их, были преодолены. Они добились успеха, невзирая на сложности жизненного пути.

Действительно, она, должно быть, отпрыск этой семьи, испорченной и богатой. Но она не такая! Я бы не полюбил такую. Я бы ее боялся, а не убивался из-за потери.

Валентин честно признается себе, что никогда не встречал женщину этого круга, но тем не менее он уверен, что она показалась бы ему если не отталкивающей, то явно поверхностной, ветреной и безынтересной. Она была бы глупой и пустой, со скудным жизненным опытом и узким кругозором.

Он думает о каменной плите в церкви Святых Космы и Дамиано и сжимает кулаки.

Когда я разыщу ее, я спрошу, согласна ли она, чтобы ее похоронили с моей семьей в Ирландии.

Из глубокой задумчивости его выводит шум на Рива дельи Скьявони. В клетках рычат львы, а вестфальские вепри раскалывают кокосы крепкими клыками. Все звуки приглушаются сильным снегопадом, который набрасывает на мир белое покрывало.

Кругом полно шарлатанов. Они прыгают на своих импровизированных помостах, словно обезьяны.

Валентин останавливается, чтобы насладиться представлением одного из них. Он несколько дней подряд встречал на улицах грубые рекламные листки этого человека и теперь захотел увидеть его в деле. Он работает один, и его можно будет привезти в Лондон, если он хорошо себя зарекомендует. Когда Валентин подходит к его помосту, шарлатан уже работает, привлекая внимание прохожих. Он завывает, изображая пляску святого Витта, словно одержимый тысячей бесов. Когда вокруг помоста собирается небольшая толпа, он принимается размахивать ножом, освобождая руку из рукава. Всаживая нож в руку снова и снова, он кричит от боли. По его телу льется поток крови, но он продолжает ранить себя, в то время как женщины крестятся, а мужчины кричат ему, чтобы он прекратил ради Бога.

— Хотите, чтобы я остановился? — спрашивает он, наконец помогая себе жестикуляцией. Он печально кивает, окидывая людей задумчивым взглядом. — Да, в Галааде и Константинополе меня тоже просили остановиться.

По крайней мере, Валентину кажется, что он говорит именно это. Он узнает названия городов и, конечно же, знает, как работают шарлатаны.

— Ах, — вздыхает толпа, услышав о далеких городах.

Шарлатан, кажется, забывает о них и заносит нож, чтобы нанести себе еще один удар.

— Пожалуйста, пожалуйста, — умоляют его жертвы, активно жестикулируя и гримасничая, — вы же погибнете.

И действительно, шарлатан оступается и опускается на полку, где стоит всего одна бутылка, запечатанная красным воском и украшенная пером. Тяжело дыша, он поднимает ее и распечатывает. Какое-то мгновение он размышляет, держа бутылку в руке, а потом встряхивает рукавом, брызгая кровью на стоящих неподалеку людей.

Он не говорит ничего, просто переворачивает бутылку, стряхивая несколько капель на покрытую снегом ветошь, и медленно протирает руку. Появляется полоса белой плоти, потом еще одна, и еще.

Вскоре все его ужасные раны исчезают, не оставляя даже шрамов. В дополнение он делает добрый глоток из бутылки. Пока лечит ужасные раны, он продолжает свое выступление, рассказывая об арабских жеребцах, которых загнали, чтобы доставить ценные ингредиенты этого бальзама, о том, как сушеные порошки растворялись в жидкости, выжатой из перуанской коры, содранной под весенним дождем, и как эта самая бутылка была сделана на острове Мурано и благословлена известной монахиней, которая сейчас, на смертном одре, ожидает причисления к лику святых, потому больше не сможет благословить ни одной бутылки. Запасы чертовски малы, и их почти не осталось.

Подходит первый покупатель, протягивая руку.

Между тем шарлатан с сожалением качает головой, по всей видимости, говоря, что не ожидал такого спроса на бальзам и что на сбор и подготовку ценных редких трав для сего эликсира уходит по меньшей мере девять недель. Он не сможет порадовать им каждого. Он просит выйти вперед тех, кому сей эликсир срочно необходим, чтобы спасти любимого человека. Так он сможет рассчитать количество бутылок. Вскоре его обступает толпа жаждущих его внимания. Некоторые даже показывают ему только что нанесенные ранения, которые требуют излечения. На этих он не обращает внимания до самого последнего момента, когда соскакивает с помоста и исчезает. Он будет уже далеко, когда мыльная вода начнет разъедать их порезы.

Валентину это представление доставило определенное удовольствие, но в Лондоне такое не пройдет. Тон не тот. Пузырь с животной кровью легко можно заметить. Восточные сказки, даже переведенные на английский язык и рассказанные с итальянским акцентом, не впечатлят обычного англичанина. Подобные сюжеты нравятся только венецианцам, тесно связанным с восточными странами.

Слизывая снежинки с губ, Валентин покидает Рива дельи Скьявони. В эту минуту он замечает улицу, ведущую к монастырю Святого Захарии, тому самому, где томилась и встретила смерть Катарина Вениер. Он поворачивается и быстро шагает к монастырской обители. Остановившись, он смотрит на калитку в стене.

Валентин подумывает позвонить в колокольчик и зайти под каким-нибудь предлогом. Он пристально смотрит на калитку и пытается отогнать мысль о том, чтобы выломать ее. Он стоит довольно долго, время от времени стряхивая со шляпы снег, но вдохновение не подсказывает ему ни одного убедительного предлога, чтобы проникнуть внутрь. Едва ли монахини впустят иностранца, который даже не может внятно объяснить по-итальянски цель визита. В любом случае из-за стены доносится пение хора, потому они едва ли услышат его звонок.

Валентин почти теряет самообладание. Каждая клетка организма велит ему идти на встречу у аптеки «Черная летучая мышь», несмотря на его решение не делать этого, пока он не узнает о ней все, или по крайней мере столько же, сколько она знает о нем. Вспомнив, сколько всего она о нем знает, Валентин краснеет. Конечно же, Певенш с присущей ей откровенностью поведала Мимосине многие факты о Валентине. Мимосина намекала в письме на то, что хорошо понимает некоторые обстоятельства его жизни.

Валентин снова преисполняется решимости. Он может пережить еще один день, уже третий после приезда в Венецию, без Мимосины. Он знает, что она в безопасности. Эти дни без нее служат для восстановления его чувства собственного достоинства, ослабленного ее махинациями.

Смергетто отправился разузнать, приходила ли каждый день в четыре часа к аптеке «Черная летучая мышь» некая женщина. Он узнал, что там можно увидеть множество разных дам. Когда Валентин спросил о внешности этих дам, оказалось, что они все так или иначе похожи на Мимосину. И только одну из них было сложно описать. И тут Смергетто деликатно интересуется у Валентина причиной столь живого интереса к этой женщине.

Порошок для внутренностей

Берем ясеневую кору, полскрупула; ревень, пять гран; нард, шафран, всего по два грана; длинный перец, один гран; все это перемалываем, добавляем воду по мере надобности.

Убирает зашлакованность внутренностей, улучшает пищеварение и аппетит.

Диззом пишет, что подготовительные работы для венецианского эликсира идут хорошо. Какой-то инстинкт подсказал Смергетто, что это письмо лучше придержать до четырех часов, когда английский хозяин начинает сильно волноваться. Именно для этого момента он сохранил пакет из Лондона. Положив его на стол Валентина, он делает руками пассы, словно летучая мышь, потом показывает пальцем на свои черные волосы и выскальзывает из комнаты, не давая Валентину возможности возразить.

Валентин усилием воли заставляет себя остаться на месте, сжав одной рукой подлокотник стула, а другой развернув письмо. Вскоре он углубляется в чтение.

Диззом сейчас работает над каким-то зельем под названием Manus Christi, то есть «Рука Бога». Предполагается, что оно сделано из толченого жемчуга и тонкого листового золота. По всей видимости, подлинное листовое золото обходится дешевле, чем его имитации. Валентин надеется, что огромная цена производства этого бальзама будет оправдана. Почему бы и нет? Венецианский эликсир должен во всем отличаться от всего, что было прежде. Мысли об эликсире вызывают сентиментальное настроение, потому что его идея была навеяна любовью к Мимосине Дольчецце.

В этом случае торговаться и жадничать нельзя.

В то же время Диззому пришла в голову отличная мысль о том, как лучше продавать эликсир. Он пишет, что на Бенксайде есть некий Дотторе Велена, чьи представления могут легко соперничать со спектаклями венецианских шарлатанов.

Его имя мне смутно знакомо. Жаль, что я так плохо разбираюсь в иностранных языках.

Вместо того чтобы распространять новый эликсир среди всех шарлатанов Бенксайда, Диззом предлагает сделать его более желанным, продавая его (поначалу) лишь через один источник, таким образом создать вокруг него некий ореол легенды в среде шарлатанов, прежде чем новости о нем распространятся среди широкой публики.

Диззом сам только что посмотрел представление Дотторе Велены, что для него не характерно, поскольку он обычно не интересуется этим. Он вынужден признать, что Дотторе прекрасно выступает. Сам шотландец, он хорошо притворяется итальянцем, даже вкрапляя в речь некоторые венецианские слова. Когда Диззом поговорил с ним об этом, Дотторе признался, что его научила этому настоящая венецианка, некоторое время проработавшая с ним. Диззом не знает, действительно ли это настоящие венецианские слова. Он записал несколько, чтобы хозяин проверил их в Венеции. Они связаны с дурным здоровьем.

Валентин дает листок с записанными словами братьям-идиотам, которые пришли после ухода Смергетто. Он читает их вслух, с трудом выговаривая непривычные сочетания букв.

Братья внимательно слушают его и признают, что эти слова знакомы им. Момоло говорит, что они означают яд.

Значит, Велена имел в виду яд? Валентин громко смеется. Хорошенькое дело. Лондонцы едва ли смогут понять значение иностранных слов. Он поворачивается к письму спиной.

Если верить Диззому, Велена полон энтузиазма, что радует. Он с радостью займется эликсиром. Он даже предложил дополнительное применение для него. Пускай он не только увеличивает сексуальную силу, но и излечивает от болезней, связанных с этим! Либо от тех иллюзорных симптомов, которые выдумывают люди, мало знакомые с постельными утехами. Онанисты зачастую думают, что их предосудительные удовольствия опасны для здоровья.

«Дотторе Велена, — пишет Диззом, — недавно объявил себя знатоком и даже создателем нескольких эротических настоек. После ухода венецианки ему пришлось немного разнообразить представления, потому что без нее его доходы значительно упали. Она была действительно талантливой особой и могла заставить толпу плакать, стонать или радоваться».

Без нее Дотторе Велена обратил внимание на неудачливых молодых людей, страдающих от ночных выделений, вызванных самоудовлетворением. Доктор знает, что каждый из этих юношей мается, полагая, что это заболевание присуще лишь ему одному. Очень скоро все мысли молодого человека начинают вращаться вокруг его полового органа. Ему легко внушить, что подобные симптомы являются лишь начальной стадией более серьезного заболевания.

Для лучшего эффекта Дотторе Велена всегда носит с собой восковые фигурки мужчины и женщины, изображающие терминальные стадии венерических заболеваний. Из соображений благопристойности эти фигурки хранятся в клетке, покрытой тряпкой. Видеть их могут только мужчины, заплатившие приличную сумму. Потом им, задыхающимся от ужаса, сообщается, что легкий зуд в интимном месте является первым признаком этого катастрофического заболевания. Без снадобий Дотторе вскоре они наверняка станут похожи на восковые фигурки, показанные им. Диззом видел и держал в руках эти фигурки, созданные, как говорят, в лабораториях миссис Сальмон. Диззом пишет, что внешний вид фигурок вызывает крайнюю степень ужаса и сочувствия.

Дотторе Велена всегда закрывает их до того, как посетители закончат их разглядывать. Их воображение должно довершить дело.

Дотторе находится в полной безопасности от ярости невылеченных пациентов. Он продает снадобье только тем, кто наверняка вскоре отойдет в иной мир, либо тем, чей здоровый вид подсказывает ему, что они поправятся без всяких усилий. Когда увещеваний не хватает, Дотторе Велена прибегает к печатному слову. Его рекламные листки пестрят такими словами, как МУЖЕСТВО, МУЖСКАЯ СИЛА и МОЛЧАЛИВЫЙ ДРУГ. Также он использует сочетания разных иных слов, намекающих на некие древние знания и секретные ингредиенты. Подобные листки обычно лежат в ящиках в различных темных закоулках. Диззом приложил один такой листок к письму Валентину. Англичанин с большим удовольствием читает его.

Диззом добавляет, что есть еще достопочтимый коллега Дотторе Велены, доктор Снайвер, держащий анатомический музей возле больницы Гая и получающий хороший барыш из-за выгодного географического расположения. В этот музей не пускают женщин, он мало похож на приличное заведение, поскольку в нем выставляются фигурки, пораженные венерическими заболеваниями и их последствиями. Большая часть музея отведена под производство различных снадобий, которые продают впечатлительным посетителям. Диззом поговорил с доктором Снайвером, который готов платить хорошие деньги за эликсир. Доктор понимает, что новое снадобье привлечет клиентов к музею и будет хорошо расходиться.

«В целом, — завершает Диззом, — я рекомендую это двойное использование эликсира. Есть одна вещь, с которой вы можете помочь, находясь в Венеции».

«Дотторе Велена говорит мне, что женщина, научившая его венецианским словам, прекрасно подойдет для продвижения эликсира. Она принесла ему больше дохода, чем дюжина Зани. Она молода и привлекательна, к тому же прекрасно приспосабливается к любой роли. Он предлагает вам разыскать ее в Венеции и убедить вернуться, чтобы снова работать с ним. Она наверняка поможет нам получить намного больше прибыли».

Диззом добавляет, что Дотторе считает ее незаменимой в этом деле. Велена описывает ее как женщину небольшого роста, симпатичную, с волосами темных оттенков и возрастом около сорока лет. У нее живое, подвижное лицо, и она заявляет, что родом из богатого венецианского семейства. Дотторе Велена понимает, что это очень общее описание и оно мало поможет Валентину, ведь таких женщин в Венеции тысячи. Увы, он не может сказать, какая у нее профессия. Он говорит, что о себе она наплела кучу небылиц. Однако он может предоставить одну важную деталь: эта женщина называла себя мисс Джаллофи-шлюхе, что, вероятно, говорит о роде ее занятий.

«Едва ли, — пишет Диззом, — в Венеции много куртизанок с таким именем».

Читая письмо, Валентин стонет. Прекрасно! Он думал, что ему придется искать в Венеции одного убийцу и одну женщину, а теперь оказывается, что ему предстоит разыскать убийцу и трех разных женщин: Мимосину Дольчеццу, Катарину Вениер и синьорину Джаллофи-шлюхе.

Действительно, последнее имя не очень удачно.

Чихательный порошок

Берем флорентийский касатик, один скрупул; белую чемерицу, полскрупула; масло мускатного ореха, одну каплю; делаем порошок.

Этот порошок прочищает голову и раздражает нервы, имеющие окончания в носу. В голове происходят спазмы, возбуждающие соки и выводящие их в вены.

Валентин начинает поиски в дорогих борделях, коих в Венеции несколько десятков. Все они теперь покрыты толстым слоем снега. Он идет туда не как клиент. Ему это не нравится, однако он должен найти эту загадочную синьору Джаллофи-шлюхе, которая поможет продавать эликсир. Существует вероятность, что он сможет что-нибудь разузнать также об актрисе и Певенш, а то и об убийце Тома. Он готов ко всему.

Он говорит хозяйке каждого борделя, что ищет не телесных утех, а куртизанку, с которой можно было бы мило пообщаться.

— Словами, понимаете, — поясняет он с улыбкой, которая действует в Венеции так же безотказно, как и в Лондоне. — Я плачу хорошо, — добавляет он, — ибо понимаю, что мое желание непривычно.

Хозяйки борделей патетично поднимают руки, показывая, что подобное удовольствие не из дешевых. В ответ Валентин похлопывает рукой по воображаемой куче денег, давая понять, как хорошо он понимает их смущение.

— И, конечно, — извиняется он, — мне нужна девушка, говорящая по-английски.

В этот момент он, как бы невзначай, интересуется, не возвращалась ли к ним из Лондона одна из их богинь.

Ответ на последний вопрос никогда его не удовлетворяет. Однако предприимчивые дамы принимают вызов и представляют на его суд большое количество девушек, среди талантов которых числится владение английским языком. О каждой они говорят, что она «бегло говорит на вашем языке, господин, и станет прекрасной компаньонкой для джентльмена вроде вас».

Почти все девушки подходят под описание Дотторе, даже Мимосина Дольчецца. Это совпадение придает задаче определенный шарм, который затушевывает раздражение и недовольство Валентина. В Венеции одни и те же качества высоко ценятся как среди аристократок, так и среди куртизанок: хрупкое телосложение, светлые волосы, правильные черты лица. Единственная разница состоит в том, что куртизанка должна быть бездетной и способной к интеллектуальной беседе, в то время как аристократка обязана рожать детей и держать язык за зубами.

Валентин расспрашивает куртизанок о синьорине Джаллофи-шлюхе, Мимосине и Катарине Вениер. При упоминании первого имени он слышит лишь смешки, а последнего — удивленные вздохи и вопросы:

— Вениер? В борделе? Вы что?

Валентин надеялся, что ему повезет больше. После каждого подобного разговора он все сильнее хочет пойти к аптеке «Черная летучая мышь», забыв обо всех этих тайнах, и забрать Мимосину. Каждый день ему все сложнее усидеть дома, глядя вслед удаляющемуся Смергетто. Но ему удается сдерживать себя. Он сидит за столом и планирует очередной ночной поход по злачным местам.

Он задает шлюхам вопросы и так и эдак, но ничего нового не узнает. С убийцей дела идут лучше. Несколько девочек из соответствующих заведений узнали его. Да, такой к ним действительно заходил. Но в половине случаев ему нужна была только информация. Не очень хороший клиент. А если ему нужна была девушка, то он обходился с ней грубо и плохо платил. Девочки задумчиво улыбаются и ударяются в воспоминания. Тогда Валентин сует им еще одну монету и быстро уходит, чтобы не тратить их время. Никто не знает цену потерянного времени так хорошо, как Валентин.

Никто из девочек не смог назвать имя убийцы или даже вспомнить толком его фигуру и стиль одежды, даже те, кто видел его полностью, так сказать. У него нет ни родинок, ни шрамов. Кажется, что его профессия — незаметность.

Валентин, теряя терпение, посещает один бордель за другим, строго по списку, тщательно составленному Смергетто.

Лишь в четырнадцатом борделе он находит что-то интересное.

Это роскошное заведение, скромный вход в которое находится на улице Баллони, как раз за площадью Сан-Марко. Войдя внутрь, человек сразу понимает, в какое место попал. В первой приемной комнате находится огромная картина с нарисованным банановым деревом, плоды которого, как известно, так любят женщины. В его тени можно увидеть огромное количество практически полностью раздетых дам, активно собирающих упавшие на землю бананы и ссорящихся из-за самых длинных плодов.

Комическая картина, ярко-желтые бархатные портьеры и обилие зажженных свечей придает месту ощущение беззаботности.

Гостеприимству хозяйки нет пределов. Она говорит ему, что все ее девочки владеют английским языком, поскольку ее заведение пользуется неслыханным спросом среди английской знати, приезжающей в Венецию. В отличие от других, она не вызывает ему одну девушку за другой для задушевного разговора, а приглашает в «банановую» комнату всех вместе, чтобы он мог им всем одновременно показать изображение убийцы и задать обычный вопрос.

Увидев портрет, одна из девушек в ту же секунду замирает.

Мадам кивает и делает практически незаметное движение рукой. Прочие девушки выходят, чтобы вернуться к привычным занятиям. Мадам бросает на Валентина внимательный взгляд, и он беззаботно кладет на один из богато инкрустированных столов золотую монету. Увидев ее, мадам улыбается и выходит из комнаты, плотно притворив за собой дверь.

Девушка хнычет. Она говорит ему по-английски с сильным местным акцентом:

— Это очень плохой человек, мой лорд! Будьте с ним осторожны!

— Ты знаешь, кто это?

— Его зовут Маззиолини. Он что-то вроде государственного шпиона. Два года назад он пришел как клиент. Я думала, что он выбрал меня по обычным причинам, — она рассеянно проводит ладонью по груди, — но в этом смысле он был какой-то несобранный. После этого он оживился и принялся задавать массу вопросов. Я ничего не подозревала, похвалилась успехами брата, который успешно торговал с английскими купцами. На следующий день он обвинил брата в сотрудничестве с иностранцами, и его изгнали из города. Это же была обычная торговля, никакой политики. Маззиолини знал это, но ему нужна была жертва. И когда брат вернулся раньше позволенного времени, чтобы присутствовать на похоронах матери, его убили. Маззиолини поклялся, что так будет. Так и случилось. Без сомнения, он сделал это сам.

Девушка замолкает и опускается на пол. Она кладет голову Валентину на колени. Он удивленно гладит ее по волосам и вытирает слезы платком, на котором остаются пятна от туши.

Наконец Валентин получил имя этого человека и доказательство его гнусной натуры. Он ощущает небольшое облегчение. Дело сдвинулось с мертвой точки. У него есть еще вопросы.

Она не отвечает на них. Вместо этого ей хочется рассказать о своих горестях.

По всей видимости, Маззиолини имел наглость не единожды возвращаться в этот бордель после того, что сделал. Естественно, в следующий раз он попросил другую девочку, поскольку эта была ему уже не нужна.

— Но она мой лучший друг. Она бы умерла за меня. Когда она увидела, кто перед ней, то напоследок подмешала ему немного чихательного порошка, пока он дремал. Это был большой риск, но он ничего не заподозрил. Он думал, что заболел, — улыбается она, вспоминая это, — даже когда так сильно чихал, что из носа шла кровь.

Она хихикает:

— Мадам заставила его заплатить за вымаранные простыни и камчатную салфетку, которую он все время прижимал к носу. Мне было печально глядеть на это, поскольку мы знаем, что большое количество порошка может убить. Если разорвется достаточное количество сосудов, кровотечение никогда не остановится и мозг взорвется. Мы хотели, чтобы он умер. Я хотела этого всем сердцем. Он этого заслуживает.

Ее лицо искажает ненависть. Девушка шепчет:

— Если вы хотите навредить ему, вам придется приложить к этому массу усилий. Иностранец вроде вас едва ли сможет его отыскать. Если вы к этому стремитесь, я желаю вам удачи. Но будьте осторожны. Известно, что он ненавидит англичан больше всего на свете.

Валентин думает об отчете Смергетто о гибели Тома, о тех словах, что не выходят из его головы вот уже много недель.

Он спрашивает у девушки:

— Он садист? Он убивает каким-то особенным способом? Он потревожил останки твоего брата?

Внезапно он замечает страх в ее глазах. Она замирает. По всей видимости, она решила, что совершила серьезную ошибку, что этот иностранец, вероятно, еще один Маззиолини, желающий уничтожить ее семью. Больше она ничего не скажет. Когда он настаивает, она внезапно нагибается и дергает за шелковый шнурок. Где-то внизу слышится звук колокольчика, и в комнату заходят двое крепких мужчин. Валентин обворожительно улыбается и предлагает всем деньги. Однако это не помогает. Его заставляют уйти. Валентин очень взволнован и не может дождаться встречи со Смергетто.

На складе он обнаруживает, что Смергетто ждет его с информацией, которая превращает все в пыль.

— Женщина, которая вам нужна. Мы знаем, где она, — шепчет Смергетто серьезным тоном. — Новости безрадостные.

Какая женщина мне нужна?

Не веря своим ушам, Валентин слушает рассказ помощника о том, что одна из женщин, за которыми он наблюдал возле аптеки, не пришла сегодня днем. Это заставило его заинтересоваться ее судьбой. Он считал, будто именно она и есть та женщина, что нужна Валентину, несмотря на то что… Смергетто колеблется. Кажется, он хочет описать ее состояние более подробно, но потом передумывает. Возможно, он считает это несущественным либо решил свести хозяина с ума.

Исчезновение этой особы дало ему возможность задать несколько вопросов в самой аптеке. Ее ежедневные визиты к аптеке не остались там незамеченными. В аптеке знали причину ее исчезновения, поскольку подобные истории очень нравятся посетителям, двое из которых стали невольными свидетелями происшествия и рассказали о нем аптекарю.

В толпе на площади Сан-Марко ее схватили и забрали в один из дворцов, который государственные агенты используют как тюрьму.

Остальное рассказали шпики Смергетто. Помощник наливает в бокал вино и ставит его перед пораженным хозяином, мягко предлагая ему сесть.

Валентин тупо глядит на помощника, который поясняет, что из этого дворца очень редко кого-то выпускают. Ее преступление неизвестно шпикам Смергетто, но оно наверняка серьезно. В ее камеру невозможно попасть с помощью подкупа.

По лицу Смергетто Валентин понимает, что он не ручался бы за ее жизнь, раз уж она попала туда.

Валентин хрипло спрашивает:

— Но которую из женщин ты имеешь в виду? Синьорину Джаллофи-шлюхе, Катарину Вениер… или… Мимосину Дольчеццу?