Страшные фОшЫсты и жуткие жЫды Архангельский Александр
Было заявление о гибели главного чеченского террориста. Который то ли взорвался сам, то ли был взорван конкурентами по военному бизнесу, то ли – действительно – устранен спецслужбами. Которые почему-то прибыли к месту происшествия на пять часов позже, чем местные милиционеры.
Была иркутская авиакатастрофа, которую впору называть автокатастрофой: самолет совершил посадку, пассажиры успели поаплодировать искусству пилотов (странная российская привычка), после чего аэробус врезался в гаражи.
Было похищение еще двух израильских солдат, бомбардировка бейрутского аэропорта, завязка большой ближневосточной драмы. Такое ощущение, что оголодавший после введения санкций ХАМАС в сговоре с другими бандитами осознанно спровоцировал Израиль, вынудил его разверстать армию на два фронта, а теперь подзуживает арабский мир на полномасштабную войну с евреями.
Была политическая свара в братской Украйне.
Ну и наконец, было подписание в Стамбуле договора о строительстве нефтепровода Баку – Джейхан в обход России; не из-за этого ли подписания наши бедные туристы 12 июля целые сутки проторчали в аэропорте «Домодедово» – и не смогли вылететь в Турцию?
Почти каждое из названных событий будет иметь серьезные исторические следствия, даже автокатастрофа самолета: уже объявлено о строительстве нового иркутского аэропорта, и это сулит горькую радость всякому, кто мучался в нынешнем (пытаясь вылететь в бесконечный туман, пересиживая в соседних городах из-за нештатной посадки и проч.). Ужас, что – такой ценой; если бы не жертвы, правильное решение до сих пор не было бы принято.
Но мы, будучи убежденными эгоистами, интересуемся не следствиями вообще, а следствиями в частности. Как происходившее и происходящее скажется конкретно на нас, на нашей судьбе? Что переменит в ней? В зависимости от ответа на этот вопрос мы даем окончательную оценку случившемуся.
Итак. Басаев. Само по себе исчезновение этого человекообразного существа с поверхности земли воспринимается как возмездие и сулит моральное облегчение. То, что Басаев был жив, свободно передвигался по территории России (в частности – по Ингушетии, где прятаться особенно негде), казалось оскорблением здравому смыслу. И не имеет ни малейшего значения, сам Басаев подорвался или не сам (может быть, эфэсбэшники потому и не спешили к месту гибели, что слишком хорошо знали: там есть еще чему взрываться). Имеет значение нечто другое. Какие политические выводы будут сделаны из этого факта? Последний масштабный теракт г-на Басаева, бесланский ужас, стал поводом для учреждения вертикали власти и отмены выборности губернаторов. А его смерть? Каким поводом станет она? Поводом – для чего? Для очередного укрепления позиций спецслужб в составе современной российской жизни? Для дополнительной мотивации опасных планов спецопераций за пределами России? Похоже, что так.
Спустя два дня после гибели Басаева министр нашей доблестной обороны т. Иванов посещал некое авиапредприятие. Назвал марку вертолета, которую российская армия выбрала в качестве базовой; усомнился в необходимости идентифицировать останки Басаева (sic!); подвел черту: будет оформлен заказ на специальный вертолет для нужд ГРУ. И еще раз подчеркнул: только для ГРУ, для его специальных потребностей. А какие такие специальные вертолетные потребности у ГРУ? Только военно-точечные; напрямую связанные с новой мифологией энергетической сверхдержавы, которой угрожают все и отовсюду и которая может держаться только за счет нарастающей силы, способной контролировать страну изнутри и отвечать на вызовы вовне.
Какие ж у нас вызовы вовне? Ирак далеко; близко – Грузия. Через территорию которой а) пойдет обидный проамериканский нефтепровод, б) время от времени провозят оружие для северокавказских отморозков, в) не всегда хотят пропускать российских военных. Спору нет, российско-грузинские отношения никогда еще не были такими плохими, и нынешний Тбилиси сделал для этого все, что мог. Но спрашивается: мы будем вести затяжную дипломатическую игру, воздействовать на недружелюбного соседа политическими мерами, или станем военными средствами расшатывать ситуацию на сопредельной территории, чтобы инвесторы лишний раз задумались, стоит ли тянуть трубу сквозь это нестабильное пространство? Мстить за то, что наши погранцы в сговоре с грузинскими коллегами не мешают опасным грузам пересекать границу? За то, что через Ингушетию можно провезти все что угодно – и не слишком дорого?
Тогда увязнем – неизбежно. Даже Израиль, у которого колоссальный опыт именно вертолетных спецопераций, на глазах увязает в палестино-ливанской ситуации; мы же, на новеньких, почти наверняка вляпаемся в историю. И за внешнее поражение заплатим очередным завинчиванием внутренних гаек. Неважно, как это завинчивание будет словесно определено: укрепление суверенности нашей демократии или демократичности нашей суверенности; важно, что под предлогом экономического суверенитета только что был организован винный кризис. Одной равноудаленной компании не терпелось поскорее получить доходы от новой акцизной системы; она настояла на досрочном введении новых правил в действие; мы уже писали о том, какая организация этой компанией неформально владеет.
Нетрудно догадаться, как будет интерпретировано копошение на Украине. Мы же предупреждали! мы же говорили, что Янукович не так плох! мы умеем управлять несуверенными демократиями по соседству, да только Америка нам мешает! Может быть, и мешает. Да только политическая жизнь устроена иначе, нежели ее описывали в высшей школе КГБ. Объемней. Интересней. Непредсказуемей. Нынешний Янукович (который может вызывать симпатии и антипатии; не так уж это важно) – не тот Янукович, который вылупился из кучмовского гнезда; нынешний Ющенко – не тот Ющенко, который с трудом отвыкал от номенклатурных премьерских привычек; одна Тимошенко – та же, ей на баррикадах уютней. Фигуры те же – жизнь другая.
И до тех пор, пока власть не поймет, что неправильная, бурная до глупости, но вольная политическая жизнь гораздо здоровее и эффективнее, чем жестко управляемая (а на самом деле постепенно расползающаяся) система, до тех пор настоящего суверенитета нам не видать. Хотя он действительно позарез нужен. Но не менее того нужен здравый разум, доверие к истории и спокойный расчет.
Всерьез и по приколу
На неделе между 17 и 23 июля. – Столкновения на юге Ливана переросли в новую арабо-израильскую войну. – В Чечне объявлена очередная амнистия добровольно сдавшимся боевикам. – В Питере продолжала работу роскошная выставка Филонова.
Пока в Москве прокуроры решали, как быть с г-ном Касьяновым, сажать его или просто обобрать, а на окраине Петербурга лидеры мировых держав вели неприкрытый торг: вы нам про свободу, мы вам про газ, вы нам про газ, а мы вам про свободу – в центре великого города, в Русском музее открылась фантастическая по масштабам и охвату выставка художника Павла Филонова. Художника вполне великого, хотя и страшноватого; в его ярких, переливающихся картинах слишком различим образ анатомического театра, сплетение человеческих сухожилий, болотное мерцание разлагающейся плоти; и все это – без малейшей насмешки, иронии, гротеска. С предельно жестокой серьезностью.
Мы от такой серьезности давно уже отвыкли; недаром на выходе с выставки зрителя провожает постмодернистский лев работы известнейшего современного художника Вадима Захарова. Лев, который весит больше тонны, время от времени заваливается, как заводная китайская игрушка на скрученных тросиках, – и опять поднимается; при этом он читает клокочущую страстью автобиографию Филонова, жившего впроголодь – от пенсии тот отказался, поскольку ее дали не за творческие заслуги, а «по состоянию здоровья».
Филонов трагик. Захаров шут. (Это не оценка, это захаровское самоопределение.) Устроители выставки нашли гениальное решение: заваливающийся лев работает адаптером, он переключает нас из филоновского мира, где все катастрофически серьезно, в мир современности, где все катастрофически несерьезно. Заново приспосабливает к ней. К ее беззаботной насмешке.
Филоновскую выставку от захаровского льва отделяют непроницаемо-черные завеси; на долю секунды вы оказываетесь ни там, ни там: ни в пределах жутковато-серьезного мира, ни в пространстве шутовского пофигизма. При желании можно задержаться между завесями и долю секунды – продлить. Однако ж рано или поздно придется делать шаг. Либо туда, либо сюда.
Информационное неравенство
На неделе с 24 по 30 июля. – Израиль увязал в Ливане. – Европа плавилась от жары. – В Кодорском ущелье случился странный бунт непонятных людей против центральной власти. – Партия «Родина» и «Партия жизни» объединились, чтобы стать прокремлевской альтернативой кремлевской же «Единой России».
Наше телевидение блестяще отработало тему ливано-палестино-израильского конфликта. Гораздо объективнее и ярче, нежели «Евроньюс». Давно корреспонденты не чувствовали себя так свободно, так раскованно; их не понуждали быть пропагандистами, комиссарами идейного фронта, а просто поставили профессиональную задачу: ты расскажешь про то, что чувствуют люди и думают политики по ту сторону баррикады, а ты – о том, что чувствуют и думают по эту. Условие необходимое и достаточное, чтобы создалась объемная картинка живой современной истории, в которой есть интересы и идеалы, незащищенный быт и жестокая необходимость карать, игроки и наблюдатели, провокаторы и жертвы. Да, время от времени ведущим теленовостей поручали принародно подставить израильского посла Аркадия Мил-Мана (посол держался блестяще); но эти трехминутки официальной позиции воспринимались как нечто несущественное, проскакивали мимо сознания.
Отечественным новостникам есть чем гордиться; как ни отучали их от основ профессионального подхода к информации, они сохранили вкус к разносторонности, к непредвзятой подаче материала. Другое дело, что проявиться им дают нечасто. Отношения регионов и центра – вне реального информационного поля. И жизнь несистемной оппозиции (системной просто нет) – тоже. И борьба общественных идей за рамками «Единой России». И ситуация в Чечне, сданной в аренду клану Кадыровых (не уверен, что это худшее из решений, но сейчас речь о другом). Ситуация на Украине. «ЮКОС» и «Роснефть». Грузино-абхазский и грузино-южноосетинский конфликты. Жизнь чекистская. В этих «отсеках» информационного пространства безраздельно царит пропаганда отстойного советского образца.
Есть такой грузинский деятель Георгий Хаиндрава. Пока он был министром ненавистного Саакашвили и отвечал за Абхазию с Осетией, мы видели по ТВ звериный оскал врага. Как только ушел в оппозицию – превратился в нежнейшего друга. Между тем Хаиндрава был и остался просто внятным политиком, умеренно антироссийского настроя, но с верой в идею прав человека, которая выше узких государственных интересов. Невозможно объемно, непредвзято рассказывать о людях и проблемах, к которым неровно дышит нынешняя российская власть; только с придыханием, сладким восторгом – или с пеной на губах, содрогаясь от ненависти, как от приступа геморроидальной лихорадки.
Самое время обнажить проблемы со свободой слова, обличить цензуру, напомнить о праве на информацию, которого нас лишают. Но – притормозим поток вольных мыслей. Зададим несколько простых вопросов. А что это значит: невозможно рассказывать? Невозможно – кому? Невозможно – где? Думаем. Отвечаем. Совершенно невозможно – на ТВ. В некоторых крупных газетах также непозволительно. В других можно – с небольшим перекосом в пользу официальной позиции. В третьих, элитных и малотиражных (например, в «Ведомостях»), вполне допустимо. Практически на всем пространстве Интернета – милости просим, говори что думаешь. А уж если вы готовы работать без гонорара, то и подавно; любой независимый форум к вашим оппозиционным услугам.
Значит, говорить о гибели свободы слова не приходится. Приходится говорить о другом. О полной гибели профессии политического журналиста на ТВ и о тотальном ее кризисе в относительно массовых газетах. В немассовых она по-прежнему здравствует, а что касается возможности общаться с аудиторией без получения зарплаты, то Рунет гарантирует огромный охват продвинутой аудитории. Иными словами, высказываться можно. Нельзя – влиять, и тем более нельзя жить за счет этого влияния.
Когда мы обличаем зажим свободы, мы неверно ставим диагноз; неверный диагноз опасен неправильным лечением. Страна больна не столько информационным авторитаризмом, сколько информационным маразмом; усилиями власти она поделена на два неравных лагеря: успешным и образованным – всё, кроме права бросать вызов верхушке, неуспешным и необразованным – ничего.
Такое положение вещей сулит некоторые гарантии клановой стабильности; телеаудитория превращена в неразличимую электоральную массу и охотно заглатывает пропагандистскую наживку, недовольное меньшинство на самом деле ничего не лишено. Захочет – посмотрит дискуссию между Нарочницкой, Каспаровым и «единороссами» по Би-би-си; разумеется, по-английски. Не захочет – ее дело. Однако верно и обратное. Такое положение вещей сулит внутренний раскол России на два информационно не связанных между собой общества. Конструкция ненадежная. Непрочная. Непрагматичная. С любой точки зрения опасная. Я мог бы сказать и по-другому: ситуация противоестественная, двусмысленная, противоречащая той задаче, которую перед нами поставила история: создать единую гражданскую нацию. Но сознательно перехожу со своего, ценностного, интеллигентского языка, на язык нынешних политических менеджеров, изнутри их логики пытаюсь объяснить нарастающий кризис на фоне полного благополучия.
Союзнички
На неделе с 31 июля по 6 августа. – Разрастался конфликт между Грузией и Абхазией, спровоцированный ситуацией в Кодори. – Горела усадьба «Мураново». – Правительство огласило обновленный список террористических организаций.
Главным событием ушедшей недели был пожар в доме-музее Тютчева «Мураново», построенном по проекту Баратынского. Но, к сожалению, вектор нашего движения сквозь историю определяют сегодня не Федор Иванович и Евгений Абрамович. А совсем другие люди. И совсем другие события. Именно они были в центре телевизионного внимания. Прежде всего – обновленный и расширенный на две позиции список Фрадкова: перечень запрещенных в России террористических организаций. А также визит Уго Чавеса, венесуэльского вождя нищих врагов Америки. Если мы не ошибаемся, то и этот список, и этот визит окончательно оформляют схему наших внешнеполитических приоритетов; стоит приглядеться повнимательней.
Две новые позиции фрадковского списка запретов – это не Хамас и «Хезболла», как можно было бы ожидать. Последовало специальное разъяснение: те и другие в чеченский конфликт не мешались, видов на Северный Кавказ не имеют, какие ж они нам враги. В отличие от каких-то малоизвестных исламских фондов. Ну, не враги так не враги. Хорошо хоть не близкие друзья. В отличие от Уго Чавеса, которого не просто принимали самым теплым и сердечным образом, но всячески подчеркивали, что он наш союзник в деле выстраивания многополярного мира. Называли других союзников: Китай, Индия, в газовом смысле – Алжир.
Спору нет: сегодняшняя Америка не в лучшей политической форме; самое время переадресовать ей давнее mot Юрия Карякина: «Америка, ты одурела!» Тактика Израиля на Ближнем Востоке небезупречна; но какая может быть безупречная тактика, если их нынешняя Палестина – это наша вчерашняя Чечня? Европа полна противоречий, эгоистична и полузакрыта для нашей экономической экспансии. Ключевой газовой державе, России, нужно взаимодействовать с другим газовым монстром, Алжиром. Нефтяная судьба и наличие незадействованной структуры ВПК предполагает активную торговлю с Венесуэлой. А Китай готов на те условия, которые с ходу отвергает Запад.
Но. Одно дело вынужденное партнерство и дистанцированное взаимодействие, совсем другое – дружба взасос. Боюсь, что дистиллированный список Фрадкова и феерический визит Чавеса, позиция в иранском вопросе и в палестино-ливано-израильском конфликте непоправимо разрушают смысловой баланс. И отбрасывают нас в позднесоветские времена, когда ближайшими союзниками великой державы сплошь и рядом оказывались мелкие жулики и крупные отморозки, людоеды и террористы, лишь бы прочно сидели на нефтяной игле и покупали советское оружие. Всякого рода Менгисту Хайле Мариамы, Муаморы Каддафи и Агостиньо Неты. Они же Бруты.
Они произносили правильные слова о пролетарском интернационализме и американском милитаризме, о светлом социалистическом идеале и об израильской военщине («как мать говорю, как женщина: требую их к ответу»). В размен получали то, чего от Америки добиться не могли: технологии, которые вполне способны избавить от необходимости дальнейшего сотрудничества. И затем чаще всего начинали свою собственную политическую игру. Без оглядки на Советский Союз. Точно так же действуют сегодняшние хамасовцы: уговаривают Россию преодолеть брезгливость, признать их до и помимо мирового сообщества, обещают предоставить инструменты влияния, но когда приходит пора расквитаться, слушаются Ирана. Недалеко от них ушел и Чавес; он воспел Москву именно за то, что предоставляет ему технологии еще до всякого сотрудничества; Америка, та сто лет качала венесуэльскую нефть, а технологиями не делилась. И правильно, заметим, делала. Потому что Чавес с российскими технологиями и российским оружием будет нуждаться в любимой России не больше, чем в ненавистных США.
Кстати сказать, он предельно грамотно выстроил маршрут своего экономико-политического блицкрига. Сначала Куба, потом Белоруссия, затем Россия и, наконец, по пути домой, Иран. Тем самым он обозначил и свою идеологию, и свои приоритеты, и наше место в своей картине мира. Нам что, уютно находиться где-то между Белоруссией и Ираном? Или мы хотим повторить судьбу самой Венесуэлы, которая обладает едва ли не крупнейшими запасами нефти в регионе, а живет хуже всех? Сомневаюсь.
Что же до Китая, то это особая песня. Ни мелким, ни отмороженным великого восточного соседа не назовешь. Террористов там тоже не жалуют. Но у Китая нет и не бывает союзников. У него есть сегодняшние враги и временные партнеры. Последних можно использовать как опору в противостоянии с врагом. А потом внезапно помириться и разменять партнерские связи на дружбу с бывшим противником и важные преференции от него.
Скажи мне, кто твои союзники, и я скажу, кто ты.
Эрмитаж: заповедь 10 прим.
На неделе с 7 по 13 августа. – Президент подписал указ о сокращении численности федеральной военной группировки в Чечне: младший Кадыров тем самым повышен в статусе. – Государственный Эрмитаж признал, что на протяжении многих лет из его коллекции похищались ценные предметы; подозрение пало на хранительницу.
Сначала сгорело «Мураново». Потом обнаружились хищения в Эрмитаже. Теперь выясняется, что из Российского государственного архива литературы и искусства пропала коллекция конструктивистских рисунков Чернихова; часть из них только что снята с торгов на «Кристис». Журналисты в восторге; все каналы, все газеты наперебой обличают проворовавшихся музейщиков, архивистов, хранителей; газетная кинокритикесса объясняет, какие музейные тети бездельники, только и делают, что чай пьют и разговоры разговаривают; некоторый умник предполагает, что мурановский дом загорелся не вполне случайно: еще немного – и выяснится, что сотрудники Муранова молнию специально заказали, чтобы сподручнее было красть тютчевские книжки под предлогом пожара.
Я совершенно не собираюсь защищать проворовавшихся хранителей. Или изображать музейщиков последними святыми на Руси. Разные бывают люди. И система охраны повсеместно поставлена кое-как. И оплаченная выставочная деятельность ценится во многих музеях выше, чем рутинная работа по сбережению и описи фондов. И непомерно распространилась экспертная мафия, выдающая заказные заключения: о подлинности фальшивых работ, о том, что шедевры не имеют ценности, стало быть, подлежат вывозу. Добрая треть антикварного рынка имеет музейное происхождение; практически любая свежая коллекция дуэльных пистолетов в своеродных футлярах без какой бы то ни было специальной проверки с ходу может быть признана скупкой краденого. Все так. Но есть в развернувшейся медийной кампании нечто опасное, истероидное и одновременно холодно-расчетливое, против чего восстают и сердце и разум.
Во-первых. Послушав наших журналистов, можно решить, что худшие воры в России – это музейщики и библиотекари. А не погоновожатые, разобравшие на части «ЮКОС», присвоившие «Юганскнефтегаз», застопорившие алкогольный рынок, скупающие за полцены медийные ресурсы, готовящиеся к дальнейшему огосударствлению крупного бизнеса в свою пользу. А если учесть, что встык с репортажами из Эрмитажа и РГАЛИ идут сюжеты из зала суда, где приговаривают за корысть и шпионаж очередного академика, то картина становится вовсе печальной. Главными антигероями эпохи объявлены ученые и люди культуры. Милицейские «оборотни» давно уже в тени; гаишники – ангелы, лояльные олигархи – душки; о действующих чиновниках федерального уровня в соответствии с новой редакцией закона о терроризме вообще говорить ничего дурного нельзя: засудят. А про музейщиков и ученых – можно. Что же до лучших людей страны, чистых, совестливых и глубоко народных, то их имена известны каждому: новые русские бабки, Петросян, Галкин, доктор Курпатов и товарищ Крутой.
Второе. Главная причина воровства в музеях, библиотеках и архивах – не нравственная деградация интеллектуалов, как можно решить, наблюдая за медийным отражением эрмитажного сюжета. А нравственная и культурная деградация общества в целом, которому а) решительно безразлично, что там сберегается в наших фондах, на какие деньги и в каких условиях – до тех самых пор, когда обнаружится очередная пропажа; и б) совершенно не претит мысль о скупке краденого. Между тем главный источник музейного зла – это именно сторонний скупщик; он формирует заказ, он регулирует теневой рынок антикварного оборота, он почти не скрываясь владеет чужой собственностью. Потому что знает: никто его не осудит, никто не спрячет за спину руку при встрече; красть вроде бы нехорошо, а покупать краденое и владеть им – почему бы нет? Проводит же государство народное IPO «Роснефти», и ничего, сотни тысяч физических лиц добровольно становятся ее совладельцами. Отчего же антикварам не купить себе немножечко Эрмитажа? Отчего ж не нарушить заповедь 10 прим.: не покупай краденого?
Третье. Вновь пошли разговоры о том, как хороши, как свежи были нравы при советской власти; музейные получали свои 120 р., а фонды при том были в целости и сохранности. На это можно возразить, что целость была неполной и сохранность небезупречной, но дело все-таки в другом. При советской власти красть из хранилищ было труднее, потому что главным вором было само благословенное коммунистическое государство; оно решало, что у кого отобрать, что кому перепродать – и ревниво следило за своей воровской монополией, отстреливая конкурентов. Запасники Эрмитажа разворовывались не хранителями (чья теперешняя вина еще судом не доказана), а официальными представителями власти, которые меняли культурные сокровища на оружие, затыкали царскими драгоценностями бесконечные дыры в своей разрушенной и бездарно управляемой экономике, оплачивали шедеврами разведуслуги всякого рода западных проходимцев вроде Хаммера, передавали настоящие клейма Фаберже французским ювелирам, чтобы НКВД совместно с ними продавало поддельные яйца и могло финансировать террор против белоэмигрантов. О том, что основу многих коллекций составили незаконно экспроприированные частные собрания, вообще умолчим; после того как новая Россия в 1991 году предпочла приватизацию – реституции, эта тема, увы, утратила актуальность.
Наконец, четвертое. И последнее. Чтобы поправить положение вещей, безусловно ужасное (за тех, кто вляпался в музейно-архивную историю, смертельно стыдно), нужно не выговоры директорам объявлять. И не мнимых шпионов от науки разоблачать. А бороться за нравственный климат в обществе – не только в музеях. Вырабатывать повсеместную брезгливость к воровству. И уж точно – не подавать государственный пример клептомании. Кроме того, нужно понимать: культура – это и есть истинный приоритет возлюбленного отечества, главный (наряду с научным знанием) ресурс развития. Значит, необходимо строить новые музейные и библиотечные здания, чтобы коллекции по большей части находились не в подвалах, а на свету, перед глазами публики; чем большая часть собрания доступна зрителю, тем выше уровень безопасности. И пора, не жадничая, повсеместно финансировать оцифровку музейных объектов; предмет, изображение которого вывешено в Интернете, в разы труднее украсть и продать. После чего начали возвращать и подбрасывать эрмитажные вещи? После того как на сайте музея появились картинки: часть фондов успели сфотографировать.
А так – что ж. И внутреннюю охрану нужно усилить. И тетенек, пьющих чай, расшевелить (прибавив им для начала зарплату до уровня газетных журналисток). И каяться музейному сообществу есть в чем. Но давайте все-таки виноватых искать в порядке живой очереди. Сначала – защищенные новым законом чиновники; оказание госуслуг стало в России самым доходным бизнесом. Затем – поговоновожатые. За ними – прикормленные гладкошерстные олигархи. После этих – неразборчивые коллекционеры. И только за ними – музейщики.
- Ты – яблоко сада,
- Я – облако ада,
- Ну что тебе надо
- Еще от меня?
Чисто не радует
На неделе с 14 по 20 августа. – 15 лет назад в России случился путч. – Тогда же Россия обрела трехцветное знамя. – 7 лет назад Путин стал премьером.
16 августа 1999 года Государственная дума с первого захода утвердила нового премьера. Может быть, в расчете на то, что продержится недолго – как до него недолго продержались Кириенко, Примаков или Степашин. А может быть, из равнодушия: кто бы ни был, все равно ни во что не полезет и ни с чем не справится.
Как показал исторический опыт, думцы полностью просчитались. Новый премьер удержался в своем кресле ровно столько, сколько было необходимо для прорыва на следующий политический уровень; он рывком проскочил на властные антресоли. Полез во все, что считал нужным. И со всем справился. По крайней мере, если смотреть в ближайшей исторической перспективе. Вопрос: каковы предварительные итоги, промежуточные следствия его несомненного личного успеха – для нас, грешных? Каково нам живется сейчас, по прошествии семи лет?
Если судить с внешней, формально-количественной точки зрения, то честный ответ должен звучать так: таким, как я – гуманитарным, активным гражданам крупных городов, – хорошо весьма. Книжки начали выходить, продаваться; читай не хочу, пиши не могу. В кино успех очевиден: сняты и – главное – широко показаны неплохие фильмы: от «Своих» до «Связи», от «Войны» до «Моего сводного брата Франкенштейна». А театр? Все пророчат конец репертуарному театру; Петр Фоменко меж тем строит новое здание; Женовачу недавно собственный театр подарили с барского плеча; Любимов на пороге 90-летия ставит и ставит.
Идем далее. Я лично смог реализовать давнюю мечту и благодаря закрытой ныне «Открытой России» с 2003 по 2006 год объездил родную страну вдоль и поперек, от Камчатки до Владивостока, от Омска до Владикавказа, от Нальчика до Дагомыса, от Новгорода до Волгограда и далее везде. Это колоссальный опыт; разрозненные кадры, смонтированные встык, оживают, насыщаются объемом, перед глазами появляется движущийся образ разнородной подвижной России, которая стремится вверх и вширь, строится, растет, стряхивает с себя советский морок и тут же покрывается новой изморозью…
Наберем воздуху в легкие, сделаем смысловую паузу, от высокого через среднее спустимся к низкому, но не менее важному. Поговорим про деньги. При малейшем чутье и умении быстро принимать решения в это тучное семилетие можно было обеспечить себя материально. Гуманитарным трудом, без воровства и даже без унылого вовлечения в офисный бизнес: за умение составлять слова и лихо закруглять тексты стали пристойно платить. Кроме того, всякий, кто успел до 2003-го взять ипотечный кредит, купил и обустроил свое жилище; каждый, кто не испугался после 2004-го взять другой кредит, на неотложные нужды, и вложился в элементарные коллективные инвестиции, заработал по 50—70–100—150 процентов годовых. А уж кто как распорядился этим легально заработанным первоначальным полукапиталом – его личное дело. Хочешь – становись скромным портфельным инвестором, хочешь – кути в ресторанах (между прочим, московские кафе давно уже лучше немецких, бельгийских и тем более стокгольмских), а нет – покупай спортивную машину и катай девушек.
Что же до свободы слова, которая вроде бы зажата или даже уничтожена, то все гораздо сложнее. Зажата-то она зажата, но в Интернете вывешены онлайновые версии всех крупных западных газет; подписаться на Би-би-си, Си-эн-эн и прочие вражеские телеголоса можно без малейших проблем и не слишком дорого. А любое сочинение, отвергнутое в подцензурных изданиях, с радостью (хоть и без гонорара) подхватят на форумах. Хоть в ЖЖ, хоть в «ЕЖ». Свободы слова нет только для бедных и необразованных; для тех, кто в ней не нуждается и обречен смотреть исключительно родное ТВ. Которое, замечу в скобках, делают люди, обладающие всей полнотой политического знания. Их не сужу, затем что к ним принадлежу.
В стране учредился странный политический режим. Я бы сказал, распределенческий. Власть, как сатана в средневековой притче, предлагает выбирать: в правой руке или в левой? Тем, кто выберет правую, гарантируют полноценную представленность в парламенте за счет партии власти, она же партия большинства. И тут же отберут доступ к независимой информации и право на личный финансовый успех. Тем, кто предпочтет левую, наоборот, предоставят полную материальную независимость, откроют настежь информационные двери. Зато лишат права полноценного участия в политической жизни. В том смысле, что никаких депутатов от этой группы населения в большой нашей Думе нет и в ближайшие годы не будет. По-настоящему плохо только тем, кто не принял и не мог принять эти правила политической игры; кто попер поперек рожна. Иных уж нет, а те далече, как Сади некогда сказал…
Но, как известно, у сатаны в руках ничего хорошего нет и быть не может. Только дрянь. Что в правой руке, что в левой. Не знаю, что чувствуют выбравшие правую (они молчаливы, как всякое большинство; впрочем, время от времени и они посылают сигналы бедствия, как это было после монетизации льгот.) Но зато очень хорошо знаю, что ощущают те, кто оказался слева. Ничего хорошего они не чувствуют. При всех своих книжках, деньгах, видеотарелках и поездках по стране и миру. И вот почему.
Представьте себе, что вас одели в дорогие одежды, выставили роскошные кушанья, усадили в удобное кресло, включили иностранный телевизор и попросили никогда не открывать окно. Потому что вокруг воняет гнилью. Аппетит испортите. И не смотреть вниз. Поскольку видно, что висим над пропастью. Голова закружится. Вы день терпите, два, на третий начинаете тосковать, на пятый кусок не лезет в горло, на седьмой развивается клаустрофобия. И все кажется, что вот-вот начнется землетрясение, а пропасть – вот она, а вонь – вокруг, а спасательных кругов нет, и противогазов тоже.
Можно сказать и по-другому. Свобода – это возможность жить по правде не потому, что тебе приказали, а потому, что ты сам так решил. Деньги – всего лишь инструмент свободы. А творчество – бесконечный путь к ней. Если ложь объявляется высшей степенью правды, то что тогда такое кривда? Если творчество ведет к деньгам и только, творчество ли это? Если из денег выдаиваются исключительно деньги, то какой в них интерес? Вокруг нас нарастает политическая подлость и пошлость; наши союзники все больше напоминают гоголевских свиней в ермолке: то хрюкнет Чавес, то заржет Хамас, то ухмыльнется Каримов; наши элиты заперлись в Кремле и думают, оттуда не слышно, как они между собой грызутся; в разгар нефтяного бума исчезает вино; средств много, а бедных не становится меньше. Вопрос: мы этого хотели? Еще вопрос: мы стали счастливей оттого, что начали легче жить? И еще вопрос: мы не предчувствуем новые потрясения?
Собственно, об этом – старый анекдот. Приходит новый русский в магазин елочных игрушек, возвращает купленные вчера шары: «Заберите их, они ненастоящие». – «Как ненастоящие?!» – «Да чисто не радуют».
Все на Митинг за смыслом жизни
На неделе с 21 по 27 августа. – 21 августа на Черкизовском рынке в Москве была взорвана самодельная бомба: патриотические студенты протестовали против засилья инородцев на рынках; погибло 10 и ранено 49 человек. – В эти же дни на побережье Адриатики проходила ежегодная встреча христианской общественности.
Вот картинка, достойная внимания. Знойный город Римини на излете итальянского лета. Море, пляжи, курортная расслабленная атмосфера. На краю города – что-то вроде ЭКСПО, череда безразмерных ангаров, битком набитых людьми. И ничего курортного. Впрочем, делового – тоже ничего. В центре главного павильона колоссальная детская площадка, где подрастающему поколению позволено стоять на ушах; под ногами шныряют подростки на роликах; нужно внимательно смотреть под ноги, чтобы не налететь на коляску со спящим младенцем. У входа в некоторые залы – толпы безнадежно желающих прорваться внутрь; раньше нужно было приходить. Самая большая аудитория вообще оцеплена; организаторы проводят нас черным ходом, чтобы мы хотя бы постояли сбоку. Оглянувшись, столбенеем: шесть тысяч мест, все заняты, люди сидят в проходах, на полу перед трибуной, стоят вдоль стен. В основном молодежь. Отнюдь не лузерского вида.
На что ж они пришли, ради чего прорвались сквозь заслоны? Не на звезду певического бизнеса, не на модного актера, не на предвыборное выступление политического вождя. Тема лекции: вечность и современность. Шести тысячам слушателей докладывает университетский профессор. Не лишенный пассионарности, несколько экстатический, но не пророчествующий и не творящий кашпировских чудес. Просто рассуждающий о вере и разуме, о драме поиска бесконечности в нашем скоропортящемся мире… «Что делают здесь все эти люди? – спрашиваем сопровождающую (она, равно как все задействованные в организации люди, включая водителей, работает без денег, сама оплачивает форму и еду). Да еще в разгар купального сезона?» – «Ищут смысл жизни», – отвечает.
Для нынешних ушей ответ звучит слегка бесстыдно; про секс разговаривать вслух не зазорно, а про смысл жизни как-то неловко. Но тут – никакого постмодернистского смущения; извините, дескать, за пафос, больше не будем.
Это – Митинг. Так называется ежегодный фестиваль христианской (и не только христианской) общественности в Римини; проводится в двадцать седьмой раз. Год от года людей здесь становится больше; не так давно пришлось расширяться в разы, строить новую территорию. Официальным порядком подсчитать количество людей, проходящих через Митинг за неделю, невозможно: билеты не продают ни на дискуссии, ни на вечерние концерты; судя по количеству съеденного и выпитого, в прошлом году тут было около 800 000 человек. В этом явно окажется еще больше. Организаторам помогают 3000 волонтеров, в основном с севера Италии, но не только. Затраты колоссальные, но дефицита бюджета нет; масштабные площадки притягивают масштабных политиков (завтра, например, ожидают Берлускони); масштабные политики притягивают крупный бизнес.
И тут, вполне в духе Митинга, можно позволить себе три моралистических замечания.
Замечание номер раз. Завистливое и скептическое. Ничего подобного в сегодняшней России представить себе невозможно. Когда-то казалось, что преобразовать общественное сознание удастся сравнительно быстро; народ устал от коммунистического маразма, начнет неустанно искать новые ценностные основания российской жизни. А с экономикой придется повозиться полстолетия, если не больше. Вышло ровным счетом наоборот. В крупных городах экономическая жизнь неузнаваема, общественная выдохлась. При помощи власти, но не только. Главная беда – в нарастающем равнодушии и апатии образованного сословия; никто не верит в собственные силы и солидарное действие; церковь борется за влияние на государство, а не на общество; общество, в свою очередь, все охотней проваливается в летаргический сон.
Замечание номер два. Оптимистическое. Полностью противоречащее только что сказанному. Не всегда нужно считаться с историческими обстоятельствами, иной раз нужно бросать им веселый вызов. Чтобы достичь сегодняшнего размаха, Митинг должен был начинаться с колоссального риска, с детской веры небольшой группы людей в возможность осуществления невозможного замысла. Двадцать семь лет назад общественное движение католиков-мирян, без какой бы то ни было серьезной помощи официального Ватикана (правда, и без вражды), затеяло безнадежный проект. Европейский мир последовательно расцерковлялся, терял христианскую окраску; поиски смысла жизни были не в моде; Митинг пошел наперерез очевидной тенденции, наперерез здравому смыслу и трезвому расчету. Но не сектантски, не героически, не мрачно, а легко и с открытым забралом. Давайте просто поговорим о вещах, которые не вписываются в гипотезу о том, что Бога нет. Давайте попробуем исходить из гипотезы, что Бог есть. И увидим окружающую жизнь, во всех сферах, включая политическую, под другим углом. Оказалось, именного этого люди и ждали. Верующие, неверующие, всякие. Политической системе Митинг необходим. Хотя бы потому, что все разговоры об интеграции мигрантов упираются в простой вопрос: а во что их интегрировать, если европейцы не знают, во что они верят? И Ватикан доволен.
Вывод: если у них получилось, почему у нас – не может?
Замечание номер три. Все условные представления об условном Западе при соприкосновении с безусловной реальностью разбиваются вдребезги. Считается, что европейцы давно и безоговорочно сдались на милость исламского победителя. Что жажда благоудобства и размытые, расфокусированные представления о правах человека одержали окончательную победу над христианскими принципами. Что наивные устремления к неведомой цели жизни стали уделом пожилых чудаков и стареющих маргиналов. Отчасти это правда – если судить обо всем сиюминутно и подчиняясь социологическим законам больших чисел (кто получил численное преимущество, тот и победил). Но если спуститься с абстрактных высот на грешную землю, рассмотреть предмет детально, а главное – в динамике, окажется, что все не так худо. По крайней мере, не так однозначно. А значит, велик шанс, что жизнь развернется в другую сторону. Не везде. Не для всех. Но для многих.
Кстати сказать, на Митинге с большим успехом выступил сенатор Рокко Бутильоне: он был членом Европарламента, собирался стать еврокомиссаром, но во время слушаний на прямой вопрос левых депутатов ответил, что как политик выступает за равенство всех людей перед законом, независимо от их идейных воззрений и сексуальной ориентации, а как католик считает содомию грехом. И был, разумеется, подвергнут полной и безоговорочной обструкции. Мы его потом спросили, как же он решился на такую вызывающую неполиткорректность. Бутильоне усмехнулся: «Я нормальный человек, я очень хотел стать еврокомиссаром, я был готов на компромиссы. Но депутаты сами на меня насели, стали требовать прямого ответа. И тут я вспомнил слова одного проповедника, которому предложили отречься от Христа в обмен на жизнь: „Я предпочитаю, чтобы мою голову отделили от моего тела, нежели мое сердце отделили от моего Бога“. Ну, а я всего лишь предпочел, чтобы мою задницу отделили от моего служебного кресла, нежели мое сердце отделили от моей веры».
Значит, все-таки – можно? Да и цена, если вдуматься, не слишком высока.
Русские в Китае
На неделе с 28 августа по 3 сентября. – Продолжалось перемирие между Израилем и Ливаном, больше похожее на моральную победу «Хезболлы», одержанную не без помощи мирового сообщества. – На открывшейся Венецианской биеннале российский стенд представлял выдающийся «бумажный архитектор» Александр Бродский. – В это время русские писатели высаживались мощным десантом в Пекине, чтобы принять участие в Пекинской книжной ярмарке, где Россия – главный гость.
Судя по сегодняшним сообщениям, в Москве наконец-то завершились многомесячные переговоры о продаже «Коммерсанта», предпоследней крупной газеты, независимой от государства. На закуску остаются «Ведомости»; их уже покупали структуры Владимира Потанина, но обожглись на хитром западном уставе и продали обратно. Роман Абрамович, на которого привычно указывали слухи (он теперь у нас как Пушкин, в ответе за все), оказался решительно ни при чем. Патриотический металлург Алишер Усманов выкупил издание у непатриотического бизнесмена Бадри Патаркацишвили. Который, в свою очередь, приобрел недостающие акции у совсем плохого бизнесмена Бориса Березовского. Теперь Усманов может гарантировать государству, что газета никогда не пересечет последнюю черту, не покинет пределы Запретного города. Государство, в свою очередь, может пообещать Усманову, что не тронет его владений, как тронуло владения г-на Патаркацишвили и некоторых других непонятливых миллиардеров. По крайней мере пока – не тронет.
Так теперь устроено наше медийное пространство, так теперь развивается российский капитализм. С чем его и поздравляем. Потому что не чекисты довели его до такого состояния. А он сам охотно довел их до состояний – своих. Презирая «пипл», который хавает что дают. «Фильтруя базар». Обособляясь от общества, посмеиваясь над идеалами, которые не могут быть выше, чем интересы. И полагая, что в Запретном городе можно отсидеться, если договоришься с его немногочисленными обитателями о правилах хорошего поведения.
В это самое время на другом конце земли, в Пекине, неподалеку от изначального, исходного Запретного города российских журналистов, писателей, а также издателей принимали в Доме народных представителей Китайской Народной Республики. В рамках Года России в Китае наше книжное отечество стало главным гостем Пекинской книжной ярмарки; событие торжественное и хорошее; литераторы встречаются с милейшими китайскими студентами, с отзывчивой публикой; может быть, русскую литературу здесь начнут переводить активней.
Но все-таки расскажем о приеме.
Дом народных представителей построен в те достославные времена, когда в идею коммунистической империи еще верили, ее грозным величием внутренне (а не только внешне) восхищались, при мысли о ней трепетали – и передавали свой трепет в ясных архитектурных формах. (В отличие от нашего Дворца Съездов, возведенного в эпоху социалистического декаданса и полного упадка форм, отразившего окончательную утрату содержания.) Кто-то из членов российской делегации сравнил безграничное пространство, прошитое прямоугольными мраморными колоннами, со станцией метро «Комсомольская»; кто-то вспомнил о «Маяковской» и здании МИДа; нет, все еще масштабнее, величественнее и по-своему религиознее. Человек в таком объеме одновременно и мельчает, остро сознавая, какой же он крохотный и несамостоятельный, и возвышается. Потому что ощущает священную связь своей скукожившейся души с потрясающим величием империи. Его допустили на пир богов; сами боги сидят здесь же, рядом, за особыми столами, которые обносят отдельно, по правилам XIX века, в соответствии с чинами.
Принципиальная эклектика (египетский строй колонн, мусульманские орнаменты, европейская музыка, китайская манера поведения) лишь подчеркивает всеохватность происходящего. Соответствующим образом организовано и звуковое пространство; в зале тысячи полторы человек, а их голоса, постукивание вилок и позвякивание бокалов гаснут, растворяются в торжественной тишине, сквозь которую прорываются лишь голоса выступающих, многократно усиленные микрофонами. Переводчик тщательно воспроизводит манеру дикторов позднесоветских времен, интонирует свою речь в соответствии со съездовской стилистикой, и это тоже работает на общий эффект. Равно как поведение официантов: перед началом рассадки они стоят у столиков, как строй солдат на общей молитве; перед сменой блюд одновременно спешат к раздаточной и тут же образуют шеренги. На груди – таблички с номерами, никаких имен. Официант номер 123 456 разливает вино, официантка номер 654 321 ставит на крутящийся столик суп, официанты 456 123 и 321 654 меняют посуду.
Это не просто прием, это политическое действо. Смысл его не в том, чтобы кого-то в чем-то убедить или сделать заявку на будущее; смысл его в том, чтобы подтвердить незыблемость существующих основ и подчеркнуть неизменность ровного пути вперед. Присутствующие – не субъекты, но объекты торжества; от них ничего не зависит, зато они зависят от всего. И пускай некоторые несознательные немцы (кто ж еще) пришли на прием в демократических шортах, на них никто не рассердился: что значат эти несчастные шорты в сравнении с общим замыслом? Да и кто будет смотреть на немца? Все будут смотреть на потолки, подобные поднебесной, на колонны, образующие архитектурный ритм, в худшем случае – на официантов. Жужжи, мушка; кто ты такая, чтобы обращать на тебя внимание.
На таком приеме понимаешь, сколь разнообразен современный мир. Только что, три дня назад, я наблюдал встречу с господином Берлускони в рамках христианского фестиваля в Римини, который называется родным для нас словом «Митинг». (Подробнее о Митинге см. предыдущий текст.) Там тоже было грандиозное пространство – в зале до 8000 человек; все ждали лидера, намеренного объявить о начале нового политического сезона, о мобилизации либеральных и правых сил в борьбе с коммунистами и социалистами. Толпа волновалась; рядом с нами пожилые дамы экстатически вскакивали на стулья; молодежь, взявшись за руки, прыгала и скандировала: «Кто не прыгает с нами, тот коммунист!» Что неправда; мы, например, не прыгали, а коммунистами нас никак не назовешь. В аудитории – вольная энергия энтузиазма, в потоках которой начинаешь вибрировать почти физически.
И вот Берлускони проносят сквозь толпу; зал взрывается от восторга. Вождь в черной рубашке с короткими рукавами и голубом свитере, накинутом на плечи; когда он взмахивает руками, приветствуя сторонников, рубаха на пузе расходится, и это вызывает прилив материнской нежности у собравшихся. Вот какой. Не чванится. Человек в наглухо застегнутом пиджаке смотрелся бы здесь так же уместно, как смотрелся в Доме народных представителей немец в шортах. То есть не прогнали бы, но и понять – не поняли б.
Берлускони и впрямь не чванится. Он говорит, говорит, зажигая аудиторию; берет в руки стакан с водой и забывает выпить; стакан движется в ритме политической жестикуляции, вода отсвечивает – и это усиливает эффект происходящего, как на приеме в Пекине его усиливала нумерация официантов и акустическая организация пространства. В Римини уместен торжествующий шум, в Пекине – торжественная тишина. Здесь объявляют о начале нового сезона, там – подтверждают незыблемость курса. И то, и то – внутренне последовательно и по-своему цельно. Каждый народ выбирает для себя то, что ему исторически ближе и за что он готов внутренне отвечать. В нынешнем разнообразном мире возможно почти все. Кроме совмещения несовместимого.
…Интересно, а «Ведомости» попытаются перепродать?
Пушкин и Кондопога
На неделе с 4 по 10 сентября. – В ночь с воскресенья на понедельник в карельском городе Кондопога произошла череда погромов; стремясь отомстить за убийство в массовой драке трех русских мужчин, толпа жгла ресторан и магазины, принадлежащие выходцам с Кавказа; милиция и местная власть фактически бездействовали.
События в Кондопоге наводят на самые разные размышления. И о том, что не все благополучно в Датском королевстве. И о том, что профилактические капли датского короля от заразной болезни уже не помогут; придется искать более суровое лекарство. И о том, что найдется много охотников разыграть национальную карту в преддверии бесконечных выборов 2007—2008 годов. Можно будет выбросить на игровой стол череду запылившихся джокеров; от «Наших», которые наконец-то смогут продемонстрировать городу и миру свой интернационалистский потенциал, до лояльных чеченских общественников, которые призовут своих соплеменников к порядку и уважению русских традиций – за что получат с полочки пирожок. Но затея эта слишком опасна; детям не дают играть спичками: подпалят амбар – загорится дом, а тогда и село не потушишь.
Но мы о другом. Не о настоящем. И даже не о ближайшем будущем. Мы – о будущем отдаленном. О том, какую национальную политику следует проводить, чтобы новая Кондопога стала невозможна. По крайней мере, чтобы угроза рецидива резко ослабла.
По существу, история оставила нам три пути, как в русской народной сказке.
Можно действовать как сейчас: пусть расцветает сто цветов, каждый этнос сохраняет свои культурные традиции и бытовые привычки не только на территории компактного проживания, но и повсеместно, где бы ни оказались его представители. Они сбиваются в маленькие национальные кучки и держат глухую оборону от окружающего инородного большинства, замыкаясь от него и уходя – в себя. Это отдаленно напоминает политику европейского мультикультурализма, которая на самом деле привела к образованию непроницаемых инородных анклавов на территории европейских стран. С той лишь разницей, что там это был осознанный выбор, а мы просто плывем по течению.
Можно проводить политику жесткой русификации. То есть медленно нивелировать территориально-государственное устройство, стирая границы автономий, на словах способствуя сохранению родного языка и культуры, а на практике тихо способствуя растворению малых народов в великом русском море. Звучит грозно и как-то неполиткорректно; на самом деле это обычная, давно опробованная и часто применяемая государственная стратегия. Так ведут себя (несколько торопливо и мелочно) латыши; так поступают украинцы; и латвиезация, и украинизация через одно-два поколения дадут свои плоды, и никто уже не вспомнит, какими скандалами и ссорами сопровождался процесс межнационального обнуления. Кроме дотошных историков. Максимальный тираж пятьсот экземпляров. Приходите в научный зал, вместе почитаем.
Наконец, можно создать политический плавильный котел. В котором все народы, образующие страну, переплавляются в единую гражданскую нацию: российский народ. Языком россиян будет язык русский, потому что русские по самой своей численности, по праву исторического опыта являются государствообразующим этносом. Но общая культура – при ключевом русском влиянии – будет уже не собственной русской; она будет – сверхнациональной, по имперскому образцу. Будет ли общая вера и окажется ли она православной (при сохранении за мусульманами, иудеями, буддистами полноценного права исповедовать веру по-своему, а за атеистами суверенного права верить в то, что они ни во что не верят)? Зависит от того, какое направление дальнейшего пути выберет Русская православная церковь: будет ли она по-прежнему бороться за чиновное влияние на государство или попробует все-таки обратиться к обществу. Что же до этнической принадлежности, то она никуда не денется, не растворится без остатка; просто национальное сознание каждого гражданина приобретет двойную прописку, двойной ориентир. Главным будет ощущение цивилизационного единства; важным, но подчиненным – чувство этнической принадлежности. Связь с нацией можно уподобить цвету, связь с этносом – оттенку; любое сравнение хромает, некоторые на обе ноги, но мысль, мне кажется, понятна.
В сказке каждая развилка (налево пойдешь… прямо пойдешь… направо…) сулит одновременно удачу и неудачу. Безупречного выбора, прямиком ведущего к безоблачному счастью, нет и быть не может; любой выбор остр как бритва, он отсекает множество отличных возможностей и оставляет узкий путь в заданном направлении. Но можно в конце концов погибнуть, можно полностью потерять себя, а можно начать новую сложную жизнь. У каждой из трех бегло описанных моделей национальной политики есть плюсы и минусы; у каждой имеются сторонники и противники.
Мультикультуралисты до недавнего времени кивали на Запад; вон же, у них получилось! Нет, не получилось. Спецслужбы повсеместно ищут очаги террора в отъединенных, самозамкнутых общинах Лондона; время от времени арабские окраины Парижа подхватывают упавшее было знамя французского пролетариата и устраивают инсценировки то ли 1848, то ли 1870 года; итальянские марокканки (но не марокканские итальянки!) воем воют от исламистского насилия в семье, куда доступ итальянскому закону наглухо закрыт. Собственно, в Кондопоге мы наблюдали то же самое: непривычная дикость молодых чеченских полубандитов настолько отличалась от привычной дикости своеродных алкоголиков и хулиганов, что была воспринята как беспредел и захват территории. (Хотя, заметим в скобках, – и это также резко отличает нашу ситуацию от европейской – чеченам позволяли беспредельничать русские и карельские чиновники, менты и прочие продажные погоновожатые.)
В последнее время появились публичные сторонники и у модели последовательной русификации; среди них не только доморощенные философы «русского пути» и адепты «русского предпринимательства», но и такие публицисты, как Виталий Третьяков. Повторяю, все в истории возможно; вопрос только в цене. И боюсь, что цена этого проекта может оказаться непомерно высокой; на борьбе с ним, на реакции отторжения сойдутся разнородные силы национально-религиозного сопротивления по всей стране, она просто-напросто может не выдержать такого идеологического перегрева. И развалится. После чего – милости просим русифицировать оставшуюся европейскую часть. Минус Поволжье.
Нетрудно догадаться, к чему я веду. И почему колонка названа «Пушкин и Кондопога». При всех издержках, ошибках и даже преступлениях по отношению к тем или иным этносам, Российская империя сумела создать (по крайней мере из представителей образованного сословия, то есть абсолютного меньшинства) образ российского гражданина, для которого принадлежность единой истории первостепенна, а принадлежность к конкретному этносу важна, однако вторична. Что ничуть не мешает работать на этнос, служить его культуре и традиции верой и правдой. Пушкин был русским негритянского происхождения; именно как россиянин он ощущал историю страны своей – на всем ее тысячелетнем протяжении; будучи русским поэтом и человеком империи, он привнес в русскую культуру ощущение всемирного масштаба.
Ждать ли нам того же от потомков кондопогских чеченов? Или, напротив, их карело-русских погромщиков? Казалось бы, само предположение – комично. Но кто же мог предположить, что в роду владетельного эфиопского князька, поднявшего погромный бунт против турецких налоговиков, когда-нибудь родится главный русский гений?
Гайдар и крах империи
На неделе с 11 по 17 сентября. – Лужков отмечал 70-летие. – Гайдар представлял свою новую книгу.
Только не ждите новых инвектив по адресу младореформаторов: не понимали основ национальной жизни, запустили маховик грабительской приватизации, и что еще? а! вспомнил: ваучеры придумали. Потому что если бы не экономическая решительность младореформаторов, разоренная страна умерла бы мучительной голодной смертью, растерзала бы саму себя. И не рассчитывайте на ставший привычным в последние годы лейтмотив: 90-е годы – это эпоха затянувшейся смуты, когда мы слепо блуждали во тьме исторического неведения; и лишь теперь, когда к власти пришли настоящие патриоты и государственники, выбираемся из политического болота. Потому что попробовали бы патриоты и государственники посидеть на вершине власти, когда среднегодовая цена на нефть 9 долларов за баррель, в долг давать не хотят, горбачевские кредиты возвращать нечем, структурные реформы не проведены, а политика публична и открыта, враги не дремлют.
Эта колонка о другом. Вчера в одном из московских книжных магазинов Егор Гайдар прочитал лекцию – в связи с выходом в свет своей новой книги «Гибель империи». Лекция интересная; с цитатами из протоколов заседаний Политбюро, с графиками и диаграммами. Сама история еще интересней: как Советский Союз разучился выращивать хлеб, ради его закупок подсел на нефтяную иглу, а слезть уже не смог; при этом к краху нефтяного рынка 1986 года не подготовился и очень удивился, когда обвал все-таки произошел. По пути СССР забрался в дебри нефтегазового ценообразования, используя кого угодно, даже террористов, для поддержания высоких цен.
Поражает откровенность кремлевских старцев; мы, разумеется, понимали, что они поддерживают Организацию освобождения Палестины не просто так, но казалось, что в своих документах чекисты и коммунисты шифровали истинные цели, маскировали их в обтекаемые фразы о пролетарском интернационализме, американском империализме и борьбе народов за суверенную демократию. Ничего подобного; Андропов прямым текстом пишет Брежневу: главное направление террористической деятельности ООП – взрывы вражеских нефтепроводов и вышек, что непосредственно воздействует на западные рынки, а потому поможем товарищам деньгами и спецсредствами. Поражает и другое: до какой степени дистиллированным, вакуумным было их мышление; они и не предполагали, что противная сторона рано или поздно ответит тем же. Вы играете на повышение; что ж, мы сыграем на понижение. Едва получив пост главы ЦРУ, Кейси отправился на переговоры в Саудовскую Аравию; уж не знаем, что он там королю пообещал, однако 13 сентября 1985 года наши верные арабские друзья сделали знаменитое заявление о том, что будут действовать в своих интересах и резко увеличат добычу нефти. Увеличили. Примерно в четыре раза. Почти в четыре раза цены на сырье и обвалились.
А дальше – политэкономический тупик. Двадцатимиллиардная дыра в бюджете, зерно закупать не на что, поддерживать искусственно низкие цены на сырье в пределах Восточного блока невозможно, а поменять что бы то ни было в устройстве системы не удастся: правящий класс решительно не готов. Начинается знаменитое горбачевское балансирование, бегство по замкнутому кругу. Причем поначалу еще казалось, что ситуация как-нибудь сама собой выправится: ну свалились цены, поднимутся же они когда-нибудь! Поднимутся. Через семнадцать лет. А коммерческие кредиты, которые власть надеялась вернуть после возвращения нефтяных сверхцен, давать перестали через четыре года. А кредиты политические (под поручительства западных правительств) обставлены условиями, которые неисполнимы в заданных историей обстоятельствах. Страна трещит по швам; применять силу – значит лишиться надежды на закупки хлеба; не применять силу – значит лишиться надежды на сохранение территории. Опираться на внутренних демократов – значит ставить на кон власть и со стопроцентной вероятностью ее потерять; опираться на своих чекистов – значит потерять остатки экономики и войти в политический штопор. С той же – стопроцентной – вероятностью всеобщего хаоса и раздрая.
Гайдар датирует окончательный и бесповоротный распад СССР этой роковой датой: тринадцатым числом. Месяца сентября. Одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого года. Дальше вопрос состоял в одном: удастся выйти из тупика с наименьшими потерями или потери будут катастрофическими. Если бы не антиалкогольная кампания, не панические заявления Николая Ивановича Рыжкова о неизбежном повышении цен и проч. – развал мог бы принять куда более мягкие экономические формы. Но сам по себе был уже неотменим.
Рассуждать так сегодня немодно. Сегодня принято датировать распад СССР 8 декабря 1991 года, называть его в лучшем случае «беловежским сговором», в худшем – главной геополитической катастрофой XX века, тосковать по временам справедливого распределения, говорить о нераскрытых преимуществах социалистической системы, погубленных несвоевременной перестройкой. Но история мало интересуется модой (хотя у моды, в том числе интеллектуальной, своя история). Она интересуется фактами и оценками, сделанными на основе знания фактов. А также – как ни странно – человеческой психологией. Потому что слишком многое зависит не от предпосылок как таковых, но от уровня общественного сознания, от степени его гибкости и готовности принять неожиданные решения ради выправления тяжелой ситуации.
Если бы все те жесткие экономические предпосылки, о которых говорил в своей лекции Гайдар, не совместились с неподвижными взглядами политически отупленного большинства – как знать: может, и нашлись бы своевременные решения, которые не просто отсрочили бы, но и распылили бы угрозу полного распада. Если бы с советскими людьми – и наверху, и внизу – можно было бы говорить откровенно, не упираясь в идеологическую стену, – был бы шанс увернуться в последнюю секунду от рокового удара. Впрочем, если бы у людей было открытое сознание, вряд ли бы страна дошла до жизни такой. И до такой смерти.
Вывод. Сегодня политические власти, вновь оказавшиеся на вершине нефтяной пирамиды, ведут себя несравненно умнее, чем вели себя их коммунистические предшественники. Экономические выводы из распада СССР, несомненно, сделаны; есть Стабфонд, есть рынок, есть умение отказать в непомерных социальных просьбах – даже если сегодня лишние деньги имеются. Но что касается общественного сознания, тут, увы, полный швах. С ним не только никто не работает; наоборот, идет последовательное и неуклонное упрощение общественных взглядов на жизнь, на историю, на мировую политику. Черно-белая картинка мира вновь торжествует. Западные враги, их коварные пособники, нефтегазовое братство третьих стран, доблестные чекисты, негодные либералы, управляемая демократия, регулируемый рынок.
Пока – ничего страшного. Потому что не нужно принимать никаких решений, которые этой картинке противоречат, зато соответствуют переменившимся внутренним и внешним обстоятельствам. А ну как жизнь, качнувшись вправо, качнется влево? Или наоборот? Тогда что?
Не оранжевая. Не революция
На неделе между 18 и 24 сентября. – В Будапеште были уличные беспорядки: толпа возмущалась признанием премьера, который сказал однопартийцам, что все они врали, врали, врали. (Премьер остался.) – В Таиланде не было уличных беспорядков, но правительство ушло. (Случился мягкий переворот.) – В западных газетах появилось интервью помощника российского президента, в котором не названный по имени помощник говорил о борьбе внутри Кремля. (Никто не ушел, ничего не случилось.)
В Будапеште толпы недовольных бескровно громят столицу и подручными средствами выражают недовольство премьером, его враньем и нежеланием уходить в отставку. Так обиженный ребенок бросает вызов взрослому миру и на все вопросы, на все обращения упрямо отвечает «не» и «нет». Нет – не буду – не кашу – не сейчас – не за маму – не за папу – нет. Правда, в руках у восставшего ребенка в лучшем случае мягкие игрушки, в худшем – железный конструктор, но как правило – пластмассовый «Лего»; шума много, угрозы почти никакой. У восставшего обывателя имеются булыжники, «коктейли Молотова», арматура; если кризис не разрешается быстро – подавлением восстания или победой восставших, на смену булыжникам откуда-то берутся гранаты со слезоточивым газом; на следующей стадии появляются настоящие автоматы. Будем надеяться, в Венгрии до этого не дойдет – по той простой причине, что и свергаемая власть, и свершающие ее хулиганы хотят примерно одного и того же. В общую Европу, где не так страшно, где не дадут пропасть поодиночке, хотя и серьезных экономических жертв тоже потребуют. А единая Европа не пустит в свои хорошо промытые ряды страну, замаранную кровью. Как-то некрасиво, фи. И негигиенично.
А то, что происходит в Таиланде, напоминает смену надоевшего главврача в доме престарелых. Завхоз объявляет: всё, хватит, наворовались; если этот вернется, я свет отключу, перекрою воду и не выпишу продукты на завтрак, обед, полдник и ужин. Не вернется – выпишу. А через годик и сам уйду. Да здравствует наш вождь и учитель, начальник всего здравоохранения; мы действуем без его участия, но в его интересах, ура, товарищи! Старшая медсестра ворчит, младший персонал недоволен, но помалкивает, а пациенты бродят по чудному саду, плетут веночки, собираются в кружки и поют душевные патриотические песни.
Какое все это имеет отношение к нам? Казалось бы, никакого. Даже памятник советскому воину-освободителю, как выяснилось, венгры повредили безо всякой русофобской мысли, просто под руку подвернулся. Что он Будапешту, что ему Будапешт, а он рыдает. Таиланд еще дальше; главное, что туристическим планам наших граждан ничего не грозит, поскольку король на месте, военным не пришлось стрелять, а рядовые таиландцы переворота как будто и не заметили. Но вот на какие мысли все это наводит.
Последние два – два с половиной года нас непрестанно пугают оранжевой революцией. Или революцией роз. Придет нехорошая Америка, даст денег предателям, они наймут общественные организации и спровоцируют Майдан, он же площадь Руставели, он же Манежная площадь. Мы немедленно потеряем суверенитет, и прости-прощай суверенная демократия. Поэтому давайте будем обращаться с российской демократией поосторожнее, а то еще неизвестно, куда заведет нас народное волеизъявление, в какие шовинистические и тоталитарные дебри. Присушим политический ландшафт, возьмем полный контроль над партиями, пожертвуем частью абстрактных прав ради конкретных дел. И проскочим на красный свет в пространство Золотого Миллиарда.
Однако ж в последние дни из той самой среды, которая производит все эти концепты, стали доноситься совсем другие песни. Высокопоставленный чиновник (чье имя всем известно, но сохраним дипломатическую формулу) объясняет западным политологам, что во внутреннем раскладе начинают побеждать силовики, что еще немного – и произойдет полный передел государственной собственности в их золотопогонную пользу, что даже «Роснефть», в которую властные либералы согласились закачать нефтяную собственность Ходорковского, ускользает из-под контроля и того гляди будет приватизирована. Сами догадайтесь кем. Вывод: вы, западные, нутка! Вместо того чтоб впрыскивать деньги в русскую оранжевую революцию, впрысните свой политический ресурс в принятие решений, выгодных России. Иначе получите здесь режим, с которым вовсе не захотите иметь дело.
Западники чешут западную репу. И не понимают, кому верить, кого слушать. Своих советников, которые давно уже объяснили им, что никакой оранжевой революции в России не будет. Потому что она уже была, в 1991 году, а сегодня на это ни у кого нет ни сил, ни желания. Или высокопоставленных чиновников, которые никогда прежде так откровенно о внутреннем раздрае не говорили. Между тем правы и советники, и чиновники. Их советники – в том, что никаких управляемых революций в России не будет. Наши чиновники – в том, что управленческая ситуация постепенно заходит в тупик. Когда люди власти начинают ненавидеть друг друга сильнее, чем их – совместно – ненавидит самая отмороженная оппозиция, дело плохо.
Но тут самое время задать важный вопрос либеральным чиновникам, которым стало невмоготу взаимодействовать с авторитарными силовиками. Скажите, пожалуйста, а разве могло быть по-другому? Если вы – в полном согласии с силовиками – прекращаете публичный политический процесс, то рано или поздно этот процесс возобновляется в болезненных формах, причем сразу на двух уровнях. Уличном и бюрократическом. В бюрократии, политически не контролируемой нацией, появляются свои контролеры – и силовики на эту роль подходят куда лучше, чем либералы. А улица искренне поверила, что все хорошо, что экономика растет, что наконец-то страной правит вменяемый, молодой, энергичный вождь, но при этом почему-то чувство недовольства никуда не делось. В ситуации открытой политической системы можно транслировать свое недовольство через голосование на выборах, снять его во время просмотра открытых телевизионных дискуссий («о, как он ему врезал!»). В закрытой системе раздвоенное сознание начинает искать внутреннего врага, виновника бед. И находит его в обнаглевшем кондопожском чечене. Действительно обнаглевшем, кто ж спорит.
У противной стороны есть очень серьезное возражение, от которого отмахиваться по крайней мере глупо. Кого вам наизбирает Кондопога, если открыть клапаны демократии? Пожалуй, что никого хорошего. Но в том и дело, что современные политтехнологии позволяют минимизировать кондопожский синдром, смягчить электоральный удар во время выборов. Но не позволяют распылить раздражение, которое копится, не имея выхода. Его распылять умеют только силовики. Присущими им методами. Вразмен на усиление своих властных позиций.
Когда мы выбираем между свободой и несвободой, мы выбираем не между раем и адом, а между меньшим риском – и большим. Почти все преимущества свободной общественной жизни мы за последние годы растеряли, а пороки закрытой системы – вот они, налицо. Пугали друг друга мифической революцией роз (которой, повторяю еще раз, у нас не будет) и пропустили вполне реальную угрозу уличного бунта. Или верхушечного вялотекущего переворота в составе элит. Не по будапештскому и не по таиландскому сценарию. По нашему, родному.
Революция розг. Переворот шипов.
Языковой национализм
На неделе между 25 сентября и 1 октября. – Челябинский суд приговорил сержанта Сивякова за издевательства над рядовым Сычевым к четырем годам колонии общего режима. – Рамзану Кадырову исполняется тридцать лет, и он сможет стать чеченским президентом. – А Еврокомиссия согласилась принять в ЕС Болгарию и Румынию.
Делюсь радостью. На выходные съездил в село Большое Болдино, где прежде никогда не был. Погода, к сожалению, была райская, сплошной багрец и золото; к сожалению – потому что трудно ощутить, какая тоска охватывала Пушкина, запертого холерой в этой равнинной скуке, лишенной Михайловских пейзажей и просторов, однозвучной, холодной, когда остается только пить – что делал народ, или писать – что делал Пушкин. Сегодня благодаря его трезвенности и невероятному трудолюбию продолжает существовать огромное село, районный центр, 5000 человек населения. Многие заняты в туристическом и околотуристическом обслуживании; селяне и селянки охотно пользуются местным брендом и продают на ярмарке кукурузу «пушкинскую», выжженные на березовых кругляшках портреты поэта, изображения всяческих русалок на ветвях и ученых котов. Пушкин – это местное нефтегазовое месторождение, литературная труба, по которой гонят болдинское вдохновение, и оно никак не иссякнет.
В Болдине проходил фестиваль «Живое слово», организованный известной тележурналисткой и продюсером Ниной Зверевой; ребята из региональных компаний съехались сюда, чтобы… чтобы что? Формально говоря, чтобы обсудить проблему языка современных медиа и выправить положение; при этом понятно, что за два-три дня ничего ты не выправишь, и за два-три года, а может, и за два-три десятилетия. Как изъяснялись наши политики на особом наречии, требующем сурдоперевода, так и будут изъясняться впредь (характерный пример: комментируя закон о защите языка, парламентарий бойко выговаривает следующую абракадабру: «Мы руководствовались желанием ввести четкие механизмы, регламентирующие последствия при нарушении государственного языка»). Как барабанили телерепортеры, выходя в прямой эфир: «буквально только что… буквально пять минут назад… буквально этим утром…», так и будут барабанить. Как путали радийщики «одеть» и «надеть», как делали газетчики по сто сорок ошибок в ста двадцати словах, так и будут. Про язык любимого Интернета вообще умолчим; отдельная песня.
Что же, затея Зверевой бесполезна? Как любил говаривать большой ценитель сложных языковых оборотов Егор Тимурович Гайдар, отнюдь. Когда исчезают империи, остается тяжелый осадок и у жителей метрополии, и у граждан колоний. У первых как будто что-то страшно важное отняли, вторым как будто что-то страшно важное не дали. Оставшись один на один со своей исторической судьбой, и те и другие начинают подсознательно – и при том лихорадочно – искать замену отнятому или недоданному. Как правило, находят в обостренном национализме. Первые раздраженно шипят: ах, вы от нас сбежали, чурки поганые? Не нравимся мы вам? Зато мы сами себе очень нравимся; вот какие мы! Вторые возмущенно отзываются: так вы наконец-то слезли с нашей шеи? Мы сейчас покажем городу и миру, как славно могли бы все эти годы жить без оккупантов; а ваши сородичи, оставшиеся на нашей территории, на своей шкуре почувствуют, что значит быть национальным меньшинством! Геть.
Неумеренные либералы тут же начинают бороться с болезненными проявлениями молодого, жгучего национального чувства и проповедовать всяческую дружбу народов и этнический нейтралитет. Все равны, все хороши, все приятные, смуглявенькие такие. Неумеренные державники, напротив того, охотно подливают масло в огонь: давайте, ребяты, вспомните о своих корнях, с кем воевали ваши предки, кого они мордой об стол возили, да любой забор в вашей деревне старше американской демократии, есть чем гордиться. С двух сторон те и другие сдавливают и без того уже помутненное национальное чувство, возгоняют его; одни – сражаясь с неизбежным и вызывая отторжение, вторые – доводя ситуацию до опасной черты, за которой кровь и катастрофа всеобщей ненависти. Примеры приводить не стану; они и так у всех на слуху, дня не проходит, чтобы новый случай насилия не был описан в газетах и показан по «ящику».
Вывод. После распада империи обществу нужно предложить обеззараженный, дистиллированный национализм. Национализм любви к своему без ненависти к чужому. Национализм радости. Такой национализм, которым пропитано общеизвестное тургеневское стихотворение в прозе о русском языке; затасканное до такой степени, что и цитировать его почти неприлично, оно тем не менее содержит в себе формулу национального чувства, сосредоточенного на любви к языку, на восхищении его возможностями, его красотой и силой.
Все рассуждения насчет того, что в демократическом обществе нет инструментов мирного насаждения каких бы то ни было идеологических мифов, в том числе языковых; что кончилось время, когда избранное сословие интеллигенции обладало повышенными моральными правами и потому могло проповедовать, могло следить за чистотой языка и проч. – все эти рассуждения разбиваются о нашу ежедневную практику. Во-первых, и при демократии есть такие инструменты. Во-вторых, где вы демократию вокруг себя видели? В-третьих, сословие, вольно распоряжающееся судьбами языка, есть. Как раз те самые журналисты, которые – пускай не по чину, по воле исторической судьбы – заняли в нашем медийном мире то место всеобщего учителя, которое когда-то занимала интеллигенция. Учителя этого самого неплохо было бы как следует выучить; но деваться некуда – и таких фестивалей, как в Болдино, должно быть много. И таких проектов, как «Русская премия» (премия писателям, живущим в сопредельных странах и сохраняющих верность русскому языку), должно быть немало. А самое существенное: должно быть дано государственное задание школе, этой главной идеологической мясорубке: сосредоточиться на русском языке, сакрализовать его. И для начала преодолеть всеобщую безграмотность.
Мы не первые, кто переживает постимперский синдром; и Англия, и Франция сохранили языковое влияние на мир, утратив влияние военное и политическое; и английская Букеровская премия, и практика франкофонии – все это примеры успешной политики языкового национализма, в котором локализуется национальное чувство и восполняется чувство утраты. Надо идти тем же путем. Возводить язык в степень идеологическую и почти религиозную. Иначе придется повторять то определение, какое дал языку бессмертный языковой националист Владимир Даль. Язык – мясистый снаряд во рту, служащий для подкладки к зубам пищи, для распознания вкуса ея, а также для словесной речи или у животных для отдельных звуков.
Порномасштабная война
На неделе между 2 и 8 октября. – 7 октября была убита Анна Политковская. – В тот же день Путину исполнилось 55 лет. – На блокаду штаба российских миротворцев в Тбилиси, обвиненных в терроре и поддержке Южной Осетии, Россия ответила блокадой Грузии; авиасообщение прекращено, грузинский бизнес под тотальным подозрением, грузин без визы высылают из страны.
Что происходит в Грузии? Ответить на этот вопрос – значит понять, что происходит в России.
Но сначала одна существенная оговорка. Насчет товарища Саака… ах, какого товарища. Молодому вождю кое-что удалось сделать для своей страны; он сдул политическую труху с мятежного Батуми, вытравил за пределы страны обнаглевшего Аслана Абашидзе и не допустил в нее отмороженного Игоря Гиоргадзе. Однако чем дальше, тем больше неадекватная власть Саакашвили припахивает гамсахурдианством, дешевой смесью театральщины, авантюризма, мелочности, недальновидности и самовлюбленности, чреватой манией преследования. Непонятная смерть Зураба Жвании, единственного по-настоящему сильного конкурента; повальные аресты среди оппозиции; постоянное провоцирование и без того взвинченных лидеров Абхазии и Южной Осетии; хамство, прикрытое лисьей улыбкой, в отношении России; не просто задержание подозреваемых военных, но вооруженное оцепление российского штаба в Тбилиси – все это звенья одной цепи. Цепи нарастающих ошибок Саакашвили, которые ведут Грузию в полный политический тупик, в историческое болото, из которого, боюсь, даже НАТО не вытащит.
И поэтому я – как гражданин, как наблюдатель – готов был бы поддержать любые разумно-жесткие ответные меры на грузинскую провокацию. Ответное задержание шпионов (реальных или вымышленных – не имеет значения). В удвоенном и даже утроенном размере: вы нам четверых арестованных – мы вам двенадцать высланных. Отзыв посла для консультаций. Резолюцию Совбеза или хотя бы заявление генсека ООН. Если есть подозрение, что кто-то из грузинского политического бомонда ведет свои финансовые дела в России, прямо или через посредников, то замораживание счетов, приостановка платежей. Мало? Ну, уж сколько можем – без нанесения рикошетного удара по самим себе.
Но все, что началось на прошлой неделе, а продолжилось на этой, имеет к государству Грузия все меньше отношения. И все больше отношения к государству Россия.
Эвакуированы сотрудники посольства, как если бы Тбилиси был Сайгоном; прекращено авиасообщение, как если бы Грузия была Сомали; отменена выдача виз – всем, даже по гуманитарным соображениям; детей граждан Грузии велено отчислить из русской школы при посольстве; внезапно выяснилось, что московские казино принадлежат грузинским авторитетам; что грузинский культурный центр не соблюдает гигиену, а грузинские рестораны не платят налоги. Даже банду грузинских киллеров – и ту внезапно обнаружили и арестовали; спасибо наглому Саакашвили – если бы не дал идиотскую команду окружить наш штаб, гуляли бы киллеры на свободе…
Неумеренные либералы комментируют эту ситуацию вполне гуманистически; жаль бедного соседа, что ж мы его так; при чем тут добродушный Зураб Константинович Церетели, у которого имелись то ли акции казино «Кристалл», то ли право аренды… Но давайте рассуждать прямо и трезво. Грузины как-нибудь со своими проблемами разберутся. Это их дело, их забота – поддерживать ли обезумевшего Саакашвили, отказываться ли от ведения бизнеса на территории России, давить ли на своих политиков, чтобы были сговорчивей, кланяться ли Америке, чтобы спасла. Еще глупее – жалеть владельцев «Кристалла» и «Голден-паласа». Мы должны смотреть на происходящее с другой точки зрения, с иной позиции. Прошу прощения – с эгоистической. Каким образом реакция наших вождей на грузинскую провокацию скажется на нашей собственной судьбе. К каким переменам во внутреннем устройстве приведет. И уже исходя из этого давать оценку.
Первое, очевидное и не самое главное следствие принятых решений: разом поменялся расклад сил в так называемых элитах. Те, кто ставил на одного преемника, подвинулись; те, кто ставил на другого, оживились. Оживление их несколько наигранное, поскольку гарант Конституции тут же напомнил, что в доме только один хозяин, и все мы знаем, как его зовут. Я имею в виду сдвоенное путинское заявление: с одной стороны, грузинская государственность названа полутеррористической, с другой стороны, Россия продолжит выводить свои войска и закрывать базы в соответствии с договором. Последний шаг на пути к малой победоносной войне не сделан. И всем ясно, чье это персональное решение.
Второе следствие, тоже очевидное. Хотя и более существенное. Сила была продемонстрирована Грузии, а применена будет в России. Не военная. Политическая. Часть властных кланов позволила себе поиграть в американских киногероев (а случившееся куда больше походило на качественный голливудский боевик, нежели на реальную американскую политику, ссылаться на пример которой стало теперь модно). Грузинская игра слишком быстро закончилась, и теперь ее правила сами собой распространятся на российское поле.
Следствие третье. Дана отмашка на полномасштабный передел легального и криминального рынков по всей стране. Жалеть грузинскую мафию как-то глупо, пусть она сама себя пожалеет. Но, во-первых, зачистка поля идет тотальная, мафию от немафии отличать никто не собирается; мирных грузинских торговцев просто разорят или обложат двойной данью. А во-вторых, если бы на место зачищенной мафии тут же явилась небесно-чистая, прозрачная, добросовестная рыночная система! Но ведь ничего подобного не будет, верно? Будет новый передел устоявшихся сфер влияния. Власть подвинет грузинские кланы, за их место начнут сражение азербайджанские, чеченские, коптевские, тамбовские, иные прочие группировки. Польется кровь. Да, не наша с вами. Вполне себе бандитская. Однако ж льющаяся кровь – всегда хороший довод, чтобы силовики упрочили позиции. См. пункт два.
Наконец, четвертое следствие. Самое тяжкое. Страна и так напряжена. Она искренне верит, что все идет хорошо, что народ и партия едины; при этом вокруг себя видит непорядок. И подсознательно ищет олицетворенного виновника собственных бед. Это происходит и безо всякой Грузии; но массовая политическая, милицейская, военная истерика по поводу грузинских дел действует на тлеющее раздражение как спиртовой раствор на разогретые угли. Уже полыхнуло в Кондопоге – задолго до всяких эвакуаций. Теперь степень риска возросла в разы. Нам все время твердят об оранжевом уровне опасности, а его давно пора повышать до коричневого.
Самое странное во всем этом, что перечисленные следствия формируют такую общественную среду, в которой неуютно находиться не только нам с вами, но и тем, кто принимает (по крайней мере, осуществляет) брутальные решения. Оттуда, из Тбилиси, идут сигналы к атаке, а здесь, в России, формируется запрос на другого вождя. Более крутого. Более отвязного. Уже рогозинские ролики, за которые «Родина» была снята с московских выборов, не кажутся чем-то из ряда вон выходящим… А такого вождя нынешняя элита предложить не сможет. Потому что слишком цивилизованна. Образованна. Осторожна. И богата.
Повторяю: мне лично не так уж и важно, как справится Грузия со своими бедами. Важно – как справимся мы со своими. Как несоразмерная реакция на саакашвилиевский маразм скажется на внутрироссийском соотношении сил. В политике не угол падения должен быть равен углу отражения, а угол отражения – углу падения. Иначе мы сами себя загоняем в пятый угол, из которого хорошего выхода нет.
Стреляли в Политковскую, целили в Путина, попали в нас
На неделе между 9 и 15 октября. – Путин в Дрездене прокомментировал убийство Политковской: власть в ее смерти не заинтересована, ее гибель нанесла ущерб гораздо больший, чем наносили публикации.
Прошу прощения, придется проявить сексизм. Многолетние наблюдения за женской языковой логикой привели к интересному наблюдению. На вопрос «зачем» женщины чаще всего отвечают «потому что». На вопрос «почему» – «для того чтобы». Неразличение причинности и целеполагания в данном случае принципиально и связано с особой языковой картиной мира; нет ни целей, ни причин, есть только мотивация поступка, который все равно будет совершен. Неважно, по какой причине. Необязательно знать, с какой целью.
Зато если вы спросите водителя-мужчину, как долго осталось ехать, он скажет: столько-то километров. А женщина за рулем сообщит: столько-то минут. Мужчина измеряет время пространством, женщина – пространство временем. И в данном случае она безупречно права; чтобы рассчитать свои действия после приезда, мы должны прикинуть оставшееся время пути; километры к нам и нашим действиям неприложимы.
Все это имеет самое непосредственное отношение к вопросу, который сейчас бурно обсуждается в обществе: кто убил Политковскую? С точки зрения следствия вопрос поставлен правильно. С точки зрения общества вопрос почти бессмысленный. Ну, предъявят вам сумасшедшего схинхеда, который имел к покойной такую личную неприязнь, такую личную неприязнь… Или обнаружат порученца беглого олигарха, очередного Михаила Каданева (это человек, который сел за убийство Юшенкова); кто-нибудь из нас помнит, как господин Каданев выглядит? Я лично вообще ни разу в жизни его не видел и надеюсь не увидеть никогда. А может, будет пойман отмороженный антикадыровец, который таким сложным путем хотел повредить чеченскому премьеру, только что отметившему свое тридцатилетие и получившему аттестат президентской зрелости. И что это объяснит? Нам-то куда важнее разобраться в том, зачем убили известную, но давно уже не слишком влиятельную журналистку, и сколько времени осталось всем нам до серьезного и почти уже неизбежного поворота современной российской истории.
Когда вопрос поставлен таким образом, кое-какие наносные версии убийства отсеиваются сами собой. Во-первых, очевидно, что жесткая публицистика Политковской была не причиной, а поводом для заказного преступления. Нравятся кому-то слова Путина, произнесенные в Дрездене, или нет, но по существу он прав: смерть Политковской нанесла куда больший ущерб действующей власти, чем наносили ее публикации последних лет. Они давно уже не вызывали той бурной общественной реакции, какая сопровождала их появление в девяностые и начале нулевых. Даже раздражения. Может быть, это плохо говорит об обществе, но это так, ничего тут не изменишь. Даже Михаил Леонтьев, и тот потерял интерес к облаиванию Политковской, а Леонтьев персонаж симптоматичный. Нервничали только кадыровцы; но эти законопослушные ребята в случае чего вполне могли обойтись без дополнительных трат на поездку в Москву и на командировочные; проблему Политковской они могли давно решить присущими им методами на своей территории, не залезая не чужую.
Во-вторых, приходится отмести и другую версию. Насчет заговора беглых олигархов. Не потому, что Березовский законопослушнее Кадырова, а потому, что он умеет считать ходы. Давайте договаривать до конца. Дело Политковской внешне напоминает дело Гонгадзе[7]. Но только внешне. Да, статьи Гонгадзе тоже были не причиной преступления, а только поводом столкнуть Кучму. Однако ж сюжет убийства Политковской никогда не приведет к такой развязке. Почему? потому что Россия не Украина, Путин не Кучма, и никаких внутренних оснований для управляемой оранжевой, тюльпановой, желтой, фиолетовой и серо-буро-малиновой революции в сегодняшней Москве нет. Что же до народных волнений, то гибель одной-единственной журналистки, даже столь принципиальной и смелой, никакого впечатления на массы не произведет. Политковская не Листьев, а 2006 год – не 1995-й. Зачем Березовскому вкладываться в рискованный проект (а в нашем гнилом мире убийство, увы, тоже стало проектом, со своим бизнес-планом, затратами на входе и дивидендами на выходе), не сулящий никакого выгодного ему результата?
Ничего не объяснит и третий вариант: Политковскую убил отмороженный патриот, мстящий за поругание русского народа. Даже если такого патриота поймают и заморозят обратно. Патриоты сами по себе действуют редко и до крайности непрофессионально; тут же работа (работа…) проделана вполне грамотно. Палач свое дело знал.
Попробуем зайти в проблему с другой стороны. Кто в данном случае проиграл больше всех – и почему? Если не брать в расчет близких и друзей (а кто же их, бедных, берет в расчет; тут ведь, дорогие мои, политика), то главный проигравший – гарант Конституции. Не только и не столько потому, что на Западе Путину будет объясняться еще сложнее. Не только и не столько потому, что будущая энциклопедическая статья о его правлении, внешне фантастически успешном, будет подпорчена еще одной мрачной строкой. Но прежде всего потому, что кто-то незримый напомнил главе государства, что все решения контролировать невозможно даже при рейтинге 70 процентов; что его мечта об уходе в 2008 году на вершине успеха и славы находится под постоянной угрозой, поскольку тонкий покров стабильности, накинутый им на Россию, все равно что тонкая корка льда над незамерзающим болотом. И поскольку есть внутренние силы, способные послать черный подарок ко дню рождения человеку, облеченному почти царской властью: не будем забывать, что Политковскую убили в день рождения Путина.
Мы не знаем и вряд ли узнаем, кто, как и в какой форме принимал это жуткое решение; более того: оно могло заключаться – и скорее всего заключалось – не в прямом заказе на убийство Политковской, а в осознанной готовности закрыть глаза на чужой заказ, пропустить удар, не помешать врагу нанести удар по друзьям. Но это решение, несомненно, принималось. И если искать аналогии, то сравнивать убийство Политковской надо не с убийством Листьева и Холодова, а с убийством отца Александра Меня – при всей принципиальной несомасштабности этих фигур. В данном случае речь не о людях, а о схемах. Смерть Меня в 1990-м предшествовала Риге и Вильнюсу, а самое главное – предваряла Форос. Не буду развивать эту опасную мысль, но лично у меня никаких сомнений, что 7 октября 2006 года мы стали свидетелями стрельбы по скрытой цели сквозь явную мишень.
Фальстарт
На неделе между 16 и 22 октября. – Венгры отмечали 50-летний юбилей Венгерского восстания. – Путин снова общался с народом во время прямой телевизионной линии и поправлял ошибки губернаторов. Об антигрузинской истерии речи не было.
О чем пишут утренние бернские газеты? Учитель некой швейцарской школы запрещает своим ученикам носить значки с изображением национального флага, чтобы не задевать чувства детей-мигрантов. Политкорректный дурак! – восклицает в сердцах российский наблюдатель и разворачивает свежие выпуски отечественной прессы. Антигрузинская кампания постепенно сходит на нет, но непоправимое уже произошло: от тяжелейшего приступа астмы по дороге в аэропорт погиб депортируемый строитель. И никакое сладостное вранье (оказывается, наш нежный спецназ за свои деньги купил ему лекарство…) не отменит страшного факта: городу и миру продемонстрировано отношение к инородцу как к скотине. В действие приведен маховик, который остановить так просто не удастся, хотя власти всячески стараются погасить массовую истерику; отмашка дана, и Правый Марш, вновь заявленный на 4 ноября, ситуацией непременно воспользуется. – Наблюдатель в огорчении бросает российские газеты на пол и включает телевизор.
А там на полном серьезе обсуждается, признавать ли независимость Абхазии уже сейчас (об этом просит Багапш) или все-таки подождать, пока Запад заявит о признании Косово и создаст прецедент. После чего руки у нас будут развязаны, и мы запросто признаем Абхазию вкупе с Осетией. Так считают умеренные державники. Нет! – возражают им державники неумеренные. – Сколько ж мы будем зависеть от Запада в принятии своих решений; давно пора отказаться от практики ожидания чужих прецедентов и создавать свои. – Что же это вы хотите сказать? – ехидно спрашивают умеренные. Мы сами, своими руками породим ситуацию, при которой у наших братьев сербов легально отберут Косово и будут при этом ссылаться на нас? А мы даже обругать натовцев не сможем? Давайте-ка лучше наберемся терпения и воспользуемся косовским сценарием по принципу «с волками жить – по волчьи выть»; дескать, мы не хотели выпускать джинна, не желали начинать новый территориальный передел мира, но джинн все равно вылез, так что чего уж теперь.
И так вот они спорят между собою, наши дальнозоркие политические мыслители, и совершенно не обращают внимания на то, что творится у них под носом. А под носом у них творится то, что г-н Саакашвили спит и видит, как бы поскорее спровоцировать военный конфликт с мятежными территориями, чтобы успеть разобраться с ними до начала официальных процедур вступления Грузии в НАТО; г-ну Саакашвили позарез необходимо предъявить американцам внешний, не им порожденный повод для внутренней агрессии; ему нужно свое показательное анти-Косово. И на роль поставщика этого повода он выбрал нас. Спровоцировал на бурную неадекватную реакцию военных и чекистов, просчитал фашизоидную тактику чиновничества и милиции, получил наглядный пример вражды и расизма. И свою игру на сегодняшний день – выиграл.
Что же до наших саакашвилей, то они проиграли. То есть счастливчики, кому непосредственно поручено разбираться с грузинскими владельцами казино, рынков, но также хинкальных, парикмахерских и проч., несомненно, выиграли. В ближайшем Подмосковье цена хорошей земли теперь обязательно вырастет в цене, и нелегальные грузинские строители получат неплохие заказы на возведение особнячков; за последний месяц у нас явно стало на десяток-другой миллионеров больше. И криминальные грузинские авторитеты при этом тоже никуда не делись, вот что интересно. Просто стали чуть-чуть беднее. А вот общая атмосфера ухудшилась несомненно, и эта атмосфера угрожает российским вождям сильнее, чем подданным. Потому что формирует запрос на другую элиту. Более крутую, жесткую, националистичную, антизападную. А наши многочисленные руководители разных уровней и званий, они же не хотят, чтобы их на Запад перестали пускать. Они же менее решительны, чем т. Лукашенко. Они же транснациональными корпорациями хотят владеть и управлять.
Впрочем, в то же самое время они хотят бряцать оружием, присоединять Абхазию и Осетию, меряться размерами полномочий с европейскими и американскими конкурентами. И поэтому воспринимают провокацию Саакашвили как самый настоящий подарок. Он мечтал, чтобы ему дали внешний повод навести внутренний порядок, а наши мечтали, чтобы им подарили внешнюю причину для усиления внутреннего беспорядка. Ведь если не создать сейчас массовый антигрузинский комплекс, не породить у толпы ощущение, что Грузия, которую не так легко разыскать на мелкой карте, – это реальный мощный враг, то завтра, когда придет пора признавать Цхвинвал и Сухуми, народ не поймет, зачем нам это нужно. А нужно, уважаемый народ, для того, чтобы эти жадные грузины, отравившие наших детей боржоми, а нас вином, заткнулись. Ясно? Ясно!
Нет, не ясно. То есть почему мы враждуем и будем враждовать с режимом Саакашвили, очень даже понятно; когда тебе хамят и гадят на каждом шагу, поневоле начнешь отвечать санкциями. А вот зачем нам нужны Абхазия с Осетией – сколько ни ищу ответа, найти не могу. Вместо этого умные политологи и однозначные военные начинают с пеной у губ доказывать: имеем право, союзный договор 1991 года предусматривал возможность выхода автономий, и т. д. и т. п. Не спорю, наверное, имеем право. Но зачем? Стоят ли Абхазия и Осетия того, чтобы заражать родную страну массовой ксенофобией? Стоят ли они того, чтобы окончательно разрывать политический союз с Западом в то самое время, как обнаружились реальные всеобщие враги, проявились реальные всеобщие проблемы: неподконтрольное распространение ядерного оружия, северокорейский бунт против мирового сообщества? Стоят ли они того примера, который мы подадим нашим собственным автономиям: можно вырываться из пределов единого государства, рано или поздно тебя признают, главное – не сдаваться. И, наконец, стоят ли они того, чтобы мы – ради обладания прецедентом – предавали сербов, у которых отнимают историческую прародину, Косово? Может, лучше до конца стоять на своем? Государственное тело нельзя разымать никому.
Каждый из нас может быть человеком сколь угодно компромиссным и робким. Не желающим ссориться. Не любящим расходиться с общим мнением. Но есть граница компромисса, которую лучше не переходить. Эта граница – завтрашняя судьба наших детей. Все, что способствует или хотя бы не вредит этой судьбе, хорошо или, по крайней мере, приемлемо. Все, что не способствует, – вредно. Зачем нашим детям Абхазия и Осетия, решительно не понимаю. Еще хуже для них самоизоляция и национальная истерика вместо ясного и радостного патриотизма, основанного на любви к своему, а не на ненависти к чужому.
Хождение за три года
На неделе между 23 и 29 октября. – Рекордное количество россиян отравилось суррогатным алкоголем; некоторые губернаторы заговорили о спланированной акции. – Но главным на неделе было не событие, а воспоминание.
Три года назад, 25 октября 2003-го, радио сообщило (а позже неохотно подтвердил телевизор), что по пути в Омск в собственном самолете задержан владелец заводов, газет, пароходов гражданин Ходорковский М. Б. Получил завязку один из самых острых и самых драматичных сюжетов современности; кульминации он, кажется, достиг в момент вынесения приговора, а развязки мы пока не дождались. Финал открыт.
Обсуждение сюжета было по преимуществу сентиментальным; защитники МБХ настаивали на том, что он очень хороший, противники обиженно уверяли, что очень плохой; в сентиментальные тона были окрашены даже рациональные доводы: власть ведет себя безжалостно! а зачем он старушек обижал? Между тем применительно к жизни крупных людей вопрос «хороший или плохой» однозначного ответа не имеет; власть иногда обязана быть безжалостной, а иной раз не имеет на то никакого исторического права; люди, по доброй воле вторгающиеся в исторический процесс, претендующие на роль ключевых ее деятелей, внутренне должны быть всегда готовы к победе и проигрышу; смысл некоторых событий выявляется задним числом, из обратной политической перспективы. К чему привело, тем и было.
Сейчас, по прошествии трех лет, можно остудить свой собственный пыл и задуматься прежде всего о том, чем и как наше общество оплатило решение (безусловно, историческое) арестовать Ходорковского, отобрать у него все бизнесы и упрятать в лагерь до конца четвертого срока. Собственно, это вечная проблема политики: какова цена разменной монеты. По номиналу – и по рыночной стоимости. А в том, что МБХ стал именно разменной монетой, не сомневается, по-моему, никто. Ни друзья, ни враги. Если уж сажать за отступления от экономического закона в 90-е, то владельцев почти всех крупных капиталов. Или никого. Или только тех, кто реально наживался на полномасштабной крови. Но до них не добраться; они почему-то отпущены за пределы нашей многострадальной родины вместе со всеми своими деньгами. А МБХ – вот он. Здесь. Орел или решка?
Так вот, сначала про положительное. После 25 октября 2003 года крупный бизнес стремительно теряет свои отмороженные привычки и становится гораздо законопослушнее. За ним потянулся средний и мелкий; стало ясно, что налоги лучше слегка переплатить, чем недоплатить, что зарплату необходимо перечислять на карточку, в «белую», а не выдавать в конверте; что государство – это не бумажная фикция, а реальная сила. Олигархический период российской истории завершен. Правда, нет полной уверенности, что это не случилось бы безо всякого ареста и приговора; к тому же самому результату неумолимо вела внутренняя логика исторического процесса; путь был бы дольше, но не всегда прямая лучше кривой – иной раз необходимо обогнуть провалы.
Теперь про нейтральное. Многие наблюдатели опасались, что решение об аресте непоправимо нарушит баланс власти, что силовики окончательно возьмут верх над условными кремлевскими либералами, а неформальный договор между членами прежней «семьи» и новыми «питерскими» прикажет долго жить – и вместе с ним прикажет долго жить относительная стабильность. Ошибочка вышла. Арест баланса не нарушил, по крайней мере не нарушил непоправимо; некоторые потери понесла «семья», несколько видных ее представителей ушли в отставку, но отряд не заметил потери бойца и яблочко-песню допел до конца. А потом, когда понадобилось, единоличный обладатель верховных полномочий всех расставил по местам; где теперь мужественный генпрокурор, до которого так тяжело было дозвониться[8] и который был готов уйти в отставку, если Ходорковского не арестуют?[9] Правильно, в кресле министра юстиции.
Ну, а теперь про плохое. 25 октября 2003 года пришлось выбирать между арестом персонального врага и запуском давно запланированной судебной реформы. Потому что какая может быть реформа, какая чистка коррумпированных рядов, какая демократизация, если нужно продемонстрировать городу и миру полную и тотальную управляемость состязательного процесса? Просто если раньше, в ненавистные новым элитам 90-е, главным рычагом судебного управления были олигархические деньги, то теперь стал административный звонок; причем власть, собиравшаяся бороться с разложением судейского сословия, обречена была опереться на самых разложившихся: судья, свободный от компромата, свободен и в своих вердиктах. Хуже того, страшнее того; была запущена машина, которая затягивает в свои зубцы и шестеренки всех подряд, хозяев и порученцев, мужчин и женщин. Приговор Ходорковскому и Лебедеву подлежит хоть какому-то обсуждению; приговоры бывшему и. о. управделами «ЮКОСа» (14 лет) и замначальника юридического управления (7 лет) обсуждаться при наличии здравого ума и трезвой памяти вообще не могут. Беспредел.
Далее. Вместо необходимой и неизбежной легитимации собственности, приобретенной в бурный период раннего русского капитала, легитимации, без которой дальнейшее развитие страны невозможно, начался новый неостановимый передел. Залоговые аукционы были сомнительны? Так сделайте, чтобы общество согласилось с их последствиями, договоритесь с владельцами о политической цене возмещения – и тут уж используйте какие хотите механизмы давления. Нет; вместо этого на глазах у восхищенной публики был уничтожен «ЮКОС», а самые лакомые кусочки выковыривали так беззастенчиво, как даже участники залоговых аукционов себе не позволяли делать. Во всяком случае, никто из них не получал личный кредит в полтора миллиарда долларов у Сбербанка – в воскресенье и не регистрировал подставную компанию по адресу тверской рюмочной – как это было во время аукциона по продаже «Юганскнефтегаза».
А после… после как раз и произошел раскол в элитах. Не из-за какого-то там Ходорковского. А из-за вполне конкретной собственности в особо крупных размерах. Силовики сразу стали тянуть одеяло на себя; так называемые либералы остались ни с чем. Они надеялись достроить «Газпром» «Роснефтью», переварившей «Юганскнефтегаз»; не тут-то было: силовики ни в какой «Газпром» не пошли и начали готовить спешную приватизацию «Роснефти». Нетрудно догадаться, с какой целью и в чью пользу. Либералам пришлось в срочном порядке покупать у товарища Абрамовича «Сибнефть»… Точнее, у тех товарищей, по чьему поручению Абрамович «Сибнефтью» совладел. Среди прочего, у Березовского. И друга его Бадри Патаркацишвили. Стоило ли ломать Ходорковского, чтобы в итоге платить Березовскому? Сомневаюсь. И думаю, что не я один.
Не буду говорить о том, что после такого беззастенчивого передела новые силовые приватизаторы попали в ловушку, которую сами же себе и расставили. Они не могут позволить себе потерять власть. Без нее у них отберут то, что они отобрали у других с ее помощью. Поэтому Путин постоянно говорит о том, что на третий срок не пойдет, а они делали, делают и будут делать все, чтобы он остался. Чтобы – как честный человек и офицер – не смог позволить себе уйти. То есть постепенно и постоянно расшатывают внутреннюю и внешнюю ситуацию.
Не везет нам с 25 октября. Причем уже не в первый раз.
От русского марша к русской любви
На неделе между 30 октября и 5 ноября. – Саддам Хусейн приговорен в Багдаде к смертной казни. – Комитет Госдумы по строительству предложил отменить пороговую явку избирателей. – В Москве планировался Русский марш, но был отменен в последнюю секунду.
Вечный сюжет. Власть хотела как лучше. Переменила советский праздник Седьмого ноября на русское торжество ноября Четвертого. Но наполнить новым смыслом не успела (может быть, и не могла, однако то вопрос отдельный). Произошел типичный перехват темы; старую дату тут же начали насыщать новыми смыслами отмороженные националисты; некоторые из них действительно радели об отечестве, но большинство срывалось в беспримесный нацизм. Долой Европу! долой инородцев! долой, долой, долой! А что не долой? что – даешь? Даешь Россию для русских. Уже в прошлом году Четвертое ноября с трудом удержалось на грани скандала; показывать по телевизору бурное шествие крайне правых было не велено, но слова из песни не выкинешь. На экране почти ничего не было, но в жизни-то было!
Нынешней осенью ситуация обострилась еще сильнее. Шествие Русского марша неизбежно наложилось бы на фон Кондопоги, на антигрузинскую истерику, которой обернулся конфликт с правительством Саакашвили, на калмыцкие дела; запрещать было страшно, разрешать невозможно. Тупик. Несчастные московские правители, в ведении которых находится марш, всячески тянули и лавировали; в конце концов стало ясно, что отступать дальше некуда. Лужкову пришлось наложить вето, выйти в эфир и взять ответственность за объявленный вердикт на себя. За что ответственность? За то, что марш все равно попытаются провести. И за то, что сопротивление маршевиков придется жестко подавить. Такими вот политическими радостями обернулся день, который должен был стать символом национального согласия, исторического примирения.
Не хочется повторяться и вновь напоминать об идейном вакууме нынешнего режима, о менеджерском прагматизме, возведенном в опасную степень. Писать о том, что постмодернистская стилизация общенациональных ценностей, не имеющих реального общественного значения, неизбежно ведет к карстовым пустотам смысла и гарантированным провалам внутренней и внешней политики. Говорить о закономерности полученного результата: ничем другим эксперимент с Четвертым ноября в нынешних исторических обстоятельствах обернуться и не мог. Но сколько можно повторять одно и то же? Ничего же от этого не меняется, только сотрясаем воздух. Лучше скажем о другом. И о других.
Кто сегодня противостоит Правому маршу? Правильно, власть. Но мы же договорились, что она – если говорить не об отдельных людях, а о системе в целом – идеологически никакомыслящая; шествие запрещено ею не столько потому, что нацизм гнусен, сколько потому, что марш общественно опасен. Может привести к беспорядкам. Особенно после всех памятных неприятностей на национальной почве. Риски надо минимизировать; ну-ка, Лужков, покажи им. Лужков показал. Но это никакое не противостояние; это обычная санация общественного порядка. А кто же именно противостоит крайне правым, то есть твердо стоит против? Кто и на каких основаниях отвечает маршевикам «нацизм не пройдет»? Правильно, левые активисты. Для которых Четвертое ноября не торжество, поскольку русское, а Седьмое вполне себе праздник, поскольку советский. Национализму нет, потому что коммунизму – да. От уродства нас обороняет безумие, а от безумия – уродство. Два минуса готовы сойтись на московских улицах и площадях в ближайшую субботу; но минус на минус в истории никогда не дает плюс.
Некому поддерживать ровное горение здорового патриотического чувства, которое заключено прежде всего (если не исключительно) в любви к своему, а не в патологической ненависти к чужому. Здоровое патриотическое чувство не помешает обличать русский фашизм – если он есть, но никогда не позволит уравнять в правах обостренную любовь к отечеству, его истории, культуре, языку – и агрессивный национализм. Как это делают левые.
Для здорового патриотического чувства русский нацизм гораздо худший враг, чем для новых левых. Потому что дискредитирует саму мысль о нормальности национальной гордости, которую не следует путать с гордыней. И отвлекает общественные силы от решения куда более насущных задач. Есть, например, такая важная патриотическая задача, как защита ключевых школьных предметов – языка и литературы – от постоянных технократических попыток понизить их статус, урезать количественно. Последняя попытка предпринята только что: в недрах Департамента государственной политики и нормативно-правового регулирования в сфере образования подготовлен проект документа, согласно которому выпускное сочинение перестает быть обязательным предметом. То есть, называя вещи своими именами, читать русскую классику школьнику не нужно. Достаточно ознакомиться с краткими пересказами сюжетов. Между тем именно через преподавание родного языка и родной словесности самовоспроизводится основа национальной традиции, транслируется сгусток смыслов, питающих эту вот цивилизацию, выделяющих ее из ряда других – и в то же время адаптирующих к общемировым ценностям.
Объединиться для защиты родной словесности куда полезней и куда разумней, чем объединяться за или против Правого марша. Потому что любовь к русскому началу здоровей и ненависти крайне правых к инородцам, и ненависти крайне левых к этой ненависти. И если мы сумеем объединиться на такой почве, вопрос о том, что делать с Четвертым ноября, отпадет сам собой. Ничего не делать. Читать «Бориса Годунова» и «Юрия Милославского» – хорошие книжки про времена Смуты! – и думать над ними как следует.
Непрочитанный Солженицын
На неделе между 6 и 12 ноября. – Солженицын выпустил первый том своего прижизненного Полного собрания.
На этой неделе прошла пресс-конференция, во время которой публике показали ролик с обращением Солженицына к читателям, объявили о начале выхода тридцатитомного собрания сочинений русского классика и даже предъявили первые три тома. Ранняя проза и «Август Четырнадцатого». Тираж характерный. Три тысячи экземпляров. Издатели не могут позволить себе роскошь быть альтруистами и романтиками; они ориентируются на ближайший спрос. Потом, разумеется, будут допечатки; но стартовая отметка весьма и весьма характерна. И если применительно к малой прозе она не кажется ужасающей – в конце концов, «Один день Ивана Денисовича» и рассказы входят в школьную программу, переиздавались в последние годы множество раз, – то касательно «Августа» ставим жирный знак вопроса. Потому что подчеркнуто русский, на чей-то радикальный взгляд даже националистический писатель Солженицын своей эпопеей «Красное колесо» вводит нас, наше историческое мышление в европейские рамки, встраивает в мировую традицию. А продвинутый читатель воротит нос и говорит: несовременно, неглобально, узко.
Весь сопредельный мир твердо стоит на том, что XX век подорвался на двух мировых войнах. Вторая была масштабнее и страшнее, но первая метафизичнее и ужаснее, поскольку не просто убила «миллионы задешево», но разрушила все представления европейцев о добре и зле, о допустимом и невозможном, о религиозно оправданном и безбожном. Именно ее газовые атаки, ее вселенский охват потрясли сознание цивилизованного мира и открыли путь к последующим катастрофам. От Октябрьского переворота, который сгнобил русскую жизнь, до Второй мировой, которая смела все границы, отделявшие человека от зверя. Наше историческое образование, наша литературная традиция организованы таким образом, что мы почти все знаем про Вторую войну и почти ничего – про Первую. Нам понятно, какой удар по культуре и вере нанесли Освенцим и Дахау; мы прочли множество отличных романов о Великой Отечественной; мы с легкостию необыкновенной готовы вослед Ханне Арендт обсуждать бессмысленный вопрос, возможна ли поэзия после холокоста (возможна: «Стихи из романа» Пастернак написал после). Но понять, ощутить эффект землетрясения, произведенный Первой мировой, мы до сих пор не в состоянии.
Когда-то что-то про это писал Ремарк. Но кто же сейчас перечитывает Ремарка? Когда-то что-то мы слышали про добровольческий подвиг поэта Шарля Пеги. Но какой тираж у стихотворений Пеги? Когда-то что-то мы переписывали в свои тетради из неизданного Мандельштама. Но потом умные люди нам объяснили, что «Стихи о неизвестном солдате» в той же мере философский реквием, в какой публицистическая агитка, и мы успокоились. А тем, кто вообще ничего не переписывал и не слышал, и успокаиваться было необязательно. Потому что они и так не особенно нервничали. В их картине мира Первая мировая с самого начала была потеснена событиями Гражданской, глобальная причина – отдаленными следствиями, мировой катаклизм – внутренним его отголоском. Фильм Бондарчуков «Тихий Дон», воссозданный из небытия и только что показанный по Первому каналу, не так кошмарен, как про то пишут кинокритики, но и не слишком хорош; однако он мог быть совсем ужасным – и его все равно бы смотрели. Поскольку тема рифмуется с массовыми историческими представлениями: ключевые события XX столетия – это Гражданская, Великая Отечественная и главная геополитическая катастрофа века, распад СССР. Насчет Великой Отечественной спорить не приходится; но все остальное – проявление хронологической близорукости, к которой людей упорно готовили школа, советская литература, кино.
И вот появляется сочинение смешанного художественно-публицистического жанра, где все наконец-то ставится на свои законные исторические места. Вот – начало мирового процесса, момент зарождения смерча над бескрайней водной гладью. Вот расширяющаяся воронка, вот цунами. Вот внутреннее пространство России, почва, подточенная революционными червями и опустошенная безвольной властью. Вот самые обычные люди, от которых Бог, история и совесть требуют величия и подвига. Вот проблема индивидуальной человеческой воли и надличного Промысла, случая и закономерности… Первая мировая предстает истоком всех неисчислимых бед, но и всех немыслимых озарений, которые предстоят русскому человеку – и превратят его в непосредственного участника мировой истории. Подчеркиваю: не в песчинку, а в участника. Не в провинциального наблюдателя, а в центрового героя. А дальше, за горизонтом, там и революция, и Сталин, но также и Великая Отечественная…
Появиться-то оно появляется, но почему же все-таки три тысячи, а? Говорят, Солженицына читать трудно. Может быть, и трудно. Хотя уж точно, что не труднее, чем любого серьезного писателя XXI века. Между прочим, «Двести лет вместе», солженицынский двухтомник про совместную имперскую жизнь евреев и русских, написан ничуть не легче, нежели «Красное Колесо». То есть с нормальным для современной литературы языковым сдвигом, с обнажением приема, с привлечением внехудожественных пластов повествования, с огромным удельным весом документа. А спрос на двухтомник был, и колоссальный. Книга продавалась даже в аэропортах, где выставляют только самый ходовой товар. Значит, дело не в сложности. А в наличии и отсутствии интереса. К теме, к проблеме, к эпохе. Про евреев оно понятно; тема размята традицией, к ней массовый читатель приучен, как собачка Павлова к работе красной лампочки. Включили – слюнка течет. А про Первую мировую, про вселенскую катастрофу и русскую боль, это, как сейчас принято говорить, нам лениво.
Ну, лениво так лениво. Хотим остаться на смысловой обочине современности – позволим себе роскошь не понимать истинных исторических пропорций XX столетия. К сожалению, верно и обратное. Хотим довольствоваться привычным образом усеченного мира, редуцированной истории, значит, позволяем себе роскошь не понимать, что творится вокруг нас, здесь и сейчас. Какие узелки завязываются, какие колеса начинают вращение, какой смерч зарождается в мировом океане, на какой вызов нам предстоит отвечать.
Клиника
На неделе между 13 и 19 ноября. – Прошли выборы в непризнанной республике Абхазия; в республике проживает от 30 до 50 тысяч человек; в выборах приняло участие 100 тысяч. – Впервые в новейшей российской истории арестована группа чиновников Фонда обязательного медицинского страхования, отвечавших за бесплатные лекарства.
История, приключившаяся с Фондом обязательного медицинского страхования, характерна во всех отношениях.
Во-первых, результат был заранее известен всем участникам процесса. И тем, кто собирался красть, и тем, кто собирался бороться с ворами, и тем, кто выходил на улицы, протестуя против монетизации льгот, и тем, кто тихо сидел в кабинетах и думал, что делать и с первыми, и со вторыми, и с третьими. Когда вы размениваете льготы на деньги, но сохраняете сложную многоступенчатую систему распределения, в которой одни получают наличными, другие безналичными, третьи не знают, что выбирать между наличными и безналичными можно лишь раз в год и если ошибетесь, никто вам уже не поможет, – когда вы делаете это, то по определению загоняете ситуацию в бюрократический тупик, из которого попросту нету другого выхода, кроме как через тотальную коррупцию в тюрьму. Спрашивается, зачем было делать? Ответ: а мы пскопские, нам все равно, что работать, что не работать; не работать, оно даже лучше.
Во-вторых, заранее было известно и другое. Что в случае (точнее сказать, в момент) неизбежной неудачи эксперимента нужно будет найти стрелочника и предъявить его возмущенной публике. Причем искать и предъявлять будут представители той самой думской силы, которая прописала обществу недоброкачественную, недодуманную, сырую монетизацию. Например, видный борец за народную справедливость т. Хинштейн. Чтобы не тратить на предстоящий поиск лишнее время, не отвлекать товарищей по партии от основной работы по сбору компромата, провальное коррупционное дело следовало поручить человеку, шкурно заинтересованному в провале. То есть в госзаказе на бесплатные (читай: сверхдорогие) лекарства. Такой человек был найден; его даже не искали – он сам нашелся. Отец-основатель страховой медицины в России, поставщик лекарств и куратор посреднических компаний. Фамилия – Зурабов.
Третье. И самое интересное. Одна и та же государственная сила давала отмашку на выстраивание двусмысленной модели денежно-льготного дотирования лекарств и на запуск национального проекта «Здравоохранение». Чтобы многострадальному куратору проекта Д. А. Медведеву служба медом не казалась и на всякое его бюджетное действие тут же находилось мафиозное противодействие. Он зарплаты врачам пробует поднять, а Минздрав тут же предупреждает врачей: не выписывайте хорошие лекарства, выписывайте дорогие. Он очереди в поликлиниках пытается сократить, а Минздрав говорит больным: побегайте тут за новыми рецептами. Хорошая, правильная модель; в политике она называется система сдержек и противовесов, а в сказке Чуковского называлась Тянитолкай. Все мышцы напряжены, ноги приподнимаются, движения нет.
В-четвертых, кровососущим из Минздрава осознанно позволяют делиться с друзьями и товарищами, вызывая народное раздражение. Поскольку тем самым они это раздражение локализуют; как некие политические пиявки, отсасывают из электората дурную кровь, принимают эмоциональный удар на себя. А как только через год страну затрясет выборная лихорадка, неугодных министров-капиталистов можно будет и снять, и разжаловать, их ближайших сподвижников попросту посадить. Подействует на массовое сознание как спасительная сыворотка; рецепт выписан давно, осталось оплатить счет (из бюджета) и поставить треугольную печать.