Случай Растиньяка Миронова Наталья
– Куда дальше? – спросил Герман.
– Вон туда. – Алик неопределенно махнул рукой куда-то вдаль.
Тронулись медленно вдоль длинного ряда безликих гаражных боксов…
– Вот здесь. – Алик ткнул пальцем в сдвоенный бокс за три двери от конца ряда. – Можно я пойду?
– Нельзя.
Герман вылез из джипа, извлек Алика и огляделся. Катя тоже вышла. Выпрыгнул из подъехавшей за ними машины Жека Синицын, а из последней вылез такой огромный, что Кате даже страшно стало. Ей Герман казался великаном, а этот был еще больше Германа! Настоящий Халк из кино. Они когда-то с Санькой вместе смотрели.
– Леха, – обратился к нему Герман, – останешься здесь с Катей. Головой отвечаешь.
– Есть, – гулко пробасил Халк.
Катя хотела что-то возразить, но Герман покачал головой.
– Мы войдем первыми. Так нужно. Не бойся, все будет хорошо.
Герман снова внимательно осмотрел ряд гаражей. Обычные железные коробки. Все, кроме последнего бокса, встроенного в каменную стену.
– Стучи, – негромко приказал Герман, легонько подталкивая Алика в спину. – Скажи, что деньги принес.
Алик постучал и сказал, что было велено. У него за спиной, заметила Катя, Герман и Жека Синицын извлекли оружие и обменялись условными знаками: кто куда.
Едва дверь начала приоткрываться, Герман толкнул Алика вперед с такой силой, что тот, влетев внутрь, не только сам растянулся на полу, но и сбил с ног того, кто ему открыл. Герман и Жека ворвались за ним следом.
После звонка прошло гораздо больше времени, чем до звонка. Санька ерзал на полу, чтобы задница окончательно не примерзла, пытался устроиться поудобнее, подогнуть под себя то одну, то другую ногу… Все без толку, он и сам понимал. Правая рука совсем омертвела, сколько он ее ни растирал. Казалось, ее можно отломить, как кусок сосульки. Неужели ампутировать придется? Тогда лучше вообще не жить.
И вдруг раздался стук в дверь. Санька услышал и узнал голос папани. Неужто совесть проснулась у сукина сына? Сказал, что деньги принес. А дальше было как в кино. Только один из чернявых приоткрыл дверь, как папаня влетел в нее головой вперед, а за ним впрыгнули двое, один большой, другой маленький, оба с пистолетами. Мигом обвели прицелом периметр, большой кинулся ко второму чернявому, вышиб у него оружие, повалил и надел наручники, а первого чернявого, того, что пошел дверь открывать, придавило папаней, он даже ствол достать не успел. Маленький ловко скинул с него папаню и тоже заломил руку, тянущуюся к кобуре, за спину, щелкнул браслетом, потом и вторую притянул туда же.
Большой взглянул на Саньку.
– Обыщи своего, – приказал он маленькому, – у кого-то из них ключ.
– Есть!
Оба они, и большой, и маленький, живо общупали чеченов. Ключ нашел маленький, подошел к Саньке, сунул ключик в щель, и Санькин наручник распался на две половинки. Рука повисла плетью.
Большой тоже подошел, взял руку, пощупал…
– Ничего, отойдет. Мы ее разомнем. Больно будет, но придется потерпеть.
– Пить… – прошептал Санька.
Большой огляделся, заметил полупустую бутылку на полу, схвати, отвинтил крышку, понюхал… Ополоснул горлышко и поднес Саньке. Санька жадно присосался к ней. Он пил, как лошадь, громадными глотками, поддерживая бутылку снизу левой рукой. Ему хотелось запрокинуть голову и вылить всю воду прямо себе в глотку.
– Не спеши, пей потихоньку, – сказал ему большой.
– Где мама? – прохрипел Санька, оторвавшись наконец от бутылки.
– На улице. Сейчас я ее позову, только обыщем тут все. Встать сможешь?
– Попробую.
Саньке удалось подняться, держась за стену. Большой помог ему. Они с маленьким быстро обыскали весь гараж. Потом большой пошел к дверям. Мама проскочила мимо него пулей и бросилась к Саньке, а Санька даже шагу навстречу ей сделать не смог, боялся упасть.
– Осторожнее, – посоветовал большой. – Он избит, может, что-то сломано.
Мама осторожно обняла Саньку, он тоже обхватил ее левой рукой и даже правую сумел поднять, хотя она весила, наверно, триста тонн, прижался щекой к ее щеке… Он был грязен, весь в застывших на холоде кровавых потеках, от него разило, как из вокзального сортира, но в эту минуту он нашел самые правильные, единственно верные слова:
– Я знал, что ты придешь…
Большой и маленький тем временем построили чеченов. Саньке было видно из-за маминого плеча.
– Который из вас Мустафа?
Чернявые молчали.
– Кто из них Мустафа? – спросил большой у папани, о котором все забыли.
Он крепко приложился, хотя чернявый смягчил его падение, но сумел наконец подняться с пола. Санька заметил, что на руке у него тоже стальной браслет, а с браслета свисает серебристый атташе-кейс.
– Вот этот. – Папаня показал на другого чернявого, не того, что открывал дверь.
Чернявый зыркнул на него глазом и что-то глухо проворчал по-своему.
– Ну, здравствуй, Мустафа, – приветствовал его большой. – А где твой дядя?
Чернявый молчал. Пришлось опять обращаться к папане:
– Кроме них, был еще кто-то?
– Никого, – испуганно пролепетал папаня.
– Врешь! – сорванным на холоде голосом крикнул Санька. – С ними была еще баба рыжая, пучеглазая, и Мойдодыр.
– Мойдодыр? – переспросил большой с интересом.
– Не знаю, как его зовут, и этих не знаю, но он не ушел с рыжей, он здесь остался. У него одна нога, сам весь долбанутый, на сторону перекривленный, того и гляди развалится. Он вон туда полез. – Санька указал на яму. – У них там люк, эти тоже к нему лазили.
– Молодец пацан, – одобрительно улыбнулся большой. – Жека, за мной. Журавель, ты на часах.
Санька только теперь обратил внимание на последнего из вошедших, хотя тот занял собой чуть не все помещение, а головой уперся в потолок гаражного бокса.
– Может, не надо? – взмолилась мама. – Сын тут, что еще нужно?
Большой… тот, кого Санька мысленно называл большим, пока не увидел великана, повернулся к ней, и Санька сразу понял, что это и есть хахаль. Так он на нее смотрел! Протянул руку и стер с ее щеки пятно Санькиной крови…
– Мне обязательно надо взять этого Мойдодыра. Я за ним вот уже пятнадцать лет охочусь. Я поклялся его достать. Не бойся, все будет хорошо. Подождите нас здесь. Дай пока Саньке попить, вон в том углу еще бутылки стоят.
Он снова вынул пистолет и первым полез в яму. Маленький двинулся за ним.
Герман спустился в люк и попал в тоннель.
– Могли растяжку поставить, – раздался негромкий голос Синицына у него за спиной.
– Учел, – бросил в ответ Герман и вынул из кармана фонарик. – Но вряд ли. Они сами сюда лазили, зачем им эти сложности?
Сравнительно короткий тоннель упирался в стену. В стену того самого последнего бокса, утопленного в камень, сообразил Герман. У стены виднелась вмурованная в пол железная лестница.
Продвигаясь осторожно, шаг за шагом, освещая себе путь фонариком, Герман и Жека пересекли тоннель, проверили лестницу. Оба нутром чуяли засаду, но мин-растяжек не обнаружили. Герман начал бесшумно подниматься. Люк вверху был чем-то прикрыт, но, ощупав препятствие, Герман понял, что это ковер.
Он рывком откинул ковер и ринулся в люк. В бронежилете еле продрался.
Этот бокс был обставлен как номер люкс в ориентальном стиле. Воздух тепел от мощных обогревателей, весь пол застлан коврами, ими же увешаны стены, много мягких подушек, светильник вместо голой лампочки, роскошное наргиле с наборной эмалью… И посреди всего этого восточного великолепия, глядя прямо на Германа, лежал на подушках Ширвани Вахаев.
Германа тотчас насторожила его неудобная поза. Он не возлежал, не курил наргиле, привалился неловко даже не на бок, а почти на живот, придавив грудью левую руку. Герман знал, что правая рука у Вахаева почти не действует: во время памятного отхода из Грозного в феврале 2000-го ему не только ногу оторвало, но и перебило осколком локтевой сустав.
Герман не стал стрелять на поражение, бросился к Вахаеву, толкнул его на спину… и увидел. Здоровой левой рукой Вахаев сжимал гранату. Чека была уже вынута. Бросить гранату он не мог, поза не та. Значит, его, Германа, поджидал. Решил погибнуть как шахид и взять его с собой. Герман прочел это в мертвых, отливавших машинным маслом глазах Вахаева.
Гранату «РГД-5» с вынутой чекой можно держать в руке сколько угодно, хоть год. Пока рычаг не отпустишь, ударник не тронет капсюль запала. Но стоит разжать пальцы, как рычаг повернется, освобождая ударник, тот разобьет капсюль, и через четыре секунды, не позже, рванет.
Времени на размышление не было. Герман всем телом навалился на Вахаева, обхватил его пальцы, не давая их разжать, другой рукой, применив болевой прием, вывернул запястье, перехватил гранату и швырнул ее в люк.
Бабахнуло довольно громко, и сразу среагировали машины вокруг: завыли дешевой тайваньской сигнализацией.
– Ну, ты даешь, Густавыч. А если б я не выскочил? – обиженно протянул Жека Синицын.
– Но ты же выскочил, – ответил на это Герман. – Осмотрись тут. Может, он нам еще какой сюрпризец припас.
– Есть.
Пока Синицын осматривал помещение, Герман обыскал Вахаева, но ничего больше не нашел. Посетовал, что наручников нет. В голове промелькнуло горестное воспоминание о том, как он потерял Федю Коваленка. Это не имело отношения к делу, а может, и имело… Все на свете связано со всем на свете, так ведь? Через смерть Феди Коваленка – тогда тоже не хватило пары наручников – он познакомился с Голощаповым. А знакомство с Голощаповым привело его сюда.
Поразмыслив, Герман выпростал ремень из брюк Вахаева и стянул ему руки за спиной этим ремнем. Вздернул на ноги.
До этой минуты Герман старался не замечать стальной пружины, стиснувшей сердце, как только в деле прозвучала фамилия Вахаев. Не давал себе думать об Азамате Асылмуратове. Даже мысли такой не допускал. Но пружина напоминала о себе, давила на сердце, только теперь ослабла. Он позволил себе перевести дух.
И тут Вахаев заговорил. Герман впервые услышал его гортанный голос:
– Я умираю. Дай умереть воином. Пристрели.
Он говорил по-русски вполне грамотно, что и неудивительно: семидесятого года рождения, в советской школе учился. Но ответить Герман не успел.
– Ах ты сволочь! – подал голос Жека Синицын.
Он уже обыскал гараж и мотнул головой Герману, что, мол, все чисто, а теперь подскочил к Вахаеву и даже замахнулся на него, но Герман остановил друга:
– Не надо, Жека. Не надо бить лежачего.
– Хорош лежачий…
– Он связан. Сдачи дать не может. Стрелять в тебя я не буду, – обратился Герман прямо к Вахаеву. – Ты не воин, ты шакал. За свое по суду ответишь. Сколько тебе твой Аллах намерил, в тюрьме просидишь. Думаю, немного, но и то хлеб. Я буду молиться за твое здоровье.
– Ты ж его убить клялся, – не сдавался Синицын.
– Так то в бою, а тут… Связанного? Нет, – поморщился Герман, – я с безоружными не воюю. А тюрьма похуже смерти будет. Для него – особенно. Кстати, он нам нужен живым: он нам еще и заказчика сдаст.
– Чечены заказчиков не сдают, – возразил Синицын.
– А этот сдаст. Тем более что заказчик нам известен: Голощапова Изольда Аркадьевна. – Герман повернулся к Вахеву. – Сдашь нам заказчика, Ширвани? – Вахаев промолчал, но Германа уже занимала другая мысль. – Ты мне лучше вот что скажи, – снова повернулся он к Синицыну, – возьмешь это дело на себя? И его, и тех двоих? Ну, доставить, оформить…
– Сделаем, – пообещал Жека. – Нам за них еще и дырочки сверлить, – добавил он, намекая на награду.
– Только меня не упоминай, – попросил Герман. – И пацана, и Катю… Неохота в милиции показания давать. Скажи, анонимный сигнал поступил.
– Вот то-то, все вы милицию не любите, – засмеялся Синицын. – Ладно, что-нибудь придумаем. Но только сегодня. Тебя-то я могу отмазать, а им никуда не деться. Ты лучше прикинь, как мы отсюда выбираться будем.
И он кивком указал на люк, над которым еще курился дымок, смешанный со строительной пылью.
– А дверь тебя не устроит?
– Амбарный замок с той стороны. Я еще на подходе заметил.
– Я тоже заметил, – отозвался Герман. – Ничего, Журавель нас вытащит. Леха, – заговорил он в рацию, – как вы там?
– Штатно, – глубокой октавой отозвался Журавель. – А шо у вас за шум?
– Проход завалило чи шо, – весело ответил Герман, подражая его говору. – Мы в крайнем боксе в этом ряду. Взяли Вахаева. Сможешь дверь открыть? Только смотри, нет ли растяжки.
– Не первый раз воюем, – браво отозвался Журавель.
Запасливый Журавель возил с собой целый арсенал инструментов, и Герман ждал, что взвоет по меньшей мере пила-болгарка. Но все прошло тихо и штатно: Леха просто отвинтил шурупы и снял замок с двери вместе с ушами. Жека и Герман вывели своего пленника наружу, где их уже дожидались скованные Ахмед и Мустафа, Катя с Санькой и Алик.
– Грузи в автобус, – сказал Синицын Журавлю.
Как старший по званию, он имел право командовать, а после такого урожайного дела мысленно уже примерял капитанские нашивки. К тому же сам он водил японскую легковушку, а Журавель, как и подобало столь брутальному мужчине, ездил на неслыханных размеров отечественном внедорожнике «УАЗ-Хантер», известном в народе как «козел длинный».
Леха Журавель затолкал чеченцев в джип.
– И этого до кучи, – распорядился Герман, кивком указывая на Алика. – Да, последний штрих. – Он подошел, щелкнул почти невидимым ключиком и снял чемоданчик с запястья Алика. – Вот видишь, своячок, денежки не понадобились. Грузите его.
– Как? – зайцем заверещал Алик. – Я же все сделал, как вы велели! Я же вас сюда привел! Я потерпевший! – крикнул он подошедшему громиле.
На громилу не произвело впечатления.
– Пройдемте, гражданин, – бухнул он, как из бочки. – Вы по делу покамест свидетель, а там разберемся, хто вы есть.
– Сынок! – ухватился Алик за последний козырь. – Не бросай меня…
– Ты ж меня бросил. – Санька сплюнул кровавую слюну ему под ноги, проходя мимо.
– Коротко и ясно, – прокомментировал Герман, а когда Алика запихнули в джип, добавил: – Высадите его где-нибудь в центре, пусть катится. Его тачка у меня во дворе осталась. Даже не знаю, как быть. Не хочу, чтоб он Катю доставал.
– Не вопрос, – отозвался Синицын, – тачку мы на штраф-стоянку эвакуируем.
– Лады. «Нексия» салатного цвета, металлик. Номер не помню, но у нас во дворе другой такой нет. Только дайте нам уехать, а он пускай на метро добирается. – Герман передал Жеке мобильник Алика. – Держи, это улика.
Катя расцеловала на прощанье Синицына и Журавля.
– Спасибо вам, ребята. Спасибо.
– Та нэма за що! – откликнулся Журавель, обнимая ее так бережно, словно она была мыльным пузырем.
Глава 17
Герман подошел к своей машине, вынул из багажника плед и закутал Саньку.
– Садитесь сзади. Давайте с обеих сторон, вам так легче будет.
И он распахнул обе задние дверцы. Мать с сыном забрались в джип. Герман сел за руль и плавно тронулся.
– А сторож? – спросила Катя.
– Ничего с ним не будет, очнется. О! Слышишь сирены? Это уже родная милиция на вой подъезжает. Давайте скроемся, пока нас тут не сцапали.
И он нажал на газ.
Когда вой сирен и автомобильной сигнализации смолк вдали, Герман включил телефон, укрепленный на приборном щитке, и одной кнопкой вызвал номер.
– Тикай, Аркадий Ильич, – сказал он в телефон. – Мы взяли Вахаева. Он тебя сдаст за милую душу. Не надо было врать, что ты его не знаешь. Деньги свои, четыре лимона, получишь со счета на Кайманах. Номер счета известен Изольде и, я думаю, Фраерману. Деньги я безакцептно перевел. Ну да из кармана в карман… не пропадут. Прощай.
И Герман отключил связь.
Звонок Германа застал Аркадия Ильича в тяжких раздумьях. Жизнь-то как поменялась! Вроде бы незаметно, а враз. Все вернулось на круги своя. Если не планы-шманы, то партия-шмартия точно вернулась. С него стали тянуть деньги. Будь это на медицину или на жилье, на образование там, даже на вооружения, он бы еще понял. Он бы дал с дорогой душой, хотя эта самая душа не лежала давать деньги вслепую. Он хотел бы лично контролировать, на что его деньги тратятся. Но давать на партию-шмартию, на внебюджетные фонды, на каких-то там «Наших», куда-то там «идущих вместе»… Это еще зачем? С какой стати? Голощапов тут при чем?
А ведь приходилось давать. Появлялись в офисе незнакомые ему добры молодцы, все одинаковые, молодые, с белесыми пустыми глазами. Входили, как к себе домой, и требовали денег. Говорили, что надо бы акционировать такой-то завод и половину акций сразу отдать. Не на то отдать, чтобы ему, Голощапову, с этого польза была, а на то, чтобы его, Голощапова, оставили в живых. Они не так выражались, но ясно давали понять. Аркадий Ильич мог бы, конечно, одного из них или даже нескольких раскассировать с особой жестокостью в назидание остальным, но чувствовал, нутром угадывал, что это не поможет. Они как тараканы: видишь одного, значит, где-то сидят еще пятьдесят. Орать на них, угрожать, гнать? Бесполезно.
Ему прямым текстом сказали, что надо вступить в новую партию-шмартию. Лёнчик, гад, вступил. Сам вступил, даже не спросивши шефа. Пятый пункт больше не мешал, в новую партию-шмартию принимали всех, даже такую шелупонь, как Лёнчик. Вербовка в эту партию приняла очертания рекрутского набора. Мели всех подчистую. И, главное дело, Золька, зараза, вступила. Хотел ей Аркадий Ильич бубну выбить, да как-то постеснялся, что ли. Пришлось и ему вступать, никуда не денешься.
Он никогда не отличался образным мышлением, уж чего не было, того не было, но тут вдруг вспомнил виденный в детстве фильм Чаплина «Новые времена». Вспомнил, как героя затягивает в станок. Огромная машина прессовала и штамповала человека с полным безразличием, как любую другую заготовку. В фильме было смешно, зато теперь сам Голощапов чувствовал себя такой заготовкой. Это его прессовали и штамповали, а он же не Чаплин! Нет у него той ловкости да гибкости. И все не понарошку, а наяву.
Здоровье в последнее время стало пошаливать. Голощапов уже справил три юбилея, на подходе четвертый. Теперь считать придется уже не на десятки, а на пятаки. Аркадий Ильич думал о подступающем 75-летии с такой тоской, что выть хотелось. Хоть в гроб ложись да помирай. Опять орден через Лёнчика хлопотать. На хрен ему этот орден? Нет, считается, что надо. Опять банкет, опять ненужные подарки и лживые речи. Опять пьянка на трое суток, а потом… С последнего «летия» его в больницу увезли. Слава богу, это было уже при Германе. Он, трезвенник, вовремя углядел, что тестю плохо.
Хороший парень – Герман. Был ведь еще случай, когда Голощапов чуть концы не отдал: это когда с «АрмСтил» сделка сорвалась. Никогда еще Аркадий Ильич не ощущал такого унижения. А главное, что обидно, поквитаться не мог.
Глава компании, который так легко и изящно его кинул, ушел на покой да и отчалил на какие-то далекие острова. Все руководство сменилось, и вообще это была уже не компания, а часть огромного конгломерата, президент коего рассекал по морям на бронированной яхте величиной с авианосец и все дела проворачивал исключительно электронным способом.
Торпедой его взорвать? Такими возможностями Голощапов не располагал. Да что там иностранного воотилу, он Лёнчика больше не мог тронуть! Тот в депутаты пролез, съехал наконец с голощаповского участка: зачем ему теперь, когда квартира казенная приватизирована и дача казенная тоже? Важный стал – не подступись. Положим, депутатов тоже убивают за милую душу, но Лёнчик, как ни противно было в этом сознаться, стал Голощапову опасен. Он слишком много знал. Наверняка подстраховался.
Перебрав все возможные пути и средства как-то избыть свой гнев, Аркадий Ильич выбрал самый простой и доступный – ушел в запой. Наказал только себя: опять ему стало плохо, и опять Герман повез его в больницу. Откачали, но, едва придя в себя, Голощапов начал куролесить и рваться домой. Дома он неожиданно стих, впал в тоску, а это было еще похуже буйства. Вслух так ничего и не сказал, но в душе был Герману благодарен, что Герман его не пилит, не попрекает, не напоминает: а ведь я вам говорил! Хотя Герман и вправду говорил: не надо в эту сделку лезть, кинут.
Немного оклемавшись, Голощапов затеял новое дело. Раз уж не дали провести слияние с иностранной компанией, решил прикупить отечественную: лежащий на боку Васильевский горно-обогатительный комбинат. Грамотно провел всю предварительную работу, потратил много времени и денег на подготовку, заложил основу, привлек начальный капитал… И тут кто-то перебежал ему дорогу. Как будто знал, сука, заранее, хотя вся подготовка проходила в глубокой тайне.
Комбинат перехватили у него под носом внаглую, он и оглянуться не успел. Несколько раз мгновенно перепродали, чтобы он концов не нашел, а потом опять выставили на продажу, но уже по другой цене. Только теперь владельцем пятидесяти одного процента акций числилось государство, а с таким владельцем хрен поспоришь. Голощапов озверел и пошел войной. Больше всего ему хотелось дознаться, кто его кинул.
Комбинат он купил. Не по задранной цене, но и не по той, начальной, под которую велись все расчеты. А вот тайны так и не узнал, даже получив наконец на руки заветные документы. По документам выходило, что предпоследним владельцем числился некий бизнесмен из Донецка. С каких это пор российские природные ресурсы у нас донецким продают? Никогда такого не было! Правда, Голощапов и сам был родом с Украины, но это было давно и неправда, как в народе говорят. Он давно уже российский гражданин. А тут приобретателем, уступившим свою долю российскому государству в лице областных властей, оказался некий Криворучко, отбывший на ПМЖ в Канаду.
Голощапов пробил его по базе, связался со своими украинскими друзьями и налетел на сюрприз. На него смотрело с фотографии до боли знакомое лицо гарного парубка с полуопущенным левым веком: Мэлор Подоляка!
Ну, подлюка, сказал себе Голощапов, живым не уйдешь. Мэлор давным-давно вернул ему с процентами одолженные еще в прошлом веке пол-лимона, видно, у кого-то перезанятые, потому что ту схему с отъемом собственности через отложенное финансирование они так и не осуществили: Герман отсоветовал. Но теперь Мэлор покусился на нечто большее, чем пол-лимона, и от расправы не ушел. Голощапов достал-таки его в Канаде, правда, допустил просчет. Надо было сперва выпытать у гада, кто его на эту схему подвиг, а Аркадий Ильич погорячился и выкинул сразу пикового туза. Поэтому Мэлор Криворучко умер легко, так и не узнав своего счастья: мог бы сперва помучиться.
И без Мэлора ответ маячил перед носом. Элементарно простой ответ: Лёнчик. Тут не надо быть гением сыска, чтобы догадаться. Ведь и ту давнюю схему, зарубленную Германом Ланге, подсказал подлюке Подоляке Лёнчик Фраерман. Навряд ли Лёнчик выкупал комбинат сам. У него таких денег отродясь не водилось. Нет, Лёнчик работал за комиссионные: придумал схему увода, слил кому надо инфу в нужный момент… Лёнчик ведь был в курсаЂх с самого начала, когда Голощапов только задумал прибрать к рукам Васильевский ГОК…
Был кто-то другой, кто-то с деньгами. Кто-то, в жадности не уступающий самому Голощапову. Лёнчик этому «кому-то» помог. Но зачем ему это? – с тоской думал Аркадий Ильич и не находил ответа. Столько лет жили душа в душу… Голощапов его в люди вывел… Да кем бы он был, этот сукин сын Лёнчик, камса бесштанная, без Голощапова? Вот уж правду говорят: не делай людям добра – не получишь зла. И что теперь? Аркадию Ильичу страшно и муторно было об этом думать. Убрать Лёнчика можно, но сложно. Так и погореть недолго!
Но и спускать обиду нельзя. Аркадий Ильич решил поквитаться с Лёнчиком при случае и стал следить за ним, как паук за мухой. Сдать бы Лёнчика в обработку к нужному человеку – вот хоть к Вахаеву! – он бы живо и заказчика назвал, и поведал бы… как это там?… Насчет Гришки Отрепьева и литовской границы?
Голощапов силился вспомнить шутку из любимого фильма и не мог, мысли путались. Он бросил эту мысль, нестоящую, и начал другую, важную. У него остался один верный человек: Герман. Жаль только, Герману не все можно доверить: чистоплюй. Про знакомство с Вахаевым, скажем, Голощапов распространяться не стал. Даже обмер, когда Герман спросил, знает ли он Вахаева, но виду не подал. Уж больно мерзкий тип этот Вахаев. Пару раз исполнял специфические поручения, но сам Аркадий Ильич брезговал к нему обращаться. И что там Вахаев задолжал Герману, не стал выяснять.
Герман уговаривал его и с Васильевским ГОКом не связываться, и даже за Мэлора Подоляку вступался, хотя сам терпеть его не мог. Но тут уж Аркадий Ильич пошел на принцип: так подлюке и надо! Чтоб у Голощапова кусок из-под носа увести и в живых остаться? Не было такого никогда и не будет.
А вот насчет ГОКа Герман оказался, пожалуй, прав: не стоила овчинка выделки. Нет, если бы взять по начальной цене… Конечно, Герман довел ГОК до ума. Не пропадать же собственности, раз уж она твоя! Но Голощапову пришлось признать, что это становится все тяжелее и тяжелее. Чиновная братия оборзела вконец: берут взятки и тут же забывают, тут же им добавки подавай. Раньше взятка была вполне солидной гарантией, что оплаченная услуга будет оказана, а теперь… Куда катится мир?
И тут раздался звонок. Выслушав Германа, Аркадий Ильич сразу позвонил в аэропорт. У него давно лежали билеты с открытой датой, и он подтвердил заказ. Для себя и для Зольки. Надо было ее, суку, тут оставить, но… все ж таки дочь… Стерва, а не дочь, сука поганая.
Позвонил по внутреннему на ее половину.
– Собирай манатки и в аэропорт. Герман Вахаева взял. С поличным.
Изольда что-то взвизгивала, верещала в интерком, он не слушал. С каждой минутой ему становилось все хуже и хуже. «Неужели это конец?» – подумал Голощапов без особого даже страха, но с тоской, причем тоску нагоняла как раз мысль о бегстве во Францию.
Вдруг с ослепительной яркостью всплыло в уме воспоминание – давнее, еще из детства. Однажды Аркадий Ильич увидел на берегу огромную медузу. Все, кто был поблизости, сбежались на нее смотреть. Видать, высокой волной вынесло ее на берег, а потом волна схлынула, оставив медузу на песке. Добраться до воды не было у нее никакой возможности. Ее полузасыпало песком, она таяла на солнце и напоминала горку грязного целлофана.
Вообще-то Аркадий Ильич медуз не любил. Стрекаются они, да и на вид противные. Он с детства брезговал студенистой массой, даже холодца не ел. А тут вдруг жалко стало эту огромную медузу.
Много Аркадию Ильичу на своем веку повидать пришлось. Убивал, правда, чаще чужими руками, но не раз видел, как допрашивают с пристрастием, а потом кончают. И ничего, смотрел, не отворачиваясь. А как вспомнил медузу, сразу затошнило.
Тут в кабинет к нему ворвалась Изольда, а за ней… за ней Лёнчик. Ну конечно, без Лёнчика не обошлось. Нешто Золька сама такое удумает? Да ни в жисть! Ясное дело, Лёнчик помог! Схему продумал, сучонок.
– Не надо паники, Аркадий Ильич, – заговорил он с ненавистными Голощапову благодушно-покровительственными интонациями. – Мы разберемся. Кто ж поверит уголовнику-рецидивисту, чеченскому бандиту?
– В «крытку» захотела? – не отвечая Лёнчику и обращаясь исключительно к Изольде, заговорил Голощапов. – Ну, милости прошу, только без меня.
– Аркадий Ильич…
– Уйди, Лёнчик, уйди от греха, – прохрипел Голощапов. – За четыре лимона купился, гвнюк. Мелко плаваешь.
– Аркадий Ильич, мы хотели Германа немного пощипать. Не понимаю, как он отмазался. Деньги на счет пришли, а в свой аккаунт он даже не заходил…
– Хочешь знать, как отмазался? – осклабился Голощапов. – Я тебе скажу, как отмазался. Герман умнее вас всех. Он с моих счетов деньги вам перевел. Безакцептным списанием. И вы мне эти денежки вернете до последнего зеленого цента.
– Конечно, мы все вернем, Аркадий Ильич. Но вы не понимаете: мы хотели вернуть вам гораздо больше. Могли взять…
– Да я-то все понимаю. – Новая мысль пришла в голову Аркадию Ильичу, даже сердце вроде чуть отпустило. – Уйдите оба, кому сказал! Рейс ночной, ты еще успеешь, – вновь обратился он к дочери. – Билеты на стойке Эр Франс.
Изольда, все время что-то верещавшая, вдруг умолкла, повернулась и ушла. Двинулся следом за ней и Лёнчик, но через плечо бросил:
– Напрасно вы так паникуете, Аркадий Ильич, ей-богу, напрасно.
Снисходительно так, по-барски бросил да пошел.
«Они уже списали меня со счетов, – догадался Голощапов. – Неужто так заметно? Погодите, вы меня еще не знаете…»
Зря Лёнчик так небрежно и непочтительно удалился, зря не оглянулся, ой зря! Оглянулся – увидел бы, каким взглядом проводил его Голощапов. Может, и понял бы что-нибудь… Чего жизнь его на этом свете стоит, понял бы…
Оставшись один, Голощапов сунул под язык таблетку нитроглицерина. Последнее время их приходилось постоянно таскать в кармане. Пососал, вроде отпустило немного, полегчало, развиднелось… Не так чтоб очень, Аркадий Ильич не обманывался на свой счет, но он хоть смог достать заветный мобильник.
Этот номер был зарегистрирован на давно уже ликвидированную подставную фирму. Плату вносили аккуратно наличными через банкоматы, и дознаться, кому принадлежит телефон, не было никакой возможности. Это Герман его научил так шифроваться.
Вообще от Германа он столько полезного узнал! Пристрастился ко всяким электронным хитростям – не оторвать… Долго кобенился, как дурак, не доверял новомодным штучкам, а Герман его убедил, приохотил. Да, от Германа он видел одно только хорошее.
В памяти этого телефона числился всего один абонент. Аркадий Ильич вызвал его одной кнопкой. Ему сразу ответили. Человек с точно таким же телефоном, зарегистрированным на несуществующую фирму, всегда был в доступе. Не здороваясь, не обращаясь по имени, Голощапов продиктовал заказ:
– Фраерман Леонид Яковлевич. Сумма уже на счету. Премия двойная за чистоту и оперативность исполнения. Нет, сроки не оговариваются, но как только, так сразу. Отбой. До связи.
На самом деле он знал, что связи больше не будет, поэтому премию за чистоту и оперативность исполнения перевел по компьютеру сразу же, вместе с основной суммой, только отложенным платежом, не сомневаясь, что все будет исполнено чисто и оперативно. Мобильник швырнул в пылающий камин.
Что, Лёнчик, думаешь, ты живой? Да ты мертвей меня, сучара!
Ему стало тошно до зелени в глазах, но он взбодрил себя этой мыслью и собрался с силами. Надо сделать еще одно дело. Компьютер уже работал, Голощапов ликвидировал заветный тайный счет, переведя с него остатки на обычные счета, и с особой мстительной радостью заблокировал кредитные карточки Изольды. Попробуй теперь, зараза, покрутись во Франции! Обратно вернуться? А тебя тут менты ждут. Потом включил видеокамеру и начал диктовать:
– Я, Голощапов Аркадий Ильич… Как это там?… А, вот, вспомнил!..находясь в здравом уме и твердой памяти, объявляю мою последнюю волю. Дочери моей, Голощаповой Изольде Аркадьевне, завещаю дом во Франции и деньги с известного ей счета на Каймановых островах. При ней остаются ее личные вещи. Все остальное движимое и недвижимое имущество, включая стопроцентный пакет акций корпорации АИГ, все активы на счетах в России и за границей, дом по Рублевскому шоссе, дачу в Одинцове и так далее, и так далее, завещаю моему зятю, Ланге Герману Густавовичу в единоличное, – Голощапов голосом подчеркнул это слово, – владение.
«Герман добрый, он Зольке чего-нибудь подкинет… А то во французских хоромах на четыре лимона с каймановского счета не больно-то разгуляешься… Брюлики продавать? Она скорей удавится. Да и не поможет. Брюлики у ней хороши, только и есть хорошего, что брюлики, но ведь покупаешь дорого, а продаешь дешево…»
Чувствуя, что наплывает дурнота, Аркадий Ильич сделал над собой последнее усилие.
– При попытке оспорить завещание доля моей дочери, Голощаповой Изольды Аркадьевны, автоматически аннулируется и переходит к моему зятю, Ланге Герману Густавовичу. – «Попробуй теперь, Золя, оспорь. Только ввяжись, с голым задом останешься, кровиночка». – Моим душеприказчиком назначаю адвоката Понизовского Павла Михайловича. В случае точного и неукоснительного… – Вот черт, нравилось ему это слово! Еще раз повторил по слогам: – не-у-кос-ни-тель-но-го исполнения моей последней воли душеприказчику выплачиваются комиссионные в размере, – Голощапов помедлил да и отмахнул от широты души, – пятнадцати процентов от оценочной стоимости всего моего состояния.
«Ничего, Герман не жадный, он заплатит. А Павлуша за такие комиссионные будет носом землю рыть. Нет, он хороший адвокат, порядочный, он сделает из чести, не из денег. Но и деньги тоже не помешают, какой-никакой, а стимул».
Аркадий Ильич указал место, продиктовал дату и час, ввел код своей цифровой подписи, сохранил файл и отослал его Понизовскому. Должно сработать, электронные завещания нынче в моде.
Он был весь в поту, опять накатила дурнота и зелень. Вот дожил: столько деньжищ, а умираешь – и стакан воды некому подать. Нет, почему некому? У него полон дом прислуги, охрана, экономка Марья Семеновна… Хорошая женщина, верная душа, давно надо было на ней жениться… В завещании упомянуть… Поздно теперь переделывать. Ну, ничего, Герман парень хороший, он все исправит. Выделит ей чего-нибудь… Говорят, с хорошим зятем не теряешь дочь, а получаешь сына. Дочь, положим, он давно потерял, а вот сына – да, сына получил. И все же… Золя… Вот если бы вошла сейчас, пожалела отца, может, он и… передумал бы.
Ему показалось, что она вошла. Уставились на него беспощадные бульдожьи глаза, такие же, как у него самого.
– Золя… – прохрипел Голощапов, еле ворочая языком, сам не слыша своего голоса.
Вот и она не услышала. Не захотела услышать. Постояла, посмотрела и снова вышла. Зато он услышал, как защелкнулся за ней язычок замка. Значит, не помстилось, не померещилось. Была тут, посмотрела на него… и вышла. Вся вышла, совсем.
Нахлынула прохладная зеленая волна, подхватила медузу и потащила назад, в море. Медуза стряхнула с себя ненавистный песок, расправила купол, расправила щупальца и поплыла.
– Ты кому звонил? – спросила Катя.
– Тестю. Шефу моему, Голощапову.
– Ты… его предупредил? Зачем?
– Он тут ни при чем, – сказал Герман. – Он Саньку не похищал, это все Изольда. А Голощапов… Он страшный человек, но мне он много добра сделал. Я от него видел одно только хорошее. И я не хочу, чтоб менты его тягали по этому поводу. У него дом во Франции, вид на жительство, билет с открытой датой, пусть там пересидит.
– Но он же… Он же ее предупредит?
– Предупредит, – согласился Герман. – Ну и пусть оба катятся. Тебе что, так нужна ее кровь?
– Не нужна мне ее кровь, – поморщилась Катя, – но хотелось бы, чтоб она больше не возникала.
– Не возникнет. Изольда на этом деле истощила весь свой творческий гений. Вернее, даже не Изольда, а Фраерман. Мы его в театре видели. Я с ним разберусь, не беспокойся. Забудь.
Катя промолчала, прижимая к себе сына.
Они давно уже покинули тоскливый «индустриальный пейзаж» Лихоборских Бугров, вокруг них клубился и плясал огнями город. Герман затормозил у круглосуточного магазина. Ярко светились в ночном небе цифры 24/7.
– Надо Саньке купить что-нибудь поесть. У него зубы выбиты, а у меня дома ничего такого нет, чтоб не жевать. Пойди, ты лучше знаешь, что ему нужно.
Катю такая забота растрогала чуть ли не до слез. Слезы были близко, залегли прямо под веками, а сейас едва не пролились.
– У меня денег нет, – смутилась она. – Я где-то сумку посеяла. Наверно, у тебя дома. Не дай бог, в машине у Алика… – Катя постаралась припомнить. – Он меня привез… Нет, из машины я вышла с сумкой. Значит, у тебя дома.
Герман протянул ей свой бумажник.
– На разграбление города. Ни в чем себе не отказывай.
Катя ничего не сказала, взяла бумажник и вышла из машины. А вот Санька на заднем сиденье тихонько хихикнул.
– Как вас зовут? – спросил он Германа, когда Катя скрылась в магазине.
Герман повернулся к нему.
– Герман Ланге.
– Вы – мамин хахаль?
– Хахаль? – переспросил Герман. – Да нет, я бы так не сказал. Даже не знаю, в каком я статусе. Надеюсь, жених. Ты как – не против?
– Нет, не против, – опять хихикнул Санька. – А что это за фамилия такая – Ланге?