Гений страсти, или Сезон брачной охоты Гринева Екатерина

– Возьми его себе. На время. Он будет у тебя в лучшей сохранности. А я… я ни в чем не могу быть уверенной. Сохрани его, пожалуйста.

– Зря ты беспокоишься. Я же рядом. Но если тебе так будет спокойнее, я его возьму.

Я позвонила на работу, сказала, чтобы меня сегодня не ждали. Переговорила с Тамарой Петровной и дала ей наставления. С Гришей мне пока что общаться не хотелось. Я решила отложить нашу беседу вплоть до моего появления на работе.

Шаповалов сел на кровать. От его большого тела шел жар, и я стиснула кулаки, постаравшись сделать это так, чтобы он ничего не заметил.

– Как спалось-то тебе? – спросил он насмешливо.

– А мы с тобой разве спали? По-моему, мы занимались чем-то совсем другим.

– Это точно. Не повторить ли нам?

– Ох, Шаповалов! Умеешь ты соблазнить честную трудовую женщину!

– Честная трудовая слишком соблазнительно выглядит – у нее такая круглая, упругая попка, такие тоненькие ключицы… Тонкая шейка и глаза-глазищи с длинными ресницами…

– Я сижу, укутанная одеялом, как ты попку-то увидел?

– Восстановил по памяти…

Этот мужчина сейчас был бесконечно нежен. От его ночного безумства не осталось и следа, его поцелуи были почти неосязаемые, руки – словно легкие крылья, и они порхали, колдовали над моим телом.

Я вынырнула из забытья и уставилась на Шаповалова во все глаза. По его лицу расплылась блаженная улыбка.

– Я чувствую, что надо уточнить кое-что не только относительно аптеки, но и относительно магазина. Я тебя хочу угостить собственной стряпней. Даже и не брыкайся.

– Не буду, – пообещала я. – А если потом у меня бешеный аппетит прорежется? Не поощряй во мне каннибальских наклонностей, дуй в магазин и купи колбасу копченую и пиццу.

– Обижаешь, женщина! Я из настоящих продуктов тебе еду приготовлю. Даже не сумневайся…

Шаповалов приволок треску и приготовил из нее потрясающие котлеты: нежные, сочные, с золотистой корочкой.

– Господи, Шаповалов, да ты просто лучший кулинар на свете!

– Рад это слышать.

Когда рыбные котлеты были съедены, чай выпит, а посуда сложена в раковину, он навис надо мной как скала и осведомился:

– А как там наша прогулка по лесу? Или ты передумала?

– Ни за что…

Я посмотрела в окно. Солнце светило изо всех сил, пуская в окна солнечные зайчики…

– У тебя есть лес на примете?

– Да. Лесопарк тут недалеко. Я мигом соберусь.

– На все про все – пятнадцать минут тебе.

– Почему так мало?

– А мне ждать недосуг, ты так все красиво расписала про снег и солнце, что мне самому захотелось оказаться там поскорее…

Солнце стояло в зените, но в лесу, как ни странно, ощущалось приближение вечера. Тени постепенно удлинялись, и белизна снега обретала множество оттенков: от розовато-золотистого до голубого, переходящего в ультрамариновый. Машина проехала сначала по основной дороге, потом мы свернули на боковую трассу, тонувшую в снегу, и не сговариваясь, взглянули друг на друга. Ехать дальше было невозможно, но Шаповалов все же ухитрился продвинуться вперед еще немного и остановиться между березой и невысокой раскидистой елкой. Елка так старательно топорщила ветки, как будто приседала в реверансе. Я помнила, что где-то неподалеку протекает речушка, но в какой она стороне, почти забыла – я же не была в лесу сто лет! Я выпрыгнула из машины и чуть не провалилась в снег по пояс. Шаповалов что-то крикнул, но запоздал: снег оказался выше среза моих сапог… Но я, ничего не слушая, загребала снег ногами, направляясь в ту сторону, где должна была быть речка. Журчание воды я услышала, огибая старую расщепленную молнией ель. Я крикнула Шаповалову, что иду в правильном направлении, и устремилась вперед – на звонкие ритмичные трели воды…

Темная весенняя вода текла мимо обнажившихся берегов, напоминавших слоеный торт, – снег пышными шапками лежал на черной влажной земле, словно слегка подтаявшие сливки, готовые вот-вот сползти в воду.

Речка была неглубокой, деревья на берегу были голыми, с шершавой корой. От запаха воды и бликов света на розово-белом искрящемся снегу у меня закружилась голова. Боже мой! Дожить до тридцати пяти лет – и не видеть этой красоты! Где были мои глаза, и зачем я вообще тогда живу?! Мама миа! Сколько всего прошло мимо меня!

Мы молча постояли на берегу речки и тихонько пошли назад, к машине.

Зашли в кафе, располагавшееся у входа в лесопарк, и заказали вкусный клюквенный морс и пирожки с капустой и с грибами. Пирожки были теплыми и очень вкусными, и я торопливо пожирала их, словно куда-то спешила. Шаповалов смотрел на меня и улыбался. Потом он встал и отошел в туалет.

Зазвонил телефон в его барсетке, и я украдкой вытащила его, повинуясь острому чувству любопытства. На экране дисплея высветилась фотография молодой пышногрудой женщины с младенцем на руках. И подпись: Алена!

Мои щеки запылали. Кто это? Сестра? Родственница! Или?..

Я сунула телефон обратно в барсетку. Пискнула эсэмэска. Я нажала на кнопку и прочитала ее.

«Дорогой папочка! Мы с нетерпением ждем твоего возвращения из Москвы. Алена и твой сынишка Вовка!»

Я прижала руку к груди и вскочила со стула. ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! ГОСПОДИ! Ну и скотина же этот Шаповалов!..

Я ринулась к выходу: мне не хотелось ни встречаться с Шаповаловым, ни слушать его объяснения… но, согласно неписаным «драматургическим законам» жизни, мы с ним столкнулись в коридоре.

– Ты куда? Что случилось?!

– Никуда! Пусти!

Шаповалов схватил меня за руку:

– Влада! Объясни!

– Ты с-коти-н-на! – мои зубы застучали. Меня била дрожь, и я не могла ничего с собой поделать. – Ты мне морочил голову! У тебя есть жена и маленький ребенок, а ты мне об этом ничего не сказал!

– А… – Шаповалов закусил губу. – Это совсем не то, что ты думаешь! Я сейчас тебе все расскажу…

– Ты сволочь! – заорала я. – Подлец! – И, с размаху залепив ему пощечину, я рванула к выходу, утирая слезы на бегу.

– Влада-а-а-а! – донеслось до меня.

Но я бежала вперед, ничего не видя и не слыша вокруг себя.

Я не помню, как вернулась домой, упала на кровать и залилась слезами.

Настроение у меня было – хуже не придумаешь. Шаповалов мощно ударил меня под дых, и я никак не могла прийти в себя.

Но я и на саму себя злилась… ужасно! За то, что размякла и позволила себе увлечься этим «дальневосточным мачо». Я злилась весь остаток дня и добрых полночи. Ворочалась в постели, никак не могла уснуть. Шаповалов два раза звонил мне – я не отвечала. Звонила Ирочкина тетя, мне пришлось успокаивать ее, говорить, что, возможно, Ирочка уехала на пару дней куда-нибудь с кавалером.

Элеонора Николаевна плакала и причитала, что «ей вечно в жизни не везет, а с бедной сироткой явно случилось что-то плохое, а она-то ничего не может сделать, как-то помочь»…

Я кое-как успокоила Элеонору Николаевну, сказала – когда Ирочка объявится, я сразу же перезвоню ей.

Злость на Шаповалова не давала мне спокойно выпить кофе, спокойно принять душ, «сделать» прическу – волосок к волоску, создать мое обычное безукоризненное совершенство, как говаривала обычно Тамара Петровна, и поехать на работу. Я была выбита из колеи очень грубо и весьма основательно и не знала, что мне делать со своей злостью, отчаянием и досадой. Хотелось разыскать Шаповалова и долго трясти его, потом с наслаждением избить и еще и пнуть покрепче – напоследок. Но эти кровожадные картинки даже не успели как следует прокрутиться в моей голове, как я поняла всю тщетность и бесполезность своих «надежд». Шаповалов выше меня и крупнее раза в два. Он просто перешибет меня пополам одним махом… Наконец я скрючилась на дне ванны под струями воды и тихо заплакала. Слезы мои смешивались с водой, и я вдруг поняла, что мне ужасно не хочется ехать на работу и выполнять свои прямые обязанности. С трудом, с огромным волевым усилием я выключила воду, растерлась досуха полотенцем и вышла из ванной комнаты – с комком, прочно застрявшим в горле.

Из машины я позвонила Ирочке. Ее тетка подняла трубку, и я отключилась, не желая выслушивать ее новые стенания и причитания. Мобильный телефон Ирочки по-прежнему был «недоступен».

На работе я с мрачной миной на лице прошла мимо охранника и поднялась на наш этаж. Было странно не увидеть Ирочку на ее обычном месте. Я на миг приостановилась у ее стола и прошла в свой кабинет. Там меня уже ждал Гриша – с дикими, вытаращенными до предела глазами, с проросшей на щеках бело-серой щетиной.

– Ты что тут делаешь? – я даже вздрогнула, увидев его. – Почему ты так рано на работу явился?

– А ты почему?

– Просто так.

– Ну а я… не просто так. Ирочка!.. Так и не объявилась! – выпалил он. – Я бегал в милицию, а они говорят: должно три дня пройти, чтобы человека пропавшим объявили. Сидят, козлы, и ржут: девка, мол, загуляла, а ты, кобель старый, паникуешь. Подожди немного, сама вернется. Тем более что я ей даже не родственник.

– Гриш!

– А? – он посмотрел на меня без всякого интереса, словно я была глухой. Если бы я сейчас, например, объявила о начале атомной бомбардировки и велела ему срочно бежать в убежище, Гриша бы меня не понял и остался бы сидеть на месте.

– Ты меня слышишь?

– Слышу. Очень даже хорошо слышу. Ты хочешь мне сказать что-то насчет ролика и других наших рабочих дел… прости, но вникать в это в данный момент я не могу. Уж очень все это мелко и несущественно по сравнению с Ирочкиной пропажей! На кону жизнь человека, а там… ролик, – и он кратко, но презрительно рассмеялся, обнажив зубы в каком-то волчьем оскале.

– Понимаю… – Я села за свой стол и забарабанила по нему пальцами. – Больше ты мне ничего не хочешь сказать?

– О чем?

– Не знаю.

– Не понял?..

– Я тоже очень многого не понимаю, – с нажимом сказала я. – Вот, например, твой блокнот. – Я достала Гришин еженедельник из сумки и потрясла им в воздухе.

– Зачем ты взяла его у меня?

– Хочу кое-что тебе показать. Ты еще не в курсе, что у нас пропал не только ролик, но и все детские рисунки к нему – весь подготовительный материал вынесли подчистую.

– Кто?

– Я тоже хотела бы это знать. Ну, ты так ничего мне и не скажешь?

– Влада! – Гриша раздраженно стукнул кулаком по столу. – Если ты хочешь что-то сказать – говори! Только не надо, ради Бога, этих догадок, хождений вокруг да около. Ни к чему это… У меня голова совсем другим забита! Поверь мне.

– Почему же не верить, верю.

Впервые за все годы нашего общения разговор не складывался или складывался как-то не так. И Гриша, очевидно, это понял, потому что в его глазах мелькнуло еще нечто, похожее на удивление.

– Ладно, Гриш! Пощажу я тебя, не буду ходить вокруг да около: врежу тебе под дых и разбирайся с этим сам! Почему та дата, когда у нас пропал ролик, обведен в твоем блокноте цветными кружками, да еще и задолго до этого события? Ты что, планировал его загодя?! А мне лапшу на уши повесил – ты, мол, первым обнаружил эту пропажу!

– Ах, вот оно что! – Гриша снял очки и нервно протер их. – Ясненько!..

– Да ты можешь ответить-то? Что за хрень происходит?! Гриша-а-а-а! А-у-у-у!

– Могу. Но не считаю нужным.

– Ты в своем уме?! – заорала я. – Да я тебя с работы уволю! Ты у меня в черный список попадешь, и тебя ни в одно приличное агентство работать не возьмут! Да какое там другое агентство – ты у меня под суд пойдешь, баланду будешь жрать! Ты что, вконец охренел, раз говоришь такое?

– Я тебе докладываться не обязан. Это – моя жизнь.

– Твоя?! – Я с размаху швырнула еженедельник ему в лицо. – Или ты мне объясняешь, в чем дело, со всеми подробностями, или проваливаешь к чертовой матери с волчьим билетом. Но предварительно я из тебя всю душу вытрясу!

– Ты – дура! – внезапно заорал Гриша. – Элементарная дура, раз могла предположить такое! Как эта мысль вообще могла прийти тебе в голову?!

Вид разъяренного, орущего во весь голос Гриши привел меня в шоковое состояние.

И я замолчала. Это было так странно, так непохоже на него. Наверное, мир сошел с ума, если мы с Гришей таким варварским способом выясняем отношения – с Гришей, с которым мы поедали на пару черствые бутерброды с невкусной колбасой, мечтали завоевать рекламный рынок в России и стать на нем первыми.

Да, мир сошел с ума, и мне пришлось констатировать этот печальный факт. Во рту стало горько, и я сглотнула.

– Я жду объяснений, – повторила я.

Наверняка сотрудники все слышали и сейчас пребывают в полной уверенности, что у меня элементарно сдают нервы, как у обычной бабы. Я веду себя не так, как положено руководителю, мое дело – не распускаться, не орать, а вести себя спокойно и с достоинством. Именно достоинства мне не хватило и при последнем моем разговоре с Шаповаловым. Я сорвалась и повела себя как истеричка, и воспоминание об этом заставило меня сначала покраснеть, а потом похолодеть – рана была еще слишком свежей и болезненной. На данный момент передо мной сидел Гриша, и я ждала от него объяснений.

– Ты – дура! – отчеканил он.

– Может быть. Но я жду.

– Хорошо, – он потер лоб. – Я тебе скажу, но следующий мой шаг – я пишу заявление об уходе и кладу его тебе на стол, и только попробуй не подписать! Я не знаю, что я тогда с тобой сделаю! Только рискни! – выпалил он скороговоркой. – Я бумагу положу, а ты ее подпишешь. Договорились?

Я кивнула.

– Это дата, когда ко мне должен приехать брат! Его выписывают.

– Какой… брат?!

– Если ты помнишь, у меня есть брат, сумасшедший, который без конца лежит то в клинике, то в санатории, но теперь его выписывают, и он будет жить у меня.

– Как – у тебя?!

Лицо Гриши страдальчески исказилось:

– Молча!

– Ты же раньше выкручивался как-то?..

– Выкручивался, но сейчас в том санатории сменилось руководство, и ты сама, наверное, понимаешь: новая метла по-новому метет, и сейчас они очень стараются закрутить все гайки и выглядеть белыми и пушистыми. Им уже не до меня! Когда пройдет время и все немного устаканится, я опять попробую наладить контакты и установить мосты, так это, кажется, называется. За приличную сумму. Но пока что он будет жить у меня. Со всеми вытекающими отсюда последствиями! У них там вселенский бардак, недавно они позвонили мне и сказали, что выписка временно откладывается. Брата выпишут чуть позднее и по этому вопросу они свяжутся со мной дополнительно.

– Понимаю… – протянула я, хотя ничего решительно не понимала, кроме одного: я сделала что-то не так, и теперь, вероятно, исправить что-либо или повернуть время вспять никак нельзя. И если Гриша прав, то он никакой не предатель, предательница – я: я разрушила все то, что между нами было, – наше общее прошлое, связывающее нас покрепче любого замужества или любовной связи. Я все это перечеркнула – одним махом – и поэтому вряд ли заслуживала снисхождения.

– А заявление я напишу, – выпалил Гриша морщась, будто у него болели зубы, – прямо сейчас!

– Не кипятись. Всякое между нами бывало. Остынь немного…

– Да. Всякое. Но ты же понимаешь, – он вдруг завизжал тоненьким фальцетом, – я тебя видеть после этого не могу, не то что вместе работать! Как ты могла, как ты могла…

Он обреченно махнул рукой и пулей вылетел из моего кабинета.

Я с трудом перевела дух. Если бы за стеной сидела Ирочка, она бы выглянула и, вздернув подбородок и наморщив лобик, протянула-пропела:

– Кофейку, Влада Георгиевна, или чаю?

Эта ее манера – неназойливая, отвлекающая – обычно приводила к тому, что я пусть ненадолго, но забывала об очередном клиенте, о его глупых просьбах или наглых требованиях.

Я проводила совещания в специальной комнате – мне нравилось, что там все происходит «по правилам», чинно, солидно. Ирочка предлагала посетителям кофе, и они, достав свои внушительные кожаные блокноты и ручки «Паркер», чуть подавались вперед, словно уже приготовились зафиксировать в блокнотах свои умные мысли и соответствующие замечания. Все переговоры о рекламе обычно переходили в бурные споры – все подряд выкладывали свои «концепции» и «видение», а мы с Гришей только переглядывались и делали понятные лишь нам двоим движения бровями или плечами. Когда правое плечо ехало вверх, это означало: «пора прерваться», а если приподнималось левое, читалось это как: «надо еще послушать». Брови взлетают вверх: «явный бред». Углы губ опускаются – «клево, классно».

Вот незадача! Я стукнула кулаком по столу. Теперь никто не поймет моих «клево» или «бред»! Гришу надо вернуть, это и ежу ясно!

– Ирочка! – крикнула я. И тут же вспомнила, что Ирочка исчезла. Пропала. И, скорее всего, ее похитили. Но зачем? Ее похитили, а на меня напали. Думали, что ролик у нее? А что, если это… правда?

Так сильно мне хотелось верить, что она просто внезапно куда-то уехала с очередным кавалером, да? Познакомилась, влюбилась и уехала, так? Но почему же она исчезла прямо со своего рабочего места и спустилась на улицу через запасной выход?

Захотелось экстрима? С Ирочки это, в принципе, станется…

– Но это же сущий бред, – сказала я вслух.

Этого не может быть в принципе. Ирочку похитили! Но почему похитители молчат, не выходят со мной на связь? Чего они хотят? А если Ирочка – просто опасный свидетель? И ее похитили именно по этой причине? Она знает, кто украл ролик, и поэтому ее «забрали» прямо с работы, а на меня напали чуть позже – в туалете. Тогда… получается, что их – двое? Один занимался Ирочкой, а другой – мной? А если все же действовал один человек? Сначала он «убрал» с горизонта Ирочку, а потом напал на меня?

А Ульяна помешала ему окончательно прикончить меня! Если это так, то Ирочки, скорее всего, уже нет в живых. Думать об этом было невыносимо. Ирочка видела, кто украл ролик, но не догадалась, что это именно кража? Или она молчала от страха?.. Я решила оставить бесполезные размышления, которые ни к чему не вели. Мне нужно было сосредоточиться на текущем моменте. Вот когда хоть что-то прояснится, тогда и я буду «рассуждать» дальше!

Сейчас моя первостепенная задача – помириться с Гришей. Я только что обидела Гришу, а он ведь мне ближе, чем брат, и больше, чем любовник…

Зазвонил телефон, начался рабочий день. Я подняла трубку и решительно опустила ее на аппарат. Телефон зазвонил снова, но как-то неуверенно: прозвонил всего три раза и заглох – «понял», что мне сейчас не до него.

Сейчас я выпью кофе и пойду к Грише – мириться. Он меня простит, не может не простить… Он еще не остыл, а у меня просто не хватает духу пойти и сказать ему: «Гриш, прости, не держи на меня зла. Я тебя прошу… меня просто бес попутал, и еще сдают нервы из-за этой истории с пропавшим роликом. Ты же должен меня понять – ты всегда понимал меня, как никто другой. Ты всегда был мне ближе брата и несуществующего мужа». Этот монолог я прокрутила мысленно в голове и поняла, что произнести его вслух мне будет очень непросто. Очень. Но я скажу ему эти слова…

И мы помиримся.

Вот только кофеек для меня сделать некому… Да, надо бы позвонить Ирочкиной тетке и поддержать ее морально, хотя, в чем именно состоит эта моральная поддержка, я не знаю. Приехать и держать Ирину тетку за руку, утешать ее, поить горячим чаем и заставить ее принимать лекарства? Я не знаю, способна ли я на такое…

Главное сейчас – помириться с Гришей! Я всегда старалась решать проблемы по мере их поступления. И первоочередная задача в данный момент – необходимость заключить с Гришей мир, загладить свою вину перед ним…

Я вышла в приемную и пошарила в Ирочкином шкафу. Извлекла оттуда электрический чайник и белую чашку. Кофе оставалось мало, пара ложек на дне банки. Значит, надо идти в кухню, где у нас стоял аппарат для варки кофе. Но встречаться со своими сотрудниками мне решительно не хотелось. Передо мной встала дилемма – остаться без кофе или все-таки выползти в кухню и сварить его там.

Немного поразмыслив, я все же пошла в кухню. Без дозы кофеина я ничего не соображала, а кроме того, у меня возникла слабая надежда, что я наткнусь там на Гришу и протяну ему трубку мира, то есть чашку кофе. Он поворчит-поворчит и успокоится. Он просто не может меня не простить, ведь по большому счету у него тоже нет никого, кроме меня. Сумасшедший брат – не в счет. А у меня никого нет, кроме Гриши – а Шаповалов здесь ни при чем, сказала я самой себе, даже и не смей о нем думать!

На кухне было тихо. Возникло искушение заглянуть в кабинеты сотрудников и удостовериться, что они там. Складывалось странное впечатление, что контора внезапно опустела и я осталась совсем одна. Ощущение было не из приятных, и я зябко повела плечами.

В гробовой тишине я заварила кофе и села за стол со стеклянной крышкой. Глоток крепкого эспрессо немного разогнал туман в голове, и я подумала, что, может быть, я еще со всем этим справлюсь, даже несмотря на то, что эти негативные события свалились на меня в крайне неблагоприятной последовательности.

Раздался какой-то шум, и я внутренне «подтянулась». Только бы не Гриша, мелькнуло в голове несколько нелогичное желание. Хотя еще несколько минут тому назад я хотела, чтобы Гриша объявился в кухне и мы бы распили вместе по чашке кофе. Но оказалось, что хотеть – это одно, а быть готовой к встрече лицом к лицу – совсем другое.

Я сделала сосредоточенное «лицо начальника» и уткнулась в свою чашку. Дверь распахнулась.

– Влада Георгиевна! – это была Тамара Петровна.

– Да? – я подняла на нее глаза.

Тамара Петровна виновато посмотрела на меня. Она словно сигналила: «Я понимаю, вам не до меня, но работать все равно надо. Не может же контора стоять на месте».

– У вас ко мне какое-то дело, Тамара Петровна?

– Да. Нужно парочку договоров подписать.

– Я сейчас приду. Вернусь в кабинет чуть позже. Кстати, Григория Наумовича вы не видели?

– Видела. Он пробежал мимо меня и сказал, что все…

– Что – все? – выкрикнула я, внезапно похолодев. – Не тяните, говорите!

– Что все! – Тамара Петровна всхлипнула и опустилась на стул, прижав руку к своей пышной, необъятной груди. – Что он у нас уже больше не работает! Увольняется. Неужели это правда? – И Тамара Петровна сделала большие глаза. – Что же это творится?! Неужели мы все… закрываемся?!

– Кто вам об этом сказал?!

– Не знаю. Кто-то сказал… Я зашла в комнату к молодым.

«Молодыми» Тамара Петровна называла Никиту, Марка и Ульяну. И кто-то из них это сказал…

– Во-первых, данная информация – враки. Мы не закрываемся! А спокойно функционируем в прежнем режиме. И в прежнем составе. Григория Наумовича никто не увольнял, и он сам увольняться не собирается. У него просто сдали нервы. Как и у всех нас. Простим ему эту слабость.

– Но мне кажется, что настроен он был очень решительно, – возразила главбух.

– Вам именно показалось. Идите к себе, Тамара Петровна, и работайте. А договоры занесите мне через десять минут.

– Хорошо.

Главбух скрылась за дверью, а я крепко обхватила чашку ладонями, пытаясь согреться. Мне внезапно стало очень холодно, даже озноб пробежал по телу.

Гриша настроен весьма решительно… Гриша, который не обидит и мухи и панически боится любого конфликта в зародыше… он ведь всегда говорил, что худой мир лучше доброй ссоры, и бросался первым на «амбразуру» – то есть на кипу доводов – недовольных клиентов… Значит, я его допекла, значит, своим недоверием и недавними подозрениями я довела его до последней точки. И если Гриши… не будет… то что же тогда будет со всеми нами? Я так привыкла, что «Белый квадрат» – это я и Гриша, или наоборот – Гриша и я, что рекламного агентства без Гриши я просто себе не представляла.

Мне следует срочно собраться с мыслями и вернуть его. Обязательно!

Я позвонила Грише несколько раз подряд, но он был «недоступен». К домашнему телефону он тоже не подходил. Наверное, обиделся всерьез и теперь сидит где-нибудь в кабаке и заливает горе вином. Пропала Ирочка, да и я, со своей стороны, нанесла ему чувствительный удар.

Рабочий день тянулся невыносимо долго. Пару раз ко мне заглянула Тамара Петровна, я подписала бумаги и выслушала ее жалобные реплики: «Все не так!» Это я знала и без нее! Все остальное время я пыталась уйти с головой в работу и как-то отвлечься от тревожных мыслей. Ирочка не объявлялась, и с каждым часом призрачные надежды на то, что она просто что-то легкомысленное «учудила» и «взбрыкнула», таяли. Я осознала наконец, насколько все серьезно и в какой дикий переплет я попала. Человеческая психика так уж устроена, что в самый первый момент срабатывают защитные механизмы и ты отказываешься верить в то, что все ужасно, а вот потом… Начинается ломка, и до тебя доходит: как же все хреново!

«Молодняк» работал в своей комнате. В обеденное время ко мне заглянула Ульяна. Она спросила, как дела, и я ей вкратце обрисовала наше положение. Когда она поинтересовалась, не вернули ли нам ролик, я отрицательно покачала головой. И что теперь будет, задала она вопрос. Это вызвало у меня приступ раздражения. Я и сама ничего не знала, и подобного рода расспросы были для меня чем-то вроде красной тряпки для быка.

Ролик в конце дня никто так и не вернул. Хотя я в это слабо верила, но все-таки надеялась. Теперь надеяться было уже не на что.

Я ушла с работы пораньше и поехала к Грише. Пошел сильный дождь со снегом, и машина ехала с трудом. Возникло сильное искушение – повернуть назад, но я понимала, что не усну, если не помирюсь с Гришей…

Я позвонила в домофон, мне никто не ответил. В подъезд прошмыгнули двое пацанов, и я вошла следом за ними. Восьмой этаж. Лифт остановился, и я шагнула вперед. Гришина квартира была направо. Я включила сотовый – лампочка в холле не горела. Потертый половик и дверь, обитая старым дерматином, ободранная соседским котом – жутким хулиганом, который то и дело норовил выскользнуть на улицу. Так объяснил мне Гриша, когда я спросила, что у него с дверью, почему снизу все в клочья. Гриша никогда не отличался особой аккуратностью и хозяйственностью, поэтому на испорченную дверь он просто махнул рукой и ничего предпринимать не стал – ни в отношении соседского кота, ни по поводу ремонта.

Несколько минут я безуспешно давила на кнопку звонка. Мелькнула мысль, что Гриша еще не пришел с работы. С какой работы, возразила я себе – он же удрал из офиса еще утром! Может, он и домой-то не заходил?

Уходить мне не хотелось, но и стоять под дверью – это тоже глупо. Я очень устала, хотела попить и поесть… Я решила позвонить соседям, попросить у них стакан воды и заодно спросить о Грише: может быть, они что-нибудь видели или слышали.

Дверь мне открыли не сразу. Полная женщина в цветастом халатике с растрепанными светлыми волосами окинула меня придирчивым взглядом.

– Простите… – начала было я. Но меня перебили. Из глубины квартиры раздался мужской рык:

– Машка, это кто?

– А я почем знаю, – огрызнулась женщина. – Выйди и сам разберись!

– Щас выйду! – угрожающе произнес мужик. – Щас выйду и разберусь. Твоя очередная трепалка пришла? Гони ее в шею!

В коридор выкатился крепкий мужик в застиранной белой майке с голубыми разводами и в спортивных штанах с надписью «Адидас». Он уставился на меня мутными очами и рыгнул:

– Ты кто такая?

– Я пришла к вашему соседу, Григорию Наумовичу.

– И что? – он почесал в затылке. Через пару секунд у его ног материализовался рыжий кот-красавец с разбойничьими зелеными глазами.

– Его нет дома, – сказала я.

– И что? – повторил мужик. – Мы тут при чем? Мы же за ним не следим!

Ответ был резонным. Но я решила не сдаваться:

– Вы его сегодня не видели?

– А что случилось-то? Пропал он? Или что?

– Он уехал с работы и исчез. По сотовому недоступен. К домашнему телефону он тоже не подходит. Я звонила несколько раз, никакого ответа.

Мужчина и женщина переглянулись.

– Помочь ничем не можем, – бойко сказала женщина. – Сегодня к нему, кажется, кто-то приезжал.

– Давно? – встрепенулась я.

– Дак я-то откуда знаю!

– Пожалуйста, вспомните…

– Ой, – она поджала губы. – Это было перед Малаховым. Точно. Я телик включила и пошла в кухню, а тут в нашу дверь позвонили. Один раз. Я подшла к двери и увидела чью-то спину у Гришкиной двери. Он даже не повернулся, только буркнул: «Извините!»

– Значит, вы не видели, кто к нему приезжал?

– Нет.

– И Григория Наумовича тоже не видели?

Женщина мотнула головой:

– Вам он срочно нужен?

– Да. Очень! Я дождусь его здесь, на площадке, пока он не придет, я не уйду.

Кот передислоцировался ко мне и потерся о мою правую ногу. Хвост он воинственно задрал трубой. Очевидно, кот раздумывал: то ли прогнать меня, как чужака, вторгшегося на его территорию, то ли подождать немного…

Через минуту кот отошел на прежнее место к ногам, и вновь уставился на меня своими зелеными глазюками.

– Маш! А у нас же ключи где-то от его хаты есть! Может, дать человеку-то? Что она будет на площадке стенку подпирать? Вы ему, собственно говоря, кто будете-то? – вдруг спохватился он.

– Начальница.

– А… тогда берите ключи, если Машка их найдет, у нее ж бардак страшный, я собственные носки найти не могу!

– И чего ты врешь, залил глаза с самого утра, бесстыжий, и врешь! Я кручусь как белка в колесе на двух работах, и еще дом содержу. А носки Борис ворует! Ворует и прячет, ты ж в него своими тапками швыряешь. Вот он тебе и мстит!

– Гнать его в три шеи надо! Ясно? Мне твой кот уже вот здесь сидит, – и мужик выразительно провел ребром ладони по шее. – Паскуда рыжая! Только объедает нас, да и соседи на него жалуются. То он им двери дерет, то по ночам воет на весь двор!

– Вы ключи не поищете? – прервала я этот энергичный диалог.

– Маш! Давай! Ищи.

– Сейчас… – женщина скрылась в недрах квартиры.

В коридоре горела лампочка без абажура, в зеркале отражались старая вешалка из светлого дерева и рассохшаяся галошница.

– Вот так и живем, – мужик подмигнул мне. – А вы, значит, Гришкина начальница? Сколько он получает-то? Я пару раз в долг у него попросил. А он мне – у самого денег нету! Куда он деньги-то девает? Вы ему зарплату задерживаете, что ли? Как нам, на заводе…

– По-всякому бывает, – уклонилась я от ответа. Про сумасшедшего братца, на которого уходили Гришины денежки, говорить я, по вполне понятным причинам, ничего не стала.

Машка нашла наконец ключи, и я покинула их квартиру, с облегчением переведя дыхание. Я не сразу вспомнила, что даже не попросила их дать мне попить. Но надеюсь, что у Гриши-то в квартире я выпью стакан воды.

На площадке было темно. Услышав мяуканье, я опустила глаза и увидела Бориса. Он выскользнул за дверь, и в полутьме его глаза сверкали тревожным блеском.

– Загнать тебя обратно к хозяевам, что ли? – спросила я кота.

Но кот протестующе замяукал. Я вспомнила, что Борис любит погулять, и решила не звонить его хозяевам.