Гений страсти, или Сезон брачной охоты Гринева Екатерина

– С тобой все в порядке?

– Относительно! – сердито сказала я. – В башке гудит, тело болит… Голос как из трубы, сам слышишь. А что ты тут забыл?

– Я ждал Ирочку…

– Вы с ней договорились встретиться?

– Нет. Что ты! – он взмахнул руками, будто я сморозила явную чушь. – Конечно, нет, просто после нашего совместного похода в кино я подумал, что… Я решил… – он беспомощно умолк, снял очки и протер их концом шарфа. – Просто я хотел подождать ее. Я знал, что она там. В приемной. Но она все не шла и не шла. Я позвонил в приемную – гудков не было вообще. И тогда я пошел туда… А там – никаких следов.

– Ты видел распахнутую балконную дверь в общем коридоре? – перебила я его.

Гриша уставился на меня:

– Ну, не думаешь же ты, что?..

– Не знаю! Она могла уйти через запасной выход.

– Зачем?!

– Тоже не знаю. Ты задаешь вопросы, на которые у меня пока что нет ответов. Нет, Гриша, и все тут, – кратко бросила я. – При всем моем желании – нет их у меня.

– А где же Ирочка?

– Испарилась…

Гриша обхватил голову руками:

– Черт!

– Ладно, я поехала… Подождем, может быть, она еще объявится…

– Я тебя отвезу, – встрепенулся Гриша.

– Меня отвезет Ульяна.

– Ну, раз так…

Я с трудом поднялась из кресла.

– До завтра. Хотя, может быть, завтра я не приду. Возьму день отгула, по состоянию здоровья. В любом случае, я тебе позвоню… будем на связи.

Мы ушли, оставив Гришу одного. Ульяна помогла мне сесть в машину. Я пристегнула ремень и откинула голову на автомобильное кресло.

– Только не гони! – попросила я ее.

Ульяна оказалась хорошим водителем и ехала ровно, не разгоняясь, но и не замедляя скорость. В дороге мы молчали, я дремала. Ульяна сосредоточенно смотрела на дорогу, изредка спрашивая меня, как я себя чувствую, отчего я ощущала себя старой развалиной.

– Все нормально, Ульян! – отвечала я и вновь погружалась в дремоту. – Не беспокойся.

Мы остановились у ворот, где стоял охранник. Ульяна на минуту вышла из машины и направилась к будке. Ворота открылись, машина обогнула дом и въехала в подземный паркинг. У меня опять сильно закружилась голова, и я оперлась на Ульяну.

Она жила в квартале, состоявшем из элитных домов, огороженных заборами. В коридоре Ульяна включила лампы, и холл озарился мягким голубоватым светом.

– Сюда, Влада Георгиевна! В кухню пройдете или в комнату?

– Лучше я прилягу.

В небольшой комнате стояла двуспальная кровать, и я села на нее.

– Вам чай или кофе? Или вы хотите поужинать?

– Чай, – поморщилась я, откидываясь на спинку кровати. Положила под спину две подушки и села поудобнее. Ирочка пропала! На меня напали в туалете и чуть не убили! Ульяна вернулась в офис и спугнула убийцу…

Ульяна принесла потрясающий чай на маленьком подносе, украшенном причудливыми вензелями. Я взяла в руки хрупкую белую чашку и отпила глоток.

– Это лечебный чай, согревающий, – пояснила Ульяна. Она уже переоделась в светло-кофейный халат и собрала волосы в хвостик. Села на стул с высокой спинкой и сложила руки на коленях. У нее были тонкие изящные руки с красивым ненавязчивым маникюром.

– Как вы думаете, Ирочка уже нашлась?

– Принеси, пожалуйста, мою сумку, она в коридоре. Надо взглянуть на мой мобильник…

Никакие новые звонки мне не поступали.

– Гриша бы обязательно позвонил. Вот только… – я замолчала, не зная, стоит ли посвящать Ульяну во все подробности.

Она крепче стиснула руки. Ульяна была рядом, но я о ней ничего не знала. Так же, как и о других. Получается, ты можешь работать бок о бок с человеком, спорить с ним до хрипоты, отстаивать свою точку зрения и не знать о нем ни-че-го…

Все перевернулось вверх дном за последние дни: черное стало белым, белое – черным. А главное – я больше не была ни в ком уверена… Ни в ком.

– Что только? – Ульяна посмотрела в окно, где горели слабым желтым светом красивые фонари с чугунными завитками на тонких ножках – солидные, основательные.

– Я не могу никому верить. Понимаешь, никому! А Гриша – мой старый друг, – я поморщилась. – Даже не друг, а больше, чем друг… Это вообще трудно объяснить. Здесь все так переплелось… Мы с ним начинали вместе – он, собственно говоря, и подал мне идею создания этого агентства. Гриша в то время был жутко креативным товарищем, его идеи были безумными, захватывающими, увлекательными. Он всегда был прекрасным рассказчиком, и его могли слушать хоть до утра. – Я слабо улыбнулась одними только губами. – Он увлек меня, и я пошла за ним. Но есть и еще некое обстоятельство… Гриша вложил в агентство свои деньги. Я предлагала ему вернуть их. Но он отказался наотрез… Сказал, что мы партнеры и все такое… В чем-то я понимала его – Гриша одинок, наша компания – это вся его жизнь.

Но несколько лет тому назад в жизни Гриши возник его брат. То есть он был всегда, однако жил отдельно. Но года четыре тому назад у его брата обострилось психическое заболевание, и лечение стало обходиться в весьма круглую сумму. Гриша даже возил его за границу, но все было бесполезно. Брат находится в санатории под Москвой почти круглогодично, а это, естественно, требует немалых денег. Практически вся Гришина зарплата идет на это. Год назад он попросил у меня в долг крупную суму денег, 15 тысяч евро. Тогда он и отвез брата в Швейцарию, в хорошую клинику… Какой-то период времени брат лежал там. Но ничего не помогло… Теперь он по-прежнему лежит в больнице в Подмосковье, и Грише все время нужны деньги. И еще – Ирочка! – я умолкла…

– А что Ирочка?

– Ирочка – молодая веселая девушка, проживающая со старой теткой, которая смотрит круглосуточно сериалы и новости, поедом ест Ирочку и терроризирует ее даже в мелочах. Типичный старческий эгоизм! Ирочке хочется вырваться из дома – любой ценой. Хотя она даже самой себе в этом никогда не признается. Но подсознательно Ирочка ищет богатого кавалера, способного вырвать ее из этой удручающей обстановки. Но с ней случается облом за обломом. Она миленькая, приятная девушка, с ней приятно провести время, но – не более того. У Гриши возникают серьезные денежные проблемы в связи с сумасшедшим братцем, и все это – плюс к Ирочке. Она недавно вновь стала свободной, и Гриша принялся ее пылко обхаживать. И получается, что Грише деньги нужны просто позарез. Но подозревать Гришу я никак не могу…

– Вы думаете?.. – начала Ульяна.

Я подняла на нее глаза.

– Я уже давно, Ульяна, ничего не придумываю наперед. Я сначала все анализирую, сопоставляю факты. А потом уже начинаю думать… На пустом месте думать бесполезно – так можно только напортачить, выстроив неправильные версии. Кстати, меня этому Гриша учил, когда мы с ним только-только начинали… я просто пытаюсь понять: что мне делать, как выбраться из этой ситуации… но самое неприятное – ошибиться в людях, с которыми ты съел не один пуд соли и которым веришь, как себе… В данной истории это и есть самый противный момент. Конечно, если не считать такой «мелочи», как «пролетевший» мимо нас Каннский фестиваль…

– Я вас понимаю… – Ульяна по-прежнему сидела, сцепив руки, и смотрела в пол. – Когда мы с папой жили в Екатеринбурге… Все нам безумно завидовали, а мою мать называли ведьмой. И никто не знал или не хотел знать, как сильно они с папой любят друг друга… Как они вместе ходят на лыжах, азартно режутся в нарды, а летом любят поплавать на байдарке. Правда, сейчас на это остается все меньше и меньше времени, отец страшно занят, но я же помню все это! Строго говоря, он мне не родной отец. Родной-то умер – по пьяной лавочке, давным-давно. И вообще, он нас бросил, когда мне было три года. Моя мать никогда не унывала, работала на трех работах, крутилась, как белка в колесе. А когда я пошла в школу, она встретила Радова. Он был женат, но карьера его не складывалась. Но после знакомства с моей матерью у него словно бы открылось второе дыхание. Он пошел в гору, начал занимать руководящие посты и… подал на развод. Его жена встала на дыбы и наотрез отказала ему в разводе. От моей матери почти все отвернулись, с работы ее тоже уволили, но мой… отец проявил характер. Он же упрямый – жуть, настоящий сибиряк… Настоял на своем. Мать уехала в соседний город, и каждые выходные отец мотался к нам. Три года длилась эта волынка. А потом… – Ульяна еще крепче сцепила пальцы, – наш загородный дом подожгли. Он загорелся ночью. Там были мы обе, а мать была беременна. Мы выскочили в чем были, едва успели – еще минута, и мы сгорели бы заживо. Спасибо, нас выручил Батон! Овчарка наша, он уже старым был, почти оглох и двигался с трудом, но что-то почуял и залился диким лаем. Мать вскочила, у нее же чутье, как у кошки, схватила меня в охапку – и на улицу. Только мы выскочили – и дом вспыхнул, как спичка… Горючей смесью его подожгли… У матери был выкидыш, потом начался тик, левая половина лица осталась парализованной… отчасти. Внешне это не очень заметно, но ей же вообще нервничать нельзя… А мой брат, Димка, уже позже родился. Через пять лет, после двух ее неудачных беременностей… И таким он слабеньким получился, никто и не думал, что он выживет. Мама не очень часто об этом вспоминает, только при случае, и повторяет, что мы должны быть стойкими и никогда не опускать руки. И не зацикливаться на злобе и зависти к кому-то, просто проходить мимо таких людей – как будто их и нет… Жить своей жизнью… А когда папа стал большим человеком, мне тоже пришлось пройти через многое. Как и моей маме. Вчерашние недруги вдруг стали набиваться мне в друзья, а подруги стали врагами. Нет, не вдруг, не сразу, – Ульяна провела рукой по лицу, как бы прогоняя неприятное воспоминание, – но они стали какими-то слишком услужливыми, и было сразу ясно, что им чего-то нужно от меня. Так и оказалось… Все это свалилось на меня как-то очень быстро, и жизнь сразу показалась мне серо-черной, грязной и какой-то липкой. Я вздрагивала от каждого телефонного звонка, поднимая трубку, думала, что услышу чей-то дежурный вопрос – как дела, а потом – просьбу. И каждый раз она очень срочная, важная, неотложная, и человек смертельно обидится, если я откажу ему в помощи. Дело доходило до того, что я раз в неделю меняла свои сим-карты! Меня доставали по домашнему телефону, подкарауливали возле моего дома. Больше половины этих людей – а я их даже и не знала всех! – вдруг оказывались друзьями моих знакомых, их родственниками и одноклассниками. Я словно попала в паутину и не знала, что мне делать, кто остался моим другом, а кто окончательно перешел в стан врагов. И только когда я перевелась учиться за границу, а потом переехала в Москву, я вздохнула свободно… Хотя и не обзавелась здесь большим кругом друзей. Но мне это и не нужно… Я уже боюсь сходиться с людьми…

Голос Ульяны задрожал. Она замолчала. Я отпила последний глоток чая.

– Я сейчас попала в схожую ситуацию. Только перевестись или переехать я никуда не могу. Даже если и очень захочу этого. Мне некуда бежать. При всем желании. И я тоже никому не верю…

Окно было большим, отмытым до полной прозрачности, темнота заглядывала в комнату, свет фонаря прочертил тонкую, узкую, как лезвие бритвы, дорожку на полу и на стене…

– И что вы собираетесь делать? – спросила Ульяна.

– Без понятия. Сейчас я хочу спать. Но… вряд ли я усну. У меня все болит… Как будто меня, словно мешок, по полу таскали…

– Может быть, вызвать врача? Я попрошу папу…

– Не надо. Пока не надо. Я не хочу никому доставлять лишних хлопот.

Внезапно мой мобильный разразился в руке трелью. Это был Шаповалов! Я вздрогнула. Но после секундного замешательства все же ответила.

– Да, – я старалась, я очень старалась, чтобы мой голос звучал сухо и официально.

– Это Олег. Как ты?

– Предварительный план работ еще не готов. Честно говоря, к вашему проекту мы даже не приступали. И не знаю, когда приступим. Если у вас есть такая возможность, я советую вам поискать другое рекламное агентство… Боюсь, мы не сможем выполнить ваши требования.

– Где вы? – его вкрадчивый голос зазвучал в самом ухе.

– В Караганде! – сердито ответила я.

– Это не ответ.

– Знаю… – в носу предательски защипало, и я почувствовала, что сейчас заплачу. Ульяна деликатно отвернулась.

– Я у коллеги, – быстро ответила я, – и у меня серьезные неприятности… На меня напали, чуть не убили. Но это – мои трудности, и я с ними справлюсь. Жалеть меня ни в коем случае не надо… Я просто не смогу заняться вашим заказом. Извините… Я не хотела…

– Я сейчас приеду.

– Не надо! – выкрикнула я.

– Надо, надо, – передразнил меня Шаповалов. – Дай трубку коллеге.

Машинально, словно действуя под гипнозом, я протянула трубку Ульяне.

Она взяла ее и отошла к окну. До меня долетали только обрывки ее фраз, они словно камешки падали в эту тревожную темноту, и вновь все поплыло перед моими глазами, а губы неожиданно пересохли.

Ульяна закончила разговор и повернулась ко мне:

– Он приедет. Примерно через полчаса. Если будет гнать по дороге, то и еще быстрее.

– Гнать не надо…

– Я его предупредила, но он, по-моему, не слушал меня. Кто он?

– Наш новый заказчик, – буркнула я.

Шаповалов приехал через полчаса. В коридоре хлопнула дверь, он ворвался в комнату и бухнулся на кровать. Его резкий «скачок» отдался болью во всем моем теле. Я поморщилась.

– Влада? Что с тобой?! – он стиснул мою руку.

– Напали. Душили. Пытали, – я попыталась принять шутливый тон и все перевести в игру.

– Серьезно? – он вскочил и зашагал по комнате широкими размашистыми шагами.

– Как видишь! Не напала же я сама на себя?

– Расскажи… – он сел рядом со мной и вновь взял мою руку в свою. Моя ладонь совсем утонула в его ручище… и то напряжение, та боль, сомнения и терзания, которые мучили меня с утра и вообще все эти дни, куда-то отступили и растаяли. Как хорошо было бы припасть к его груди и разрыдаться, и пусть кто-то другой разруливает все мои проблемы, а не я сама! Искушение было слишком велико, но я подавила в себе это неуместное желание. Шаповалов – фактически чужой для меня человек, и я не имею никакого права взваливать на него свои проблемы.

Во время моего рассказа, то сбивчивого, то, наоборот, четкого и логичного, Шаповалов не спускал с меня взгляда – обжигающего, горячего. Его карие глаза напоминали гальку, раскаленную солнцем. В конце концов я сбилась и замолчала. И невольно закрыла глаза…

– Боже! Какой ужас! И что нам теперь делать?

Это «нам» резануло меня так, что я невольно схватилась за сердце. Никто и никогда не говорил мне «нам»! Я всегда была одна. Практически с самого рождения – моя мать не любила меня, а когда родилась Машка, она полностью переключилась на нее. Никогда не звучало это «мы». А теперь… это слово так легко сорвалось с его губ…

Я осторожно высвободила руку из его лапищи.

– Не знаю, – просто сказала я. – Может быть, ты мне что-нибудь посоветуешь? Я не знаю, кто украл рекламный ролик и зачем. Я не знаю, кто из моих сотрудников причастен к этому. Может быть, он… или она, – поправилась я, – действуют самостоятельно, а может быть, с кем-то в «связке». Я не знаю, почему на меня напали и чуть не убили. Я не знаю, кто были те ребята из джипов, которые тоже заинтересовались нашими делами и каннским роликом. Я не знаю ответов на эти вопросы и, наверное… не хочу знать. Правда была бы слишком ужасна.

– Допустим, ты права. – Шаповалов сделал вид, что не заметил моих маневров, и снова взял меня за руку. Мои губы задрожали. – Но разбираться все равно придется. Даже если тебе этого не хочется. Даже если есть сильное искушение – закрыть глаза и предоставить событиям возможность идти своим чередом. А самое большое твое желание – просто махнуть на все рукой и сказать про себя: «Пропади все пропадом!»

– И у тебя… бывало такое? – улыбнулась я краешками губ.

– И не однажды. Но каждый раз я говорил себе: если ты расписался заранее в собственном бессилии – значит, сыграл на руку своим врагам. Ты хочешь доставить им такое удовольствие? И на этот вопрос никто, кроме тебя, не ответит.

«Враги» – это прозвучало как-то слишком расплывчато и неконкретно. Всю жизнь у меня были конкуренты, завистники и недоброжелатели. Но враги… От этого слова, твердого и холодного, похожего на дуло пистолета, веяло первобытным холодом, так, что сводило зубы. И хотелось верить, что я не могла никому перейти дорогу до такой степени, чтобы меня собрались убить. Словно прочитав мои мысли, Шаповалов поморщился:

– Кому-нибудь ты дорогу за последнее время переходила? Конфликты, недоразумения, угрозы?

Я помотала головой:

– Нет. – И добавила для большей убедительности: – Не было, Олег, правда. Я бы тогда была начеку. Такие вещи сразу замечаешь.

– А вот и нет! Такое трудно просчитать… Это может быть какая-то мелочь, но на самом деле она имеет роковые последствия. Только сразу ее не видно. И то, что кажется тебе пустяком, на самом деле потом превращается в неразрешимую проблему.

– Тогда – не знаю. – Я закрыла глаза. – Очень болит голова…

– Я… могу облегчить… твою боль?

Эти слова были сказаны очень тихо – я едва расслышала их и открыла глаза, чтобы убедиться: мне не показалось. В его взгляде я прочитала ответ: все это – правда, и мне стало не по себе. Слишком долго я привыкала к своей одинокой жизни; она сроднилась со мной, срослась, стала моей второй кожей – до меня было не достучаться и не дозваться. Я сама сознательно выбрала такую жизнь, и теперь все трещало по швам, рушилось, и эти осколки и обломки могли похоронить меня под собою заживо. И мое дело – что будет самым верным и правильным – отойти в сторону и жить своей прежней жизнью. Я не могу никого впустить в нее – это слишком опасно и чревато непредсказуемыми последствиями.

– Голова сейчас пройдет, – быстро сказала я, и на его лице промелькнуло выражение неподдельного разочарования. Словно он ожидал услышать от меня нечто совсем другое. Его рука отпустила мою. И тут из глубин квартиры до нас донесся голос Ульяны:

– Что вы будете пить?

– Виски! – буркнул он.

– Одну минуту.

Ульяна принесла виски и поставила стакан на низкий столик у кровати.

Шаповалов выпил виски залпом.

– Еще?

– Не надо. Вот что… – он обернулся ко мне. – Твой ролик сделан по рисункам детей?

– Да.

– Можно попробовать сделать его заново? Ну, я понимаю, что это – работа не на день и не два. Но у тебя же талантливые ребята, если они немного поднапрягутся – выдюжат. А потом наверняка у них общий рисунок ролика в головах остался. Тем более работали они над ним совсем недавно… Восстановить «картинку» по свежим следам – особых затруднений, я думаю, это для них не составит. Возможно, я и ошибаюсь, но это – реальный выход из создавшейся ситуации.

Господи! Как же эта простая, очевидная мысль не пришла мне в голову раньше?! Я была слишком занята своими переживаниями: кто его взял и почему… а что можно найти выход – в это я не верила…

– В этом что-то есть…

– Конечно, я же слов на ветер не бросаю… У тебя еще есть время?

– Есть. Заявки подаются вплоть до 22 апреля. Фестиваль состоится с 19 по 25 июня.

– Тогда нет проблем! Слушай, поехали в офис, заберем рисунки детей. Они хранятся в офисе?

– Да.

– Тогда – едем! Не будем терять время.

– А почему не утром?

Я не могла бы сказать, что мой родной офис внезапно стал для меня чужим и мне не хочется туда ехать лишний раз. Он стал чем-то вроде пылесоса, заглатывавшего все подряд: мои эмоции, результаты наших общих трудов… Мой офис, для которого выбирала краску для стен и мебель в комнаты, внезапно превратился во враждебную территорию.

– Уже поздно.

– Не надо тянуть, – сказал он.

Я нахмурилась. Я не собиралась идти на поводу у Шаповалова и уже собралась ему заявить об этом, как вдруг услышала голос Ульяны:

– Олег Николаевич прав… Лучше поехать туда немедленно.

– Тебя-то какая муха укусила, – пробормотала я ворчливо. – Сейчас, сейчас… дело не может подождать до завтра?

– Не может. Эти люди настроены очень серьезно. Они могут обыскать ваш офис и унести из него то, что им нужно. Раз уж они напали на вас. Я думаю, что самые важные бумаги вам следует увезти домой, – решительно сказала Ульяна и добавила: – Я помню, когда папа баллотировался от партии «Местная власть», в его офисе все перевернули вверх дном накануне ответственных дебатов в телеэфире, украли самые важные документы и бумаги. Потом на него вылили кучу компромата. Когда идет война, выбирать не приходится.

– Ты считаешь, что у нас «война»?! – вырвалось у меня. – У нас?! В офисе?!

Слово «война» было еще хуже, чем «враги»! Мир вновь словно перевернулся, и мне показалось, что я медленно уплываю в черную ночь без единого шанса вернуться обратно, на твердый берег.

– Вы же сами все понимаете, Влада Георгиевна! – голос Ульяны прозвучал устало и как-то непривычно мягко.

Я перевела взгляд с Шаповалова на Ульяну:

– Ну, тогда – едем! Не будем откладывать.

Каждое движение по-прежнему отдавалось болью во всем теле. Я оступилась на лестнице, и Шаповалов поддержал меня под локоть.

– Осторожнее!

Когда до машины осталось несколько метров, Шаповалов подхватил меня на руки.

– А как же быть с теми? С другими? – шепнула я Шаповалову на ухо.

Он пристально посмотрел на меня, и от его взгляда мне стало не по себе, словно я сморозила страшную глупость.

– Я. Разберусь. С ними, – отчеканил он, и я покрепче обхватила его руками за шею.

Ульяна нажала на кнопку сигнализации, и дверцы «феррари» открылись.

Шаповалов остановился, и я уткнулась губами в его шею.

– Не боишься, что укушу? – шепотом спросила я.

Он издал некий звук, похожий на насмешливое фырканье.

– Что взять с женщины? – Он опустил меня на асфальт, и у меня опять закружилась голова. Я схватилась за его руку и посмотрела ему в глаза: он был выше меня примерно на полголовы, и в его взгляде читалась откровенная снисходительность и еще что-то, похожее на сочувствие. Я передернула плечами. Очень мне нужно его сочувствие! Вот еще!

– Садимся! – коротко бросила Ульяна. – Вам где будет удобнее, Влада Георгиевна?

– Я сяду на заднее сиденье.

– Я тоже. Рядом. Для опоры, – услышала я от Шаповалова.

В неясном свете фонарей, горевших на парковке, мне показалось, что Шаповалов улыбается. Он стоял, засунув руки в карманы, и смотрел на меня сверху вниз. И у меня вновь перехватило дыхание – из-за холода, из-за его улыбки, из-за всей неясности и зыбкости этой ночи, которая не то начиналась, не то уже заканчивалась.

В машине Ульяна обернулась и протянула мне термокружку:

– Я взяла для вас кофе.

– Спасибо.

Кофе пахло корицей и теплым молоком.

– Можно и мне глоток? – хрипло спросил Шаповалов. Он сидел в опасной от меня близости, я чувствовала бедром прикосновение его ноги и слышала его дыхание.

Он отпил немного и повернулся ко мне:

– Хорошо!

Но мне показалось, что он говорит о чем-то другом, не о кофе.

Машина неслась по ночной Москве, как хищный зверь, бесшумно и быстро… Огни реклам расплывались перед моими глазами, меня немного подташнивало. Но признаваться в собственной слабости не хотелось, как не хотелось вообще что-то говорить. Меня вполне устраивало общее молчание, эта странная, ни на что не похожая ночь и Шаповалов, сидевший рядом со мной.

Увидев меня, охранник удивился:

– Влада Георгиевна, вы?

– Да, я. Опять, – сказала я, нервно рассмеявшись. – Не ожидали?

– Конечно, нет! Какие-то дела привели вас сюда в ночное время?

– Они самые.

– Ни днем, ни ночью покоя нет, – вздохнул он.

– Это точно. Ирочка Сергиенко не проходила?

– Нет. Не было ее. Определенно, – парень был еще совсем молодым, но старался говорить кратко и веско, нарезая слова, как ломти хлеба.

Он протянул мне ключ.

– Не дадите ли их мне? – спросил Шаповалов.

Я отдала ключи Шаповалову, и он озорно сверкнул глазами:

– Мерси!

Перед дверью офиса Шаповалов помедлил и посмотрел на меня:

– Вам, дамам, лучше отойти в сторону. Мало ли что. Отступите на несколько шагов назад.

Мы с Ульяной, не сговариваясь, отошли и посмотрели на Шаповалова с немым вопросом в глазах.

– Я пройду первым. Вы ждите здесь. Если все в порядке, я выйду к вам или позову. Смотря по обстановке. Вы только раньше времени не заходите и не окликайте меня. Договорились? И прошу мои указания выполнить четко и точно, – прибавил он.

Это все происходило словно бы в другой, чужой жизни, где у меня были «враги», и обстановка была «как на войне», и мой офис стал территорией неведомого противника, превратившись в поле боя.

Я коротко кивнула в знак согласия, и Шаповалов исчез за дверью. Он оставил маленькую щель. Щелкнул выключатель, и из щели протянулся узкий луч света. Ужасно хотелось подойти ближе, распахнуть дверь и пройтись по родным коридорам и комнатам. Но этого делать было нельзя. Категорически.

– Долго нам ждать? – шепотом спросила Ульяна.

Я пожала плечами.

Из-за двери не было слышно никаких звуков, там была мертвая зона, по которой бродил Шаповалов, как умелый сапер, обезвреживающий смертоносные мины. Разве такое может быть на самом деле? У меня?! В офисе, где все так стильно, уютно, по-домашнему, где мы, словно одна семья, все праздники непременно отмечали вместе, и Новый год тоже… Я покупала живую елку и украшала ее игрушками, каждый год я прикупала все новые елочные украшения, и Ирочка всплескивала руками, увидев их, и мечтательно закрывала глаза, восклицая:

– Ой, Влада Георгиевна! Красота-то какая!

И наша офисная елка, и подарки, которые я делала своим сотрудникам – не казенно-формальные, а от души, долго выбирая их в магазинах и представляя себе, как ребята отнесутся к ним, – все это было мне не в тягость, а очень даже приятно делать. Они были моей семьей. У меня никогда не было елки в квартире…

Когда я купила живую елку и нарядила ее дома в самый первый раз, на меня накатила такая нечеловечески щемящая тоска, такое вселенское одиночество, словно елка эта была ключом в какую-то другую, совершенно мне незнакомую жизнь: с двумя румяными детишками, с толстой кошкой, выгибавшей спину дугой, пирогами с золотистой корочкой и с большим шумным мужем… Я прорыдала почти всю новогоднюю ночь с краткими перерывами на беспокойный сон, и, когда я выныривала из забытья, мои глаза утыкались в мерцавшие елочные шары и в легкие колыхавшиеся гирлянды. Утром 1 января я убрала игрушки в большую коробку, а вечером, крадучись, как воришка, вынесла елку на ближайшую помойку и с облегчением бросила ее там.

Больше елку в Новый год в своей квартире я не ставила. Никогда.

У меня не было в этом необходимости – елка стояла в моем офисе. И этого мне было вполне достаточно.

От этих воспоминаний меня отвлек легкий звук – похоже, что-то упало. А потом раздался крик. Мы с Ульяной распахнули дверь и побежали на этот крик.

Ульяна опередила меня. Бежать мне было трудно, стреляло в боку, и голова кружилась, словно я выпила очень много шампанского, смешав его с пивом или с водкой. Кажется, такая гремучая смесь называлась, соответственно, «бурый» и «белый» медведь…

Крик был сигналом беды, и я тоже закричала, позабыв обо всех наставлениях:

– Шаповалов! Ты где?!

– Здесь я! – сердитый голос прозвучал откуда-то сбоку. Я распахнула дверь и оказалась в комнате Гриши. Шаповалов сидел на стуле и сердито рассматривал ногу. Ботинок он снял и задрал брючину. На его ноге вспухла красная полоса.

– Эта штука… свалилась прямо на меня! – сердито сказал он, тыча пальцем в массивную бетонную спираль. – У вас везде такое понаставлено или только здесь?!

– Это статуя «Девушки, умоляющей своего возлюбленного», – пояснила я. – Кстати, недешевая, творение какого-то очень известного эстонского скульптура. Мой заместитель приобрел.

– Придурок! – буркнул Шаповалов. – Я чуть ногу себе не раскроил из-за этой бетонной «возлюбленной»…

– Все осмотрели?

– Почти. Остался еще туалет.

– Осторожнее! – невольно вскрикнула я. – Там на меня и напали…

– У вас в офисе туалеты стали крайней опасной зоной? Не входи – убьет?

И от этой его шутки мне стало как-то легче. И вообще, присутствие Шаповалова здорово меня дисциплинировало: страх, паника, отчаяние стали какими-то несущественными, отступили на второй план.

– Вроде того. Проверено на себе, – в тон его реплике пошутила я.

– Тогда оставайтесь здесь. Я пошел.

Я села за Гришин стол. Как всегда – полнейший беспорядок, который он называл «творческим», а я – просто «бардаком». Но спорить с Гришей – себе дороже. Умница, интеллектуал и страшно ранимый человек. Он долго «перемалывал» в душе любую обиду, лелеял и взращивал ее, как некий диковинный цветок. Я всегда старалась не зацепить ненароком его самолюбие и тем более не резать по живому. Гриша знал все обо всем. Он копировал стиль французских интеллектуалов и философов: ходил в пальто – почему-то непременно в пальто, а не в куртке и не в дубленке, даже зимой, – непременно с длинным богемным шарфом, один конец которого свисал почти до земли. На Гришином столе сам черт сломал бы ногу, а он говорил, что у него особая система, которая позволяет ему оптимизировать процесс труда и повысить его эффективность. Это он говорил с тем расчетом, что я от него отстану, что я в конечном итоге и сделала.

На столе стояла «концептуальная» пепельница, привезенная из Парижа. Множество стеклянных кубиков со срезанными гранями, заключенных один в другой – наподобие матрешки. Гриша любил пользоваться этой пепельницей. Справа горкой высились папки, из-под которых я выудила знакомый ярко-красный еженедельник. Гриша в свое время пришел от него в восторг, сказал, что ему этот «девичий» очень нравится. Я раскрыла еженедельник и принялась листать его. Встречи, совещания, предварительные переговоры с клиентами, Гришины энергичные приписки на полях, анализ этих встреч, различные проекты и предложения. Гриша прорабатывал все детали, а потом «выходил» на меня. Списки срочных дел, календарь с красными, синими и зелеными датами – эдакая классификация «по Метельскому». И вдруг я замерла, увидев дату – 14 марта, обведенную всеми цветами разом: и красным, и синим, и зеленым. В тот день… в тот день исчез наш ролик! А потом – пустота. Последняя отмеченная дата… он что, знал об этом заранее?! Но откуда?! Это возможно только в одном случае! Затылок мой сковало холодом, и еженедельник со стуком упал на пол…

– Влада Георгиевна! – Ульяна вскочила со стула. – Что с вами?!

– Мне плохо! – сказала я. И это была сущая правда. Нет. Это было слишком… неправильно, и поэтому не могло быть правдой! Все у нас с Гришей было поровну, на двоих: и вечера в кафе, и сигарный дым, и бутерброды с холодной липкой колбасой, которые Гриша привозил из дома. Он считал своим долгом меня подкармливать, но так как нормальной еды в его доме сроду не водилось, дело ограничивалось бутербродами с колбасой и сыром. Он строил грандиозные «прожекты», сидя рядом со мной в маленьком кафе около Павелецкого вокзала, и я слушала его с лихорадочным блеском в глазах. Мы сняли две комнаты в бывшем промышленном здании в Жулебино и радовались этому, как дети. Свою контору мы гордо назвали «Перемена вектора» и дали объявления во все районные газеты. И первого нашего посетителя я прекрасно помню – это был худой дядька в черной теплой куртке, несмотря на то что уже наступил апрель и звонкие ручейки текли по асфальту. Он хотел, чтобы мы сделали рекламу его автосервиса, и мы с Гришей работали всю ночь, сочиняя текст. Остановились мы на следующем варианте: «Ваша машина станет как новенькая», и ниже стильным шрифтом: «Второй шанс лучше, чем первый».

Мы даже не знали, сработала наша реклама или нет и какое количество автовладельцев решили рискнуть и подарить своей машине «второй шанс», потому что нашего клиента вскоре убили – застрелили у подъезда его собственного дома. Фотографии с места убийства были весьма броскими и прошли по всем местным новостям, они мелькали даже в паре сюжетов федеральных каналов. Заказчик оказался бывшим зэком, который не то прихватил воровской общак, не то основательно растряс его. Словом, там были замешаны воровские деньги. Когда мы с Гришей узнали об этом, долго потом сидели и молчали, словно все это касалось не просто клиента, а какого-то родного человека, за которого положено переживать не по «штату», а по правде.

Все у нас было на двоих: и первые успехи, и первые заработки, и споры до хрипоты из-за различных концепций и теорий. Гриша хотел все всегда усложнить и сделать «поконцептуальнее», а я, как обычно, спускала его с небес на землю, «заземляла», как это проделывают с оголенным проводом, и все раскладывала по полочкам. Гриша сердился и называл меня «примитивом», а я называла себя «практиком». Но все равно рано или поздно мы приходили к согласию или, как это теперь называется, к консенсусу. И никогда между нами не возникло никаких принципиальных, серьезных разногласий. Гриша вечно витал в облаках, он был последним рыцарем эпохи – сначала он исправно выплачивал алименты бывшей жене, родившей сына то ли от него, то ли от ее тренера по фитнесу. Но Гриша не разрешал даже мне, самому близкому его другу, касаться этой скользкой темы. Он платил ей, а когда она уехала с Сашей-маленьким в Америку и впоследствии вышла замуж за престарелого американца, а Саша-маленький стал уже не маленьким, а вполне взрослым студентом университета, перестал это делать. С годами он стал похож не на мать или отца, а на самого себя – или на тренера по фитнесу, такой высокий, белобрысый, с веснушками. И Гриша и его жена Ася были темноволосыми и смуглыми… Потом у Гриши заболел отец раком желудка и сгорел за полгода, а через пару месяцев слегла и его мать. И он выхаживал ее. Когда она умерла, он вложил свою часть денег в наш бизнес. Потом на Гришу свалился психически ненормальный брат… И затем, видимо, чтобы окончательно добить Гришу, на него налетело «цунами» в виде Ирочки Сергиенко и окончательно накрыло его с головой и унесло в открытый океан. Без всякой надежды на спасение.

Гриша давно уже смирился с холостяцким статусом и устраивал свою личную жизнь весьма просто: открывал старую записную книжку и обзванивал своих многочисленных приятельниц. Кто был в тот момент свободен, с тем он и устраивал свидание. Это были разведенки, женщины, у которых мужья куда-то временно уехали, в командировку или на рыбалку с ночевкой; были и просто одинокие женщины, они радовались Грише, как радуется голодный человек внезапно свалившемуся на него бутерброду с икрой. Об этих кратких молниеносных связях Гриша даже не распространялся, у него это называлось – «пойти на охоту». И вот этот прожженный циник романтического склада характера, который нежно звал всех женщин «самочками», попал в такой капкан, из которого не сумел выбраться. Как он мне однажды признался: «Когда в комнату вошла Ирочка, мне стало трудно дышать, словно сердце стиснула чья-то ледяная рука». А сейчас у него с Ирочкой вроде бы что-то налаживается… Они были в кино. А у Ирочки – больная тетя и тоже никакой личной жизни. Как далеко зашло Гришино рыцарство? А то, что он первым сообщил мне плохую новость, – так это просто для отвода глаз. Как говорили классики детектива: нужную вещь надо спрятать на самом видном месте, тогда никому и в голову не придет ее искать. Но разве я была способна заподозрить Гришу в краже ролика?

Хотя, если его взял Гриша, шансов у нас никаких нет. Гриша знает, кому его можно продать и за сколько. И у него, в отличие от всех прочих, есть прямые выходы на этих людей. И на Хризенко, и на Подгорова, и еще на парочку-другую акул рекламного бизнеса.