Милюль Шильцын Вадим

– Объявляю начало праздничного завтрака. Сегодня у нас макароны по-флотски!

Все принялись звякать вилками о тарелки. Про Милюль временно позабыли, и она могла спокойно поразмышлять. Она и размышляла: «Что вчера рассказывал Сергей Пантелеймонович, насчёт движения по?.. Вот! Не помню уже, чего там у него куда двигалось. Кажется, человеческая судьба может перемещаться с одной ладони на другую. Нет, наверное выходит, что он был не прав. Ну ладно, можно прыгнуть один раз. Допустим даже, что потом можно прыгнуть обратно. Всё равно его прыжки для моего случая не годятся. Если бы у человека было много рук, тогда конечно, прыгай с одной на другую, сколько душе угодно. Но рук-то только две! Хоть и говорил он сложно, да выходит, упрощал. Поймать бы его теперь, да попросить, чтобы он вот этот день разъяснил, а потом посмотреть, как он с ума сойдёт, или помрёт от тоски, потому что не сможет ничего ни объяснить, ни осмыслить. Но его уже не поймаешь, а мне теперь не до того. Некогда осмысливать. Надо приноровляться».

Милюль прикончила свою порцию еды и посмотрела в тарелку брата. Она была почти полной! Павлик вяло ковырялся вилкой в макаронах и скучал.

– Ты чего не ешь? – поинтересовалась Милюль.

– Да надоели мне эти макароны – ответил брат.

– Давай, помогу?

Снова он посмотрел удивлённо, но не отказал, пододвинул тарелку. Опорожнив её, Милюль оглядела стол. Кроме яблок, еды почти не было. Можно ещё было, конечно, помочь отцу-капитану, или Мадам Элеоноре, которая теперь то ли мать, то ли не мать. Фиг поймёшь, кто она. Сидит, ковыряется вилкой, а макароны остывают.

– Аппетит приходит во время еды – сказала Милюль и тут же предложила – Мадам Элеонора, давайте я вам помогу с макаронами справиться?

Все повернули головы и вперили в Милюль взгляды. По разразившейся за столом тишине, Милюль поняла, что опять сказала несуразность. Она крякнула и попыталась исправить положение:

– Ну, я подумала: может быть вам не так сильно хочется завтракать. Вдруг, захотите выкинуть, а я бы с удовольствием съела эти ваши макароны.

– Как ты меня назвала? – спросила Мадам Элеонора с такой интонацией, что стало ясно, исправить ляпсус не удалось.

– А как вас прикажете называть, в конце-то концов? – возмутилась Милюль – то мамой, то не мамой. Я и решила, ежели вы все-таки мама, но не совсем, значит, я могу называть вас, как и прежде: мадам Элеонора. Ведь вы Мадам Элеонора?.. Или нет?

– Какая, нахрен, «мадам»? – заорала мадам, да так истошно, что уши заложило – Какая «мадам»?

– Макаронов, стало быть, не дадите – констатировала Милюль.

– Надежда! – обратилась к ней мадам – Я понимаю, у тебя сегодня день рождения. Можно сказать, ты уже взрослая девушка. Но зачем изображать из себя неизвестно что? Зачем ты меня дразнишь? Я понимаю, можно пошалить, но не до такой же степени! Может, я и выгляжу несколько старомодно, но мы всегда прекрасно с тобой ладили. Ведь так?

«Не так» – подумала Милюль, но вслух согласилась с мадам. Та продолжила:

– Прошу тебя, ласточка, не обзывай меня больше. Даже в кругу семьи. Договорились?

Милюль кивнула и сказала:

– Договорились. А как вас не обзывать?

– Никак не обзывай! – крикнула мадам.

– Но как-то я должна к вам обращаться – пробормотала девочка.

– Так и обращайся, как всегда!

От гневных и визгливых интонаций, оттого, что мадам требовала чего-то, чего Милюль никак не могла взять в толк, ей стало безумно обидно. В носу предательски защипало, а глаза стали наливаться слезной тяжестью. Борясь с подступающими рыданиями, Милюль призналась:

– Я не знаю, как правильно к вам обращаться.

– Я же сказала тебе, тупая девочка, обращайся ко мне как всегда! – прорычала мадам с иступлённой злобой в лице и в голосе.

Рыдания проломили грудь Милюль и вырвались наружу. Сквозь них она успела выпихнуть только:

– Вчера вы велели называть себя «Мадам Элеонора» – и, вскочив, выскользнула из тесной залы наружу.

На палубе Милюль устремилась вперёд, на нос катера. Там она обязательно выстрелит из пушки пару раз и успокоится. Пока же ей не хватало воздуха, потому что весь воздух уходил на басовитые, захлёбывающиеся рыдания. Слёзы лились сплошным потоком и мешали видеть. Она вытирала запястьями глаза, но это мало помогало. Рыдая, она обогнула угловатую металлическую башню и выскочила на самый нос.

Тут лежали бухты канатов, ещё были две лебёдки с намотанными на них цепями и всё. Впереди двигались серые волны. Моряк в полосатой тельняшке сидел на канатной бухте, но никаких пушек нигде не было. Обманул, стало быть, брат. Продолжая подвывать, Милюль вгрызлась в невесть откуда взявшееся в руке яблоко. Полосатый моряк поднялся и подошёл к ней. Милюль узнала в нём того, который самым первым встретился ей и Павлику на палубе. Он внимательно разглядывал плачущую девочку и сочувствовал ей, но молчал.

– Дяденька матрос – обратилась к нему Милюль, когда рыдания немного стихли – где тут у вас пушка? Мне срочно надо стрельнуть!

– Ну, стрельни, раз надо – согласился матрос и махнул рукой в направлении башенки, которую Милюль только что обогнула – вон она, пушка твоя.

Милюль обернулась. Действительно, из башни, через вертикальную прорезь торчал замотанный в брезент, довольно узкий, но длинный ствол.

– Это и есть пушка? – недоверчиво спросила Милюль.

– А-то! – усмехнулся моряк.

– Как же из неё стрелять?

– Можно одиночными, а можно автоматически – ответил моряк столь же загадочно, сколь флегматично.

– Автоматически? – переспросила Милюль – Что это значит?

– Да то и значит, что… – тут он глянул куда-то вбок и заметно оживился – вот, к примеру, мать матроса Барсукова – сука, значит, сам матрос Барсуков автоматически сукин сын.

Как и большинство объяснений, услышанных Милюль с самого утра, это ничего не объясняло. Она уже хотела сказать об этом, как сбоку, как раз оттуда, куда только что зыркнул флегматичный моряк, раздался знакомый хриплый голос:

– Товарищ старпом, матрос Барсуков на нос броненосца «Бэ Ка двадцать четыре» прибыл!

– А, ты здесь? – деланно удивился старший помощник – извини, братишка, не заметил. Да разве я тебя вызывал?

– Никак нет, товарищ старпом! – рявкнул матрос Барсуков и вытянулся, руки по швам.

– Значит, не вызывал? – усомнился старпом, но тишина была ему ответом – А вот ты, стервец, меня, кажись, вызывал недавно.

– Не могу знать, товарищ старпом!

– Думаешь, я твой голосище из радиоточки не узнал? Соловушка ты флотская?

– Не могу знать, товарищ старпом! Приказ капитана!

– И про массу, на которую я, якобы, давил, тоже приказ?

– Так точно! Товарищ капитан велел вам в рубку подняться…

– Ну, так я тебе, касатик, вот что скажу – перебил старпом объяснения матроса – здесь не цирковая арена. Здесь, да будет тебе известно, палуба современного бронекатера, а ты не клоун, а матрос балтийского красного революционного флота! Поэтому, когда в следующий раз будешь ко мне обращаться, не забывай, как это прописано в уставе. Если же ты собираешься и дальше быть клоуном, то так и скажи! Вот стоит дочь нашего товарища капитана. Она, как я понял, большая мастерица делать клоунские носы. Наденька, будь доброй, поставь матросу Барсукову такую же сливу, как своему брательнику.

– Вы серьёзно? – не поверила своим ушам Милюль.

– Конечно! – воскликнул старпом – я же ему командир, а разве командир может заниматься рукоприкладством? Не может! За это по уставу знаешь что? Вот и приходится просить пионерку Надежду Громову провести воспитательную работу на катере. Чего смотришь? Приступай.

Милюль замерла в нерешительности. Она уже незаметно для себя доела яблоко из правой руки, причём яблоко было уничтожено целиком, включая огрызок. Теперь же она была в полном недоумении и оттого, что у ней оказалось такое замысловатое полное имя, и оттого, что ей в столь официальной форме велят сделать сущую глупость и безобразие, и главное, откуда взялось второе яблоко – в левой руке. Она задумчиво укусила это второе яблоко и спросила, начав жевать:

– А вы мне за это из пушки стрельнуть дадите?

– Даю честное слово коммуниста! – пообещал старпом Круглов.

– Ну, если честное слово, тогда я согласна – решилась девочка и протянула свободную от яблока руку к носу матроса Барсукова.

По мере того, как её рука приближалась к лицу мятежного моряка, глаза его становились всё круглее. Очевидно, он никак не ожидал от неё реального изуверства. Старпом же, Милюль следила и за его реакцией, проявлял только спокойствие. Никаких чувств не отражалось на его суровом лице. Вот она уже поднесла два пальца вплотную к носу Барсукова, когда, как гром небесный, прозвучал голос капитана:

– Отставить рукоприкладство!

Милюль отдёрнула руку.

– Вы что тут устроили? – спросил капитан, незаметно вышедший из-за орудийной башни – Надежда, я по всему катеру тебя ищу! Ты чего устроила за столом? А вы, товарищи моряки, чему учите малое дитя?

– Проводится воспитательная работа с экипажем, товарищ командир! – рапортовал старпом.

– И почему вы, товарищ старпом, не на мостике? – поинтересовался капитан.

– На мостике – мичман Зверев. Я временно спустился на нос, проверить швартовы.

– Да ну? А почему бы не доверить это дело мичману Звереву?

– Если хочешь, чтобы всё было хорошо сделано, то сделай это сам, товарищ командир.

– Ну, так и ставил бы сам сливу матросу!

– Никак нельзя, товарищ командир!

– А Надежду на такое дело можно подбивать?

– Она человек не морской, а это был морской юмор. Я бы сам вовремя прекратил шутку.

– Благодарю за объяснение. Ну, как, швартовы в порядке?

– Так точно.

– Тогда возвращайтесь на мостик. А вы, матрос Барсуков, что делали на носу катера?

– Выполнял поручение товарища мичмана, товарищ командир.

– Какое такое поручение?

– Проверить швартовы, товарищ командир.

– Понятно. Налицо заговор на корабле. Я даже догадываюсь, кто его организовал и из-за чего.

– Вы, как всегда, очень проницательны, товарищ командир – заявил старпом.

– Не льстите начальству, товарищ старпом. Я объявляю заговор раскрытым, а конфликт исчерпанным. Матрос Барсуков понёс суровое наказание за словесную вольность, произнесённую по громкой связи. Всех прошу продолжить исполнять служебные обязанности. Меня позвать на мостик, когда подойдём к шхерам. Приступайте к выполнению.

– Есть, товарищ командир! – радостно и в унисон заорали оба моряка и, топая ногами, понеслись прочь.

– Постойте! – крикнула им вслед Милюль – Старпом Круглов, а как же пушка?

Старпом даже не обернулся, а напротив, ускорив бег, обогнал Барсукова и скрылся из виду.

– Что ещё с пушкой? – спросил капитан.

– Он мне обещал, что разрешит из пушки стрельнуть.

– Что?

– Одиночным, или автоматично.

– Ну, клоун! А ты?

– А я и собиралась.

Капитан озадаченно хмыкнул:

– Надюшенька, как бы мне тебе объяснить… сегодня ты с самого утра только и делаешь, что, по меньшей мере, удивляешь дикими выходками всех, кто на катере. И даже меня. Зачем ты это затеяла?

– Я ничего не затевала…

– Ну и ситуация – вздохнул капитан – я, ведь, тебя люблю, и потому не хочу с тобой спорить, а тем более ссориться, но вот ответь мне хотя бы, зачем ты разрыдалась и одновременно схватила два яблока из вазы?

– Наверное, это случилось автоматично.

– Как?

– Ну, так выражается старпом Круглов. В общем, я сама не заметила, как яблоки схватились.

– Допустим, ответ принят, тогда попробуй объяснить мне, чем тебя обидела тётя Лена?

– Кто?

– Ну вот. Зачем ты прикидываешься, что не понимаешь, о чём тебе говорят?

– В том-то и дело, я действительно многого понять не могу. Вот, например, почему вы называете друг друга товарищами, словно вы не военные моряки, а купцы одной гильдии?

Глаза капитана выпучились так, будто на катер надвигалась цунами.

– Вообще ничего не могу понять – пробормотал он и почесал нос – если ты шутишь, то… – тут он замолчал растерянно.

– То что? – спросила Милюль, не выдержав затянувшейся паузы.

– То этого не может быть. Нынешняя молодёжь так не шутит, а те, кто так шутил, уже лет пять, как отшутились навсегда.

– Я не могу понять, о чём все говорят! – чуть не плача призналась Милюль – Я пытаюсь приноровиться ко всему, что вокруг, но слишком всё непонятно!

Капитан молчал и смотрел на Милюль. Он явно решал какую-то сложную логическую задачку, потому что задумчивость на его лице сменилась подозрительным напряжением, которое перетекло в новое недоумение, потом лицо капитана на миг озарилось догадкой и, наконец, застыло с выражением ужаса.

– Ты не Надя – сказал он сокрушённо, но потом подумал и добавил – но этого тоже не может быть, потому что я вижу, что это ты! Абсурд.

Из-за орудийной башни появился Павлик.

– Беседуете? – спросил он – а мама места себе не находит. Всё переживает. Вот, послала меня, вас найти. Пойдёмте, вернёмся к столу. Пожалуйста.

– Ну что ж, пойдём – согласился капитан – проблемы не разрешились, но надо продолжать как-то жить дальше. Будем налаживать новые отношения.

В кают-компанию Милюль возвращалась как под конвоем. Ей было обидно оттого, что старпом обманул и не дал выстрелить из пушки. Было жаль того, что надо возвращаться к этой ненавистной тётке, которая как злой гений, третий день преследовала её, всё время говорила гадости и поперечности, да к тому же и начала командовать. От свалившихся печалей Милюль надулась. Она молча вошла в кубрик и села за стол, набычившись.

– Я жду твоих объяснений, Надежда – сказала тётя Лена – долго ты будешь портить всем настроение?

Милюль молчала в ответ, но, слава богу, капитан пришёл ей на выручку:

– С Надеждой действительно непорядок. Ты не представляешь, Лена, что она говорит. Никакой советский ребёнок не может задавать таких нелепых вопросов. У нашей Нади что-то с головой. Боюсь, что по возвращении в Ленинград, надо будет обратиться к врачам. У тебя есть знакомые психиатры?

Лена извлекла из портсигара папиросу и, закурив, ответила капитану:

– Если вопрос повернулся таким углом, то мне пора вспомнить, что я не только родственница твоей сестрице, не только твоя жена и товарищ, но и врач по профессии. Кроме того, у нас в институте были замечательные курсы психиатрии. Профессор был, конечно, старорежимный, ни черта не смыслил в классовой борьбе, но как мог, так и преподавал. Ты не будешь возражать, Лёша, если я задам Надежде несколько вопросов? Может быть, современная наука разрешит наши сомнения ещё до того, как мы вернёмся в Ленинград?

– Эх, Лена! – воскликнул капитан – Я бы возражал, если бы не понимал, что с ней творится что-то неладное. Ты собираешься применить свои тесты? Как же, помню! – тут он обратился к Милюль – Надя, меня Лена этими тестами тестировала. Собственно, с того и началась наша дружба. Думаю, тебе будет забавно. Выяснится, что за бес в тебя вселился, а главное, ты перестанешь кукситься и дуться. Так мы убьём сразу трёх зайцев. Ну, желаю успехов, а мне пора на мостик. Павлик, пойдём.

Капитан с Павликом удалились. Милюль осталась один на один с вредной тёткой, которая, оказывается, ещё и курила папиросы. Пока та собиралась с мыслями и пускала обильный едкий дым, Милюль внимательно разглядывала её.

Постепенно до Милюль стало доходить, что на самом деле перед нею не совсем та женщина, которая донимала её вчера. В принципе сегодняшняя тётя Лена и лицом и манерами очень походила на Мадам Элеонору, но мельчайшие несоответствия и нюансы, которых Милюль не заметила сразу, всё-таки были. Чем больше Милюль находила различий, тем сильнее удивлялась тому, до какой степени бывают похожими разные люди. Поставить бы их рядом, и сразу бы разгляделись несоответствия, а когда они по отдельности, то и не сообразишь, кто перед тобой.

Наконец тётя Лена прервала молчание и, открыв невесть откуда взявшийся у ней блокнот, предложила:

– Давай так, Надя: я спрашиваю, а ты, совсем не задумываясь, отвечаешь. Говорить можно всё, что хочешь, но главное, сразу. Если ты задумаешься хоть на секунду, значит, ты проиграла, а я выиграла. Ага?

– Ага – неохотно ответила Милюль.

– На что будем играть?

– Не знаю. Вы и предлагайте.

– Давай, на щелбан!

Милюль не знала, что такое щелбан, но в данной ситуации уточнять совсем не хотелось. Зачем усугублять и без того бескрайнюю подозрительность?

– Ладно – приняла решение Милюль – на щелбан, так на щелбан… а это прилично?

Лена усмехнулась и, написав что-то в своей записной книжице, ответила:

– Игра ещё не началась, а уже так много интересного. Ну, садись поудобней, а то, как принято здесь говорить, в ногах правды нет. Будем играть в вопросы и ответы.

Милюль видела, что к неизвестной ей игре Лена готова основательно. Гораздо основательнее, чем она сама. Кроме того, ей было всё-таки непонятно, что такое «щелбан». На всякий случай Милюль спросила:

– Мы уже играли в эту игру?

И тут тётя Лена соврала. Милюль почувствовала ложь, как отдельную сущность, вбежавшую в кают-компанию, когда Лена произносила спокойным уверенным голосом:

– Как минимум раз в декаду.

Снова стало непонятно: что такое «декада», но Милюль решила промолчать, и согласно кивнула головой, подумав про себя: «Она врёт, и я буду врать».

– Начинаем? – спросила Лена напряжённо-бодрым голосом.

– Ура! – ответила, как выдохнула Милюль.

– Какого цвета небо? – спросила Лена, подняв палец к небу.

– Голубого! – выкрикнула Милюль, не задумываясь.

– Сколько я показываю пальцев? – спросила Лена, демонстрируя тот самый палец, которым только что тыкала в небо.

– Один! – торжественно заявила Милюль.

– Отлично! Что это? (она показала на пустой стол).

– Пустой стол!

– Кто я?

– Лена! – ответила Милюль не задумываясь, потому что капитан именно так называл эту женщину.

– Продолжаем! Сколько пальцев? – Лена показала два пальца.

– Два!

– Какого цвета волны?

– Серого.

– Где нос катера?

– Там! – Милюль показала в предполагаемом направлении.

– Где корма?

– Там! – Милюль показала в другую сторону. Игра постепенно начинала увлекать. Она оказалась простой и, главное, весёлой, как катание на качелях. Вопрос – ответ, туда – сюда. Лена, словно подбадривая, ускоряла темп задавания вопросов, а Милюль торопилась с ответами, дабы не утерять ритма:

– Какого цвета снег?

– Белого!

– Что пьёт корова?

– Молоко!

– А вот и дудки! Корова молоко даёт! А пьёт она – воду! – Лена рассмеялась просто и бесхитростно и Милюль рассмеялась вместе с ней.

Выходило совсем не так страшно, как можно было предположить. И сама эта женщина оказалась окончательно другой, чем та, вчерашняя. Что же на неё дуться? Мало ли внешне похожих людей? По своей внутренней сути они вполне могут быть разными. Вот Лена подловила её на пустяке, но не строит себе из этого величия, а так же радостно смеётся, как и она, Милюль.

Окончив радоваться, Лена сообщила:

– Всё-таки ты молодец. Ответила быстро и не задумываясь. Я хотела подстроить тебе каверзу, чтобы ты растерялась хоть на долю секунды. Тогда я бы выиграла. А так выигрыш за тобой. Если хочешь, можешь уже отвесить мне щелбан.

Милюль не знала, как отвешивают щелбаны, и великодушно отказалась. Тогда Лена предложила:

– Продолжаем?

– Продолжаем! – на этот раз охотно согласилась Милюль.

– Кто носит полосатые тельняшки?

– Матросы!

– Кто носит юбки?

– Дамы!

Опять чирк в книжечку, и без остановки:

– Кто носит штаны?

– Мужчины!

– Кто носит бескозырки?

– Матросы!

– Кто носит шляпы?

– Все!

– Кто носит красный галстук?

– Пижон.

Опять Лена сделала короткую пометку в книжице и, переведя дух, предложила немного изменить правила:

– Я буду начинать фразу, а ты продолжай её за меня так, как считаешь нужным. Согласна?

Милюль не возражала.

– Тогда начали: раз, два…

– Три, четыре!

– Три, четыре…

– Пять, шесть!

Новый чирк в книжечке.

– Кто шагает дружно в ряд?..

– Солдаты!

– Ну что ты будешь делать! – воскликнула Лена и, снова написав что-то, отложила записную книжку. В третий раз ты меня обыгрываешь! Значит, ты должна мне уже три щелбана.

– Я вам должна? – удивилась Милюль – как же я могу быть должна, если вы говорите, что я выигрываю?

Лена разъяснила:

– Щелбан навешивается вот так – тут она зацепила указательный палец большим и, отпустив его, звонко стукнула ногтем по столешнице.

– Так это же щелчок! – радостно определила Милюль давно знакомый жест.

– Ну, хорошо, будь по-твоему. Это щелчок. Так вот ты должна мне три щелчка.

– Ах, вот оно что! – протянула Милюль – тогда, пожалуйста. Это я могу.

– Давай! – тётя Лена подставила лоб.

– «От первого щелчка подпрыгнул поп до потолка!» – продекламировала девочка и щёлкнула тётю по лбу. Лена поморщилась и, попросив бить не так сильно, терпеливо снесла два следующих. Милюль развеселилась:

– Это очень весёлая игра. Только не совсем понятно, почему вы вдруг проигрываете в самых простых местах.

– Потому что я ожидаю совсем других ответов – объяснила тётя Лена – все мои вопросы находятся в поле стереотипного мышления. Мы все живём в определённых языковых и культурных формулах, причём так в них вживаемся, что начинаем воспринимать слова автоматически, не задумываясь.

– Как автоматическая пушка? – уточнила Милюль.

– Да – кивнула тётя Лена – даже как пулемёт. Заурядная информация поступает в мозг и сразу отстреливается точно патрон с пулемётной ленты. Это происходит на уровне рефлекса. У нас у всех есть определённый набор условных рефлексов, который вырабатывается с самого детства. Поступает команда, тут же следует исполнение. Очень немногие люди составляют себе труд задумываться над тем, как реагировать на привычные раздражители, и эти люди, как правило, оказываются в проигрыше, потому что пока они думают, другие, более организованные, уже ставят их к стенке. Ты понимаешь, о чём я тебе говорю?

Милюль понимала не до конца. Непонятным оставалось, к чему эти игрища нужны? Она так напрямую и спросила. Тётя Лена не стала объяснять. Отделалась довольно туманным рассуждением:

– Обычно на вопрос: «Кто шагает дружно в ряд?» принято отвечать: «Юных ленинцев отряд!» Если ты отвечаешь иначе, то это может означать только… пока не знаю, что это может означать. Над этим надо подумать. А пока что я требую реванша!

Игра в вопросы и ответы началась сызнова. Милюль даже не успела спросить, что это за «юные ленинцы».

– Где живут пингвины?