Краткая история тьмы Веркин Эдуард
После чего направился к Ларе и поэту, но не дошел, поскольку объявили начало мероприятия и ценители искусства толпой устремились в выставочный зал. Зимина поволокло за ними, хотя он и сопротивлялся, опасаясь оказаться вдруг в самой гуще актуального искусства.
Но оказался.
В выставочном зале ощутимо пахло мазутом, а с потолка капало в тазы, причем сразу в несколько мест, Зимин не смог понять – это дырявый потолок или художественное произведение? Решил, что все-таки произведение, слишком уж нарочито капало. Но народу, кажется, нравилось, зрители смотрели вверх с восхищением, Зимин тоже посмотрел и обнаружил под потолком кита. Скелет его то есть. Зимин пригляделся и обнаружил, что в костяном брюхе кита болтается еще несколько скелетов, уже человеческих, и еще несколько книг в старинных обложках.
– Это «Ионычи», – сообщил Зимину восторженный дедушка с аккуратной бородой. – Гениально, высоко, вы не считаете?
Зимину не хотелось огорчать благообразного дедушку, и он согласился, что гениально, с этим не поспоришь. Дедушка вдохновился и решил быть Зимину экскурсоводом, Зимин согласился, и они погрузились в яростный мир современного искусства.
Художник Прибылой оказался плодовит, его ученики от своего вождя тоже не отставали, зал кинотеатра оказался заполнен всевозможными произведениями, одно чуднее другого. «В поисках Папы Карло», «Энди Уорхолл овердрайв», «Спин Оза», «Guttenberg MF», «Комната моего детства»… Зимин плелся мимо творений, а старичок объяснял ему, что именно хотел сказать художник. С объяснениями современное искусство выглядело гораздо интереснее, Зимин даже ощутил ко всем этим художникам некую приязнь, оказалось, что это не просто тряпки и ржавые железки, оказалось, это многоплановые художественные объекты, достойные всего. Впрочем, продержаться долго у Зимина не получилось, на инсталляции «Заблудшие лисы» он почувствовал некий перебор и решил вернуться в буфет, обрадовать себя чем-нибудь прохладительным. Однако, оказалось, всю газировку, квасы, лимонады, равно как и обычную воду, уже выпили, так что пришлось Зимину взять фруктового мороженого.
Вообще-то он ненавидел фруктовое мороженое, еще с детства, с той тяжелой, до глухоты в ушах, ангины, но в буфете ничего холодного не нашлось, поэтому Зимин взял две порции апельсинового льда и принялся с отвращением его грызть.
За этим его и застала Лара.
– Ты будешь смеяться, – сказала Лара. – Громким безрадостным смехом.
– Да я и так смеюсь, – Зимин продолжал хрустеть апельсином. – Громко и безрадостно. Спасибо тебе, Лара, это самая смешная пятница за последние полгода. Последний раз я так смеялся, когда Никус застрял в швейной машинке, а ты ее случайно включила.
– Нет, ты будешь смеяться по-настоящему, я тебя уверяю.
– Я и сейчас по-настоящему смеюсь.
Зимин взял и расхохотался. Раскатисто и идиотски, он так специально тренировался. Расхохотался, и все в буфете на него посмотрели, ну, примерно как смотрят на осквернителя святынь, а Лара тут же стукнула его кулаком в лопатку.
– Ладно, – прокашлялся Зимин. – Пойдем, посмотрим твое смешное.
Она потащила его куда-то в сторону, они протиснулись сквозь сгустившийся возле инсталляции «Пергамент» кружок ценителей и оказались в сумрачном углу, задрапированном выцветшими старыми материями, располосованными длинными царапинами, точно над ними поработала рысь или просто большая кошка. И опять Зимин не смог определить – это так задумано или это так получилось, хотя это было и не очень важно.
В углу под ободранными драпировками стоял старомодный столик из черного дерева, покрытый потертым зеленым сукном. На столике красовалась печатная машинка конструкции позапрошлого века, впрочем, Зимину вполне знакомой.
«Ундервуд».
Легендарный, у него у самого такой имелся, оставшийся по наследству от прапрабабки-машинистки, отреставрированный и надежный, как танк «Т-34».
Мертвый. В смысле, «Ундервуд» – в клавиатуру, как раз между буквами «р» и «о» был врублен штык. Длинный штык, то ли от австрийской, то ли от французской винтовки. Заслуженный, с многочисленными царапинами и зазубринами, указывавшими на славную боевую судьбу, с чуть потемневшими долами. Зимин немедленно представил, от чего могли потемнеть эти долы – от квашеной капусты, это если штык работал на кухне и им рубили припасы в щи, или от крови, если им кололи свиней, или они потемнели от своего прямого назначения, когда штык еще служил и убивали им совсем не животных, Зимин все очень хорошо это представил.
А сейчас лезвие штыка врезалось в машинную плоть, рассекая ее почти пополам, машинка поблескивала развороченными стальными деталями, которые вырывались из раны, точно внутренности, что производило немного удручающее впечатление. То есть не немного, штык, пробивший печатную машинку, удручал сильно. А еще Зимин вдруг понял, что это, пожалуй, талантливо. Вот эта самая работа, она его зацепила. Неприятно, как-то страшновато, пожалуй, а если еще подумать… Хорошо, что рядом не оказалось объяснительного старичка, но и без старичка Зимин видел, что «Ундервуд» убили. Закололи, как свинью. Прирезали. И что если взять и оторвать машинку от стола, на зеленом сукне обнаружится бурое кровавое пятно неправильной формы. Точно-точно.
В каретку был заправлен лист чуть желтоватой старинной бумаги, Зимин напряг зрение и увидел чуть неровные печатные буквы, на бумаге было написано «краткая история тьмы».
Зимин отметил, что название, в целом, нормальное, неплохое, как бы обещающее. Краткая история тьмы… А если вот так – «Краткая история Тьмы», то и вообще всю серию можно было бы так назвать. Не безликие «Хроника Страны Мечты», а вот так. Потому что ведь все, в сущности, сводится к появлению Тьмы, здравствуй, Тьма.
– Ну, как? – спросила Лара. – Впечатлило?
– Пожалуй. Это интересно. То есть я вижу мысль…
– Ты не понял, – остановила Лара.
– Что я не понял? Тут, по-моему, все понятно…
– Ты на автора посмотри, – посоветовала Лара. – Еще больше впечатлишься.
Зимин отыскал медную табличку. Табличка оказалась прибита небольшими медными гвоздиками к ножке стола, и чтобы ознакомиться с фамилией творца, Зимину пришлось согнуться почти впополам.
Работа, само собой, называлась «Краткая история тьмы», автором же ее являлся некий С. Тытырин.
– Тытырин, – прочитал вслух Зимин. – Тытырин…
Он поглядел на Лару.
– Мало ли…
Если честно, Зимин не знал, что сказать. Тытырин. Да. Совпадение. Нормальное совпадение…
– Вот и я думаю, – кивнула Лара. – Совпадение то еще.
– Чего только не бывает…
Зимин огляделся.
Зал был заполнен людьми. Они разговаривали, смеялись, ели и пили и выглядели очень, очень ненастояще. А пробитая штыком машинка наоборот. Реально. Так реально, что Зимин сделал шаг назад, испугался, что реальность эта может обжечь.
Головокружение. Зимина повело в сторону.
– Что с тобой?
– Да так… – Зимин отмахнулся. – Не то съел. Маринованные левиафаны сегодня были решительно третьей свежести, тошнит немного. Я пойду… Попью водички.
– Давай-давай. А я еще поброжу вокруг, глядишь, еще что интересное найду. Снегиря, к примеру. Тытырин и Снегирь, Снегирь и Тытырин.
Лара хихикнула.
Зимин поспешил на воздух.
На ступенях Дома культуры он остановился и привалился спиной к высокой и сырой круглой колонне. Воздуха не хватало. Его было много вокруг, Зимин дышал, но казалось, что где-то посередине вдоха воздух перехватывал кто-то другой, тоже не надышавшийся, так что до легких почти ничего не доходило.
И тошнило. Тошнило, чертовы маринованные левиафаны, не надо было их даже пробовать, это ведь явное отравление, желудок, непривычный к подобной пище, вот-вот не выдержит и…
Зимин озирался в поисках кустов, куда можно укрыться, но тут появился Кокосов. Взял и выступил из-за соседней колонны, точно нарочно поджидал.
А ведь и поджидал. Поджидал, зараза!
Зимин попробовал разозлиться, но сделать это в состоянии тошноты оказалось непросто.
– Добрый вечер, – сказал Кокосов.
– Удивительно добрый. Приобщился к современному искусству, отравился подводной дрянью, теперь ты, Кокосов. А что потом? На город нападет Годзилла?
– Годзилла, хе-хе, смешно… Кстати, вполне может и напасть, вода в реке все поднимается и поднимается.
– Годзилла подкрался незаметно, – выдохнул Зимин. – Так всегда и бывает.
Кокосов рассмеялся и снова сделался серьезным.
– Вы видели? – спросил он сумрачным голосом.
– Видел?
– «Краткую историю тьмы»?
– Ее. И что? Людей с фамилией Тытырин в мире полнымполно. Совпадение. Мало ли Тытыриных на свете? И не надо рассказывать мне про рок.
– А как же Тьма?
– А что Тьма?
– Это знак, – Кокосов обреченно покачал головой. – Вам показан еще один знак, а вы все упорствуете и упорствуете. Поверьте, ничем хорошим это не кончится.
Кокосов тяжко вздохнул.
– Для кого не кончится? – поинтересовался Зимин.
– Для вас. Для всех нас.
Кокосов снова вздохнул.
– У меня есть знакомый гирудотерапевт, – сказал Зимин. – Могу рекомендовать. Очень помогает, знаете ли.
– Знаю, знаю, у вас это в книжках часто проскакивает – про пиявок.
– Да? – удивился Зимин. – А я и не замечал.
– Со стороны иногда гораздо виднее. Вы любите вспоминать про пиявок и Влада Цепеша, любите мотоциклы, холодное оружие, еду. В голове, опять же, у вас все время что-то кружится.
– Знаешь, Кокосов, я чрезвычайно утомлен современными художниками, – сказал Зимин. – Ощущаю, что в моей душе образовалась некая брешь. И чтобы ее заполнить, мне непременно нужно съездить кому-нибудь по морде.
– Вы должны написать пятую книгу.
– Что я должен сделать? – спросил Зимин. – Не расслышал. Мне кажется, ты сказал что-то про литературу?
Он начал незаметно разворачиваться, выставляя левую ногу чуть вперед, а правой рукой начиная незаметно почесывать подбородок.
– Вы должны написать пятую книгу, – твердо объявил Кокосов. – Обязаны.
– Ах да, конечно, – ухмыльнулся Зимин. – Сейчас, только за профитролями сбегаю.
Зимин ударил. Правый боковой, точно в подбородок, от такого удара Кокосов должен был осыпаться на асфальт мелким прахом.
Но в этот раз Кокосов оказался подготовленнее и быстрее, уклонился, выпустил из рукава длинный продолговатый предмет, ткнул им Зимина в плечо.
Шокер, успел подумать Зимин.
Тряхануло сильно. Зимин щелкнул зубами и стукнулся лбом, обо что, не заметил. А Кокосов не отступал и ужалил Зимина еще, на этот раз в подбородок.
То ли шокер не успел зарядиться, то ли еще что, но второй удар Зимин перенес спокойнее, всего лишь на секунду потемнело в глазах. А когда он очнулся, то обнаружил себя в зале выставки. Он стоял, покачиваясь перед странным сооружением, похожим…
Зимин определил его как термитник. Здоровенный такой термитник желтого цвета со стальными кронштейнами, вероятно символизировавшими… Зимин не сумел понять, что именно они символизируют, в голове у него вспыхивали искры, отчего Зимин не очень хорошо воспринимал действительность.
Его качнуло вперед, Зимин расставил руки и обхватил термитник. На ощупь и вкус термитник оказался похожим на кактус. Только рыхлый, он разошелся под пальцами Зимина и обрушился на Зимина сверху, залив его неприятной липкой жижей.
Тут Зимина стошнило. Два раза. И стало легче. Он вытер лицо и перевернулся на спину. Вокруг восторженно хлопали посетители, и Зимин с ужасом и отвращением понял, что хлопают ему. Видимо, зрители восприняли его падение в термитник как часть художественной композиции. Жизнь удалась.
Он попытался подняться, но не получилось, и он снова ухнул в желтую жижу. Вокруг лопались фотовспышки, Зимину хотелось провалиться сквозь пол, и, желательно, чтобы там, под полом, был бассейн.
– Зима, что с тобой? – спросила откуда-то сверху Лара.
– Вымя… – прошептал Зимин. – Вымя и патронташ. Это всё.
Дневник 7
Здравствуй, дорогой дневник.
Мыслей много. Болею. Сижу в боксе. Вернее, лежу, сидеть тоже больно. В потолок смотрю. Температура вроде бы поднимается, во всяком случае, чувствую, как голова живет отдельно от тела, точно висит в воздухе, а все остальное болтается где-то снизу. Видимо, все-таки инфекция. Или заражение крови. Если инфекция, то ничего, можно побороться. Если заражение крови, то все, с ним не поборешься. С нашими медицинскими запасами. Последние антибиотики потратили на Клыка…
Я решила про это не думать, решила отвлечься. О другом подумать.
Вообще, хочется писать, но не получается – все дрожит. Мелкой дрожью, стены, пол, потолок. И гул наверху, совершенно непонятно, что за гул, угрожающий. Если пробуешь писать, буквы расплываются, ползут, чернила растекаются по бумаге, так что пишу мало.
Опять явился Дрюпин. Принес из столовой поднос. Сообщил, что Клава еще больше сошла с ума и вовсю вяжет из проволоки жилетку, что Клык впал в затяжной сон. А он сам сходил в столовую, там тоже ничего хорошего – от дрожи все подносы перемешались, на некоторых полопались упаковки, так что там теперь все залито протухшей и скисшей едой, и добывать провиант в этих условиях затруднительно. Но для меня он, конечно, постарался.
Я есть не стала, аппетит отсутствовал, значительная часть зубов тоже, вместо еды спросила, откуда дрожь.
– Похоже на вулканическую активность, – сообщил Зимин. – Или на тектоническую.
– Нас что, теперь лавой затопит?
– Вряд ли. Хотя… Возможно, это что-то техническое.
– В каком смысле?
– Возможно, реактор. Системы охлаждения…
– Только не говори про ядерный взрыв!
Дрюпин отвернулся и стал постукивать пальцами по столу.
– Современные атомные станции имеют большой запас автономности, – Дрюпин поглядел в потолок. – Даже если реактор пойдет вразнос, взрыва не последует. Скорее всего… Но я думаю, что это не реактор, это гидростанция. А шум – это сброс воды или какие-то неполадки. Так вот…
– Ты письма прочитал? – перебила я. – Те, что я тебе вчера давала?
– Прочитал.
Дрюпин достал из кармана письма, вернул мне, почесал подбородок.
– Ну, что скажешь?
– Скажу… – он продолжал чесаться. – Скажу вот что. Это…
Он потрогал письма пальцем.
– Это, судя по всему, проект «Двина».
Дрюпин вытянул ноги.
– Насколько я понимаю, это именно он. Помнишь, у нас в подвале тоже были анаконды – их еще в аквариумах держали, а Сид их передушил?
– Помню.
– Волк рассказывал, что его на этих анакондах натаскивали – скорость восприятия форсировали. Но все равно она у него не доходила до эталона…
Я кивнула.
– Так вот, ходили слухи… – Дрюпин покачал головой. – То есть не слухи, а так, крупицы, оговорки…
– Не тяни, – потребовала я.
– Вроде бы раньше был некий проект «Двина», – сказал Дрюпин. – Такая же база, как наша, только где-то совсем далеко. Чем занимались – непонятно, вроде бы как обычно, супероружием. Но наткнулись на странный побочный эффект…
– Какой?
Дрюпин пожал плечами.
– Что-то связанное с пространством, точно не знаю. Ну а наш «Пчелиный Волк» – это, можно сказать, вторая серия. На «Двине» какие-то неполадки возникли, перемудрили что-то… Не знаю.
– А может, это и есть «Двина»? – спросила я.
– Что? – не понял Дрюпин.
– Я говорю, что, может, вот это… – я постучала в стену рукой. – Может, это и есть «Двина»?
– Как… – Дрюпин принялся думать.
Думал он интенсивно, краснел, вращал глазами, грыз ногти и вообще.
– Если это так, – сказал он через минуту. – Если это так, то нам очень крупно не повезло.
– Нам очень крупно не повезло уже давно, – напомнила я.
– Это да. Но сейчас я не об этом говорю. Понимаешь, если это проект «Двина», то тогда…
Дрюпин указал в потолок.
– Что тогда?
Дрюпин залез на стол, подтянул к себе стул, поставил стул на стол и дотянулся до вентиляционной решетки.
– Любая база подразумевает систему безопасности. Особенно база, на которой занимаются всякими… экспериментами. Тактический ядерный заряд, вакуумная подземная бомба. Тут, скорее всего…
Дрюпин дернул за решетку, решетка вывалилась легко, Дрюпин стал смотреть в трубу.
– Тут, скорее всего, твердая вода.
– То есть? – не поняла я.
Дрюпин поморщился.
– Дрянная штука, – он продолжал смотреть в потолок. – Очень дрянная. В случае опасности в коридоры сбрасывается вода, сразу из нескольких резервуаров. Вода смешана с особым агентом, он практически не влияет на вязкость. Когда вода заполнит объем, в нее выпускают некий катализатор.
Я уже догадывалась, что происходит после того, как в воду входит катализатор.
– Вода сворачивается в суспензию, которая через несколько минут переходит в твердь. И все умирают. Ну, или по старинке – жидкий бетон.
И все умирают.
– Жарко тут у тебя… – Дрюпин вытер лоб. – Жарища просто… неимоверная. У тебя температуры нет?
– Нет, – ответила я.
– Дай-ка…
Дрюпин потянул ладонь к моему лбу, я треснула ему по руке.
– Нет у меня температуры!
– Как скажешь…
Дрюпин насупился.
– Как скажешь. Может, и нет…
Он уставился на мое распухшее и раскореженное колено. Я перехватила взгляд и натянула на ногу плед.
– У тебя нога распухла ведь, – сказал он. – Тебе надо…
– Мне надо отоспаться, – отрезала я. – Вот и все, что мне надо.
– Покажи ногу!
– Отвали.
Но Дрюпин не отвалил, наоборот, быстро вцепился в плед и дернул его на себя. Я перехватить не успела.
Опухоль сползла от колена к ступне. Нога стала похожа на испорченную колбасу. Красная, гладкая. С прожилками. И уже начала темнеть.
Гангрена. Приехали. Всегда мечтала.
– Дерьмо… – Дрюпин побледнел. – Красота. Что теперь делать?
Ночной трамвай
– Да не надо нам моркови, мы ее не едим…
– Как не едите? А салат с чесноком? Зима скоро, а у вас ни заготовок, ничего.
– Мы на зиму в Калининград хотим съездить, – сказала вдруг Лара. – Пожить там…
– Понятно, – мать громыхнула крышкой от ведра с морковью. – Понятно, все понятно, вы, значит, в путешествие отправляетесь. В теплые места…
Лара поняла, что про Калининград она зря сказала, и попыталась тут же исправить ситуацию.
– Мы ненадолго. И по делу. Виктору заказали книгу, очень интересная работа…
– А твоя работа где? – спросила мать. – Ты когда найдешь?
– Зимой обещали, – соврала Лара.
– Понятно. Зимой. Значит, зимой.
На лице у матери отразилось страдание.
– Мне хорошее место обещали, – соврала Лара. – А пока хотели отдохнуть…
– Ты же говорила работать?
– Ну да, работать… – Лара почувствовала, что запуталась. – Да какая разница?
– Никакой, – мать нервно пожала плечами. – Никакой разницы. Делайте что хотите, мне-то что? Твоего-то вчера показывали по телевизору.
Мать ехидно усмехнулась.
– Хорош, писатель. – Мать стала зачем-то доставать кастрюлю из посудного ящика, кастрюля сопротивлялась, кухня наполнилась грохотом. – Хорош! Валяется в желтой пене, все его фотографируют, все смотрят, все культурные люди, а он на ногах не стоит! Тьфу!
Лара поняла, что спорить бесполезно, будет только хуже. Надо уходить. Брать припасы и влачиться домой через дождь. Мука.
– И что же сейчас поделывает этот мастер слова?
– Работает, – ответила Лара.
Лара с печалью поглядела на сумку, из которой выглядывали крышки трехлитровых банок с солеными огурцами. До остановки почти километр, тащить банки не хотелось, и Лара стала придумывать, что неплохо бы эти огурцы оставить где-нибудь под кустами. Но потом вспомнила, что мать наверняка потребует банки вернуть, потому что в этих банках она мариновала помидоры еще когда был жив отец…
Лара представила, как она станет стоять возле дороги, вытаскивать из банок рубленые патиссоны и философски раскидывать их по окрестностям, под дождем, под дождем.
– Работает он… Лежа работает?
– Почему лежа, сидя.
– Понятно. Сидя, значит, работает, работяга.
Мать принялась складывать морковь в сумку.
– Дурью мается – вот что он делает. Зачем он юридический заканчивал? Мог бы давно найти себе работу нормальную, а он все на диване лежит! Мотоцикл купил! Мотоцикл за миллион! Это хоть один нормальный человек купит себе такое? Можно было пять машин купить! А у дяди Васи его «Жигули» еле ездят, он их все ремонтирует и ремонтирует…
Лара хотела было начать ругаться, сказать, что дядя Вася придурок и сам виноват, и что когда Виктор бегал по издательствам, дядя Вася над ним глумился и всегда спрашивал при встрече: «Ну что, «Муму» сочиняется?»
Но Лара знала, чем может это закончится. Криками о том, «что мы университетов не кончали», «мы на трех работах вкалывали», ну, может быть, еще про «детки выросли, а кружку воды принести некому».
– Мотоцикл купил! – Мать отбросила морковь в сторону. – Мотоцикл! Я четвертый десяток в этой хрущобе барахтаюсь, а он…
– Значит, тебе квартиру, а дяде Васе «Жигули»?!
– Мог бы и помочь! – крикнула мать. – Дядя Вася вам сколько раз картошку подвозил…
– Один! Один раз! И дрянную – всю в фитофторе! Он привез ее потому, что свинья у него ее не жрала! И что – я ему должна быть по гроб жизни благодарна?!
– Да ты никому не благодарна! Никому! И Витька твой тоже! На мотоцикле гоняет! Лучше бы машину купил! Скоро холода наступят, зачем ему мотоцикл?!
Лара поднялась из-за стола и вышла в коридор.
Мать устремилась за ней и продолжила перед дверью:
– Ну, конечно, умные стали. Сама с первого курса ушла, институт бросила…
– Я в другой буду поступать, – заявила Лара.
– В другой она будет… – Мать постучала морковкой по косяку. – Так разве можно жить? Не понравился институт – в другой пошла, не понравился город – в другой переехала! Что у вас постоянное-то? Ничего! Я вам говорила – давайте дачу побольше купим…
– Чтобы морковки побольше росло, – сказала Лара.
– Да! Чтобы моркови побольше росло!
– Да не нужна нам твоя морковь, не нужна…
– А ковер? – не унималась мать. – Ковер тебе тоже не нужен?! Когда вы в общаге жили, на полу спали, так ковер небось нужен был. А сейчас не нужен стал!
Лара зашнуровывала сапоги, ругаясь на свою глупость, которая подсказала ей купить сапоги с красивыми красными шнурками трехметровой длины, со шнурками, которые приходилось завязывать по пятнадцать минут.
– Живете, как плесень! Он что, твой Витька, думает, что его каракули будут по сто лет читать? Ага, как же! Да никому это не нужно уже сейчас! Скоро по миру пойдете – будет вам тогда жизнь!
Читать бесплатно другие книги:
