Свет Валаама. От Андрея Первозванного до наших дней Коняев Николай

Глава пятая

А еще подвизались в Валаамском монастыре преподобный Евфросин Синоезерский…

И не будем забывать о новгородском архиерее Геннадии, выходце из валаамских монахов, который, когда сгустились над Русью мрачные тучи ереси жидовствующих, бесстрашно обличал еретиков, где бы – в великокняжеском дворце или митрополичьих палатах – ни скрывались они.

В ранней юности Геннадий решил посвятить себя монашеской жизни и удалился на Валаам. Здесь он стал учеником преподобного Савватия Соловецкого.

– Савватий, когда на Валааме был, аз у него ученик был, а он мне старец… – рассказывал потом сам святитель.

Около четырех десятков лет скрытно от людских глаз возрастал и мужал на Валааме будущий святитель, чтобы во всей своей духовной мощи явиться в страшную для Отечества и Русской Православной Церкви минуту…

Господу угодно было, что в момент наивысшей опасности встал на пути ереси взращенный Валаамом святитель Геннадий.

А тогда ересь жидовствующих распространилась уже и среди московских бояр, и в великокняжеском дворце, тогда даже митрополит всея Руси Зосима, занявший первосвятительскую кафедру в 1490 году, оказался зараженным этой ересью.

«…Явного еретика люди опасаются! – писал тогда святитель Геннадий. – А от этих как убережешься? Ведь они называют себя христианами и не обличат себя перед разумным, а вот глупого – съедят. За это им подобает двойная казнь и проклятье. О вере же нам заповедано не прибавлять, не убавлять, по апостолу: “Но если бы даже мы или Ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам, да будет анафема” (Гал. 1,8). Да и люди у нас простые, не умеют и об обычных книгах рассуждать – так что лучше не плодить с ними никаких прений о вере. Собор же надо учинить лишь для того, чтобы казнить еретиков… Ведь еретики мне приносили полное покаяние, брали епитимью – и, оставя все то, сбежали. И надо у них основательно дознаться, кого они прельстили, – а иначе, хотя их и искоренят, отрасли останутся. Да не плошайте, станьте крепко, чтоб не обратился на нас Божий гнев как на человекоугодников, предающих Христа вместе с Иудой! Ведь они иконы колют, режут, ругаются над Христом – а мы им угождаем да действуем по их воле. Однозначно требуется их наказать и проклясть».

Но не только казнями и устрашениями действовал святитель Геннадий.

Гигантская, непомерная для одного человека литературная и научная работа – свод библейских книг, так называемая «Геннадиевая Библия» – совершена им.

Это был первый библейский канон и у русских, и у южных славянских народов… Библия Геннадия была положена как в основу Острожской библии, так и печатного издания Библии в 1663 году.

А еще святителем Геннадием была составлена пасхалия на семьдесят лет и, исходя из понятия «великого миротворного круга», дан ключ к составлению Вечной пасхалии.

Досадными для злобных еретиков были гонения, воздвигнутые святителем Геннадием, нестерпимым – свет, вожженный им…

На основании ложного доноса святитель Геннадий лишен был Новгородской кафедры и заточен в Чудов монастырь, где и отошел ко Господу 4 декабря 1505 года.

Словно из шума сосен, словно из плеска волн, бьющихся о береговые скалы, словно из тихого шепота молитв рождаются Валаамские предания… Словно засохшая кровь – темные пятна на суровом граните валаамской истории…

Страшной зимою 1578 года пришли на острова шведы…

Тогда, 20 февраля, девятнадцать благочестивых старцев и пятнадцать послушников «потреблены были мечом» за твердость свою в православной вере.

Этим кровавым разорением завершается эпоха, начавшаяся на островах с Креста, который водрузил апостол Андрей Первозванный. И вот буйными волнами лютеранского неистовства захлестнуло Валаамские острова. Тогда казалось, что навсегда…

В 1611 году, во времена Смуты, охватившей всю Русскую землю, войска Якова Делагарди (того самого, который и увезет в Швецию набитый документами сундук) окончательно разорили Валаамский монастырь. А с 1617 года по Столбовскому миру территория Карельского уезда вообще отошла под юрисдикцию шведской короны…

Оставшиеся в живых валаамские монахи покинули остров. Какое-то время скитались они по окрестным – Антониево-Дымская, Тихвинская – обителям, пока в 1618 году не осели в монастыре Василия Кесарийского в Старой Ладоге.

Валаамский строитель Сильвестр подал тогда челобитную царю Михаилу Федоровичу Романову, испрашивая позволения – «тот де Васильевский монастырь стоит пуст… тем монастырем и вотчиною и рыбными ловлями велено б им владеть, как владел того монастыря игумен и братия» – занять пустующий монастырь. Позволение было дано, и валаамцы поселились в Старой Ладоге.

Валаамские старцы привезли с собой книги, церковную утварь и даже колокола, но долголетия, надобного, чтобы пережить затянувшееся на столетие изгнание, они не захватили с собою.

В 1620 году в Васильевском монастыре жило восемь валаамских старцев, в 1687 году осталось их всего трое…

«Божественной службы за пустотою по многие времена в том монастыре не бывает и монастырское строение все опустело без остатку…». Тихо, как человек, угасал великий русский монастырь. Тогда казалось, что навсегда…

Считается, что многие монастырские предания и истории сочинены непосредственно на Валааме, для того чтобы приукрасить чудесами историю монастыря… Так это или нет, надо разбираться в каждом случае отдельно, но то, что на Валааме тщательно замалчивали одно из самых главных чудес своей истории – факт. Это чудо – возрождение Валаамского монастыря в начале восемнадцатого века…

Глава шестая

В феврале 1715 года, за шесть лет до принятия «Духовного Регламента», узаконившего закрытие «слабосильных» монастырей и общее наступление на Русскую Православную Церковь, архимандрит Кирилло-Белозерского монастыря Иринарх, в подчинении которого находилась и обитель Василия Кесарийского в Старой Ладоге, совершил невероятное…

Он бил челом Петру I о передаче «на Ладожском озере остров Валамский и вкруг его рыбные ловли» Кириллову монастырю. Архимандрит мотивировал просьбу тем, что, во-первых, это бывшая вотчина Валаамского монастыря, община которого оказалась в составе Кирилловой обители; а во-вторых, территория эта после изгнания шведов пока еще не имеет нового российского владельца – «ныне впусте и никому не отдана».

Неведомо, какова бы была реакция императора…

Политика его заключалась не в устроении монастырей, а в ограничении и притеснении монастырей существующих. Но к Петру I челобитная не попала. Ее переслали по инстанциям князю А.Д. Меншикову, управлявшему тогда отвоеванными у Швеции землями.

Он и подписал в январе 1716 года Указ, в соответствии с которым просьба монастыря была удовлетворена и «остров Валамской со обретающимися на нем крестьяны и с пашней и с лесы сенными покосы и со всеми угоди» отдан в Кирилло-Белозерской монастырь в вотчину. Рыбные ловли отдавались монастырю лишь на пять лет. «По прошествии тех пяти лет отдать тое рыбные ловли на откуп с торгу кто более давать будет»…

Понятно, что, подписывая Указ, Меншиков думал не столько о монастыре, сколько о возможности привлечь к освоению Валаамских островов русского владельца.

«При этом, – пишут в своем исследовании “Валаам: от апостола Андрея до игумена Иннокентия” А.М. Спиридонов и О.А. Яровой, – он не отступал и от политического курса, направленного на сдерживание церковной собственности – эка вотчина: 4 крестьянских двора! А вот рыбные ловли, тут другое – богаты! Тут государственной казне прибыль, а может, и своей собственной. Так и не отдал губернатор рыболовные угодья Валаама Кириллову монастырю насовсем. Пусть попользуются пока лет пяток – потом продадим тому, “кто больше даст”.

Но если причины милости «светлейшего князя» просчитываются достаточно легко, то с мотивами поступков архимандрита Иринарха дела обстоят сложнее.

Нелепо предположение А.М. Спиридонова и О.А. Ярового, что архимандрит решил «выжать» из Валаама больше, чем могли ожидать в губернской администрации, и поэтому объявил епископу Ладожскому и Карельскому Аарону, в епархию которого входили теперь Валаамские острова, что «по имянному его великого государя указу велено… на Валамском острове строить вновь монастырь».

О каком «выжимании» речь, если приходилось не «выжимать», а делать достаточно серьезные вложения в монастырское строительство…

О риске мы уже не говорим…

Идти на подлог Указа самого императора ради какой-то весьма неблизкой выгоды?

Невероятно…

Через два десятка лет Синод проведет расследование причин строительства нового монастыря на Валааме, и строителя Иосифа (Шарова) подвергнут в застенках Феофана Прокоповича пыткам.

«Под страхом за неправдивое и утайное показание нетотию монашеского чина, но и жесточайшего в светском суде истязания», Иосиф ответил на вопросы следователей.

Как обращались с лицами, заподозренными в создании подложных императорских грамот, как вырывались у Иосифа показания, догадаться нетрудно. О застенках Феофана Прокоповича и палачи из тайной канцелярии отзывались с огромным уважением. И тем не менее строитель Иосиф сумел не сказать ничего лишнего:

– Когда был сооружен Валамский монастырь?

– До моей бытности.

– Подлинный указ где ныне имеетца?

– Не знаю.

– Для каковых резонов оной Валамской монастырь к Кириллову монастырю Белозерскаго приписан?

– Не знаю.

– До приписки тот Валамской монастырь числился в Синодальной ли области или в коей епархии?

– Не знаю.

– Игуменство ль в нем было или строительство?

– Того я не знаю. А с моей бытности Валамской монастырь имелся и ныне имеется в ведомстве Кириллова монастыря Белозерскаго.

– Пашенной при монастыре колико десятин?

– Того сказать не упомню.

– А на том де Валамском острове… по описи Кексгольмского баталиона капитана Василья Доможирова… показуется построенная часовня в прошлых годех, была ли?

– Того не ведаю. Таковой часовни по приходе своем в тот монастырь, а имянно в прошлом 1719-м не застал и ныне никакой часовни в том Валамском монастыре також и жителей на оном острове трех дворов крестьянских и двора бобыльского не имеется…

Отнекиваясь, ссылаясь на настоятеля Кирилло-Белозерского монастыря Иринарха, уже завершившего земной путь, Иосиф заявил далее, что сам он лишь выполнял распоряжения, присылаемые от Кириллова монастыря, от епископа Ладожского и Карельского Аарона, от Новгородского архиерейского дома и епископа Вологодского.

В результате расследования дела о Валаамском монастыре члены Синода констатировали: «О строении того монастыря высокославныя и вечнодостояныя памяти государя императора Петра Великого самодержца всероссийского указа не имеется, а обретается с помянутой благословенной за рукой предреченного архимандрита Иринарха грамоты копия… объявлял оной архимандрит якобы вновь на том острове монастырь ему велено строить по имяному императорскому указу…»

Но было уже поздно…

В 1719 году на острове поднялась первая монастырская церковь – во имя Преображения Господня с приделами во имя Иоанна Богослова и Андрея Первозванного.

Как удалось возродить Валаамский монастырь, непостижимо… Чтобы понять это, достаточно вспомнить, каким было то время…

Вот несколько дат…

29 декабря 1714 года приказано ссылать на каторгу продавцов русского платья и сапог.

25 февраля 1717 года Петра I, запретил раздавать на улицах милостыню.

26 июня 1718 года на Тихвинскую икону Божьей Матери в Трубецком раскате Петропавловской крепости умер под пытками царевич Алексей.

25 января 1721 года Петр I утвердил составленный Феофаном Прокоповичем Духовный регламент, устанавливающий новый порядок управления церковью. Вся церковная власть, по образцу протестантских государств, сосредоточивалась в Духовном коллегиуме.

«Монахам никаких по кельям писем, как выписок из книг, так и грамоток светских, без собственного ведения настоятеля, под жестоким на теле наказанием, никому не писать»… – было указано в Правилах, прилагаемых к регламенту.

Как справедливо заметил Г. Флеровский: «Наличные монастыри он (Петр I. – Н.К.) предлагал обратить в рабочие дома, в дома призрения для подкидышей или для военных инвалидов, монахов превратить в лазаретную прислугу, а монахинь – в прядильщицы и кружевницы, выписав для того кружевниц из Брабанта».

А 17 мая 1722 года по настоянию Петра I Синод отменил тайну исповеди. Священник обязан был сообщать в Преображенский приказ обо всех злоумышлениях «без всякого прикрывательства».

Чтобы возродить уничтоженный монастырь, в эти годы воистину должно было произойти чудо…

И случилось оно тогда, когда по высочайшей воле всем архиереям объявлено было, чтобы в епархиях у них чудес не вымышляли…

Но не запретить Божьи чудеса, не отменить никаким Указом.

Глава седьмая

Когда думаешь о судьбе строителя Иосифа (Шарова), понимаешь, что воистину потом и кровью, в самом прямом значении этих слов, давались первые шаги возрождаемого монастыря…

«Лета от воплощения Бога-Слова 1723 в месяце Октомврии, возложивше различныи для монастыря потребныя вещи в малую ладию, рекомую стружен, яхомся пути, пловуще от града Ладоги езером Ладожским в Валаамский монастырь, аз и два слуги монастыря того. Не достигшим же нам Ондрусова монастыря, яко три поприща, нача мрачитися воздух, абие возста велия буря, и ово волне биющей в ладию, в ней же бехом ово же ветру ударяющу на долг час в ветрило, опровержися ладия в езеро, и слуги бывшие на ней погибоша, – пишет в записке, озаглавленной “Нещастное приключение”, валаамский строитель Иосиф (Шаров). – Остахся же аз един придержася кормилу, им же управлях, и имый в руце вервь, утвержденную к ладии той…»

Весь день и всю ночь носился строитель Иосиф (Шаров) по волнам, вопия к Богу, призывая спасти его, как спас Бог Иону во чреве кита… Наконец услышано было моление – вместе с обломками ладьи Иосифа выбросило на берег. Не видя ничего и не слыша, пополз он, пока не добрался до рыбацкой хижины.

Однако на этом приключения отца Иосифа не закончились, потому что рыбак заставил его – «безножного»! – идти назад на берег, чтобы показать, где потерпела крушение монастырская ладья. По дороге на берег Иосиф (Шаров) угодил в ловушку, устроенную звероловами.

«Грядущу ми в дубраве и ничто же таково помышляющую внезапу ступих единою ногою в уготованную лова ради зверей тенету. Ей же восторгнутой бывшей на высоту, обвесихся стремглав, едва лицем касаяся до земли. Сице висящу и вопиющу ми гласом велиим, абие притече водяй мя рыбарь и пререза тенету, яже оцеплена бе ко древу; аз же став на нозе, воскликнув ко Господу Псаломскую песнь: благо мне, яко смирил мя еси».

Почему автор «Нещастного приключения», строитель Иосиф (Шаров), рассказывая «яко смирил мя» Господь, картины своей несмиренности не приводит?

Напротив… Он говорит, что хотя и изувечены были его ноги, он пошел за рыбаком на берег, покорно исполняя нелепый приказ…

Эту нескладность повествования отчасти объясняет сопоставление дат.

Само «нещастное приключение» случилось в 1723 году, когда был еще жив Петр I…

Рассказано «приключение» в 1769 году, уже во времена правления Екатерины II…

Примерно посредине между «приключением» и рассказом о приключении – 1736 год, в самом начале которого на Валаам была отправлена целая воинская команда, чтобы «за своим крепким (дабы они утечки и здравию своему повреждения учинить не могли) караулом привезли без всякого времени продолжения» строителя Иосифа (Шарова)…

Еще в этот год расцвета бироновщины, 8 сентября, приставив ко лбу палец, со словами: «О, главо, главо! Разуму упившись, куда ея приклонить?» – умрет крупнейший идеолог проведения протестантской реформы в Православной Церкви Феофан Прокопович.

Строителю Иосифу (Шарову) могло повезти, и он не попал бы в его застенки…

Но он мог попасть в эти застенки и раньше, когда Феофан Прокопович еще не подвержен был приступам внезапного равнодушия, находившим на него в последний год. И тогда уж наверняка не выйти было бы из этого застенка человеку, осмелившемуся затеять возрождение Валаамского монастыря…

А так, хотя и на дыбу поднимали строителя Иосифа (Шарова), и кнутом «испытывали», и над ногами с огненной смесью мудрили, но жив остался, и хотя и калекой, но вернулся на Валаам…

И вот…

Переживая свое «нещастное приключение», не прозревал ли строитель Иосиф (Шаров) свое близкое будущее? Или, наоборот… Может быть, описывая «нещастное приключение», вспоминал он о застенке Феофана Прокоповича и – иносказательно – пытался рассказать, что с ним произошло…

Так или иначе, но поведение рыбаков, к которым попадает герой «Нещастного приключения», подозрительно напоминает поведение сделавших свое дело палачей…

«Рыбарь же… обрете мя толико немощна, яко ни востати о себе, ниже проглаголати ми леть бе, недуга ради телеснаго. Видев же сия, шед пригласи прочия рыбари: они же притекше и принесоша в хижину свою… у них же лежаху неведомии два человека… еле жива суща и молиша, да им помогут. Рыбари совокульшеся идоша и подъемше на вретищах человеков сих, принесоша. Единаго убо положивше чревом на дельфу; и егда начаша вращати семо и овамо, абие умре. Другаго же выспрь подъемше рукама, повергоша на землю, он же отрыгну из гортани своея запекшуюся кровь, и пришед в себе, проглагола. Таже повергоша и мене; изыде же и из мене таковаяжде кровь и аз подобие проглаголах…»

Тридцать три года спустя после пыток в застенках Феофана Прокоповича, поглядывая на свои ноги, что «осташеся до дне сего черны, аки углие», строитель Иосиф (Шаров) рассказывает про «нещастное приключение», бывшее с ним почти полвека назад…

Понятно, что события жизни наплывали одно на другое…

Понятно, что не могло присутствовать здесь – вспомним о бушевавших тогда преследованиях духовенства и запрете на чудеса! – некое иносказание.

Понятно, что Иосиф, попав к рыбакам, находился в том крайнем состоянии переутомления и болезненной горячки, когда сознание любого человека легко открывается для прошлого и для будущего…

И не так и важно, «путает» в своем рассказе Иосиф Шаров различные события своей жизни, вспоминая их, или же прозирает свою жизнь вперед.

В сущности, это абсолютно безразлично…

В том высоком молитвенном сосредоточении, в котором находился Иосиф (Шаров), восстанавливая на свой страх и риск Валаамский монастырь, восстанавливая его, по сути дела, вопреки воле императора, и не могло не сливаться настоящее, прошлое и будущее в единое, Божие время…

Глава восьмая

Текст «Нещастного приключения», записанного «страстотерпцем» Иосифом (Шаровым), сшит с описанием кораблекрушения, в которое попал, кстати сказать, вскоре после кончины игумена Ефрема, другой будущий валаамский игумен, Иннокентий, в бытность свою еще иеромонахом…

«В Лета 1782-го в Августе месяце бысть послан из Валаамского Монастыря с некоторою братиею иеромонах Иннокентий в город Новую Ладогу, для покупки хлебнаго для монастыря припаса. И егда возвращахуся в Монастырь плавание творя по Олонецкому брегу Ладожскаго Озера и уже быти им на два только поприща от Андрусовой пустыни, в то время внезапу воста буря велия и вдруг сильным ветром понесло их сойму на средину озера, вскоре же село судно на луду, где и било их всю ночь волнами до того, что сойму на бок опрокинуло, а после и на части разбило, волне же чрез сойму их перекатываясь ежеминутно приводили всех их в страхе смерти.

Когда же погода к утру стихла, тогда иеромонах Иннокентий зделал из досок плотик, стал на оный. Зная же, что они недалеко находятся от пустыни, преподобным Адрианом во имя Святителя и Чудотворца Николая созданной и по упразднении тогда в конечном запустении бывшей, помолился сим святым, дав обет и жить в сей пустыне и возобновить ее по возможности: и тако поплыл волнами носимый (в Ладожском озере волны после бурь более суток не утихают) – и Божиим поспешеством за молитвы Святителя и Чудотворца Николая и преподобного Адриана, принесен был волнами к берегу безбедственно, и что удивительно, прямо к Андрусовой пустыне…

Вышед убо на берег и вшед в монастырь велие воздаде благодарение Спасителю Богу, Божией Матери, Святителю и Чудотворцу Николаю и преподобному Адриану за избавление свое и сущей с ним братии от потопления»…

Параллели тут очевидны.

Герой «Нещастного приключения» – строитель Валаамского монастыря Иосиф (Шаров).

Герой «Сказания» – иеромонах Валаамского монастыря Иннокентий.

Оба они местные уроженцы… Иосиф Шаров родился в Старой Ладоге… Иннокентий – недалеко от Олонца, в деревне Рижкалицы Туксинского прихода.

И тот и другой плывут на Валаам.

Буря застигает Иосифа Шарова в трех поприщах от Ондрусова монастыря. Иеромонаха Иннокентия – в двух поприщах.

И тот и другой обращаются с молитвой к Николаю-угоднику. И тот и другой чудом спасаются с потерпевшей крушение ладьи.

Но, в отличие от Иосифа, Иннокентий живет в другое время. Уже притихли гонения на Православную Церковь, уже не запрещаются чудеса… Иннокентий твердо знает, где он потерпел кораблекрушение, развалины какого монастыря расположены на берегу… Он не просто молится, но дает (в Петровские времена это было бы приравнено к государственному преступлению!) обет возобновить по возможности Ондрусову пустыню…

Не поэтому ли и возвращается на Валаам не с черным «аки углие» ногами, а благополучно, сумев спасти и хлебный припас, что вез в монастырь?

Совершенно очевидно, что игумен Иннокентий, составляя «Сказание…», тоже думал о поучительных совпадениях двух разделенных шестьюдесятью шестью годами русской истории кораблекрушений… Но по смиренномудрию своему не говорит он, что не понята была Иосифом воля святого Адриана Андрусовского, потому и понес Иосиф кару…

А, может быть, слишком хорошо понимал Иннокентий, о чем хотел рассказать Иосиф (Шаров), чтобы осмелиться на прямое сопоставление своего кораблекрушения с кораблекрушением «Нещастного приключения»…

Мы не знаем этого…

Игумен Иннокентий просто вшил в свой труд – эти листки даже и формата другого! – описание «Нещастного приключения» – и этим ограничился.

Как явствует из «Сказания…», Иннокентий тоже не сразу приступил к исполнению обета и как бы и позабыл про него. И тогда было сделано вразумление.

«По прошествии одного месяца во един от дней видит сей старец Иннокентий в сонном видении Николая Чудотворца в священнической одежде и омофоре и за ним святолепна старца, иже бысть, по мнению его, преподобный Адриан Андрусовский, иже и рекоша ему: что ты обещания не исполняешь? Есть ли не исполнишь, то горше постраждешь, еже и бысть.

На другой бо год паки старец Иннокентий посылаем бывает с малою дружиною из Валаамскаго монастыря в Новую Ладогу за покупкою муки, крупы и прочаго хлебнаго припаса…

Нагрузив убо в Ладоге сойму, поехали они в монастырь обратно и опять по Олонецкому берегу. И как скоро изровнялись противу Андрусовой пустыни, то вдруг востал с берега ветр, который и понес лодку их в море против ночи. И паруса все разорвало, и несло без парусов боком, в ту же ночь и гром и молния и дождь весьма сильные били.

Вот я и вспомнил, что Святый Николай Чудотворец сказал, что будешь ты наказан, есть ли не исполнишь обещания своего! и паки призываю угодника Божия Николая Чудотворца в помощь и преподобного Адриана: свободите нас от беды и смерти сея, есть ли жив буду, то буду проситься у Преосвященного пожить и за помощию Божиею и Божия Матери и угодников Николая Чудотворца и преподобнаго Адриана Чудотворца, поправить монастырь потщуся… И посмотрим, показался берег: то слава Богу, мы обрадовались, а как приехали поближе, то усмотрели Коневский монастырь, и весьма обрадовались, и пристали в пристань, и пошли в монастырь согреться и отдохнуть»…

На этих словах завершается Валаамское «Сказание о Преподобном Отце нашем Адриане Чудотворце, основавшем около 1520 года по Р.Х. на берегу Ладожского озера в 25-ти верстах от города Олонца Монастырь, именуемые ныне Ондрусова пустыня».

Далее продолжается Сказание, сотворенное молитвами, хлопотами и трудами игумена Иннокентия на месте заброшенной Ондрусовой пустыни.

Тридцать лет не удавалось исполнить ему данный обет, но пришел срок и, как пишет архимандрит Никодим, «отец Иннокентий ревностно приступил к святому делу: храмы Божии привел в должное благолепие; воздвиг необходимые здания: его старанием возвращены пустыни древние дары Царские: тони на Ладожском озере и другие угодья: он исходатайствовал дозволение числиться пустыни приписною к Валаамскому монастырю, с содержанием заштатной семибратской, из своего монастыря назначил благонадежного настоятеля и перевел шесть человек монашествующих».

Сдав в 1823 году (ему было уже восемьдесят пять лет) игуменство Валаамского монастыря, старец Иннокентий посвятил оставшиеся годы двум обновленным им пустыням: Ондрусовой и Сяндемской.

Скончался он в возрасте 90 лет – 22 сентября 1828 года и погребен на Валааме.

Глава девятая

Мы привели здесь рассказы о кораблекрушениях, которые претерпели два валаамских игумена, потому что в историях этих ощутимо видно, как меняется сам характер валаамских насельников по мере того, как постепенно легализуется незаконным образом восстановленный монастырь… Мы видим, как расцветает он, набирая силу…

Капитан Яков Мордвинов, побывавший в монастыре в 1777 году, свидетельствовал, что в соборной церкви имеется придел во имя Сергия и Германа, «где и мощи Преподобных под спудом, а сверху сделаны раки, и на раках положены живописные их образы».

Капитан Мордвинов побывал также и на Святом острове, посетил пещеру, где подвизался преподобный Александр Свирский в бытность свою валаамским иноком.

«Пристали к берегу… Крест деревянный… В половине горы часовня деревянная, и в ней образы. Часовня поставлена и образы писаны при игумене Ефреме. Позади той часовни пещера в каменной горе… Проход в неё тесен и проходили на коленях. Вошед в пещеру можно стоять двум человекам. В оной стоит деревянный небольшой крест и лежат небольшие два камня».

Когда перечитываешь сейчас свидетельства Мордвинова, кажется, что он и сам как бы ощущал присутствие святых где-то совсем рядом…

И не только Мордвинов…

Именно в бытность игумена Ефрема, вопреки опять же высочайшему запрещению чудес, начинается новый, так сказать, этап в деятельности валаамских святых. Снова их помощь становится реальной и ощутимой…

Своенравное озеро окружает монастырские острова, и многие истории и предания связаны тут с чудесными избавлениями от потоплений.

Шли, было дело, ранней весною олонецкие крестьяне в монастырь. Тут поднялся ветер, взломал лед… Трое суток носило олончан на льдине по озеру, не чаяли и живыми остаться, как вдруг явились двое светозарных старцев монахов.

– Не бойтесь! – объявили они. – Не погибнете вы в озерной пучине. Но, прибыв в монастырь, закажите, чтобы совершили молебен перед иконой Смоленской Божией Матери, что стоит в чернорабочей избе.

– Кто вы, святые отче? – пав на колени, вопросили паломники.

– Мы валаамские старцы, Сергий и Герман! – был ответ. – Уповайте на Бога и не страшитесь.

Очнувшись, крестьяне увидели, что льдину прибило к подножию скалы, на вершине которой стоит монастырь. Паломники пошли в избу, где жили трудники, и нашли там образ Смоленской иконы Божией Матери. Перед ним и был совершен благодарственный молебен…

Благодаря неутомимой деятельности игумена Ефрема, благодаря помощи и заступничеству святых, память о которых вернулась в монастырь, значительно укрепилось положение обители во всем Приладожье.

При Ефреме на Валааме у стен монастыря ежегодно собиралась ярмарка, ставшая вскоре одной из крупнейших во всей Карелии. Сюда съезжались жители побережья Ладожского озера: западного – «финского», восточного – «карельского», южного – «русского».

И одним из первых плодов, принесенных им во второй своей жизни, конечно же, был иеромонах Герман Аляскинский…

«Утренний свет Валаама отразился и в туманах северной Америки, – говорится в “Валаамском слове о Валаамском монастыре”. – В 1794 году отправились на Алеутские острова валаамские монахи. И среди них Герман – просветитель алеутов. Сияя дивным подвижничеством, одаренный от Господа даром чудотворений и прозорливостью, о. Герман долее всех своих собратий подвизался подвигом апостольским…»

Подобно древним пустынникам, сорок лет вел этот валаамский инок подвижническую жизнь на Алеутском Еловом острове, переименованном им в Новый Валаам…

Как проблеск далёкого света Святой Руси, возникает он в истории новой, послепетровской России…

Ему было семнадцать лет, когда страшная болезнь поразила его. В горле возникла опухоль, которая стремительно начала разрастаться… Все лицо молодого инока было обезображено, страдания становилась с каждой минутой сильнее…

Врачи ничем не смогли помочь иноку, да он и не ждал помощи от них. Превозмогая боль, горячо молился он перед образом Царицы Небесной, прося исцеления у Нее. Закончив молитву, Герман протер Пречистый лик влажным полотенцем и обвязал им опухоль. Когда же проснулся утром, опухоли как не бывало…

С такой же твердой верою в помощь и заступничество Царицы Небесной понёс Герман в 1794 году свет православия обитателям Алеутских островов.

На острове Еловом, названном им Новым Валаамом и отделенном проливом от острова, где находилась Духовная миссия, отец Герман выкопал руками пещеру в земле и провел в ней целое лето. К зиме, близ пещеры, компания выстроила для него келью, в которой и жил просветитель алеутов до смерти, а пещеру обратил в место могильного упокоения.

Недалеко от кельи возвышались деревянная часовня и деревянный домик училища. Перед кельей раскинулся огород…

Вот, кажется, и все поприще просветителя алеутов в течение более сорока лет его жизни… Но таким огромным оказался подвиг, совершенный отцом Германом на этом поприще, что и сейчас, столетия спустя, с трудом оглядываешь его…

Отец Герман сам копал гряды для картофеля и капусты, запасал к зиме грибы, соль тоже приготовлял сам из морской воды. Плетеный короб, в котором старец носил с берега морскую капусту для удобрения земли, был так велик, что его с трудом поднимали и здоровые мужики…

Но Господь давал силу немощному иноку.

Однажды зимней ночью ученики увидели отца Германа, идущего босиком из леса… На плече святой Герман нес такое большое дерево, которое нелегко было бы нести и вчетвером…

Все, что приобретал отец Герман своим трудом, употреблялось им на пропитание и одежду для сирот – воспитанников… Но и все население островов было воспитанниками, духовными сыновьями и дочерьми отца Германа…

«Любезному нашему отечеству, – писал просветитель алеутов в управление Российско-американской компании, – Творец, как будто новорожденного младенца, дать изволил край сей, который еще не имеет ни сил к каким-нибудь познаниям, ни смысла, требует не только покровительства, но по бессилию своему и слабого – ради младенческого возраста – самого поддерживания; но и о том самом не имеет он еще способностей кому-либо сделать свою просьбу. А как зависимость сего народного блага небесным Провидением, неизвестно до какого-то времени, отдана в руки находящемуся здесь русскому начальству, которое теперь вручилось вашей власти; сего ради я, нижайший слуга здешних народов и нянька (выделено нами. – Н.К.), от лица тех пред вами ставши, кровавыми слезами пишу вам мою просьбу. Будьте нам отец и покровитель. Мы всеконечно красноречия не знаем; но с немотою, младенческим языком говорим: «Отрите слезы беззащитных сирот, прохладите жаром печали тающие сердца, дайте разуметь, что значит отрада!»

О самом себе отец Герман заботился менее всего. Одежда его была одна зимою и летом. Вместо рубашки носил оленью кухлянку, которую «по восьми лет не снимал и не переменял». В ветхой полинялой рясе и клобуке ходил и под дождем, и в метель, и в морозы.

Постелью служила скамья; изголовьем – два кирпича, которые были прикрыты шкурою, чтобы посетители не замечали их. Одеяла отцу Герману заменяла деревянная доска, лежавшая на печке…

Тело старца, изнуряемое трудами, бдением и постом, сокрушали пятнадцатифунтовые вериги.

Эти вериги найдены были после смерти отца Германа за образом Божией Матери, откуда они, как говорили ученики, сами и выпали.

– Трудную жизнь вел дедушка! – рассказывал о подвигах учителя его воспитанник, алеут Игнатий. – Никто не может подражать его жизни!

– Как вы, отец Герман, живете одни в лесу? Как не соскучитесь? – спрашивали служащие Российско-американской компании, навещавшие время от времени отшельника.

– Нет! Я там не один! – отвечал отец Герман. – Там есть Бог, как и везде есть Бог! Там есть ангелы святые! И можно ли с ними соскучиться? С кем же лучше и приятнее беседа, с людьми или с ангелами? Конечно, с ангелами!

«Истинного христианина, – писал этот просветитель нового времени, – делают вера и любовь ко Христу. Грехи наши нимало христианству не препятствуют, по слову самого Спасителя. Он изволил сказать: “Не праведные приидох призвати, но грешные спасти”. Радость бывает на небеси о едином кающемся более, нежели о девятидесяти праведниках. Также о блуднице, прикасающейся к ногам его, фарисею Симону изволил говорить: имеющему любовь многий долг прощается, а с неимеющего любви и малый взыскивается. Сими рассуждениями христианин должен приводить себя в надежду и радость, и отнюдь не внимать наносимому отчаянно; тут нужен щит веры.

Грех любящему Бога не что иное, как стрела от неприятеля на сражении. Истинный христианин есть воин, продирающийся сквозь полки невидимого врага к небесному своему отечеству…

Пустые века сего желания удаляют от отечества, любовь к тем и привычка одевают душу нашу как будто в гнусное платье; оно названо от Апостолов «внешний человек». Мы, странствуя в путешествии сей жизни, призывая Бога в помощь, должны гнусности той совлекаться, а одеваться в новые желания, в новую любовь будущего века, и чрез то узнавать наше к небесному отечеству приближение или удаление; но скоро сего сделать невозможно, а должно следовать примеру больных, которые, желая любезного здравия, не оставляют изыскивать средств для излечения себя».

Впрочем, и алеуты не давали скучать отцу Герману. С далеких островов плыли они к чудесному старцу, испрашивая его заступничества, помощи, совета.

Однажды на Еловом острове началось наводнение…

Жители, спасаясь от наступающей воды, прибежали к старцу. Он взял икону Божией Матери, поставил ее на отмель и стал молиться. Потом, обратясь к присутствующим, сказал:

– Не бойтесь, далее этого места, где стоит икона, не пойдет вода.

Слово старца исполнилось…

Среди Елового острова по горе сбегает в море небольшой ручеек, у которого устье всегда замывает буруном. Весною, когда появлялась речная рыба, старец огребал песок, чтобы можно было пройти рыбе, и рыба стремилась в реку.

– Бывало, скажет апа, – рассказывал Амег-ага, – пойдешь и достанешь рыбу в реке!

Сушеною рыбой кормил отец Герман птиц, множество их кружилось над его кельей…

Под кельей у отца Германа жили горностаи. Старец кормил их из рук.

Видели, как кормит отец Герман и медведей.

«Со смертию старца и птицы и звери удалились; даже огород его перестал давать урожаи…» – утверждал ученик старца Игнатий.

А вот случай, который произошел с бароном Врангелем. По просьбе старца, Фердинанд Петрович писал под диктовку старца письмо митрополиту. Когда письмо было окончено, святой Герман, желая поблагодарить барона за помощь, поздравил его с чином адмирала. Фердинанд Петрович изумился, но, спустя несколько недель, пришло официальное известие о присвоении ему адмиральского звания…

Незадолго до своей кончины приказал отец Герман ученику своему Герасиму зажечь свечи перед иконами и читать Деяния Святых Апостолов.

Через несколько времени лицо его просияло, и он громко произнес: