Свет Валаама. От Андрея Первозванного до наших дней Коняев Николай

С улыбкою выслушивал он сетования Дамаскина на слабость, порою одолевающую его.

– Чудак ты, отче, – утешал он Дамаскина. – О какой скуке речь? Не скучай, отче… Коли уж тяжело станет, – он указал на потолок кельи, – ты сиди и считай потолочник и вся скука пройдет. Терпи, отче Дамаскин. Будешь с Антонием Великим вчинен, только терпи дьявольские искушения и не уходи из пустыни.

Игуменство Варлаама было недолгим…

Вследствие непрекращающихся жалоб он вынужден был испросить увольнения от настоятельской должности и водворился в пустыньке вблизи скита Всех Святых. Увы… И здесь не суждено ему было насладиться покоем. Вскоре пришлось перебраться в скит Оптиной пустыни, где он снова встретится со старцем Леонидом…

Так и замкнулся круг.

А если учесть, что послушнику Василию, посланному Варлаамом к Дамаскину, суждено было, приняв монашеское имя Виктор, стать наместником Валаамского монастыря, замкнется и еще один прочерченный Божией волей круг судеб… Как звенья единой цепи, прочно сцеплены эти круги друг с другом…

Однако, завершая главу, посвященную игумену Варлааму, надо сказать, что и в Оптиной пустыни не позабыл Варлаам оставленную обитель.

– Хорошо, нечего сказать, хорошо у вас, – говорил старец, – а все не то, что на Валааме. Там возьмешь, бывало, краюшку хлеба за пазуху, и хоть три дня оставайся в лесу: ни дикого зверя, ни злого человека. Бог да ты, ты да Бог!

– А от бесовских-то страхований, батюшка, как спасались? – спрашивали у него.

– От бесов и в келии не уйдешь, коли не тем путем пойдешь, – отвечал старец. – Впрочем, пути спасения различны: он спасается сице, ты же по слову святого Исаака, общим путем входи на восхождение духовного пира.

Глава десятая

1833 год памятен России кончиной великого чудотворца, преподобного Серафима Саровского…

Второго января, в шестом часу утра, братия Дивеевского монастыря, зайдя в его келью, увидели схимника, как всегда, на коленях перед образом Божией Матери «Умиление». Крестообразно сложенные руки Серафима Саровского лежали на книге, на руках лежала голова. Казалось, старец уснул…

Преподобный отец Серафим был зрителем дивных откровений и при земной жизни созерцал небесные обители. Двенадцать раз являлась к нему Пресвятая Богородица…

Для Валаама этот год памятен назначением нового игумена – Вениамина и началом большой монастырской смуты…

В причинах ее пытался разобраться святитель Игнатий (Брянчанинов). Он составил объемистый отчет – «Описание Валаамского монастыря и смут, бывших в нем».

Как отмечает святитель[3], абсолютной правоты не было ни у одной из противостоящих сторон…

«Они (валаамские старцы. – Н.К.) ревнуют по православию, требуют для еретиков тюрьмы и цепей… Сами возмущаются и возмущают образованных людей, к ним присылаемых, которые, видя их ревность, переходящую в жестокость и неистовство, соблазняются (курсив наш – Н.К.) их православием. В сем фальшивом положении находится иеромонах Апполос, и, сколько видно, находился архимандрит Платон. Упомянутый иеромонах соблазняется небратолюбием Валаамских старцев, их интригами, – и по справедливости. Валаамские старцы тоже справедливо соблазняются его ученостью, некоторыми выражениями, так что из 9-ти летнего его пребывания на Валааме нельзя вывести решительного результата, православен ли он, или нет…»

К анализу смуты, охватившей монастырь, мы еще вернемся, пока же скажем, что Дамаскин поначалу тоже оказался втянутым в монастырскую распрю.

Но начнем по порядку.

До Коневского монастыря Вениамин подвизался в Новоезерной обители Вологодской епархии, где проявил себя талантливым организатором и строителем. Настоятель монастыря архимандрит Феофан непрестанно занимался молитвами и словом Божиим, целиком переложив занятие внешними предметами на Вениамина.

Вениамин вполне оправдал надежды архимандрита.

«Я был в Новоезерной обители и видел работы, произведенные о. Вениамином, из коих удивился особенно ограде, – писал святитель Игнатий Брянчанинов. – Оная основана на сваях, вбитых в озеро, при глубине воды, доходящей местами до 3 сажен, таковых свай опущено до 20 т, по ним в два ряда идет тесанный дикий камень, и на сем цоколе возвышается прекрасная каменная ограда»…

Забегая вперед, скажем, что и на Валааме остался памятник строительным талантам Вениамина – каменная, выложенная из цельных плит дикого камня, лестница от пристани к монастырю… Зато в самом монастырском строительстве Вениамин преуспел меньше.

Новый игумен сразу обратил внимание на Дамаскина и назначил его начальником скита Всех Святых. По-видимому, таким образом Вениамин рассчитывал приобрести в лице Дамаскина помощника в своих начинаниях, опору в преобразованиях. И он бы и нашел опору в Дамаскине, если бы его начинания и преобразования были понятны тому. Но все то, что делал Вениамин, вызывало у Дамаскина, как и у других валаамских старцев, лишь недоумение и смущение.

Подобно тому, как патриарх Никон взялся за исправления якобы «неправильных» обрядов Русской Православной Церкви, Вениамин сейчас обнаружил на Валааме множество отступлений от общепринятого.

Сохранился целый перечень исправлений, сделанных Вениамином, с которыми Дамаскин был не согласен.

Большинство из них касалось церковной службы и церковного пения, но были замечания, касающиеся и других нововведений.

Очень смущало Дамаскина, что Вениамин завел «по пятницам баню, чего и в столице нет». Не нравилось, что Вениамин приказал отобрать у братии и запечатать книги Святых Отцов, патерики скитские, Цветники и прочие книги, в пользе и православности которых никто не сомневался, но которые раздражали Вениамина своей рукописностью…

Наконец, как и остальную братию, Дамаскина смущало, что Вениамин избран вопреки Валаамскому уставу, запрещающему избирать настоятелей не из числа монастырской братии.

Ложность положения, в котором оказался Дамаскин, усугублялась тем, что в пустыне, рядом со скитом Всех Святых, подвизался бывший настоятель монастыря отец Варлаам, сразу сделавшийся центром кристаллизации монастырской оппозиции.

Жил Варлаам, как утверждается в книге «Валаамские подвижники», жизнью святого человека. Келью покидал только для совершения Божественной службы в скиту Всех Святых. В пустыни же преимущественно занимался молитвою и чтением Священного Писания и писаний отеческих; иногда писал по уставу; пища его была самая простая, грубая; одно кушанье варил он на целую неделю и более…

Здесь приводится и диалог, состоявшийся у Варлаама с Дамаскиным…

– Что это, батюшка, оставляете вы кушанье в котле? – спросил Дамаскин. – Оно у вас ржавчиною покрылось…

– Ничего, – ответил отец Варлаам. – Это не вредно. Котел ведь чугунный. Вот в медном – опасно…

Разговор, кажется, ни о чем, кроме неприхотливости Варлаама, не свидетельствует. Однако, если мы вспомним, что отставной игумен любил рассказывать, как в бытность его на поварне молитва кипела в нем, какопища в котле, диалог приобретает дополнительное значение, и «покрывшееся в котле ржавчиною кушанье» превращается в символический знак, не заметить который Дамаскин не мог.

Между прочим, святитель Игнатий (Брянчанинов), указывая на то, что надобно сделать, чтобы прекратилась смута в монастыре, не забыл и про Варлаама.

«Заштатного игумена Варлаама полагаю непременным вывезти из Валаамской обители, как потому, что он в бумагах своих был дерзок в выражениях о начальстве, а в доносах опрометчив, веря всяким слухам, так и потому, что он уже не может быть спокоен в Валаамской обители и не вмешиваться, как сам сознается, в управление, к которому совершенно не способен, что доказано опытом… Принимая во уважение старость о. Варлаама, и то, что во всем деле он только орудие для других, полагаю переместить его в Оптин скит, Калужской Епархии…»

Из того же отчета узнаем мы, насколько высокой была температура заварившейся в монастыре свары.

У монаха Порфирия изъяли тетрадь, в которой он утверждал, что игумен Варлаам и его партия (сам Порфирий принадлежал к партии Вениамина), состоящая из семи человек, хотя и священнодействуют и приобщаются Святых Тайн, но, находясь во вражде со многими лицами монастыря, занимаясь ложными доносами, священнодействуют и приобщаются в осуждение – только для одной формы… Более того, утверждал Порфирий, скитяне (насельники скита Всех Святых) занимаются только одной наружностью и далеки от постижения сущности или духа религии…

Выход из ложного положения, в котором он оказался, Дамаскин нашел. Он оставил должность начальника скита Всех Святых и удалился в Назариевскую пустынь.

Впрочем, иначе и быть не могло…

Прочно и надежно усвоил Дамаскин основы монашеской жизни, и невозможно было совратить его в противоречащую монашескому смирению монастырскую свару.

Как свидетельствует составленная в монастыре биография подвижника, приняв управление скитом, Дамаскин продолжал свою суровую подвижническую жизнь, и два раза изливался на него «неизреченный» свет от иконы Распятия Спасителя, которая досталась ему от монаха Авраамия, убившегося при ломке плиты на Германовом острове…

Любопытно, что монастырский биограф к скитоначальническому периоду жизни Дамаскина относит тот разговор, что состоялся у него с настоятелем еще до ухода в пустынь.

«Неусыпные, столь разнообразные тяжелые труды, при строгом воздержании во вкушении пищи, изнурили наконец о. Дамаскина до того, что он едва в состоянии был читать в церкви и занемог, и поэтому решился о своей болезни сказать настоятелю»[4].

Но перед этим автор биографии в скобочках делает примечание, что Дамаскин просил освободить его от послушания – начальствования скитом…

Можно понять, почему автор биографии, нарушая датировку хроники, записанной со слов самого Дамаскина, переносит этот разговор из первого, «допустынного» пребывания Дамаскина в скиту Всех Святых, в бытность его скитоначальником. Видимо, монастырского биографа смутила описка – имя настоятеля, ведущего этот разговор, не Ионафан, а Вениамин (Вениамин стал настоятелем лишь в 1833 году). Описка это или оговорка самого Дамаскина, судить трудно, но корректировать в соответствии с нею жизнь валаамского игумена – просто нелепо. Нарушается житийная логика биографии Дамаскина.

Одно дело, когда с жалобой на немощь обращается новоначальный монах. Слабость – напомним, что у Дамаскина неправильно срослась нога и он был (по сути) инвалидом! – вполне оправданна.

И совсем другое дело, когда о снисхождении просит прошедший через разнообразные испытания и искушения отшельник. Едва ли вериги, которые он носил в пустыни, были легче трудов в скиту Всех Святых…

Не очень-то стыкуется и смысл поучения игумена с его решением все-таки освободить Дамаскина от послушания…

Все это заставляет нас думать, что не по слабости покинул Дамаскин управление скитом Всех Святых, а по мудрости, по миролюбию, столь свойственному ему, по смирению…

«Образцом общежития, – пишет в отчете святитель Игнатий (Брянчанинов), – признается Святою Церковью первое общество верных в Иерусалиме… С сожалением видел я совсем противный сему дух в Валаамском монастыре, где согласие утрачено, где иноки боятся, подозревают, поносят друг друга. От ссор и личностей возгорелись доносы, как в этом сознались сами доносчики. Что может быть для инока несвойственней тяжбы, говорит святый Симеон Новый Богослов… Напрасно трубят игумен Варлаам и монах Иосия, что они готовы на крест. Это слова неопытности. “Не веруй, говорит Небоявленный Василий, в подвигах великих просиять тем, кои в малых скорбех малодушествуют…”»

Такое ощущение, будто Дамаскин слышал эти слова Игнатия (Брянчанинова), когда они еще не были произнесены… Он поступил именно так, как, по мнению Игнатия (Брянчанинова), должен поступать монах. Поступил так, потому что тут его мнение не расходилось с мнением святителя.

Своеволие и самочиние – ведут к прелести…

Эта мысль красной нитью проходит через все сочинение святителя Игнатия (Брянчанинова).

Когда читаешь «Описание Валаамского монастыря и смут, бывших в нем», возникает ощущение, что автор не только рисует картины нестроений в жизни монастыря, не только осуществляет удивительный по глубине и точности анализ поступков и помыслов монахов, но рисует столкновение опыта древнерусской северной святости (вернее того, что осталось от этого великого и сурового опыта после реформ царя Алексея Михайловича, после протестантско-синодальных преобразований Петра Первого и его преемников) и опыта, только еще набирающего силу в русском монашестве, возрожденного старчества. Опыта, которому суждено будет просиять святостью оптинских старцев, праведностью Иоанна Кронштадтского, именами бесчисленных новомучеников российских…

Такое ощущение от «Описания Валаамского монастыря и смут, бывших в нем», словно присутствуешь при смене эпох русской святости. И то что «Описание» сделано архимандритом, благочинным – святителем Игнатием (Брянчаниновым), уже принадлежащим к сонму новых российских святых, усиливает это ощущение, делает его неопровержимой реальностью.

Подводя итог своего расследования, Игнатий (Брянчанинов) скажет:

«Для прекращения самочиния и неповиновения, для предохранения по возможности от прелести наилучшим средством нахожу учредить, как и в Нямецком монастыре учредил знаменитый Паисий, от четырех до шести духовников и им вручить всех новоначальных. Духовники сии должны быть в духовном союзе с Настоятелем, и в полном у него повиновении; тогда точно они будут некоторое подобие семидесяти старцев, помощников Моисея в руководстве Израиля к земле обетованной.

Способным к сей должности полагаю: Дамаскина скитоначальника, который один показался лишь довольно искусным монахом во всем Валааме…»

Так и было названо имя будущего игумена Валаамского монастыря, которому суждено возродить Святой Валаам.

Часть вторая

Словно из шума сосен, словно из плеска бьющихся о береговые скалы волн, из тихого шепота молитв рождаются Валаамские сказания…

«Творец и Владыка всего сущего, которого не объявлены пути и неизвестны решения, которые есть мера и определение всему сущему в стремлении к праведности, – всем подает неоскудевающей рукой Свои благодатные дары, и сохраняет каждого, и воздаст по достоинству его».

Глава первая

Существует легенда, что самое название Валаама связано с именем библейского мага и прорицателя Валлама.

«Кто же не удивится Божии пресильной премудрости! – восклицает автор «Сказания о Валаамском монастыре», созданного во второй половине шестнадцатого века. – Откуле тем диким людем вложено есть перьскаго древняго языка именование, Валам нарицаху остров той, ниже в их языце отнюдь таковое речение обретается…»

Современные ученые «библейскую» этимологию отвергают, но вместе с тем признают, что «удовлетворительного объяснения этимологии слова Валаам не существует».

Не существует удовлетворительного объяснения и многим историческим загадкам, связанным с Валаамом…

Предание утверждает, что апостол Андрей Первозванный установил на месте языческого капища на Валааме крест, дабы свет православия озарил северные края.

Никаких документальных подтверждений этому – увы! – нет, но и факты, которые бы опровергали предание, тоже отсутствуют… Все возражения насчет удаленности Валаама, что приводятся, как в светской, так и в церковной литературе, не выдерживают критики…

Совершенно справедливо говорил по этому поводу святитель Игнатий (Брянчанинов):

«Почему не посетить ему (апостолу. – Н.К.) место, освященное для богослужения народного, и там не насадить богопознания и богослужения истинного? Почему не допустить мысли, что сам Бог внушил Апостолу это высокое, святое намерение и дал силу к исполнению его? Дикость, малоизвестность страны – дальность, трудность путешествия – не могут быть достаточною, даже сколько-нибудь сильною причиною, чтобы отвергнуть это предание. Немного позже времен апостольских ходили путями этими целые воинства, почему же не пройти ими Апостолу, водимому десницею Божиею и ревностью апостольскою?»

Но если вопрос о пребывании апостола Андрея Первозванного на Валааме существует на уровне предания и, как предание, важен для истории монастыря, то с непосредственными основателями монастыря преподобными Сергием и Германом все обстоит гораздо сложнее.

Так получилось, что даже годы их земной жизни разные исследователи определяют по-разному.

Одни считают, что Сергий был учеником апостола Андрея Первозванного, а Герман – учеником Сергия… Другие считают преподобных греками, прибывшими на русскую землю в свите равноапостольной княгини Ольги, но многие историки переносят их земные жизни в тринадцатый, а кое-кто и в пятнадцатый век. Интервал разночтений и тогда растягивается без малого на пятьсот лет, покрывая едва ли не половину всей истории России…

Между тем совершенно точно известно, что в 989 году, когда равноапостольный князь Владимир еще только крестил в Днепре киевлян, ушел из Валаамского монастыря преподобный Авраамий. Он уединился на озере Неро в Ростовской земле, и здесь вручил ему евангелист Иоанн Богослов жезл, которым предстояло Авраамию сокрушить особо почитаемое идолище – Велеса.

Как к язычникам Ростовской земли, преподобный Авраамий Ростовский приходит и к современным историкам, чтобы жезлом, который вручил ему евангелист Иоанн Богослов, разрушать капища их построений и свидетельствовать, что Валаамский монастырь существовал до крещения Руси и, значит, является самым древним русским монастырем, а сам преподобный Авраамий Ростовский – первым валаамским святым, слава которого просияла по всей Руси…[5]

Косвенно подтверждается факт существования Валаамской обители еще во времена языческой Руси и то, что уже в начале двенадцатого века были обретены мощи основателей монастыря Сергия и Германа. Древние новгородские летописи сообщают об обретении мощей преподобных Сергия и Германа и перенесении их в Новгород во время шведского нашествия 1163–1164 годов…

Увы… Чрезвычайно затрудняет изучение истории монастыря отсутствие надежных источников, и этому обстоятельству, вероятно, и обязаны мы тем, что серьезные историки избегают валаамской проблематики…

И возникает вопрос о причине исчезновения или изъятия из научного оборота этих источников.

Более того… Ответ на этот вопрос позволяет, если не компенсировать в некоторой степени утрату источников, то хотя бы предположить, какие сведения могли содержаться в них.

Пограничное месторасположение Валаамских островов сделало их, как и всю Карелу, предметом территориального спора между Новгородской республикой (а затем Русью) и Швецией, и, казалось бы, чисто научный вопрос – когда же возникло православие на Валааме? – приобрел в силу географического положения монастыря значение политическое.

Известно, что многие, связанные с валаамскими древностями, документы были вывезены в начале семнадцатого века в Швецию (так называемый «делагардиевский сундук с Новгородскими актами») и до сих пор находятся в шведских архивах… А с другой стороны, можем ли мы твердо утверждать, где – в огне вражеских нашествий или в печи новгородских владык – больше исчезло древних валаамских рукописей?…

Предположение это выглядит несколько диковатым, но если разобраться, то окажется, что оно не лишено основания…

Во-первых, древнему Новгороду зазорно было осознавать, что «Путята крестил Новгород огнем, а Добрыня – мечом», когда совсем рядом, уже целые столетия сиял светильник Валаама. Во-вторых – по важности это обстоятельство следовало бы поставить на первое место! – принятое еще до крещения всей Руси православие противоречило принципам территориальной централизации истории Руси и как бы отделяло историю Валаама от русской истории, давая тем самым основания для размышлений о независимости территории островов от Новгорода…

Поэтому в Новгороде неоднократно («Сказание о Валаамском монастыре» – одна из них!) предпринимались попытки «омолодить» валаамское православие, идентифицируя запись в Новгородской Кормчей книге: «В лето 6837 (1239) нача жити на острове на Валаамском озере Ладожском старец Сергий», с указанием даты основания монастыря.

Эта запись, как мы говорили, противоречит Софийской летописи, которая свидетельствует, что еще в 1163 году были обретены мощи преподобных Сергия и Германа. А сколько других свидетельств, подтверждающих древность монастыря, было утрачено?

Разумеется, пока спор шел в рамках православной традиции, никто не покушался на преподобного Авраамия, стоящего с посохом, дарованным ему евангелистом Иоанном Богословом, на защите древности валаамского православия…

Тогда существовало как бы две истории…

Политически выверенная история Валаама, необходимая для доказательства, что Валаам исконно новгородская, а значит, и русская земля; и церковная история, которая, не опровергая историю политическую, вела отсчет истории Валаама с времен Андрея Первозванного…

Как это ни удивительно, но истории эти вполне могли существовать параллельно. Многие факты политической истории – и это как раз и доказывает искусственность ее – подходят для любой истории…

Ведь, если разобраться, даже запись о позднейшем основании монастыря на Валааме ничему не противоречит. Преподобные Сергий и Герман основали (смотри житие Авраамия Ростовского) монастырь во имя Живоначальныя Троицы…

Валаамский Спасо-Преображенский монастырь мог быть основан и позднее, и его основание не перечеркивает предыдущей монастырской истории Валаама…

Но такое параллельное существование двух историй было возможно только во времена Святой Руси, когда высоко было уважение к церковному преданию вообще…

В послепетровские времена, когда Валаам окончательно закрепился за Российской империей, закрепили и «младшесть»[6] Валаамского монастыря уже на уровне официальной историографии.

И хотя преподобный Авраамий Ростовский с жезлом, полученным от евангелиста Иоанна Богослова, продолжал опровергать эту ложь, на это уже не обращали внимания. В послепетровской Руси и сам Авраамий стал преданием

Мы останавливаемся на спорах о древности Валаамского монастыря потому, что и сейчас они не утратили своей духовной остроты. Вглядываясь в историю Валаама, ясно видишь, что строительство православного государства и распространение православия отнюдь не тождественные друг другу процессы. Валаамское православие, не ощущая себя официальной идеологией, не нуждалось в «мече и огне» для укрепления и распространения.

С лучами света сходны подвизающиеся на островах подвижники.

В двенадцатом веке уходит из Валаамского монастыря преподобный Корнилий. Ему предстоит основать первый на Онежском озере, Палеостровский, монастырь…

В четырнадцатом веке уйдет с Валаама на другой ладожский остров, Коневец, преподобный Арсений…

1429 год. Покинули Валаам преподобный Савватий, а следом за ним и преподобный Герман – будущие устроители Соловецкой обители…

1484 год. Узрев Великий небесный свет, что сиял в той стороне, где текла Свирь, уходит с Валаама, чтобы основать свой монастырь, преподобный Александр Свирский…

А еще подвизались в Валаамском монастыре преподобные Евфросин Синоезерский, Афанасий Сяндемский, Адриан Ондрусовский… И не будем забывать о новгородском архиерее Геннадии, выходце из валаамских монахов, который, когда сгустились над Русью мрачные тучи ереси жидовствующих, бесстрашно обличал еретиков, где бы – в великокняжеском дворце или митрополичьих палатах – не скрывались они. И был, был еще Герман Аляскинский, валаамский инок, просветитель алеутов…

13 декабря 1837 года – самый разгар смуты на Валааме – преподобный Герман попросил зажечь перед иконами свечи и во время чтения Деяний Апостолов мирно отошел ко Господу. Святитель Герман проповедовал христианство на Аляске и Алеутских островах. Подобно древним пустынникам, сорок лет вел он подвижническую жизнь на Еловом острове, переименованном им в Новый Валаам…

Валаамское предание утверждает, что, установив крест на острове, святой апостол Андрей Первозванный обратился к местным жителям со словами проповеди. Продолжением этой великой апостольской проповеди и были деяния разошедшихся по всему русскому Северу валаамских иноков.

Глава вторая

Словно из предутреннего тумана очертания береговых скал, проступают из прошлого исполинские фигуры валаамских подвижников. Как скалы, не похожи они друг на друга, и так же, как скалы, трудно различить их издалека…

В Житии преподобного Александра Свирского сказано: «от великих трудов кожа на теле его сделалась такой жесткою, что не боялась и каменного ударения». А это: «Когда он начинал класть поклоны, железо вериг так нагревалось, что становилось совершенно горячее» – из жизнеописания игумена Дамаскина…

И смотришь на его портрет работы Федора Ивановича Иордана и понимаешь, что никакого преувеличения нет в этих словах. Не лицо у игумена, а глыба валаамского гранита…

Мы не удивляемся, читая жития Авраамия Ростовского или Александра Свирского, отсутствию деталей, подробностей и психологических мотивировок событий, происходивших со святыми. Это древность для нас…

Жизнь игумена Дамаскина – к древностям не отнесешь. Она не удалена по времени, и свидетельств, и различных документов – одних только писем около двух тысяч! – сохранилось вполне достаточно. И все же жизнеописание игумена Дамаскина своей откровенной чудесностью неотличимо от самых древних житий святых.

Чудесна встреча паломника-калеки Дамиана с белобережскими старцами, когда останавливаются они, чтобы поклониться будущему игумену Валаама…

Чудесно, как будто списано из древних преданий, и возвышение Дамаскина. Он не проходит никаких промежуточных ступеней… Более того, он и не помышляет об административной карьере… Но вот приезжает на остров архимандрит Игнатий (Брянчанинов), приезжает, словно только для того, чтобы разглядеть в монахе-отшельнике человека, способного возглавить монастырь на стыке эпох русской святости, способного соединить в себе их, и каким-то чудодейственным образом из монаха-отшельника является великий игумен…

Таинственно и прекрасно происходящее преображение…

«17 ноября о. игумен Вениамин получил обо мне сведение, чтобы не медля нимало выслать меня в Петербург, а мне 18-ого письмо отдал, и при том сказал, что Архипастырь тебя любит и потчивал в иеромонаха. И объявил мне ехать в Петербург того же месяца 22-ого дня…»

23 ноября 1838 года в 9 часов утра впервые за последние восемнадцать лет Дамаскин покинул Валаам.

Конец ноября – не самое благоприятное время для плаваний по Ладоге. Не так и велик путь от Валаама до Кексгольма (Приозерска), но добрались туда только через два дня. Дальше добирались на телеге по осенней, едва стянутой морозцами грязи. Год выдался неурожайный, все лето лили дожди, не давая дозреть хлебам. Притихли в ожидании надвигающегося голода деревеньки и хутора…

Ночевали в Паргалово. В Сергиеву пустынь приехали только утром, 27 ноября.

В монастыре шла обедня, и Дамаскин пристал, как он говорит сам, на кухне, не беспокоя никого и не торопя с решением своей судьбы.

Впрочем, на кухне пришлось пробыть недолго. Сразу после обедни его призвал архимандрит Игнатий (Брянчанинов) и «взял в трапезу, с братиею».

После трапезы архимандрит снова беседовал с Дамаскиным. Беседа была долгой, а «довольно побеседовав», архимандрит Игнатий велел определить гостя в Казначейской келье.

Два дня прожил Дамаскин в Сергиевой пустыни.

Во вторник, 29 ноября, архимандрит Игнатий (Брянчанинов) повез его с утра в Петербург.

В этот день с Дамаскиным беседовал Высокопреосвященнейший Филарет, митрополит Московский, Высокопреосвященнейший Серафим, митрополит Санкт-Петербургский, викарный епископ Венедикт и, наконец, обер-прокурор Священного Синода, граф Н.А. Протасов, объявил Дамаскину, что согласно монаршей воле, ему надобно готовиться к немедленному посвящению во иеродиаконы, а затем и в иеромонахи.

В рассказе Дамаскина о пребывании в Петербурге отмечены самые малозначительные подробности…

Например, посещение Духовной Консистории, где прописал Дамаскин свой билет на жительство в Петербурге… Или икра, которой угощал его наместник Александро-Невской лавры отец Аарон…

И вместе с тем – о содержании двухчасовой беседы со святителем Филаретом не сказано ни слова. Между тем именно во время этой беседы и решалось: быть Дамаскину игуменом или нет.

Более подробно монастырское жизнеописание извещает о встрече Дамаскина с другим Филаретом – митрополитом Ярославским…

«В 4 часа приехали лошади, стало уже темно и поехал я на Ярославское подворье, о. Архимандрит (Игнатий (Брянчанинов). – Н.К.) уже там был. Доложили обо мне Высокопреосвященнейшему. Когда я предстал перед ним, он взглянул на меня любезно, благословив, посадил близ себя, кое-что спрашивал, между прочим увещевал продолжать отеческий путь…»

– Когда Владыка станет посылать тебя в начальники, смотри, не отказывайся! – сказал он.

– Благословите и вы, владыка! – попросил Дамаскин.

– Божие благословение да с тобою будет! – осеняя Дамаскина крестом, сказал Митрополит. – Возьми вот мое благословение, келейные четки. Смотри, не отдавай никому – они иерусалимские.

– Спаси Господи!

– А мне свои отдай!

– Да мои-то худенькие совсем… Совсем ветхие стали…

– Ничего-ничего… Давай сюда…»

Кажется странным, что, не потратив ни одного слова на описание беседы с Филаретом, митрополитом Московским, так подробно рассказывает Дамаскин об обмене четками с Филаретом, митрополитом Киевским…

Но если предположить, – а это предположение весьма вероятно! – что это были те четки, которые подарил Дамаскину четверть века назад монах, встреченный им на дороге в скит Всех Святых, то все становится понятным… Обмен четками превращается в символический акт и знаменует завершение важного этапа в духовном становлении Дамаскина…

В субботу Дамаскин исповедался у старца Серафима, епархиального духовника, принял, как он говорил, «присягу» и в воскресенье, 4 декабря, на память святой великомученицы Варвары и Иоанна, был посвящен во иеродиаконы, а через два дня, на память святителя Амвросия Медиоланского, в храме Святого праведного Лазаря, в Александро-Невской лавре, Дамаскина рукоположили в иеромонахи.

30 января 1839 года, на память трех Святителей: Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Дамаскин был произведен в Петропавловском соборе в игумены. 14 февраля последовал и Указ – быть Дамаскину настоятелем Валаамского монастыря.

Любопытно, что на следующий день, 15 февраля, хотя он и не мог знать об этом совпадении, отправился с Валаама в Оптину пустынь старец игумен Варлаам.

Игумены – бывший и настоящий – встретились на подворье. Купили отцу Варлааму шубу в дорогу, и он уехал, сопровождаемый отцом Исаакием в Оптину; а игумен Дамаскин, в сопровождении архимандрита Игнатия (Брянчанинова), поехал на Валаам…

Хотя и случайной была встреча бывшего и нового валаамских игуменов, но как глубоко символична она, какого высокого значения исполнена!

Двадцать два года назад паломник Дамиан встретил на дороге белобережских старцев, которые поклонились ему, узнавая в нем будущего валаамского игумена… Мы рассказывали, что, по сути дела, Дамаскин был взрощен благодаря молитвам и поучениям ученика этих старцев, и в игумены поставлен тоже благодаря другому их ученику…

И вот теперь, когда завершился этот этап в жизни и самого Дамаскина, и всего Валаамского монастыря, – такая случайная и такая неслучайная встреча-прощание с игуменом Варлаамом, который уезжает с Валаама в Оптину пустынь, где уже обосновался преподобный Лев Оптинский, завершив «белобережские» странствования по русским монастырям. В каждом из этих монастырей (на Валааме – отца Клеопы, в Александро-Свирской обители – отца Феодора) в утешение и в помощь ученикам остались белобережские могилки…

Валаам и Оптина пустынь…

Приветствие, сделанное будущими оптинскими старцами будущему игумену Дамаскину, и прощание новоначального игумена Дамаскина с новоначальным насельником Оптиной пустыни, бывшим игуменом Варлаамом…

Великие, исполненные небесным светом картины, явленные в поучение нам, притекающим к молитвенному заступлению наших святых…

Встречей и расставанием с игуменом Варлаамом и завершаются петербургские торжества по случаю поставления в игумены Дамаскина. Новый игумен отправляется на Валаам.

И снова, как и два десятка лет назад, когда в первый раз возвращался Дамаскин – тогда еще Дамиан! – в монастырь, зазвонил большой колокол…

Было это 5 марта 1839 года, в воскресенье, после ужина…

Глава третья

Светозарная, знакомая каждому евангельская история о дне Пятидесятницы, когда свершилось схождение Святаго Духа на Апостолов…

«И внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились.

И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них.

И исполнились все Духа Святаго, и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать…»

И изумлялся тогда народ – непостижимо было, что необразованные рыбаки из Галилеи сумели заговорить так.

И вот уже два тысячелетия дивятся люди, какие перемены совершаются в человеке по мере стяжания им Святаго Духа…

Дивимся и мы, размышляя о переменах, произошедших в монастыре с неграмотным крестьянским юношей Дамианом, принявшим в постриге имя Дамаскина.

Потаённо, в сокровенной тишине уединения, совершалось стяжание Святаго Духа… Но пришел день 30 января 1839 года, когда был возведен Дамаскин в сан игумена, и перед всеми явился человек, свободно излагающий свои мысли, постигающий сокровенные тайны человеческой души, умеющий говорить с философами и сановниками, художниками и купцами…

Об этом убедительно свидетельствует сохранившаяся переписка Дамаскина.

«Вы ищете от меня слово утешения; вот постоянное утешение, постоянная причина спокойствия – принимать все, случающееся с нами в жизни, как от благодетельной Руки Божией, – пишет он. – Тогда не будет места ни печали, ни заботе излишней, сердце верующее тогда будет всегда в радости о Господе, благодетеле и Учителе!»

Святитель Игнатий (Брянчанинов) считал настоятельское служение самым трудным монастырским послушанием.

«Это не есть начальство сего мира… Это – бремя легкое и вместе с тем тяжкое. Эти рамена должны носить немощи всего братства. Какая крепость должна быть в раменах этих! Какое нужно иметь настоятелю великодушие, какое самоотвержение! Нужно полное забвение своего Я, чтоб эта угловатая и жесткая буква не ранила, тем более не убила никого из ближних».

Начиная с 5 марта 1839 года, когда приехавший с архимандритом Игнатием иеродиакон Марк прочитал Указ: игумену Дамаскину принять монастырь, а игумену Вениамину, по неспособности его править монастырем, уехать в Вологодскую епархию на покой, когда клиросные пропели тропарь и кондак Преподобным Сергию и Герману, Дамаскин принял бремя монастыря и понес на своих раменах немощи всего братства. С присущей ему энергией начал он наводить порядок на Валааме.

Насколько это было непросто, свидетельствует история удаления из монастыря Феоктиста. Его увидели днем в нетрезвом виде, и необходимо было осмотреть его келью, чтобы проверить, есть ли там еще горячительные напитки.

Со словом увещевания Дамаскин пошел в келью Феоктиста. Но тот не собирался раскаиваться, начал поносить игумена нелепыми и грубыми словами, угрожать… Наконец, он бросился на Дамаскина с кулаками, и тот вынужден был уйти…

Феоктиста пришлось перевести в Коневский монастырь…

Бунт его был вызывающе нелепым, но не беспричинным. Дамаскина произвели в сан игумена и поставили настоятелем из простых монахов. Старшей братии, втайне стремившейся к власти, трудно было смириться с его возвышением, им казалось, что сорокачетырехлетний Дамаскин несправедливо обошел более старших по возрасту и способностям монастырских отцов.

Духовное неповиновение тогда, как вспоминали очевидцы, «рожном стояло».

Из двух, заключенных один в другом, периметров составлено здание Валаамского Спасо-Преображенского монастыря…

Внутренний возвели еще при отце Назарии, внешний достраивали уже на памяти Дамаскина, в игуменство Иннокентия…

Но и двойные стены не всегда защищают от бурь. Порою кажется, что всеми ладожскими ветрами продут двор монастыря. И странно, но иногда, здесь, внутри двух прямоугольников, ветер сильнее, чем на озерном берегу…

И никогда, ни в пустыньке, ни на скиту Всех Святых, не дули Дамаскину такие сильные ветры. И не отвернуться, не спрятаться было от них, надо было вести монастырь сквозь все бури.

«Господь не дал жезла грешных на жребий праведного, – говорит монастырская биография Дамаскина. – Господь видимо благословил труды его великие… Первее всего, приняв жезл правления, о. Дамаскин обратил свое внимание и старание на приведение в добрый порядок внутреннего монастырского духовного строя жизни и, как мудрый ловец, с самого начала наметил верно стрелу к назначенной цели, не вдруг напрягал лук, но исподволь, чтобы не оборвалась тетива и не сломался бы. Постепенно, но неуклонно и неустанно начал о. Дамаскин восстанавливать прежнее внутреннее благоустройство, сообщенное монастырю еще в 1787 году о. игуменом Назарием – старцем великой духовной опытности и мудрости, и достиг своей цели, привел обитель в самое цветущее состояние. Братство ея возросло, нравственные силы ея развились, во внутреннюю жизнь ея вдохнут был божественный огонь истинного подвижничества».

Эта лестная характеристика подтверждается цифрами и фактами. Неуклонно росла при Дамаскине численность обители. Уже в 1852 году она составляла 172 человека. В 1868 году – 234 человека, в 1881 году, году кончины Дамаскина, – 263 человека.

При этом подчеркнем сразу, что Дамаскин гораздо более сил уделял тому, чтобы не пропустить в монастырь нежелательных людей, чем привлечению будущих иноков.

Но это ведь одно и то же.

Дамаскин ясно понимал, что удаление из монастыря подначальных и служит привлечению в него тех, кто действительно хочет найти путь спасения…

«Они (подначальные. – Н.К.) как адская, неистощимая картечь, помещаемая между дивными звеньями золотой монашеской цепи, потрясательными взрывами расторгают эту небесную цепь, – и ужасающим треском далеко оглашают окрестности».

Снова и снова повторяет Дамаскин, что на монашество «восстают плотолюбивые протестанты. В монашестве они ищут грязных сторон, на монашество изливают они свою фанатическую злобу. Всякий монастырский человек с длинными волосами и с кожаным поясом – для них уже монах, проступки такого лица они вменяют монашеству. И как часто омерзительно грязны, поразительно скорбны бывают поступки этих лиц, – и они пластами ложатся на славу Церкви Православной, – православное монашество».

«От этого народа, Батюшка, ожидать хорошего решительно ничего нельзя. Образ мыслей у них самый развращенный, язык в высшей степени ядовит, и они здесь имеют полную возможность беседовать с братиею и посетителями, – и страшный яд у них разливается по всем концам России, ибо отовсюду приезжают богомольцы на Валаам».

Удивительно точно перекликаются эти прошения Дамаскина с уже упоминавшимся нами письмом преподобного Амвросия Оптинского, печалившегося, что где ни начни духовное лицо открыто проповедовать, что вне Православной Церкви нет спасения, сановитые иноверцы оскорбятся. От такого положения русское православное духовенство и получило как бы навык и укоренившееся свойство говорить об этом предмете уклончиво…

Перекличка тут, прежде всего, в сходности оценки положения, в котором оказалась Русская Православная Церковь после реформ, осуществленных первыми Романовыми, и в стремлении насколько возможно исправить это положение…

Конечно, можно рассуждать, что Петр I и его последователи, превращая монастыри в психлечебницы, инвалидные дома и тюрьмы, преследовали лишь утилитарные цели, хотели, чтобы монастыри приносили практическую пользу государству… Но как можно не замечать, что возлагаемые на монастыри дополнительные, совершенно не свойственные им обязанности, позорят Русскую Православную Церковь? Впрочем, разве не позором Церкви была отмена Петром I, тайны исповеди, или приказ его внука, Петра III – не считать за грех отступления от седьмой заповеди…

Дамаскин приводит поразительный пример…

Отставной флота лейтенант Николай Киреев самым оскорбительным образом поносит монашеский сан, насильно врывается в кельи посетителей, учит разнообразному злу новоначальных, а тех, кто уклоняется от общения с ним, грозится зарезать. В трапезной самовольно садится на настоятельское место и площадной бранью поносит настоятеля, устраивает драки во время церковной службы…

Конечно же, освободиться от таких «насельников» монастырю было необходимо.

И Дамаскину удалось достичь этого…

* * *

Бесчисленные жалобы обрушились на Дамаскина, когда он начал свою настоятельскую деятельность. Объяснения по поводу их поначалу определяли переписку Дамаскина. Польза от объяснений лишь в одном – мы ясно представляем сейчас, как жил валаамский игумен, как была устроена им монастырская жизнь…

Как сказано в «Валаамском слове о Валаамском монастыре», «Богослужение совершается с точным соблюдением устава; в нем и прекрасное благоговейное чтение, и стройные умилительные тоны столпового напева, и величественные монашеские лики, и светлые сонмы священников, и многочасовая продолжительность, одним словом все свидетельствует, что оно составляет сущность жизни и единственную отраду обитателей Валаама. И тихие дни святого поста и торжества праздничные имеют здесь особенные, свойственные им, вполне приличные оттенки. Дни святой Пасхи исполнены невыразимого духовного наслаждения».

«Невыразимое духовное наслаждение» доставляли и обычные, непраздничные церковные службы на Валааме.

«А пение? – писал профессор Петербургской Духовной академии А.А. Бронзов. – Два чудесных хора… На правом – тенор необычайной, воистину редкой силы… Внушительные басы… Пение некоторых номеров соединенными – правым и левым – хорами было потрясающе величественно. Валаамские напевы не похожи на столичные и производят непередаваемое впечатление. Трудно уловить их, но они очаровательны и ближе нашему уху и сердцу, чем надоевшая всем, часто нелепая “итальянщина”… А взглянули бы вы на лица певцов… Мужественные, убежденные… Так и кажется, что их – этих иноков – ничем уже не совратить с их правого пути. Так и кажется, что кроме Бога, ничто другое уже не наполняет их души в эти минуты».

Ну а в обычные дни, вечером, когда служили девятый час, вечерню и повечерие с акафистом, обязательным было только участие в вечернем правиле, а в остальных службах – лишь свободных от послушания иноков. Разумеется, это не значило, что они прерывают молитву, ибо ничего не делалось на Валааме без нее… Труд и молитва и составляли жизнь обитателей Валаама.

Вместе с братией трудился и игумен. Двери его кельи не закрывались с утра до вечера не только для монахов, но и для рабочих и других посетителей. На Валааме ничего не делалось без благословения настоятеля – это Дамаскин поддерживал строго! – и ему нужно было вникать во все мелочи.

В книге «Мужицкая обитель» В.И. Немирович-Данченко пишет, что игумен сам был из крестьянской семьи, и ему больше нравились простые работящие монахи. Запах трудового пота, по мнению Немировича-Данченко, был для Дамаскина ароматом, мозолистые руки – добродетелью. И он якобы нарочно выдерживал образованных иноков на черной работе, чтобы узнать, есть ли в них достаточно послушания монастырскому начальству.

С этим утверждением можно согласиться лишь частично. Видимо, нужно различать подлинное образование от образованности, насыщенной модными тогда либерально-демократическими воззрениями, которые, конечно же, необходимо было сгонять, как лишний жирок, на тяжелой работе.

Но это касается только необходимости «притомить» подчинившего себе человека беса либерально-демократических воззрений, а к самому образованию у Дамаскина никакого отвращения не было и быть не могло.

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

«У Петера болели пальцы, а в глотке поселился колючий еж.– Играй!Он играл.– Пой!Он пел…»...
«Дорогу лучше рассматривать с высоты птичьего полета. Это очень красиво: дорога с высоты. Ни пыли, н...
«Мой приятель и компаньон Перси Пиккерт сидел на камбузе нашего старого «Гермеса» и печально бурчал ...
«Против наших каслинских мастеров по фигурному литью никто выстоять не мог. Сколько заводов кругом, ...
«Наши старики по Тагилу да по Невьянску тайность одну знали. Не то чтоб сильно по важному делу, а та...
«Наше семейство из коренных невьянских будет. На этом самом заводе начало получило.Теперь, конечно, ...