Терновый венец Екатерины Медичи Гульчук Неля

5. Триумф и поражение

Возбужденная Франция осмысливала случившееся, а противоборствующие партии считали свои ряды и соизмеряли силы. Принцу крови Антуану де Бурбону наследовал его десятилетний сын Генрих, герцогу Франциску де Гизу – тринадцатилетний Генрих, а последнему из триумвиров коннетаблю Монморанси уже не по возрасту была политическая борьба.

Наступившие дни долгожданного мира Екатерина Медичи решила посвятить возрождению придворной жизни в лучших традициях времен Франциска I, задавшись целью сотворить культ монарха и его власти и превзойти в этом своего кумира.

Прежде всего королева с помощью архитекторов, скульпторов и художников занялась строительными и реставрационными работами. По прибытии во Францию она восторгалась Фонтенбло. Неповторимы были и замки Луары, восхищая итальянку сказочной красотой и гармонией с живописной природой. Строительное искусство французских мастеров отвечало самому изысканному вкусу, поэтому королева активнее, чем Франциск I, привлекала ко двору французских архитекторов и строителей. Она осуществила заветный замысел великого короля и восстановила в Лувре старое здание времен Карла V, пригласив для этих работ зодчего Пьера Леско и известного каменщика Пьера Шамбиже. Под руководством Приматиччо были сделаны пристройки ко дворцу в Фонтенбло.

Расположенный вдали от Парижа замок Шенонсо был особенно любим королевой.

Вытребовав этот замок у Дианы де Пуатье, она превратила его в неповторимую по красоте резиденцию французских монархов. Перед замком были возведены великолепные сады, проведены каналы, посажены виноградники и шелковицы и создан питомник для разведения шелковичных червей, который снабжал небольшую прядильную мастерскую. В дополнение к этим диковинам она разместила в саду вольеры с редкими птицами и маленький зверинец с забавными животными. Шенонсо стал самым любимым местом отдыха Екатерины и ее сына Генриха. Только здесь она находила покой и предавалась радости созерцания, потому что все созданное на берегу Луары напоминало ей флорентийские сады.

В Париже с момента своего правления Екатерина расположилась в Лувре. Однако она мечтала о собственной резиденции. Обдумывая план будущего дворца, королева купила на правом берегу Сены, за городской стеной, местечко Виллеруа, которое чаще называли Тюильри и заказала Филиберу де Л’Орму построить дворец с садами, фотами и фонтанами. Екатерина питала страсть к паркам и зелени, которых ей явно не хватало во Франции.

В отличие от большинства королевских особ, которые мало интересовались строительными делами и обычно ограничивались общими распоряжениями, Екатерина лично участвовала в разработке проектов. Филибер де л’Орм посвятил ей свой «Первый том архитектуры». Великий зодчий восхищался ее вкусом и внимал разумным советам, ее замыслы отличались необыкновенной фантазией, но были вполне осуществимы и поэтому принимались зодчими.

Гордость Парижа, королевская библиотека, в годы правления Людовика XII была перевезена с берегов Сены в Блуа, а оттуда Франциском I – в Фонтенбло. По совету известного французского философа Пьера Рамье библиотеку перевели из Фонтенбло в Лувр. Ценительница книг и древних рукописей, Екатерина Медичи была собирательницей и хранительницей этих бесценных памятников культуры. Ее стараниями королевская библиотека пополнилась книгами и большим собранием рукописей, которым владел ее любимый кузен Пьеро Строцци, получивший этот дар по наследству от кардинала Радольфи, племянника папы Льва X.

Книги, древние рукописи, фамильные ценности заполняли кабинет королевы. Среди книг на видном месте стояли сочинение Грингара «Правонарушения в человеческом обществе», григорианский календарь, «Генеалогия графов Бульонских» и книга Сивиллы об искусстве гадания. Рядом с ними помещались географические карты Европы, Азии, Африки, Нового Света и отдельно Англии, Испании, Нидерландов, немецких земель и карты ветров.

В покоях королевы все побуждало к тщательному рассмотрению и изучению, а личную библиотеку, собранную в ее кабинете, был способен оценить только просвещенный ум.

С наступлением мира королева-мать возродила традицию пышных празднеств, родившуюся во Франции при Франциске I, вспомнила слова веселого короля, что, «для того чтобы жить в согласии с французами и чтобы они любили своего короля, нужно их развлекать». Маскарады, музыкальные и поэтические вечера, танцы и карнавалы вновь вызывали восторг у придворных дам и кавалеров. Дети королевы, принцы и принцессы, великосветские красавицы и сеньоры разыгрывали в большом зале Фонтенбло итальянские комедии, особенно любимые Екатериной. По ее почину был создан и первый балет, соединивший воедино танцы, музыку и пение. Темпераментной флорентийке импонировали шумные жизнерадостные зрелища. Громкий, заразительный смех королевы, ее умение искренне предаваться веселью и смеяться, по мнению церемонных французских придворных, выдавало в итальянке плебейку.

Мудрая королева ничего не делала случайно, каждый ее шаг и жест были просчитаны. Вельможам, рвущимся на поле брани, она предлагала утонченные занятия, заставляла их быть обходительными и нежными кавалерами или, напротив, страстными ревнивцами, давая их энергии более естественный эмоциональный выход.

Всю свою изобретательность и вкус Екатерина подчинила замыслу отвлечь подданных от мятежных мыслей и сблизить противников. По мнению Колиньи и Жанны д’Альбре, эти дворцовые праздники, проходившие во все еще неспокойной внутриполитической обстановке, были подобны пиру во время чумы. Но королева Екатерина Медичи считала иначе: она стремилась вселить в подданных уверенность в прочности власти, примирить и снять напряженность в обществе.

Помимо дворцовых праздников королева-мать любила путешествовать по Франции. Она проявляла особое внимание к проявлению чувств толпы, различая в гомоне разноголосицы приветствия от католиков: «Да здравствует король и месса!» и призывы к справедливости от протестантов. Настроения толпы она тщательно анализировала и принимала к сведению.

Довольная своей победой над знатными дворянскими кланами, при том что ни один противник полностью не уничтожил другого, Екатерина Медичи начала проводить в жизнь новую политику – политику примирения и согласия, которая, по ее мнению, должна была стать частью нового мирового порядка, установленного Господом. Соотнесенность с учением Платона, слова «милосердие и правосудие», вписанные в девиз правления ее сына Карла IX, подтверждали и принятие молодым монархом и большей частью элиты идеалов флорентийского гуманизма конца XV века. Марсилио Фичино, философ итальянского Возрождения из Тосканы, считал, что истинный князь, добродетельный, искренний и праведный, должен стать для народа проводником, ведущим его вперед по тропам добронравия, в страхе перед Господом и в любви к нему. Королю не следует прибегать к насилию, ибо насилие эквивалентно тирании, король же должен руководствоваться правилами Божественной мудрости, основанной на милосердии.

Справедливость гарантирует мир, вознаграждает достойных и наказывает злых.

Екатерина Медичи вдвойне почитала философию неоплатоников, ибо, во-первых, была родом из Флоренции, а во-вторых, восторженной поклонницей своего свекра Франциска I, короля-неоплатоника.

Монарх не мог более довольствоваться единственным умением – умением вести войну, он должен был придумывать политические ходы, обеспечивающие сохранение мира и порядка. И Екатерина, и ее сын Карл IX горели желанием следовать этим философским постулатам.

Едва король был торжественно объявлен совершеннолетним, при этом заявив, что за своей матерью он по-прежнему сохраняет права на руководство делами, Екатерина решила показать четырнадцатилетнему сыну его королевство.

Путешествие с миротворческими целями было предприятием огромной важности: французы получали возможность увидеть вблизи своего монарха, поговорить с ним о своих проблемах и даже потрогать – во время парадного въезда в город, во время организованных в его честь празднеств, во время литургии, где славили королевскую власть. Приближение короля к народу по замыслу Екатерины должно было изменить политический расклад, чтобы ни у кого больше не возникало подозрений, что верховную власть захватил какой-либо клан, как это было во времена Франциска II и Гизов. Народ должен видеть, что монарх готов выслушать его просьбы и жалобы.

24 января 1564 года двор покинул Париж.

Одиннадцатилетняя Маргарита и тринадцатилетний Генрих, которым была оказана честь сопровождать брата, пребывали в восторге: предстояло долгое, медленное путешествие, подобного которому даже не помнили старожилы двора, ибо в нем было задействовано пятнадцать тысяч человек, одних лошадей понадобилось двадцать тысяч. И вся эта блистательная кавалькада должна была объехать Францию за два года, три месяца и одну неделю.

Молодого короля сопровождали все первые лица королевства и правительство, разумеется, вместе с челядью. Править страной предстояло с дороги, поэтому дворы королевы-матери и королевских отпрысков также отправились в путь. В путешествие взяли и Генриха Наваррского, ровесника принцессы Маргариты.

Две сотни дворян в загнутых наподобие вороньего клюва шлемах по двое в ряд, с боевыми молотами на плечах церемониальным шагом открыли кортеж. За ними следовала вся королевская рать: лучники, пешие и конные швейцарские гвардейцы с алебардами, телохранители.

А во главе этого пышного выезда гарцевали герольды Франции.

За швейцарскими гвардейцами двигались нарядные экипажи, в которых восседали духовники, капелланы, наставники, приближенные Его Величества.

Затем следовали службы двора: кондитеры, кравчие, булочники, мясники, наконец, собственно двор: слуги, привратники, пажи, придворные музыканты.

Карл IX, которому к концу путешествия должно было исполниться шестнадцать лет, намеревался в новых местах заняться ружейной, соколиной и псовой охотами.

Поэтому с ним ехали многочисленные загонщики, сокольничие и ловчие. Не позабыта была и амуниция для рыцарских турниров: увенчанные перьями шлемы, копья, щиты, доспехи для всадников и их боевых коней. Специальная челядь следила за лошадьми и турнирными доспехами, оружием короля. Отдельную повозку занимал обширный гардероб Карла IX.

Екатерина отправилась в путешествие в многоместном экипаже, в который были запряжены шесть лошадей. В ее в распоряжении имелись еще две коляски, каждую из которых везла четверка коней. Были и специальные лошади для верховой езды.

За королевой следовал целый поезд колясок с ее вещами: кровать, простыни, платья, шляпы, обувь, канцелярские принадлежности, государственные бумаги, украшения. В отдельном экипаже следовала любимая дурочка Ла Жардиньер со своей гувернанткой. Королева взяла с собой и свой «летучий эскадрон» юных фрейлин: это благодаря им ей становились известны все государственные тайны, которые выбалтывались в постелях, через них она влияла на решения их знатных любовников. Очаровательные прелестницы, восседавшие на смирных кобылах, нарядной стайкой трусили за своей повелительницей.

Иногда Екатерина покидала свою повозку, чтобы проехаться верхом.

Несколько повозок были нагружены карнавальными одеждами, красочными костюмами для маскарадных балов… Взяли с собой в путешествие даже медведей в намордниках, с кольцами в носу. Зеленый попугай, без умолку болтавший в клетке, и обезьянка в качестве счастливых талисманов также составляли часть свиты королевы-матери.

В состав кортежа входила и роскошная повозка, которую королева приготовила в подарок своей дочери Елизавете, королеве Испании.

Детям на потеху и для забав взяли целую когорту карликов и карлиц. Екатерина относилась с большим вниманием к этим живым игрушкам. Она окружила их целым персоналом обслуги, прачками, лакеями, лекарями. Они были одеты в дорогие изысканные одежды. Дурочка Ла Жардиньер ехала рядом с королевой.

Королевское семейство сопровождали также иностранные послы со своими свитами. А замыкал процессию, следуя по пятам за кортежем, целый отряд публичных девиц, предназначенных для услад путешественников.

По пути следования королевские особы останавливались в больших городах. По обычаю, их встречали у городских ворот члены муниципалитета и вручали ключи от города, после чего монарх торжественно входил в ворота. Расположившись на месте, свита спешила порадовать горожан парадами, музыкой, танцами.

В дороге королева-мать строила далеко идущие матримониальные планы с целью сближения с испанской и английской коронами. Она мечтала выдать свою младшую дочь Маргариту за дона Карлоса, сына испанского короля от первого брака, а любимого сына Генриха, герцога Анжуйского, женить на португальской королеве, вдове донье Хуане, родной сестре Филиппа II. Это были серьезнейшие вопросы, которые предстояло обсудить при встрече с испанским королем. Екатерина надеялась, что испанский король прибудет на встречу в Байонну вместе с ее дочерью Елизаветой Испанской. Екатерина радовалась предстоящей встрече со своими дочерьми, бывшими замужем за иностранными монархами, которых не видела со дня злополучного турнира, во время которого от копья Монтгомери погиб ее муж.

В дороге между Екатериной и Мадридом постоянно сновали курьеры. Чем настойчивее была теща, тем уклончивее становился Филипп II. Они говорили на разных языках. В одном из посланий зятю королева убеждала: «Начинайте устраивать браки детей, ибо это облегчит разрешение религиозного вопроса». На это испанский король в своем послании ответил: «Прекращайте покровительствовать еретикам, и мы будем думать о браках».

Не менее оживленно королева вела переговоры и с английским послом, который сопровождал ее в путешествии, о вступлении в брак французского короля с Елизаветой Английской.

Карл хотел воспротивиться этому браку. Английская королева, к его радости, также, кажется, не желала этого союза.

– Первым и главным препятствием, по-вашему, является юный возраст моего сына? – настойчиво допытывалась королева.

– Думаю, что да, – уклончиво отвечал посол.

– Если королева смирится с возрастом моего сына, я смирюсь с возрастом королевы, – продолжала убеждать посла Екатерина.

В активности по устройству династических браков Екатерина Медичи не знала себе равных.

По знаку матери Карл вступил в беседу и произнес то, что она ему велела:

– Я надеюсь, что вашей королеве мой возраст понравится так же, как мне нравится ее.

Английский посол заявил, что королева никогда не согласится жить во Франции. На что Екатерина тут же заметила:

– Англией от имени королевы вполне может управлять наместник.

– Это невозможно, – возмутился посол. – Я удивляюсь такой спешке. Ведь король даже не видел королеву и не любит ее.

Почувствовав на себе взгляд матери, король поспешил заверить посла:

– Я люблю королеву Англии.

Карл несказанно обрадовался, когда беседа закончилась ничем.

Они проехали сначала Лотарингию, где все приняли участие в крещении сына герцогини Клод, которого назвали в честь деда Генрихом. Ликование толпы вызвал выход короля из собора с крошечным племянником на руках. Это был первый внук королевы-матери.

В Дижоне произошел непредвиденный инцидент. Демуазель де Лимей посмела рожать прямо во время высочайшей аудиенции! Екатерина поощряла вольное поведение своих красавиц, когда это служило ее политике, но всегда требовала соблюдения внешних приличий. Королева немедленно лишила бедную Лимей положения фрейлины, приказала заключить ее в монастырь, а ребенка повелела срочно отправить к отцу, галантному любвеобильному кавалеру принцу Конде.

В Салон-де-Провансе Екатерина встретилась со знаменитым медиком-астрологом Мишелем де Нострадамусом. В замке знаменитый астролог пожелал увидеть престолонаследника Наваррского королевства. Держа в одной руке свой зеленый бархатный берет, в другой толстую бамбуковую трость с серебряным набалдашником, Нострадамус пристально разглядывал Генриха Наваррского, даже не замечая, что мальчик крайне смущен – он голышом стоял посреди зала. Прорицатель вглядывался в далекую даль, как бы перешагивал через годы. Наконец к ужасу королевы-матери Мишель де Нострадамус предрек:

– Он наследует все… И будет королем Франции и Наварры…

С этой минуты сын Жанны д’Альбре находился под пристальным вниманием королевы-матери.

Кочевой двор смещался к югу.

В Маконе к ним явилась Жанна д’Альбре со свитой из двенадцати пасторов, вещавших тоном пророков, и потребовала вернуть ей сына.

– Мой сын слишком долго живет при дворе, ему пора вернуться в свое королевство. Там с нетерпением ждут возвращения короля.

– Нет и нет. Мальчик должен остаться при дворе, общаться со своими кузенами и получить образование, достойное короля, а не простолюдина.

Но упорная Жанна не сдавалась:

– Я не уеду без сына.

– Мадам, мы уже все обсудили, – резко оборвала разговор Екатерина.

Жанне разрешили лишь короткую встречу с сыном. Они долго не виделись и наслаждались каждой минутой общения, но убежденная протестантка не могла обойтись без наставлений.

– Генрих, постарайся не подражать распущенным людям, которых ты видишь каждый день вокруг себя. Они ведут порочный образ жизни. Всегда помни, что ты – гугенот.

– Меня заставляют ходить к мессе вместе с принцами. Я делаю это против своей воли.

– Сын мой, запомни, самое главное, чтобы твоя чистая душа не участвовала в мессе.

Генриху было жаль мать. Он любил ее и переживал, что папа римский отлучил мать от Церкви. Он знал, что ее хотели посредством пыток вновь обратить в католическую веру, а если она не подчинится, то сжечь на костре, но Елизавета Испанская, узнав об этом, заступилась за свою близкую родственницу и предупредила королеву Наваррскую о грозящей ей опасности.

На прощание Генрих заверил мать, что всегда будет верен реформизму, хотя и вынужден пока ходить к мессе.

– Хвала Господу, что он дал мне возможность увидеть тебя! Когда двор вернется в Париж, я обязательно заберу тебя, чего бы мне это ни стоило. Я верю, что именно ты, мой Генрих, поведешь истинную веру к победе.

Жанна д’Альбре поцеловала сына и спешно отправилась в Нерак.

В конце июля двор достиг первых предгорий Альп. В большом зале замка в Русийоне Карл IX подписал приказ, переводивший начало года со дня Пасхи на 1 января. Вдоволь поохотившись, двор отбыл в Прованс.

Королева-мать вновь, во второй раз, увидела Марсель, куда она прибыла в октябре 1533 года из Тосканы. Все изъявили желание отправиться в замок Иф. Эскорт из тринадцати галер попытался выйти в море. Однако погода нарушила все планы. Поднялся сильный ветер и не дал кораблям отчалить от берега. Через несколько дней для развлечения марсельцев галеры выстроились в две эскадры для символического сражения. Захватывающий бой сменил балет в мавританском стиле. Особенно хорош был танец испанских дворян. Постоянно дающий всему происходящему оценку, испанский посол ни словом не упомянул о принцессе Маргарите, исполнившей турецкий танец. Кто, спрашивал он себя, одел ее в столь мало подходящий для принцессы наряд? Его шпион при дворе сообщил, что так распорядилась королева-мать.

Через неделю двор оставил Марсель, где Карл IX и королева мать произвели прекрасное впечатление набожным посещением ежедневных месс.

29 мая 1565 года Карл IX, королева-мать и свита с большой торжественностью вступили в Байонну. Они разместились в одном из двух деревянных дворцов, спешно возведенных в городе; второй должен был служить резиденцией для испанской королевы. Католическую королеву сопровождал герцог д’Альба. Сам Филипп II, к великому сожалению Екатерины Медичи, не снизошел до визита. Он привык серьезно подходить к делам, взвешивать все «за» и «против», и в конце концов он оказался разочарован политикой своей тещи. Ведомая материнскими чувствами, она, с его точки зрения, действовала как женщина, стремящаяся получше устроить своих детей благодаря выгодным бракам. Так поступали хорошие буржуа. Кроме того, несмотря на упорные слухи о том, что турки готовятся напасть на Испанию, Франция разрешила оттоманскому флоту провести часть зимы в Марселе и Тулоне. Попытки Екатерины Медичи добиться сближения двух религий, да еще и ее покровительство сыновьям Аллаха, вызвали в душе Филиппа II праведный гнев! И король Испании рассудил, что поездка в Байонну будет для него совершенно бессмысленной.

Екатерина не упускала ни единого случая оказать честь своему любимому Генриху. Именно его она направила навстречу гостям. Юный принц добрался до деревни Эрнани, где увидел королеву Елизавету, свою старшую сестру, в окружении множества дворян, на черных бархатных камзолах которых сверкали знаки кавалеров ордена Золотого руна. Кортеж двинулся в путь по направлению к Франции.

Королева Испании переправилась через Бидассоа под приветственные залпы орудий французских солдат.

Карл IX и Екатерина ждали королеву Испании на берегу. Мать тепло поздоровалась с дочерью. Елизавета держалась сухо, официально и строго. Испанский этикет подавлял даже поползновения к проявлению сентиментальности, и сам облик юной королевы, неподвижно-торжественной в своих драгоценностях и крупных складках жабо, не располагал к излиянию дочерних чувств.

Карл IX приветствовал Елизавету Испанскую также без объятий, по-королевски.

Екатерина, не удержавшись, заметила:

– Дочь моя, вы стали настоящей испанкой!

– Вы правы. Ваше Величество, и я горжусь этим, для меня это дело долга и чести! – гордо ответила испанская королева.

На следующий день после обмена подарками начались увеселения, скачки, балы, турниры, фейерверки.

Эта встреча с дочерью, ставшей испанской королевой, супругой всемогущего Филиппа И, была задумана Екатериной Медичи как демонстрация величия и богатства Франции. Состоявшийся через шесть лет после войны с Габсбургами визит должен был уверить могущественного соседа в дружелюбии, а главное в политической стабильности французского общества и финансовой мощи королевской казны. Пуская пыль в глаза, Екатерина пыталась скрыть действительное положение дел во Франции. Испанцы были изумлены сказочной феерией, устроенной французским двором: прогулками на кораблях, сопровождавшимися различными представлениями: после охоты на искусственного кита прибыло огромное судно-черепаха, на панцире которого восседали шесть тритонов-музыкантов, а под конец праздника из воды появился Нептун на колеснице, которую везли морские коньки, а красавицы сирены пели гимны в честь Испании и Франции, сочиненные Пьером де Ронсаром.

На полянах устраивались балеты и представления. Провансальцы, бретонцы, бургундцы исполняли национальные танцы и играли на народных инструментах: волынках, цымбалах, гобоях, тамбуринах.

Вечером все любовались сказочной красотой фейерверков.

Умение и желание поразить и удивить своей фантазией и изобретательностью, иногда граничившими с излишеством, были в характере Екатерины Медичи.

Празднества шли беспрерывно, но французов раздражала чопорность испанцев, к тому же они, не таясь, с ненавистью поглядывали на гугенотов при французском дворе. В глазах подданных Филиппа II все, кто исповедовал реформированную религию, были монстрами, которых следовало немедленно уничтожить.

Герцог Альба, закованный в броню надменности, выжидал, но хитрая флорентийка и вида не показывала, что понимает это. Она распоряжалась торжествами, беседовала с дочерью, улыбалась гостям, как будто на веселом семейном празднике. Потеряв терпение, высокомерный герцог первым напомнил, что пора приступать к переговорам.

Соперники по политической игре сошлись под сводами одного зала: Екатерина Медичи и Карл IX представляли Францию, а Елизавета и герцог д’Альба – Испанию.

С момента своего появления в зале герцог принял позу обвинителя и сразу же суровым и жестким тоном объявил королеве, что его государь, великий король Испании Филипп II, ею недоволен, ибо она пренебрегает своими обязанностями правительницы государства по отношению к святой Церкви и покровительствует во Франции протестантской ереси.

Екатерина слушала молча, не возражала, когда же герцог Альба замолчал, она попыталась изложить собственное видение событий и сказала, что ждет от этой встречи иного – матримониального союза.

Герцог Альба отказался даже обсуждать эти предложения и, снисходительно улыбнувшись, заявил:

– Предметом нашей беседы должна быть только религия!

В отличие от религиозных фанатиков, Екатерина верила в возможность умиротворения религиозно-политических партий. Но о понимании ее позиции испанцами не могло быть и речи. С самого начала беседа напоминала разговор глухих.

С простодушным видом Екатерина посмотрела сначала на дочь, потом на герцога и спросила:

– Скажите откровенно, каким способом король Филипп II, прекрасно осведомленный о положении дел во Франции, предлагает мне расправиться с гугенотами? Неужели король считает, что разжигание новой гражданской войны, когда в государстве наконец-то воцарился мир, целесообразно? Поделитесь со мной мудрым советом…

Лицо Елизаветы Испанской, которая ненавидела еретиков так же сильно, как и ее супруг, исказилось ненавистью. Она остановила свой взгляд на брате и жестко произнесла:

– Ваше Величество, подвергните пыткам с пристрастием и сожжению всех до единого человека, кто восстает против истинной религии, даже если среди них есть дети.

«Как изменилась моя дочь, став женой короля Филиппа II», – ужаснулась Екатерина, увидев фанатичный блеск в глазах Елизаветы Испанской, и рассердилась. Она была убеждена в неготовности Франции в данный момент к новой гражданской войне и не считала войны средством тушения религиозных разногласий. Всю свою деятельность правительницы государства королева-мать строила на политике компромисса, лучшей и самой правильной, по ее мнению.

Герцог с подобным утверждением королевы Испании, которое тут же может привести к гражданской войне, не согласился, у него было свое мнение на этот счет:

– Есть самые надежные средства избавления от зловредной секты. Захватите внезапно главарей – Конде и Колиньи… И после минимума судебных формальностей отрубите им головы. После этого вам ничто не помешает изгнать скопом из страны всю эту дурную секту, всех до единого приспешников Кальвина. В первую очередь надо избавиться от адмирала; он – прирожденный лидер и великий воин. Именно он ведет за собой всех еретиков; они слепо подчиняются ему, а командир он отменный, пожалуй, лучший во Франции, поэтому и убил герцога Франциска де Гиза.

– Как я могу его убить? Его убийство тут же повлечет за собой начало религиозной войны.

– Пока вы колеблетесь, Колиньи действует решительно… Ваши колебания можно объяснить только сочувствием гугенотам.

– Я – католичка, племянница римских пап, и не люблю гугенотов, – возразила Екатерина. – Просто вынуждена до поры до времени не предпринимать против них никаких репрессивных мер.

– Вашему Величеству придется доказать свою приверженность католицизму. Его Католическое Величество Филипп II желает как можно скорее убедиться в подобном доказательстве. Для этого все главные лидеры гугенотов должны быть уничтожены, в первую очередь Колиньи и Конде. Если вы представите нам подобные доказательства, король Испании признает вас своим другом. Тогда Филипп II никогда не захочет воевать с вами.

Королева дала понять, что не решится приступить к столь опасной процедуре, не приняв мер предосторожности.

На следующий день она вызвала на открытый разговор свою дочь, которая согласилась на беседу лишь в присутствии надменного герцога, и сообщила ей цену, за которую она согласна на резкий поворот в своей политике: рука португальской королевы для герцога Анжуйского вместе с каким-нибудь княжеством в качестве приданого, а также брак дона Карлоса с Маргаритой Валуа.

Елизавета Испанская ответила:

– Мой супруг Филипп II вообще не намерен женить своего сына, этого полумужчину от природы, который безуспешно старается доказать, что в нем есть мужское начало. Что касается доньи Хуаны, то она замкнулась в своем вдовстве, как в монастыре. Испания же никогда не отсечет от своих владений ни одной провинции в чью-то пользу.

Герцог Альба прервал разговор и еще раз надменно уточнил:

– Католическая королева утруждала себя приездом сюда вовсе не для того, чтобы устроить брак своего брата и своей сестры. Она желает только выяснить намерения Франции в отношении еретиков, казни главарей секты и опалы канцлера Мишеля де Лопиталя. Пока правосудие отправляется руками канцлера, гугенотам ничто не грозит.

Екатерина поняла, что байонская встреча потерпела крах: ни одна, ни другая сторона ни о чем не договорились; надо немедленно прервать переговоры, чтобы напрасно не вызывать подозрений протестантов. Однако, желая смягчить открытую враждебность герцога Альбы и придавая мало значения словесным обязательствам, королева-мать намекнула о своем намерении, дождавшись удобного случая, истребить еретиков.

Усилия Екатерины Медичи и Карла IX позволили Франции вкусить плоды и преимущества мира: страна залечивала раны и отстраивалась после гражданской войны. Но умы не пришли в состояние умиротворения, стычки между католиками и протестантами продолжались: достаточно было одной искры, чтобы крупномасштабный конфликт возник вновь… Это ставило королеву-мать в трудное положение, заставляя балансировать, идти на уступки. Правительство вновь испытывало сильное давление, подвергалось обвинениям со всех сторон.

Вернувшись ко двору после окончания путешествия, Екатерина Медичи обнаружила, что вражда между Колиньи и Гизами становится взрывоопасной. Юный Генрих де Гиз, несмотря на молодость, став главой всемогущего клана и обретя новое положение и ответственность, не собирался ни забывать, ни прощать убийства отца. Екатерина понимала, что подобная взаимная ненависть была не просто следствием ссоры двух семей; тут проявлялось противоречие двух религий, как и во время конфликтов Дианы де Пуатье и герцогини д’Этамп в годы правления Франциска I.

Вскоре по возвращении королева-мать во время прогулки по парку в Фонтенбло получила сообщение о смерти Дианы де Пуатье. К своему удивлению она испытала грусть, а не радость. Екатерина размышляла. Больше всего на свете ее соперница любила блага этого бренного мира и, чтобы насладиться ими в полной мере, воспользовалась своей красотой и искусством обольщения, которым владела в совершенстве. Королю, который обеспечил ее всем, что только она желала, Диана подарила счастье любви, но при этом дала немало опасных советов, что подвели Францию к краю пропасти: ее алчность опустошила казну, изощренный фанатизм способствовал гегемонии испанцев и разжег гражданскую войну. Было бы лучше, если бы Дианы де Пуатье никогда не существовало.

Екатерина вошла во дворец. На нее с плафонов смотрела богиня Диана.

«Почему известие о смерти фаворитки, которую мой муж, мой любимый Генрих поставил в один ряд с божествами Олимпа, застало меня именно здесь, в Фонтенбло?» – подумала Екатерина. И, будучи трезвой реалисткой, ответила сама себе: «Для того чтобы я никогда не сдавалась и боролась за величие Франции, моих детей и моего имени».

Париж, не признав указ об умиротворении, остался верен политике триумвиров. Демонстрацией верности памяти Франциска де Гиза и его идеям было паломничество к замку убитого в Жуанвиле, в котором участвовали дворяне, духовенство, магистры парижского парламента и горожане. Родственники Гиза и все собравшиеся у замка требовали казни адмирала Колиньи, который якобы направлял руку убийцы.

Вопреки надеждам королевы-матери на спокойствие в стране, волна преступлений набирала силу.

Обстановка угрожала новым взрывом военных действий между противоборствующими партиями, и правительство Карла IX вынуждено было ввести трехлетний запрет на политические выступления. Королева-мать направила своих уполномоченных для контроля за соблюдением указа и обратилась с призывом об умиротворении к президентам провинциальных парламентов.

Обострение обстановки дополнялось давлением извне. Папа, испанский король и герцог Савойский настойчиво призывали Карла IX к объединению с католическими монархами для борьбы с Реформацией. Но Королевский совет не принял этих условий. Карл IX заявил в своем ответном послании: «Народ Франции живет и будет жить в согласии с древними законами и обычаями римской церкви, он имеет силы для изгнания из королевства своих врагов, но он не может без угрозы войны аннулировать указ об умиротворении». И все-таки под натиском католиков французское правительство вынуждено было пойти на уступки противникам гугенотов. Новый указ требовал от гугенотов соблюдения всех католических праздников. Канцлеру де Лопиталю не удалось внести изменения, смягчающие этот указ: парижский парламент отказался регистрировать его поправки. Последовавшие за этим указом акты насилия и непримиримость французов заставили Екатерину Медичи усомниться в правильности своей политики. С горечью она призналась своему сыну Карлу:

– Я никогда не думала, что мне когда-нибудь придется сравнить французов с турками в жестокости. Теперь это сравнение, к сожалению, допустимо.

Но она не отступала, не сдавала своих позиций. В своих посланиях в Мадрид и Рим она старалась убедить Филиппа II и папу, что толерантность не следует рассматривать как политическую слабость. Ее оппоненты за пределами Франции, бряцая оружием, не желали слушать никаких доводов. Более того, внешнеполитические силы начали играть решающую роль в углублении религиозных противоречий и осложнении обстановки во Франции. Мятеж, поднятый в Нидерландах против Филиппа II Испанского, стал началом политического восстания, направленного против непреклонного католицизма испанского монарха.

Испанская десятитысячная армия под предводительством герцога Альбы совершила переход из Милана в Брюссель, не без умысла заставляя беспокоиться французских гугенотов. Член Королевского совета адмирал Колиньи потребовал от Екатерины Медичи мобилизовать шеститысячную армию швейцарских наемников и десятитысячную – французов для охраны границ. Он рассчитывал использовать эти силы для оказания помощи протестантам в Нидерландах. Но королева-мать не поддержала его планы. Корона была не в силах содержать огромную армию наемников. К тому же это означало бы вступить в войну с Испанией, что, по мнению Екатерины Медичи, было бы равносильно безумию.

Королева-мать демонстрировала свое невмешательство в дела Нидерландов.

Кроме того она отстранила принца Конде от командования армией, заменив его своим сыном Генрихом. Вожди гугенотов были в обиде, подозревая Екатерину Медичи в антипротестантском сговоре с королем Испании. Политика королевы-матери побудила гугенотов к пересмотру своей позиции в отношении Короны.

Собравшись на военный совет в замке Валерии, вожди протестантов решили перейти в наступление. Полагая, что Карл IX попал под дурное влияние матери и двора, они по примеру герцога Франциска де Гиза, который в 1562 году превратил и короля, и его мать, и двор в настоящих узников, решили похитить короля. И совершили непростительную ошибку.

Несмотря на риск встретиться с гугенотской кавалерией командир наемников взял на себя ответственность перевезти весь двор в Париж.

Опытный полководец построил свои роты на манер македонской фаланги, образовав гигантское каре, со всех четырех сторон ощетинившееся копьями, внутри этой живой крепости поместили двор, и она медленно и осторожно начала движение к столице. Вскоре им встретились протестанты под началом Конде. Командир наемников остановил колонну и вытянул ее в прямоугольник, ожидая атаки. Но у гугенотов не было ни пехоты, ни артиллерии. Покружив по окрестностям, как туча шершней, они исчезли. Королевский двор под надежной защитой возобновил движение. Вскоре мятежники появились снова, на сей раз со значительными боевыми силами.

Тогда швейцарцы растянулись во всю ширину дороги и образовали неприступный барьер, под надежной защитой которого королевская семья, придворные и слуги во весь опор помчались к Парижу. Они добрались туда разбитыми, ошеломленными, их одежда была в беспорядке, но они спаслись. Протестантский переворот не удался. Планы Колиньи и Конде провалились. Последствия этих событий были непредсказуемы.

Юный Карл IX еще непосредственно не занимался делами, он даже выказывал безразличие к религиозным спорам, но чувствительный, вспыльчивый характер не давал ему спокойно снести обиду, нанесенную заговорщиками. Он не простил им, что его заставили двигаться быстрее, чем ему хотелось.

От дружеских чувств к протестантам королева в конечном счете пришла к ненависти, пламя которой постепенно раздули измена в Гавре, недальновидность принца Конде, ограниченность пасторов, ненасытность реформатских вождей, а главное, что эти вожди задумали создать государство в государстве, а это означало что они – настоящие враги.

Для юного семнадцатилетнего монарха и его матери возобновление военных действий, инициаторами которых были протестанты, стало провалом политики примирения.

6. Большой улов смерти

Поведение гугенотов сокрушило планы и надежды Екатерины Медичи предотвратить волнения во Франции. Она все еще находилась в состоянии оцепенения от недавнего пленения.

Уединившись в своих покоях, что в последнее время вошло у нее в привычку, Екатерина нервно расхаживала по кабинету. Столь явные признаки беспокойства были для нее весьма необычны. Как правило, по ее невозмутимому виду нельзя было угадать, какие чувства ее обуревали. Стараясь успокоиться, она подошла к одному из окон, выходящих на набережную Сены, по которой медленно проплывали торговые суда, слегка покачивающиеся на волнах. Ей необходимо было собраться с мыслями и принять правильные решения.

Гугеноты, как и католики, снова несли потери, но ряды каждой из партий пополнялись новыми силами. Вождем гугенотов стал сын Жанны д’Альбре и Антуана де Бурбона Генрих Наваррский, самый ценный заложник, которого Карл имел глупость выпустить на волю к матери. Их идеологом по-прежнему оставался Колиньи. В нем Екатерина Медичи видела своего главного врага, подстрекателя к мятежу и проводника опасных идей, которые привели к новой войне.

После совершенной гугенотами неудачной попытки пленения королевской семьи, парижский парламент объявил Колиньи преступником, действовавшим против Его Величества и безопасности королевства. Высший суд Франции лишил адмирала всех должностей и требовал конфискации его имущества. Осужденному угрожала казнь через повешение на Гревской площади в Париже. Приговор имел целью мобилизовать подданных короля на поиски и выдачу адмирала в руки правосудия. Но гугеноты надежно спрятали и хорошо охраняли своего лидера.

Награда в пятьдесят тысяч золотых экю, обещанная королевой, никого на поиски, поимку и выдачу адмирала не подвигла.

Екатерина вспомнила последний разговор с адмиралом, когда он откровенно признался ей и Карлу: «Я не против монарха и монархии; так же, как и вы, опасаюсь новой гражданской войны во Франции, но я против недоверия к протестантизму и изгнания протестантов из страны».

Известие о смертном приговоре застало Колиньи в Южной Франции, где он командовал военными отрядами гугенотов, нанося удары по королевской армии.

Когда в совете канцлер Мишель де Лопиталь попытался поднять вопрос о примирительных мерах, она впервые резко оборвала его:

– Это вы с вашими красивыми словами об умеренности и справедливом правосудии завели нас туда, где мы сейчас находимся.

Согласно старинным церемониалам, королевский герольд в накидке с лилиями отправился к Конде и Колиньи с требованием немедленно распустить войска и явиться к суверену. Гугенотские вожди отказались.

Париж, жаждущий крови еретиков, был возбужден.

Исполненные великой дерзости, протестанты пошли на штурм Парижа с войском в две тысячи человек. «Муха против слона!» – воскликнул тогда Монморанси. С высоты башни на них с изумлением смотрел турецкий посол, который, обернувшись к коннетаблю, воскликнул:

– Будь у Его Величества султана эти гугеноты, он бы одолел с ними весь мир!

Коннетаблю не очень-то хотелось сражаться со своими племянниками, он благоволил к Колиньи, но возмущение парижан и чувство долга вынуждало его к этому.

В ярости он вывел за стены города армию в двадцать тысяч человек, перебирая, по своему обычаю, четки и чередуя молитвы со сквернословием. Столкновение с гугенотами произошло у Сен-Дени.

Протестантская конница врезалась в первые ряды его войск, рубя их направо и налево. Коннетабль лично возглавил большой отряд всадников, скомандовал кавалерийскую атаку и напал на мятежников, устроив настоящее побоище еретикам, но вскоре сам оказался в окружении врагов. Несмотря на свои семьдесят пять лет, он еще крепко держал шпагу. К несчастью его лошадь упала. Старый солдат сделал отчаянное усилие подняться, но гугенот с помощью аркебузы раздробил ему позвоночник, затем выстрелил в голову. Рыча от бешенства, душа полководца покинула поле битвы…

Его сыновья привели подкрепление и тем самым выправили положение. Конде и Колиньи отступили.

Победа оказалась не очень убедительной. На следующий же день адмирал Колиньи сжег Ла-Шапель; протестанты покинули Сен-Дени и отошли к Монтро, где соединились с отрядами графа де Ларошфуко. Затем они двинулись в Шампань, по пути в Ниме в День святого Михаила гугеноты сбросили на дно колодца пятьдесят католиков.

На похоронах Монморанси Екатерина распорядилась оказать ему королевские почести. Она была признательна коннетаблю за верность своему любимому Анри, да и ей, несмотря ни на какие разногласия в разные времена, он оставался до конца верным.

Екатерина с ужасом взирала на свое королевство, которое вновь скатилось в пропасть новой, уже второй по счету гражданской войны.

Но она была не из тех натур, которые пассивно наблюдают за событиями в своем королевстве. Смерть Монморанси была особо чревата последствиями. Кому доверить верховное командование? Ведь обладатель этого поста может стать вершителем судеб королевства!..

Екатерина давно ждала возможности выдвинуть любимого сына на первый план. Случай наконец-то представился. В приступе безумной материнской любви, туманившей ее проницательный взор, она решила не восстанавливать пост коннетабля, который давался пожизненно, и назначить Генриха наместником королевства.

Герцогу Анжуйскому уже исполнилось шестнадцать лет. Он очаровывал всех своими темными итальянскими глазами и изяществом манер; испытывая неприязнь к грубым развлечениям, любил женские забавы, маскарады, комедии. Фрейлины были от него без ума, они давали ему свои платья, угощали сладостями, приобщали к запретным удовольствиям. В их апартаментах он изображал восточного вельможу, возлежа на шелковых подушках и блаженствуя среди аромата изысканных духов, ярких тканей и блеска драгоценностей, которые особенно влекли его, потомка флорентийцев. Он всегда был окружен женщинами: одна рассматривала его ладонь, другая играла на лютне, третья исполняла сонеты Ронсара.

Хорошее воспитание позволило пышно расцвести его достоинствам, но не подавило дурные инстинкты. Екатерина, всегда трепетавшая, если ее обожаемый сын болел или грустил, не противилась ни одному его капризу, считая его слишком тонкой, талантливой натурой.

Юного принца вели по жизни два человека, столь же противоположные, как порок и добродетель: учитель Амио внушал уважение к великим историческим образам, объяснял, какая честь – внести свое имя в историю; гувернер Виллекье потакал всем его недостаткам. Генрих так привык к этому царедворцу, что не мог без него обходиться.

Генрих, тяготевший к женскому обществу, ценивший утонченность, любил ощущать свою власть над людьми сильными, воинственными, с великолепными физическими данными, в которых судьба отказала ему самому. Виллекье набрал ему гвардию из молодых атлетов и дал им в начальники сеньора дю Га, о похождениях и дуэлях которого постоянно твердила молва. Генрих быстро увлекся этим лихим малым, властным, агрессивным, порочным, неистощимым на выдумки.

Врач Мирон – человек выдающегося ума и знаток своего искусства, также сумел стать незаменимым для Генриха, здоровье которого было скверным. У принца часто болела голова, внезапно появлялись нарывы, от малейшего сквозняка подскакивала температура. Авторитет Мирона счастливо уравновешивал влияние сомнительных фаворитов принца.

Мало-помалу Генрих приобрел вкус к верховой езде и фехтованию, чему порой посвящал целое утро, затем зарывался в книги Плутарха и сочинения Ронсара, любимого поэта двора, и философов Античности.

От Валуа он унаследовал немного – разве что страсть к сочинительству от двоюродной бабки Маргариты Наваррской. Зато обаяние, хитрость, способность быстро овладевать знаниями, любовь к роскоши, искусствам, чувственная набожность делали его достойным потомком Медичи. Его интеллект ничем не напоминал основательное здравомыслие, свойственное Капетингам. Ему не хватало уравновешенности, но он обладал прозорливостью, умением бесконечно усваивать новое.

Виллекье и дю Га подначивали Генриха: он должен добиться бессмертной славы!

Полномочия наместника королевства, которые Екатерина взвалила на своего шестнадцатилетнего сына, распространявшиеся и на политическую сферу, делали их обладателя настоящим вице-королем. От подростка, плохо знакомого с искусством управления, теперь зависел исход войны, будущее монархии.

Но королева-мать верила в своего гениального сына.

Поначалу Генрих был ошеломлен свалившейся на него удачей, но он любил власть, славу, горел желанием отличиться, поэтому отправился на войну с гугенотами, исполненный радости и пыла.

После восьми лет попыток найти опору в протестантах, Екатерина Медичи сделала вывод, исходя единственно из политической целесообразности, об их слабости и отсутствии в них национального духа и стала решительной противницей протестантов.

Символом того, что с прошлым покончено, стала отставка канцлера Лопиталя. В Королевский совет вместе с кардиналом Лотарингским вошли итальянцы: Бираг, Гонди, Гонзаго-Невер, преданные слуги королевы-матери, приверженные к вероломным и коварным способам действий.

Дойдя до крайности, вроде той, которую она не простила гугенотам, Екатерина пожелала захватить Конде и Колиньи. Но виновных нужно было еще поймать. Она поручила эту операцию маршалу Таванну, который высоко чтил рыцарский кодекс чести. Он дал вождям протестантов возможность вовремя бежать, после чего с умиротворенной душой отдал на разграбление покинутый ими замок Нуайе.

В стране вновь поднялись гугеноты, призывая в свои ряды ветеранов Итальянских войн и вступив в союз с немецкими князьями. Побережью Франции угрожал английский флот. Начались грабежи, насилия, убийства – все то, что сопровождает войну.

Новый эдикт запретил реформированный культ, предписал пасторам немедленно покинуть королевство.

Во Франции вновь воспрянули Гизы. Юному Генриху исполнилось семнадцать: этот широкоплечий атлет с великолепными белокурыми волосами имел неустрашимый вид. Дядья, мать, высшее и низшее духовенство превозносили его, представляя толпе как будущего героя, который спасет страну от еретиков. Лотарингцы настойчиво требовали у королевы-матери для этого юноши командования армией в надежде, что он добудет себе славу, подобную отцовской, и станет католическим героем, а этого ореола Екатерина не желала ни для кого, кроме своего любимого сына. И ее Генрих стал не только наместником королевства, но и главнокомандующим армией. По логике ей следовало бы доверить эту должность королю, но у Карла уже была корона. А слава, поклонение масс, престиж во всем мире станут уделом ее любимца.

Екатерина исступленно заботилась об успехах Генриха, предписывая ему, как себя вести в своих ежедневных посланиях, а в трудные минуты лично являясь в его штаб-квартиру. Лучшей услугой, которую она ему оказала, стала опека Таванна, одного из самых выдающихся полководцев Франции.

Силы двух партий, умноженные за счет многочисленных наемников, мало чем отличались друг от друга. Они приступили к долгой кровопролитной схватке, не брезгуя грабежами и чудовищными пытками мирных жителей, попадавшихся им на пути.

Первая значительная битва произошла при Жарнаке.

В это время королева-мать прибыла в Мец, чтобы лично проследить за тем, как ведутся работы по укреплению города, и посетить госпитали с ранеными. Внезапно после посещения госпиталя у нее начались сильные боли в правом боку. Боли сопровождались сильным жаром. Именно в этот день ее любимый Генрих одержал свою первую победу на поле битвы. Возле королевы находились ее дети: Карл, Маргарита и Эркюль, который отныне звался Франциском, герцогом Алансонским.

Все были очень обеспокоены состоянием матери и думали, что она не выживет.

Екатерина была без сознания, но вдруг закричала:

– Мой сын победил! О Господи! Смотрите, смотрите, принц Конде убит!

На следующую ночь пришла весть о победе принца Генриха под Жарнаком.

Екатерина мгновенно выздоровела. Радость ее была безмерна. Победу одержал ее любимый сын! Злейший враг, принц Конде, который предал ее, понес заслуженное возмездие в сражении, которым командовал Генрих!.. Теперь осталось убрать с дороги Колиньи!..

С раннего утра все колокола в Меце звонили в честь победы.

Протестанты понесли ощутимое поражение.

Принц Конде погиб во время битвы. У него была сломана нога, но это не остановило его, он продолжал сражение. Когда во время атаки лошади противников сшиблись, конь под принцем упал. Конде оказался придавленным телом своего коня. Из-за сломанной ноги он не смог подняться и оказать сопротивления. Один из дворян из свиты герцога Анжуйского хладнокровно пристрелил его на месте. Генрих приказал посадить тело принца на осла и три дня возить по лагерю своей армии на потеху солдатам.