Тринадцатый пророк Гайворонская Елена

– А вы что? – спросил я, не найдя более умного ответа.

– Мы тут тусуемся, – охотно пояснил подросток, перемалывая жвачку.

– Что ж, – сказал я, – вы выбрали не худшее место. Только не мешало бы немного прибраться. Всё-таки теперь это ваш храм.

– А вы кто, священник? Ругаться не будете?

Хорошенькая девочка в коротенькой юбочке, высоких сапогах на невиданной платформе и кофте с мерцающем черепом на груди, тряхнув огненно-красными волосами, хихикнула. Я тоже кисло улыбнулся. Зачем ругаться? В конце концов, если верить Равви, именно детям принадлежит Царство Небесное.

В коридоре горел свет, но в комнате было темно и тихо. Магда легла, не дождавшись меня. Стараясь не шуметь, разогрел ужин, вспомнил, что в холодильнике оставалась початая «Гжелка». Накатил стопку, залпом осушил, но вместо желанного расслабленного отупения ощутил прилив бессильной злости к себе и всему дурацкому обречённому миру.

– Чёрт!

Хряснул кулаком, попал по солонке, та опрокинулась, запорошила крышку стола и пол горькой белой позёмкой.

Неожиданно дверь приоткрылась, и на пороге появилась Магда в прозрачном пеньюаре. Села напротив и тихо, но твёрдо произнесла:

– Давай, наконец, поговорим.

– О чём? – апатично спросил я.

– О том, что с тобой происходит.

– А что со мной происходит? – Я тупо таращился в пустую стопку.

– А ты как думаешь? Или от хорошей жизни ты тайком пьёшь на кухне?

– Я не пью. Это впервые.

– Мне должно стать легче? – Она отчаянно кусала губы, боясь заплакать, но вместо жалости вызвала во мне новый прилив раздражения.

– Оставь меня в покое. У меня болит голова.

– Тогда иди к врачу! – Её голос сорвался на крик и угас в полузадушенном всхлипе. – Дело не в головной боли, и ты прекрасно это знаешь! Ты стал другим. Будто постарел лет на двадцать. Почти не улыбаешься, не шутишь. Иногда говоришь так, что я тебя не понимаю… У тебя даже взгляд стал другой… Напряжённый. Ищущий… Словно ты постоянно о чём-то думаешь.

Мы почти не разговариваем, даже не занимаемся любовью…

– Детка, я сильно устаю. – Сказал я как можно мягче. – Тяжело втягиваться в работу после отпуска, да ещё такого…

– Я всё понимаю. И я изо всех сил хочу тебе помочь, но ты меня не подпускаешь… Я вижу, что тебя что-то гнетёт, но ты словно отгородился от меня невидимой стеной, через которую ни достучаться, ни докричаться… Мы ведём себя не как влюблённая пара. Скорее, как плохие актёры, изо всех сил пытающиеся сыграть эту роль… Ты больше не хочешь, чтобы мы жили вместе? Признайся честно. Лучше сразу, чем потом. Не надо лжи, пожалуйста.

– Глупости! – Я упрямо замотал головой. – Я люблю тебя, и ты это знаешь.

– Нет, не знаю. – Магда прикусила дрогнувшую губу. – Возможно, ты любил меня раньше. До того, как я рассказала тебе… Всё дело в этом, правильно? Тебе просто стало противно…

Слезы выкатилась из её глаз, пробежали по бледным щекам. Магда быстро вытёрла их ладонями.

– Нет. – Глухо выговорил я, глядя в тарелку с размазанной гречкой, – дело не в тебе. Во мне. В том проклятом взрыве. Точнее в том, что было после. Со мной кое-что произошло, пока я лежал там… Мне снились странные сны… В них я прожил иную жизнь, совсем не похожую на эту… И когда я пришёл в себя, то обнаружил нечто феноменальное, чего не могу объяснить. Это меня пугает.

– Что же? – тоскливо спросила Магда.

Она сидела за столом, подперев ладонью щёку, и в её глазах читались тоскливое недоверие и упрёк. Она была уверена в моём трусливом малодушии, заставлявшем меня вместо достойного объяснения выдумывать фантастические истории. Этот взгляд подействовал на меня сильнее брани, сцен и истерик. Я принялся рассказывать о неожиданных способностях в постижении иностранных языков, угаданном счёте, о зубной боли секретарши Марины, Васиных лёгких, ссадине маленького мальчика, исправленной машине, починенном кране… О десятке других штришков, которые вместе вырисовывались в какую-то очень странную, загадочную, импрессионистскую и не вполне объяснимую с точки зрения логики и здравого смысла картину.

Магда слушала, не перебивая, но меня не покидало ощущение того, что она не верит мне, что все мои путаные объяснения кажутся ей не слишком удачной выдумкой.

А сам бы я поверил?

Я осёкся, споткнувшись об эту неожиданную мысль.

– Сейчас я тебе докажу…

Я схватил её за руку, подтащил к телевизору, защёлкал пультом. Долго рыскал по каналам в поисках непереведённых новостей. Наконец, обнаружил не то ЭнБиСи, не то СиЭнЭн, без разницы. Бойкая неродная речь. Большеротая брюнетка тараторила о пожаре в здании супермаркета на одной из центральных улиц Рима. Я добросовестно синхронно воспроизводил её слова.

– Перестань! – истерично вскрикнула Магда. – К чему этот цирк? Ты знаешь, что я ни хрена не понимаю!

– Каких… – распаляясь этим упёртым недоверием, заорал и я, – каких ты хочешь доказательств?!

Мой лихорадочный взгляд зацепился за тускло мерцавшее в вечернем свете лезвие кухонного ножа. Конечно! Вот то, что надо! Сейчас я докажу ей, я покажу, как умею затягивать раны…

Я схватил нож, занёс над своим обнажённым с выпуклой сеткой вен запястьем. Магда дико взвизгнула:

– Нет! Что ты делаешь?!

– Так-так… А ведь сказано: не искушай без нужды Господа своего! – донёсся со стороны окна язвительно-насмешливый голос.

Я отпрянул. В окно заглядывал господин в стильном костюме, при галстуке и постукивал по стеклу чёрным с кровавым отблеском камнем массивного перстня, обнимавшего согнутый крючком средний палец.

Нож выскользнул из моих ослабших пальцев и с глухим стуком заплясал на полу.

– Уходи! – крикнул я, замахнувшись на незваного гостя. – Убирайся отсюда!

Он ухмыльнулся, постучал указательным пальцем себя по лбу и, помахав мне на прощание, шагнул в темноту. Я подскочил к окну, глянул вниз. Долю секунды я ожидал увидеть распластанное на асфальте тело … Но заляпанный неровными бликами света, просочившегося сквозь занавески первых этажей, асфальт был торжественно-безлюден и бестелесен.

– С кем ты разговариваешь?

Я резко обернулся и увидел белое лицо Магды с распахнутыми полными ужаса глазами. Она медленно пятилась к двери, готовая в любую секунду сорваться и броситься вон из кухни, из квартиры, прямо в ночь, не разбирая пути…

Её перепуганный, отчаянный взгляд вернул меня к реальности. Я провёл ладонью по лбу и обнаружил противную холодную влагу наподобие росы. Через силу улыбнулся. Мне совсем не хотелось выглядеть сумасшедшим. Но выбор был не богат: чокнутый или подлец. Третьим могло бы стать доверие. Но не получилось.

– Это шутка, – сказал я. – Ха-ха! Извини. Глупо получилось. Чёрный юмор. Просто хотел разрядить обстановку. Давай съездим куда-нибудь, потанцуем, развеемся… О кей?

Краска захлестнула Магдины щёки. Губы возмущённо искривились.

– Глупая шутка! – выпалила она. – Отвратительная! Ты мог бы просто сказать, что всё кончено, а не ломать идиотскую комедию, не разыгрывать городского сумасшедшего! Если думаешь, что у меня нет гордости, то ошибаешься! Я больше не девка, и никому не позволю издеваться над собой, даже тебе! Особенно тебе! Понятно?! Хватит, с меня довольно!

И она опрометью бросилась в комнату. Я слышал жалобный скрип стареньких полок платяного шкафа, стук каблуков по паркету. Я понял, что, если сейчас её не удержу, она уйдёт. В ночь, в никуда, насовсем… Что, быть может, я больше никогда её не увижу… Но я стоял, как закаменелый, не трогаясь с места, не издавая ни звука.

Хлопнула входная дверь. Этот звук подействовал, как выстрел стартового пистолета, вернув мне способность к движению. Я кинулся следом. Магда стояла, низко наклонив голову, так что длинная чёлка скрывала пол-лица. На полу возле её ног ожидала лифта наспех набитая дорожная сумка. Яростно горела красная кнопка вызова.

– Магда, послушай!

Я встряхнул её за плечи и увидел вблизи её глаза, мрачно горящие на бескровном лице: золотисто-зелёные, брызжущие искрами яростной боли.

– Оставь меня в покое! Ты такое же дерьмо, как все мужики! А я, дура, тебе поверила! Я вернусь за остальными вещами днём, когда ты будешь на работе.

Из её глаз брызнули гневные слёзы.

– Постой! – Я преградил ей путь, – подожди! Я всё объясню…

– Не надо ничего объяснять! Мне всё понятно! Зачем тебе бывшая шлюха? Ты найдёшь себе другую, порядочную… Или, может, уже нашёл?

Упрёк, выплеснувшийся со дна неестественно-огромных зрачков, был невыносим. Но в тот же миг глянули на меня с потускневшего лица иные глаза, чёрные, как полночь, бесконечные, как Вселенная… Я осёкся, потому что в этот момент, действительно, подумал о Магдалин. Даже не подумал, а словно вдохнул воздух, напоённый тонким запахом неспелых олив, и воздух этот жарко всколыхнулся у меня внутри…

Не знаю, что прочла Магда на моём лице, но выражение её стало таким, словно застала меня в объятиях соперницы.

– Выходит, я права, – сказала она, выдавив жалкую прыгающую улыбку. – Видел бы ты себя сейчас. Кто же она? Впрочем, какая разница… Почему ты мне не сказал?

– Магда, послушай… Ты здесь не при чём. Та женщина в прошлом. В очень далёком прошлом…

– А я, значит, должна была стать заменой? Почему бы нет? Мне к этой роли не привыкать! А теперь хватит? Наигрался? Пусти, дай мне пройти.

– Ты не хочешь слушать! Почему ты не слышишь меня?! – Я почти кричал. Нет, не почти, я вправду кричал… Но она всё равно не слышала. Я не мог до неё докричаться. Или не хотел? Малодушно бросая девушку, так похожую на мечту, среди сокровенных горьких и сладостных воспоминаний, в которых быль и небыль переплетены столь крепко, что разделить невозможно…

За соседской дверью зашуршало, заскрипело. В приоткрывшейся щели блеснул любопытствующий глаз.

– Да иди же сюда! – Я силой втащил отчаянно упиравшуюся Магду обратно в коридор, несколько раз встряхнул за плечи. – Вспомни, ты должна вспомнить! Ты ведь тоже была там! Это была ты!

– Вспомнить – что?

– Иерусалим, лилии, снег?! Это было настоящее чудо! Я так тебя любил! Обещал вернуться и вернулся, проделав путь невероятный, невозможный! Как ты могла забыть?! Неужели ты не помнишь даже Равви?!

Широко распахнув глаза, Магда смотрела на меня настороженно, словно открывала что-то новое, незнакомое, пугающее.

– Кого?! Ты снова бредишь…

– Не смей говорить, что я схожу с ума! – сорвался я. – Со мной всё в порядке, дай объяснить!

– Пожалуйста, – проговорила Магда переменившимся голосом, словно плеснула ледяной водой из ковша, – позволь мне пройти. Не надо объяснений. Просто позволь уйти. Ладно?

Таким тоном в кинотриллере врач успокаивает опасного психа. Она решила, что я свихнулся. Возможно, она права…

Я посторонился. Магда прошла к лифту. Из квартиры напротив вышел припозднившийся сосед с ротвейлером на одном поводке и абрикосовым пуделем на другом. Ротвейлер дружелюбно вильнул мне хвостом и лизнул ладонь, пудель звонко гавкнул.

– А я женюсь, – радостно объявил сосед на моё краткое «Здрасьте».

– Поздравляю.

Сосед охватил взглядом меня и молчаливую насторожённую Магду с дорожной сумкой, осекшись, понимающе поскрёб гладко выбритый подбородок и шумно, сочувственно вздохнул.

Вернувшись на кухню, уже в одиночестве, я накатил-таки стопку, опрокинул, зажевал коркой чёрного хлеба. Но легче не стало. И когда я раздумывал, стоит ли повторить, за спиной раздался знакомый насмешливый голос:

– Так-так-так…

Проклятый ночной гость сидел на подоконнике, закинув ногу на ногу, и скалил зубы. Особенно омерзительно смотрелись два верхних клыка, выдающихся вперёд так, что верхняя губа вздымалась над ними, как у хищного зверя.

– Один из доблестных спасителей человечества надирается в одиночку, потому что никак не может решить, кого ему следует спасать в первую очередь – этот безумный мир, или самого себя. Жалкое зрелище!

Он спрыгнул на удивление бесшумно, направился прямиком к шкафчику, достал вторую стопку, напузырил и себе. С преувеличенной вежливостью поинтересовался:

– Хозяин не против?

Я молча прирос к табурету, ощутив, как ноги примерзают к полу, а по спине меж лопаток ужом проползает противный липкий холодок.

– Не бойся, я тебя не съем. – сказал он всё с той же отвратительной усмешкой и подмигнул. – Твоё здоровье.

И опрокинул рюмку в пасть. Смачно рыгнул. Завоняло какой-то дрянью.

– Дерьмо. Совсем испортился «Кристалл». Кругом одно ворьё.

– Разве тебе это не нравится? – Сорвалось с языка.

– Нравится, – охотно согласился незваный визитёр. – Но иногда раздражает. Уж слишком всё легко. Никаких усилий. Скучно. Гадость не в радость. – Он радостно улыбнулся: – Хорошо сказал, а?

– Запиши, – посоветовал я.

– Зачем? И так запомню. У меня прекрасная память. Совершенная. В отличие от вас. Это вы всё пишете, пишете, грамотеи недоделанные! – Откуда-то из недр своего плаща он достал Библию. – Вот, взял почитать на сон грядущий. Оборжался. Что ни слово, подарок. Ну и фантазия! «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему (и) по подобию Нашему…" [8] Это ж надо такое самомнение иметь?! – Он раскатисто заржал. – Уж хоть бы писали «по замыслу Нашему»! А то «по подобию». Ха-ха! А заика-то, блин! Устно двух слов связать не мог, а во, отписал! Одни Откровения чего стоят! Скажу по секрету: вы – самые нахальные, самоуверенные и странные из существ, когда-либо населявших Вселенную. Поэтому мне здесь и нравится!

– Что тебе нужно? – спросил я шёпотом.

– А сам не догадываешься? Знаешь, почему я тебя не приложил тогда, в лесу? Потому что этот жалкий убогий мирок был бы невыразимо скучен без таких, как ты и наши общие друзья. Уж можешь поверить, я много чего перевидал. И всё всегда заканчивается одинаково: большим «бум!» – он картинно развёл руки с оттопыренными пальцами, – так называемым, вселенским пожаром. А с вами было немного сложнее и потому интереснее. Что за бой без достойных противников? Всё равно, что бить по морде собственное отражение в зеркале. Вы в тот раз вы красиво меня развели. Но я не в обиде, это было так непредсказуемо! И потому интересно. А этот засранец, неудавшийся плотник даже осмелился нахамить! Да, таких, как он, я больше не встречал… Энергетика у него была… нездешняя… М-да… – Он поскрёб переносицу кончиком крючковатого пальца. – А мне вас не хватало эти две тысячи лет… Бывали разные чудики, но всё не то. Скучно. Играем снова? Приз – маленький голубой шарик. О кей?

– Тебя нет, – сказал я, пятясь назад. – Ты – очередной ночной кошмар. Бред. Галлюцинация.

– Ты меня разочаровываешь. – Хмыкнул ночной гость, презрительно покривившись. – Я думал, ты большой мальчик, а ты ещё писаешь в штанишки. Жаль. Я надеялся, что этот раунд тоже будет интересным, а всё оказывается так просто… Даже слишком. Цирк сгорел, клоуны разбежались. И никому ни до чего нет дела. Предупреждал ведь я нашего забавного мечтателя: все его мучения будет напрасны. Но свои мозги не вставишь! Что он тебе сказал в последний раз?

– Что скоро вернётся.

Он презрительно сморщился.

– Ага, а ты и поверил. Ему и там неплохо. Кинул он вас, ребятки! Учитель, предавший учеников…

– Это неправда! – заорал я ему в лицо, едва сдерживаясь, чтобы не кинуться с кулаками, – Ты всё врёшь! Он скоро вернётся! Вернётся!!!

– Ага! Завтра. А ты валяй, беги за своей девкой. Она того ждёт. Покувыркайтесь напоследок, не так много вам осталось… – Он довольно потёр ладони, сплюнул за окно, высунувшись, проследил, куда упал плевок.

– Убирайся, – прошептал я и, обретая голос, завопил: Убирайся! Убирайся!!!

– Нервишки… – вздохнул ночной гость. – И ты типичный представитель homo – существ бестолковых и недоразвитых. Даже удивительно, как вы протянули эти двадцать сотен лет? А сейчас, извини, дела. У меня здесь встреча с одним глупым, но важным человечком. Открою тайну по старой дружбе, – он широко улыбнулся, пепельная физиономия его прямо-таки излучала предвкушение удовольствия, – для начала хочу развязать небольшую войнушку, начну с Ближнего Востока. А потом… Шарик такой маленький… Мне даже будет немного жаль… Нигде меня не почитали так, как здесь… Впрочем, тебе это не интересно – ты ведь вне игры.

– Ничего у тебя не выйдет! – выпалил я неожиданно для себя самого.

– Да что ты? – Он театрально приподнял брови. – И кто же мне помешает? Пушкин?

И громко раскатисто захохотал, будто только что изобрёл эту бородатую остроту.

– Если бы ты мог, не стал бы ждать две тысячи лет. Значит, не всё так просто. Наш мир, несмотря на всё его несовершенство, – крепкий орешек. Не по твоим старым гнилым зубам.

– Ой-ой-ой! – сказал он, – Узнаю этот азартный блеск в глазах! Неужто снова в бой? Как страшно! Пора прятать ножи и вилки. Нет, всё-таки прикольный ты парень, мне это нравится! Слушай, пошли со мной! Мы славно покуролесим по мирам. Ты увидишь то, что недоступно никому – Вселенную, целая Галактика с десятком миров будет у наших ног. Вечность. Бессмертие. Бесконечность. То, к чему вы все так стремились тысячи лет! Поверь, я предлагаю это далеко не каждому. Не упусти шанс.

– Твоё предложение очень заманчиво, – сказал я и заметил, как блеснули торжествующим красноватым огнём его глаза. – Но ничего не получится. Видишь ли, я всегда считал, что нет ничего хуже плохой компании. А твоя компания меня не прельщает. Как представлю, что придётся провести в твоём обществе вечность – брр… так что поищи других спутников.

Пренебрежительная и злобная гримаса исказила его пепельное лицо.

– Ну и дурак, – сказал он. – Потом сам пожалеешь, да поздно будет. Дважды не предлагаю. Ну, пока. Увидимся.

Он сделал жест, будто приподнял воображаемую шляпу, прихватил в карман стопку, вышел в окно, закрыв его за собой. И уже с той стороны, ухмыляясь, потыкал в стекло напротив моего носа оттопыренным средним пальцем. Я рванулся вперёд, но рама резко распахнулась, больно хлопнула меня по носу, и стало темно.

Я открыл глаза, оторвал голову от пола. Часы показывали около пяти, и серый московский рассвет медленно, но верно вступал в свои права. Пустая бутылка застыла передо мной немым укором. Я позвал Магду, но она не откликнулась. Тогда я вспомнил, что Магда ушла, подумал, что она поступила правильно, и не испытал при этом ни страдания, ни сожаления. Напротив, было стыдно признаваться самому себе, но я почувствовал облегчение, какое бывает, когда провожаешь поднадоевших гостей и, наконец, остаёшься наедине с собой и бредовыми снами. Вот и всё.

Поднялся. Голова гудела, словно улей. Провёл ладонью по лицу и обнаружил засохшую струйку крови под носом. Видимо, разбил, когда упал. Это же надо так надраться, в прямом смысле, до чёртиков! Только кому-то мерещится много маленьких, а мне один большой…

Взял салфетку, осторожно обернул горлышко бутылки, с превеликой осторожностью отнёс её в мусоропровод. Послушал прощальный грохот, вернулся, настежь распахнул окна. Отправился в ванну под холодный освежающий душ.

На работу попал только после обеда. Приготовился к худшему, перебирая всевозможные варианты оправданий – не годилось ни одно. Либо использовались прежде, либо не подходили по причине явной надуманности. «Ты меня за идиота держишь, трам-тарарам!» – Обычно реагировал на неуклюжие объяснения Василий Самуилыч, и долго ещё его раскатистый бас разносился на все двенадцать этажей. Но, стоило подойти к двери офиса, как последние аргументы вылетели из головы прямо в приоткрытое окошко, ноги на мгновение приросли к полу, а нижняя челюсть непроизвольно отъехала вниз, и потребовалось определённое усилие, чтобы вернуть её на прежнее место.

На двери, поверх дутого дерматина, красовалась табличка: «Не курить!»

– Бросил, – конфиденциальным шёпотом поведала Марина. – Теперь карамельки сосёт. А ты что-то неважно выглядишь. Голова болит?

Далась им моя голова. Мне так надоело слыть инвалидом, что взял и брякнул: мол, подружка бросила, с горя напился. Зря я это сказал… Марина всплеснула ладошками и принялась выражать мне столь горячее сочувствие, будто инвалидом я стал только что, прямо на её глазах. Наутешавшись, решительно отодвинула рабочие бумаги и полезла в записную книжку отыскивать телефоны молодых незамужних подружек.

Зато Василий Самуилыч, удивительно посвежевший, порозовевший, как из санатория, пребывал в редкостно хорошем настроении, на моё покаянное: «Проспал», заметил лишь, что я совсем обнаглел, и что в другой раз за такой финт мне придётся подыскивать новое место. При этом он мило улыбался и ни разу не выматерился, а напоследок предложил барбариску, которую я автоматически взял и опустил в карман. Сюжет для передачи «Очевидное-невероятное».

Моисевна расшифровала начальственную снисходительность: мой сектор сделал больше всего заказов, даже по дорогим деликатесам. А в моё отсутствие никто их не мог раскрутить на лишний блок сигарет. Вот, что значит профи!

Моисевна явно хотела мне польстить, и, действительно, кому неприятно чувствовать, что ты умеешь что-то лучше многих, в другой момент я был бы польщён и втайне горд, но после событий предыдущего вечера и сегодняшнего дня успехи по продажам показались мне мелочью, не стоящей внимания. Я лишь кисло улыбнулся и направился было к выходу, но Моисевна удержала меня за рукав и заговорщицки понизив голос, поинтересовалась, правда ли что моя личная жизнь расстроилась. Я подтвердил. Этот факт Ольгу Моисеевну скорее обрадовал, чем огорчил. Ещё крепче вцепившись в мой рукав, она поведала о том, что имеет племянницу – хорошую девочку, умницу и красавицу, с высшим образованием, отличной работой, прекрасную кулинарку, к тому же обладательницу квартиры на престижном Юго-Западе, с евроремонтом, между прочим. Добрых минут десять я был вынужден слушать про неоспоримые достоинства Моисевниной родственницы вперемежку с сожалениями о том, как ей раньше не пришло в голову, какая из нас может выйти чудесная пара. Мои незамысловатые отговорки – вероятно, мне не хватило изобретательности – интересовали главбуха не больше вестей с полей: вцепилась как клещ и в обмен на свободу вытянула обещание позвонить в свободное время девице-красавице, самолично запихнув жёлтый стикер с телефонным номером во внутренний карман моего пиджака. И сказала:

– Вовремя ты в Иерусалим съездил. Я собиралась в отпуск к родственникам, а теперь не поеду.

– Почему? – не понял я.

– Там же опять война!

– Да?! – У меня вдруг что-то оборвалось внутри.

– Какой-то израильский политик полез на какую-то священную гору речь толкать, – невозмутимо ответила за неё Марина. – И арабы его обстреляли. А евреи ответили. И зачем он на ту гору полез? Будто больше выступить негде.

– Как это «зачем»? – вскинулась Моисевна. – Значит, надо было! Имел право! Общая гора! Это те психи не имели никакого права открывать стрельбу!

– А зачем психов провоцировать?

Дамы зацепились не на шутку, опровергая расхожее мнение о том, что слабый пол не интересуется политикой. Моисевна громогласно обвинила секретаршу в скрытом антисемитизме, а та главбуха в глупой ортодоксальности. Я попытался разрулить ситуацию, но вскоре убедился, что легче спасти мир, нежели оказаться между двух спорящих женщин. На шум вылез Вася. Узнав о причине, отреагировал: «Не у нас, и ладно.» И получил по полной программе, сразу с обеих сторон, за преступное равнодушие, от коего проистекают все беды человечества. Под шум-гам я смылся из офиса.

В машине получил сообщение от Карена, желавшего сделать заказ. Было приятно узнать, что он снова в деле. Задвинув остальных клиентов, поехал прямиком к нему.

Новенькая черепичная крыша, поигрывая на солнышке бордовыми чешуйками, виднелась ещё с поворота. Сам магазинчик издалека напоминал игрушечный домик: чистенький, ладный, светлый, с пузатым крылечком и сверкающими окошками, на одном из которых посапывал толстый полосатый кот. Только закопченная земля, да чёрный асфальт кое-где напоминали о недавнем пожаре. Я едва не присвистнул от удивления: признаться, не ожидал, что магазин будет восстановлен за столь малый срок, и станет краше прежнего.

Сам Карен, как всегда, стоял за прилавком. Завидев меня, расплылся в радостной улыбке.

– Просто повезло! – замахал он пухлыми ручками в ответ на мои искренние поздравления. – Как-то всё удачно сложилось: и страховку хорошую выплатили, и кредит дали! Да и торговля пошла, тьфу-тьфу! – Он постучал по деревянному прилавку. А ведь сперва страховщики меня самого в собственном поджоге обвиняли, мол, кого-то нанял, чтобы деньги получить. – Он огорчённо вздохнул и снова махнул в сторону двери. – Бог с ними! Кто старое помянет… А помнишь, ты сказал: всё будет хорошо? Лёгкая у тебя рука!

– Совпадение.

– Нет, – убеждённо покачал головой Карен, – ничего случайного не бывает. Чем дольше живу, тем больше убеждаюсь в этом. Всё в мире связано, всё взаимодействует. Добро притягивает доброе, а зло – худое. Пожелал ты мне удачи от чистого сердца, и вот, погляди! – Он снова засиял, как надраенный башмак.

– Тогда, – пошутил я, – с тебя бутылка.

Но Карен шутку воспринял буквально и рванул в подсобку, я – за ним, на ходу объясняя, что сказал не всерьёз, бутылка мне вовсе не нужна, а нужно принять заказ побыстрее, поскольку опаздываю в целую кучу мест. Мы ещё попрепирались, и я одержал верх: бутылка настоящего армянского коньяка осталась дожидаться лучшего дня, Карен принялся заполнять бланк-заказ. В магазин тем временем заскочила стайка девчонок, по виду студенток. Весело щебеча, они выбирали лёгкое вино, конфеты-сигареты и прочую мелочёвку, живо обсуждая предстоящую вечеринку, строили глазки молоденькому помощнику Карена. Я забрал заказ, потопал к машине. Одна из девушек, худенькая востроглазая блондинка в коротеньком розовом плаще и белых туфельках на высоких каблуках, спросила, не подброшу ли я их до «Павелецкой». Мне было не по пути, и я вежливо отказался. Девушка нахмурилась, обдала меня уничижительным взглядом из-под игольчатых ресниц и отвернулась. Я залез в машину, девчонки пошагали к дороге ловить тачку. Я отъехал от магазина. Притормозил, пропуская шоссейный поток. Девушка в розовом шагнула на дорогу, подняла правую руку. В левой болталась маленькая дамская сумочка, белая на длинной ручке, покачивалась туда-сюда. Это монотонное движение гипнотизировало. Мои зрачки повторяли нехитрую траекторию его нехитрую траекторию – туда-сюда… Мне вдруг хотелось закрыть глаза, уронить голову на руль и задремать…

Я не сразу понял, что произошло. Тёмный автомобиль. Отчаянный визг тормозов. Звук удара. Истошный женский визг. Что-то взлетело, шлёпнулось мне на капот, подпрыгнуло и отскочило. Я встрепенулся и выскочил из машины. На асфальте валялась белая дамская сумочка с длинной ручкой. Ещё дальше – остроносые белые туфельки. Тогда я заставил себя посмотреть на дорогу и увидел безвольно раскинутые руки, неестественно заломленные коленки.

Надрывный женский визг нёсся над дорогой. Одна из подруг билась в истерике, выкрикивая:

– Аня! Анечка! Вставай!

– Жаль, – сказал какой-то пожилой дядька в кепке, – совсем молоденькая… Жить бы да жить…

В тёмной БМВ с помятым передом виновник наезда сидел, обхватив руками голову, раскачивался из стороны в сторону. Сбежавшиеся люди стучали в стекло, выкрикивая проклятия.

И нёсся, не умолкал, раздиравший душу крик:

– Аня! Анечка! Боже мой! Кто-нибудь, помогите!!!

Я в ужасе закрыл глаза. Ледяной пот прошиб с головы до ног. Кто сказал, что настало время смеяться? Прошлое здесь. Оно караулит, выжидая своего часа, чтобы напомнить, поманить, позвать за собой в отчаянный страшный путь…

Россыпь цветов на дымящемся асфальте…

– В «скорую» позвонили? – Спросил кто-то.

– Вызвали. Только, наверное, уже бесполезно.

– Аня! Анюта! Господи! Не умирай!

Я открыл глаза. Протиснулся сквозь толпу. Наклонился над девушкой.

– Кто это? Что он делает?

– Может, врач?

– Не мешайте ему, – сказал кто-то.

Все и впрямь стихли. Даже кричавшая девушка. Только тихо судорожно всхлипывала, прижавшись к подругам.

«Равви, – попросил я мысленно, – пожалуйста, прости меня. Я был неправ. Я хочу помочь. Больше всего на свете. Пожалуйста!»

Я опустился на колено, взял руки девушки в свои, содрогнувшись от исходившего от них мертвящего холода.

И неожиданно увидел прямо перед собой другую девушку, как две капли воды похожую на ту, что лежала на асфальте, только странно прозрачную. Сквозь неё как сквозь тонкий целлофан можно было видеть улицу, людей, машины. И эта прозрачная девушка глазами, полными ужаса смотрела то на меня, то на свой безжизненный двойник.

– Помогите мне! – прошептала она, не разжимая губ. – Пожалуйста! Я хочу вернуться. Я знаю, вы можете!

– Я попробую. Возьми меня за руки, – сказал я. Вернее, только подумал сказать, но она поняла и подчинилась. И, когда наши руки соединились, я услышал шум, словно поднимался смерч. Шум усиливался, превращался в гул, в какой-то миг я стал его частью, превратился в тоннель, сквозь который с рёвом пронеслось нечто вроде шаровой молнии, оглушая и ослепляя, лишая чувств и эмоций.

«Конец!» – отпечаталось в остатке сознания…

Меня тряхнуло, словно я держался за оголённый провод под напряжением.

И тотчас всё стихло.

Всё вернулось на свои места: улица, дома, люди, столпившиеся вокруг. Женские руки в моих ладонях, неожиданно тёплые по сравнению с моими. Настолько, что не хотелось их отпускать.

Девушка, лежавшая на асфальте, открыла глаза, села, удивлённо поглядела по сторонам.

– Что с вами? – Спросила участливо, коснувшись моего лба. – Вы неважно выглядите. Кажется, у вас температура.

У неё были красивые глаза. Серые, с поволокой. Такие тёплые, живые…

– Господи, что с моим новым плащом? – Вдруг вскрикнула она, заметив расплывшееся на груди грязное пятно.

Раздался мощный выдох десяток глоток. И тут же все разом заговорили, взахлёб, перебивая друг друга. Все кинулись к девушке. Из БМВ вылез водитель, молодой парень с трясущимися серыми губами и тоже сделал несколько неверных шагов навстречу своей жертве. И, перекрывая общий шум, завыла сирена «скорой». Я подумал, что пора убираться, побрёл к своей машине, но силы оставили меня. В глазах потемнело, голова кружилась. Вцепившись в дверцу, я сполз на прогретый, выдыхающий испарения бензина и недавнего дождя асфальт.

– Ты молодец. – Сказала Магдалин. – Я всегда в тебя верила.

Моё сердце наполнилось ликованием. Я понял, что всё время после возвращения я ждал этой минуты, как момента истины, возвращения к настоящей жизни, которая была там и которая существует в этом мгновении. А всё, что между, – лишь долгий утомительный сон.

– Видишь, я вернулся. А что делала ты?

– Ждала.

– Значит, ты любишь меня хоть немного?

Она не ответила, лишь улыбнулась, но эта улыбка сказала больше, чем все, вместе взятые слова всех языков мира…

Едкий запах ударил в нос. Я открыл глаза и увидел озабоченную женщину в белом халате с растрёпанными волосами. Она совала мне в нос вату с нашатырём.

– Как вы себя чувствуете?

– Нормально. – Я отмахнулся от едкого тампона.

Девушку в розовом заводили в «скорую». Она упиралась, весело отмахивалась, и вовсю строила глазки бледному водителю БМВ, который поддерживал её под локоток. Следом полезли подружки, причём та, что недавно громко выла, теперь хохотала во всю Ивановскую.

– А вы, значит, не пострадали? – Спросила женщина в халате.

Я ответил, что нет, я только свидетель, просто голова закружилась от всего увиденного.

– Скажите, какой чувствительный. – Проворчала она и предложила померить давление, но я отказался.

Чувствовал я себя уже вполне сносно. Неожиданно бабулька с кошёлкой ткнула в меня пальцем и закричала:

– Это ж экстрасенс, который девчонку оживил!

– Проходи, бабуся, – флегматично произнёс парень-санитар, по– скорому выкуривая сигаретку. – Здесь не цирк.

И, переглянувшись с женщиной-врачом, многозначительно покрутил пальцем у виска.

Карета «скорой» уехала. Низкие давящие тучи раздвинулись, и в образовавшуюся щель, как из-за полуоткрывшейся портьеры, упал солнечный луч. Дружеским ободряющим жестом коснулся моего плеча, задержался на минуту. Слабость почти прошла. Я понял, что в состоянии возобновить путь. И определённо заслужил бутылочку хорошего пивка.

Без Магдиных туфель коридор казался непривычно просторным и пустым. Но я поймал себя на тайном удовольствии оттого, что не приходится смотреть под ноги, опасаясь повредить очередное модельное чудо. Не разуваясь, прошёл на кухню. Нашёл в холодильнике рыбные консервы. Удобно устроился на одном табурете, ноги положил на другой – без опасения получить по шее. Да здравствует одиночество, освобождающее не только душу, но и грешную плоть! Откупорил Балтику-«восьмёрку». Машинально щёлкнул телепультом. Поймал блок новостей. По старому Иерусалиму мимо Стены Плача, ощерившись дулами, ползали танки, сновали шустрые БТРы. Раньше я повторил бы за Васей, мол, не у нас, и ладно. Но теперь что-то нехорошо подсказывало мне: это только начало… Искра среди сухого леса. Миг – и вспыхнет огромный чудовищный пожар, который не загасить…

Я сидел, тупо таращась в экран, по которому, будто в подтверждение моих мрачных мыслей, уже демонстрировали какие-то дымящиеся руины, изуродованные тела, лица, искажённые ужасом и болью… Благостный настрой улетучился.

– Твою мать! – прошептал я, сжимая бутылку за горлышко. – Неужели так скоро?! Но что мне делать? Я совсем один…

Я щёлкнул пультом на Евроньюс. Рыжеволосая журналистка с ярким чувственным ртом повествовала про какого-то молодого, но очень влиятельного политика, известного своими пацифистскими идеями – Питера Фишера. Профиль парня показалось удивительно знакомым. Я машинально вгляделся в экран.

– Питер, как Вы оцениваете ситуацию на Ближнем Востоке? Можно ли погасить конфликт, пока он не принял мирового масштаба?

– Я очень на это надеюсь…

Я едва не свалился с табурета.

– Петро! Не может быть! Ты тоже здесь?! Ну, тогда нам не страшен никакой апокалипсис…

Петр с лукавым прищуром глянул на меня, помахал рукой, улыбнулся своей фирменной улыбкой…

В спортивном магазине было немноголюдно. Межсезонье. Будний день. Магду я заметил ещё с улицы, через стеклянную витрину. Она развешивала толстые пушистые свитера. Шортики и маечки в весёлый цветочек сиротливо теснились в углу под вывеской «Распродажа». Я смотрел на Магду через толщу холодного стекла, примечая сосредоточенные складочки в уголках нетронутых помадой губ, понурую длинную чёлку, застилавшую осунувшееся личико, так что я не мог видеть её глаз. Мне казалось, что, если бы я мог их видеть, то скорей бы решил, стоит ли входить.

Магда оторвалась от товара, посмотрела на меня из-под чёлки и тут же снова отвернулась. Но этого беглого, полного горечи взгляда было достаточно.

– Привет. – Я подошёл сзади.

Затылок Магды дрогнул. Дёрнулись узкие плечи. Не отвечая, она принялась работать с удвоенной скоростью. Нанизывала вешалки на перекладину одну за другой, яростно, отчаянно, будто искореняла этими почти шаманскими движениями свою горькую обиду.

– Что тебе нужно?

– Я хочу просить у тебя прощения за то, что сразу не рассказал тебе правду.

– Какую правду? Что у тебя с головой не в порядке? Сама виновата – следовало бы догадаться.