Ты самая любимая Тополь Эдуард

29

Пурга мела трое суток, но к утру четвертого дня перестала. Небо прояснилось и стало голубым и прозрачным, без единого облачка.

Скрипя валенками-катанками по свежему снегу, лейтенант-казначей Лысенко со своей помощницей Татьяной прошли через караульное помещение и направились к штабу батальона. У входа в барак лейтенант Лысенко, пожилой обстоятельный украинец, стряхнул рукавицей снег со своей овчинной шубы, веником обмел валенки, потом вошел к японцам и сказал:

— Доброе утро, товарищи! Как дела? Ночью была сильная пурга, вы хорошо спали?

С тех пор как жизнь в лагере стала меняться к лучшему, кое-что изменилось и в манерах русских офицеров. Они почти перестали кричать и грязно ругаться и даже усвоили японскую манеру никогда сразу не говорить о делах.

— Спасибо, господин лейтенант. А как вы? Как ваш сын Виктор?

Виктор, очень живой и смышленый мальчик, учился в начальной школе и, как все дети русских офицеров, часто бывал в русском штабе.

Лысенко польщенно улыбнулся.

— Растет! — гордо сказал он. — Знаете, мне кажется, что из-за этой пурги Дед Мороз никак не мог найти к вам дорогу и приехал только сегодня на рассвете.

— Что? Какой Дед Мороз? — спросил комбат Якогава.

За то время, что прошло после его последнего разговора с начальником шахты Перовым, комбат Якогава стал действительно лучше выглядеть. То ли потому что теперь доктор Калинина регулярно измеряла его давление, то ли еще по какой-то другой причине, но после каждого визита в санчасть комбат Якогава мог уже беспробудно проспать всю ночь напролет…

Юдзи сказал лейтенанту Лысенко:

— Вы, наверное, шутите про Деда Мороза, господин лейтенант. Или это еще одно иносказание, как про царя Гороха. Да?

— Ничего подобного! Просто вы, японцы, живете в теплой стране и ничего не знаете про живого Деда Мороза. Он к вам не может приехать, поскольку у вас нет настоящих морозов. Бедные вы, бедные!

Мигнув синими глазами, Татьяна прыснула, не смогла сдержать смех. Но Лысенко даже не улыбнулся, продолжал совершенно серьезно:

— А у нас в Советском Союзе каждую ночь во время пурги разъезжает на санях и оленях настоящий Дед Мороз и развозит людям счастье. Понятно?

— Теперь понятно, господин лейтенант. Как я забыл? Действительно, какой-то дед ночью проезжал на санях через лагерные ворота, я слышал, как скрипели сани. И кажется, его фамилия Лысенко. Да, Татьяна?

— То-то! — сказал Лысенко, сел за стол и положил на него свой тяжелый портфель. — Давай, Татьяна, открывай портфель, доставай документы Деда Мороза.

Татьяна открыла портфель и вытащила огромную пачку рапортов японцев и еще каких-то документов с чернильными надписями «Ведомость».

— А теперь посмотрите сюда, — сказал Лысенко. — Вот столбец, в нем фамилии японцев. Вот их ежедневное выполнение нормы за ноябрь. Вот заработок, то есть норма оплаты труда, помноженная на процент выработки. Непонятно? Показываю. Например, согласно этим рапортам, ваш солдат Китагава заработал в ноябре 920 рублей. А солдат Такигава — 880 рублей. На ваше содержание в лагере наше правительство тратит в месяц 470 рублей. Значит, удерживаем 470 и получаем, что Китагава заработал в ноябре 450 рублей, а Такигава — 410. Теперь ясно?

Комбат Якогава изумленно уставился на лейтенанта:

— Господин лейтенант, неужели вы… неужели вы будете выдавать нам зарплату?!

— Конечно, буду.

— Но как? Чем? Продуктами?

Лысенко усмехнулся:

— Советскими рублями! А продукты и все остальное, кроме водки, конечно, вы сами купите в магазине. Дошло?

Японцы потрясенно молчали. Неужели им в руки дадут настоящие деньги и они смогут купить на них все, что захотят?! Ведь до сих пор японцы лишь тайком выменивали у русских сахар, хлеб и махорку за свои свитера или другую одежду.

Лысенко сказал:

— Но нам нужна ваша помощь. Ведь вас 1200 человек, Татьяна одна не может рассчитать каждому зарплату. Ей нужен японский помощник-математик.

На следующее утро Татьяна принесла в японский штаб тяжелый портфель с документами и большие счеты. Русские счеты — интересный инструмент. Хотя Нонака, помощник переводчика, служил в финансовом управлении Квантунской армии, он такие счеты никогда не видел. Татьяна научила его, и целую неделю в японском штабе с утра до ночи стучали эти счеты.

— Шахтер Отисама, выполнение месячной нормы 117 процентов…

— Люковщик Фудзикама, выполнение нормы 122 процента…

А через неделю состоялась выдача первой зарплаты.

Ура!

Огромная очередь терпеливо стояла у штаба, люди заходили, получали красивые советские деньги с портретом Ленина, щупали их, нюхали, смотрели на свет и выходили, совершенно потрясенные. А назавтра, сжимая в руках эти деньги, все устремились в магазин при шахте. Теперь пленные могли купить всё, что им нравится, — хлеб, булочки, колбасу, рыбу, молоко, сахар, табак…

Только свободу нельзя было купить ни за какие деньги.

30

Слух о том, что японцы стали получать хорошие зарплаты и покупать в магазине продукты, мгновенно разлетелся по окрестным деревням и поселкам. И уже через пару недель японцы, выезжая из лагеря на работу, с изумлением увидели у ворот целый крестьянский рынок. На санях, телегах и на самодельных прилавках были свежеиспеченные пирожки, котлеты, булочки, масло, сыр, сметана, парное и мороженое молоко, кедровые орешки, молодая картошка, сахар головками, соль, яйца, мед…

За прилавками стояли краснощекие молодухи в шерстяных платках, теплых фуфайках и валенках, рядом с ними топтались и курили цигарки несколько стариков в шапках-ушанках и телогрейках.

Русские конвоиры остановили грузовики, японцы спрыгнули на снег и стали торговаться с продавцами. После полутора лет проживания в России и работы на шахтах бок о бок с русскими все японцы уже сносно говорили по-русски и не только покупали продукты у молодых продавщиц, но стали знакомиться с ними и флиртовать.

— Давай, давай! Хватит, японать! — весело кричали им конвоиры. — Поехали на работу! А то вы нам всех русских девок перетрахаете!

Посмотрев на этот базар, который день ото дня все рос и рос за воротами лагеря, комбат Якогава пришел к начальнику лагеря.

— Господин подполковник, здравствуйте, как поживаете?

— Сказочно! — сказал Антоновский. — Как только ваши люди стали получать зарплату, все стали стахановцами! Работают как черти! Меньше 120 процентов нормы теперь никто не дает! Скажу тебе по секрету, комбат, даже Кулич приготовил вам подарок, сюрприз.

— Неужели, господин начальник? Какой же подарок может сделать нам начальник рудоуправления?

— Он решил подарить вам дойную корову. Завтра он ее сам привезет! Нужно приготовить ей какое-то место возле санчасти, чтобы больные получали свежее молоко. Подумай об этом. А зачем ты пришел?

— Понимаете, господин начальник, утром, когда наши люди едут на работу, они теряют много времени на этом базаре, который теперь за воротами лагеря. И это очень неудобно — купить что-то по дороге на работу, отвезти в шахту, там держать, потом везти домой, в лагерь…

— Ну? И что ты хочешь? Закрыть базар?

— Нет, ни в коем случае! У меня есть другое предложение. Нельзя ли в нашем лагере открыть магазин?

Антоновский был очень решительный человек. Он только одну секунду смотрел в глаза Якогаве, а потом стукнул кулаком по столу:

— Гений! Немедленно поставить плотникам задачу — за неделю построить магазин на центральной площади! Найди толкового японца на должность заведующего. Я дам ему транспорт, раз в неделю будет ездить в Заречную закупать промтовары. А продукты будет покупать у колхозников. Но одно условие, комбат! Никакого навара! В магазине все продавать по закупочным ценам!

— Конечно, господин начальник. Нам не нужна прибыль. Спасибо за разрешение.

Через неделю на площади, рядом с рельсом для побудки, вырос красивый деревянный магазин из кругляка — круглых золотистых бревен. Внутри стены побелили, на окнах повесили красивые занавески. И полки были полны любыми товарами — кроме, конечно, вина и водки.

Заведующим магазином был назначен ефрейтор Ядзима.

И еще одно послабление сделал японцам подполковник Антоновский. Поскольку в окрестных деревнях женщин было раз в пять больше, чем мужчин, а имевшиеся мужчины были частично инвалиды — кто на костылях, кто без рук, — нужда на всякую мужскую работу — плотницкую, столярную и прочую — была очень большая. И женщины постоянно обращались к Антоновскому с просьбой «подослать» им мастеровых японцев. Или японских врачей — полечить заболевших детей. Но Антоновский отказывал, говоря, что он не имеет права без конвоиров отпускать военнопленных из лагеря.

Однако теперь это право каким-то мистическим образом появилось. И японские плотники, слесари, кузнецы и врачи то и дело отлучались из лагеря для поделки в деревнях мужской работы. За годы войны и отсутствия в русских деревнях молодых мужчин этой работы там скопилось столько, что японцы возвращались в лагерь только к отбою, да такие усталые, что едва добирались до своих бараков и, не отвечая ни на какие расспросы, падали там на нары, как сонные мухи.

А однажды Татьяна, красавица шатенка из бухгалтерии, зашла в кабинет Антоновского, сказала:

— Товарищ подполковник, помогите! У меня в избе печь развалилась, дитё замерзает!

— Как же я тебе помогу? Ты же знаешь, среди японцев нет печников.

— А я в библиотеке нашла старую книжку. Вот, «Кладка русских печей» называется.

— Ну и что? Кто из японцев это сможет прочесть?

— Юдзи Ёкояма сможет, товарищ подполковник.

Антоновский посмотрел Татьяне в глаза:

— А сколько твоему дитю лет?

— А седьмой пошел, товарищ подполковник.

— И где его отец?

— Так еще в сорок третьем забрали. И под Харьковом сгинул.

— Н-да… — крякнул Антоновский и снова внимательно посмотрел на Татьяну, медленным взглядом смерил ее ладную, сибирскими соками налитую фигуру. — Ладно, забирай Ёкояму. Только чтобы к ночи был в лагере. Живой! Поняла?

Боже мой! Татьяна! Вся! С расплетенной каштановой косой, распущенной по белым плечам и грудям, похожим на мороженое молоко! С лирой своих крутых бедер и пышными булками своих теплых ягодиц! С медово-каштановым треугольником завитых волос под животом…

И все это душное, сладостное, жаркое и ненасытное счастье — ему, Юдзи Ёкояме!..

31

Как-то Юдзи с заведующим магазином Ядзимой поехали в Заречную на закупку товаров. При въезде в деревню за их телегой увязалась стайка бурятских и русских ребятишек. Ядзима обратил внимание, что даже девочки были коротко острижены.

— Детдомовские, видно, — сказал Юдзи и пояснил: — В Советском Союзе детские дома — это государственные учреждения. В них отдают сирот, потерявших родителей в войну, или детей, чаще всего внебрачных, от которых отказались родители. До четырнадцати лет воспитанники живут и учатся за казенный счет. Я слышал, что система воспитания в этих домах насквозь пронизана политикой. — И поскольку ребята были в пионерской форме с большими красными галстуками, Юдзи крикнул им их заветный лозунг: — Всегда готов!

— Дяденька, неужели вы коммунист? — удивленно спросил один из ребят.

— Да здравствует товарищ Сталин! — бодро произнес Юдзи.

— А Сталин плохой, — вдруг сказала маленькая девочка-бурятка.

Юдзи изумился: подобных слов от девочки с красным галстуком на шее он никак не ожидал.

— Почему же?

— Потому что хлеба мало, — спокойно ответила девочка.

Тут дети свернули в сторону своего детдома, а Юдзи и Ядзима въехали в деревню и с удивлением обнаружили необычное оживление: дети, взрослые, даже инвалиды — все были на улице.

Юдзи остановил лошадь, спросил у какой-то крестьянки:

— Здравствуйте, мадам. Что случилось? Почему сегодня так много народа на улицах?

— Ярмарка!

— Как вы сказали? Ярмарка? Что такое «ярмарка»?

— Японский бог! Он не знает! Ярмарка — это большой базар! Всё дешево! Поезжайте в центр, сами увидите!

Действительно, в центре деревни, возле бывшей церкви, с которой большевики сбросили крест и где теперь были клуб, библиотека и ДОСААФ, стояли телеги, подводы и грузовики с самым разным товаром. Мясо, рыба, зерно, картошка, сало, живая птица и свиньи, топленое молоко, подсолнечное и сливочное масло, конфеты, сахар, расписные детские игрушки из дерева, немецкие трофейные альбомы с марками, посуда, старые велосипеды, одежда и еще многое и всякое на любой вкус. Заведующий магазином Ядзима очень обрадовался:

— Ёкояма, нам повезло! Многие японцы просят меня закупать им не только продукты, но и ценные вещи для женщин — ожерелья, кольца, сережки, шелковые платки и чулки. Сейчас мы всё это купим!

«Гм! — подумал Юдзи. — Наверняка это подарки для их любимых „мадам“. Нужно и мне что-то купить для Татьяны…»

Они пошли по базару. Вдруг сквозь толпу пробился мальчик лет десяти, задыхаясь, он бежал прочь с базара. За ним с криком «Стой! Держи его!» бежал рослый милиционер. Кто-то из крестьян толкнул мальчика, он упал, милиционер схватил его, стал трясти, у мальчика из-под рубашки выпал кусок мяса, который он, оказывается, украл у кого-то из продавцов. Милиционер крепко взял мальчика за ухо и повел с базара. Люди вокруг шепотом говорили:

— Бедный пацан! Не старше моего сына. Наверное, голодный сирота…

В другом месте стоял старый нищий с грязной одноухой шапкой в руке и жалобным голосом просил:

— Люди добрые! Подайте ради Христа!

Рядом была будка, где принимали стеклянную посуду и продавали денатурат. Денатурат — это дешевый спирт для технических целей, в который специально добавляют вещества, вредные для здоровья, чтобы сделать его непригодным для питья. Это написано на бутылочных этикетках, и даже нарисованы череп и кости, чтобы люди видели, насколько это смертельная жидкость.

Но возле будки стояла большая очередь мужиков, они покупали этот денатурат и выпивали прямо из бутылки. Потом, шатаясь, расходились в разные стороны, а некоторые падали на месте, но никто не обращал на них внимания, даже милиционер. Только безногий инвалид на своей деревянной подставке ездил, отталкиваясь от земли деревянными наручниками, туда-сюда вдоль очереди и громко кричал:

— Трубы горят! Ну, кто-нибудь даст мне выпить?! Ироды, бля! Кто-нибудь даст мне выпить? У меня трубы горят!

Еще дальше несколько мужчин и женщин лихо танцевали кружком, один из них играл на гармонике, а молодая женщина стучала пальцами в бубен-тамбурин. Каждый раз, когда кончался танец, мужчина-гармонист брал в руки шляпу и обходил с ней зрителей. Люди бросали в эту шляпу мелкие деньги. Юдзи спросил у старика, который стоял рядом:

— Дедушка, кто они такие? Артисты?

— Какой, на хрен, артисты?! Это цыгане.

— Не понимаю. Что такое цыгане?

— А что, у вас в Японии нету цыган? Цыгане — это бездомные бродяги. Они не работают, а только побираются вот так и воруют.

— Отчего же правительство не задерживает таких бездельников?

— А это ты у милиционера спроси.

В другом конце базара пожилая женщина с длинными черными волосами сидела на табурете за шатким столиком. На столике стоял ящик с разноцветным песком. Черпая ладонью этот песок и ссыпая его обратно, женщина что-то шептала и бормотала сама с собой. Юдзи заинтересовался, подошел к ней:

— Извините, мадам. Что вы продаете? Песок?

— Нет, красивый японец, я продаю судьбу, я гадалка.

Черными глазами она так пристально глянула Юдзи в глаза, что ему стало не по себе. Затем она зачерпнула песок из ящика и что-то зашептала, ссыпая его обратно. Когда весь песок высыпался из ее руки, она посмотрела на него и сказала:

— На тебе, японец, проклятие бумажного духа! Берегись его! Берегись бумажного духа!

— Мадам, я не понимаю. Что такое бумажный дух?

— Это значит, тебе нельзя обращаться с бумагой. Гадание закончено. Дай 50 копеек за мою работу.

В центре базара разбитной парень стоял на подводе, полной старых вещей, и зычно кричал:

— Любой товар — полтинник! Любой товар — 50 копеек!

Люди охотно рылись в его вещах, каждый находил что-нибудь на свой вкус и покупал за 50 копеек. Там были старые свитера, проеденные молью, перчатки без пальцев, галифе с дыркой от утюга, чугунные щипцы для камина, книги без переплета, граммофонные пластинки и еще много нужных и ненужных вещей. Юдзи порылся в этих вещах и нашел старую японскую пластинку с наполовину содранной этикеткой. Но Юдзи все-таки прочел: это была пластинка с японской знаменитой песней «Амэно фуруёру» — «Ночной дождь».

Конечно, Юдзи тут же купил эту пластинку, хотя в лагере не было никакого граммофона.

Но Юдзи повезло: среди пленных оказался замечательный мастер Мацумото. Когда он узнал, что в лагере появилась японская граммофонная пластинка, он сказал:

— Я сам сделаю граммофон!

Юдзи не поверил:

— Как ты сделаешь граммофон? У тебя даже иголки нет!

Но Мацумото был веселый и упрямый мастер. Целую неделю он что-то точил в мастерской напильником, что-то ковал на кузнице и наконец победно принес в штаб граммофон собственного изготовления.

— Тише, товарищи! Давайте вашу пластинку!

Все столпились вокруг граммофона, Юдзи отдал ему пластинку, Мацумото до конца закрутил ручку граммофона с внутренней пружиной и опустил на пластинку шарнир с самодельной иголкой.

И вдруг из аппарата послышался тонкий и высокий женский голос, который пел по-японски: «Амэно фуруёру, амэно фуруёру… Ночной дождь, ночной дождь за темным окном… И душа моя плачет о родине, я слез не могу сдержать…»

— Банзай! — закричал Мацумото. — Я сделал это! Смотрите, как хорошо слышно!

— Замолчи, — сказал ему комбат. — Дай послушать.

Японцы стояли вокруг и слушали милый девичий голос своей далекой родины. И слезы текли по их щекам.

32

И снова стали набухать почки на березе возле ворот лагеря. Шел третий год жизни японцев в СССР.

Начальник лагеря Антоновский и лейтенант Крохин пришли в японский штаб. На погонах Антоновского появилась третья звезда, а в руках у Крохина был какой-то тяжелый пакет, перевязанный шпагатом. Опустившись на стул, Антоновский собственноручно развязал этот шпагат и вынул из пакета пачку почтовых открыток.

Японцы испугались, спросили:

— Что это такое? Неужели вы пришли проститься с нами?

— Нет, — сказал полковник. — Это открытки для вас, пленных японцев. На одной стороне вы вписываете свой японский адрес, а на другой пишете письмо своим родителям и семьям. Открытки пойдут в Японию через общество Красный Крест и будут доставлены точно по адресам.

— Неужели? Это невероятно! Неужели мы сможем послать домой такую весточку? Неужели их получат у нас дома?

Полковник улыбнулся:

— Хватит галдеть! Разве я похож на вруна? Это только священники врут с амвона перед алтарем. А я не священник, я полковник РККА! Немедленно раздайте эти открытки всем японцам. Пусть люди пишут побыстрей — там, у вас дома, заждались небось…

Еще бы! Кто, кроме перелетных птиц, мог за эти два года сообщить их родным, что они не погибли и не пропали без вести в этой ужасной Сибири? Японцы схватили открытки, стали рассматривать их. На них было напечатано:

СОЮЗ ОБЩЕСТВ КРАСНОГО КРЕСТА и КРАСНОГО ПОЛУМЕСЯЦА СССР

Почтовая карточка военнопленному

Бесплатно

Откуда (страна, город, улица, номер дома)…

Куда (страна, город, улица, номер дома)…

— И вот что, Крохин, — сказал Антоновский. — Как там по инструкции? Какими буквами они должны писать свои письма?

Крохин достал инструкцию и прочел:

— Военнопленным японцам разрешается заполнять открытки только буквами ката-кана.

— Ёкояма, что это такое — ката-кана? — с трудом выговорил Антоновский.

— Это упрощенные иероглифы, самый легкий японский алфавит.

— Ну вот, разобрались. Хорошо, что я вспомнил. Скажите всем, чтоб писали только этими ката-кана, а то цензура не пропустит! И еще: писать можно только о себе, о своем здоровье. Нельзя писать, на какой вы работе, где лагерь, где находятся шахты и все остальное. Это государственная тайна, вам ясно?

— Так точно, господин подполковник! Уголь — это хлеб промышленности, а вся промышленность СССР — это государственная тайна.

Антоновский посмотрел Юдзи в глаза и сказал:

— Эх, Ёкояма, Ёкояма, ты договоришься когда-нибудь…

Юдзи промолчал, он вспомнил, как майор Каминский в такой же ситуации пригрозил ему совсем другим наказанием за его острый язык. Открытки Красного Креста они стали называть «Письмо из Сибири», а лагерный поэт Симидэ и композитор Такадзё даже написали такую песню. Теперь пленные часто пели ее у себя в бараках.

ПЕСНЯ «ПИСЬМО ИЗ СИБИРИ»

Мамочка, как поживаешь?

Яркая Полярная звезда плывет по небу,

Ее лучи светят мне

В безграничной сибирской степи.

Мамочка! Помнишь,

Когда я был малышом,

Я показал тебе на эту звезду?

Она и сейчас сверкает мне в небе

Твоими глазами.

Мамочка, как ты там?

Знаешь, я уже лепечу с русскими по-русски.

Хотя у них синие глаза,

Но они все мои друзья.

Мамочка, мамочка!

Когда стает снег,

Я вернусь на родину и приду домой.

А пока до свидания, до встречи!

Эту песню многие написали в своих открытках домой.

Позже они узнали, что когда эти открытки приходили к их родным, те плакали и танцевали от радости.

33

«Одэхай» — так японцы назвали трудное русское слово «воскресенье». К тому же их выходной день не всегда совпадал с календарным воскресеньем, ведь шахты работали беспрерывно в три смены и всем шахтерам и рабочим давали выходной один раз в неделю. Поэтому «одэхай» был японским названием для выходного дня.

В этот день они сначала чистили и мыли бараки, потом мылись в бане, стриглись у парикмахера и после этого шли в лагерный магазин. Деньги тратили не скупясь и не экономя. Ведь никто не знал, что с ними будет завтра. В бараках они из купленных продуктов сами готовили себе обед, каждый показывал свое кулинарное искусство и кричал: «Даешь банкет!» На такие банкеты пленные ходили друг к другу в гости, пили русский квас и хором пели японские и русские песни. Иногда кто-то тайком приносил водку; ею некоторых японцев снабжали любимые «мадамы». Но русская водка очень крепкая, после нее люди сразу падали на койки и засыпали с громким храпом.

Как-то в один из дней «одэхай» лейтенант Крохин делал обход бараков. Юдзи сопровождал его. Они зашли в баню, она не топилась, но в зале, где моются, было полным-полно народу. Все сидели на полу, а бывший профессиональный артист Симада громко и красиво декламировал. Люди слушали его со слезами на глазах.

Крохин испугался:

— Ёкояма! Это что за собрание? Кто разрешил? Какую агитацию разводит этот солдат?

Юдзи улыбнулся:

— Не беспокойтесь, лейтенант. Это не агитация. Это наша знаменитая поэма. У вас есть самая знаменитая поэма «Евгений Онегин», а у нас «Дзиротёдэн».

— Гм… — сказал Крохин, повернулся и продолжил обход.

Однако не все русские офицеры были такие добрые. В другой раз старший лейтенант Карпов, увидев во время обхода такое собрание, тут же дал команду «Разойтись!».

Но японцы жили в Сибири уже два года, и доктор Калинина убедила Антоновского, что людям нужны после работы какие-то развлечения, какая-то душевная разрядка. И комбат Якогава получил у начальника лагеря разрешение на создание своей театрально-музыкальной труппы «Енисей» и оркестра «Красная звезда». Вот личный состав этого оркестра: композитор — Такадио, аккордеонист — Такэути, гитарист — Киндзё, саксофонист — Ямасаки, балалаечник — Кавано, барабанщик — Уэмура.

Японцы купили аккордеон, гитару, балалайку и саксофон, остальные музыкальные инструменты сделал их технический гений Мацумото. И каждый вечер после работы в шахтах этот оркестр собирался для репетиций на складе, свободную половину которого они назвали клубом. А в бане после ее закрытия ежевечерне репетировала театрально-музыкальная труппа: постановщик Кимура, драматург — Акино, сценарист — Окумура, актеры — Симада, Окасака, Кавагути, а также «ояма», то есть артисты, играющие женские роли, — Накаэ, Ёсидзуми и другие.

Несмотря на тяжелый двенадцатичасовой рабочий день в шахтах, они с большим удовольствием отдавались этим репетициям.

После месяца таких репетиций японцы сдвинули в одном из бараков все двухэтажные железные койки в одну сторону, а в другой стороне плотники построили сцену и декорации, художник Кисимото разрисовал их. Одновременно под руководством Кисимото японские портные сшили артистам театральные костюмы.

И наконец состоялось открытие самодеятельного театра!

Зал был переполнен. На полу и на койках сидели и стояли не только японцы, но и русские офицеры, солдаты, их жены и дети. Спектакль был музыкальный, и по ходу действия артисты пели японские и русские песни, а непонятные для русских места Юдзи переводил, стоя рядом со сценой.

Успех был полный! Спектакль много раз прерывался овацией, русские аплодировали актерам вместе с японцами и кричали: «Браво! Бис!» Мальчишки от восторга свистели сквозь пальцы. Особое внимание всех привлекли, конечно, артисты, которые исполняли женские роли и были одеты в кимоно.

— Ой, смотри! — удивлялись они. — Японка! Настоящая! Откуда они ее взяли? Тайно привезли в лагерь?

Юдзи стал объяснять, что это «ояма» — мужчины, исполняющие женские роли. Но они не могли в это поверить, и в конце концов один офицер пошел в актерскую комнату, чтобы проверить, откуда в лагере взялись японские женщины. И только когда артист Ногаи задрал подол кимоно и показал офицеру свое мужское достоинство, этот офицер успокоился, вернулся в зал и объявил всем русским:

— Это не бабы! Это правда мужики! С причиндалами!

34

Ранней весной Антоновский вызвал к себе комбата и Юдзи, переводчика.

— Можете ли вы найти среди ваших настоящего агронома и человек двадцать настоящих крестьян?

— Конечно, можем, господин начальник. У нас половина солдат крестьяне, и есть настоящий агроном — ефрейтор Ниихо. А для чего они вам?

— Мне они не нужны, они нужны вам. Вон, видите за окном этот холм с могилами? Я вам обещал, что больше ни один японец не умрет в моем лагере. Тем более от дистрофии. Я разрешаю вам организовать при лагере свое сельское хозяйство. Можете посадить картошку, капусту, огурцы, лук — все, что хотите!

— Спасибо, господин начальник. Это замечательно. Но где в лагере мы можем все это посадить? У нас маленькая территория.

— Я не сказал «в лагере», Ёкояма. Я сказал «при лагере». Ты понимаешь разницу? «При лагере» — это значит возле него, рядом. — И Антоновский со смехом посмотрел Юдзи в глаза, ему нравилось ловить его ошибки в русском языке.

Но Юдзи еще не мог поверить в то, что слышал.

— Господин подполковник, вы хотите сказать…

— Нет, Ёкояма, я не хочу сказать, — перебил он. — Я уже сказал! Пусть ваши кузнецы сделают на кузне плуги, берите наших быков и лошадей и распашите за лагерем землю под свои посадки. Это будет ваша усадьба. Ясно?