Ты самая любимая Тополь Эдуард

— В каком смысле?

— Не важно! Соединяйте!

— Положьте трубку и ждите.

— Но это по срочному!..

— Положьте трубку! — непререкаемо сказала телефонистка и дала отбой.

— Блин! — сказал себе Бережковский. — Там уже девять! Проспал, мудила!

И нервно заходил по мансарде, включил автоответчик. Тот сообщил:

— У вас шесть новых сообщений. Сообщение первое.

Женский голос интимно:

— Андрей Петрович, ради Бога, простите за настойчивость! Это Алина Полонская, мы познакомились на приеме в немецком посольстве, и вы сказали, что хотели бы попробовать меня на ваш сериал о Бисмарке. А сериал-то уже снимается! Пожалуйста, попробуйте меня! Мой телефон 787-43-17, я вас очень жду. Очень!..

Бережковский нетерпеливо повернулся к городскому телефону:

— Ну, в чем дело?!

— Сообщение второе, — сказал тем временем автоответчик.

Бережковский полез на шведскую стенку, попробовал сделать уголок.

Голос Карояна из автоответчика:

— Андрей Петрович! Сцену я получил, но она в гроте! А в Коктебеле ни одного грота нет! Что делать?

Автоответчик:

— Сообщение третье.

И голос жены:

— Андрей, я не понимаю! Ты убежал без завтрака. Она что, тебя теперь и завтраками кормит? Или у тебя нетерпеж?

Автоответчик:

— Сообщение четвертое.

Мужской голос:

— Андрей Петрович, это Добровольский. Я посмотрел вашу новогоднюю заявку. Дочки, скинувшись, посылают маме мужика на Новый год. Это, конечно, смешно и талантливо, как всегда. Но к сожалению, мы не можем это взять. У нас государственный канал, мы не можем секс пропагандировать, мне за это в Кремле яйца оторвут. Да и Эрасту тоже. Мой совет: отдайте это в театр или Роднянскому на СТС…

Звонок междугородней.

Бережковский спрыгивает со шведской стенки, хватает трубку:

— Алло!

— Салехард заказывали? Говорите! Гинзбург на линии!

— Алло, Семен Львович? — сказал Бережковский.

— Да, слушаю вас, — ответили на том конце.

— Доброе утро. Вас беспокоит Андрей Петрович Бережковский из Москвы. Не знаю, знакомо ли вам мое имя…

— Знакомо, Андрей Петрович. И по книгам, и по телевизору. Чем могу служить?

— Благодарю вас. Знаете, я звоню по поводу одной вашей пациентки. Вы сейчас будете ее оперировать…

— Зотова, что ли?

— Ее зовут Елена…

— Елена Зотова. И что?

— Я… Я хотел поинтересоваться: какой у нее диагноз?

— Диагноз? Простите, Андрей Петрович, вы ей кем приходитесь?

— А… А это важно?

— Конечно. Надеюсь, вы знаете: я, как врач, не имею права оглашать диагноз своих пациентов никому, кроме самых близких. Вы с ней в близких отношениях?

— Нет. Скорее — в далеких.

— Вот видите!

Но Бережковский не сдавался:

— Хорошо, доктор, а можно я спрошу вас иначе: у нее есть шансы?

— Странный вопрос. Как вы думаете, стал бы я оперировать, если бы шансов не было?

— Значит, есть. Спасибо! И последний вопрос, можно?

— Пробуйте.

— Как она выглядит?

— Она? Она выглядит молодцом. Все будет хорошо, не волнуйтесь.

— Вы меня не поняли. Я имею в виду: как она внешне?

— И внешне все будет в порядке. Шов, конечно, останется, но уверяю вас — через месяц вы его даже не заметите.

— Шов? А где будет шов?

— Извините, Андрей Петрович. При всем почтении к вашей известности…

— Хорошо, хорошо! — в отчаянии сказал Бережковский. — Вы не имеете права. Но как мужчина мужчину я вас могу спросить: она красивая женщина?

— А вы… — изумился салехардский доктор. — Вы что? Никогда ее не видели?

— Нет, — признался Бережковский.

— А звоните! Странно…

— Я знаю, что странно. И все-таки! Это же не врачебная тайна, правда?

— Действительно, не врачебная. Вы помните Гурченко в первых фильмах? Когда ей было лет двадцать пять, помните?

— Еще бы! Неужели она похожа?

— Ну, или Удовиченко в «Месте встречи». Или Анук Эме в «Мужчине и женщине»…

— Вы шутите!

— И еще Софи Лорен, только худенькую — можете себе представить?

— С трудом…

— А теперь отпустите меня, Андрей Петрович. Я должен идти и резать эту роскошную женщину. До свидания.

Долгие гудки отбоя.

Бережковский положил трубку, вздохнул, прошелся, снова взял трубку, набрал номер и спросил:

— Коля?

— Нет, Сережа, — ответил юношеский голос.

— Привет, Сережа. Это Бережковский. Мне пиццу…

— И два пива. Уже несу.

Бережковский положил трубку, и в тот же миг телефон под его рукой взорвался новым звонком, который Бережковский проигнорировал и дождался, когда включился автоответчик:

— Здравствуйте. Вы позвонили по телефону 205-17-12. Пожалуйста, оставьте ваше сообщение.

После чего послышался голос Елены:

— Здравствуйте, Андрей Петрович. Это Елена. Тут стоит Семен Львович, я очень тронута, что вы ему позвонили…

Бережковский сорвал трубку:

— Алло! Елена!

— Да, Андрей Петрович, здравствуйте! — ответила она. — Спасибо, что вспомнили обо мне. Я и не рассчитывала.

— Перестаньте! Где вы сейчас? Как себя чувствуете?

— Я уже в операционной. Боюсь ужасно. Вернее, боялась. А теперь, когда слышу ваш голос, стала успокаиваться. Раз произошло одно чудо — я вас слышу, то произойдет и второе: я выживу. Правда?

— Конечно! Конечно! — заверил он. — Все будет хорошо!

— Ваш голос на меня так чудесно влияет, даже странно. Я как будто пью его. У меня есть еще пара минут, пока не начал действовать наркоз. Расскажите мне что-нибудь.

— Что же вам рассказать? Давайте я прочту вам стихи. «Ты устала, дорогая, триста с лишним дней в году — дни труда, и ты в трамвае задремала на ходу. Крепко сомкнуты ресницы, брови подняты дугой, кто тебе сегодня снится, мой товарищ дорогой? Это, может быть, красавец по лицу и по уму — я деталей не касаюсь, но завидую ему. Я себя последней спицей не считаю, нет, и мне тоже бы хотелось сниться многим девушкам в стране. Но тебе, с которой вместе общим делом я живу, для которой столько песен написал я наяву, мне б особенно хотелось передать во сне привет. Это, может, мягкотелость. Что ж поделаешь! Поэт…» Вы уже засыпаете?

— Нет. Это ваши стихи?

— Это Иосиф Уткин, он погиб в сорок четвертом. А до войны был очень знаменит, у Маяковского есть такие строки: «Давайте разделим общую курицу славы, товарищ Светлов и товарищ Уткин!»

— А у него… — сказала она не то затихающим, не то слабеющим голосом, — у него есть что-нибудь в духе Бережковского?

— То есть?

— Ну, вы понимаете…

— Кажется, понимаю. Сейчас… «Нет, что-то есть такое выше разлук и холода в руке — я видел Вас и Вас я слышал на лазаретном тюфяке. И это Вас, когда потухло, я у груди пронес назад, как девочка больную куклу, как руку раненый солдат. Вы на далеком повороте не друг, не брат и не родня. Но нет, но нет — Вы не уйдете, Вы не уйдете от меня! И, даже предаваясь плоти с другим, Вы слышите, с другим, любовь свою вы назовете библейским именем моим! И это выше, выше, выше разлук и холода в руке — я видел Вас и Вас я слышал на лазаретном тюфяке!»

— Спасибо… — уже еле слышно сказала она. — Я засыпаю…

Гудки отбоя и сухой стандартный голос:

— Аппарат абонента выключен или находится вне зоны…

Бережковский осторожно кладет трубку, проходится по мансарде. И с разными интонациями пробует свой голос:

— Голос… Хм… Голос!.. Го-лос… Голос… Го…

Телефонный звонок. Бережковский хватает трубку.

— Андрей? — спросила жена. — Неужели ты у себя? Я была уверена…

— В чем? — стоически спросил Бережковский.

— Ну мало ли! Я могу принести тебе завтрак?

— Нет! — сухо отрезал он. — Мы же договорились.

— Но я рядом, внизу!

— Нет, нет и нет! Мой кабинет — моя крепость. И вообще я не в Москве, я в Биаррице с Бисмарком! Понимаешь?

— Но ты не завтракал!

— Я заказал себе пиццу. Сейчас принесут.

— Каждый день эта пицца! Ты заработаешь гастрит.

— Пусть! — все-таки сорвался Бережковский. — Пусть у меня будет гастрит, колит, холера! Только дай мне дышать!

— Я могу вообще освободить тебя! — обиделась жена. — Навсегда!..

— Начинается!.. Киса, я тебя умоляю! Я работаю! Я не шляюсь по блядям, не сплю с актрисами, не играю в казино и не ухожу в запои. Ну что тебе еще нужно?

— Мужа! Мужа, ты слышишь?! Когда ты последний раз меня любил? Когда ты со мной разговаривал? Ты приходишь домой, как на пересадку! Между поездами и самолетами! Сочинский фестиваль! Выборгский фестиваль! Съемки в Питере! Съемки в Новгороде! Снял грязную рубашку, надел чистую и — за дверь! И даже когда ты в Москве, разве я вижу тебя? То «Мосфильм», то «Культурная революция», то тусовка у Никаса, то твоя рабочая студия! Откуда я знаю, чем ты там занимаешься? Может, у тебя там любовница…

— Пять! — сказал Бережковский.

— Что пять?

— Пять любовниц! И все пишут! Одна пишет сериал про Бисмарка, вторая — пьесу, третья — роман, четвертая — рекламу, а пятая — мюзикл по «Камасутре». Киса, я тебя умоляю! Я обещал Эрасту новогоднюю историю…

— А мне?

— Что тебе?

— Ты забыл? Ты обещал, что мы всегда будем вместе — в беде и в радости, в горе и в удаче… И вот я жду как дура! — со слезами сказала жена. — Годами! Сижу дома и жду!..

— Хорошо, хорошо, я понял, — поспешно заверил ее Бережковский. — Знаешь что? Давай действительно плюнем на все и через месяц поедем в Грецию. Или в Испанию. А?

— Ты обещаешь?

— Конечно. Если Эраст купит мою историю — сразу заказываешь билеты. Идет? Ну, будь умницей и не плачь. Хорошо? Я тебя целую!

— И я тебя…

Бережковский дал отбой и снова услышал громкое гульканье голубей в окне и на веранде.

— Кыш! Кыш, суки! — крикнул он в досаде. — Блин! Плохая примета — голубь в окно…

Звонок в дверь.

— Открыто!

Сделав нечто вроде кульбита, влетел семнадцатилетний разносчик с пиццей в коробке и двумя бутылками пива.

— Оп! — сказал он и театрально расшаркался. — Кушать пода…

Но Бережковский недовольно перебил:

— Привет! Что так долго? Ты Коля или Сережа?

— Я Сережа, — сообщил разносчик.

Бережковский стал расплачиваться за пиццу.

— Вечно я вас путаю. А мать-то вас различает?

— Только по голосу. Но мы ее тоже дурим.

— Сдачу не нужно.

— Спасибо. А можно спросить?

— Валяй. — Бережковский открыл коробку и принялся за еду.

— Вот вы сейчас кино снимаете…

— Я — нет.

— Ну, по вашему сценарию снимают, я слышал. А мы с Колей могли бы там сняться?

— В массовке? Наверное…

— Знаете, я хочу подарить вам нашу кассету. Вот. Мы с братаном песни пишем, у нас и группа есть. Только раскрутиться, конечно, не на что. Даже нормальной гитары нет. Может, вы нам поможете? Послушайте кассету.

Двумя нежирными пальцами Бережковский взял кассету и усмехнулся:

— Как же я вам помогу?

— Ну, вас все знают! Вы все можете.

— Нет, дорогой, я не лезу в шоу-бизнес. Это отдельный мир. — Бережковский взглянул на кассету. — А что тут написано?

— «Группа товарищей». Это наша группа так называется.

Бережковский впервые внимательно посмотрел на разносчика:

— Гм… Хорошее название… — И, осененный идеей, заинтересованно шагнул к разносчику. — Слушай, а тебе сколько лет?

Тот отодвинулся:

— Девятнадцать. А что?

— То есть ты уже это… взрослый?

Разносчик опять отодвинулся:

— А-а… а вам зачем?

— Ну, мне-то ты можешь сказать. Чего ты боишься?

— Мало ли?.. Мне Коля сказал… Вы это… Вы имейте в виду: I am strait.

— Мудак! — в сердцах сказал Бережковский. — Я тоже «стрэйт»! — И вернулся к пицце. — Вот публика! «Группа товарищей»!.. Ты, группа товарищей! Ну-ка, скажи мне: сколько вы зарабатываете?

— В каком смысле? Песнями?

— Нет, песнями вы еще ни хрена не зарабатываете. Пиццами. Вот ты пиццу целый день разносишь. Сколько ты на этом имеешь?

— Ну, как когда…

— Меня не интересует, как и когда. Меня интересует конкретно: сколько вы набиваете за день? Максимум.

— Ну, больше десятки мало кто сверху дает. Если в день двадцать заказов…

— Двести рублей.

— Плюс зарплата сто баксов.

— И вы с братом работаете через день? Выходит, в месяц каждый из вас имеет двести баксов. А теперь скажи мне, как мужчина мужчине, у тебя бывают взрослые женщины?

— В каком смысле? — осторожно спросил разносчик.

— В каком, в каком! В прямом! — И Бережковский сделал выразительный жест. — Вот в этом!

— Ну, Андрей Петрович… — замялся разносчик. — Честное слово, я не по этому делу. Я только пиццу доставляю…

— Мудак! Я что — прошу тебя мне бабу доставить? Ты хочешь, чтобы я вам помог с раскруткой? Отвечай на вопросы. Какаясамаявзрослая женщина у тебя была? Какого возраста? Только честно!

— Ну, если честно, то одна была. Заказала пиццу, а потом…

— Сколько ей лет?

— Тридцатник. С гаком.

— Так. Ну и как тебе?

— Что?

— Ну, как тебе было с ней?

— Ничё… Нормально… — ухмыльнулся парень. — Сиськи, конечно, висяк. А так ничё.

— Ясно. Значит, в месяц ты делаешь двести баксов, и твой брат двести. А хорошая гитара сколько стоит?

— Ну, разные есть…

— А самая приемлемая, по минимуму?

— Ну, одну нам предлагают, не новую, но вполне…

— Сколько?

— Хотят шесть сотен. Зелеными.

— Значит, за пять отдадут. А у вас сколько есть?

— У нас? Триста двадцать. — И с надеждой: — А вы чё, добавите?

— Я — нет. Но представь ситуацию. В вашу пиццерию приходят три девицы лет по семнадцать — двадцать. И говорят: «Коля…»

— Я Сережа, — поправил парень.

— Не важно. «Сережа, — они говорят, — сегодня нашей маме сорок, и мы хотим сделать ей подарок. Отнеси ей пиццу, шампанское и… Ну, ты понимаешь. Проведи с ней ночь и получишь двести баксов». Пойдешь?

Сережа возмутился:

— Да вы чё?!

— Я ничё. Они тебе ее фото показывают. Нормальная женщина. Не Волочкова, конечно, но, допустим, Яковлева. Пойдешь?

— Вы серьезно, что ли?

— Еще как серьезно! Ночь с Яковлевой, и гитара — твоя. А?

— Ну, я не знаю… А если она не даст?

— Тебе? Как это? Ты посмотри на себя! Ты же герой! Домогаров! Будешь ей свои песни петь! Ну, договорились?

— Не знаю… Надо подумать… Может, мы с братаном «орел-решку» кинем…

— Вот именно, — удовлетворенно сказал Бережковский. — Иди подумай.

— А где эти девахи?

— Какие?

— Ну, заказчицы.

— А! Уже решился! Ты иди, я их вызвоню. Пока.

— Yes! — И, сделав выразительно-мужской победный жест, Сережа выскочил за дверь.

А Бережковский поспешно набрал телефонный номер.

— Приемная, — отозвался голос секретарши.

— Наташа, здра… — начал Бережковский, но спохватился: — Гм… Это Бережковский. Меня Эраст Константинович просил ему позвонить…