Устроители Святой Руси Коняев Николай
И тем не менее Стефану хотелось найти мирное решение проблемы. Поэтому-то и отправился святитель в Новгород.
Может быть, он и испытывал опасения, отправляясь в далекий путь, но оказалось, что в Новгороде давно уже наслышаны о подвигах святителя, и владыка новгородский архиепископ Алексий, посадники и бояре приняли его, как дорогого гостя. Вече постановило: удовлетворить справедливые жалобы епископа, представить виновных на суд веча, а всей новгородской вольнице воспретить впредь заходить в пределы Пермской епархии.
«Отпущен владыко Стефан от Ноугорода с милостью и дарами», – говорится в летописи.
Вот так, опять-таки прежде всего Словом Божиим, и удалось святителю Стефану отвести беду от своей паствы. Больше о походах ушкуйников на пермяков ничего не известно.
А в 1387 году в Перми наступил голод.
Как свидетельствует народное предание, возвращаясь в Усть-Вымь, святитель остановился в деревушке, где толпа зырян встретила его словами:
– Степане, Степане, ми и ур и кан-яс бара сеям![39]
Зыряне не жаловались.
Они каялись перед своим учителем, что нарушают его наставления. Обращая их в православную веру, Стефан запретил им употреблять в пищу мышей, белок и лесных кошек…
Больно сжалось тогда сердце святителя. Собрав все имеющиеся у него деньги, он отправил людей в Вологду, и те закупили там хлеб. Этот хлеб и раздавал Стефан своей голодающей пастве.
Известно, что несколько раз епископ Стефан ездил и в Москву.
Духовный авторитет святителя был настолько велик, что без его участия не могло быть принято ни одно важное решение, касающееся жизни Русской Православной Церкви.
В 1390 году митрополит Киприан вызвал пермского святителя в Москву на Собор по церковным делам.
Уже подъезжая к Москве, Стефан вспомнил, что в стороне от его дороги, верстах в десяти, остается Троице-Сергиев монастырь, где жил тогда преподобный Сергий Радонежский. Времени заехать уже не оставалось, и Стефан приказал остановиться. Сойдя с повозки, сотворил молитву, а потом благоговейно поклонился в сторону монастыря.
– Мир тебе, духовный брате! – сказал он.
Сергий Радонежский находился в это время в трапезной.
Прервав трапезу, на глазах у изумленной братии он встал вдруг и, сотворив молитву, произнес:
– Радуйся и ты, пастырь стада Христова, и мир Божий да пребывает с тобою.
Когда же после трапезы братия приступила к нему, прося объяснить, что значат эта молитва и эти слова, Сергий ответил:
– Это Стефан-епископ, спешащий в Москву, остановился на своем пути и поклонился Святой Троице, и нас грешных благословил…
Вот подлинные слова Четий-Миней об этом: ученики Сергия «уведаша истинно бывшую вещь и удивляхуся о прозорливом даре, отцу их от Бога данным».
Удивляемся и мы, видя, чего достиг святитель Стефан своей праведной жизнью за двенадцать лет своего апостольского служения.
13
В Москве, тихо уснув, без страданий и преставился Стефан в праздник Преполовения Пятидесятницы, вечером 26 апреля 1396 года…
По повелению благочестивого государя Василия Дмитриевича тело его предано было земле на царском дворе, на территории нынешнего Кремля, «в монастыри Святого Спаса, в церкви каменой».
Мощи Стефана лежали в Спасо-Преображенском храме открытыми до нашествия поляков в Смутное время, когда их скрыли под землей.
При проводившейся в середине XIX века реставрации Спаса-на-Бору его южный придел был освящен в честь святителя Стефана Пермского, а северный – в честь святого Прокопия.
Существует предание, что святитель Стефан и после кончины не оставлял дела просвещения зырян.
Рассказывают, что летом 1396 года на реке Вишере появилась лодка, плывущая против течения. В лодке никого не было, но на другой берег Вишеры вышел седовласый старец и приказал народу чествовать драгоценное сокровище, которое Бог посылает им.
Когда лодка подплыла в берегу, изумленные вишерцы увидели в лодке икону Богоматери, пред которою еще теплилась свеча…
14
Дело Стефана Великопермского – создание национальной Пермской Церкви – продолжали его ученики.
Двое из них – Герасим и Питирим – стали святыми.
Святой Питирим погиб в 1445 году во время набега вогуличей на Усть-Вымь.
Тогда, после литургии в Усть-Вымском соборе, епископ Питирим говорил проповедь под открытым небом, на мысу у реки, за чертой городовых укреплений…
В это время поднялись по реке воины вогуличского князя Асыки. Паства разбежалась, ища спасения в городе, но святой Питирим остался на молитве, чтобы встретить убийц словами увещевания.
Он был убит, но Усть-Вымь вогуличам взять не удалось.
И этот подвиг ученика святителя Стефана Великопермского – святого Питирима – торжество того света истинной веры, который принес святитель на Пермскую землю…
Между прочим, с набегом Асыки связано преображение монастыря Спаса Нерукотворенного Образа в Ульяновскую обитель…
Вогуличский князек выбрал себе в жены Ульяну, дочь пермского священника. Когда лодка с пленницей проплывала мимо монастыря Спаса Нерукотворенного Образа, девушка бросилась в воду, но доплыть до берега не сумела – утонула в Вычегде…
С тех пор и называется это место – «Ульяново плесо, а по нем и Ульяновский монастырь».
Часть вторая
Как и все дело святителя Стефана Великопермского, история Ульяновского монастыря, основанного им, сходна со светом возжигаемой свечи.
Неровное, помаргивающее пламя, кажется, и пропадает порою совсем, угасает, но нет – снова возникает огонечек, растет, пока ровным и ясным светом не рассеивает тьму в самых дальних закоулках…
Ровным и ясным светом Православия засияла Ульяновская обитель в середине прошлого века, когда прибыли в полуугасший монастырь соловецкие монахи. К 1917 году монастырь стал крупным центром духовной и культурной жизни края.
1
Эту свечу, возжженную святителем Стефаном, местные большевики и комиссары затаптывали в 1918 году с каким-то удивительным остервенением.
Часть монахов расстреляли и замучили, остальных – сослали… Храмы и монастырскую библиотеку разграбили. В самом монастыре устроили вначале тюрьму, а потом – психолечебницу.
М. Мандельбаум, зверствовавший тогда на Верхней Вычегде и Печоре, закапывал монахов живьем в землю, выкалывал глаза, вырывал языки…
Не легче складывались судьбы уцелевших иноков.
Один за другим гибли они в тюрьмах, на этапах, в лагерях…
Работая в Сыктывкарском архиве, случайно натолкнулся я на депо Максима Ерофеевича Лапшина, священника села Кошки, арестованного органами ГПУ в 1932 году.
Максим Ерофеевич был иеромонахом Ульяновского монастыря Тихоном.
До пострижения в монастырь служил в армии, был на войне с Японией в должности бомбардира. В монастыре Тихон исполнял должность эконома. Сумел каким-то образом вырваться из рук изувера Мандельбаума, служил на приходе в селе Пажга, потом перебрался в Кошки, где местные прихожане очень любили его…
И это ему тоже припомнили на допросах.
Допрашивать Тихона начали в декабре 1932 года. Допросы вел практикант секретного политического отдела товарищ Секацкий.
Отцу Тихону было тогда пятьдесят четыре года.
Через месяц «работы» с ним практикант Секацкий сделался полноправным сотрудником ГПУ, а иеромонах, с трудом удерживая в распухших от пыток пальцах ручку, словно малограмотный выводил шатающиеся из стороны в сторону печатные буквы своего имени под составленными Секацким протоколами.
Молодому сотруднику ГПУ удалось-таки вытянуть иеромонаха на статью 58/10, 11, но это, пожалуй, и было его единственной победой.
И сквозь гэпэушное косноязычие казенных формулировок ясно различаем мы твердый голос отца Тихона, и под пытками не отрекшегося от православной веры…
«Я, Лапшин Максим “Тихон” Ерофеевич, являясь от своей природы религиозно убежденным человеком с реакционно настроенным взглядом против существующего строя, всю свою энергию и силу прикладывал за укрепление и распространение религии»…
2
Этого последнего насельника и вспоминал я, подъезжая к Троице-Стефановскому монастырю.
Страшное, гнетущее душу зрелище открывалось по мере приближения к обители, поднявшейся на высоком холме над Вычегдой – монастырь со всеми своими храмами и строениями тоже напоминает изуродованного пытками человека.
Обломленные маковки…
Обрушившиеся кровли…
Морозное синее небо, что застыло в пустых проемах окон бескрышей монастырской гостиницы…
Но днем залитые сияющим солнечным светом руины выглядели хотя бы живописно… А вечером, когда начало темнеть, стало по-настоящему страшно.
Помню, как-то сразу резко похолодало.
Морозной стужей потянуло от покрытой льдом Вычегды. Разгорелись на темном небе яркие и крупные звезды. Желтые огонечки окон церкви, редких обжитых помещений словно бы отступили в сгущающуюся темноту.
Смертной черной стужей запекалась темнота в проемах дверей и окон…
И застревали в горле привычные – «Здесь не было войны…» – слова. Глядя на Ульяновский монастырь сейчас[40], как-то удивительно ясно и отчетливо осознавалась вся ложь этих слов.
Почему же здесь не было войны, если здесь и шла, быть может, еще более страшная, чем с фашистскими полчищами, война сатанизма с Православием…
Православие одержало победу.
И точно так же, как после оккупации возвращались на руины и пепелища жители, возвращаются и на эти руины их подлинные хозяева – иноки…
Воистину, со светом возжигаемой свечи сходна история Ульяновского монастыря.
Неровное, помаргивающее пламя, кажется, и пропадает порою совсем, угасает, но нет – снова возникает огонечек, растет, пока ровным и ясным светом не рассеивает тьму в самых дальних закоулках…
Вот краткая хроника возвращения наследников дела святителя Стефана Великопермского в основанный им монастырь…
25 февраля 1994 года. Министерство юстиции Республики Коми выдало свидетельство о регистрации общины монастыря.
9 марта. Подано прошение о возвращении общине монастырских зданий.
5 мая. Постановление Верховного Совета Республики Коми о поэтапной передаче общине монастыря монастырских зданий.
Из 28 зданий общине передавались «объекты»:
1. Колокольня.
2. Церковь Михаила Архангела.
3. Церковь Успенья.
4. Северный келейный корпус, за исключением помещения детского сада.
5. Гостиница – руины.
6. Юго-западная угловая башня.
7. Северо-восточная угловая башня.
8. Братская трапеза.
9. Трапеза для богомольцев.
10. Часть банного корпуса.
Все – в разрушенном или аварийном состоянии.
И тем не менее уже 8 июня из Печоры приехали в Ульяново первые насельники – о. Михаил, о. Павел, о. Ефрем, послушник Константин, трудник Владимир. В кельях, из которых выехали медпункт и процедурная, еще стоял запах лекарств…
3
Подобно монахам-первопроходцам, новым насельникам Ульяновской обители надо было не только возвести стены и строения монастыря, но и, подобно святителю Стефану, возжечь огонь духовности в погрузившемся в пучину пьянства, нужды и безысходности краю.
Это новое преображение зримо запечатлела видеохроника заселения монастыря, созданная «телелетописцем» монастыря отцом Варнавой.
Груды кирпичей…
Футбольные ворота, обозначенные кирпичами, на месте алтаря…
Недобрые взгляды местных, продолжающих ютиться в монастырских развалинах, жителей…
– Боюсь, отберет у нас теперь монастырь все… – сокрушался с экрана телевизора подвыпивший мужичок в вязаной шапочке. – Ничего у нас своего не будет…
– А что у него своего есть, кроме шапки, которую он и в церкви не снимает… – прокомментировал эти слова отец Варнава.
Тут, мне кажется, отец Варнава был не прав.
Конечно, можно улыбнуться брошенным местным мужичком злым словам: «Им наши богатства надо…» – какое тут богатство в этой ужасающей нищете… Но это, если понимать слова мужичка буквально, если пренебречь страшным заложенным в них смыслом…
Богатство было…
Мазохистическая сладость осквернения алтарей, святынь и могил дает человеку то хмельное бесчувствие, безразличие и беспамятство, которое позволяет не замечать грязи и нищеты окружающей жизни.
На это главное богатство тьмы – забытье душ – и посягнули прибывшие в монастырь монахи.
Когда они приехали, пока переносили вещи в надвратную церковь Архангела Михаила, начали выползать из развалин пьяные мужички. Собирались в кучки, издалека ругались.
Понимающие язык коми монахи разобрали, что мужики собираются их побить.
Впрочем, следуя опыту основателя монастыря, они на это внимания не обращали. Собрались в церкви и, очистив ее от мусора, начали молиться.
Прозвучали акафисты Иисусу Сладчайшему и Божией Матери…
Время шло к полуночи.
Темнело…
Монахи «намаливали» место.
Дул ветер с Вычегды, и местным мужикам стало казаться, что в храме поет огромный хор.
Крестясь, они начали расходиться.
На следующий день прибыл в монастырь игумен Питирим.
Перед отъездом из Печоры он продал за семь гайдаровских миллионов свою квартиру. На эти деньги и был куплен деревообрабатывающий станок и необходимые для первоначальных работ стройматериалы.
В этот же день, 9 июня, отслужили в очищенной от мусора церкви Архангела Михаила первую литургию.
Кажется, что кинохроника отца Варнавы само чудо и запечатлела…
Ясная радуга засияла в осеннем небе, когда освящали Успенский храм…
Облачившись в рабочие спецовки, монахи принялись за работы.
И сподобились, сподобились завершить ремонт как раз к 14 октября, к празднику Покрова Божией Матери.
4
Путь святителя Стефана…
Мы рассказывали о нем, но разве сейчас, шесть столетий спустя, не тем же путем шли иноки Троице-Стефановского Ульяновского монастыря?
Свет и чистота, которую несут с собою монахи, уже и сейчас теснят тьму, заставляют потемки уползать в заросшие наростами льда развалины…
А тьма действовала подобно наркозу, обволакивая души людей сном безразличия. И корежит, корежит сейчас души людей, очнувшиеся от этого страшного сна…
Келья трудников, где меня поселили, находилась в еще не расселенном здании.
Рядом с нами жили здесь немонастырские люди.
В отличие от монахов, они жили здесь уже давно, и непонятно было, как эту жизнь они выдерживают.
Длинный, тускло освещенный лампочкой коридор…
Столбы, поставленные уже монахами, подпирающие грозящий обрушиться потолок…
И, разумеется, ни водопровода, ни туалета в большом двухэтажном здании. Все удобства – в здании почты на другой стороне монастыря…
Человек, конечно, привыкает ко всему, но все равно непостижимо, как сумели люди привыкнуть жить так из года в год, тем более что и раньше не возбранялось благоустраивать свое жилище – прямо под горой стояли аккуратные домики поселка – стройся там, места хватает.
Но нет…
Старились, дряхлели, спивались в неприспособленных для индивидуальной жизни монастырских зданиях…
5
Каждому, наверное, знакомо ощущение, когда, вырываясь из сонного кошмара, пытается проснуться человек.
В Ульяновском монастыре, в келье трудников, заставленной, как нарами, стоящими друг над другом кроватями, уже воочию, а не во сне, наблюдал я за судорогами пытающихся очнуться от забытья душ.
Монастырские трудники – оленеводы и шоферы, плотники и бывшие геологи – народ очень разный. И по образованию: у одних за плечами институты, у других – многочисленные отсидки. У третьих – и то и другое…
Разные они и по жизни.
Парня из Сибири, к примеру, привела в монастырь злая безвыходность, подчистую пропился он и не на что ему добраться домой. А в монастыре кормят, есть ночлег и, кроме того, платят, хотя и немного, но месяца через два скопится на обратную дорогу.
Другие пришли в монастырь сами, пытаясь укрыться от мирских соблазнов, которые неминуемо – они сами чувствуют это – приведут их в зону.
Третьи действительно глубоко верующие люди, готовящиеся принять монашеский постриг и проходящие послушание…
Загнанный вечерним морозцем в эту келью, я сидел у жарко натопленной печи («лучше маленький Ташкент, чем большой Сибирь…» – пошутил подкидывавший очередную порцию поленьев в печь шофер) и слушал здешние разговоры.
Келья больше напоминала рабочее общежитие, причем не заводское, благоустроенное, а то, в каких селятся сезонные, приехавшие на заработки люди, где общежитие – не постоянное твое жилье, а лишь место для сна.
В келье курили.
За столом шофера дополняли великопостную монастырскую трапезу – хлеб, картошка, капуста – тушенкой.
Если бы еще добавить водочных бутылок да повесить на стену глянцевую картинку с изображением какой-нибудь красотки, то ощущение сезонного общежития стало бы абсолютно полным.
Но водочных бутылок не было. Во-первых, как я понял, нет денег, во-вторых, за пьянку трудников сразу изгоняют из монастыря.
Не было и картинок на стенах.
Вместо них в проходе между кроватями был оборудован маленький, с дешевыми бумажными иконками иконостас. И книжки, которые читали валяющиеся на койках рабочие, тоже были духовного содержания.
– Посмотрим, посмотрим, что тут про монастырь написано… – раскрывая книгу «Ульяновский монастырь у зырян», проговорил, устраиваясь на своей койке, мужчина, плававший в миру механиком на судне.
– Ты про загробную жизнь почитай, если хочешь… – сказал ему Виктор.
С Виктором мы не то что бы познакомились, но разговорились, и я знал и имя его, и то, что работает он в монастыре без жалованья, просто так, и что у него и дом есть свой, и семья, но уходить из монастыря он не хочет.
«Отец Питирим сказал, что все равно ты, Виктор, монахом будешь…» – сообщил он мне с какой-то непонятной интонацией. И гордость звучала в голосе и вместе с тем и задумчивость. Виктор, повторив эти слова вслух, как бы еще раз вслушивался в них, пытаясь постигнуть смысл.
– Нет… – отказался бывший механик. – Я эту почитаю…
– Зря… Про загробную жизнь легкая книжка, хорошо читается, – продолжал уговаривать Виктор.
– Зачем мне про загробную жизнь читать? – усмехнулся механик. – Что будет со мной в загробной жизни, я и так узнаю, когда время придет.
И он углубился в чтение.
Впрочем, ненадолго. Отложил «Ульяновский монастырь у зырян», потянулся… Потом сказал мечтательно:
– Радио бы послушать…
– А ты бритву не смотрел? – спросил Виктор.
– Не… – механик зевнул. – Интересно, чего хоть происходит сейчас там?
– Дак я и говорю, чтобы ты бритву посмотрел. Может, из нее радио сделать можно, а мне бритва теперь уже не нужна…
И он провел по заросшему щетиной подбородку, и не сразу и сообразил, почему мы с отставным судовым механиком уставились на него. Только потом объяснил, что, когда служил в армии, один парень сделал из бритвы приемник.
– Перемотал там что-то… Какие-то проводки пересоединил, и работало. Одну программу, правда, брало, но слушать можно было.
– Так не бывает! – убежденно сказал механик.
– Как же не бывает, если я сам слушал этот приемник? Я и просил тебя посмотреть бритву, думал, может, ты переключишь там чего, и будем вместе радио слушать.
6
Я смотрел на пляшущие в печи языки пламени и думал, что в принципе и не такое бывает в жизни.
Если есть умельцы, которые из бензопилы могут соорудить вертолет, то отчего же электробритва не может заговорить, как радио, если умеючи пересоединить проводки?
Задумавшись, я даже рассказик начал придумывать про эту электробритву. Включаешь ее в розетку, думаешь побриться, а она начинает говорить радиоголосом…
И характер героя, этакого монастырского Левши, тоже придумался…
И понятно было, что поскольку в монастыре дело происходит, то и радиоголос, который должны были услышать герои рассказа, как бы и не совсем радиоголосом был.
Но это герои поймут позже, к финалу, а в начале будут слушать радиоголос вполуха, как обычно слушают репродуктор…
Глядя на языки пламени в печи, придумывал я этот рассказ и едва не пропустил начала ссоры…
Виктор походил по келье, поправил что-то в иконостасе, потом полез в свою сумку, достал какую-то иконку оттуда.
– Кто это у тебя там? – спросил валяющийся на койке механик.
– Святитель…
– А по имени кто?
– Стефан… Великопермский… Он наши края крестил… Наш монастырь основал…
– Но он же в Москве помер, я читал… Значит, получается, покрестил здесь народ, и отдыхать поехал в Москву…
Виктор внимательно посмотрел на механика, развалившегося на кровати, но сдержался.
– Не кощунствуй… – сказал он, задумчиво глядя на разложенные вещи, сам у себя спросил: – Чего это я разложил все? Может, поеду домой? Женюсь?
Он говорил это с той же интонацией, как и про предсказание настоятеля монастыря, отца Питирима.
Сам говорил и сам вслушивался в слова, пытаясь постигнуть что-то, чего он не понимал, но очень хотел понять. И понятно было, что сейчас лучше не трогать Виктора, не для нас, сидящих в комнате, говорил он, а сам для себя…
Но отставной судовой механик, похоже, не понимал этого. А может, как раз и понимал…
Есть такие с гнильцой люди, с внутренней похабностью натуры, которым только дай залезть в душу приоткрывшегося человека, и все затопчут, все испохабят, ради собственного, непонятно в чем заключающегося удовольствия.
Механик, похоже, принадлежал к их числу.
Глумливо улыбнувшись, он сказал:
– Нет, Виктор… Тебе нельзя…
– Чего нельзя? – чужим голосом спросил Виктор, и механику нужно было насторожиться, нужно было уйти от этого опасного разговора, о себе хотя бы подумать… Но такие люди не способны и на это.
– Ты же сам знаешь… – беспечно и нагло улыбнувшись, сказал он. – Тебе жениться нельзя…
И достал, конечно, достал Виктора.
То, что произошло дальше, реалистическому описанию не поддается.
Как-то без всякого перехода, все еще держа в руках иконку святителя: «Я тебе хавало порву! Укроп! Рогожка задутая! Давно рога не ломали?» – ровным голосом заговорил Виктор, и сразу тихо стало в келье.
Никто не сдвинулся с места, но словно бы отодвинулись все, освобождая пространство между Виктором и механиком, и ко мне, к теплой печи, явственно потянуло знобким холодком зоны, где положено держать ответ за любой «базар»…
И словно бы пропал, исчез неведомо куда монастырь, и в этой келье, обратившейся в тюремную камеру, никто и не двинулся бы, чтобы помочь, если бы Виктор набросился сейчас на обидчика.
Читать бесплатно другие книги:
