Страшные фОшЫсты и жуткие жЫды Архангельский Александр

Подчеркиваю: речь сейчас не о том, хорош или плох президент. Не о том, что лучше для страны: его уход или его сохранение. У каждого есть право на позицию; политическое предпочтение – вне понятий святости и греха. Но речь не о том, сохранится ли президент. А о том, сохранимся ли мы – и сохраним ли какие-то высшие принципы. Соблюдем ли границы допустимого. Речь о невозможности разыгрывать церковную карту в ближайших политических целях. Потому что цели скоро сменятся, а церковь останется. И главное, она – не карта. Странно, что об этом приходится так долго говорить.

Культура: пространство свободы

На неделе между 26 ноября и 2 декабря. – Путин в Красноярске сказал, что думает о «Единой России»: много примазавшихся, структура бюрократическая, но лучше все равно ничего нет. – Малоизвестный предприниматель Олег Шварцман в интервью «Коммерсанту» с гордостью рассказал о «плане Сечина» по бархатной национализации среднего бизнеса под контролем силовиков. – В Москве тем временем проходила ярмарка интеллектуальной литературы.

Три года назад Путин произнес слова, способные сегодня стать паролем: прекратите истерику! Все, что мы видим вокруг, что слышим и уже почти обоняем, – истероидно; хочется спросить: если все так хорошо, то почему же все так плохо? Кажется, нас загоняют в какой-то странный кинотеатр повторного документального фильма: то процесс Промпартии покажут, то вождя народов, который говорит об усилении классовой борьбы по мере укрепления социализма, но все чаще, чаще, чаще крутят Лени Рифеншталь с ее «Триумфом воли». Эти старые картинки наложены на реалии сегодняшнего дня. Вы думали, нацизм уже исторически невозможен? А он вполне себе актуален – по крайней мере стилистически и пропагандистски. Вы считали, что игра с тоталитаризмом отыграна? Так нет же, послевоенные лозунги лихо рифмуются с началом XXI века…

Верховная истерика, охватившая широкие номенклатурные массы, как некий психический грипп, неизбежно заразила бы и нас, если бы вокруг не расцветало другое пространство. В которое не нужно уходить, потому что мы его не покидали. Это пространство культуры. Я имею в виду не филармонические концерты (хотя их – тоже). Не драматические театры как таковые. Не кино – в отдельности. Не книжные магазины – обособленно. Я имею в виду всю совокупную среду неполитического обитания. От публичных лекций до клубных споров. От чтения до общения. Мы это пространство, повторю, не покидали, но чувствовали: оно пока не восстановилось после периода самораспада. Несколько лет назад стало ясно: санация началась. Сегодня очевидно: процесс набрал обороты, включился на полную мощь.

В эти дни в Москве проходит очередная книжная ярмарка «Non/fiction». Народу – не протолкнуться. Молодежь – повсюду. Если целыми днями гулять по ярмарке и совершенно не смотреть телевизор, можно подумать, что мы живем в сверхсовременном обществе. Развитом, спокойном, уверенном в себе, устремленном в будущее, равным по статусу самым развитым странам. Если смотреть телевизор и не ходить по ярмарке, можно решить, что ты в консервной банке, в албанском доте, а вокруг враги, враги, враги; всюду рыщут иностранные спецслужбы, правозащитники шакалят по посольствам, а олигархи спят и видят, как бы поскорей сгубить великий русский народ; торжествуют образы отсталости, как будто мы в Нигерии, Замбии, на самый худой конец, в Венесуэле. Если же наблюдать и за тем, и за другим, за веселой и развитой жизнью умственной культуры – и за массовым российским телевизором, возникает опасное состояние раздвоенного сознания.

Что-то тут явная неправда. Либо мы свободные и состоявшиеся, либо мы рабы своих страхов. Либо мы преодолели комплексы провинциальной неполноценности и говорим с мировой культурой на равных, либо мы сползаем на обочину мира, на коленях молим батюшку-царя и готовы отстреливаться до последнего патрона. Если патроны эти подвезут.

Есть опасная точка зрения: культура расцветает лишь тогда, когда сгущается атмосфера эпохи; как только становится невыносимо жить в истории, люди возвращаются к культуре, воспринимая ее в качестве суррогата и замены ужасающей действительности. Это роковая ошибка, подмена тезиса. Обновленная культура и новая политика начинают свой параллельный путь в одной точке, точке кризиса. Экономического, духовного. После революции 1917 года. После развала СССР. Они набирают силы, накапливают мощь, говоря экономически, копят ресурсы. И накапливают их – практически одновременно. В тот самый момент, когда национальная культура встает на ноги, начинает дышать полной грудью, государство тоже чувствует в себе силы, возможности и желание подмять страну, а порою и мир. И тут происходит наложение двух логик: логики роста и логики выживания. Людям неуютно в государстве, и они думают, что прячутся в культуру. А на самом деле она просто доросла до них, они – до нее.

Дальше следует развилка. Либо государство, следуя инстинкту самосохранения, немного отступает и под воздействием внешних обстоятельств начинает сдерживать себя, либо оно старается все подмять – и подминает вместе с перспективой. После чего неизбежен новый кризис и новый путь навстречу новой развилке.

Так вот, что касается России образца 2007 года. Очень важно понимать: мы никуда сейчас не прячемся от жизни. Культура для нас – не замена истории, не боковое ответвление жизни, не анклав и не пещера вроде пермского укрывища, куда недавно спрятались сектанты, ожидающие близкого конца света. Культура – это закономерная часть исторического процесса и, если хотите, один из ее ключевых центров. Да, она слишком хрупка, чтобы ее нельзя было раздавить чекистским сапогом; она слишком зависима от условий обитания, чтобы государство не могло при желании ей помешать развиваться. Но смысловые решения принимаются – здесь. Будущее определяется – здесь. И прошлое сохраняется именно в ее пределах. И культурное пространство обладает способностью постепенно разрастаться и восстанавливать силы, даже после того как его, казалось бы, вытоптали до основания.

То, что мы наблюдаем сегодня, и есть медленное самовосстановление культуры. Понимаемой не как набор разрозненных искусств, а как средоточие осмысленной жизни. Самовосстанавливается и российское общество; из мозаичного состояния оно переходит в мягкую объединительную стадию. Вопрос в одном: рухнет ли наше истероидное государство под собственной тяжестью при полной атрофии мышц, либо, на что надежд все меньше, начнет внутренние преобразования, поучится у русской культуры и российского общества искусству собственного переобустройства.

Ярмарка интеллектуальной литературы открылась 28 ноября, закроется вечером 2 декабря. Так что лозунг дня: вплоть до 2 декабря – все на выборы хорошей книги. После которых, утром 3-го, никто не заподозрит нас в фальсификации.

Бяка-закаляка

На неделе между 3 и 9 декабря. – В стране состоялись выборы в Думу. Прошли четыре партии; «Единая Россия» получила 67 с лишним процентов голосов – меньше, чем получил Путин лично на вторых президентских выборах.

После объявления результатов думских выборов гарант Конституции прилюдно выдохнул с облегчением: теперь-то он уверен, что никакие потрясения России не грозят, народ не поддержит внешний слом системы. В подтексте читалось: ну вот, могу и уходить.

Но система, окружающая гаранта, почему-то успокаиваться не спешит; ощущение катастрофизма остается. Оно сформировалось не сегодня; не сегодня, видимо, и разрешится. По мере приближения 2 декабря, как по мере приближения судного дня, в верхах нарастала паника. Чем яснее становилось, что партия власти получит в Думе абсолютное большинство, а проигрывающая оппозиция не сможет вывести людей на улицы, чтобы оспорить грязноватый результат, тем очевидней было: всюду липкий страх. Страх – чего? Страх – перед кем? Перед коварным Западом, который спит и видит, как бы свергнуть путинский режим? Перед затаившимися олигархами, которые плетут коварный заговор, чтобы лишить нас самого святого? Но ведь о наших правителях можно сказать что угодно, кроме того, что они дураки. Они – совсем не дураки. Лучше нас знают, что беглые олигархи рады бы посчитаться, да ручки коротки.

Чем же был порожден этот нарастающий испуг в преддверии неизбежной победы?

Возможно, тем, что был растрачен последний запас политических сил, вскрыт стабфонд легитимности, началась электоральная инфляция. Путин, спасая тонущую партию, закачал в нее свою популярность – и второй раз прием уже не сработает. А жизнь в 2007-м не закончится. И, по секрету скажем, в 2008-м – тоже. Мама, мама, что мы будем делать, когда придут морозы-холода? Так хочется стабильности, уверенности в завтрашнем дне… И как же можно отпустить Путина в самостоятельное плавание, если никаких гарантий спокойного существования он на самом деле не оставил? Если нет самодостаточных государственных институций, а есть один-единственный институт по имени В. В. Путин?

Или паника подпитывалась предчувствием того, что будущая победа более чем условна? Так оно и вышло. Победил Путин, а «Единая Россия» – проиграла. При условии жестокого административного диктата, при невероятных преференциях на местах, она смикшировала путинский результат; за него лично на последних выборах проголосовало на 7 миллионов граждан больше, чем за него безлично – в качестве бренда «Единой России». Прикормленные волхвы могут сколько угодно лукавить, объясняя, что голоса мироновцев надо обязательно прибавить к грызловским, и тогда получится искомое путинское число. Мы-то понимаем, что сено нельзя приплюсовать к корове.

Или просто повторилась вечная история Чуковского? Девочка рисует бяку-закаляку, сама начинает верить в ее реальность, приходит в ужас и пускается в слезы? Но тогда дело вовсе плохо; оппоненты режима смотрят на него куда оптимистичнее, чем режим на себя самого. Оппоненты закладываются на долгое существование в замороженном обществе, под неформальной властью каудильо, и если надеются на реванш, то в очень отдаленной перспективе. Когда, возможно, и в них нужда уже отпадет: придут другие времена, взойдут другие имена. А надежный режим всерьез готовится к скоропостижной разморозке, не зная, кто и когда нажмет на роковую кнопку «Выкл.».

Вообще говоря, это сеанс коллективного саморазоблачения. Подсознательные страхи вылезают наружу, если вытесненная совесть пребывает в неизлечимом разладе с собой; если система психической самонастройки расшатана постоянной необходимостью врать, красть, мстить, отжимать и завинчивать гайки. Особенно если резьба уже свинчена, а гаек почему-то не хватает: кто-то погрел на гайках руки. Причем – из своих, чужие не были допущены. Тогда начинает мерещиться ужас: призраки несуществующих угроз самозарождаются в воспаленном сознании и проецируются в окружающее пространство. Так страдающие белой горячкой начинают крушить все вокруг, чтобы избавить себя от внешней опасности, а опасность между тем подстерегает их изнутри.

В политике, как в медицине, враждебные воздействия извне не так страшны, как загнанные комплексы. Внешние воздействия расшатывают временную систему и формируют другую, в размен. Не всегда лучшую, но, по крайней мере, не позволяющую государственному телу рухнуть. Когда же риск внешних воздействий сведен к нулю, внутренние комплексы обретают двойную силу. И радостно подтачивают тело. Не позволяя обществу подготовиться к системному кризису. Не допуская создания запасных плацдармов. Стоит одинокое дерево в открытом поле, на котором выкорчевано все; стоит, становится трухлявым; попадает молния, и тут же приходит конец: обуглившаяся головешка посреди торжествующей и беззащитной пустоты.

Постоянная борьба – естественное сопровождение истории. Пока борьба происходит в конкурентном политическом мире, густонаселенном, противоречивом, вероятность полного самоуничтожения страны низка. Когда же этот мир превращен в пустыню, очищенную от микробов – и от жизни, то борьба перемещается в саму систему. Что мы, собственно, и наблюдаем.

То вдруг запахнет гарью; Черкесова вытащат за вихор из-под чекистского ковра, устроят нагоняй, чтобы не жег понапрасну спички в опасном месте, – и тут же повысят в звании, назначат главой Государственного антинаркотического комитета: не обижайся, парень, мы шутя. А генерал Бульбов – сидит.

То вдруг полыхнет в деньгохранилище; силовики начнут сжимать огневое кольцо вокруг министра финансов Кудрина. А замминистра Сторчак – сидит.

То Шварцкопф расскажет «Коммерсанту», как рейдерски захватывает бизнесы под господина Сечина; и ясно, что юноше пообещали хороший заказ, если он поможет кудринскому клану отомстить. А потом оставляют и без бывших покровителей, и без обещанного заказа. То Генпрокуратура отменит постановление Следкома о несчастном Сторчаке, то Следственный комитет отменит решение прокуратуры… Война всех против всех. На фоне торжества административной демократии.

Одно хорошо – городу и миру показали: нет прямой и гарантированной связи между личной свободой и налаженным бытом, между независимостью и обеспеченностью; утешаться мыслью о всесильных законах вольного рынка, который сам собою обеспечит нам реальную демократию, больше не приходится. Ничто не делается само собой. И раз в четыре года тоже не делается. Надо работать. Изо дня в день. Над страной, над ее настоящим. В противном случае будущее покажет нам ту самую «государственную дулю», которую, по счастливой оговорке Юрия Лужкова, сформирует «Единая Россия».

Лужков, конечно же, поправился. Сказал: да нет же, Государственную думу! Но осадок остался.

Каудильо ВВП

На неделе между 10 и 16 декабря. – Путин назвал Медведева. Медведев назвал Путина.

У чекистов собственная гордость и собственное понимание общей цели. Политика для них – не вольная игра общественных страстей, а холодно спланированная спецоперация; где-то в тайных бумагах уже четко прописан финал, определены этапы, посчитаны средства. Но чтобы враг не догадался, не смог предупредить удар, нужна дозированная информация, она же информационное прикрытие, система ложных ходов, обманок, лисьих уловок: бежим налево, хвостиком машем направо.

Так была организована думская кампания, так будет строиться президентская. По дороге ко второму декабря как следует пугнули сопредельный мир. Нагнали страху на родимых либералов. Помахали в воздухе красным флагом с черными разводами, намекнули на свастику. После этого предъявили симпатичного Медведева, и публика вздохнула облегченно: кажется, сажать не будут. Вопрос о том, как нам быть с демократией, что делать с существующей Системой, не возник; меньшинство запугивали с таким превышением необходимой обороны, так сжимали в мертвой хватке, что любое отступление, хотя бы на полшага, любое понижение давления, хоть на пол-атмосферы, вызывало чувство благодарности и успокоения. Преемнику на следующий же день пришлось прогнуться и гарантировать Системе: он ни на что всерьез не претендует, принимает правила игры, предложит Путину стать премьером и готов рассчитаться на первый-второй. То есть быть младшим и вторым при старшем – и первом. Но даже это не сломало впечатления; лучше уж такая неустойчивая, переходная система, чем тоталитарный монолит.

В полной мере разделяя общие пристрастия умеренных либералов, ничего не имея против преемника лично и даже сочувствуя ему, все же не могу не спросить: а это будет переход откуда – и куда? Из эпохи монолита в эпоху постепенного высвобождения? Или никуда из ниоткуда? Тогда это не переход, а снова бесконечное балансирование над полной бессмыслицей чекистской политики, неважно, мягкая она или жесткая. Если мы готовы медленно, без потрясений двигаться вперед, к ответственной свободе граждан, то – давайте. В потрясениях никто не заинтересован, ни мы, ни вы. Да, на этом неспешном пути нас ждут испытания и противоречия; нам будут ставить подножки; нам придется падать; но мы научимся вставать, отряхиваться и возобновлять движение. Если же это будет еще одна дымовая завеса для пролонгации самодостаточного чекизма, то увольте. Не потому, что спецслужбы плохи сами по себе. А потому, что они сами по себе не бывают. Не их это дело, политика. Не их это тема – мера нашей свободы. Их тема – мера нашей безопасности. Как мы ее понимаем. А не как им заблагорассудится.

За те семь лет, что погоновожатые находятся у власти, процесс размывания общественных смыслов достиг катастрофического масштаба. Игра в бесконечные бирюльки ради удержания власти как таковой, в подмены, замены, подставы и шлейфы уже привела к тому, что страна расфокусирована и держится на внешних ненадежных скрепах. Но и внутренние скрепы не скрепляют; Система, железно подмявшая под себя почти все дееспособные структуры, все инструменты влияния, от телевидения до кино, ничего не в состоянии предложить самой себе – в качестве лекарства от самораспада. Самая жесткая, самая беззастенчивая выборная кампания за всю новейшую историю России, с контролем за подчиненными, с отзвонами начальству о голосовании, с людьми в штатском, накручивавшими счетчики, не дала желаемого результата. Путин обреченно отдал «Единой России» свой главный политический капитал, безусловную личную популярность; помогло, да не слишком – и больше не сработает. У Системы теперь только два реальных пути. Либо медленный демонтаж, без угрозы самообрушения, либо свинчивание металлическими швилерами, прободение и умерщвление всего живого. Она сама, изнутри себя самой, принять решение не готова; ей все мстится, что можно обогнуть и переждать, что не нужно самоопределяться, не требуется заново искать смыслы существования России в истории; достаточно прикрыться масками, спрятаться за спины Преемника и Контролера; авось и проскочим.

Не проскочим. Все разговоры о том, что Путин станет каудильо и подобно Франко из временных премьеров перейдет в пожизненные вожди, упираются в простое возражение. Не о том, что время нацлидов прошло, что это загробные тени исчезнувших политических предков, полная двусмысленность. В конце концов, никто не доказал, что прошлое не возвращается, а чужое не может стать своим. Проблема в другом. Полумистический статус каудильо (в гораздо большей степени, чем статус фюрера или вождя) должен быть обоснован не ближайшей, краткосрочной целью удержания стабильности; не откровенным ужасом при мысли, что институты рухнут, если каудильо уйдет из власти, поскольку государство не создано, а общество подавлено. Этот статус должен быть обоснован ценностно; каудильо остается навсегда не потому, что без него посыпется Система, а потому, что он олицетворяет собою цель национального движения, связан с массовой верой в избранность народа, в историческое предназначение нации. А какими такими ценностями, какой картиной мира, каким представлением общества о самом себе, о смысле своего земного существования и сущности небесного предназначения мы готовимся обосновать избрание вождя?

Перед преемником стоит сложнейшая задача. Проявить слабость, чтобы Система не смяла. Проявить силу, чтобы Система не обвалилась, а сама себя неспешно развинтила, и страна собрала бы ее – заново, в другом порядке, в другом соотношении, соподчинении частей. Спецслужбы внизу, где им положено быть – и где они справляются с поставленной задачей, за что страна им благодарна, уважает, чтит. Политика в сердцевине, потому что она важнейший инструмент демократической перенастройки жизни. Культура, образование – вровень с экономикой. Потому что от них зависит будущее. Хватит сил на это? Войдет в историю. Не хватит? Все мы из истории выйдем. Никому, ни одной стране не дана охранная грамота исторического существования; либо каждый день мы трудимся над собой, либо кто-то измывается над нами.

Версия «Time»

На неделе между 17 и 23 декабря. – Путин назван человеком года.

Накануне Съезда Победителей, назвавшего Медведева преемником, а Путина – при нем – премьером, журналисты «Time» объявили русского царя человеком года. Да, сказали они, его не назовешь хорошим парнем, он не уважает свободу прессы, не допускает производства инакомыслия в промышленных масштабах, только в диетических дозах, но зато обеспечил стабильность, а это то, что русским надо.

Само по себе решение – что обсуждать? Решили себе и решили. По целому ряду критериев Путин и вправду главный человек уходящего года. Пока Буш увязал в Ираке, мучался с Ираном и остужал перегретые рынки, Саркози воевал с железнодорожниками и разводился с любимой стервой, Гордон Браун расхлебывал овсяную кашку, заваренную Тони Блэром, а Мушарраф то вводил чрезвычайное положение, то отменял его, – Путин ерундой не занимался. Он отдавал приказы по церквям: объединяйтесь; и они объединялись, забыв о взаимных проклятиях и подозрениях в сотрудничестве с КГБ. Он лично выдавал ярлыки на княжение партиям: ты будешь править, ты – подгавкивать, а ты ступай отсюда, не нужна. Он одиноко возвышался над страной, и страна влюблено трепетала. А может быть, смотрела в другую сторону; во всяком случае, не плакала.

Так запутать боярские кланы, так загипнотизировать электорат, так удивить наблюдателей очередной конфигурацией по принципу народной сказки – «старший прячется за младшего, а с младшего и спроса нет» – и выстроить над пропастью во лжи роскошный замок из видений и иллюзий никто бы не смог. Ни один реальный претендент на звание человека года – 2007. Разве что Джоан Роулинг, чей повзрослевший Гарри Поттер все больше походит на Путина, грустного победителя злых волшебников и разрушителя инородных чар. Но даже она проиграла. Куда ее фантазиям тягаться с образным мышлением ВВП.

Так что обсуждаем не решение как таковое, обсуждаем мотивы его принятия. Вновь и вновь, как на заевшей пластинке (интересно, что в пространстве цифрового мира будет аналогом царапаной пластинки? цифра ведь аналога не признает) или во время буддийской мантры, повторяется сквозной мотив: россииненужнасвобода, россииненужнасвобода, россииненужнасвобода. Ненужнаненужнаненужна!!!

И ничто не сможет их вышибить седла, ничто не вынудит отказаться от доктрины Кондолизы Райс/ Владислава Суркова, которые едины во взаимной нелюбви и во взаимном недоверии к возможностям самодостаточной, саморазвивающейся России. Только царская палка, только хомут и шоры могут удержать сто сорок миллионов дикарей в настоящей узде, избавить сопредельные страны от вечной угрозы, даровать европейцам мир и безопасность. Те самые мир и безопасность, которые, как сказано в Писании, станут предвестьем Антихриста и лозунгом последних времен. Все побоку. Даже то, что нынешний лауреат, Vladimir Vladimirovitch Putin, в благодарственном интервью воздает хвалу Горбачеву и Ельцину за то, что решились сломать изжившую себя авторитарную систему («сам бы я так не смог»), а Ельцину еще особо – за то, что дал стране свободу. Для западных журналистов это дань ритуалу: русский лидер обращается к англоязычной аудитории, должен произнести что-нибудь демократическое. Поставить вешку.

Между тем они – сознавая это или нет – загоняют героя в очевидную смысловую ловушку. Он дает интервью по-английски, по-русски оно не выходит, а лишь пересказано всеми и повсюду; при этом о «господине Каспарове» отзывается презрительно: когда того задержали в аэропорту, он обращался к журналистам по-английски[14]. О чем это говорит? О том, что «господин Каспаров» не интересуется общественным мнением на родине, он апеллирует к Западу, а значит, служит не родной стране, а чужим правительствам.

Можно я обойду эту двусмысленную ситуацию молчанием? А скажу о другом? В ловушку «таймовцы» загнали и самих себя. Они формулируют: Путин стал человеком года по версии журнала «Time». Имеется в виду – всего лишь с нашей точки зрения. Но в нашем стабильном, подотчетном, безвольном, неуютном мире слова подчиняются общему правилу и послушно меняют оттенки смыслов. Как хамелеоны. В нормальной языковой ситуации слово «версия» звучит нейтрально, почти как «мнение»; есть версия – значит, имеется мнение. Одно из многих. Не претендующее ни на что. Когда же политика выворачивает слова наизнанку и слова покорно, как народ, порождающий их, выворачиваются в нужную сторону, происходят вещи удивительные. «Есть мнение», – произносит товарищ Сталин. И все понимают: вердикт. Между прочим, товарищ Сталин тоже дважды становился человеком года по версии «Time». И эта версия была единственно возможной, истинной и безусловной. Как мнение, которое – есть.

Так вот, в контексте возлюбленной российской несвободы, обеспеченной надежными чекистами, слово «версия» значит «разработка». Легенда, которой прикрывают правду, маска, под которой скрывают лицо. На маску надета еще одна маска, легендой прикрыта легенда, и еще, и еще раз, чтобы никто и никогда не вспомнил, как же там оно, на самом деле. И если бы все это касалось одного-единственного персонажа, бог бы с ним; в конце концов, видали мы персонажей и похуже, а степень отмороженности силовиков и степень реальной угрозы тандему Медведева–Путина такова, что этот тандем, вполне возможно, нам придется поддерживать, чем дальше, тем яснее сознавая, что связка, среди прочего, понадобилась им, чтобы не имело смысла убирать – каждого – по отдельности. Что бы ни стряслось, власть останется за ними; значит, выстроена дополнительная линия защиты. Но есть вещи поважнее отдельных судеб. Истина, прошу прощения за неприличное слово. Родина: опять же приношу свои искренние извинения, плохо воспитан. Общественная мораль, которая, как верно замечает президент в своем победительном интервью журналу «Time», имеет религиозную природу и вероучительное происхождение. Политика шлейфов, легенд и версий, может статься, позволяет балансировать на краю, но разрушает веру в ценности, которые выше, чем деньги и благополучие. Наносит ущерб стране. Ее будущему. Ее настоящему.

Кстати (хотя, конечно же, очень некстати), на этой неделе сошлись два крайне неприятных факта. Журналистка другого «Time», не того, западного, который продвигает версии, а московского «The New Times», г-жа Морарь, была не допущена на российскую территорию и отправлена домой, в Молдавию. Чтобы не писала о роли денег в мистических прозрениях кремлевских царелюбцев. А Манана Асламазян, которой вроде бы давались монаршие гарантии безопасности, должна быть объявлена в международный розыск. Дело не в том, какие журналисты Морарь и Асламазян. Неважно, кто и как относится к их конкретным работам. Важно, что они мешают легендарному мироощущению. На их примере вновь показывают остальным: версии давайте, версии. Не надо пытаться промыть информацию, даже альтернативных легенд – не надо. Одну, пжалста. Какую – скажем. Такая вот политическая морарь.

В этой ситуации остается одно. Тихо и упрямо повторять, не перекрикивая общий гул, но заставляя утихнуть сторонние звуки, пока страна и мир не расслышат:

России нужна свобода.

России нужна свобода.

России нужна свобода.

России нужна свобода.

России нужна свобода.

И – по новому кругу.

Примечание. Текст просуществовал в официальном пространстве около получаса; затем его пришлось переместить в ЖЖ, на блог arkhangelsky.

Преждевременное смыслоизвержение

На неделе между 24 и 30 декабря. – Год завершается; каркас идеологии предъявлен.

И все-таки это случилось. Единственно верный учебник новейшей российской истории, под редакцией товарища Филиппова вчера получил разрешительный гриф и будет обкатан в нескольких регионах. После чего, сомнений никаких, получит гриф рекомендательный. Чтобы через год-другой отправить в политическую тень все остальные школьные учебники русской истории XX века. Которые все же останутся. Но главным образом – для виду, для прикрытия, на обочине учебной практики. Потому что предлагают разные трактовки, умеренно демократические, неумеренно консервативные, а то и вовсе равняются на обезличенную фактологию, но объединяются одним. Тем, что не дают истолкования событий изнутри сознания вождей. Не рассказывают нам о том, как видят историю (и себя в истории) они.

Сама датировка «Новейшей российской истории» символична, идеологична и отмечена пропагандистской четкостью. 1945—2007. Единственная безусловная, всеобщая дата советской истории, одинаково святая для православного и мусульманина, иудея и буддиста, красного и белого, коричневого и никакого. И – финальная, пиковая дата второго срока. На которую ложится купольный отблеск великой общенациональной Победы.

Подготовка к этому торжеству началась давно, и первый выстрел произвел не Путин, а Касьянов. Который тогда вовсе не предполагал, что станет либеральным оппозиционером, а собирался быть вменяемым чиновником, который верой-правдой служит новой власти. Касьянову на стол услужливой рукой подсунули цитатник из учебников истории; про кого там только не было, в цитатах! Про великого и ужасного Примакова. Про смешного и тоже великого Черномырдина. Даже про киндерсюрприза Киреенко – было. А про Касьянова – ноль информации. Михаил Михайлович наживку заглотил, устроил публичный разнос нерадивым педагогам: как же так! какой истории мы учим наших деток! И вообще, не слишком ли много разных учебников, за которыми не уследишь? Может быть, пора произвести усушку и утряску? И сократить официальный перечень рекомендованных учебников до трех обозримых комплектов?

Три комплекта, три комплекта, три комплекта! – радостно вскричали все швамбраны. Три комплекта – разве это плохо? И подконтрольно, и рыночно, и удобно: переходя из школы в школу, тем более переезжая из региона в регион, дети не будут теряться, смущаясь разнородностью программ. Но было ясно: это только первый шаг, и доброхотные защитники решения обдернутся, дама их будет бита. Тогда в «Известиях» я написал, что кем-то поставлена цель: расчистить площадку для учебной пирамиды, чтобы у подножия ее имелись варианты разночтений, но вершина выделялась бы однозначно. Причем идеология здесь будет неотделима от бизнеса: тот, кто станет единственно правильным, получит все тиражные привилегии – вместе со своим издателем и покровителем.

Поначалу показалось, что прогноз ошибочен. О трех комплектах как-то быстро позабыли, просто резко усложнили процедуру грифования. Но это было не отменой, это было всего лишь отсрочкой. Инициаторы, запланировавшие переход на единый отцентрованный учебник, не спешили; они умны, у них стальные нервы. Обождали немного и повторили удачный ход. Спустя три года, по четко отработанной на премьер-министре схеме, на стол верховному правителю был положен листочек с очередной цитатой. Били жестко, по больному месту: учебник для 10 класса под редакцией учителя Долуцкого предлагал учащимся вопросы про Чечню, сочувственные выдержки из пацифизмов Явлинского и предлагал определиться: с кем вы, будущие граждане России? Реакция была предсказуема: монарший гнев. За гневом последовал вердикт образовательного министерства: товарищ Долуцкий, отдай разрешительный гриф! Не отдам, капризничал Долуцкий. Тогда мы сами заберем. И забрали.

После чего педагогической общественности стало ясно: школьная история больше не будет учебной наукой с повышенным содержанием идеологии, каковой она является по определению. А будет исключительно орудием формовки, пропагандой истинного восприятия. И контуры, границы этой схемы можно было предсказать заранее. Потому что правильный учебник станет прямой, аккуратной проекцией консенсусного мнения начальства. Сегодняшний правящий класс в массе своей убежден, что никакого тоталитаризма вообще не бывает, что бы там ни написала Ханна Арендт. А бывает конкретный фашизм – и конкретный опыт построения великой советской державы, распад которой – главная геополитическая катастрофа XX века. Да, были отступления от правил, да, Сталин далеко не во всем был прав, но сравнивать его жестокость с фюрерской – неверно; он строил, а не разрушал; упрекать за соучастие в предвоенном переделе мира – грех смертельный, поскольку пакт Молотова–Риббентропа был всего лишь техническим следствием Мюнхенского сговора и т. д. Что же до 1990-х, то это труднейшее время было не расплатой за грехи страны под руководством террористической организации НКВД и ее мирной фракции, ВКП(б) и началом мучительных преобразований, плодами которых мы сполна воспользовались в последние семь с половиной лет. Нет, это было смутное время, скрытая форма иностранной интервенции, которой противостоять смогли немногие, органы безопасности – прежде всего. (Читай статью Черкесова.) А нулевые годы стали временем постепенного торжества суверенной демократии.

Вот такой учебник нам и нужен.

Выход его сопровождался грамотной операцией «прикрытие». Она же дымовая завеса. Летом все, захлебываясь, обсуждали желтое пособие для учителей, которое (вопреки формальной логике) вышло в массовый тираж гораздо раньше, чем пособляемый учебник. Либералы, включая автора этой книги, попались на удочку; раздался шум и гам, все сосредоточились на «сталинской» главе, откровенно провокационной. Слегка прошлись по «суверенной демократии». И – выпустили пар, позволили организаторам сослаться на поправки: вчера министр Фурсенко ехидно замечал: критики учебника его не читали; главы про хорошего Сталина тут нет, а суверенная демократия слегка поджата. В сравнении с пособием. Вот и хорошо, вот и славно. О чем шуметь? К чему возмущаться?

А ведь проблема не только в том, что оценки сомнительны. Проблема в том, во-первых, что в области идеологической торжествует минус-конкуренция. Готовясь жить в свободном мире, мы своих детей вгоняем в однозначный ступор, ранжируем сознание, кроим его по готовому лекалу. И во-вторых, проблема в том, что современность вообще не подлежит изучению в школе – в качестве завершенной истории. Мы внутри процесса, зависим от хода вещей, ход вещей зависит от нас, а история начинается там, где завершается наша возможность вмешаться в текущее время. Мы ничего не можем поправить в решении Ельцина передать бразды правления молодому назначенцу Путину. А в судьбе Путина и в своей судьбе – потенциально можем. Значит, 31 декабря 1999 года и есть в самом прямом смысле финальная точка, рубеж, который отделяет совершившуюся историю от совершающейся жизни. Школьный учебник должен подробно рассказать об этом эпизоде, а дальше – лишь беглый перечень событий, без оценок и без комментариев, ни за, ни против, никаких итогов. Только будущее определит, как следует оценивать Беслан и арест Ходорковского, что есть суверенная демократия: победительная идеология, о которой обязательно нужно писать главу, или политическое недоразумение, обросшее подробностями; я сейчас не иронизирую. Если же это правило нарушено, происходит преждевременное смыслоизвержение; результат нехорош.

Учебник не может быть единственно верным. Он не может подминать историю под сиюминутные нужды. В этом – главная проблема. В этом – беда. А не только в идеях Филиппова. Если бы единственно верный учебник был написан не им, а тем же Долуцким, он лучше бы от этого не стал. В данном случае дело не в авторах; в данном случае дело – в подходах.

Примечание. Один из читателей ЖЖ (ник Reply Link) прислал мне интересную ссылку на слова одного из соавторов учебника, теоретика суверенной демократии Данилина, известного пользователям ЖЖ под ником leteha: «Ну что же, раз пошла такая пьянка… Я действительно написал шестую главу для „Новейшей истории России 1945—2006 гг. Книга для учителя“… На мой взгляд, написана хорошо и качественно. Вы сколько угодно можете поливать меня грязью, а также исходить желчью, но учить детей вы будете по тем книгам, которые вам дадут, и так, как нужно России. Те же благоглупости, которые есть в ваших куцых головешках с козлиными бороденками, из вас либо выветрятся, либо вы сами выветритесь из преподавания. Позволить, чтобы историю России преподавал русофоб, говнюк или попросту аморальный тип, нельзя. Так что от скверны надо очищаться. А если не получается, то очищать насильно».

Ответ, по-моему, саморазоблачительный. Советские предшественники Филиппова–Данилина так откровенно своих заказчиков не сдавали, виляли: мы за научную истину… мы за правду истории. А здесь – откровенно. Что дадим, то и съедите. Неужели и вправду – съедим?..

2008

Новогодние гадания

Неделя между 30 декабря и 6 января прошла в сущей праздности. Оставалось только гадать: что же случится, когда история выйдет из спячки?

Конечно же, рано. Надо подождать Крещения. А все равно любопытно. Какие трамплины, какие ухабы заготовил нам предстоящий год. В каких сетях запутаемся, по каким тропинкам уйдем от погони, чем сердце успокоится. Но гадать бесполезно: случайностей не просчитаешь; поступим по-другому. Пожелаем сами себе – чего бы мы хотели от этого года. После чего наложим полученный образ своей социальной мечты на естественный исторический фон: что нам сулят реальные расклады с предпосылками; разница потенциалов скажет о многом. Кроме того, что будет на самом деле: Провидение, как нас учили, не арифметика.

Итак, начнем, пожалуй.

Иллюзии давно уже исчезли; существующий режим не будет развивать страну по современным открытым моделям, хотя и втаскивать ее в полномасштабный тоталитаризм не намерен. Он исходит из того, что Россия не предназначена для демократии, а более всего предрасположена к бюрократическому силовому управлению. С повышенной ролью спецслужб и подконтрольных финансовых кланов, ослабленной ролью суда и самостоятельного общества, прямым подчинением регионов Москве, врастанием государства в частные корпорации, попытками использовать церковь для оправдания внутренней политики, решительно нецерковной, и механизмами ручного управления государством.

При этом спецслужбы тоже не чувствуют себя до конца раскрепощенными; им не дают развернуться во всю организационную мощь. На всякий НАК[15] имеется ГАК[16], на Следственный комитет найдется Генпрокуратура – и наоборот. Жесточайшим образом разгромлены экономически состоятельные оппоненты; причем посажены и выдавлены за границу не только лидеры и полувожди, но и люди, просто попавшие под колеса истории, обычные сотрудники, помощники, клиенты; бизнесу показана кузькина мать. Но при этом заложники, сидящие в тюрьме, теперь имеются и у каждого из правящих кланов: сидят и чекисты, которые пасли «Три кита», и генерал Бульбов, следивший за чекистами, и замминистра финансов Сторчак. Регионы, во главе которых стоят неизбранные назначенцы, управляются гораздо хуже, чем регионы, в которых переназначены губернаторы, успевшие когда-то победить на выборах; достигло пика социальное напряжение в некоторых городах и краях, например в благословенном Сочи – из-за отбираемой земли.

До сих пор ситуация напоминала Южную Корею времен военной диктатуры – экономический подъем на фоне политического угасания, образование чоболов, то есть вросших в государство крупных частных компаний; в последний год она напоминает Южную Корею накануне студенческих бунтов. Но без бунтующих студентов и без дееспособной оппозиции. Это нужно ясно сознавать: нынешняя оппозиция – несостоятельна. Она, конечно же, искусственно маргинализована, превращена в художественную самодеятельность; и все-таки дело не только во власти. Оппозиция либо слишком устала сама от себя; так долго работать на самовоспроизводство лидеров, на несменеяемость вождей ни один Кремль себе не позволяет; либо она преждевременна, чересчур петушится, исходит юношеским задором площадного бунта, хотя на площади никто не собирается. А если соберутся, то совсем не те. И не затем.

При таком раскладе пожелать себе хотелось бы добровольного демонтажа системы. Верхушечного. Слишком медленного. Но неуклонного. Постепенного нарастания общественных свобод. Восстановления российского суда в его небасманных правах. Перемены медийных правил. Роста местного самоуправления. А после долгой, долгой подготовки – роспуска и пересоздания милиции, которую уже излечить невозможно. С другими людьми и задачами.

Этот процесс может быть только верхушечным. Цивилизованных сил, способных запустить его снизу, сегодня мы не имеем. Зато имеем людей внутри системы, способных цинично взвесить шансы за и против, понять, что в нынешнем виде существующей системе уже не удержаться. Она рухнет. Не под давлением врагов (враги обессилены), а под собственной неконструктивной тяжестью. В условиях последовательного измельчания опор. В последние три-четыре года изо всех щелей полезли ничевоки, ничтожества разместились на всех управленческих уровнях; вполне дееспособным – по штатному составу – правительством руководит символ нашего мельчающего времени, т. Зубков. Этого и в страшном сне себе нельзя было представить; со времен Николая Александровича Тихонова таких полустертых фигур в премьерском кресле мы не видали. Хотя Касьянов был помельче Черномырдина, а Фрадков заметно уступал Касьянову.

Вот на это бы и заложиться. На инстинкт самосохранения власти. Заложиться не потому, что испытываем к нынешней власти симпатию. А потому, что ее слишком быстрый, слишком безудержный крах самым болезненным образом заденет и нас. Если ей суждено не демонтироваться, а обвалиться, обвал придется на нас. А на кого же еще?

Другое дело – спокойный взгляд на реальность. А она такова, что вместо старой неустойчивой системы власть затеяла строительство новой, еще более зыбкой. Преемник – кто бы им ни стал – политически должен быть обесточен. Чтобы не соблазнился желанием выйти из-под контроля. Для этого имеется конституционное большинство в Государственной думе; оно присмотрит. Но кто сказал, что большинство само не может заразиться манией величия, не вообразит, что все ему позволено? На этот случай имеется премьер. Который лично обеспечил большинству его конституционное превосходство; стоит большинству забыться и пойти на новые выборы без воли утвержденного им премьера, как оно перестанет быть большинством. Во всяком случае, подавляющим. В свою очередь, новый президент ограниченного действия и законодательно неполноценный, но всевластный премьер на пару образуют оборонительную конструкцию, называется тянитолкай. Сзади незаметно не подберешься. Правда, и с места не сдвинешься.

Итак, имеем: президента, поставленного под присмотр как бы лояльной ему Думы. За которой, в свою очередь, присмотрит формально подотчетный ему премьер. А вместе они, президент с премьером, спина к спине гарантируют друг другу безопасность – перед лицом расстрельных друзей из силового блока.

В таких условиях движение практически исключено. В таких условиях предписано стояние. Не противо-стояние, а просто – стояние. Отсутствие движения. Все слишком плотно пригнано, все чересчур взаимообусловлено. Но ведь и постоять на месте не удастся. История ускорилась невероятно; все устойчивое в ней предельно неустойчиво, а все подвижное стабильно. Значит, и эта конфигурация не последняя. Значит, и ее придется видоизменять. Потому что интерес заставит; а для правящих кланов интерес гораздо действеннее идеала.

Во всяком случае, мы будем жить и действовать; мы окажемся свидетелями, а может быть, участниками сложных и рискованных поворотов сюжета; шанс на выход из противоречия имеется. Небольшой. Но все-таки еще реальный.

Немецкая песня на русский мотив

На неделе между 7 и 13 января больших событий тоже не было. Появилась возможность поисториософствовать.

В журнале «Наше наследие», выпуск 79—80, помещена изумительная, трагическая и трогательная публикация, подготовленная Е. Матвеевой и А. Аземшей. Из разряда тех крохотных частных историй, которые и формируют представление об истории – великой. И непонятно каким образом говорят с нами – о нашем собственном времени. Хотя ни малейшего намека на него не содержат и содержать не могут.

Фотограф журнала «Старые годы» Анатолий Дитрих снимал в начале XX века усадьбу князей Шелешпанских, Солигаличского уезда Костромской губернии. Усадьба, как положено, полузаброшенная; сплошной «Вишневый сад». Герб на фронтоне осыпается; ступени выщерблены; по левую руку – строгий лев с широким носом, по правую – пустое основание, на котором вместо льва подремывает жирный сельский кот. Мощные лопухи в разрушенной оранжерее; роскошная античная ротонда, чудом сохранившая белизну…

Дитрих с немецко-русской основательностью выполнял редакционное задание, а по вечерам записывал в дневник свои невеселые впечатления.

«Ходил с керосиновой лампой по нетронутой ремонтом анфиладе. В одном зале стены расписаны, однако большая часть холстов с росписями исчезла или безнадежно испорчена. В других – выгоревшие штофные обои с темными прямоугольниками на тех местах, где когда-то висели картины. Разномастная мебель, колышущиеся от сквозняка пыльные портьеры, на затоптанном наборном паркете осыпи потолочной алебастровой лепнины, тусклые остатки позолоты на карнизе. Обломки, обрывки чьей-то прошедшей жизни. Щемящая картина запустения. Мертвый, опустелый дом. Я и сам ощущал себя здесь призраком. Неожиданно в лампу ударилась большая ночная бабочка. Она билась о стекло, притягиваемая огнем, и огромная ее тень металась по стене и трепетала».

Холсты и росписи нашлись – во флигеле, на первом этаже, свернутые рулонами внутрь красочным слоем, пожухшие. Дитрих протер их, из-под пыли и грязи проступила теплая текстура дерева и яркие краски. Между нарисованных груш, яблок и слив, сыплющихся из рога изобилия, он обнаружил редьку, а между бабочек, слетевшихся на фруктовое пиршество, – разъевшихся навозных мух. Странная фантазия. Дитрих детально обснял все картины, поскольку знал: они обречены; новый хозяин, костромской Лопахин, начал уже полную перестройку устаревшего имения. Картины скоро исчезнут. А фотографические карточки – останутся; техника нового века позволяет быстро и надежно запечатлеть исчезающий образ.

«Проявишь пластинку, и вдруг оказывается, что кто-то из толпы тебя заметил и с любопытством уставился в камеру, а потом смотрит на тебя с фотографии. Взгляд из другой эпохи, и я встречаюсь с этим взглядом через столетие! Взгляд из минувшего времени, через века».

Фотографии картин воспроизведены в журнале. Одна изображает регулярный сад; на взгорье – беседка, та самая, с легкими колоннами, тяжелой лирой и белокрылым ангелочком; чуть левей и повыше церквушка; рядом с известковым сфинксом на мостике стоит раздумчивый барин. Ножки скрещены, вид романтический; рядом собачка. Собачки и на следующем холсте. По кромке переднего плана, как зоологический орнамент по ковру, пропущена стайка борзых; они бегут за доезжачим, по-армейски одинаково вскидывая лапы; у них протяжные носы, параллельно вытянутые хвосты, одинаково ужатые животики… На третьем кобель, прижимая уши и слегка подражая волку, рвет мохнатое кабанье ухо; клыки кабана загибаются бивнями, и он улыбается, как слоник из детской сказки. По верху картины вьется надпись: Боец Пылай в лихом деле.

Собаки тут вообще – почти повсюду. Неизвестный в княжеском шлафроке сидит у летнего раскрытого окна; прическа в стиле вей ветерок, с начесом, массивный картофельный нос, распущенные губы сластолюбца; вдали, на горизонте – гончая. Горизонт не очень получился; кажется, что собака ссохлась и ее пожелтелая мумия стоит на барском подоконнике. А псовая сука Алмазка от Опромста и Наградки смотрится, напротив, гигантом; художник вновь не рассчитал пропорций: сука громадна, а беседка с ангелом и лирой – не больше наперстка.

На картине, предназначенной для росписи гостиной (разумеется, тоже античной), над кубком грустит курносый кентавр; на груди кентавра православный крестик; издалека надвигается гончая; хочет тяпнуть, подобравшись сзади. На портрете фавна и вакханки во время праздника Диониса в деревне Смородниково скуластый фавн размышляет, кто же это наставил ему рога, а нагая вакханка, нос пимпочкой, пальчики сосисками, измученно смотрит вдаль: сраму-то не оберешься…

Имеется автопортрет художника. С перевязанным глазом. Похож на Ван Гога с отрезанным ухом. И взгляд такой же, диковатый. Фавнов и кентавров он не приукрашивал, зато себе польстил: нарисовал изящно, благородно…

Тут же, в старой бельевой корзине, Дитрих обнаружил самосшитые тетради управляющего, Карла Ивановича Майера. Местами подкисшие от вечной сырости; бумага простая, толстая и рыхлая, без филиграни, почерк по-немецки ровный, тоже без малейших загибов и скосов, зато конец страниц означен вавилоном[17], а к подписи Майер приделан залихватский параф[18]. Дитрих сделал выписки из Майера; два русских немца аукнулись – через столетие.

Майер подсчитывал деньги, ужасался неизбежной катастрофе, описывал сценки. Среди прочих героев его записок – живописец Филофей Сорокин, горький пьяница, дурила, фанфарон и слегка психопат, как положено художнику из дворовых.

«Зашел к Фильке с Осипом с целью сделать внушение. Сидят рады-радешеньки, и не диво, графина с четыре настойки осадили. Осип говорит: „Постигаем науку живописи и к успеху близки“. Филька жмурится от удовольствия, как кот, которого гладят по месту, одолеваемому блохами. Не конфузится. Для верности глаза, говорит, только рюмочку и выпил. На стулике едва сидит, а под глазом синица наливается. Вот она, верность глаза-то, в дверь не попасть, косяк помешал».

Ворчит старик наедине с тетрадкой; старость не радость, деревня гуляет, а барин бездельник и мот. «Мокро на дворе. Третий уж день кашель и лом в костях; уселся дома с моими средствами: с горчицею, бузиною и Alantwurzel[19]; надобно, чтоб Марфа грудную траву принесла. Стар становлюсь, заботы гнетут, и на душе покоя нет; унылый дух сушит кости, радостное сердце благотворно, как врачество».

Давая описания сорокинских картин, Карл Иванович рачительно подсчитывал потери: «Картина являла некий город у подножия горы Вулкан (15 аршин холста). Филька весьма искусно все изобразил на двух филенках, даже овечек на лугах нарисовал (еще 20 аршин тонкого холста). Ажитация была велика. Угощались без меры». Фейерверки считал рублями: «Раз хлопнул – четвертак, хлопнул другой – полтина; дохлопаемся, что в брюхе хлопать зачнет. Не время фейерверки жечь, прибыток с убытком на одном смычке ходит».

А деревенские нравы описывал с каким-то мрачным стоическим юмором:

«Осип привез Филофею из города круглую шляпу перлового цвета. Тот не нарадуется, пошел фасонить к людской, шляпу на голове несет, как поднос, уронить боится; народ собрался, дивится эдакой невидали. А тут Наська рыжая случись, Ивана Рябова внучка, бойкая такая девчонка, огонь. „Давай, – говорит, – насцу“. Филофей сдуру снял шляпу и подает: „На“. Думал, она и прикоснуться забоится к такой диковине, а Наська хвать ее под подол, ноги раскорячила да и как сцыканет. Народ покатился».

Писал Карл Иванович Майер и про собак. Собаки были княжьей страстью. Награждай, Угар, Злорад, Терзай, Вьюга, Злюка. Набат, Зажига, Добывай, Шумило, Гудок, Докука – его любимцы и герои.

«Марта 17 дня по затмении месяца поутру иней и мрачное небо с последующей ясностью… Князь смотрел портрет Вьюги и остался недоволен. „Я ему, дураку, суку велел срисовать, а не Ваньку. У Вьюги щипец ангельский, а у Ваньки – харя! На нее любоваться?“»

Ванька – это борзятник; на картине он показан крупным планом, сука написана снизу, помельче; Вьюга смотрит куда-то вверх и вбок, не на хозяина, а в вечность…

Самый страшный день в истории имения – когда погибшего Карая с охоты привезли на телеге.

«День серый, с неба сыплется мокрая пыль, изгарь. Хоронили Карая. Велено памятник ставить. Собака была – слов нет, но ведь собака. Во что нам сей монумент обойдется? Расчесть надо. Не есть ли сей монумент собаке памятник человеческому тщеславию и мотовству?»

Памятник все же поставили; на постаменте высекли трагическую надпись, в духе гробниц вавилонских:

«Я, Карай, сын благородных родителей Вьюги и Поражая, покоюсь на сем месте. Моя жизнь была недолгой, но счастливой; слава же моя есть и будет вне сравнений. Не было мне равных в искусстве доставать зверя. Все возносили мне хвалы за способность брать матерого волка с первой угонки и сразу по месту. Смерть моя жестоко опечалила уезд и всю губернию».

Спустя неделю – еще одно собачее несчастье, в имении ближайшего соседа.

«На двор Лагунова забежала борзая собака соседа и бросилась на домашнюю. Чужую убили. Через три дня Лагунов пил чай на террасе; на двор въехал соседский доезжачий и, не снимая шапки, говорит, что барин прислал сказать, что ты убил у него собаку, за это он сегодня сжег у тебя мельницу и в ней мельника с семьей, так что: ты миру просишь или продолжать станешь? Просили миру. Съехались с охотами и псарями в поле, на ничьей земле праздновали мир три дня».

Люди не в счет; собаки – в цене; но никаких пояснений, ноль эмоций; железобетонный был старик – до изобретения железного бетона… Зато последняя запись в тетради как бы пропитана слезами; суховатый, ворчливый Майер вглядывается в будущее, ужасается, оплакивает имение – и с ним оплакивает самого себя. Так и видно, как сидит он перед темным окошком, керосиновая лампа смутно отражается в стекле, а может быть, не лампа, а лучина; пахнет горелой щепой; близоруко нависая над бумагой, Майер думает о близкой нищете, о дальней смерти и жестоко устроенной жизни. Не крал, радел о княжеских деньгах, и что его за это ожидает?

«С перепрыской дождя ноченька, непогодлива. Сон нейдет, что будешь делать: встал, думал, выпью рюмочку рейнского, сердце щемить перестанет, мысли горькие уйдут, да и сон придет. Как на грех попался на глаза журнал, что князь выписал, об извлечении доходов с имения без отягощения крестьян и вредных следствий; тут и лоскутки сна исчезли. Так ли хозяйствовать в журналах учат, как у нас дело идет? Ведь сквозь пальцы имение уходит. Люди куда? Куда мне на старости лет? Денег не нажито, об себе не радел. Это ли не вредные следствия!

Горько будет, коли вновь вместо спокойной старости испытать придется лишения, бывшие в годах юношества».

Что с ним дальше приключилось, неизвестно; Дитрих следов не нашел. Память о Карле Ивановиче Майере в имении не сохранилась. Сохранилась только память о борзых; на месте собачьего кладбища почему-то хорошо росли грибы; деревенские девчонки так и говорили: пошли собирать на собаках

В дневнике Анатолия Дитриха аккуратно проставлены даты.Июль 1914 года. Он успевает записать, что началась война России – с немцами. Еще месяц – и Август Четырнадцатого. За ним одна революция. Другая. Советы. Перестройка. Мы.

Послевкусие от пустоты

На неделе между 14 и 20 января. – Две главные интриги: начался исход из прокремлевских молодежных движений и продолжился конфликт вокруг отделений Британского совета.

Сначала о партийной молодежи.

Первой начала осыпаться «Молодая гвардия»; уже в конце декабря из нее побежали номенклатурные лидеры, громко хлопая дверью и делая заявления, которые не каждый отмороженный либерал себе позволит. Про то, что выборы, на которых они подыгрывали власти, превратились в полный фарс, в стране воцаряется авторитаризм и проч. каспаровская ересь. «Наши» все еще держатся в рамках политического приличия, хотя Якеменку давно уже пересадили в маленькое кресло полуминистра по делам молодежи, а комиссары соскакивают при первой возможности – на любые теплые места. Про «Местных» вообще ничего не слышно; они сползают в историческое небытие смиренно и без жалоб.

Теперь о зловредных британцах.

В прошлом году от Британского совета, который много лет работает в России, обучает языку и посредничает в гуманитарных программах, потребовали закрыть отделения в Питере и Екатеринбурге. Закрыться нужно было с 1 января 2008 года; наступил январь – отделения продолжили работу. Ссылаясь на консульский статус. И непонятно, как быть; к привычному ОМОНу не прибегнешь: это прямая война. И не отрубишь от эфирного вещания, как отрубали русскую службу Би-би-си: у наших владельцев частот почему-то вдруг возникали технические помехи или менялись производственные планы. Можно лишь устроить битву визовых титанов. И взаимно препятствовать чиновникам летать по маршруту Лондон – Москва – Лондон.

Вообще-то и молодежные организации имеются повсюду, и отделения Британского совета действуют повсеместно. Но, с одной стороны, нигде в свободном мире молодежки не содержатся властью – для власти; с другой, непроясненность венских соглашений, на которые ссылается отечественный МИД, не исключает деятельности отделений Британского совета на территории России. А только требует совместной работы – над их прояснением. И всем участникам событий предельно ясно: дело не в Совете как таковом. И то, что происходит сейчас вокруг него, связано с исходом из кремлевских молодежек напрямую. Хотя по видимости – противоположно.

Ситуацию можно описать предельно просто: послевкусие от пустоты.

Последние два-три года массовое сознание насыщали мифологией угрозы, рисовали картинку России, искусственно ослабляемой извне и подточенной изнутри жаждой олигархического реванша; сойдясь в пятую колонну, внешние враги и внутренние предатели готовятся к силовому перехвату власти под предлогом выборов – по образцу украинских оранжистов или грузинских «розовых» борцов. Вместо реальных проблем – и в собственных границах, и за их пределами – стране предлагали стандартный набор страшилок, главный ужас которых заключался именно в том, что они уводят в сторону, подталкивают к ложным решениям, не позволяют отвечать на истинные вызовы. Которые есть. И со стороны экономического Запада. И со стороны политического Востока. И из сердцевины похмельно уснувшего социума. Да хотя бы со стороны той же Англии, которой хватает ума и такта ставить кадровых разведчиков на роль кураторов общественных проектов в России. (История со шпионским камнем не скоро забудется.)

Вместо того чтобы тратить силы на создание будущего, на запуск социальных лифтов для нового поколения (которое гораздо лучше образовано и гораздо хуже устроено в профессии), выбрасывали деньги и энергию на порождение химер. Молодежные организации были нужны не для того, чтобы работать с генерацией 20-летних, а для того, чтоб в случае чего было кому защитить во время массовых волнений. Внутри завихряющейся бессмыслицы прятались отряды потенциальных боевиков, готовых выйти на бой с олигархическим врагом – под прикрытием лояльной толпы. Создавался эффект задымления общественной среды, формировалась обманка.

Что же до Британского совета, то он пал жертвой другой игры – затеянной по тем же правилам. Кто-то должен был олицетворять собою западное коварство; англичане были назначены на эту роль. Почему они – остается догадываться. То ли потому, что никогда не выдают политических беженцев, даже если те проходят по уголовным статьям. То ли потому, что перехватили летнюю Олимпиаду. То ли потому, что не поняли шутку с Литвиненко и восприняли ее не как семейную разборку между своими, а как ядерный теракт с живым человеком в роли боеголовки. То ли потому, что традиция давняя: еще на излете брежневских времен мы обвально и взаимно высылали дипломатов и разведчиков. Как бы то ни было, но Британский совет стал символом символа; Англия олицетворяла Запад, Совет – Англию. Как же было его не закрыть в ожидании грядущего переворота?

Но в том и дело, что реальный, не мифологизированный Британский совет в той же мере был рассадником оранжевой революции, в какой настоящие, не сочиненные пиарщиками «Наши» были защитниками от нее. И то и другое – равновеликая чушь; теперь это стало ясно даже тем политикам, которые уверовали в собственные страхи, а теперь облегченно вздохнули и подвели итог: 2 декабря нам показало, что общество зрелое и никакие силовые перехваты власти невозможны. И все. После этого молодежные организации сами собой обессмыслились. Зачем на них тратить деньги, обещать карьерный рост, сулить преобразование в партию, если партия у нас уже есть, кадровой чистки не будет, а деньги – самим пригодятся? Остается мирно пригасить. С некоторыми неизбежными издержками. В виде молодой обманутой номенклатуры. Которая обижена. И затаится.

Что же до Британского совета, то его надуманная проблема тоже снята результатами парламентских выборов. Если кто-то всерьез полагал, что англичане готовят системный заговор, то пришла пора расслабиться. Заговора то ли не было, то ли он так бездарно осуществлялся, что никаких последствий не имел. Сергей Лавров честно отрабатывает номер, остроумно шутит насчет колониальных привычек британцев; но видно же, видно: скучно ему! ерунда это все. В отличие от Лаврова, серьезные парни не шутят; они готовятся системно побеседовать с сотрудниками Британского совета, имеющими российские паспорта: ребята, вы не правы, подумайте о патриотизме и карьере; для серьезных парней происходящее – подарок: можно обновить советский опыт профилактической работы с гражданами. И эту ситуацию, в отличие от молодежной, не пригасишь, она порождена в одну эпоху, расхлебывать последствия приходится в другую; тем не менее машина запущена, и отступать никто не собирается. Британцы будут хамить и провоцировать; мы будем нервничать и отвечать сверх меры; а реальная жизнь будет ставить перед нами сложные вопросы, на которые мы отвечать не будем. Потому что некогда: делом заняты; контора пишет!

Как говорили в детстве наши бедные мамы: ребята, хватит биться, покажите, кто из вас умнее. Кто выйдет из надоевшей драки первым?

Задачник для преемника

На неделе между 21 и 27 января. – Продолжаются совместные поездки уходящего кремлевского хозяина и восходящей политической звезды. Сначала была болгарская столица. Теперь российская глубинка. Медведев держится все уверенней; с него, как шелуха, спадает показная неловкость, неуклюжесть, неуверенность.

Странным был путь Медведева во власть; чтобы победить, приходилось открещиваться от победы: власти не хочу, быть вождем не способен, оставьте меня в покое, на вторых ролях. Зато Сергею Иванову, который не умел надежно скрыть свое желание поцарствовать, теперь приходится платить по счетам: он вчера вынужден был публично каяться через разнос нерадивых подчиненных; система ГЛОНАСС, торжественно представленная Путину на излете ушедшего года, так и не заработала в полную силу. Что же до Медведева, то народ безмолвствует и счастлив; уже более чем 80 процентам населения преемник нравится, а 60 процентов готовы были бы за него проголосовать в ближайшее воскресенье.

И мы хотели бы – молчать и радоваться, а потом пойти и подарить свой голос. Потому что хочется труда со всеми сообща и заодно с правопорядком. Но, наученные горьким опытом самообманов, мы ведем себя предельно осторожно. Просто констатируем: нам снова выпал шанс спокойно и без потрясений развернуть политику из сферы топора и мясорубки в область современной гуманной жизни. Общество немного успокоилось, отдохнуло от громокипящей эпохи перемен; у государства накопились средства; есть вменяемый претендент и понимание части элит, что больше невозможно откладывать решение скопившихся проблем, делая вид: все прекрасно и стабильно, в лучшем виде.

Если этот шанс не использовать, оставить все как есть, то результат известен заранее. И примерные сроки его достижения. Тучное семилетие завершилось. Впереди семь лет тощих. Для обеспеченных – время бесконечных колебаний рынков и заведомо непредсказуемых нефтяных торгов. Для бедных – время роста цен на самое необходимое, включая хлеб и молоко. Не потому что кто-то хочет нажиться, а потому что хлеб и молоко дорожают в мире. Равно как бензин. Даже в ситуации благополучия вожди не могли удержать под контролем спецслужбы; чего ждать от нелегких времен? Оставить все как есть – подписать себе смертный приговор; зачистка лобного места начнется поближе к зиме, а приведен он будет в исполнение через год-полтора. Война всех против всех. Ропот недовольства, переходящий в рык. Мгновенный переброс от народной любви ко всеобщей ненависти. Прокрут телевизионной мантры: всехорошовсехорошовсехорошо – уже не поможет. И чтобы избежать окончательного краха, придется от системы сдержек и противовесов переходить к системе управляемого насилия, сосредоточенного в одних руках. Руки не дрогнут, если будет надо. Модель тянитолкая, который всем хорош, но неподвижен, будет заменена на модель китовраса, который движется, но только по прямой, сметая все на своем пути.

Руки, повторяю, не дрогнут. Но желания их особо марать ни у кого сегодня нет. По крайней мере, у тех, кто распоряжается публичной властью. Поэтому гораздо вероятней, что преемнику придется принимать решения. Не подмораживать реальность, а менять. Не балансировать на краю, а идти вперед – по опасной кромке. Рискуя всякий миг сорваться. Не дойти. Не успеть.

Задача перед ним стоит почти неразрешимая. Аккуратно провести реформы в самых болезненных, массовых сферах: пенсионной, жилищной, военной. На фоне растущих цен. После топорно осуществленной монетизации. Одновременно – не сразу, неспешно, но неуклонно – ослаблять жим силового государства, которое готово задушить в своих объятиях медленно оживающее общество. При всем при том не очень-то обидеть и силовиков. А кроме этого – погасить бессмысленные конфликты с Западом, порожденные после 2004 года. Распустить на все четыре стороны молодежных боевиков – не вытолкнув их при этом в обиженную оппозицию. Привести в порядок политическую оптику, избавиться от косоглазия, переменить патологическую картину мира, в котором у гигантской России грозные враги масштаба Грузии с Эстонией и нежные друзья наподобие Венесуэлы и Ирана. Подготовиться к переходу в цифровую эпоху, когда станет технически невозможным сегодняшний примитивный контроль за идеологией и психологией через телеглаз Большого Брата. Обратить активность образованного, успешного меньшинства на общую пользу страны. Встретиться лицом к лицу с нарастающим этническим национализмом и проскочить между двумя равновеликими опасностями – попыткой подавить неподавляемую энергию этнического чувства и готовностью разжигать ее пламень в надежде, что – используем. Развернуть потоки молодых талантов, утекающих из страны за рубеж. И самое существенное – дать отечеству чувство полноценности, очищенное от комплекса величия.

Одному человеку такая задача не по силам. Даже если спина к спине за ним – любимец народа Путин. И Дума не будет мешать. И силовики смирятся. Такая задача неисполнима в рамках отстроенной системы всеобщих подмен и политики цинизма под прикрытием демонстративной веры. Такая задача может быть – в принципе – решена только в условиях взаимного доверия государственников и свободолюбцев, умеренных националистов и западников. Доверия – не значит согласия. Доверия – значит готовности совместно обсуждать проблемы, договариваться о мере допустимых компромиссов – ради общего отечества. Страны.

Это невозможно? Похоже на лубочное изображение политического рая, когда агнцы будут мирно пастись с волками, а жертва обнимется с убийцей сына своего? Но, во-первых, мы не пробовали ощутить себя общенациональным единством, внутри которого естественно происходит борьба противоположностей. А во-вторых, если не вернуть себе чувство общей страны, если не вступить в диалог разнородных сил – ради ее саморазвития, нам не справиться со сгущением сегодняшних проблем. Нам – всем, а не только им, которые наверху. Так случается в истории: чтобы решить задачу, которая кажется нерешаемой, нужно сделать ее попутной. То есть поставить перед собой еще более сложную, еще более масштабную задачу. И ответить на совсем простой вопрос. Что мы выберем: непредсказуемое будущее или прошлое, чересчур предсказуемое?

Вертикаль сласти

На неделе между 28 января и 3 февраля. – Молодежные организации кремлевского круга подвергнуты жестокой реорганизации.

И все-таки это случилось. «Наших» больше нет. Есть – региональные осколки прежнего единства, есть обещание создать новые молодежные сети со старым советским закалом, вроде военизированного ДОСААФа, есть – распихивание самых старательных комиссаров по условно-теплым местам, причем с неясными перспективами на будущее; нет самой организации как незыблемого целого. Дымовая пушка отключилась, завеса рассеялась, пшик. А вы тут зачем собрались? Расходитесь.

Ни одному врагу не приходило в голову, что проблему всеохватного проекта одноразового использования можно решить незатейливо; все гадали: что же дальше, куда девать толпу ненужных мальчиков и девочек, использованных в операции «прикрытие»; выяснилось – никого девать не нужно, можно просто сделать тете ручкой. Мальчики и девочки придут, почешут затылки и в прострации разбредутся по домам, размышляя: что же дальше? где же блага? Так обманутые вкладчики середины 90-х обольщались грандиозными процентами, стояли в очередь на сдачу кровных средств, а потом однажды приходили к офисам роскошных пирамид – и встречали суровых охранников. (Впрочем, и теперь приходят; первая в XXI столетии грандиозная пирамида по имени «Рубин» рухнула только что.)

А не насторожатся ли другие? Не учтут ли опыт своих несчастливых соседей? Не задумаются ли о своей судьбе? О том, что и другие массовые инструментальные объединения могут вдруг исчерпать свой механический потенциал – и с ними церемониться не станут? Вопрос не имеет смысла. Никто не переносит на себя чужую неудачу; любой человек убежден: ну меня-то пронесет, ведь я умнее, осторожнее, удачливее. И до поры до времени – действительно проносит. Как на перегретом фондовом рынке. Есть в современной экономике теория «боґльшего дурака». Все видят: надувается пузырь. Понимают: рано или поздно лопнет. Говорят: лишь дурак пойдет на это. Но заработать можно, и неплохо; так что все равно идут. Как дураки. Потому что уверены: за ними пойдут еще боґльшие дураки. Которые не дадут пропасть. Все хорошо, удачно, благополучно, играет бравурная музыка, очередь к богатству движется, ты предвкушаешь победу; но вот внезапно музыка стихает, толпа успевших к раздаче улетучивается, и ты понимаешь, кто именно – боґльший дурак. Ты. Так что никаких угроз номенклатурного бунта; инструментарии всех уровней – соединяйтесь. Рассыхаются одни конструкции, на их месте строятся другие; пока не пропадете.

«Наших» подряжали на бутафорскую борьбу с несуществующей оранжевой угрозой. Как только нужда в разговорах о ней прекратилась, кончились осмысленные деньги на бессмысленную болтовню. Но уже намечается новый сюжетец; во время думской кампании он был обозначен, но остался без развития; теперь пришла пора его развивать и накачивать образы, как цыгане накачали деду Щукарю старую клячу, чтобы бока округлились. Опытные пиротехники готовят свои бутафорские пушки, прочищают их под новый дымовой заряд. Чем дальше, тем чаще звучат рассуждения о том, что подлый Запад нам готовит новые геополитические испытания: и экономические, и экологические. Зачем? А для того, чтоб нас завоевать, под предлогом демократизации. То есть внутренняя революция, заказанная извне, не случилась; теперь возникла новая угроза, гораздо более ужасная: угроза внешней интервенции.

Один за другим демонстрируются документальные фильмы, в которых нам разъясняют на разных примерах, что предстоит большая война за ресурсы. Нострадамус предсказал затопление Европы; оно случится, как только над Парижем планеты выстроятся в крест; но планеты уже выстроились, в 1999-м, и как раз поэтому НАТО решило бомбить Югославию. Какая связь? Ну как же. Предстоит расселить до 200 000 000 затопленных европейцев; Сербия гористая, холмистая, будет возвышаться над водой, туда и направим богатую, сильную, военизированную европейскую расу. Не хватит места – есть Россия. Между прочим, первой утонет Англия; оттого-то Лондон так себя и ведет по отношению к Москве. Я не утрирую, именно так и говорится.

А спустя неделю на экране возникает статусный иеромонах, архимандрит Тихон (Шевкунов), так гордящийся причастностью к элите, и на протяжении часа рассказывает, что прекрасная православная Византия погибла не из-за того, что Господь взвесил ее на весах и нашел слишком легкой: Текел! Мене! Фарес! – а из-за беглых олигархов, интеллигентов и пьяниц-царей, которые не распечатали стабилизационный фонд, чтобы поддержать традиционную армию. В итоге рассохлась бюрократическая империя, в которой было много недостатков, но имелась надежная вертикаль власти; реформа армии не состоялась, от призывной ушли, к профессиональной не пришли; коварный Запад расшатал устои – и бросил к ногам развратных турок.

Я, опять же, не утрирую. Я смягчаю. Терминология монашеского рассказа о Византии и вечной угрозе самобытной стабильности со стороны сатанинской Европы – гораздо более газетная, один в один отчетно-выборный доклад о положении момента в заштатной партийной ячейке. При этом автор и ведущий вдруг записывает молитву «Царю Небесный» – в виде стендапа с проходом; и не знаешь, что тебя в этот момент задевает больше: то, как ужасна нескрываемая профанация, или то, как прекрасны слова, наконец-то составленные не сценаристом…

Это – прямое продолжение процесса, о котором мы писали в декабре 2007-го, в связи с газетой «Жизнь»: церковные святыни, образы и чувства использованы как мистическое оправдание сиюминутных интересов; они, как бисер, брошены под ноги – и на роли свиней тут назначены зрители, которых авторы глубоко и нескрываемо презирают. Пипл хавает. Ноу-хау придумали те самые беглые олигархи гражданской наружности. Теперь опыт олигархов используется отцами архимандритами, окромя их священного сана.

Если предчувствие нас не обманывает и спущен прямой заказ на формирование нового массового комплекса, готовности к большой войне из-за глобальных климатических процессов, комплекса, с помощью которого можно оправдывать любые внутренние действия, – то все описанное выше только ягодки. Цветочки будут впереди. И проект Суверенного Интернета, который, по слухам, уже бродит коридорами Думы, начнет осуществляться – несмотря на немыслимые затраты, которых хватило бы на дотации сельскому хозяйству и медицине. И появятся новые масштабные пустышки, в которые запишут добровольцев. А политику окончательно превратят в медийное подобие дешевого шоу – тем более что новые пропагандисты власти, из следующего поколения, имеют колоссальный опыт шоуменства.

Между тем шоу-бизнес давно уже освоил те законы, которые товарищ батюшка описывает как законы православной Византии. В бизнесе, производящем всяческие телесно-душевные сласти, давно уже выстроена жесточайшая вертикаль власти; что скажет Алла Пугачева, то и будет. Там есть свои группы поддержки и борьбы с подрывной деятельностью конкурентов: клакеры. Там есть стабилизационный фонд для войны с противником. Там есть состояние вечной войны и развит еще один комплекс. Комплекс неполноценности по отношению к проклятым западным компаниям. Которые ну никак не ценят и не признают. Но с которыми невозможно не считаться.

Одно утешает. Страна все менее похожа на скотный двор; число людей, которые даже под дулом автомата не станут употреблять жвачку, нарастает в прогрессии; если не применять реальную силу, маразм не пройдет. А заменять бутафорский дым на веселящий газ пока никто не собирается.

С чего начать

На неделе между 4 и 10 февраля. – По соглашению с правительством производители продовольствия продолжили заморозку цен; рано или поздно это приведет к скачкообразному росту. – Под давлением общества смертельно больной вице-президент «ЮКОСа» Василий Алексанян был переведен из СИЗО в гражданскую клинику; правда, посажен на реальную цепь, чтобы не сбежал.

В Дели – туман и пыль, подсвеченные незаметным солнцем. Плоский город закручен в спирали; все движется кругами, от разворота к развороту, от кольца к кольцу. Чтобы доехать до прямой цели, нужно продвигаться кругообразно. Автомобилисты, моторизованные рикши и рикши велосипедные, мотоциклисты и владельцы мотороллеров огибают гигантские воронки старых крепостей; кольцами заверчены бескрайние коридоры в отелях; посетители Делийской книжной ярмарки (Россия тут сегодня главный гость) закольцованы бесконечным пространством, из которого так трудно найти выход. Тем не менее выход есть.

Что поражает тут больше всего?

Смесь роевого начала с отчаянным индивидуализмом. От постоянного мельтешения рябит в глазах; тут понимаешь, что такое перенаселение. Люди держатся кучками, и чем откровеннее бедность, тем плотнее кучность. Но и в круговращении множества маленьких толп, заворачивающихся воронками, каждый остается сам по себе; как говорил Махатма Ганди, каждый идет в одиночку. Ты сообщаешься с множеством встречных и при этом предоставлен сам себе. Полная, предельная, последовательная свобода. Хочешь (можешь) стать богатым – исполать, никто не осудит. Не хочешь (не можешь), спи в палатке на обочине – не помешают. У каждого индуса своя судьба, у каждого племени свой язык, у каждого сословия своя цель; разнородную, многоверующую нацию объединяет лишь миф о едином отце государства, Махатме Ганди, общий примитивный английский – и общее жизнеощущение. Равнодушное и добросердечное; мы одинаково свободны; важен ты и важен твой бог, а все остальное не важно.

Единственное исключение из правил – дети. Их по возможности (не всех) проталкивают в завтрашний день, готовят к новой жизни. Самое популярное чтение – детские книги. Самый большой раздел на ярмарке – детский. Да, за воротами кишат нищие мальчики и девочки, юные уродцы передвигаются по-обезьяньи всеми четырьмя конечностями; что с этим делать, никто не знает; но те, кому чуть больше повезет, даже из очень бедных семей, прочтут эти книги, выучатся, попробуют вписаться в мировое настоящее. В это трудно поверить, глядя на хаос, грязь, прокаженность и гной; как возможен прорыв – в хаотичной, до предела запущенной стране, где толпы бездельников делят одну работу на десятерых? И тем не менее – смотря с чем сравнивать. С сегодняшней Америкой или со вчерашней Индией. Про Америку лучше забыть, но во вчерашней Индии неприкасаемые не могли попасть в парламент; счет своеродных миллионеров не шел на сотни миллионов, и десятки сверкающих «бентли» не кучковались возле «Шератона»; тут не было многочисленных букеровских лауреатов и повсеместно известных математиков; экономика не росла на десятки процентов. Доисторический фон равнодушной, жизнерадостной, необидчивой нищеты остался; появилась перспектива будущего.

Это я к тому, что если бы индусы исходили из обычной логики – вот расклад политических сил, вот экономические условия, вот человеческий ресурс, а вот предельно косная традиция, – они бы никогда не поднялись из вечной, привычной грязи. Хорошо: не поднялись, а только лишь приподнялись; лиха беда начало. Историческая нация (разрозненная, повторяюсь) в лице своего жизнедеятельного меньшинства повторила подвиг барона Мюнхгаузена: схватила себя за волосы и потянула вверх из болота. Между прочим, не по-европейски, не по-американски – сохраняя особенности и своеобразие, не изменяя прошлому, но изменяя жизнь вокруг себя. Один изменил, другой, сотый, миллионный; появились островки финансовой, интеллектуальной жизни; чтобы состояться, теперь необязательно перемещаться в Лондон или Нью-Йорк, можно просто поехать, научиться и вернуться. А потом опять уехать. И опять вернуться. И остаться самым настоящим индусом. Индийским националистом, спокойно прописанном в глобальном мире.

Почему бы и нам не ввести внутренний запрет на любимую русскую песню: толку нет и не будет, плетью обуха не перешибешь, где угодно, только не в России. Иначе и будет – где угодно. Разумеется, трезвый взгляд на вещи, неприукрашенный образ родимой жизни предполагают некоторую толику ужаса; важно лишь, чтобы этот ужас не вел к параличу, а побуждал к работе – в тех исторических рамках, которые существуют сегодня. Систематическая работа не в русском характере? А что – в индийском она разве есть? Тем не менее как-то постепенно складывается новая привычка. Не у всех. Но у многих. Глаза боятся – руки делают. Или это не русская пословица?

В ожидании деда Мазая

На неделе между 11 и 17 февраля. – Путин неожиданно выступил перед Госсоветом со стратегией развития, самая яркая часть которой была обращена в прошлое и вновь показывала городу и миру, как плохо, страшно было в 90-е, в каком чудовищном состоянии находилась страна в момент передачи власти, а значит, как много сделано за эти годы, чтобы минувшее не повторилось. Вчера он дал прощальную пресс-конференцию, подводя итоги семилетия тучного, а на самом деле говорил о будущем.

После двух перекрестных выступлений, о прошлом в рамках стратегии и о будущем в рамках отчета, символически закончилась эра ВВП и начался медведевский период; недаром сразу же после этого Медведев в Красноярске обнародовал свои идеи на ближайшие четыре года. Новое кино готовится к запуску, прежнее отснято, спасибо, все свободны. Планируется ли к производству «Путин. Эпизод второй» – еще увидим; сейчас же будем говорить о том, что есть, а не о том, что будет.

Когда нынешний президент ходил в преемниках, у него было множество проблем: и внутренний террор, и война в Чечне, и неостывшее раздражение масс. А главное – отсутствовала собственная команда, полная кадровая повязанность. Слева – Касьянов, за спиной – Волошин, справа – Чубайс. У Путина было одно-единственное преимущество: ему не помешали избираться легитимно, даже втолкнули в полноценный избирательный процесс. Да, помогали ресурсом, да, накачивали средствами; и все же – он прошел сквозь реальный выбор, заручился поддержкой народа. Закрепился на этой точке, затаился, дождался момента – и переверстал ситуацию под себя.

У президента завтрашнего проблем гораздо меньше. Чечня у Кадырова на аренде, а с Кадыровым не забалуешь – пока он сам не решил забаловать; массы вроде бы успокоились; Чубайс занимается энергетической продразверсткой и раньше осени не освободится; есть накопленный суровым Кудриным запас необходимых средств… и так далее. Только опять, как это было у предшественника, нет обособленной команды и простора для самостоятельных действий. А самое существенное, нет и в ближайшее время не будет возможности стать полноценно, беспримесно легитимным. То есть автономным. То есть независимым от окружения.

Из выборного процесса на взлете выбиты все оппоненты, неподотчетные властной системе. Не из страха конкуренции; какая уж тут конкуренция со стороны М. М. Касьянова… Но сделано все, чтобы явка была пониже, пониже, вес неизбежной победы поменьше, поменьше, а иностранные наблюдатели со свойственной им бюрократической дурью наступили бы на выставленные грабли и отказались бы наблюдать. То есть подтверждать законность предстоящего избрания – извне. Против преемника выставлены: клоун гражданской наружности, престарелый коммунист и молодой кучерявый масон. Выборы по приколу, гениальное политтехнологическое изобретение.

В результате все слова, инициативы, намерения преемника изначально помещены в карикатурную рамку. Как эту рамку разорвать – и вырваться на волю, никто не знает. А впереди – ракеты, перенацеленные на Украину, и неизбежные следствия косовского маразма; на роковую ошибку Америки и Евросоюза, создающих предельно опасный прецедент, мы ответим чередою встречных глупостей; и после этого, говоря образным языком наших вождей, размазывай сопли по бумажкам, не размазывай, а считаться с внешнеполитическими реалиями придется. Медведевский лозунг, провозглашенный в Красноярске: свобода есть условие саморазвития, нам нужны неподконтрольные СМИ и независимый суд, – сам собой наложится на фон практической политики и символических жестов, лишится изначального посыла и будет тоже – спародирован. Враги существующей власти обесточены, но друзья – не дремлют, и ни один противник не смог бы действовать злей, чем они.

Что из этого следует? Во-первых, что преемнику – не скучно. Если он политик по призванию, то попробует найти выход из полностью безвыходного положения. Соблюдя договоренности с вождями и элитами, сумеет развернуть ситуацию – на себя, обыграет собственное окружение по очкам, без нокаутов. И, значит, раскроет свой силовой потенциал. Если же он политик по должности, стало быть, согласится стать жертвой неблагоприятных обстоятельств. И просто выполнит роль верного союзника, отправленного на добровольное заклание. Во время неизбежного кризиса – ценового, банковского, структурного – начнет проводить болезненные реформы, которые не проводились все эти семь лет. От жилищной до судебной. И падет жертвой народных эмоций. То и другое равно возможно, то и другое в истории не раз случалось, то и другое – развилка; а если есть развилка, значит, есть и шанс.

Невозможно закладываться на то, что этот шанс осуществится. И нельзя признавать поражение до начала сражения. Значит, нужно рассчитывать на собственные силы. Делать то, что делаем, отказываясь от философии радостного пораженчества. Кто может писать – пишет. Кто может снимать – снимает. Кто может думать – думает. Кто может учить детей и студентов – учит. И все вместе – наотрез отказываемся от бесполезного скепсиса: а зачем суетиться, если все равно ничего не выйдет?

Впрочем, есть еще более глупое занятие – сидеть по кочкам, как зайцы в ожидании деда Мазая. Справится? не справится? приплывет? не приплывет? Если встреча и случится, то на твердой почве, куда меньшинство само должно добраться. Не обращая внимания на риски и не считаясь с неблагоприятными обстоятельствами. Если мы ждем от преемника, что будет найден выход из безвыходного положения, почему не обращаем это требование к самим себе? Почему не прыгаем в холодную воду – и не работаем лапками, лапками? Чтобы поскорей доплыть.

Ретрокафе «Дежавю»

На неделе между 18 и 24 февраля. – Косово объявило о независимости; создан прецедент развала государств по границам непризнанных территорий. В Москве прошел саммит стран СНГ, на котором Путин повстречался с Саакашвили; вслед за этим Тимошенко объявила, что договорилась обо всем с «Газпромом».

Приближаясь к финалу царствования, Путин закрывает часть проблем, порожденных в его правление. Точнее, тыкает монаршим пальчиком в мыльные пузыри; они лопаются – и перестают мешать обзору реальной жизни. Многие ждали, что Россия отомстит за Косово молчаливым, де-факто, признанием Осетии с Абхазией; искусственно поддерживались слухи – со ссылкой на неназванный источник в МИДе; вместо этого случилась встреча со страшным супостатом Саакашвили. Грузинского президента рисовали фосфоресцирующими красками на черном фоне – то ли владыка Мордора, то ли изверг рода человеческого: во всяком случае, грозный враг великой России, от коварных действий которого зависит наше будущее и трещит по швам настоящее. Вдруг оказалось, что это обычный сосед, из числа не самых крупных и не самых важных; пограничные и таможенные посты никому не помешают, самолеты могут летать, грузинские дети не вредят московским школам, а наше членство в ВТО никак не мешает Тбилиси. Если так дело пойдет, может, и «Боржоми» будем пить не контрабандный.

Наши отношения в последние годы были похожи на старинный тифлисский аттракцион: с обеих сторон были выставлены ограждения в виде впечатляющих картин. На одной самодеятельный художник намалевал суровые горы, всадника с ружжом и в бурке, вокруг бойцы невидимого фронта; оставлена только прорезь для настоящего лица. На другой не менее способный живописец изобразил медведя, нет, не того, партийного, а настоящего, косматого, с клыками, а рядом волки точат зубы; и тоже – на месте медвежьей морды дырка. Вставляй, дорогой, свою физию, снимок делать будем. Улыбочку! не моргаем! вылетела птичка. Птичка вылетать устала; заграждения отодвинули, все встало на свои места.

То же и с соседней Украиной. Оказывается, имелись убедительные доводы, чтобы Тимошенко согласилась и с назначенной ценой, и с существованием дополнительного долга в 4 миллиарда кубометров; как только она согласилась, из тайного пособника Америки, готового к войне с Россией, Украина превратилась, опять же, в соседа. Гораздо крупнее, гораздо важнее, гораздо сложнее, чем Грузия. Но все-таки – обычного соседа. С которым трения почти что неизбежны, но можно заходить на день рождения, а в случае чего и дочку не зазор сосватать. Увеличительные линзы сдвинуты, кривые зеркала повернуты изнанкой, картинка поскучнела, пообычнела. И слава богу. Впереди еще будут ссоры и раздоры, часть договоренностей будет обязательно нарушена, но это – не война, это нормальная жизнь.

Один вопрос: если закулисные доводы имелись, почему же они не использовались раньше? Зачем было замутнять свое информационное пространство, затягивать мифологической дымкой, искажать пропорции, делать из мышки Кота в сапогах? Зачем было искажать – нет, не российско-грузинские отношения, не украино-российские – а собственное массовое сознание, с которым потом придется работать и которое будет в ответ тормозить любые попытки внутренних перемен?

Это очень важно подчеркнуть. Проблемы со внешней политикой возникли не только по нашей вине, друзья и коллеги тоже постарались. Но, во-первых, пускай они сами с собой потом разберутся, посчитают, чем заплатят за ошибки, а мы подумаем о себе, любимых. Во-вторых, из всех возможных вариантов последние годы выбирался наихудший: расплачиваться за внешние нестыковки внутренней энергией движения в будущее, гасить конфликты по периметру границ – закачивая информационную истерику в свои пределы. Можно на прощание завязать развязанные узелки; нельзя в одночасье вычистить собственную загаженную атмосферу. И в этом одна из главных бед завершающегося периода.

Разумеется, легко сказать: да это же ненадолго, ситуация сама собой постепенно будет меняться; еще каких-нибудь лет десять, и люди перестанут заглатывать идейный яд, поставляемый в желатиновых образах современного телевидения; цифровая эпоха перераспределит соотношение потоков информации, все больше россиян станут объединяться по идейным интересам вокруг нишевых телеканалов; тотальная пропаганда обессмыслится. Так-то так, а так-то не так, как говорят в Перми, откуда я только что вернулся. (Между прочим, в Перми обнаружилась гениальная вывеска: Ретрокафе «Дежавю»; это и есть формула уходящей эпохи, когда мы запускали в оборот фантомы времен холодной войны, с их помощью описывали существующее – и силились вспомнить: где мы все это уже видели?) Найдутся новые способы впрыскивать в подкорку массам необходимые инъекции. А главное, мы живем здесь и сейчас – через десять лет появятся другие проблемы, тогда их и будем решать. А пока – разобраться бы с тем, что есть.

Вот реальный эпизод – как раз по пути в аэропорт Домодедово я разговорился с попутчиком. Он красноярец, чуть-чуть приблатненный, но при этом заочно получает второе – экономическое – образование; то есть современный, то есть кое-что понимающий, то есть не так чтобы совсем наивный. Как положено, пикируемся насчет Москвы; взаимно подшучиваем над выговором – сибирским и московским; в конце концов подбираемся к главной теме. «А ты знаешь, – говорит собеседник, – что скоро будет война?» Интересуюсь, какая война: политическая или экономическая? Думаю про себя: сейчас начнется вечная китайская песня про угрозу с Востока. «И та, и другая. Запад, он что, случайно Косово отделил? И бомбардировки Сербии устраивал? И Англия нас так морально долбит? Европу же затопит, им нужно будет переселяться: а куда? В Сербию, там горы. И к нам». И я с ужасом опознал бредовые мифологемы, запущенные документальным фильмом, не так давно показанным по федеральному каналу; мы-то над ними смеялись, а зритель – вот он, заглотил, и в нем уже проросло. «Слушай, – спрашиваю, – а ты сам в эту ахинею веришь? Что британцы будут жить на северах?» – «Ну, по телевизору говорят. Зря врать не будут».

Формула по-своему гениальная. Не в бровь, а в глаз. Зря – врать – не будут. То есть врут. Но не зря.

А может, все-таки зря? Последствия дурной пропаганды будут жить гораздо дольше, чем временные политические заторы. Обида на Лондон, не отдавший Березовского и не понявший шутки с полонием, утихнет, как перестала жечь уязвленная гордость по поводу Грузии, как постепенно остывает страх повторения украинского сценария в России; внезапно окажется, что Лондон не роет подземный ход из Бомбея в Москву, а просто упрямствует в экономических спорах, которые когда-нибудь да разрешатся. И Британский совет перестанет быть исчадием ада, а станет нормальным государственным институтом продвижения английской культуры, как новосозданный фонд «Русский мир» – отнюдь не прибежище русских шпионов. Политики сядут за круглый стол, договорятся, забудут о прошлом… Но прошлое не сможет забыть о себе самом.

Упал, отжался: доллар держит форму

На неделе между 25 февраля и 2 марта. – На этой неделе решалась судьба очередного президента. Точнее, была окончательно оформлена, поскольку она уже давно решена. И открылся список проблем, с которыми преемник будет сталкиваться ежедневно.

Это проблемы социальные – потому что общество расколото на меньшинство и большинство. Политические – потому что политика в собственном смысле кончилась. Управленческие – поскольку бюрократия, как соединительная ткань, заполнила место политики. И экономические, ибо многолетнее везение себя исчерпало, благотворные последствия мучительных реформ ельцинской эпохи выработаны до основания, что будет с нефтью и газом, никто не знает, а сопредельный мир начал расплачиваться за долгосрочную финансовую эйфорию.

Такое состояние называется похмелье. К сожалению, не только в чужом пиру.

Одна из тем, которые придется обсуждать утром 3 марта, на первой же планерке с участием новоизбранного президента (хотя и под руководством старого), это судьба чужеземной валюты. Доллар падал всю эту неделю, как стрелка барометра – к делению «низко». И пробил-таки запретную черту; на нашей памяти, в начале путинского правления, за один евро давали 86 американских центов, теперь – полтора доллара; курс опустился почти в два раза. Не понимая, что будет с деньгами по ту сторону океана, бесполезно затевать переобустройство экономики по эту. Евгений Евтушенко как-то написал: поэт в России больше, чем поэт. И был, как водится, прав. Применительно к своей эпохе. Сегодняшние поэты утратили вкус к величию; они только и делают, что бормочут: мы никому не нужны, слава богу, мы никому не нужны, оставьте нас в покое, мы никому не нужны. А доллар не стесняется, не комплексует; в теперешней России он давно уже больше, чем доллар. Не стесняется претендовать на всеобщее значение.

Когда-то Евтушенку спародировали: «Я разный, я такой многообразный, / И, разбегаясь в разные края, / Я не бегу от счастья понапрасну, / Поскольку счастье – это тоже я». Так вот, это – типичное самочувствие русского доллара. Он и символическая единица измерения (раньше говорили: кто заплатит? Пушкин? – теперь пора менять формулировку: кто заплатит? дядя Сэм?). Он и объект тайного вожделения. И субъект открытой ненависти. Источник настоящего психоза; в массовом сознании переплелись два взаимоисключающих умонастроения: доллар падает, ужасно, как будем жить; доллар падает, отлично, Америка доигралась. Доллар научил нас, что такое деньги; ежедневное столкновение с ним заставило многих разобраться в устройстве мировых финансов – и шкурой ощутить взаимосвязь политики и экономики; с ним связаны лирические переживания и эпические потрясения; его теперь упоминают к месту и не к месту – как в 80-е к месту и не к месту цитировали стихи; он уступил финансовые роли – евро; символический статус остался за ним навсегда.

Статус остался; а собственно денежный вес – выгорает. Это еще один идеологический урок, который доллар преподал российскому сознанию. Неважно, сколько весит твоя денежная единица; важно, сколько весишь ты сам – как единица мирового государственного измерения. Развеялись иллюзии, будто миром правят деньги, а не мир – деньгами; марксоидные конструкции исчезли. Если ты обладаешь реальной мощью, то можешь становиться неоплатным должником – как стала им Америка, выжигая денежное содержание валюты – в ответ на рост нефтяных издержек, исчисленных в долларах; если нефть стремится к цифре 100, то доллар опускается все ниже. Но самое забавное, что если будет надо, доллар поменяет траекторию. И, насыщаясь, тяжелея, начнет неумолимо дорожать; быть может, мы еще увидим этот фокус.

Но вот что тревожит. Отказавшись от наивного марксизма, общество в лице своих достойных представителей вполне готово впасть в противоположную крайность. И хрипловатым голосом телеведущего Леонтьева само себе объяснит: секрет американской мощи в армии, в отлаженной машине военного принуждения; и мы теперь должны потратить на ракеты все, что накопили. Дивиденды будут после, сначала – траты и затянутые пояса. Разумеется, военная энергия есть магнетическая сила, способная притягивать новые деньги, но это условие недостаточное – и во многом вторичное. Нравится нам Америка или не нравится (нынешняя – точно, что не нравится), но она сначала сосредоточилась на принципах и ценностях, потом заявила, что будет эти ценности отстаивать повсюду – и любой ценой, затем, спустя годы и годы, накачала военные мышцы, а уж только после этого начала получать какой-то профит с армейской мощи.

Какие ценности и принципы положены в основание наших военных доктрин? Быть как Америка, но только лучше? Быть как Византия, но лишь современней? Странные надежды; быть как– не удастся, надо прежде сказать самим себе – как быть. Никому не нужны улучшенные Штаты; не будет второй Византии, по крайней мере успешной и состоятельной. Мы – сами по себе, сами из себя – кто такие? От ответа на этот вопрос будет зависеть будущее не только страны, не только каждого из нас, но и маленького скромного рубля. Как от принципа прав человека, идеи личной независимости и политической свободы производен доллар с его невероятными амбициями.

Доктор Осипов: вечный сюжет

На неделе между 3 и 9 марта. – Наутро после грандиозных выборов президента маленький тарусский градоначальник по фамилии Нахров решил уволить главврача центральной районной больницы Ирину Олейникову. Без особых объяснений и формально оглашаемых причин.

История, казалось бы, банальная. По всей России градоначальники увольняют директоров – когда по самодурству, когда по делу, но тарусский сюжет – особь статья.

В високосную пятницу, 29 февраля, министр российского соцздрава Татьяна Голикова поздравила коллектив больницы с радостным событием: открылся межрайонный кардиологический центр. Вполне европейского уровня. Доступ – бесплатный. Государство не потратило на это ни копейки. Все деньги собраны благотворителями под имя известного кардиолога Максима Осипова, который три дня в неделю зарабатывает себе на жизнь в Москве, иногда – за границей, а четыре – лечит больных в Тарусе. За так называемую зарплату районного специалиста. Вместе с другим московским доктором Охотиным. При поддержке местных докторов. Под административной защитой главврача Олейниковой. Цель одна-единственная: создать в районе качественную медицину, не позволять людям умирать раньше времени только потому, что техника отстала. А потом, быть может, переехать в Тарусу с концами. Просто потому, что здесь хорошо; тут когда-то врачевал осиповский дед; и в Тарусе – отечество.

В пятницу, стало быть, федеральная власть поздравила и поблагодарила; городская – в понедельник – уволила. За то, что центр открыли вопреки судебному запрету. (Город запрещает открывать спасительное заведение; прекрасно, прекрасно!) А еще через день пошли сообщения: в Тарусе – выемка документов. Обвинение: мошенничество в особо крупных размерах, совершенное группой лиц по предварительному сговору. Что украли – непонятно. У кого – тоже. Понятно только, кому помешали воспользоваться средствами благотворителей. У Осипова в самом начале его творческого пути был забавный разговор с министром здравоохранения одной российской области, в названии первая буква К, последняя А, а в середине есть еще одно А, и Л, и У, и Г. Министр никак не мог понять, чего москвич задумал. Увести половину пожертвований? Тогда понятно; заходи, заноси, уводи. Закупить оборудование за полцены, а проставить в ведомости полную? И здесь вопросов нет; давай конверты и ставь, что хочешь. Просто так? По вере? А что такое вера? Это, что ли, когда у правящего архиерея принимают местное начальство?.. Товарищ Нахров тоже, видимо, гадал: что ж людям нужно? Не хотят объяснять по-простому, по-нашему; ссылаются на идеалы и мораль; стало быть, все желают забрать себе. Без общинного распила. Нехорошо. Кто в городе хозяин?

Теперь от конкретного тарусского сюжета перейдем к обширной исторической рамке, вне которой истинный смысл происходящего ускользает. Четыре с лишним года назад, примерно с такой же формулировкой, было запущено дело Ходорковского. У верховников тогда имелся довод – как для Страшного суда, так и для общественного мнения. Да, мы понимаем, что все не слишком-то законно, но выбор истории прост: или мы его, или он нас. Деньги «ЮКОСа» могут быть пущены на политическую борьбу – значит, их придется отобрать. Да, разлагая по пути соратников. Да, повторяя схемы залоговых аукционов; что же делать. Допустим, какая-то страшная логика в этом была. Сильно сомневаемся, однако для очистки совести – допустим. Но, независимо от политических резонов и поверх разговоров о целесообразности, делом Ходорковского был подан сигнал чиновничеству и спецслужбам: можно. Давайте, ребята. Фас.

В тот момент и зародилась вся череда последующих дел, каждое из которых по внешним масштабам было все меньше, отговорки – все слабее. Разгром «Интерньюса» и изгнание Мананы Асламазян, как матрешка, вынимаются из дела Ходорковского; единственное, что элиты могут сказать теперь в свое оправдание: а чего это она?! Из дела Асламазян произрастает преследование корреспондента «The New Times» Наталии Морарь и мелкотравчатое решение закрыть Европейский университет в Санкт-Петербурге – под предлогом нарушения пожарной безопасности; и тут уже не находится доводов вообще. Если не считать доводом лакомое историческое здание, которое так хочется прибрать к рукам. Судьба Европейского университета клонируется в историю с Тарусой. Казалось бы, совсем уже крохотную. Эхо от грандиозных конфликтов на вершинах экономической власти докатилось до скромного городка и скоро начнет стихать…

Но это – самообман. Местная власть, уменьшенная и ухудшенная копия центральной, подхватила импульс, посланный стране в 2004-м, и перезапустила его по горизонтали. Дави низовую инициативу, уничтожай бескорыстие на местах, ломай об колено при попытке низового обустройства русской жизни. Можно! нужно! сверху окрикнут, но не помешают! начинается наше время. В известном смысле происходившее в Тарусе было важнее и опаснее всего, что было до сих пор. Поскольку – показательней, типичней. Здесь нет политики, идеологии, шпионских камней, оранжевых переворотов, даже иностранной помощи. Зато здесь имеется попытка обустроить частную жизнь русской провинции по правилам и законам, которые несовместимы с царящим меркантильным, он же раболепный, духом.

А это и есть революция – мирная, тихая, благая; не предполагающая партийной борьбы и громких лозунгов, не нацеленная на перевороты, не претендующая на захват. Эта та революция, которую произвели христиане в поздней Римской империи. Они пришли и сказали: все считаются с твоими правилами, а мы не будем. Все разлагаются, а мы не станем. Не хотим. Я сильна! – говорила империя. – Ты сильна, отвечали они. – Ну и что? Я вас в клетки к зверям отправлю! – Отправляй. – В пустыню! – Хорошо. – Колесую! – И ладно. Империя наткнулась на чужую логику и рухнула.

Страницы: «« 1234567 »»

Читать бесплатно другие книги:

Зачем владельцу фирмы по пошиву спортивной одежды подыскивать на место секретарши девушку, которая д...
Командиру группы спецназа ГРУ, полковнику Антону Филиппову, становится известно, что банда чеченских...
Великая Империя вступила в эпоху потрясений. После революции власть перешла к Великому диктатору Яро...
На этот раз изобретатель Машины времени профессор Терехов и его помощник – странствующий по эпохам Е...
В этом романе впервые показано на одном из самых известных примеров в истории, как было на самом дел...
Мастер на все руки, Николай Михалыч даст вам массу полезных советов, которые помогут за короткое вре...