Милюль Шильцын Вадим

Сверху, чётко различимая на фоне светлой поверхности, двигалась огромная хищная тень. Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы сообразить: это сама смерть движется, отыскивая таких вот глупых Милюлей, увлечённых охотой, и забывших о том, что жизнь полна опасностей.

Милюль припомнила, как нечто страшное надвигалось на неё ещё совсем недавно, когда она сидела в своей давешней оболочке. Она вспомнила вселенский ужас, и воспоминание сковало мышцы. Неподвижно вися в темной глубине, она смотрела на проплывавшую наверху огромную и совершенную машину уничтожения.

Похожий на веретено корпус обрамляли механически точные плавники. Силуэт хищной морды шевелил ужасными жабрами, выпуская завихрения воды, а сзади слегка покачивался мощный костистый хвост. «Это рыба» – сказала сама себе Милюль и тут же удивилась: «Откуда я знаю про рыбу?»

Рыба как будто услышала Милюль. Она совершила плавный красивый кульбит, нырнула и, развернувшись, устремилась прямо на неё, на Милюль. Бешено дрыгаясь всем телом, Милюль помчалась вниз, в глубину к спасительному дну. Но её скорость была куда медленнее, чем надо. Вот рыба уже разинула пасть, вот уже острые зубья начали смыкаться впереди, но Милюль всё продолжала отчаянный бег от неотвратимого.

Так она и проснулась, вопя и дрыгая ногами. Некоторое время ей даже казалось, будто пятки стукаются в твердое нёбо того чудища, которое только что гналось за нею. То обстоятельство, что с трёх сторон от неё были крашенные в белый цвет стенки, ничуть не успокоило, и ещё некоторое время она продолжала вопить с открытыми глазами. Наконец, в поле зрения сфокусировался озадаченный мальчик, и Милюль закрыла рот. Мальчик стоял рядом и с любопытством разглядывал её.

– Чего орёшь? – спросил отрок, которого, судя по всему, следовало идентифицировать, как в очередной раз изменившегося кадета Алёшу. Во всяком случае, его внешность была почти той же. Почти, но не совсем. Если бы Милюль не начала привыкать к ежеутренним изменениям, она приняла бы этого парня за двоюродного брата вчерашнего Алёши, которого она спасала. Милюль точно помнила, как пыталась его спасти, но не помнила, чем дело закончилось.

Сегодняшний мальчик оказался очень странно одет. Белая майка с огромным декольте заправлена в чёрные ситцевые трусы почти до колен. Надо быть или клоуном, или больным, чтобы в таком виде предстать перед дамой. Определённо дикий наряд на этом, сегодняшнем мальчике. И всё же, тот это мальчик, или не тот?

– Алёша? – спросила Милюль.

– Эк тебя перемкнуло – неопределённо ответил он, или, быть может, так он уклонился от ответа? Милюль не успела разобраться, как мальчик добавил:

– Очнитесь, вы дрыщите! – тут он премерзко заржал и упрыгал из поля зрения.

Милюль огляделась. Как и следовало ожидать, сегодняшняя каюта была значительно теснее и проще вчерашней. Да что там проще! Это был прямо сказать, железный гроб. Никакого пространства. Вместо квадратного окна – под потолком круглый маленький иллюминатор. Под иллюминатором откидной столик, за которым двоим тесно. Милюлино спальное место…. именно, спальное место, а не кровать, было зажато между столиком и железной стенкой. Сверху, судя по всему, было ещё одно место, потому что высоты над койкой хватало лишь на то, чтобы сесть.

У головы хлопнула дверь, и в поле зрения снова появился этот полуалексей. На сей раз его шею украшало переброшенное полотенце. В одной руке он держал обтекаемую коробочку, а в другой – зубную щётку.

– Долго будешь валяться? – поинтересовался он. Милюль подумала, что ему, как спасённому, неблагодарно так себя вести, и спросила:

– Значит, ты выжил?

Вопрос озадачил мальчика, потому как он сначала уставился бараном, а потом заключил:

– Ну, тебе и кошмарик приснился!

– Какой такой «кошмарик»?

– Что же ещё? Сначала ты орёшь как резанная и ногами дрыгаешь, потом говоришь, что я выжил, а я и не думал помирать. Вот я и понял: тебе приснился кошмарик.

Милюль попыталась восстановить в памяти последние события. Был рыжий и упрямый мальчик. Потом его снесло по скользкой палубе к перилам, прижало там, и он висел беспомощный и мокрый. Потом она пихала его к безопасному месту, удерживала, когда корабль был готов оторвать его от перил и унести в штормовую пучину. Потом ей было больно. Потом… воспоминания заканчивались, и сколь Милюль ни напрягалась, ничего вспомнить не могла.

– Ты долго намерена глазами хлопать? – поинтересовался спасённый, и посоветовал пойти, умыться.

– Идти далеко? – уточнила Милюль.

– Как всегда – расплывчато ответил он и, запрыгнул на верхнюю полку.

Милюль подумала, что сегодняшнее «как всегда», судя по началу дня, будет совсем не таким, каким было «как всегда» вчерашнее. Вчера тётка Юлия, хоть и выражалась порой дико, всё же была куда конкретнее этого недоросля в майке.

Тут в сердце Милюль мелькнула надежда, на то, что тётка может находиться где-то поблизости и надо найти её, чтобы она навела порядок. Встав с койки, Милюль обнаружила себя одетой в полосатую пижаму, нелепую с виду, но вполне удобную. Ещё большее удивление вызвали у Милюль свои же собственные руки. А потом и ноги. Посмотрев на ладони, Милюль обнаружила, что пальцы сильно вытянулись. Вообще кисти рук изменились до неузнаваемости. Они стали по-птичьи угловатыми. Ноги тоже стали длинными, как у цапли.

– Долго будешь себя разглядывать? – прозвучало совсем рядом. Милюль обернулась. Около её уха, на полке, находящейся на уровне её плеч, лежал этот самый мальчик.

– Ты чего тут делаешь? – Милюль захотела выяснить, почему отрок находится в женской опочивальне.

– Корову продаю – невозмутимо ответил тот и усмехнулся.

Милюль невольно оглянулась. Никакой коровы рядом не было, да и вряд ли она уместилась бы в столь тесной каморке. Тем не менее, отвечал мальчик уверенно, не задумываясь. Значит, корова где-то должна быть.

– И где твоя корова? – спросила Милюль.

– Где-где! У тебя на бороде! – ребёнок явно глумился над ней.

Милюль это показалось неприятным. Какое он имел право так нагло и продолжительно издеваться? Почему он решил вместо того, чтобы отвечать на её вопросы, врать, дразниться и проявлять свою дикость?

Милюль постояла, подумала и вдруг, как треснет ему по пузе. Мальчик скорчился от боли. Он пытался вдохнуть, но его организм отказывался заглатывать воздух. Милюль попыталась ухватить его за волосы. Пальцы скользнули по коротко стриженой голове. «Надо же, как его постригли!» – подумала она и, сцапав задыхающегося мальчика за уши, притянула его лицо вплотную к своему.

– Послушай, мальчик – сказала она, глядя в его испуганные глаза – или ты будешь отвечать на мои вопросы, или я тебя убью. Ты меня понял?

Мальчик моргнул, и из его глаз выкатились две большие слезинки. Милюль стало на мгновение жаль шалопая, но она только нахмурила брови и на всякий случай ещё раз уточнила:

– Ты точно понял, что я тебе говорю?

Мальчик, наконец, обрёл дыхание и прохрипел:

– Понял. Ухи отпусти!

Милюль отпустила его уши, и собралась уже продолжить беседу, как вдруг этот стриженый обманщик со всей силы саданул ей коленом в ухо. Сначала вспыхнуло слева внутри черепа. Потом голова ударилась о стенку каюты, и вспыхнуло справа. А коварный ребёнок ещё и прыгнул с верхней полки ей на шею, от чего Милюль упала на пол, ударяясь последовательно коленями, локтями, подбородком. Из носа хлынула кровь. Боль разлилась по всему телу и стала всеобъемлющей.

Вместе с болью, всё её существо охватил воинственный гнев. Не думая о том, как она сейчас выглядит, Милюль брыкнула ногами, перевернулась под мальчишкой и высвободившейся рукой ухватила его за нос. Мальчик дико взвыл и временно прекратил охаживать её кулаками. Не отпуская его носа, второй рукой Милюль стукнула по ненавистной голове. Мальчик свалился, и она моментально оказалась на нём. Сцепила руки на его тощей шее и стала душить. Он вертелся ужом, дёргался, вырывался и хрипел, но Милюль была явно сильнее. Постепенно противный мальчик стал задыхаться. Ярость всё ещё бушевала в сердце девочки, но по мере того, как угасал в её руках враг, отступал и гнев.

– Не буду тебя убивать – вынесла приговор Милюль, и отпустила мальчика. Он закашлялся, схватился за шею и усиленно задышал.

Милюль поднялась, одёрнула пижаму. Спросила:

– Ну, так что, мы договорились?

– Совсем ты, сеструха, сбрендила – ответил недобитый упрямец, за что моментально получил удар ногой в пах и скорчился.

Милюль собиралась, было ещё раз пнуть его, да так и замерла с занесённой ногой.

– Как ты меня назвал? – спросила девочка.

– Как, как – передразнил её поверженный, но не побеждённый издеватель – сядь, да покак!

– Давай договоримся – предложила Милюль – ты отвечаешь на мои вопросы, а я тебя за это не бью. Хорошо?

– Плохо – возразил упрямец, и, получив новую оплеуху, возмутился:

– Ты чего, я же ответил!

– Неправильно ответил – объяснила Милюль – отвечать надо правильно. Ну, ты готов?

Мальчик кивнул.

– Вот и славно – поощрила его сговорчивость Милюль – вижу, что мы поладим. Ещё раз спрашиваю: повтори, как ты только что меня назвал?

– Тебя? – переспросил мальчик и, увидев, как Милюль заносит над ним кулак, тут же вспомнил – сеструха.

– Хочешь сказать, что я тебе сестра?

– А кто же ещё?

– Н-да-а-а – Милюль задумалась. Любой человек меняется со временем. Меняется и окружающий его мир, но чтобы изменения происходили так катастрофично, это уже перебор. Позавчера этот мальчик был блистательным кадетом, героем и девичьей мечтой. Вчера он же был мелким и противным Алёшей, но опять никаким не родственником. Теперь же он назвал её сеструхой, а это всё-таки признание родства, хоть и в грубой форме.

– Сеструха – пробормотала Милюль – какое грубое слово. Почти старуха. Хотя… слушай, Алёша.… Ведь тебя зовут Алёша, или нет?

– Нет, я Кеша! – злобно сказал мальчик, но потом всё-таки поправился – Вообще-то я Павлик. Не ожидал, что ты забудешь о таком пустяке. Ещё вчера у тебя моё имя не вызывало никаких вопросов.

– Ага… ну, ладно. Павлик, так Павлик… – Милюль села на своё спальное место, взяла со столика лежавший там носовой платок и вытерла кровь из-под носа.

Перемены, произошедшие на этот раз, были настолько поразительны, что вчерашний рассказ Сергея Пантелеймоновича про водонапорную башню поблёк и померк. Происходящее не укладывалось в голове. Бесполезно было даже что-либо предполагать. Никакие объяснения не годились. Павлик прервал её размышления:

– Прости, сестра. Я забыл тебя поздравить с днём рождения. Не ожидал, что ты так сильно расстроишься. Давай помиримся. Я поздравляю тебя с днём рождения и желаю успехов в учёбе и счастья в личной жизни – сказав так, Павлик сел рядом и протянул ей невесть откуда взявшуюся у него морскую раковину. Милюль взяла раковину и, внимательно разглядывая её, спросила:

– Значит, у меня опять день рождения?

– Да. Раз в году он повторяется. Тебе всегда нравилась эта ракушка, вот я и решил её подарить…

– И что? – спросила Милюль – мне опять шесть лет?

Павлик хихикнул и явно вознамерился съехидничать, но передумал:

– Прости, сестра, я не знаю, как правильно тебе ответить. Боюсь, ты опять начнёшь драться – и добавил, вздохнув – ещё вчера ты была нормальной.

Ситуация продолжала оставаться нелепой, но уже наметились положительные сдвиги. Павлик не кривлялся и не дерзил. Милюль улыбнулась ему:

– Ага. Значит, сегодня со мной что-то не так?

– Конечно не так! – воскликнул Павлик – Ты как проснулась, так и несёшь нелепицу. Потом вот драться начала. На мой взгляд, по тебе психушка плачет.

Милюль удивилась непонятному слову:

– Не знаю, кто она такая, эта твоя психушка. Может плакать, сколько ей вздумается. Мне теперь надо подробно узнать, что было вчера.

– У тебя что, амнезия?

– Может быть. Я не знаю, что это такое. Вообще ты говоришь много незнакомых слов. Давай так: Ты расскажи мне, что мы вчера делали.

– Сняли штаны и бегали – брякнул Павлик и тут же демонстративно прикрыл рот ладонью – не дерись, я пошутил.

– Хватит шутить. Рассказывай.

– Рассказываю. Мы сели на катер и отправились вверх по Неве. Прошли мимо крепости Орешек. Пытались играть в пинг-понг, но дул сильный ветер и волан улетел. Потом ты играла с папой в шахматы. Потом мама позвала нас ужинать. Мы ужинали. Потом пошли на нос, и папа сказал, что завтра в честь твоего дня рождения, устроит артиллерийскую стрельбу, но нам во время стрельбы надо будет находиться в каюте, иначе оглохнем.

– Какой то бред – перебила Милюль Павлика – А шторм был?

– Вот, именно шторм, это и есть бред.

– Ну, хорошо. Значит, шторма не было?

– Абсолютно.

– А где Сергей Пантелеймонович?

– Спокойствие, сестра, только спокойствие! Не дерись, но я, честное пионерское, не знаю, о ком ты говоришь.

– Ладно, поверю на слово. Следующий вопрос: где тётка Юлия?

– Какая Юлия?

– Моя тётка, которая перед тем, как стать тёткой, была нянечкой – попыталась разъяснить Милюль.

В каюте повисла долгая пауза. Дети молча смотрели друг другу в глаза. Постепенно к Милюль приходило осознание того, что её вчера абсолютно не совпадает с тем вчерашним днём, о котором говорил сейчас Павлик. Для того чтобы быть уместной в этой жизни, ей придётся проститься и с тёткой и с Сергеем Пантелеймоновичем и даже с самими воспоминаниями о них. Судьба в очередной раз совершила над Милюль непонятную каверзу и опять переиначила окружающий мир. Да и сама она при этом изменилась так, что неизвестно, сколько ей стукнуло лет. Всё вокруг меняется так резко и непредсказуемо… только успеешь чуть-чуть приноровиться, как вдруг – хрясть, и всё исчезло, всё не так, всё по-другому. Неужели теперь так будет всегда?

Наконец, Павлик прервал молчание:

– Слушай, сеструха, или ты талантливо кривляешься, или действительно пора вызывать санитаров. Только где их взять в Ладожском озере?

– Где, где? – переспросила Милюль – разве мы не в море?

– Нет, сеструха, Ладога, конечно, большое озеро, но не море.

– Не называй меня, пожалуйста, сеструхой – поморщилась Милюль – мне это не нравится.

– Ну вот – огорчился Павлик – новый фокус. Как же тебя теперь величать?

– Вообще-то я Милюль.

Мальчик прыснул:

– Милюль! Вот умора! Точно, ты вчера перегрелась!

– Я не перегрелась. Но мои воспоминания о прошлом существенно отличаются от твоих. Согласись, что это не причина надо мной смеяться?

– Вот это да! – удивился Павлик – мало того, что ты говоришь как профессор, но ты, выходит, даже не помнишь, кто я такой. Не, ты основательно сбрендила! Во всяком случае, так выглядит со стороны.

– Думай, как знаешь. Но лучше постарайся войти в моё положение. Судя по всему, я ещё о многом могу тебя неожиданно спросить. Так что не удивляйся. У меня такое ощущение, что моя жизнь до сегодняшнего дня была совсем не такой, какой она виделась тебе.

– Какая дурь! – возмутился Павлик – Пришла охота придуряться, то, пожалуйста. Сколько угодно. Но сама. Я в эти игры не играю.

– Я тоже не играю с тобой, Павлик, и не шучу. Если уж так сложилось, что ты знаешь больше меня, то мне потребуется твоя помощь. Я не сильно тебя побеспокою. Покажи мне для начала, как пройти в уборную и ванную комнату.

– Куда? – Павлик выразил крайнюю степень удивления, как будто в этом новом мире люди никогда не умываются, и не ходят по нужде. Сие нелепое предположение Милюль отбросила и сформулировала вопрос иначе:

– Мне надо туда, куда все люди ходят по утрам, чтобы привести себя в порядок. Как это место, по-твоему, называется?

– Эти места всегда назывались гальюн и душевая, а вместе – санузел – язвительно и вместе с тем патетично заявил Павлик – Они на палубе. Мне что, провожать тебя туда?

– Гальюн – повторила Милюль, не замечая сарказма – ну что ж, гальюн, так гальюн. Пойдём, Павлик, покажешь, где тут у вас гальюн и этот… санузел.

Они вышли из тесной каюты в такой же тесный коридорчик, железная лесенка в конце которого вывела их на палубу. В лицо Милюль пахнуло ветром. И вчера дул ветер над палубой, но теперь в чём-то было необъяснимое отличие. Оно так и бросилось в душу, а вот сформулировать его никак не удавалось. Всё оно выскальзывало, не укладывалось в словесное определение. Чего-то явно не хватало Милюль в этом воздухе. Она внюхивалась до тех пор, пока, наконец, не нашла: Плотности! Точно! Она даже обрадовалась от того, как точно удалось сформулировать суть разницы. Не было в сегодняшнем воздухе солёной упругости, йодистой полноты вчерашнего ветра. Он был именно пресным и потому казался жидким. Милюль вздохнула и, глядя на несущиеся мимо серые волны, произнесла:

– Это не море. Это большое озеро.

– Очень большое – отозвался Павлик – вон там, видишь, на горизонте горы в дымке?

– Еле-еле.

– Это так называемая зона шхер. А дальше, за шхерами – находится Финляндия. Папа говорит, скоро у нас с финнами будет война. Ох, скорее бы…

Навстречу детям шёл матрос. Самый обыкновенный матрос в чёрных клешах и тельняшке. Он глянул на Милюль, как на старую знакомую, улыбнулся ей, пожал руку Павлику, спросил участливо:

– Чего это у тебя, моряк, с носом? Прищемил?

Павлик злобно зыркнул на Милюль и потупился. После утренней битвы нос его был частично сизым. Моряк похлопал мальчика по плечу и обнадёжил:

– Ничего, моряк! Ранение не смертельное.

Милюль усмехнулась. Действительно, она не слыхала, чтобы кто-нибудь погиб от сливы на носу. Матрос пошёл своим путём, а дети приблизились к железной двери с закруглёнными углами.

– Вот гальюн. Сама там справишься? – проявил заботу Павлик.

– Справлюсь – ответила Милюль.

– Дорогу обратно не забыла? А то я тебя подожду.

– Спасибо. Я уже начала ориентироваться. Хотя, нет, лучше подожди, а то вдруг, встретится кто-нибудь знакомый, а я его не узнаю. Подождёшь, правда?

– Конечно, подожду – согласился Павлик – у тебя точно всё с головой в порядке?

– Немного потрескивает после того, как ты мне заехал коленкой в ухо.

– Я про другое.

– Если про другое, то всё в порядке. Не волнуйся.

Милюль оставила Павлика стоять на палубе, а сама открыла тяжёлую дверь санузла и оказалась в маленьком и тесном пространстве.

Справиться с гальюном и овладеть нехитрой тайной управления кранами холодной и горячей воды ей удалось довольно быстро. Напасть случилась в тот момент, когда она чистила зубы перед маленьким зеркалом над умывальником. Из дырочек под потолком ни с того ни с сего заорал искажённый механическими пощёлкиваниями грубый мужской голос:

«Старпом Круглов вызывается на мостик! Приказано перестать давить на массу!»

Милюль от неожиданности выронила зубную щётку и отшатнулась от говорящего потолка. В дырочках щёлкнуло, пискнуло и замолчало.

– Это не страшно – сказала Милюль сама себе – это абсолютно не страшно. Это только неожиданно.

Она забрала свою зубную щётку, мыло, коробочку с зубным порошком и спешно, стараясь не оглядываться на чудной потолок, покинула санузел. На палубе, ожидая её, торчал Павлик.

По дороге в каюту Милюль прикидывала, как бы правильнее спросить про голос, который говорит из потолка в гальюне. Очень не хотелось давать ехидному мальчику лишний повод для насмешек. Наконец любопытство пересилило и Милюль, стараясь придать голосу самое безразличное выражение, произнесла:

– В гальюне какой-то грубый мужчина кричит с потолка про старпома Круглова. Ты не слыхал?

– Слыхал – флегматично ответил Павлик – это матрос Барсуков так шутит. Морской юмор.

– Он что, живёт там? – спросила Милюль.

– Где? – не понял Павлик.

– Над гальюном.

– С чего ты взяла?

– Ну, голос прямо с потолка раздался.

– Да ну тебя, Надька! – неожиданно рассердился мальчик – сама понимаешь, это громкая связь. Причём тут гальюн?

Он ещё что-то обиженно бурчал, но Милюль не вслушивалась. Ей захотелось уговорить Павлика пойти и осмотреть корабль. Мало ли какие диковины на нём спрятаны? Решив идти к цели напрямую, Милюль предложила:

– Здесь, на корабле, наверное, много интересных предметов. Может быть, мы походим, поглядим на то, на сё?

– На что глядеть то? – возразил Павлик – Уже по двадцать пять раз всё облазили.

– Ну и что? – не унималась Милюль – всё равно лучше ходить по палубе, чем киснуть в каюте.

Пожалуй, ты права – согласился Павлик – идём на корму. Поглядим ещё раз на торпедные установки. Они мне нравятся.

Они вновь поднялись на палубу и, миновав надстройку с маленькими иллюминаторами и закрытыми железными дверьми, вышли на корму. Милюль увидела там много нового для себя. Палуба оказалась заставлена металлическими конструкциями самой разной конфигурации. Две сваренные треноги, привинченные к палубе, венчались зачехлёнными штуками, чьи хищные контуры угадывались сквозь брезент, как угадывается фигура танцовщицы сквозь любые драпировки и платья. Явно под чехлами находились какие-то воинственные орудия. Рядом с треногами стояли пирамиды ящиков, окрашенных в тёмно-зелёную краску. Дальше лежали канатные бухты и много чего ещё. Совсем сзади вился на ветру флажок, крепящийся к железному флагштоку. Около бортов были укреплены косо посаженые длинные металлические бочки. Они тоже были выкрашены в тёмно-зелёный цвет.

Ничто не показалось Милюль особо интересным. На всякий случай она подошла к одной из бочек и постучала по ней. Бочка зазвенела пустотой.

– Это торпедные аппараты – драконьим шёпотом поведал брат – сюда ложут торпеды и запускают. Торпеда мчится под водой, подплывает к вражескому кораблю… ба-бах! И такая вот пробоина! Можно утопить корабль, какой хочешь величины. Самое грозное оружие!

Милюль ещё раз осмотрела бочки, ещё раз постукала их круглые бока, и не впечатлилась:

– Подумаешь, какие-то бочки. Вот, если бы ты мне настоящую пушку показал, это бы – да!

Павлик даже потерял дар речи от такого вопиющего невежества. Он набрал воздуху в лёгкие и несколько раз возмущённо и резко вздохнул:

– Пушки? Да что ты понимаешь? Пушки это прошлый век! Ни одна пушка не нанесёт такого удара, как торпеда! Пушки это фигня! Пушка на носу стоит.

– Тогда пошли на нос – решила Милюль.

И они пошли было, но на пути возник другой матрос… или тот же, или его брат. Во всяком случае, он и в одежде и во всём внешнем облике имел с тем, что встретился им раньше абсолютное сходство.

– А, оружие портить! – закричал он грозно – Вот я вас поймаю и съем!

Он, действительно, изобразил на лице гримасу кровожадного злодея, растопырил во все стороны руки, присел и стал медленно двигаться к детям. Милюль решила, что пора визжать, и пронзительно завизжала. Брат же повёл себя как дурак. Он направил на матроса указательный палец и воскликнул:

– Я застрелю тебя, проклятый Бармалей! – после чего издал ртом звуки выстрелов. Матрос при этом задёргался так, будто и правда в него попадали смертоносные пули. Дёрнувшись три раза, он повалился на палубу, приподнял голову и сказал умирающим голосом:

– Ты победил меня, Ваня Васильчиков! Твоя взяла! – тут он громко уронил голову на железный пол. Раздалось дружное ржание двух других незнакомых моряков, которые подошли незаметно и наблюдали всю нелепую сцену. Один из них, что постарше, заявил:

– Ну, Барсуков, ну, артист!

Барсуков встал. Павлик, он же, как выяснилось, Ваня Васильчиков, начал здороваться с ним и с остальными матросами, а Милюль смотрела на этот абсурд широко открытыми от удивления глазами, пока Барсуков не обратился непосредственно к ней:

– Ну, ты и визжать здорова! Как аварийная сирена! Как думаешь, тебя на берегу было слышно?

«Быстро соображать! – скомандовала себе Милюль – как себя правильно повести? Если это такие игры, то мне должно быть не впервой. Что ж, раз так тут заведено, то я в этой ипостаси, скорее всего, должна реагировать благосклонно». Она сделала книксен, как учила её нянечка, и сказала:

– Признаюсь, вы меня напугали, господин Барсуков.

Незамысловатая сия фраза вызвала у матросов новую волну хохота. Милюль задумалась: надо ли обижаться, решила, что раз в этом мире всё шиворот-навыворот, стало быть, обижаться не нужно, и оказалась права. Матросы были, может быть и фамильярны, но благожелательны.

Вдруг появился капитан. Тот самый капитан, которого Милюль видела давеча на мостике лайнера. Да! Тот самый! В таком же белом кителе, в белой фуражке. Он, будто выпрыгнул из вчерашнего дня, но теперь оказался не где-то далеко, на возвышении, а около. Он подошёл к Милюль и сказал, обращаясь и к ней и к Павлику:

– Дети, пора обедать.

Это было произнесено так буднично, как будто капитан корабля каждый день только тем и занимался, что приглашал детей на обед. Ответ Павлика ещё пуще удивил Милюль:

– С добрым утром, папа! – ответил Павлик – Мы идём.

Капитан развернулся, что-то сказал мимоходом матросам и зашагал к носу катера. Милюль пихнула мальчика локтем:

– Это наш папа? – спросила она, чтобы уточнить, но Павлик, видно забыл, как бьют за нелепые ответы, и потому ответил самым ехидным голосом:

– Нет, дядя Кузя с автобазы!

Милюль хотела двинуть ему кулаком, но не стала, подумав, что если капитан – их с мальчиком отец, то она и впрямь задала идиотский вопрос. Дети поспешили в свою каюту, где Павлик, наплевав на присутствие дамы, переоделся в белую рубашку и чёрные шорты. Увидев, что Милюль не переодевается, а растерянно стоит в углу, он вынул из стенного шкафчика и выдал ей белую блузку и юбку, такую же чёрную, как его собственные шорты. Немного смущаясь, Милюль всё же переоделась. Павлик при этом проявлял явное нетерпение. Он сопел, переминался с ноги на ногу и, наконец, не выдержав, попросил её поторапливаться.

Когда Милюль оказалась готовой, оба вышли в коридорчик и, миновав пару дверей, вошли в довольно тесный зал, посреди которого стоял накрытый к завтраку столик, а откидные скамьи вокруг были привинчены к стенам. Милюль не уделила особого внимания сидящим за столом, потому что её заинтересовала еда. Сев рядом с братом, она внимательно изучила выставленный завтрак. На столе стояли железные миски. В мисках находилась очень странная и неприглядная на вид смесь из серых, толстых макарон и мясного фарша. В такой же миске посреди стола лежала горка яблок. В стеклянных стаканах был налит, скорее всего, компот и…

– И всё? – вырвалось у девочки невольное восклицание.

– Это вместо приветствия? – раздался женский голос. Милюль подняла взор на говорившую, и встретилась взглядом… с мадам Элеонорой! Она самая сидела тут, по левую руку от капитана! Конечно, на ней не было сиреневой шляпы, вместо вчерашнего платья теперь на ней была такая же белая блузка, как и на Милюль, но без сомнения перед Милюль сидела именно Элеонора!

– Не удивляйся, мамочка, Надя сегодня не в себе – сообщил Павлик, обращаясь к мадам.

Милюль хаотично переводила взгляд с Павлика на капитана, на мадам, снова на капитана, снова на мадам. Мысли не поспевали за чувством растерянности, а растерянность мешала выстроить их в порядок. Если Павлик, который, судя по его обращению «сеструха», приходится ей братом, называет капитана папой, значит их общий отец – капитан. С этим ещё можно смириться, но то, что Мадам Элеонора – её, Милюлина мать? От подобного оборота событий не мудрено было грохнуться без чувств, но Милюль решила в обморок не падать:

– С добрым утром – поприветствовала она мадам Элеонору.

– Здравствуй, дорогая – отозвалась мадам – что это Павка говорит, будто ты не в себе?

– Не знаю. Наверное, ему виднее – пожала плечами Милюль и, не выдержав мук внутренних противоречий, решила уточнить, верно ли она понимает соотношения внутрисемейного родства – стало быть, вы теперь моя мама?

Мадам Элеонора неожиданно рассмеялась:

– Мы давно это обсуждали, Надя. Ты знаешь, что если хочешь, то можешь меня так не называть. Что за фарс ты устраиваешь?

– Да, Надюша, что за вопрос? – спросил капитан.

Милюль перевела взгляд на него. Замечательный капитан сидел перед нею. Именно такой, о котором она мечтала. Можно было бы радоваться тому, что капитан спустился с недосягаемых высот капитанского мостика и теперь находится рядом, но не такой же страшной ценой! Зачем ей нужен капитан, если за это противная мадам Элеонора назначается в матери? С таким положением Милюль не намерена была мириться, а потому вызывающе спросила:

– А почему это вы все уверены, что я теперь Надюша, или Надя?

Капитан и мадам Элеонора отложили приборы и посмотрели вопросительно. Капитан уточнил:

– Почему теперь? По-моему, ты всегда и была Надеждой.

– Сегодня она мне сказала, что её зовут Милюль! – заявил брат Павлик и захихикал.

– Не смейся над сестрой! – одёрнул его капитан.

– А чего она придуряется, будто королева с луны? – возмутился брат и тут же наябедничал – Обозвала меня Алёшей и сливу на нос поставила!

Капитан внимательно изучил сизый нос Павлика и расхохотался. Мадам скроила недовольное лицо и сообщила, что не видит ничего смешного. Капитан не стал спорить. Он поднялся, и этим решительным жестом отодвинул все возможные недоразумения. Стало ясно, что он не собирается далее выслушивать Милюлины бредни, Элеонорины возмущения и Павликовы ябеды. Вот как поступают настоящие капитаны!

Держа в руке стакан с компотом, он заговорил так убедительно и торжественно, что Милюль на мгновение стало всё равно, мать ей мадам Элеонора, или не мать:

– Дорогая Надя. Конечно, плохо, что этот праздничный день омрачён сливой, которую ты поставила Павлику и тем, что ты решила забыть своё настоящее имя. Но сегодня, в понедельник двадцать пятого июня тысяча девятьсот двадцать восьмого года, тебе исполняется одиннадцать лет. Я бы хотел, чтобы этот день запомнился навсегда. Поэтому вся наша семья находится на самом современном военном броневом катере балтийского флота. Я хочу выпить этот стакан за то, чтобы ты выросла настоящим борцом за победу коммунизма во всём мире. Хочу, чтобы ты, как достойный гражданин Страны Советов, была бы отличной пионеркой, со временем вступила в комсомол и продолжила то великое дело, которое начал Владимир Ильич Ленин. А теперь я, как и обещал вчера, преподнесу тебе сюрприз.

– Давайте сначала стаканы опорожним! – предложила Элеонора, и все стали чокаться стаканами с компотом. Милюль тоже чокалась, а про себя думала: «Что за сюрприз? Не помню я, чтобы вчера капитан мне что-то обещал. Тем более сюрпризы. Но, раз уж так он говорит, значит нет смысла спорить. Буду пытаться соответствовать тому, что происходит вокруг».

Капитан поставил пустой стакан на стол, достал из внутреннего кармана кителя потёртую сафьяновую коробочку и произнёс:

– Двадцать один год назад я в первый раз в жизни чуть не утонул. Так получилось, что меня спасла совсем маленькая девочка. Спасла ценой своей жизни. Значительно позднее у меня оказалась эта старинная брошь, как память о ней. Сегодня я хочу подарить её тебе. Знай, Надя, что это самое дорогое украшение, которое я видел на земле. Его цена измеряется не в деньгах. Скоро денег совсем не будет и именно такие вещи окажутся самыми главными. Цена этой брошки – человеческая жизнь. Береги её. И пусть тебе сопутствует настоящее счастье!

Капитан передал коробочку Милюль. Милюль открыла её и, увидав знакомую лягушку, обречённо вздохнула. Всё в её жизни менялось. Исчезла милая сердцу няня, и даже тётка Юлия. Мудрый и великий размерами Сергей Пантелеймонович испарился бесследно. Съёжился межконтинентальный лайнер. Мальчик-кадет преобразовался в брата-ябеду. Изменилось решительно всё, но остались две неизменные константы: день рождения и эта малахитовая лягушка.

– Неужели не нравится? – поинтересовалась мадам Элеонора.

– Нравится – ответила Милюль. Глаза её уже заволакивали слёзы, когда мадам Элеонора отвлекла её от сентиментальных настроений:

– Так, где же слова благодарности? – спросила она.

Милюль подняла взгляд на капитана, улыбнулась ему и сказала:

– Спасибо, капитан.

Капитан в ответ козырнул: