Знаменитые писатели Запада. 55 портретов Безелянский Юрий
«Верлен вначале поселил Рембо в доме родственников своей жены, где и сам жил в то время, затем Верлен стал устраивать Рембо в домах своих друзей по очереди. Один из них, музыкант-гомосексуалист привил Рембо любовь к гашишу. День и ночь Верлен и Рембо веселились и пировали. На публике они специально вели себя очень провокационно, оказывая друг другу знаки любви и внимания, наедине Верлен и Рембо проводили „ночи Геркулеса“, занимаясь тем, что они сами называли „любовью тигров“. Из них двоих Рембо явно был доминирующим партнером, Верлен, который считал себя „женственным“ человеком, ищущим любви и защиты, был просто очарован этим „юным Казановой“, с его неотразимым сочетанием красоты, гениальности и насилия. Рембо однажды полоснул Верлена ножом, чтобы развлечься и проверить заодно свое могущество над старшим товарищем. Он также постоянно насмехался над „супружеской респектабельностью“ Верлена.
В июле 1872 года Верлен оставил семью и уехал из Франции вместе с Рембо. По всей вероятности, мать Верлена оказала им финансовую помощь, поскольку она ревновала Верлена к Матильде. Верлен и Рембо путешествовали почти год. Этот год стал для Верлена самым счастливым в его жизни. Он позже вспоминал этот год „интенсивно, всем своим существом“. Сначала они путешествовали по Бельгии, а затем перебрались в Лондон, где стали жить в самых дешевых гостиницах. Иногда они пытались зарабатывать на жизнь, давая уроки французского языка. В основном же они жили на деньги, которые присылала им мать Верлена и которая позже подсчитала, что Рембо обошелся ей в 30 000 франков.
Это был период подъема творческой активности Верлена. Вскоре, впрочем, отношения между ними стали портиться. Они все чаще стали ссориться, поскольку Рембо надоело быть в постоянной зависимости от своего старшего товарища-поэта. Верлен, не в состоянии более выносить накаленной до предела обстановки, внезапно покинул Лондон и уехал в Брюссель в июле 1883 года. Он разослал письма с уведомлением о том, что собирается покончить жизнь самоубийством, всем лицам, которым это могло касаться, включая свою бывшую жену, и стал ждать, кто из них и когда его спасет. Первой примчалась мать Верлена, за которой приехал и весьма агрессивно настроенный Рембо. Во время пьяного эмоционального разбирательства, переросшего в ссору, Верлен схватил пистолет, с помощью которого собирался покончить жизнь самоубийством, и выстрелил в Рембо, ранив его в кисть руки. Рембо обратился за помощью в полицию, опасаясь повторного нападения со стороны Верлена. Верлен был арестован. Во время медицинского обследования были найдены доказательства его участия в гомосексуальных половых актах. Верлен был приговорен к двум годам тюремного заключения за попытку убийства…»
Прервемся, чтобы перевести дух. Уф! Какие безумные страсти! Вот до чего может довести «Пьяный корабль»! Это хрестоматийное стихотворение под таким названием написал Артюр Рембо до своего появления в Париже:
- … Ну, ее если Европа, то пусть она будет,
- Как озябшая лужа, грязна и мелка,
- Пусть на корточках грустный мальчишка закрутит
- Свой бумажный кораблик с крылом мотылька.
- Надоела мне зыбь этой медленной влаги,
- Паруса караванов, бездомные дни,
- Надоели торговые чванные флаги
- И на каторжных страшных понтонах огни!
Все надоело! Такое вот было мировосприятие молодого Рембо. А теперь обратимся к книге Пола Рассела «100 кратких жизнеописаний геев и лесбиянок» (1995). Другой ракурс и несколько другая трактовка отношений и событий тех верлено-рембовских лет:
«В Париже Рембо посещал известных поэтов, отпугивая своим поведением всех, кроме Верлена, с которым стал поддерживать любовную связь. К ноябрю 1871 года в прессе появилось немало домыслов об этих взаимоотношениях, и когда однажды Рембо с Верленом появились на одном литературном собрании, шокированная публика вышвырнула их вон. Затем последовал период беспробудного пьянства и шумных скандалов. Между любовниками происходили бесконечные ссоры, расставания и примирения. Кульминация наступила, когда10 июля 1873 года в Брюсселе Верлен, не помня себя от выпитого, выстрелил в Рембо и попал ему в запястье. Ужаснувшись содеянным, Верлен дал пистолет Рембо, настаивая, чтобы тот убил его. Рембо отказался, и они отправились в больницу, чтобы обработать рану. Однако на улице Верлен затеял новую ссору, вновь вытащил оружие, и Рембо пришлось умолять проходящего полицейского о защите. Артюра Рембо забрали в больницу, а Верлена арестовали. Обвиненный в покушении на убийство, сгоравший от любви поэт был приговорен к двум годам лишения свободы.
За время беспокойной любовной связи с Верленом Рембо создал два своих наиболее значительных произведения: великолепное и ужасное „Одно лето в аду“ и абстрактные стихотворения в прозе „Озарения“. С художественной точки зрения Верлен был окончательно превзойден. Ганс Майер оценивает развитие отношений между двумя поэтами следующим образом: „Это было именно то, на что Верлен не был способен: сильное и постоянное чувство на фоне скандальных переживаний. Он оставался глупейшим любовником супруга преисподней, и, как „глупейшая девственница“, так и не уразумел, почему всему когда-нибудь приходит конец“.
Вот так кратко представлены Верлен и Рембо в книге Рассела. А что было дальше? В 1875 году, когда Верлен вышел из тюрьмы, он и Рембо встретились лишь один раз, и пути их разошлись окончательно. Верлен в тоске по утраченному любовнику взялся за публикацию произведений Рембо, а в 1884 году написал о нем книгу „Проклятые поэты“.
Что касается Рембо, то он вскоре забросил поэзию и, по словам Майера, покатился „от любви к скандальной славе до скандальной безвестности“. Несколько раз посещал Африку, вел какие-то там торговые дела, занимался поставками оружия. Жаркий климат ему был противопоказан, но он туда возвращался вновь и вновь, как бы стремясь поскорее убить себя. И убил. Скончался 10 ноября 1891 года в Марселе, в возрасте 37 лет. Верлен пережил своего друга-любовника на 5 лет.
Связь, связка Верлен-Рембо до сих пор не дает покоя многим. В 1995 году на экраны вышел фильм бывшей полячки, а ныне „гражданина мира“ Агнешки Холланд — „Полное затмение“ („Total Eclipse“). В роли Верлена снялся англичанин Томас Тьюлис, а роль Рембо исполнил любимец Голливуда Леонардо ди Каприо. Картина эта не документально-биографическая, а нечто иное, ближе к исследованию. История о том, как энергичный гениально-испорченный юнец-хам-провинциал Рембо совратил (морально и сексуально) гениального, но слабовольного, не способного противостоять ненавистному мелкобуржуазному окружению Верлена.
Кто-то из киноведов посчитал, что праотцом фильма Агнешки Холланд явился… Борис Пастернак, который еще в 1944 году пересказал сюжет (вот и Пастернаку была интересна эта захватывающая история двух знаменитых поэтов): Он (Верлен. — Ю.Б.) запил. Тут судьба послала ему злого гения в виде чудовища одаренности, каким был буян, оригинал и поэт — подросток Артюр Рембо. Он сам на свою голову выкопал этого „начинающего“ где-то в Шарлеруа и выписал в Париж. С поселения Рембо у Верленов их нормальная жизнь кончилась. Дальнейшее существование Верлена залито слезами его жены и ребенка. Начались скитания Рембо и Верлена, навсегда оставившего семью, по большим дорогам Франции и Бельгии, совместный запой, полуголодная жизнь в Лондоне на грошовые заработки, драка в Штутгарте, каталажки и больницы. Однажды в Брюсселе после крупной ссоры Верлен выбежал от уходившего от него Рембо, два раза выстрелил по нем вслед, ранил, был арестован и приговорен судом к двухгодичному заключению в тюрьме в Монсе».
Одна и та же история, повторяемая по кругу и напоминающая ритмику знаменитого «Болеро» Мориса Равеля. Кстати, этот французский композитор жил во времена Верлена, хотя и был значительно моложе. Для своих нескольких вокальных произведений Равель выбрал тексты близких ему поэтов, в том числе Поля Верлена.
Но вернемся к фильму «Полное затмение», в нем ярко отражена страсть творческого организма — к самосжиганию. Чтобы поскорее забыться, уйти от проклятой действительности, сжечь себя дотла. Достичь полного затмения…
Верлен, разбитый, усталый, с опустошенным сердцем и высохшим умом, не верил в счастливую зарю человечества. Сын больного века, он с молоком матери всосал в себя пагубную страсть и чрезмерную чувствительность, с каждым годом все ниже опускаясь на дно порока.
Тюрьма и свобода
После бурной жизни Верлен оказался в тюрьме с ее строгим и жестким распорядком дня и ночи. Пришлось подчиниться и смириться. В тюрьме он узнает, что просьба жены о разрешении ей жить отдельно от мужа удовлетворена судом. В порыве отчаянии Верлен зовет к себе священника, просит почитать ему Священное писание и излагает на исповеди все свое грешное прошлое. Для священника эта была страшная исповедь. Сам Верлен признавался, что священник даже спросил его: «Не были ли вы также и с животными?» Исповедь произвела впечатления и на самого Верлена (у Пушкина есть строчки: «Грех алчный гонится за мною по пятам…»), впрочем, не одного Верлена потрясал черный список собственной жизни. Результатом тюремных признаний и размышлений явилось создание цикла стихов «Мудрость» (потом под этим названием вышла книга), в них Верлен предстает перед читателями в образе кающегося грешника. Вот одно стихотворение из «мудрости» в переводе Сологуба:
- Я в черные дни
- Не жду пробужденья,
- Надежда, усни,
- Усните, стремленья!
- Опускается мгла
- На взор и на совесть.
- Ни блага, ни зла,
- О, грустная повесть!
- Под чьей-то рукой
- Я — зыбки качанье
- В пещере пустой…
- Молчанье, молчанье!
Верлен вышел на свободу в январе 1875 года. Его выпустили из тюрьмы за полгода до окончания срока за примерное поведение. Верлен вышел и бросился искать Рембо, но «пьяный корабль» ушел, в 1879 году, когда Верлен работал учителем в провинциальной школе, он познакомился с молодым студентом, который своим расхристанным поведением и, в частности, наглостью напомнил ему Артюра Рембо. Это был крестьянский парень, 19-летний Люсьен Летинуа, который с радостью воспринял знаки внимания и финансовую поддержку 35-летнего поэта.
Верлен рассказывал всем сентиментальную историю о том, что Люсьен является его приемным сыном. Он взял его с собой в Англию и стал платить за его проживание в Лондоне, а сам начал работать преподавателем в графстве Хэмпшир. Но как только Верлен узнал, что его «приемный сын» влюбился в молоденькую англичанку, то сразу примчался в Лондон «спасать» Люсьена. Затем Верлен купил во Франции ферму и поселил там всю семью Люсьена, чтобы они там жили, работали и благоденствовали. Однако эта сельская идиллия закончилась полным банкротством. Вскоре Люсьен ушел в армию, и Верлен стал писать стихи о «красивом бодром солдате». Люсьен Летинуа умер в 1883 году от брюшного тифа. Верлен оплакал его в 24 стихотворениях («Плач по бедному Люсьену Летинуа»). Еще в жизни стареющего Верлена был юный Фредерик-Аугуст Казаль.
Умерла мать Верлена, и он остался, по существу, один как перст. Здоровье его окончательно расшаталось, и Верлен находился на излечении в больнице. Там он повстречался с двумя стареющими проститутками Филоменой Буден и Южени Кранц. Они были некрасивыми, грязными и неряшливыми. По описанию одного из биографов Верлена, они удовлетворяли его сексуальные запросы и стимулировали его мазохизм, ссорясь и ругаясь с ним, а иногда и избивая его. Эти опустившиеся женщины были жадными и требовали, чтобы Верлен писал стихи. Листки со стихами они вырывали у него из рук и тут же бежали их продавать.
Поль Верлен умер 8 января 1896 года, в возрасте 51 года.
Южени (Евгения) была с поэтом, когда он умирал. Она же и руководила похоронами с траурной повязкой вдовы. Затем стала бойко торговать поддельными литературными сувенирами, а пьянство на заработанные на Верлене деньги быстро свело ее в могилу.
- Пусть будет прихоть нечиста
- или невинна,
- Порок иль скромная мечта —
- мне все едино…
Запись в дневнике Жюля Ренара: «Похороны Верлена. Верно сказал один академик, похороны возбуждают, вселяют бодрость… Он вскричал: „Женщины сгубили Верлена!“»
Нет, всё значительно сложнее. Его душа ребенка не вынесла тягот мира.
- В дне вчерашнем иль завтрашнем —
- Где мы?
- Где мы, сердце? В тумане глубоком
- Ты провидишь недремлющим оком
- Всем поэтам присущую тему.
- Умереть бы в печалях, весельях, —
- О, любовь! — как часы и мгновенья,
- В непрестанном и вечном движенье…
- Умереть бы на этих качелях!
Верлен и качался на этих смертельных качелях, от печали к веселью, и до конца смерти, сохранял бессознательную потребность ласки. Но ни ласки, ни счастья по существу не узнал. Оставалось одно: успокоение в смерти. Смерть — «этого единственно ему не хватало», как написал французский писатель-эстет Поль Клодель. И он же:
- Старик ушел. Он вернулся туда, откуда его прогнали…
- Только голос — то ли женщины, то ли ребенка,
- То ли Ангела — «Верлен!» — позвал его из тумана.
«Верлен» — имя нарицательное. Символ пьяного поэтического бреда и метущегося сердца.
«Дитя с душой чистой и честной» (Жюль Леметр).
«Волнующая непосредственность». «Стоны и крики бедного, безвольного дитя». «Бессознательное существо». «Полузверь-полубог».
По мнению Франсуа Коше, Верлен «навсегда остался ребенком, сохранившим свою детскую душу, всю свежесть чувства».
Из завещания Верлена:
«Мое завещание.
Я не оставляю ничего бедным, потому что я сам бедняк.
Я верю в Бога.
Поль Верлен».
Незадолго до смерти от воспаления легких Верлена избрали «королем поэтов», самым великим из всех живущих во Франции.
На смерть Верлена отозвался Максим Горький в «Самарской газете» статьей «Поль Верлен и декаденты», в ней «Буревестник» отметил «розги, которыми судьба сечет культурные классы Европы» (а в России не секла?). Непосредственно о поэте: «Верлен был яснее и проще своих учеников: в его всегда меланхолических и звучащих глубокой тоской стихах был ясно слышен вопль отчаяния, боль чуткой и нежной души…» А далее Горький дал характеристику всем декадентам сразу: «Сначала это были дети, чистые сердцем дети, какими бываем все мы, к сожалению, очень краткое время…» Выросли — и «вопль отчаяния» от ужасной действительности. И как в одной песенке: «Мама, я хочу домой!..»
На рубеже XIX и XX веков Верлен был весьма популярен в России. Его любил переводить Федор Сологуб, находя у французского символиста созвучия со своей душой и судьбой. В дневниках Корнея Чуковского есть запись от 7 мая 1923 года: «Одинокий старичок, неприкаянная сирота, забитый критиками и газетами, недавно переживший катастрофу, утешается саморегистрацией. — Моих переводов из Верлена у меня зарегистрировано семьдесят».
Сам Верлен ничего не регистрировал.
Современник поэта Рене Гиль рассказывал, как застал Верлена за сосредоточенной молитвой, а через несколько минут тот уже весело восседал в плохоньком кафе. А на удивление Гиля ответил в духе героев Достоевского: «В нас, во всех людях, есть два существа, поддерживающие друг друга, но враждебные, ах, как враждебные! — ангел и свинья! Да, решительно свинья!..»
Кстати, о парижских заведениях. Всем туристам непременно посоветуют посетить ресторан «Лапель Анжель» («Ловкий кролик») на улице Соль, где собирались многие знаменитости: Пикассо, Аполлинер и, конечно, Поль Верлен. И еще — кафе «Дё Маго» на площади Сен-Жермен-де-Пре. Здесь частенько сиживали Поль Верлен и Артюр Рембо, ну, а позднее — Жан-Ноль Сартр и Симона де Бовуар. Это кафе славится лучшим горячим шоколадом в Париже. Но вряд ли в свое время Верлен и Рембо увлекались шоколадом: они предпочитали что-то горькое и хмельное.
Надо заканчивать повествование о Верлене. Дитя и поэт. Бюрократ и коммунар. Бродяга и иждивенец. Фермер и хулиган. А еще новатор. В стихотворении «Искусство поэзии» Верлен говорил о необходимости переосмыслить роль слова и поэзии, и, конечно, великий саморазрушитель: сознательно разрушал свою телесную оболочку, чтобы высвободить творческую энергию. Кто-то из несведущих в поэзии по-житейски сказал бы: непутевый…
И прислушаемся еще к одному мнению. Авторитета. Эмиль Золя:
«Верлен создавал свои стихи так же, как груша производит свои плоды. Ветер дул, а он шел туда, куда гнал его ветер. Он никогда не хотел чего-либо, никогда не спорил о чем-либо, не обдумывал, не исполнял, никогда он ничего не делал при полной деятельности своего сознания. Можно придумать для него иную среду, можно подвергать его разным влияниям, наделить его совершенно различными точками зрения, и несомненно, что его творчество преобразилось бы и приняло бы другие формы, но он остался бы столь же несомненно рабом своего чувства и гений его придал бы такую же силу песням, которые непроизвольно срывались бы с его уст. Я хочу сказать, что при такой натуре, вышедшей из равновесия и доступной всяким внешним проявлениям, почва имеет весьма мало значения, так как все в ней растет в полноте неотразимой личности».
Короче, Верлен как «листок, носимый по ветру».
Верлен — трудный поэт для перевода: очень много словесных нюансов. Пожалуй, лучше всех Верлена переводил, чувствуя его звук и ритм, Георгий Шенгели. Он в 1945 году подготовил книгу о Верлене: стихи, примечания. Но ей было суждено храниться в столе переводчика более 50 лет. Книга увидела свет лишь в 1997 году.
У Верлена трудная судьба и после его ухода.
Алхимик слова
Польский поэт, переводчик, сатирик и страстный антифашист Юлиан Тувим жил в трудные времена. Он выжил благодаря лирике и остроумию. Лирика множила его друзей. А шутки разили врагов. Вот лишь одна запись из записной книжки Тувима: «Помни о бедных, — говаривал некий лодзинский фабрикант, — это ничего не стоит». И еще одно знаменитое определение: «Эгоист — тот, кто заботится о себе больше, чем обо мне». Поистине, подобное мог написать человек с золотым пером.
Юлиан Тувим родился в Лодзе, в еврейской семье, 13 сентября 1894 года. Он очень любил Польшу и любил город, в котором родился — Петраковская улица, базар, гостиница «Савой», фабрики и нищие Балуты:
- Пусть те восхваляют Сорренто, Крым,
- Кто на красоты падок.
- А я из Лодзи. И черный дым
- Мне был отраден и сладок.
Родился Тувим в мелкобуржуазной интеллигентной семье, которая вечно колеблется между народными чаяниями и вкусами правящей элиты. Вечное неудовлетворение в душе и путанице в голове. Отец был банковский служащий средней руки, человек по характеру методичный, замкнутый и отрешенный. Мать — моложе его на 15 лет — натура более чуткая, нервическая, с идеальными порывами. Сын перенял от отца методичность, а от матери — артистичность натуры, родители жили недружно, дом был неуютен, средств мало, — вот в такой атмосфере формировался будущий поэт.
Поначалу Юлиан увлекся наукой. Хотел быть химиком и алхимиком, но после взрыва в домашней лаборатории переключил свой интерес на марки. Марки как путешествие по миру. Затем наступило «лингвистическое помешательство»: Тувим увлекся «словесной алхимией» и боготворил слово до конца своей жизни. Первым любимым поэтом стал Леопольд Стафф и, как признавался Тувим, «в душе всё заклекотало от ритмов. Поэзия стала живой. Стихи выскочили из книг и стали бродить по городу».
После Стаффа Юлиан Тувим влюбился в поэзию Артюра Рембо. Затем его наставниками стали классики Кохановский и Словацкий, из русской поэзии — Пушкин, Блок, позднее — Маяковский. Из прозы на Тувима особое впечатление произвели «Петербургские повести» Гоголя.
В 1916 году Юлиан Тувим поступает на правовой факультет Варшавского университета, затем переводится на филологический, но университетского курса так и не кончил. Бурная литературная жизнь отвлекла его от образования. Свои первые стихи Тувим опубликовал в студенческом журнале. Вскоре вышла первая книга стихов «Подстерегаю бога». В 1920 году выходит вторая — «Пляшущий Сократ», вслед за ней — «Седьмая осень».
- Пусть будет ветер, будет гром!
- Мы знаем, вихрь, твою замашку, —
- Бей окна, рви с меня фуражку!
- Гей, красный дом, высокий дом —
- Все двери-окна нараспашку!
Дионисийское, вакхическое настроение владело молодым Тувимом. А тут подоспели и политические перемены. Октябрьская революция в России потрясла Польшу. Жизнь завихрилась и забурлила. В Варшаве и Лодзе появились многочисленные литературные кафе и кабаре, и на время Тувим становится эстрадным поэтом. Но истинная поэзия перевешивает эстраду. Горькая действительности превращает Тувима в злого поэта-сатирика.
- Ваши слова — как салонные моськи,
- А мои — как разъяренные псы!..
Пишет в стихах Тувим, а в воспоминаниях отмечал: «В земле еще лежали неразорванные снаряды I9I4 — I9I8 годов, а мы уже чуяли и выжидали снаряды Люфтваффе. Под этим перекрестным огнем мы ходили по земле зигзагом, цепляясь за любые „идеи“, „течения“ и „направления“, как пьяный за забор».
В 1924 году в варшавском театре «Новая комедия» была поставлена тувимовская инсценировка повести Гоголя «Шинель». Оказалось, Акакий Акакьевич — это не только забитый маленький русский человечек, но и такой же загнанный в угол поляк. Затрагивая социальные язвы общества, Тувим наживал политических врагов и вызывал непонимание друзей. Тувим пытался оправдываться: «Политика не является моей профессией. Она — функция моей совести и темперамента». В случае с Тувимом совесть была беспокойная, а темперамент почти африканский. Еще более темпераментным был его русский друг Владимир Маяковский, которого Тувим с удовольствием переводил на польский. Особенно сильно прозвучало «Облако в штанах», по-польски — «Облак в споднях».
Маяковский отмечал, что Юлиан Тувим «очень способный, беспокоящийся, волнующийся поэт».
В 1922 году состоялось знакомство с Тувим еще с одним русским — Ильей Эренбургом. Эренбург и Тувим сразу нашли общий язык. «Почти всю жизнь мы прожили в разных мирах и встречались редко, случайно. А вот мало кого я любил так нежно, суеверно, безотчетно, как Юлиана Тувима», — отмечал в своих мемуарах Эренбург. «При первой встречи меня поразила его красота. Ему тогда было 28 лет. Впрочем, красивым он оставался до конца своей жизни. Большое родимое пятно на щеке придавало строго обрисованному лицу трагический характер, а улыбался он печально, почти виновато; порывистые движения сочетались с глубокой застенчивостью».
«Польша не всегда была ласкова к Тувиму, но он всегда любил Польшу», — замечал Эренбург. В 30-е годы Тувим нещадно критиковал народившийся класс буржуа, в его стихах часто звучала тема — круговращение денег:
- Из кассы в карманы — круговоротом,
- Разменной монетой и крупным банкнотом,
- Кривым лабиринтом, кругом и обходом,
- По всем направленьям, и сущей и бродом…
Отрицательно относился Тувим к военщине. В стихотворении «К генералам» он писал:
- Бомбовержцы, какой вы оставите след,
- Хроме дыма, пожаров, увечий!
- Но огнями живыми
- Через тысячу лет
- Наших слов будут рваться картечи!
- Так бросьте же притворяться львами,
- Смешные люди, на львов не похожие!
- Помните: здесь генералы мы сами,
- Мы сами, задумчивые прохожие.
Мощная критика обрушилась на Тувима за это стихотворение, его назвали «беспримерным по своей большевистской наглости хулиганским рекордом Тувима». Поэт стоял по другую сторону социальных баррикад, борясь стихом против власти и ее генералов, против богатых и довольных жизнью.
- Мой боже, молюсь я жарко,
- Мой боже, молюсь я сердечно
- За горечь всех оскорбленных,
- За дрожь ожидающих тщетно,
- За невозвратность мертвых,
- За отчаяние одиноких,
- За скорбь никому не нужных,
- За безнадежно просящих,
- За высмеянных, гонимых…
И далее в стихотворении «Литания»: «за выгнанных, обойденных… за слабых, униженных, битых…» Поэт молился «за беды их, за обиды, печали и неудачи».
В сентябре 1939 года гитлеровские войска вступили в Польшу. «Меня выбросило сперва в Париж, потом в Португалию, затем в Рио-де-Жанейро (чудо из чудес), наконец в Нью-Йорк… А должно было забросить в Россию», — писал Тувим в одном из своих писем. Но, может быть, Тувима хранил Господь, что не забросил его в Россию, ибо в этом случае его могла ожидать Катынь.
В 1944 году Юлиан Тувим написал обращение, озаглавленное «Мы — польские евреи». Вот несколько выдержек из этого блестящего публицистического выступления:
«И сразу я слышу вопрос: „Откуда это мы?“ Вопрос в известной степени обоснованный. Мне задавали его евреи, которым я всегда говорил, что я — поляк. Теперь мне будут задавать его поляки, для подавляющего большинства которых я был и остаюсь евреем. Вот ответ тем и другим. Я — поляк, потому что мне нравится быть поляком. Это мое личное дело, и я не обязан давать кому-либо в этом отчет. Я не делю поляков на породистых и непородистых… Я делю поляков, как евреев, как людей любой национальности, на умных и глупых, на честных и бесчестных, на интересных и скучных, на обидчиков и на обиженных, на достойных и недостойных. Я делю также поляков на фашистов и антифашистов… Я мог бы добавить, что в политическом плане я делю поляков на антисемитов и антифашистов, ибо антисемитизм международный язык фашистов… Я — поляк, потому что в Польше родился, вырос, учился, потому что в Польше узнал счастье и горе, потому что из изгнания я хочу во что бы то ни стало вернуться в Польшу, да даже если мне будет в другом месте уготована райская жизнь…»
Сделаем паузу. Наберем снова воздуха и продолжим страстный монолог Юлиана Тувима:
…Я слышу голоса: «Хорошо. Но если вы — поляк, почему вы пишите „мы — евреи“?» Отвечу: «Из-за крови». — «Стало быть, расизм?» — «Нет, отнюдь не расизм. Наоборот. Бывает двоякая кровь: та, что течет в жилах, я та, что течет из жил. Первая — это сок тела, её исследование — дело физиолога. Тот, кто приписывает этой крови какие-либо свойства, помимо физиологических, тот, как мы это видим, превращает города в развалины, убивает миллионы людей и в конце концов обрекает на гибель свой собственный народ. Другая кровь — это та, которую главарь международного фашизма выкачивает из человечества, чтобы доказать превосходство своей крови над моей, над кровью замученных миллионов людей… Кровь евреев (не „еврейская кровь“) течет глубокими, широкими ручьями; почерневшие потоки сливаются в бурную, вспененную реку, и в этом новом Иордане я принимаю святое крещение — кровавое, горячее, мученическое братство с евреями… Мы, Шломы, Срули, Мойшки, пархатые, чесночные, мы, со множеством обидных прозвищ, мы показали себя достойными Ахиллов, Ричардов Львиное Сердце и прочих героев…. Мы, с ружьями на баррикадах, мы под самолетами, которые бомбили наши убогие дома, мы были солдатами свободы и чести. „Арончик, что же ты не на фронте?“ Он был на фронте, милостивые паны, и он погиб за Польшу…»
В эмиграции Юлиан Тувим начал колдовать над огромной поэмой «Цветы Польши» — это нечто среднее между «Евгением Онегиным» Пушкина и «Дон Жуаном» Байрона, своеобразная энциклопедия польской жизни. После возвращения на родину Тувим активно работал, был увлечен театром, выпустил антологию польской поэзии, сборник сатирических произведений «Пером и перышкам», много переводил — «Медного всадника» Пушкина, «Горе от ума». Грибоедова, «Кому на Руси жить хорошо» Некрасова, еще Бальмонта, Брюсова, Блока… А еще Тувим проявил себя как детски поэт.
- Кто не знает об артисте
- Тралиславе Трулялинском!
- А живет он в Припевайске,
- В переулке Веселинском.
- С ним и тётка — Трулялетка,
- И дочурка — Трулярюрка,
- И сынишка — Трулялишка,
- И собачка — Труляляка.
- Есть у них еще котёнок,
- По прозванью Трулялёнок,
- И вдобавок попугай —
- Развеселый Труляляй!..
Но из всех жанров главный для Тувима всё же сатира. Его афоризмы, или фрашки, пользовались и продолжают пользоваться с большим успехом. К примеру, о женщинах: «Добродетельная девица не гонится за женихами. Где это видано, чтобы мышеловка гналась за мышью?» Или: «Как умны были женщины, если бы обладали всем тем разумом, который мужчины из-за них потеряли». И последний вздох: «Как жаль, что я не знал вас 20 лет тому назад». Ну а 40–50 тем более…
Еще в 20-е годы Юлиан Тувим мечтал поехать в Советский Союз. Он приехал в Москву весной 1948 года и с приступом язвы попал в Боткинскую больницу. А подлечившись, уехал домой, так что в Москве он увидел только номер гостиницы в «Национале» да больничный в Боткинской. В духе своих сатир. Под занавес немного лирики:
- А может, снова, дорогая,
- В Томащув на день закатиться.
- Там та же вьюга золотая
- И тишь сентябрьская длится…
- В том белом доме, в том покое,
- Где мебель сдвинута чужая,
- Наш давний спор незавершенный
- Должны мы кончить, дорогая.
«Безумья капелька запала в мой тусклый мозг игрою радуг», — как-то заметил о своем творчестве Тувим. Он умер относительно рано, в расцвете сил, не успев докончить «Цветы Польши», в 59 лет — 27 декабря I953 года.
Давно нет с нами Юлиана Тувима, но его золоченые фразы и шутки продолжают доставлять нам удовольствие. А если вам нездоровится, можно утешаться его мудрым изречением: «Здоровье — только одно, а болезней тысячи». А если повезет не вам, а другому, то и тут на помощь придет Тувим: «Брось счастливчика в воду — и он выплывет с рыбой в зубах».
Ну, и пусть! Ему — рыба. Вам — улыбка. Это тоже неплохо. И спасибо за всё Юлиану Тувиму.
Прозаики
Беседовать с писателями других веков — почти то же, что путешествовать.
Рене Декарт
Писать — значит читать себя самого.
Макс Фриш
Начинаешь писать, чтобы прожить, кончаешь писать, чтобы не умереть.
Карлос Фунтэс
Жизнь чаще похожа на роман, чем наши романы на жизнь.
Жорж Санд
Вечный Дон Кихот
Не так давно Нобелевский комитет в Осло провел опрос среди ведущих писателей мира по поводу лучшего произведения мировой художественной литературы. Лучшим был назван «Дон Кихот». История о «рыцаре печального образа» сумела опередить произведения Достоевского, Шекспира, Толстого и Кафки. А раз так, то давайте вспомним и порассуждаем о Сервантесе и Дон Кихоте.
Сначала об авторе. Неизвестно, когда точно родился Мигель Сервантес де Сааведра, но точно известна дата его крещения — 9 октября 1547 года. В биографии великого писателя много белых пятен. Первый биограф Сервантеса Григорио Маянс, составивший его жизнеописание в начале XVIII века, простодушно заявлял, что обстоятельства жизни Сервантеса достоверно неизвестны. И все же канва жизни Сервантеса представляется такой.
Сервантес родился в городке Алькала-де-Энарес, недалеко от Мадрида. Он был младшим сыном бедной, но знатной семьи идальго. Маленькому Мигелю достались только рассказы деда и отца о былом величии фамилии. «О! бедность, бедность, — восклицает Сервантес в „Дон Kиxoтe“, — к чему ты гнездишься по преимуществу между гидальго и дворянами? К чему ты заставляешь их класть заплаты на башмаки свои и на одном и том же камзоле носить пуговицы всякого рода: костяные, шелковые, стеклянные?..»
Учился Сервантес в коллегии иезуитов в Вальядолиде, потом в Мадриде. Был солдатом испанской армии. Отличился в морской битве с турками при Лепанто, где был ранен в грудь и левую руку, оставшуюся парализованной «к вящей славе правей». В 1575 году был захвачен пиратами и продан в рабство алжирскому паше. После неудачных попыток бегства Сервантеса выкупили миссионеры, и он вернулся в Мадрид.
12 декабря 1584 года Сервантес вступил в брак с донной Каталиной Воцмедиана, тоже весьма бедной женщиной, приданое которой составляло лишь полдюжины кур. Тем не менее брак был счастливым, Сервантес прожил с женою более 30 лет и умер на ее руках. «Законная жена, — утверждал Сервантес, — не вещь, которую можно продать, переменить или уступить, а часть нас самих, неотделимая от нас до конца жизни…»
Семью надо кормить, и Сервантес становится писателем. В 1585 году появился на свет пасторальный роман «Галатея», затем еще «20–30 драм, представленных в театрах Мадрида без свистков и скандалов». Но, увы, и без большого успеха «Алжирские нравы», «Обитель ревности», «Лабиринт любви», «Великая султанша» и т. д. (Сочинения Сервантеса затмил другой драматург, его соотечественник Лопе де Вега, создатель испанской «комедии плаща и шпаги»). Основной конфликт — любовь и честь. Мизерность литературного заработка заставила Сервантеса «оставить перо и комедию», переехать в Севилью и стать комиссаром по закупке провианта для «Непобедимой Армады». Еще Сервантес поработал сборщиком недоимок и трижды попадал в тюрьму. Именно в севильской тюрьме Сервантес в 1602 году начал писать своего легендарного «Дон Кихота». «Дон Кихот» имел успех, и это вдохновило писателя на создание других произведений — новелл, комедий и интермедий. Уже на смертном одре Сервантес закончил роман «Странствия Персилеса и Сихизмунды», который он считал самим лучшим своим творением (старая история: авторы зачастую не в состоянии оценить то, что они создали). «Великий Персилес» оказался на обочине мировой литературы, а «Дон Кихот» вознесся на Олимп.
Сервантес до конца своей жизни не мог избавиться от нищеты и унижения. Перед смертью он принял посвящение в монахи и был похоронен за счет братства терциариев. Могила Сервантеса затерялась. Он скончался 23 апреля 1616 года, в год смерти Шекспира. Прижизненных портретов Сервантеса до нас не дошло (а и были ли они вообще?) Во всех книгах воспроизведется лишь портрет английского художника Кента, сделанный им в 1738 году, спустя 122 года после смерти творца «Дон Кихота». Первый памятник Сервантесу был установлен в Мадриде на Plaza del Estamento в 1835 году.
Великий роман Сервантеса возник из скромного замысла — высмеять модные в его время новорыцарские романы. Примечательно, что Сервантес писал его дома, в окружении 6 женщин (жены, дочери Изабеллы, сестры донны Андреа, племянницы Констанцы, дальней родственницы Магделены и еще служанки) — женщины добывали средства к жизни, вышивая придворные костюмы, а Сервантес «вышивал» узоры Дон Кихота. Роман задумывался как пародия, а получилось глубокое философское произведение о человеческой природе, о дуализме двух психологических типов — «идеалиста» рыцаря Дон Кихота и «реалиста» оруженосца Санчо Пансо. Сервантес гениально показал, что рядом с безумно храброй, по-рыцарски благородной и невероятно высокой идеей всегда едет рысцой трусливая, мелкая и практичная глупость. Ее носитель глупец-оруженосец готов тут же реализовать идею, потому что идея никогда не способна реализовывать себя сама — на то она и идея. Воплощать в проекты в жизнь — ремесло трезвых реалистов, и они, как правило, доводят идею до абсурда (помните русскую поговорку: заставьте дурака богу молиться, он и лоб расшибет). Итак, благородная идея превращается в безумный хаос. Снова возникает идея, и так без конца — идет исторический процесс развития, в благородстве и зле.
Но «Дон Кихот» — это не только удивительный сплав философии, метафизики, но еще и юмора. Роман заставляет смеяться над людьми, над их грехами и пороками, но одновременно и любить их. Сервантес, как и Рабле, продемонстрировал «бесшабашные порывы физического раскрепощения». «„Дон Кихот“ — эпическая шутка», — так отозвался на роман Виктор Гюго.
Бедный, однорукий, пишущий ветеран армии Сервантес верноподданнейше посвятил «Дон Кихота» герцогу Бехарскому. Кто, кроме специалистов, знает сегодня, кем был герцог Бехарский?.. То-то и оно: значение власти и денег мимолетно. Талант и гений — категории вечности.
Прежде чем быть опубликованным роман, «Дон Кихот» прошел цензуру Святой инквизиции, которая сделала в нем немалые купюры и потребовала переписать некоторые места, показавшиеся ей сомнительными. А в целом инквизиция оказалась слепой и дозволила появиться на свет роману, полного гуманистического и вольнолюбивого духа, воспевающего Человека и защищающего слабых, и протестующего против мракобесия и отрицания человеческой личности в мрачном ведомстве Торквемады.
26 сентября 1604 года «Дон Кихот» получил лицензию короля Фелипе III на выход в свет, а 6 января следующего года тираж романа поступил в продажу в Мадриде. И началось победное шествие «Дон Кихота» по Европе: в 1612 году творение Сервантеса появилось в Лондоне, в 1614 — в Париже, в 1622 — в Риме… В XVII веке роман выдержал примерно 70 изданий, в XVIII — более 150, в XIX — около 600, ну, а в XX столетии еще больше. А сколько исследований, диссертаций, монографий о Сервантесе и Дон Кихоте! Испанский эссеист Ф.Фигероа советует «не рассуждать о Дон Кихоте», а «жить по Дон Кихоту», ибо «кихотизм — это почти христианство».
«Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский» пришел в Россию в конце XVIII века в переводе с французского, кстати, в начале его именовали иначе: Дон Кишот. Незаконченный перевод «Ламанхского рыцаря Дон Кишота» появился в 1769 году (переводчик Н.Осипов). Затем появились другие переводы. В России, как и в Европе, первоначальное восприятие романа Сервантеса было как литературно-пародийное. Лишь позднее пришло осознание, что «Дон Кихот» — это не только «сатира на романы», а нечто большее. Гавриил Державин ввел в обиход слово «донкишотствовать». Виссарион Белинский определил образ Дон Кихота так: «Люди с пламенным воображением, любящею душою… но без рассудка и такта действительности… Каждый человек есть немножко Дон Кихот». Герцен пошел дальше и высказал мысль о типе: «Дон Кихот в революции» — «все это… упорно рвущееся вперед и вязнущее в тине, не поддержанное волною, все это Дон Кихоты…» Достоевский смотрел на героя Сервантеса иначе, более трагически, видя в образе печального рыцаря «глубочайшую и роковую тайну человека и человечества». Вечный образ борца с ветряными мельницами. Модернистскую точку зрения на Дон Кихота и Санчо Пансо выдвинул Дмитрий Мережковский (оба героя «уходят в беззаботную игру»). От трагедии до игры, от скорби до кривляния. Михаил Светлов в стихотворении «Дон Кихот» (1929) писал:
- Годы многих веков
- Надо мной цепенеют.
- Это так тяжело,
- Если прожил балуясь…
- Я один —
- Я оставил свою Дульцинею,
- Санчо Пансо в Германии,
- Лечит свой люис…
Кстати, о Санчо Пансо. Он отправился, конечно, не в Германию, а в одну из испанских провинций губернатором на пожалованный ему остров, и Дон Кихот дал ему несколько практичных советов, которые не потеряли актуальности и спустя века:
«Чтобы снискать любовь народа, коим ты управляешь, тебе, между прочим, надобно помнить о двух вещах: во-первых, тебе надлежит быть со всеми приветливым…, а во-вторых, тебе следует заботиться об изобилии съестных припасов, ибо ничто так не ожесточает сердца бедняков как голод и дороговизна».
«Не издавай слишком много указов, а уж если задумаешь издать, то старайся, чтобы они были дельными, главное, следи за тем, чтобы их соблюдали и исполняли, ибо когда указы не исполняются, то это равносильно тому, как если бы они не были изданы вовсе».
Похоже, наши нынешние российские правители не читали «Дон Кихота» и никогда не слышали его советов. И не ветряные мельницы их интересуют, а только труба. Нефть и газ застят глаза, и они вовсе не видят, как живет народ, особенно в провинции. И, увы, нет сегодня в России подлинных Дон Кихотов, которые боролись бы за правду и справедливость. Последним таким Дон Кихотом был Андрей Дмитриевич Сахаров.
И еще вспомним один совет Сервантеса о вежливости: «По части учтивости лучше пересолить, чем недосолить». Какая учтивость в наши дни? Приходят люди в масках, выволакивают человека из дома в трусах, ну, и, конечно, мочат в сортире. Бедный Сервантес, он, наверное, вздрагивает на небесах.
И чем же закончить краткое повествование о человеке, которому исполнилось 460 лет! Может быть, строчками другого Мигеля — Мигеля де Унамуно, тоже знаменитого испанца, философа, романиста и поэта:
- … И правда, если плач похож на ливень,
- Тень — на тоску без тени утешенья,
- А ветер, словно вздох души, надрывен,
- То жизнь — сплетенье ливня, ветра, тени…
Это написано в 1973 году. Но тоже про жизнь, про человека, который воспевал Сервантес и очень ему сочувствовал. В конце концов «Дон Кихот» — это не только идеал, борьба добра со злом, но и сочувствие, сопереживание, соучастие. Так что, дорогой мой читатель, ты не одинок и не стесняйся быть «немножко Дон Кихотом».
Гулливер в книге и в жизни
Первое знакомство русского читателя с творчеством Свифта относится к 1772–1773 годам, когда вышли «Путешествия Гулливера», переведенные Ерофеем Коржавиным с французского языка. И тут уместно вспомнить замечания Белинского о том, что век Просвещения «…выразил себя в особенной, только одному ему свойственной форме: философские повести Вольтера и юмористические рассказы Свифта и Стерна — вот истинный роман XVIII века».
Великий сатирик Свифт повлиял на очень многих писателей Запада: на Филдинга, Смоллетта, Годвина, Байрона, Анатоля Франса, Бернарда Шоу, Брехта. Свифтовская сатира имела влияние и в России. Как отмечал Тургенев, «История одного города» Салтыкова-Щедрина своим «злобным юмором напоминает лучшие страницы Свифта».
Образы Гулливера и лилипутов широко используются в общественной жизни: вожди и лидеры стран — Гулливеры, а народ — это всего лишь мелочь, какие-то там лилипуты.
А каким был сам Свифт?
Джонатан Свифт родился 30 ноября 1667 года в Дублине. Детство куда хуже: отец — мелкий судейский чиновник, умер до рождения сына, а мать, по существу, бросила ребенка и укатила в Англию. Что такое бедность, сиротство и зависимость от чужих людей, Джонатан познал рано. Но, закончив школу, а затем колледж св. Троицы Дублинского университета, Свифт практически самостоятельно выбился в люди, презирая до конца жизни псевдоученность своих учителей. В 1689 году он переехал в Англию и начал службу в качестве литературного секретаря у некоего Темпла, философа и политика.
Свою литературную деятельность Свифт начал с од, в которых гневно нападал на современное ему порочное общество: «Ода Конгриву», «Битва книг», «Сказка о бочке». Будучи по натуре не только наблюдателем, но и аналитиком, Свифт с печалью наблюдал, как воюет между собой партия вигов и тори, как они, выдавая себя за патриотов, нагло притесняют и эксплуатируют народ. В своих памфлетах он осуждал жестокость колониального господства Англии. В 1726 году Свифту удалось издать книгу «Путешествия в некоторые отдаленные страны света Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а потом капитана нескольких кораблей» — книгу, которая стала мировым бестселлером. В ней полностью проявился сатирический талант Свифта. С помощью язвительного смеха он ведет читателя по лабиринтам политической системы, показывая смешную никчемность политиков и их приспешников. Находясь у лилипутов, Гулливер обнаруживает у власть имущих ненасытную жажду завоеваний и порабощения свободных народов. Государственный аппарат Лилипутии жестко подавляет каждый протест против действий своего императора. И ведет несуразную войну со страной Блефуску, с которой Лилипутия разделяет абсурдный спор, с какой стороны правильнее разбивать вареные яйца.
В произведении «Рассуждения на темы серьезные и праздные» Свифт утверждает: «Мы религиозны ровно настолько, чтобы уметь ненавидеть друг друга, но не любить».
И еще: «Вся история с ее раздорами, войнами, переговорами кажется нам настолько незначительной, что нас поражает, как это людей могли волновать столь преходящие проблемы; современная история ничуть не отличается от прошлой, однако ее проблемы отнюдь не представляются нам незначительными».
Но вернемся к книге о Гулливере. Описываемые им в дальнейшем человекозвери Йэху вызывают у автора отвращение: они жадны, похотливы и откровенно глупы. Разумные лошади, гуигнгнмамы со своей мечтой об обществе без конфликтов тоже вызывают подозрение, что и доказали в дальнейшем французская и русская революции. Короче, Свифт глазами Гулливера ужаснулся в книге миру лапутян, струльдбургов, йэху. В отличие от многих просветителей Свифт не считал, что человек по своей природе склонен к добру, скорее напротив, в нем больше зла, чем добра. И этим писатель-сатирик вызвал гнев многих англичан. «Цель Свифта — очернить человеческую природу», — надрывались критики. «В последнюю часть свифтовского Гулливера… заглядывать стыднее, нежели в те книги, что мы запрещаем как самые растленные и непристойные», — заявлял один из критиков Свифта. А знаменитый Теккерей советовал вообще не читать четвертую часть книги.
Свою великую книгу Свифт писал в Ирландии, после того, как ему пришлось покинуть Англию и стать деканом собора Св. Патрика в Дублине. Атмосфера вокруг него была мрачная, ибо после написания Гулливера Свифта зачислили в сумасшедшие. Был ли он безумен? Не более чем наш Петр Чаадаев. Он мыслил предельно ясно и точно. Он видел правду, ту правду, от которой почти все отворачивались и не замечали ее: мир прекрасен, живи и наслаждайся!
Только вот Свифт никак не хотел наслаждаться. Он продолжал писать едкие памфлеты и скорбные элегии, а в 1731 году — «Стихи на смерть доктора Свифта» (за 14 лет до официальной кончины). Он не жаловался ни на судьбу, ни на карьеру, ни на хулу, выпавшую на его долю: «Меня возмущает, что колода плохо перетасована, но лишь до тех пор, пока мне не придет хорошая карта», — говорил он. Постепенно Свифтом овладевала тоска — это отчетливо прослеживается по его письмам. А потом болезнь и беспамятство.
Джонатан Свифт скончался в Дублине 19 октября 1745 года в возрасте 77 лет. Похоронен в соборе Св. Патрика. В черный мрамор врезаны чеканные слова эпитафии, написанные перед смертью самим Свифтом: «Джонатан Свифт, бывший в течение 30 лет настоятелем этого собора, покоится здесь, где яростное негодование не может более терзать его сердце. Иди, путник, и, если можешь, подражай тому, кто был мужественным борцом за свободу».
Свифт завещал свои деньги на постройку дома для умалишенных. В стихотворении «На смерть доктора Свифта» он написал: «Он отдал все немногое, что имел, на постройку дома для глупцов и безумцев, и этим доказал, что ни одна другая нация не нуждается сильнее в подобном заведении».
Любопытный сюжет: Свифт и женщины. Как обычно с усмешкой и иронией сатирик говорил: «Что делают в раю, мы не знаем; зато мы знаем, чего там не делают: там не женятся и не выходят замуж». У Свифта были длительные отношения с замечательной женщиной Ванессой Ваномри. В их отношениях было больше писем, чем любви. Ванесса по-настоящему полюбила настоятеля собора, умного и начитанного мужчину, а он боялся отдаться ответному чувству.
- Ванессе меньше двадцати,
- Поэту сорок пять почти,
- Он пожилой, подслеповатый —
- (В последнем книги виноваты), —
писал Свифт в поэме «Каденус и Ванесса». Некий доктор Эванс, следивший, как развивается их роман, доносил начальнику Свифту, архиепископу Кентерберийскому: «Молодая женщина мисс Ваномри (тщеславная и остроумная особа с претензиями) и декан состояли, в большой дружбе и часто обменивались письмами (содержание коих мне неизвестно). Говорят, будто он обещал жениться на ней… В апреле она узнала, что декан уже женат… и высказала по этому поводу крайнее негодование, написав новое завещание и оставив все доктору Беркли».
Был ли женат на самом деле Джонатан Свифт? По одной из версий, на Эстер Джонсон. Писатель сохранял брак в тайне, впрочем, и от Ванессы, как героини своей поэмы, он требовал тщательной конспирации. А она… «Любовь, которую я питаю к вам, заключена не только в моей душе: во всем моем теле нет такой мельчайшей частицы, которая не была бы ею проникнута».
Увы, Джонатан Свифт не был создан для любви. Он был создан для сатиры на людей.
Нелишне привести цитату из Льва Толстого: «Шел по деревне, заглядывал в окна. Везде бедность и невежество, и думал о рабстве прежнем. Прежде видна была причина, видна была цепь, которая привязывала, а теперь не цепь, а в Европе волоски, но их так же много, как и тех, которыми связывали Гулливера. У нас еще видны веревки, ну бечевки, а там волоски, но держат так, что великану народу двинуться нельзя».
Николай Тихонов в своей ранней поэзии тоже использовал образ Гулливера, написав стихотворение «Гулливер играет в карты»:
- В глазах Гулливера азартный нагар,
- Коньяка и сигар лиловые путы, —
- В ручонки зажав коллекции карт.
- Сидят перед ним лилипуты.
- Пока банкомат разевает зев,
- Крапленой колодой сгибая тело,
- Вершковые люди, манжеты надев,
- Воруют из банка мелочь…
И концовка этого романтического стихотворения:
- И, плюнув на стол, где угрюмо толпятся
- Дрянной, мелконогой земли шулера,
- Шагнув через город, уходит шататься,
- Чтоб завтра вернуться и вновь
Ну, и каким аккордом закончить материал о Джонатане Свифте? Наверное, его же словами: «Истинный гений всегда неугоден любой бездари».
Родоначальник садизма
Пороки будут существовать до тех пор, пока будут люди.
Бенедикт Спиноза
Визитная карточка
Нельзя забывать о маркизе де Саде, хотя бы потому, что мы с вами, достопочтенные читатели, живем в эпоху садизма (он плавно перешел из XVII века в XIX, вовсю разгулялся в XX и, похоже, не собирается прятаться в кусты в XXI веке). О более древних веках стыдливо умолчим.
Совсем недавно сочинений де Сада почти никто не знал, но многим его имя было скандально известно, и все осуждали его за какое-то запредельное беспутство. Энциклопедический словарь, вышедший в 1955 году, проигнорировал самого де Сада и не выделил его в самостоятельную статью, но упомянул термин «садизм»: «страсть к жестокости, мучительству (по имени де Сада, франц. писателя конца XVIII — начала XIX в., описавшего этот вид психопатологии)».
Маркиз де Сад долго пробивался к массовому читателю. Более 200 лет потребовалось, чтобы его наконец признали на родине. Сочинения де Сада были изданы в 1990 году в престижной библиотеке «Плеяда» и сам маркиз был объявлен национальным достоянием Франции.
Это событие совпало с отечественной гласностью (советской цензуры нет, нет и запретов — издавать можно все, что приносит издателям прибыль), и замелькали, закружились в разных изданиях публикации о французском развратнике. С ходу забыли про Казанову, и все гуртом бросились на аллею де Сада. Вот только некоторые заголовки:
«Маркиз де Сад, великий и ужасный».
«Мой Сад, мой современник».
«Театр жестокости маркиза де Сада».
«Маркиз де Сад как зеркало российской действительности».
«Метафизический бунтарь».
«Гениальный распутник: палач иди жертва?»
«Маркиз де Сад — исчадие ада или козел отпущения?»
«Этот неискоренимый республиканец маркиз де Сад».
«Философия в спальне».
«Саду цвесть» и т. д.
То есть де Сад со всех сторон. Сначала газетно-журнальные публикации, затем книги самого «ученика дьявола»: от «Злоключения добродетели» до «120 дней Содома». Издали и биографию маркиза, написанную Дональдом Томасом и весьма посредственно переведенную на русский язык. Кто прочитал, тот ближе познакомился с пророком порока, или, как говорят, приобщился. Кто не прочитал, тот непременно хоть краешком уха услышал и взял в свой лексический ряд имя де Сада, к примеру, рассказывая о криминальных «художествах» своего приятеля, обязательно добавлял: «Ну, садюга!»
Жизнь как авантюра
Можно не читать книги маркиза де Сада, но достаточно познакомиться с его жизнью, чтобы всласть насладиться шоком. Какие повороты! Какие изгибы! Какая безудержная фантазия! Какой эротизм!
Давайте пробежимся хотя бы галопом по основным вехам жизнедеятельности великого сластолюбца и писателя (отметим: сначала сластолюбца, а уж потом писателя).
Родился Донасьен Альфонс Франсуа, а именно такое имя носил наш герой, 2 июня 1740 года в Париже, во дворце Конде возле Люксембургского сада. И происхождение имел самое высокое: отец граф Жан-Батист де Сад — воин и дипломат (между прочим, некоторое время был послом Франции в России), один из фаворитов Людовика XV. Мать Мари-Элеонор де Мэлле носила почетное звание компаньонки принцессы Каролины Бурбон-Конде. Политический вес в обществе, многочисленные замки и земли, — все это наследовал единственный сын графской четы маркиз де Сад. Почему не граф? Нет, он был графом, но, прославившись как маркиз де Сад, решил именоваться так впредь. Маркиз де Сад — это как псевдоним, как Максим Горький, хотя в данном случае он вполне мог носить имя: Маркиз Сладкий!..
Маленький Донасьен рос в неге, роскоши и ласках. В основном его воспитывали женщины и, соответственно, прививали ему мягкость манер и романтическую нежность. Однако в мальчике проявились совсем иные черты: неистовость и страстность, себялюбие и жестокость. Сеем одно, а вырастает что-то другое…
Далее последовал колледж Луи-де-Гран и служба в армии. В 15 лет Донасьен Альфонс Франсуа получил звание младшего лейтенанта без содержания. А тут вскоре приключилась Семилетняя война, и маркиз де Сад стал ее участником. Никаких военных подвигов он не совершил, зато, будучи в Пруссии и уже став капитаном бургундской кавалерии, предался чувственным наслаждениям. Нанимал немецких проституток за деньги. Грешил и… каялся. Снова грешил и снова каялся, проявляя тем самым двойственность своей натуры.
Тут сделаем отступление и обелим плотоядного молодого человека. В какое время он жил? Во времена вседозволенности и эротической распущенности среди аристократии. Достаточно вспомнить бабушку маркиза, Шарлотту де Бон. Эта великосветская дама имела любовную связь с Генрихом IV и одновременно с герцогом де Гизом. К тому же она была фавориткой Екатерины Медичи и, как другие приближенные к королевской особе дамы, должна была пребывать в состоянии полной обнаженности, когда королева настраивала свой организм на встречу с любовником. Женские обнаженные попки возбуждали Екатерину Медичи, она с удовольствиям шлепала по ним и таким образом возбуждалась.
Еще пример. Герцог Орлеанский Филипп, регент при малолетнем Людовике XV, помимо многочисленных женщин пользовал и собственных дочерей. Он выдавал их замуж, а затем на глазах у молодых супругов занимался с ними сексом. Подобные кровосмесительные связи были не редкостью, а просто любовная распущенность — банальностью. Церковь на сексуальные излишества и даже преступления взирала весьма либерально, установив всего лишь папский «тариф» — размер штрафов за те или иные плотские прегрешения.
Так что сексуальные фантазмы маркиза де Сада возникли не на голом месте. Он был дитя своего времени. Просто, в отличие от других, все делал намеренно дерзко и бросал вызов нравственным устоям общества, ведь де-юре оно все же было ханжеским и лицемерным по отношению к порокам. Де Сад же стал певцом и глашатаем порока, за что и был наказан.
Сначала ничего не предвещало бури. Уволенный из армии бывший капитан, молодой и богатый человек, просто срывает цветы удовольствий, вступая в любовную связь то с одной женщиной, то с другой. Родные обеспокоены: ему надо жениться! Брак с мадемуазель Лор де Лори не получился, а вот с Рене-Пелажи де Монтрей состоялся. Причем принес де Саду дополнительные значительные финансовые выгоды. Венчание состоялось 15 мая 1763 года в церкви Сен-Рош в Париже. Женившись на Рене-Пелажи, де Сад стал добиваться ее младшей сестры Анн-Проспер. Дуплетом в угол?!.. Безоблачными были лишь первые месяцы брака, а потом пошли косяком сплошные неприятности. Когда жена была на пятом месяце беременности, де Сад укатил от нее в Лион со своей любовницей мадемуазель Бовуазен. А затем и вовсе скандал из скандалов. Роз Келлер. Но не она была первой в садистских усладах маркиза.
Первый садистский его «подвиг» относится к осени 1763 года (да, да, он только что женился!). Маркизу 23 года, и он проделал некую экзекуцию над уличной женщиной Жанной Тестар. Он привез ее к себе в некий уединенный домик и выпорол. И еще проделал несколько сексуальных экспериментов: к примеру, устроил ей вагинальный душ. При этом все время угрожал бедной женщине пистолетом. Жанне Тестар удалось вырваться от своего мучителя из мрачной черной комнаты, и она обратилась к стражам порядка за помощью. Так, впервые маркиз де Сад попал «на заметку». Его обвинили в «преступном разврате» и заключили в Венсенский замок. Мне довелось увидеть этот замок в предместьи Парижа, он довольно мрачный. Неуютно, наверное, было там и маркизу де Саду. Он публично раскаялся в своих прегрешениях и 13 ноября 1763 года был выпущен на свободу и отправлен в ссылку, в Нормандию, в дом Монтреев в Эшофуре.
Однако вскоре он объявился в Париже и, сняв сразу несколько квартир, устраивал в них оргии — ночи безумной любви, в них принимали участие до четырех женщин. Содомия стала коньком де Сада. А другой конек: сечь своих любовниц розгами и испытывать при этом оргазм. Живописать далее подобные «игры», наверное, не имеет смысла. Зато интересно узнать, как относилась к ним жена маркиза Рене-Пелажи (как вы знаете, все тайное со временем становится явным)? Сначала она, естественно бурно возмущалась, потом как-то примирилась, как обычно примиряются многие жены с какой-то «слабостью» своих мужей: ну, вот он такой, что делать?.. Но относительное хладнокровие Рене-Пелажи взорвали не шалости мужа на стороне — любовная связь с ее сестрой Анн-Проспер. Это уже было слишком! Де Сад оправдывался, и его слова врачевали сердце Рене-Пелажи. И долгие годы маркиз не только жил с обеими сестрами, но и по-садистски сообщал в письмах о своих развлечениях и забавах: с младшей — старшей сестре, со старшей — младшей. Бедные женщины, проклиная все на свете, тем не менее не могли оторваться от этих писем, охваченные жаждой познания. Мазохизм? Это уж точно. Мазохизм и любопытство.
Супруга де Сада то гневно удалялась от маркиза, то страстно сближалась с ним. В результате одного из сближений в августе 1767 года родился сын, Луи-Мари де Сад, а затем и второй — Донасьен Клод Арман, зачатый во время посещения Рене-Пелажи тюрьмы, в которую во второй раз угодил ее беспутный супруг.
Ни рождение сыновей, ни смерть старого отца, ни другие драматические события не могли, однако, остановить любвеобильного, нет, точнее — сексообильного маркиза. В его садистском гареме со всякими «штучками» — ремнями, хлыстами, цепями (сегодня все это преспокойно продается в любом секс-шопе) побывали многочисленные жертвы его — или собственной порочности.
В день Пасхи в 1768 году де Сад пригласил к себе молодую нищенку Роз Келлер, немку по происхождению, и устроил с ней сеанс садизма: поначалу выпорол, затем, связав, резал ножом, точнее говоря, делал надрезы на теле, лил в них расплавленный воск, а затем врачевал раны какой-то особой мазью. Беззащитность жертвы крайне возбуждала маркиза.
Дело Роз Келлер получило огласку. Семья Монтрей хотела откупить блудного сына за 2400 ливров и семь луидоров на лечение, но Роз Келлер заупрямилась. Началось судебное разбирательство. Королевский двор был взбешен — и не тем, что де Сад издевался над какой-то уличной девкой, а что это издевательство произошло именно на Пасху, в святой день. И снова — тюрьма. Отсидев некоторое время, маркиз был отпущен в свой родовой замок Ла Кост.
Успокоился де Сад? Конечно, нет. Он устроил очередную оргию с четырьмя девицами. Их имена попали в мировую историю: Мариэтта Борелли, Марианна Лаверн, Марианетта Ложье и Роза Кост. В оргии принимал участие и верный слуга маркиза Латур. Итак, формула секс-битвы 2x4. Содомия во всех вариантах, с возбуждающими «конфетками» и тонизирующими розгами. Секли и самого маркиза, а он, одержимый магией цифр, скрупулезно подсчитывал полученные им удары. Раз — оргазм, два — оргазм…
Вся эта история всплыла наружу (две девицы чуть не простились с жизнью), и де Сад, спасаясь от ареста, обратился в бегство. Жене Рене-Пелажи он поручил подкупить участниц оргии, а сам со слугой и младшей сестрой жены отбыл в Марсель. Тем временем суд в Экс-ан-Провансе постановил обезглавить маркиза де Сада, тело его сжечь и пепел развеять по ветру, ну прямо как Лжедмитрия.
После долгих поисков власти герцогства Сардинии по просьбе французских властей и главным образом семейства Монтрей в ночь на 8 декабря 1772 года арестовали де Сада и препроводили его в старинную крепость Молан. Просидев всего четыре месяца, де Сад подкупил тюремщиков и бежал из крепости: уже аналогия с графом Монте-Кристо. Вернулся во Францию и без тревог зажил у себя в замке Ла Кост. Жил, разумеется, по-своему, по-де садовски: эротизировал и содомизировал рекрутируемых им женщин, как бы репетируя свои будущие страницы из «120 дней Содома». Снова разгорелось общественное возмущение, и вновь маркиз вынужден был скрываться, на этот раз в Италии. В Риме на площади Навона де Сад предавался историческим фантазиям, вспоминая времена Древнего Рима и ненасытную императрицу Мессалину, супругу Клавдия. Если бы существовала «машина времени», то они могли бы многое поведать друг другу — Мессалина и де Сад, — и обменяться огромным сексуальным опытом. Однако было бы неправильно говорить только о чувственных интересах французского секс-пилигрима: маркиз де Сад в Италии восхищался и прекрасными произведениями мастеров искусства: архитектурой, живописью, скульптурой.
По возвращении во Францию и после очередных оргий в феврале 1777 года в одном из парижских отелей де Сада арестовывают и отправляют в уже знакомую ему Венсенскую крепость. Его теща, г-жа Монтрей, уговорила-таки нового короля Людовика XVI оградить общество от опасного сексуального маньяка. И вот — одинокая камера в Венсене. Де Саду 37 лет.
Рассказывать дальше? Как говорят в Одессе, вы будете смеяться, но маркиз снова бежал из застенка, и, разумеется, вновь был пойман. В тюрьме де Сад испытал гамму разнообразных чувств, от слез и отчаяния до гнева и ярости. Стражники побаивались этого сатанинского маркиза, как они его называли. С внешним миром де Сад общался посредством писем. Он писал жене Рене-Пелажи, ее сестре и второй жене де-факто Анн-Проспер, писал всем представителям французских властей. «Я либертен! — упорно повторял де Сад. — Но я не преступник и не убийца!»
«Либертен» значит свободный человек, вольный в своих желаниях. «Я уважаю любые пристрастия и любые фантазии, какими бы странными они ни казались», — аргументировал маркиз свою позицию.
Тюремная жизнь — бесконечно долгая жизнь, и надо было ее чем-то заполнить. Де Сад много читал, в частности досконально изучил «Исповедь» Руссо и «Человеко-машину» Ламетри, а потом принялся сочинять сам — пьесы и романы.
29 февраля 1784 года (де Саду уже 44 года) его переводят в Бастилию и заточают в одну из мрачнейших башен, которая в насмешку называется «башней свободы». Именно там, в Бастилии, де Сад пишет свою книгу «120 дней Содома». Писал тайно, тщательно пряча от тюремщиков написанные листки. В Бастилии де Сад написал «Злоключения добродетели», «Жюстину», «Новую Жюстину» и другие свои книги, насыщенные эротическими фантазиями. В этих книгах он выступал почти как «французский Боккаччо», с той лишь разницей, что у Боккаччо описываемые им сексуальные утехи полны шаловливости и игривости, а у де Сада они изощренны и предельно мрачны.
Тем временем во Франции происходили различные революционные события и потрясения. Уловив момент, 2 июля 1785 года де Сад из своего тюремного оконца через металлическую трубу, которую он обратил в рупор, обратился к собравшейся толпе около тюрьмы и призвал взять Бастилию штурмом. В конечном счете Бастилия пала, но в ней маркиза уже не было: его перевезли в приют для умалишенных в Шарантон к юго-востоку от Парижа. А народ, к которому взывал де Сад, не только овладел Бастилией, но и растащил все бумаги, которые не успел взять с собой писатель. Так что часть литературного архива де Сада оказалась утраченной навеки.
2 апреля 1790 года после 13 лет заключения маркиз по амнистии был освобожден. Началась новая глава жизни: согласно новым республиканским веяниям, маркиз де Сад, становится гражданином де Садом. Он проклинает семейство Монтрей, жену Рене-Пелажи и… влюбляется в свои 50 лет в актрису Мари-Констанс Кене, которая была почти вдвое моложе его. Именно с Мари-Констанс прожил 24 года, разлучаясь только на время своего очередного заключения. Любовь? Или «и на старуху находит проруха»? Ответа нет, известно лишь, что де Сад питал к ней нежные чувства, а, может быть, параллельно и садистические, — кто знает? Напечатанный роман «Злоключения добродетели» он посвятил именно Мари-Констанс.
На свободе де Сад пишет новые пьесы, — их ставят в театре, но они не имеют успеха. Де Сад огорчен: его фамильный замок Ла Кост полностью разграблен «революционными массами» и нужен элементарный доход, чтобы жить. Он записывается в национальную гвардию и сочиняет революционные памфлеты, бичуя Людовика XVI и Марию-Антуанетту, воспевает тиранию якобинского режима и приветствует усиление репрессий против «врагов народа». Де Сад в роли защитника простого народа? Неожиданный поворотец!..
Апофеоз слияния с массами: де Сад становится председателем революционного суда в округе, но при этом (еще один парадокс) проявил себя принципиальным противником смертной казни. Он помиловал семейство Монтрей, хотя вполне мог насладиться местью.
Атмосфера тотального террора не пугала де Сада, он утверждал, что большая кровь революции в конечном итоге приведет к установлению справедливого и добродетельного общества. Также заблуждались в России многие революционеры и большевики: сначала кровь, а потом благоденствие…
Всего три года провел де Сад на свободе и — новый арест, на этот раз теми самыми республиканцами, которыми он так восторгался. «Друзья народа» обвинили маркиза в предательстве на основании того, что он переписывался с неугодными революции людьми. 27 марта 1794 года де Сад оказался в камере бывшего монастыря Пикпюс, из окна которой была прекрасно видна гильотина, установленная в тюремном дворе. Вот уж действительно ирония судьбы! Прежде де Сад получал удовольствие от криков и стонов своих жертв, а теперь сам трепетал от страха, когда приводили в действие адскую машину террора. В письме к своему управляющему Гофриди (хотя управлять, строго говоря, уже было, нечем) де Сад написал, что видел 800 мужчин и женщин, которые пошли на смерть ради удовлетворения амбиций Робеспьера, «верховного существа», как он себя именовал.
Чтобы избежать ужаса от душераздирающих сцен, де Сад приступил к «Философии в будуаре». В новой книге маркиз все более отходил от механического эротизма и погружался в философию сексуальных влечений. И, пожалуй, впервые для себя исследует истоки лесбийской любви.
Де Саду повезло, он избегает эшафота: был казнен «пламенный революционер» Робеспьер, ситуация изменилась, и маркиз-литератор вышел на свободу 15 октября 1794 года, проведя в тюрьме 10 месяцев.
Свобода пришла вместе с нищетой. Как написал в своей книге Дональд Томас, де Сад предстал свету как «безработный служащий, непризнанный драматург, ограбленный землевладелец». Осталось одно «богатство» — Мари-Констанс (Анна-Проспер умерла давно: в 1781 году), Де Сад издает «Новую Жюстину», сборник новелл «Преступления любви», но особых денег это не приносит. Он упорно ищет место хранителя какого-нибудь музея или библиотеки с небольшим, но гарантированным доходом, но, увы, такого места не находит.
Между тем Франция попадает под пяту первого консула Наполеона Бонапарта, и все в стране разом заговорили не столь о свободе и равенстве, сколь о сильном правительстве, твердой руке и нравственном возрождении. А кто расшатывал моральные устои французского общества? Конечно, де Сад. Любому режиму нужны знаменитые узники! И 6 марта 1801 года маркиз де Сад арестован — в седьмой раз. И опять насмешка судьбы: именно тогда, когда он пребывает в заключении, его семье вернули остатки состояния. Есть деньги, но есть и тюрьма! Обидное сочетание, и де Сад умоляет Наполеона в письме вернуть ему свободу. Но Бонапарт непреклонен: не выпускать до смерти! Из тюрьмы Бисетр узника переводят в Шарантонский приют умалишенных.
Что остается? Де Сад вновь погружается в литературное творчество, как в омут забвения, но полицейские стражи строго следят, что он пишет, и изымают сочинителя часть крамольных, на их взгляд, рукописей,
В 1812 году де Сад написал «Аделаиду Брауншвейгскую». В этом историческом романе нет ни единой непристойной сцены. Просто рассказана скучная история. Помимо романов, де Сад сочиняет и ставит пьесы, которые разыгрывают самодеятельные актеры из числа умалишенных или считающихся таковыми. Это позволило уже в наши дни Петеру Вайсу написать пьесу «Преследование и убийство Марата, представленное артистической труппой психиатрической лечебницы в Шарантоне под руководством маркиза де Сада».
В 1810 году умерла жена де Сада, многострадальная Рене-Пелажи. Но маркизу эта смерть не принесла никакой боли, он давно считал своей женой другую — Мари-Констанс. В последние годы своего пребывания в Шарантоне он привязался к юной дочери одной из служащих приюта — Мадлен. Когда ей исполнилось 14 лет, Мадлен стала любовницей почти 70-летнего маркиза, причем с благословения матери. О времена, о нравы?.. Очевидно, сыграли свою роль не только деньги. Днем Мадлен работала швеей, а по вечерам навещала старого де Сада. Она мечтала стать актрисой и просила маркиза научить ее секретам заветной профессии. Де Сад учил.
Он научил ее многому, и чувственной Мадлен эта «учеба» пришлась по нраву.
Надо отметить, что в конце жизни судьба улыбнулась маркизу: Мари-Kонстанс ухаживала за ним, Мадлен ублажала, в его распоряжении была обширная библиотека и небольшой сад для прогулок. Де Сад с удовольствием пользовался всеми этими благами, подчас забывая о том, что он находится в неволе.
В конце ноября 1814 года маркиз почувствовал какое-то недомогание. Затем ему стало получше, и он размечтался о новой близости с Мадлен, заранее предвкушая аромат ее юной плоти. Но около полуночи 2 декабря де Сад тихо скончался, без боли и страданий. Он прожил 74 года и еще ровно 6 месяцев. Долгая и чрезвычайно бурная жизнь!
Эпилог, или эхо де Сада
Маркиз де Сад покинул сей мир без всякого раскаяния, будучи уверенным, что он жил правильно, то есть именно так, как того хотел. Не демоны его искушали, а он сам рождал демонов в своей душе и в своем теле.
Согласно завещанию, де Сад хотел быть похороненным в саду в Мальмезоне (там были его родовые земли) без всяких церемоний и почестей. Но, как это часто бывает, завещанием пренебрегли, и умершего похоронили на Шарантонском кладбище по церковному обряду (похороны обошлись в 65 ливров); над могилой поставили каменный крест как знак примирения богохульного маркиза с религией. Через несколько лет тело де Сада перезахоронили, и точное местоположение могилы ныне неизвестно. Некий прыткий и любознательный доктор Рамон при перезахоронении изъял череп де Сада, принялся его изучать и пришел к выводу, что он напоминает череп одного ив святых отцов церкви. Потом череп исчез, говорят, что его вывезли в Америку. Так что от маркиза де Сада не осталось никаких следов. Кроме книг, разумеется, но и то им пришлось долго ждать своего часа.
Всю литературоведческую часть опускаю, поговорим лучше на тему «Маркиз де Сад и Россия».
Когда-то Шарль Бодлер говорил: «Надо постоянно возвращаться к де Саду, чтобы наблюдать за родом человеческим в его естественном состоянии и понять сущность зла». Как вы знаете, сам Бодлер написал сборник «Цветы зла». Эти цветы и цветочки нашли благодатную почву в России. Возможно, по подсказке интуиции де Сад в своей «Жюльетте» вывел чудовищный персонаж — некоего Минского, родом из России, с берегов Волги, обосновавшегося в окрестностях Флоренции. На счету этого Минского много кошмарных преступлений. «Я люблю засыпать с мыслью, — говорит этот монстр, — что в любой момент могу совершить шестнадцать убийств».
Стоит ли вспоминать нашего Ивана Грозного и прочих отечественных людоедов? А наша славная Октябрьская революция 1917 года? Де Саду и не снились такие масштабы убийств и такие чудовищные зверства. Маркиз де Сад хлестал женщин по розовому заду, чтобы получить сексуальное удовлетворение, а тут уничтожали миллионы людей во имя прекрасного и мифического будущего. Вечно живой и кровавый садизм. Помните строчку Владимира Маяковского: «Через четыре года здесь будет город-сад…»? Может быть, поэту надо было написать де Сад?..
Жизнь давно превзошла все «преступления страсти» маркиза де Сада и превратилась в грандиозную мистерию торжества мирового зла.
Если говорить о советском периоде истории, то он вписывается в литературные творения двух писателей: маркиза де Сада и Леопольда фон Захер-Мазоха — садизм властей и мазохизм народа. Кстати, следует отметить, что термин «садизм» и его антоним «мазохизм» ввел в оборот Краффт-Эбинг в своей работе «Psychopatia Sexalis» (1876). Бьет — значит любит. И мазохистская тоска по крепкой руке. По хозяину…
Все мысли маркиза де Сада в основном вращались вокруг mone Veneric (Венерин холм — лат.), ну, а последователи де Сада уничтожали всего человека. Бога нет! — и все можно. Рядом с «бесами» Достоевского маркиз де Сад всего лишь урчащий котенок, игриво бьющий своей лапкой.
Что касается секса, то ныне мы живем при его весеннем разливе, идет полномасштабная сексуализация и садизация всего сущего. Откроешь газету, а там объявление солидного медицинского центра: «Секс — наше богатство!» Или взять многочисленные объявления частных лиц, ну, например, такое:
«Эффектная и стильная, гармонично сочетающую в себе ум и сексуальную привлекательность, красивая москвичка будет рада познакомиться с солидным мужчиной. Со мной возможны любые Ваши сокровенные желания и фантазии».
Далее — номер телефона, имя и важная приписочка: «Дорого». Но встречаются объявления, где совсем недорого, и, что весьма существенно: «В любое время».
Здравствуйте, маркиз де Сад!..
P. S. Сегодня мы живем в мире войн, коррупции, заказных убийств и черных масок. Так неужели прав де Сад, который устами одной из своих героинь говорил: «В полностью развращенном мире не посоветую тебе ничего другого, кроме порока»?
Правда, подули другие ветры. И нам предлагают порядок. Железный порядок.
Человеческая комедия
Возможно, равенство — это право, но никакая сила на земле не сделает его фактом.
Оноре де Бальзак
Трудно измерить влияние французской литературы на русскую жизнь. От Вольтера до Пруста, от Расина до Сент-Экзюпери. От… Тут надо остановиться, чтобы не утонуть в перечислениях и вспомнить хотя бы еще одно имя: Бальзак, автор необъятной «Человеческой комедии». Склоним голову перед великим романистом. Хотя, историзма ради, нужно оговориться: не все в России почитали и любили французских писателей, включая Бальзака. Так, Василий Жуковский гневливо писал в 1835 году:
«Тенденции современной литературы, и особенно литературы французской, меня приводят в ужас. В ней царит какой-то наглый материализм. Я уже не осмеливаюсь прикасаться ни к одной из книг, если вижу на обложке имена Бальзака, Жанэна и компании…»
«Наглый материализм» — усмехнемся мы сегодня. Да, романтик Жуковский живописал «Людмилу» и других «спящих дев», предпочитал подталкивать жизнь к идеалу, «творца, друзей, любовь и счастье воспевать». А Бальзак, этот неисправимый материалист и прожженный реалист, в своих книгах раскрывал, как осуществляется власть денег, как действуют социальные механизмы, как калечатся судьбы людей. Писатель отразил в своих книгах мир, в котором бушуют страсти, господствуют ложь, шантаж и безответственность, где все покупается за деньги и где нет ни справедливости, ни правды.
Как сказал в своей надгробной речи 26 августа 1850 года на кладбище Пер-Лашез Виктор Гюго: «Господин Бальзак был одним из первых среди великих, одним из лучших среди избранных… Все его произведения составляют одну книгу — книгу живую, блистательную и глубокую, где живет, движется и действует страшная, жуткая и вместе с тем реальная наша современность… сам того не зная, хотел он того или нет, согласился бы с этим или нет — автор этого огромного и причудливого творения был из могучей породы писателей-революционеров».
Высоко ставил Бальзака Фридрих Энгельс. А Владимир Набоков считал Бальзака гигантом, но из глины. Что ж, каждый имеет свое мнение. А что думал о себе сам Бальзак? В одном из писем к Эвелине Ганской он написал:
«Три человека заслужат бесконечную жизнь: Наполеон, Кювье, О’Коннел, — и я хочу быть четвертым. Первый жил жизнью Европы, он сросся с армиями! Второй объял земной шар! Третий воплотил в себе народ (отстаивал независимость Ирландии. — Ю. Б.). Я отражу все общество в своей голове!»
Читать бесплатно другие книги:
