Милюль Шильцын Вадим

Присказка

Поскольку главу «от автора», как правило, никто не читает, я могу написать здесь всё, что заблагорассудится. Могу даже, не глядя настучать пальцем по клавиатуре, чтобы образовались буквы. Орпавмиплонпкгнамсог… стоп! А ну, как прочитают? А ну, как спросят: «Что за абракадабра?» Полбеды ещё, коли спросят. Куда хуже, если, мельком взглянув, не будут ни спрашивать, ни читать. Из-за какой-то присказки, из-за ерунды пойдёт насмарку вся история. И никто не узнает, что за зверь такой – Милюль, и почему сказка, а не повесть, или роман. Останется книжка нечитанной и даже негляданной…

Даже и не знаю, чего бы добавить для пущего завлекалова. Так и видится мне неприятная картина: берётся человек ознакомиться со сказкой, да откладывает и не знакомится. Чего-то его не устраивает. Пугает и другая ситуация: набегут шустрые верхогляды и, не вникая в содержание, давай рассуждать о позициях камасутры, да о рассказчике, который не мог написать по-человечески, а перекорячился и поставил сюжет с ног на голову. Глядишь, за пересудами польза и пропадёт. Али такого не бывало?

Всех вариантов будущего не мог предвидеть даже Улугбек. Поэтому я распечатал дюжину экземпляров и раздал разным людям. Может, чего и подскажут? Ждал-пождал, и дождался дельных советов. Первыми, как и полагается, откликнулись зубоскалы и шутники. Ну и молодцы. Поскольку я сам поржать горазд, то знаю: ничего путного от смехачей, не услышишь. Одно: «бу-га-га». Потом проявились въедливые читатели, и очень помогли полезными идеями на счёт пожилого рака. Вот за это большое спасибо! Единственный минус – в диаметральной противоположности советов. Одни говорят: «Молодец твой рак! Отличный философ и настоящий мудрец. Не то, что некоторые». Другим рак не понравился, и они сказали: «Убери напрочь старого пердуна, чтобы не портил сказку ересями!»

Один мой товарищ (настоящий писатель) поведал секрет успеха: «Ты должен – говорит – схватить читателя за яйца!» Уж, не знаю, как и быть. Допустим, путём литературных манипуляций, мне удалось придать повествованию таковое волшебное свойство. И что в результате? Открывает некто книжку, а я – хвать его средствами текста: «Ага! Попался, читатель? Читай!» – но тут некто книжку закрывает, и со словами: «Фиг ты угадал, я – читательница» – опять же – не знакомится. Всё! Фиаско! Нет мне пользы даже от полезных советов.

Вру! Польза есть. В многочисленных суждениях, и даже порицаниях, я углядел одну общую особенность: никого не удивляют говорящие раки. К словам относятся по-разному, а к самому факту – спокойно. Некоторые, правда, поставили знак равенства промеж точками зрения старика-рассказчика и моими. Так должен заранее предупредить: ничего общего лично я с тем раком не имею! Если он страдает «гуризмом», то я никак не педагог, если он большой и мохнатый, то я – совсем нет, если он одно, то я – другое. В общем, рак это не я, а я – не рак. Куда мне до него! Мне ли открывать новые доктрины бытия? Мне ли быть бунтарём и сотрясателем умов? Увольте. Никогда мне не достичь той глубины и категоричности, с которой членистоногий герой, то есть автор, берётся за сложнейшие философские вопросы.

Я мог бы порой тихо поддакнуть раку-сказочнику, но лишь потому, что мне посчастливилось быть частью гигантского сообщества, увлечённого одним делом. Когда дело не заладилось, решили на него наплевать. Заодно пришлось наплевать и на философскую базу, и на первопричины, и на всё, на чём зиждилась вселенная. Закружилась философская база, завертелась большая доктрина, и злато обратилось в черепки.

Однажды я подобрал замшелый черепок, недавно бывший сокровищем мудрости, и прочёл заглавие: «Краткий очерк истории философии» под редакцией М.Т. Иовчука, Т.И. Ойзермана и И.Я. Щипанова. Издательство «Мысль» Москва 1971». Мне стало любопытно вспомнить, о чём повествовал на 772-х страницах «коллектив авторов, созданный министерством высшего и среднего специального образования СССР»? Оказалось, о самом главном: «Основной вопрос всякой философии имеет две стороны. Первая его сторона – это вопрос о том, что первично – материя или дух, бытие или мышление. … Другая сторона основного вопроса философии – вопрос о том, познаваем ли мир, могут ли представления и понятия людей быть объективной истиной или мир непознаваем и объективной истины во взглядах людей быть не может».

Вот же она, непоколебимая ось мироздания, некогда действующая и отшлифованная до блеска, а теперь заброшенная за ненадобностью. Появился бы в те годы какой-нибудь правдолюб и сказал бы тем авторам: «Всё вы врёте! Никакой это не основной вопрос, а самая настоящая разводка! Вы мне лучше ответьте, кто я такой есть? Откуда я взялся и зачем живу?»

Неужто вы думаете, коллектив авторов, состоящий из десяти профессоров и академиков, кинулся бы отвечать любопытствующему? Да ни в жизнь! Они бы его загнобили, закидали бы позорами и выгнали из всех заведений высшего и среднего специального образования СССР. Вот и вся философия.

Но вселенная дала крен, появились иные смыслы. Глядишь, уважаемые люди в пиджаках кричат, как ни в чём не бывало: «Христос воскресе!» Будто не учились они в высших и средних специальных учебных заведениях, будто не сдавали экзамены по основам философии марксизма-ленинизма и не читали произведение «коллектива авторов», за одно сомнение в истинности которого, они давно бы сидели где-нибудь у одинокого костерка посреди бескрайних пространств молчания и безвестности.

Мне повезло увидать, как стремительно изменились направления праведной мысли. Но и не только мне. Кругом, куда ни посмотри, в повседневных разговорах людей пальму первенства делят инопланетяне, Ленин и Христос. Как иначе? Людям свойственно осмысливать, откуда они взялись, зачем живут и куда направляются, а от официальной мировоззренческой чехарды мозги каждого второго гражданина давно встали раком.

Потому и нет для моих советчиков ничего удивительного в пожилом, многое повидавшем раке-отшельнике, который балует слушателей байками и небылицами. На старости лет он уподобился человеческим сказочникам и, так же, как они говорят про зайчат, лисят и петушков, рассказывает о шестилетней девочке-царевне, ну, и о лягушке, конечно. Нормальное дело.

И всё-таки в присказке следует остановиться на образе жизни той части фауны, где рождался и ковался сей небывалый сюжет. Вопреки своему названию, раки-отшельники очень даже общительные существа. Бывают и среди них одиночки, которым всё вокруг до того осточертело, что глаза бы не глядели, но их единицы. В большинстве своём раки то и дело объединяются в группы с целью обсудить новости, или найти ответы на животрепещущие вопросы современности. Как и у нас, у людей, их взгляды не всегда совпадают. Не берусь утверждать, что основной вопрос философии видится им в том же ракурсе, в каком ставили его Иовчук, Ойзерман и Щипанов, но я неоднократно наблюдал, как эти создания устраивают друг другу нешуточные мордобития. Я имею в виду раков. Как дрались академики с профессорами – я не видал, потому что в 1971-м году был ещё маленьким. Почему бы не предположить, что раки дерутся именно из-за споров об основном вопросе философии? Других-то поводов нет. Природа щедра, угодья обширны, еды достаточно и совсем не нужно перераспределять богатства. Коммунизм, одним словом!

Есть в рачьем социальном обустройстве и ещё один неоспоримый плюс: они крайне редко обижают стариков. Если учесть, что рак-отшельник растёт всю жизнь, и чем он старше, тем больше и сильнее, то кому придёт в голову лезть на рожон? Конечно, можно собраться озверелой толпой и совместно отвалтузить какого-нибудь богатыря, как это случается у нас, у людей, но чего ради?

В свою очередь большой старый рак никогда не будет отнимать домик у меньшего. Зачем ему маленький домик, хоть и чужой? Так что в их, рачьем сообществе удалось изжить две беды: жлобство и бомжей. О дураках и дорогах я не говорю. Хотя, зря. Любой дурак может в этом месте прервать мои благостные рассуждения и заорать: «Что за ерунда? Какое такое социальное обустройство у раков-отшельников? Это гонево, чувак!»

– Извините – отвечу я – ну-ка, перечислите мне, кто наблюдал за раками? Биологи? А где были в это время социологи, психологи и политологи? Кто пробовал внедриться в рачью среду и пожить с отшельниками как Миклухо-Маклай с афроафриканцами, или как Марко Поло среди монголокитайцев? Давайте так же косно, с чисто биологической точки зрения, взглянем на жизнь населения японских островов шестнадцатого века? Что мы увидим? Мы увидим особей, которые хаотично слоняются и немотивированно останавливаются. Они совершенно ни с того, ни с сего дерутся друг с другом, а зачастую и вовсе садятся, где стояли и сутками напролёт неподвижно сидят, что само по себе должно поставить под сомнение наличие не только социального общества, но и самого интеллекта. А вот появились учёные люди, копнули поглубже и, поди ж ты, обнаружили не только разум, но и кромешную мудрость в переведённых на человеческий язык трудах буддийского наставника Банкэя, который утверждал: «Медитация не приближает нас к святости, но ни в коем случае нельзя ею пренебрегать» – Что скажете? Ничего? Ну, вот и медитируйте себе молча, и не поганьте моих святынь, то есть раков.

Впрочем, к чему беседовать с дураком? Неужто мои аргументы и факты на него повлияют? Не повлияют. На этот случай даже есть народная мудрость в виде анекдота: Оторвало мужику голову. Лежит голова на обочине и кричит телу, которое мечется по дороге: «Сюда! Сюда беги! Я здесь!» А туловище бегало, бегало вокруг, да как развернётся в сторону головы, как помчится на неё. Пробежало мимо, чуть ногой не пнуло, да и шлёп в кювет. Голова тогда и говорит: «Зачем я ору? Уши-то на мне!»

Вернёмся к нашим ракам. Так же, как и японцы шестнадцатого века, раки-отшельники довольно много времени проводят в медитации, созерцании и размышлении, что совсем не одно и то же, хоть со стороны и выглядит одинаково. Благодаря этим трём полезным занятиям, они, несомненно, мудрей и ближе к Будде, чем современные люди, пренебрегающие тем, чем не велел пренебрегать знаменитый японский учитель. А он был парень – не промах! Одно лишь его мудрое высказывание куда драгоценнее 772-х страниц устарелого учебника и не только приоткрывает завесу тайны над главным вопросом философии, но и имеет прямое отношение к историям, рассказанным раком-отшельником. И к тем, что уместились в этой книге и к тем, что остались за её пределами.

«Один ученик спросил у Банкэя: «Учитель, а когда я стану Буддой, куда я пойду?» Банкэй ответил: «Когда ты станешь Буддой, тебе некуда будет идти, потому что ты займёшь всю вселенную. Впрочем, не исключено, что ты станешь какой-либо иной сущностью…»

Глава первая Суббота

Однажды в субботу пожилой и уважаемый рак прервал медитацию и, внимательно оглядевшись, увидел, что уже отлив, раковина его наполовину ушла в мокрый песок, а рядом собралось общество молодых, не таких здоровенных раков, каким был он. Некоторые из них копошились в лужицах, некоторые дремали, грея под солнцем домики. Он деликатно кашлянул и множество открытых миру глаз обратились к нему.

– Сегодня, уважаемые друзья – сказал он, оценив готовность аудитории внимать словам мудрости – я расскажу вам одну из бесконечного множества историй о людях.

В группе наименее мудрых раков кто-то хихикнул, но старый рак направил в ту сторону грозный левый глаз и смешки робко затихли.

– Я понимаю – продолжил старый рак – кому-то сей предмет покажется ничтожным, поскольку манера человечьего существования непредсказуема до бессмысленности. Иные сочтут мою сказку чересчур заумной, ибо попытка постичь мысли, чувства и переживания любого отдельно взятого существа столь же неприподъёмное занятие, как постижение вселенной. И те и другие могут не слушать. На море отлив, вокруг много еды и вы вольны отправляться гулять по пляжу. Я никого не задерживаю.

Несколько раков моментально воспользовались предложением и, волоча ракушки, разбежались в разные стороны. Старик даже не глянул им вслед. Он вяло разбросал натруженные клешни по мокрому песку, задумчиво изогнул стебельки глаз и стал рассказывать: «Такое было благолепие кругом! Весь причал, залитый солнечным светом, явился сказочной страной перед Милюль. Только сошли с извозчика, как огромные античные колонны, белоснежные и глянцевые, как вытянутые шахматные туры из слоновой кости, окружили её. Сразу за колоннадой открылась пристань. Широкую мраморную лестницу – не спеша пересекали дамы в воздушных платьях и безукоризненные кавалеры. Причал упирался в огромный, загораживающий полмира, сияющий борт океанского лайнера. Милюль посмотрела вверх. Из-под небес на неё взирало огромное лицо мраморной статуи. Другие античные статуи высились над лестницей по правую руку. Их склоненные лики были совершенны и безмятежны. По левую руку, над людьми виднелись такие же статуи, но они были столь далеко, что казались маленькими, не больше мизинца.

– Нянечка, как тут весело! – прощебетала Милюль – а где же море?

Нянечка улыбнулась снисходительно. В левой руке она держала огромный розовый зонт, а в правой дорожный саквояж. Сзади пыхтел под тяжестью чемоданов мужик. Так же, как мужика давил груз несомого им скарба, нянечку прижимал к земле груз ответственности, забот и серьёзных дел, а море, загороженное теперь гигантским телом парохода, никуда не денется, и нечего говорить о пустяках.

– Надо поторапливаться, Милюль – сказала она, не отвечая на вопрос – а то опоздаем на пароход. Вот будет незадача!

Они стали спускаться к причалу. Огромный мраморный лев у основания лестницы привлёк внимание девочки.

– Нянечка, можно, я на него залезу? – спросила Милюль, указывая на льва пальчиком.

– Вот, ещё, блажь! – возмутилась нянечка – будто, вы маленькие! Да и что бы стало, если все господа на него лазили?

– Но, почему бы и не залезть? – раздался благородный бас откуда-то сверху и сзади. Милюль обернулась. Огромный господин в белом костюме, белой шляпе, при усах и бороде, стоял у ней за спиной и пускал облака белого дыма из огромной сигары. На всякий случай Милюль прижалась к нянечке и обхватила руками её ногу.

– Не мните мне юбку, этакая вы егоза! – взвизгнула нянечка, и, обращаясь к белому великану, пустилась в разъяснения – Барышня наша такая-с попрыгунья-с! Ей только волю дайте, так она на что хотите залезет-с. Только вот мужчин они боятся-с.

– Вот те, на! – удивился гигант – Это от чего же нас-то бояться?

– От воспитания-с – пояснила нянечка.

Господин улыбнулся ей и, склонив голову, как давешняя статуя, опять воззрился на Милюль – Ну, что, козявка, полезешь на льва?

– Я не козявка – поправила его Милюль.

– А кто же? – поднял брови великан.

– Я Милюль.

Гигантский бородач рассмеялся раскатистым толстым смехом, от которого Милюль сделалось на самом деле страшно. Она ощутила себя именно козявкой рядом с огроменным господином. Но Милюль постаралась не выдавать испуга. «Если бы этот великан был злым, так непременно бы уже раздавил меня» – мысленно успокоила она сама себя.

– И то верно! – согласился белый господин – Удивительно, как это я сам не понял? Как ещё могут величать такую Милюль?

– Эй, барыня! – раздался придавленный голос мужика – Я бы того… чемоданы-то как?..

Няня открыла, было, рот, чтобы ответить, но добрый великан перебил её, протягивая мужику монету:

– Вот тебе, милейший, за труды. Отнеси-ка чемоданы во-он к тому офицеру в чёрной фуражке – он, будто мимоходом, глянул на нянечку и деловито спросил у ней – Какая у вас каюта?

Нянечка, очевидно, тоже немного робела рядом с этим исполином, и потому не стала препираться, а быстро ответила – Семнадцатая в высшем классе – тут её настигла мысль, что неудобно пользоваться услугами незнакомца и она залепетала – я бы и сама разобралась. Зря это вы так всё на себя взваливаете-с. Сколько мы вам должны-с?

Однако, господин в белом, проигнорировав нянечкин лепет, вновь обратился к мужику:

– Запомнил, дружок?

– Дак, чего ж не запомнить, чай невелика сказка – ответствовал носильщик, глянув снизу вверх и, кряхтя, отправился к борту лайнера. Великан же вновь взглянул на Милюль:

– Ну, так как у нас с воплощением замыслов?

Милюль не поняла вопроса и потому возразила: – Я ничего не замышляла, дяденька.

– Да? – господин опять удивлённо поднял бровищи – а кто только что собирался воссесть на каменного льва?

Милюль обернулась ко льву, и ей снова захотелось посидеть на нём, хоть чуточку. Она перевела взгляд на нянечку, но та, судя по всему, раздумала возражать, и даже подтолкнула Милюль в спину.

– Полезайте уж. Что теперь с вами делать?

Милюль подбежала к гладкому, блестящему боку зверя и, опершись башмачком о когтистую лапу, ловко вскочила льву на спину, обхватила руками искусно вырезанные локоны гривы.

– Э, да я вижу, барыня – наездница! – воскликнул господин великан и изобильно пыхнул сигарой – В добрый путь! – Тут он похлопал рукой по блестящему львиному крупу, будто тот и вправду мог что-то почувствовать, и поскакать вместе с Милюль мимо дам, господ, мужиков и матросов, что ходили по причалу, к невидимому из-за лайнера морю, а потом, прорвавшись сквозь все препоны, лев полетел бы над бескрайними просторами морских пучин, прыгая с волны на волну. Милюль размахивала бы руками и пела бы песни.

Но лев оставался лежать неподвижно. Его каменная спина холодила ноги, и ничего более не происходило. Милюль уже хотела разочароваться, когда вдруг, совершенно внезапно заиграл оркестр. Она обернулась и увидела нарядных трубачей в золотых касках, красных кителях и белых брюках с золотыми же лампасами. Их щёки раздувались и краснотою своей приближались к цвету кителей, а блеском – к сверкающим начищенным каскам. Трубачи пучили глаза и двигали трубами в такт мелодии. Толстый дирижёр ритмично взмахивал штандартом, а барабанщик озверело бил по барабану, и хлопал тарелкой.

– Пора уже – забеспокоилась нянечка – видите, оркестр заиграл-с. Не ровён час, отдадут концы-с.

– Это точно – ухмыльнулся белый гигант – так стараются! Того и гляди, отдадут Богу душу.

Нянечка строго посмотрела не него, и, собравшись с духом, сделала замечание:

– Негоже-с, господин великан, дитя баловать. Да и поторапливаться надо-с.

Господин великан вдруг, смутился:

– Прошу простить меня покорно – сказал он – я не хотел вам мешать, или, упаси Бог, приставать к вам. Просто мне подумалось…

– Вот и спасибо, что не хотели-с – ответила нянечка, и оборотясь к Милюль, добавила так же строго – Слезайте, Милюль, мы торопимся.

Милюль спрыгнула на пол, взяла нянечку за руку, и они двинулись вдоль борта, к трапу высшего класса.

Оркестр надрывался на верхних ступенях портовой лестницы. Мимо шастали различные люди с чемоданами и без. Группа дам и господ, проходила на трап. Их встречал офицер в чёрной фуражке с золотым околышем. Он поклонился Милюль, кивнул нянечке и жестом пригласил их на подъём.

Из-за медлительности поднимающихся, на причале, у железного борта лайнера скопилась небольшая очередь и предстояло постоять немного, чтобы впередиидущие поднялись повыше и дали следующим простору. Милюль переминалась с ноги на ногу, когда нянечка, распушив юбки, присела рядом и значительным голосом сказала:

– Сегодня, Милюль, не простая суббота. Ровно в этот день Вы родились, и теперь Вам исполняется шесть лет. Перед тем, как мы взойдём на корабль, я хочу подарить Вам вот эту брошку. Носите её почаще, и берегите до тех пор, пока вас не найдёт Иван – Царевич.

– Как Царевну-Лягушку? – спросила Милюль.

– Да, как Царевну-Лягушку – ответила нянечка и прикрепила к Милюлиному платьицу прекрасную брошь.

В серебряном кругу, украшенном зелёными стёклышками изумрудов, растопырив лапки и выгнув блестящую спинку, висела малахитовая лягушка в золотой короне. Золотая же стрелка удерживалась во рту каменной Царевны, а её рубиновые глазки так и помаргивали многочисленными гранями на солнышке.

Поднимаясь по железной лестнице, Милюль то и дело подносила брошь ко глазам и рассматривала перепончатые лапки, блестящие стёклышки-изумруды, золотую стрелку и корону. Лягушка же всё моргала ей недобрыми красными глазёнками.

Подъём был долгим. Мимо толстой красной полосы, идущей вдоль борта, первого ряда круглых иллюминаторов, второго, третьего. Нянечка и Милюль запыхались. Дойдя, наконец, до промежуточной площадки, они остановились, чтобы перевести дух. Площадку в это время покидали незнакомая дама в сиреневой шляпе, и неприметный господин, который её, видимо, сопровождал. Тяжело дыша, нянечка выговорила: «Господи, что же они не сделают лифт?»

Незнакомка обернулась, посмотрела на нянечку насмешливо и, с высоты пройденных двух ступенек возразила: «Капитан не ждал столь высоких пассажиров, а то бы непременно применил корабельный лифт. Впрочем, Вы могли бы попросить, и Вас бы подняли на кране с багажом» – тут она хрипло рассмеялась собственному остроумию и продолжила подъём.

Нянечка ничего не ответила, а Милюль сделалось обидно. Она отвернулась от поднимающихся господ и посмотрела вниз. Голова закружилась от высоты. Далеко внизу по причалу перемещались крошечные люди. Похожие на солдатиков оркестранты играли на крошечных трубах. Колонны парадного входа, уменьшенные расстоянием и высотой, приобрели полное сходство с белыми шахматными турами. И даже тот огромный господин в белом, стал казаться этаким маленьким гномиком, который прячется под своей шапкой.

«Пойдёмте, пойдёмте, Милюль! – подталкивала её нянечка – нам уж немного осталось». Милюль кинула взгляд вверх по лестнице. Серый господин и ехидная дама стремительно приближались к верхним ступеням трапа.

– Нянечка, почему эта дама так обидно пошутила? – спросила девочка.

– Не обращай внимания, солнышко – ответила няня – мадам кривляется.

На палубе их встретил такой же офицер, как у входа на трап.

– Милости прошу на палубу лайнера «Святой Виталий» – сказал он – стюард проведёт вас в каюту.

– Господин офицер, почему вы не поставили лифт? – укоризненно спросила Милюль – Нянечка умаялась.

Офицер открыл, было, рот, чтобы что-то ответить, как рядом раздался голос всё той же дамы в сиреневой шляпе:

– Юная леди взялась за порядки на корабле. Думаю, вам следует доложить капитану, что на лайнере новый инженер.

Офицер осклабился, покраснел, ничего не ответил, а так и застыл.

– Что вы на меня пялитесь? – осведомилась дама – где мой стюард?

Офицер покраснел ещё гуще, и стал искать взглядом стюардов.

– Не обращайте внимания – успокоила его Милюль – мадам кривляется.

Жёсткие, холодные пальцы властно уцепили девочку за подбородок. Внимательный взор незнакомой дамы проник в самое сердце Милюль, и сердце её съёжилось. Это были не простые глаза! Никогда раньше Милюль не видала таких. Обрамлённые бахромой густых чёрных ресниц, тонкие пергаментные веки, с чуть раскосой поволокой возлежали на глазных яблоках, столь огромных, что казалось, если бы дама, приложив немалые усилия, приподняла бы веки повыше, глаза её вывалились бы на палубу, и ими можно было бы играть в пинг-понг. Радужка вокруг зрачка была неопределённого, то ли зелёного, то ли карего цвета, но столь тёмного, что перехода от неё ко зрачку не замечалось. Малые доли секунды, будто соскальзывая с краёв бездны, Милюль неосознанно фиксировала странное строение этих глаз. Чёрный вакуум зрачков, всасывающий в себя этот Мир, зацепил Милюлину душу и Милюль полетела туда, как летят в чёрную дыру захваченные ею материя и свет. Она летела и слушала голос той дамы, который звучал как бы со стороны, но вместе с тем голос и составлял само то пространство, по которому двигалась Милюль:

– Ты не дерзи мне, девочка. Мне никто не дерзит.

Тут Милюль догнал другой голос. Совсем не холодный, но напротив, живой и взволнованный. Голос нянечки:

– Отпустите ребёнка, барыня! Не стыдно вам? Милюль! Милюль! Да не стойте столбом! Очнись, Милюль!

И следом незнакомый мужской голос произнёс:

– Дорогие дамы, прошу следовать за мной для получения ключа от каюты.

Милюль нашла себя стоящей на палубе. Увидела стену стеклянных окон, разделённых тонкими деревянными рамами. Дама в сиреневой шляпе, сопровождаемая неприметным господином и стюардом в бело-малиновой матроске, с малиновым помпоном на белом берете, удалялась к дубовым дверям. Такой же бело-малиновый стюард, как тот, торчал возле них.

– Что она с тобою сделала, Милюль? – обеспокоено спрашивала нянечка и всё дёргала и дёргала девочку за рукав – Что сделала эта дама?

– Ничего – пожала плечами Милюль – я тоже иногда так делаю – и Милюль, сведя глаза к носу, высунула язык. Вся её мордашка при этом стала до такой степени глупой, что нянечка рассмеялась.

– Неужто эта дама вам язык показывала? – шёпотом спросила она.

– Да – ответила Милюль, осознавая, что она врёт и ей не стыдно от этого.

Сопровождаемые стюардом, они двинулись к открытым дубовым дверям кают высшего класса.

– Никогда, дитя моё, не делайте таких пакостей! Это низко и недостойно благородных дам. Если некоторые дамы одеты, как барыни, это ещё не значит, что они из приличного общества! Они хотят походить на русскую аристократию, потому что это теперь модно, но у них ничего не выходит и никогда не выйдет, сколько бы они не обезьянничали.

Последние предложения няня произнесла нарочито громко. Милюль даже удивилась неожиданной зычности нянечкиного голоса. Уже вступавшая в двери дама встала как вкопанная. Она медленно повернулась и взглянула на нянечку с таким страшным и болезненным гневом, будто у ней отняли все игрушки. Дама сделала к нянечке пару шагов и замерла, прямая и напряжённая. Было видно, что она борется с чувствами, мешающими ей подыскивать слова. Взгляд её метнулся к Милюль и опять устремился на нянечку. Та подобрала губки и приняла вид строгий и заранее готовый к оскорблениям. Дама спросила:

– Вы, милая, на меня науськиваете ребёнка?

– И не думала вовсе. С чего вы взяли? – ответила нянечка самым невинным тоном.

– Я найду средства сообщить родителям этой крошки, что вы её развращаете! – заявила дама – Надеюсь, они образованные люди и отреагируют на ваш классовый шовинизм.

– Что-с? – спросила нянечка.

– А то-с!.. – начала, было, дама, но Милюль перебила её:

– Не курите папирос! – продекламировала она и, вопреки нянечкиным наставлениям, показала даме язык. Дама вновь перевела взгляд на Милюль, но, глядя на неё своими страшными глазами, обратилась всё же к нянечке:

– Я также сообщу, что вы научили свою воспитанницу показывать язык. Вряд ли её родители одобрят такие манеры.

– Едва ли вам это удастся – смело заявила Милюль, глядя снизу вверх – вас дворник на порог не пустит.

Дама упёрла руки в колени, и её лицо снова оказалось на одном уровне с лицом Милюль. Опять её глаза впились в девочку, но на этот раз что-то изменилось. Милюль не чувствовала ни страха, ни того гипнотического морока, который случился с ней несколько минут назад. Очевидно, в её организме успел выработаться иммунитет к чужому космосу. С ней успели произойти какие-то незаметные, но очень ощутимые изменения. Милюль чувствовала защиту проснувшегося в ней и стремительно растущего гневного существа. Незримый демон, неаккуратно вызванный из неведомых глубин, расправлял крылья в пространстве её души, придавая сил и устойчивости. Казалось, дама поняла это. Заинтересованное удивление дёрнуло вверх её соболиные брови, приподняло ленивые веки на выпученных глазищах. Дама усмехнулась краешком рта и сказала Милюль:

– В ближайшие пятнадцать лет, милочка, вам положено держать ваше мнение при себе – тут её голос понизился до полушёпота – а времена вскоре изменятся, и мы обязательно перестреляем таких как ты, вместе со всей вашей аристократией.

Милюль не ведала, о чём толкует злая дама. Она не знала, что за мотив движет этой женщиной и заставляет сообщать непонятные, но ужасные угрозы. Да и не было ей дела до угроз. Взирая на супостатку, Милюль явственно ощутила, как в её груди, там, где находится солнечное сплетение, появился чёрный злой комочек. Он дёрнулся один раз вместе с сердцем, после чего – взорвался, разлетевшись по всему телу: в ноги, в руки, до кончиков пальцев, в голову. Всю её затрясло и Милюль поняла, что удержать себя не в силах, что она сейчас вцепится этой даме в шляпу, в густые чёрные волосы, выткнет ей подведённые глазищи, разорвёт хитро искривлённые губы… тем не менее, Милюль не шевельнулась. Она переживала внутренние перемены и одновременно удивлялась им.

Милюль скорее чувствовала, нежели понимала умом, как всё её существо нарушено чем-то посторонним и непостижимым. Мир неожиданно изменился, будто треснул. Вся окружающая среда на миг потеряла чёткость. Затем мир раздвоился и потёк в разные стороны. Ошарашенная неожиданными переменами, Милюль решила зажмуриться на некоторое время, чтобы не видеть двоящегося мира, чтобы прекратить сумбур, творящийся в её душе. Это помогло.

Когда она открыла глаза, душевное равновесие и вся картина вокруг – восстановились. «Теперь всё будет в порядке» – решила она, хотя не покидало её саднящее чувство потери некоторой части самой себя. Невдомёк было Милюль, как близки к истине её ощущения. Да и откуда знать ей, шестилетней девочке, где и как суждено теперь жить тому, отторгнутому от неё нечто, тому, что ещё недавно являлось частью её самой, а теперь стало самостоятельным существом, до последнего момента имеющим с нею одно на двоих общее прошлое.

Весь гнев, который метался внутри и призывал к битве, замер, выстроился в самостоятельную личность, и не Милюлиным голосом, а низким, глубоким басом начал произносить непонятную длиннющую скороговорку. Что за глубинный дух рокотал теперь неизвестный ни ей, ни кому другому, колдовской наговор, неизвестно какими пращурами заправленный в её мозг? Что за родовая ухватка, хранимая под спудом веков от сознания, проснулась куролесить да кобениться? Никто не скажет, что это было такое, потому как никто, наверное, и не вслушивался в слова, стремительно слетавшие с губ красивенькой девочки, стоявшей перед элегантной дамой в фиолетовой шляпе:

Как табун лошадей, разогнавшись, проносится сквозь редкий березняк, как локомотив с пассажирскими вагонами проносится сквозь полустанок, как рыбий косяк пролетает сквозь рваную сеть, промчались и ушли неведомые слова из неведомого мира волхвов, оберегавших некогда святую землю от вторжения чуждого божества. Слетели неизвестные слова с Милюлиных губ, а вместе с ними улетучилось и то чувство ярости, что было только что столь безмерно велико. И стало ей спокойно. И вот уж сама она не знает, что за дремучая древность шевелилась в ней. Только крошечное удивление осталось слезинкой – росинкой от бушевавшей миг назад бури. «Чего это такое я сказала?» и «Кто это во мне говорил?» – стайкой птиц растаяли эти и другие, похожие вопросы на чистом небосклоне её сознания.

Эффект от неизвестных слов, произнесённых Милюль чужим голосом, и с таким нежданным гневом, словно не она произносила их, оказался довольно неожиданным. Лицо обидчицы побледнело. Дама в сиреневой шляпе отдёрнула руку от Милюлиной щеки и выпрямилась. Долгим взглядом посмотрела она на Милюль и, шагнув назад, отвернулась, чтобы стремительно пойти прочь по коридору.

– Что вы ей сказали такое? – беспокойно спросила нянечка, заглядывая в глаза. Милюль улыбнулась. Нянечкино лицо, такое живое и милое показалось ей в этот миг самой её родиной. Теплота накрыла сердце Милюль. Она обняла нянечку и закопалась лицом в оборке на её кофте:

– Нянечка! Я так тебя люблю! Я тебя никому не отдам!

– Дорогие дамы, я попросил бы вас поторопиться с размещением-с – взмолился стюард – а то мне опять на палубу-с, новых пассажиров встречать-с!

– Мы подождём – возразила нянечка стюарду, гладя Милюль по головке – ступайте, встречайте. Мы с вами пока на палубу выйдем.

– Ну, как же-с – заупрямился, было, стюард.

– Да, да – подбодрила его нянечка – барышне сейчас на свежем воздухе полезно.

Она взяла Милюль на руки и стала вместе с ней прогуливаться недалеко от дверей. Стюард умчался встречать вновь прибывших господ-путешественников. Вскоре со стороны вновь прозвучал его оперный тенор: «Прошу следовать за мной для вручения ключей от кают!»

Милюль оторвалась от нянечкиного плеча, взглянула и замерла от восторга: Ведя за собой давешнего огромного господина, к ним приближался юноша в военной форме. Светлые локоны выбились из-под фуражки. Золотые погоны светились на его плечах и золотыми звёздочками мерцали пуговицы на мундире. Большой, светлый лоб, ясный взгляд, устремлённый вдаль, правильный нос, добрая улыбка рыцаря и победителя, волевой подбородок героя, всё в лице его было гармонично, воинственно и прекрасно. Милюль захотелось взвизгнуть, но она сдержалась и, лишь, попросила нянечку поставить её на землю. Юноша поравнялся с ними и снисходительно взглянул. Милюль смутилась и опустила очи долу.

– А вот и мой младшенький. Без пяти минут – юнга! – пророкотал в небе толстый голос огромного господина – Серёжа Пантелеймонович. Прошу любить и жаловать.

Милюль вскинула взгляд. Господин обращался к нянечке. И сын его, этот сказочный принц Серёжа, тоже смотрел на нянечку. Так же снисходительно, как давеча на неё, но лишь снизу вверх оттого, что ростом он едва доходил нянечке до пояса.

– Сергей, представься дамам – приказал господин.

– Кадет N-ского кадетского корпуса Сергей Громов – отрапортовал прекрасный воин высоким мальчишеским голосом, показавшимся Милюль небесной музыкой. Она сделала книксен и сказала скромно: «Милюль». Нянечка положила руку на её голову и объяснила:

– Барышне недавно шесть лет от роду. А – я её нянечка, Прасковья Ивановна.

– Вот я чурбан! – стукнул себя по лбу господин в белом: – уже битый час, как знаком с вами, а до сих пор не отрекомендовался. Купец первой гильдии Пантелеймон Ильич Громов. Родной отец этого недоросля. Да что ж мы стоим? Пойдёмте скорее за нашим тенором! – Пантелеймон Ильич ткнул пальцем в сторону знакомого стюарда, который переминался рядом.

Стюард отворил двери, и Милюль оказалась в застланном мягким ковром коридоре. В высоком потолке висели хрустальные светильники. Полотна морских баталий украшали стены. Двери, ведущие в каюты, располагались по левую и правую стороны.

– Вы, как я помню, в семнадцатом нумере? – басил Пантелеймон Ильич – а мы с Серёжей как раз в восемнадцатом! Стало быть, наверное, напротив вас, или, быть может, через стенку. Всё едино, соседи. – Они быстро дошли до находящихся напротив друг друга кают. Стюард картинно остановился между дверьми, и, обернувшись к господам, продекламировал:

– Добро пожаловать в каюты высшего класса трансконтинентального лайнера «Святой Виталий»! Вы, дамы, располагаетесь в семнадцатом нумере. Вот ваши ключи – тут он как фокусник взмахнул рукой и в ней оказался блестящий ключ, соединённый цепочкою с золотым колокольчиком – Стюарды постоянно дежурят в коридоре, и вы можете доверить ключи мне и моим коллегам, или же держать их при себе, как вам будет угодно-с! – Тут он достал второй ключ и, отдавая его Пантелеймону Ильичу, предупредил – Если понадобится моя помощь, или пожелаете кушать в каюте, звоните в колокольчик-с и вызывайте-с меня. Мы в полном вашем распоряжении-с! Желаю всем приятного путешествия. Располагайтесь. Ваш багаж ждёт вас в каютах-с.

– Ну, что ж, до встречи, матушка, Прасковья Ивановна – пробасил Пантелеймон Ильич и вместе с кадетом исчез за дверью своего купе.

Милюль вступила в огромную светлую залу и спросила:

– Нянечка, почему здесь окна?

– Как же без окон, дитятко? – удивилась нянечка.

– Мы на корабле. Тут должны быть иллюминаторы.

– Иллюминаторы, Милюль, в каютах другого класса. Мы же едем на самом верху. Тут во всех нумерах окна, как в гостинице.

– Это не интересно – надула губки Милюль.

– От чего же? – возразила нянечка – Наоборот, так светлее и видно лучше.

Милюль подбежала к окну и, откинув кисею лёгкой шторы, посмотрела наружу. За окном, за перилами палубы был виден поднимающийся в гору город. Порт с причалом, колоннадой и оркестром прятался внизу. До каюты едва долетали звуки марша. Белые домики города торчали один над другим, окружённые зеленью кустов и деревьев. Дороги, тротуары и люди были вовсе не видны, от чего пейзаж напоминал искусно сделанный макет. Нянечка тоже подошла к окну.

– Красиво, правда? – спросила она.

– Да, красиво – согласилась Милюль – а скажи, нянечка, из окна Пантелеймона Ильича видно море?

– Конечно. Его окно как раз на другую сторону.

– Ах, как ему повезло! Вот бы поменяться с ним местами.

– Это фантазии – возразила нянечка – вот мы отчалим, и море за окном ещё успеет вам надоесть. Ступайте в спальню, Милюль, переоденьтесь к ужину.

Милюль перешла в спальню, открыла свой чемодан, живо переоделась в домашнее. Снова посмотрела на окна, занавешенные плотными шторами. Вздохнула. Сказала сама себе: «Зачем плыть на корабле, если не видно моря» и вышла в залу.

Ужин уже подали. Нянечка подняла серебряную крышку супницы, и от вкусного запаха рот Милюль заполнился слюнями. Она села на стул с высокой спинкой и схватила ложку. Когда, съев две тарелки супа, Милюль попросила ещё, нянечка посоветовала:

– Оставь место для второго, а то тебя на десерт не хватит.

– Хватит, хватит – успокоила нянечку Милюль – у меня такой аппетит, что я слона могу съесть.

Нянечка положила в тарелки жаркое. Быстро справившись с ним, Милюль потребовала добавки и так упрашивала, так умоляла нянечку, что та сдалась.

– Где в тебе это всё умещается? – удивилась нянечка позже, подавая ей третью тарелку жаркого. И содержимое третьей тарелки, и десерт и кисель моментально исчезли в неизвестном пространстве Милюлиных внутренностей, а есть хотелось ещё.

– Да что за чудовищный голод на вас напал? – удивилась нянечка – я бы уж лопнула.

Милюль не ответила. Она съела подряд пять персиков, сказала спасибо и, встав из-за стола громко рыгнула.

– Фу! – возмутилась нянечка – барышням нельзя так рыгать! Ведь вы – не мужик!

– Я не нарочно – смутилась Милюль и, зевнув, добавила – я, кажется, спать хочу.

– Вот и славно! – обрадовалась нянечка – пора и баиньки. Пойдём, моя радость, я тебя провожу.

Едва войдя в спальню, Милюль, не раздеваясь, взобралась на высокую кровать под зелёным балдахином и заснула. Она не слышала, как вздыхала, раздевая её, нянечка, как укрывала её одеялом. Не слышала и не видела, а значит, этого и не было. Был лишь сон, короткий и бесконечный, творящийся в другом времени и в каких-то иных местах. Не она, Милюль, но иные существа пребывали там, и по-иному протекала их жизнь.

Но об этом, пожалуй, лучше в другой раз, потому что теперь я притомился. Сказка моя длинная, а жизнь ещё длинней. Приходите к большому камню завтра на рассвете. Надеюсь, я буду здесь и обязательно расскажу, что произошло на следующий день».

Старый рак взял в клешню песчинку и наладился внимательно её разглядывать.

– Ну вот! – возмутился рак среднего возраста из числа слушателей – Я слушал и ждал, чем сказка закончится, а она и не началась! Чего ради завтра мне тащиться сюда? У меня, думаете, дел нет? Я припрусь, чтобы слушать продолжение, а окажется, что? Подумаешь, какое событие, села баба на кораблик! Мне это зачем?

– Иди-ка ты под воду – посоветовал старый рак, после чего неспешно скрылся в своей ракушке. Через несколько минут оттуда раздался богатырский рачий храп. Слушавшие его раки поглядели друг на друга, и тоже попрятались в домиках. Приближался прилив.

Глава вторая Воскресенье

Старый рак высунулся наружу, едва отлив освободил пляж от океанских вод. Обведя мокрыми глазами окрестность, он обнаружил, что слушателей, судя по валяющимся тут и там раковинам, не убавилось, но вроде бы и не прибавилось. Однако, вся аудитория спала, попрятавшись по домикам. Он засунул в рот меньшую клешню и молодецки свистнул. Заворочались сонные раковины, показались клешни и членистые ножки. Вот уже смотрят на него вопросительно многочисленные глазки на стебельках: Чего, мол, шумишь, дед?

«Да разве это шум? Вот если бы с горы свиснуть, да во весь дух, да в большую клешню! Тогда бы и гром загремел, и земля разверзлась. Только верно говорят: «Бодучей корове Бог рогов не дал». Куда уж мне, старому чуде-юде морскому на гору взобраться? Сижу тут с вами в луже, посвистываю легонько» – подумал рак про себя и заговорил:

– С добрым утром, дорогие друзья. Рад, что вы отозвались на мой скромный посвист. Всякая история требует продолжения, пока не наступит её конец. Как видите, я ещё жив, здоров и вполне могу рассказывать. Не напомнит ли мне кто-нибудь, на чём я вчера остановился?

– Вы остановились на том – отозвался один из вчерашних слушателей – как маленькая человеческая особь объелась и уснула. После этого вы сами завалились почивать.

– Очень вам благодарен – кивнул старик и продолжил:

– Вокруг было бесконечное пространство и ничего кроме Милюль в нём. Ощущение блаженной сытости и бесконечных возможностей равномерно наполняли и саму Милюль и всё окружающее. Не было разницы меж субъективным и объективным. Была лишь безграничность, дарящая своею необъятностью крепкое ощущение уместной праздности.

Милюль вяло пошевелилась. «Что я? – спросила она себя, и праздность начала истончаться – Что эта вселенная? – с новым вопросом ощущение лёгкости и вседоступности так же стало тоньше. Решив осмотреть вселенную, или хотя бы её часть, Милюль двинулась вперёд. Ничто не сковывало её движения. Она летела, или плыла, постепенно наращивая скорость, но вселенная не кончалась. Воистину она была бесконечна.

Вскоре Милюль надоело двигаться вперёд. Ей наскучило однообразие полёта по прямой, и она повернула, но это ничего не изменило. Всё та же однообразная вселенная вокруг. «Что я в этой вселенной?» – сформулировался новый вопрос. Сопоставление величин позволяло найти ответ: «Я – мизерная частичка космоса, а огромная бесконечность вокруг меня и есть вселенная». Решение было простым и давало успокоение. Милюль остановилась и расслабилась, разбросав себя в стороны. Она покоилась так некоторое время, блаженствуя. Ещё бы! Ей удалось найти ответы на столь сложные вопросы! Сразу на три. «Вот она, я, а вот – окружающий меня космос, он же – среда обитания. Мне в нём ничто не грозит. Мой дух свободен и может двигаться в любом направлении, питаясь этой средой. Значит это не только среда моего бытия, но и питательная среда. Это – хаос. Прелестный вывод!» – Милюль похвалила себя за сообразительность и тут же захотела большего: «Я в состоянии ощущать окружающее и отделять себя от него. Значит – я мыслю. Но, раз я мыслю, значит, я способна это окружающее объять! Более того, я обязана это сделать, потому что я есть – порядок, а окружающее – есть хаос» – Былая радость бытия стала неудержимо таять, как уходящий сон. Милюль попробовала отмахнуться от нелепого желания. «Нельзя объять необъятное» – сказала она самой себе, но аргумент не подействовал. Необъятное ждало. Оно требовало того, чтобы его объяли. Пусть не сразу, пусть постепенно, но оно само хотело, чтобы Милюль либо сделала его – самой собой, либо сравнялась с ним по величине. «То, что вне меня – хочет, чтобы я сделала его – мной, я хочу того же. Иначе продолжится нескончаемый конфликт и мне всё время будет пакостно, нет, я просто умру!» – И Милюль набросилась на окружающую среду. Она ела её и росла, росла и ела. На пределе сил, на грани возможностей. И это было не блаженство, не скука, не праздность, а самозабвенное движение во все стороны сразу, бой за объединение себя и вселенной, это было движение навстречу бесконечному космосу, который весь должен был, в конце концов, стать самой Милюль!

Тут старый рак заметил сам, что уже не говорит спокойно, а орёт, надрывая связки. Он замолчал, озираясь налитыми кровью глазами. Слушатели вокруг шушукались. Более того, недовольное шушуканье всё явственней грозило заглушить оратора. Дабы прекратить неразборчивый, но громкий ропот, рак по военному рявкнул: «В чём дело?». Наступила тишина. Небольшой, но учёный рачок с актинией на спине неуверенно поднял малую клешню.

– Говорите – разрешил мэтр.

– Мы тут находимся в некотором недоумении – сообщил учёный рачок – вчера вы рассказывали о людях, а, судя по началу сегодняшней лекции, вы говорите о каком-то эмбрионе. У нас возникли разногласия. Одни предполагают, что Вы теперь рассказываете о более юных годах этой особи, другие утверждают, что Вы говорите о другом животном, но недоумевают, почему Вы называете его тем же именем…

– Иными словами – перебил учитель – я, по-вашему, выжил из ума?..

Все загалдели, размахивая клешнями. Некоторые даже пытались подпрыгнуть. Из общего хора выделился зелёный рак с бородой и, ловко крутанув большей клешнёй, изрёк:

– Вот те ноль, батюшка, мы этого и в голове не держали!

– Крабовер? – уточнил старик личность говорящего.

– Так точно! – ответил бородатый, и по военному козырнул.

– Ну, так за всех и не отвечай. Ты – первый должен посчитать меня тронутым.

Зелёный бородач смутился и отполз в сторону.

– Дайте мне звезду! – потребовал старый рак.

Большинство раков огорчённо покачивали головами. Они действительно заподозрили у старца повреждение рассудка. Только один, неприметный ранее доходяга – резво устремился в море и вытащил оттуда маленькую морскую звезду.

– Спасибо – поблагодарил его старый безумец – ты и есть мой избранный ученик, ибо в то время, когда все разуверились во мне, лишь ты увидел смысл в моих словах!

Доходяга благоговейно склонился. Потом высунул глаза из-под домика и спросил с сомнением:

– Какой смысл, учитель? Я никакого смысла не увидел. Ты просил звезду, я и принёс.

– Послушание не есть вера – проворчал старик и громко скомандовал – Эй, зелёный! Подь сюды! – Зелёный бородач подполз и уставился непонимающими гляделками – Звезду видишь? – Зелёный перевёл взгляд на морскую звезду и утвердительно кивнул. – Отвечай мне, не задумываясь: сколько в ней душ?

Зелёный испуганно заморгал, потом вновь крутанул клешнёй и возопил:

– Не говори ереси, старейшина, да простит тебя Омар! В этой скотине нет души! Она есть бездушное чрево с ногами. Только о пропитании забота её! Дух живой Омар вложил только в раков, создав нас по образу и подобию своему! – тут зелёный возвёл очи к небесам и заговорил всё громче и торжественней – отцы наши согрешили перед Омаром, за что он изгнал нас из глубин морских на кромку прибоя! Но прислал Великий Омар к нам Краба, сына своего, чтобы тот отдал свою жизнь за нас, и дал нам возможность искупления, силою веры в него! И умер Краб, сын Омаров лютой смертью и другие крабы ели плоть его, но не причастились! А мы, раки, причастились к телу его! Уверуйте в Краба, сына Омарова, тогда он заберёт души ваши во глубину океана, в царствие его! А не уверовавших – отринет от себя и бросит в раскалённые кастрюльки! Звезде же морской ни глубина, ни кастрюлька не грозит! Нет в ней души и потому безвинна она перед лицом Омара и сына его Краба!

Тут некоторые раки тоже стали крутить большими клешнями и восхвалять Краба. Иные же закричали:

– Нет Омара, кроме Омара, а пророк его – Креветка! – с этими словами они стали наскакивать на Крабоверов и бить их клешнями. Завязалась нешуточная драка, когда сквозь грохот сталкивающихся панцирей, раздался чей-то безумный с обеих точек зрения выкрик:

– Лангуст!

Битва мгновенно прекратилась. Все дерущиеся стали подозрительно оглядываться по сторонам. Наибольшие подозрения драчунов вызывали именно те, кто не участвовал в мордобитии, но смущали два обстоятельства: во-первых – таковых было большинство, а во-вторых – никто не успел заметить: кто именно кричал.

– Кто сказал это слово? – тихо, но отчётливо спросил зелёный крабовер.

– Я – ответил доходяга и придвинулся поближе к старому раку.

– Сейчас мы твою раковину наизнанку вывернем – пообещал один из последователей Креветки, и сплотившиеся в общем возмущении драчуны стали надвигаться на доходягу с разных сторон. Если бы не старый гигант, фантастическая угроза была бы воплощена в жизнь. Никто бы не заступился за доходягу. Хоть мирные раки и состояли в большинстве, но им, на самом деле, не то, что было всё по барабану, а верх брало любопытство: как это можно вывернуть наизнанку абсолютно твёрдую раковину.