Терновый венец Екатерины Медичи Гульчук Неля
И Екатерина назидательно произнесла:
– Елизавета, ты не должна прислушиваться к сплетням! Ты выходишь замуж за короля великой страны!
Елизавета со слезами бросилась к ногам матери.
– Я не хочу покидать тебя и отца, мама!
Екатерина подняла дочь с колен, нежно привлекла к себе. Она рассказала дочери о своем приезде во Францию, о том, как со временем полюбила эту чужую для нее страну.
Дочь, внимательно слушая мать, постепенно успокаивалась.
– Я люблю твоего отца. Надеюсь, что и ты со временем полюбишь своего мужа.
– Мама, дурные предчувствия преследуют меня, – пожаловалась Елизавета.
Королева вздрогнула, чтобы скрыть чувство растерянности, которое овладело и ею, она прижалась к дочери.
– Запомни, моя дорогая, тебе очень повезло. Совсем скоро ты станешь королевой Испании! Это огромная честь для тебя!
Солнечным июньским утром герцог Альба в сопровождении испанских грандов, французского короля и королевы и их свиты вошел в опочивальню будущей королевы Испании. Закатав штанину на левой ноге, герцог коснулся левой ножки дрожащей от страха Елизаветы, возлежащей на роскошном брачном ложе.
Свадьба французской принцессы и испанского короля была объявлена свершившейся, и герцог Альба, полный гордости и достоинства за исполненный долг, покинул спальню Елизаветы, ставшей с этой минуты королевой Испании!..
По Парижу тут же из уст в уста стало передаваться меткое выражение:
– Дело одной ноги свершилось!
Вскоре улица Сент-Антуан превратилась в декорацию для многодневных королевских турниров.
На всех перекрестках города глашатаи выкрикивали королевский указ:
– Именем короля Генриха II! После долгой и жестокой войны, на которой не ведавшим отдыха оружием были пролиты реки человеческой крови, всем гражданам повелевается с чувством радости, облегчения и ликования восславить это великое событие.
Для французов любой праздник был в радость. Торжества по случаю двух свадеб и заключения мира сулили избавление от уныния и возможность наконец-то потанцевать, повеселиться, выпить вина больше, чем обычно.
Люди прибывали в Париж из пригородов, танцевали на улицах, на перекрестках, шумно веселились на набережных Сены. Теплый июньский ветер развевал многочисленные французские и испанские флаги, развешанные по всему городу.
При дворе обсуждали имена знатных дворян, которые решили померяться силами с королем, и никто при этом не замечал, как содрогается от страха королева.
Екатерина была охвачена паникой. Уединившись в своих покоях, она предалась размышлениям. Один из астрологов, которыми она себя окружила, Люкас Горик, напророчил ей в 1542 году, что наследник престола, несомненно, достигнет королевской власти и это событие будет отмечено сенсационным поединком; другой же поединок положит конец и его царствованию, и его жизни.
Первая часть пророчества исполнилась благодаря поединку де Шабо и де Вивонна, состоявшемуся в самом начале царствования Генриха. Теперь Екатерина с ужасом наблюдала за приготовлениями к турниру. Она вспомнила, что астролог тогда добавил: «Следует избегать всех поединков в замкнутом пространстве, особенно к тому моменту, когда королю будет сорок один год, так как в этот период жизни ему угрожает рана в голову, способная повлечь за собой слепоту или смерть».
А любимый Анри вступил в свой сорок первый год три месяца назад, ужаснулась Екатерина.
Но и это было еще не все. Не совсем обычный астролог по имени Мишель Нотрдам, которого Екатерина пригласила ко двору в 1556 году, опубликовал в Лионе сборник пророческих катренов «Центурии», где содержалось четверостишие, подтверждающее, по мнению Екатерины, пророчество Горика.
- Над старым львом возобладает львенок.
- На площади турнирной будет поединок.
- И в клетке золотой он выбьет ему глаз.
- Мучительной бывает смерть подчас.
Екатерина ощутила близость несчастья. Она испытывала единственное желание: не пускать Генриха на турнир. Никогда еще до сих пор ее так не удручала и не разрывала сердце мысль о том, что она станет правительницей.
Накануне начала турниров королева решительно направилась в покои мужа и умоляла его отказаться от участия в состязаниях.
Генрих был крайне удивлен столь неожиданной просьбой жены. Он заверил взволнованную Екатерину, что все ее опасения напрасны. Рыцарь по духу и убеждениям, он испытывал несказанную радость от того, что сможет испытать свою силу и ловкость.
28 июня в первый день состязаний герольды объявили четырех устроителей турнира, которыми стали сам король, герцог де Гиз, герцог Феррарский и герцог Немурский.
Они торжественно под многотысячное людское ликование появились на ристалище во всем великолепии своих одежд: Его Величество, одетый в черное и белое, цвета своей дамы, герцог Франциск де Гиз – в белое и алое, герцог Феррарский – в желтое и красное, Немурский – в желтое и черное.
Знатные дамы и вельможи, кардиналы и духовенство, послы и гости, богатые буржуа и жители Парижа и окрестностей наблюдали за ними с высоты трибун и крыш домов.
Последние три дня июня должны были стать данью памяти славным временам французского рыцарства и демонстрацией доблести воинов французской армии во главе с монархом, решившим торжественно отметить заключение мира с Испанией и окончание Итальянских войн, длившихся шестьдесят пять лет.
Королева заняла почетное место на трибуне вместе с детьми и герцогиней де Валентинуа.
Прозвучали трубы, и турнир начался.
В первый и во второй дни состязаний Генрих II, смелый, ловкий и удачливый, не покидал ристалища, сходясь с каждым желающим вступить с королем в поединок.
Екатерина наблюдала за состязаниями, в которых участвовал ее супруг, и беспрестанно читала про себя молитвы. Возбужденный король ощущал себя в своей стихии, был счастлив и жаждал новых побед.
Вечером 29 июня во время пиршества король, смеясь, сказал супруге, что звездам, которым она так верит, свойственно ошибаться, что и в первый, и во второй день турнира он был не один раз в числе победителей и не получил ни одной царапины.
В ночь на тридцатое июня Екатерину мучили кошмары: она видела своего мужа раненым с окровавленной головой.
Когда королева 30 июня утром появилась на почетной трибуне, все обратили внимание, что она была мертвенно-бледна.
После приветствия, обращенного к прекрасным дамам, французскому королю предстояло сразиться с герцогом Савойским.
Герцог Савойский первым облачился в латы и тяжелой поступью, устрашающе скрежеща доспехами, направился к королю, на голову которого еще только одевали шлем.
– Покрепче держитесь в стременах, – со смехом сказал король, – я намерен хорошенько вас поколотить, без скидок на родство.
С помощью оруженосцев оба взгромоздились на лошадей, покрытых богатыми попонами. На шлеме Генриха, как и на голове его лошади, качались султаны из черных и белых перьев. Противники бросились друг на друга, с ходу пустив коней галопом. Герцог Савойский был сражен. Если бы он заранее не привязался к луке седла, он бы наверняка упал. Следующим в поединок с королем вступил герцог Франциск де Гиз.
– Не человек – гигант! – восторженными криками встретили Меченого зрители.
Французы обожали лучшего воина королевства. Он обладал обаянием и вызывал своими военными победами восхищение как друзей, так и врагов.
В этом поединке победителей не было, оба соперника усидели на лошадях.
На очереди был третий поединок.
Все шло отлично. Однако, когда король вытирал пот с лица после второго состязания, Екатерина попросила передать ему, чтобы он больше не сражался, ради любви к ней.
– Передайте королеве, что именно ради любви к ней я и хочу вступить в этот бой, – сказал король.
Уже не однажды увенчанный в эти дни лаврами победителя король жаждал одержать еще одну победу.
Народ с энтузиазмом воспринял решение короля еще об одной схватке.
– Да здравствует король! – кричали зрители. – Да здравствует королева!
Лучи полуденного солнца обжигали Екатерину. Сегодня Генрих был героем дня. И это справедливо, думала королева, однако тревога за супруга усиливалась.
Генрих решил померяться силами с капитаном своих гвардейцев Габриэлем Монтгомери, который накануне во время схватки чуть не скинул его на землю.
– Достойный соперник! – всеобщее воодушевление было ответом на выбор короля.
Молодой Монтгомери был великолепным бойцом.
Маршал де Вьейвиль подошел к королю.
– Сир, сегодня вы уже достаточно сражались и покрыли себя славой. Лучше всего было бы отдохнуть.
И так как король даже не хотел слушать его, он добавил:
– Клянусь вам Господом Всемогущим, вот уже три ночи подряд мне мерещится, что этот последний день июня фатальный для вас. Но поступайте, как считаете нужным.
Король был упрям. Вместо ответа он приказал маршалу надеть на него доспехи, хотя это входило в обязанности обер-шталмейстера.
– Ваше Величество, – вздохнул преданный королю де Вьейвиль, – никогда еще я не делал ничего с такой неохотой.
В нетерпении не обращая внимания на мелочи, король не позволил как следует застегнуть ремешок забрала, и оно не было закреплено. Игнорируя мольбы королевы и преданных ему слуг, Генрих приказал усадить его в седло. Он выглядел великолепно на норовистом скакуне, подаренном герцогом Савойским, и был восхищен горячей кровью жеребца, которого по иронии судьбы звали Беда.
С копьем в руке король помчался на Беде на Монтгомери. Над барьером, разделяющим соперников, вдоль которого они скакали, видны были закованные в блестящие доспехи фигуры и лица, спрятанные под железными масками.
Во всю мощь гудели трубы и рожки.
Соперники налетели друг на друга, сломали копья, зашатались, вновь обрели равновесие, затем приблизились к ограждениям. Король взял новое копье, а Монтгомери остался с этим же зазубренным обломком.
Кони вновь пустились вскачь, пышные черно-белые султаны развевались на гребне королевского шлема и надо лбом Беды.
Звуки труб внезапно стихли.
И тогда на глазах у мертвенно-бледной королевы исполнились пророчества: в оглушительной тишине всадники столкнулись во второй раз, и сломанное копье Монтгомери стукнулось о шлем короля с такой силой, что открылось плохо закрепленное забрало.
В толпе раздались возгласы отчаяния. Королева, прошептав: «О, моя роковая звезда», рухнула без сознания. Дофин лишился чувств.
Генрих II с окровавленным лицом цеплялся за свою лошадь. Наконечник копья пробил ему правый глаз и проник в череп. Король оставался в седле до самого конца дорожки, там его, падающего, подхватили оруженосцы.
– Я погиб, – прошептал король и потерял сознание.
Все суетились вокруг, кричали.
Диана в отчаянии сжимала поручни помоста. По пути в замок Турнель короля на носилках пронесли мимо фаворитки.
«Неужели я вижу моего рыцаря в последний раз?» – пронеслось в сознании немеркнущей красавицы.
В этот последний день июня Париж из столицы радости превратился в город печали.
Люди, стоя возле замка Турнель, ждали новостей.
Часть четвертая
Варфоломеевская ночь
1. Большая игра
Екатерина очнулась только в замке Турнель. Когда она пришла в себя и открыла глаза, лекари протирали ей уксусом руки и виски. В углу своей спальни у иконы Божьей Матери она увидела Ла Жардиньер, которая молилась за ее здравие.
– Добрая Мать Спасителя! Сделай так, чтобы с моей королевой ничего не случилось!
– Король! – вскричала Екатерина и мгновенно встала. – Где он? Что с ним?
Лекари и фрейлины опустили головы.
Ла Жардиньер поспешила к своей повелительнице, чтобы успокоить ее, и, увидев молчащих лекарей и придворных дам, быстро сообщила:
– Наш великий король поднялся по ступенькам в свою опочивальню самостоятельно, выказав тем самым истинное королевское мужество и величие.
И тоже опустила голову, с трудом сдерживая подступившие к глазам слезы.
– Самостоятельно? – ужаснулась Екатерина. – Это правда?
Ее личный врач Гийом Кретьен кивнул головой:
– Пока король поднимался, ему поддерживали голову и корпус.
– Проводите меня к нему.
– Ваше Величество, чуть-чуть попозже. Сейчас у постели короля его личный врач Жан Шаплен. Он вызвал Амбруаза Паре и убедительно просил не беспокоить короля, пока не удалят осколки копья.
– Король в сознании?
– Да.
– Что говорит Его Величество?
– Повторяет только одно: никто не должен винить Монтгомери. Этого настоятельно желает король. Капитан не хотел сражаться. Король сказал, что он исполнял королевский приказ.
– Мой Анри! Мой благородный рыцарь! – разрыдалась Екатерина.
Она подошла к иконе, встала на колени. В сознании, как ослепительная молния, пронеслось: «Все эти годы Диана отнимала тебя у меня! Неужели теперь тебя заберет вечность? Нет, нет… Не отнимай его у меня, Пресвятая Дева!»
Королева стала молиться, не обращая внимания на присутствующих в ее покое придворных.
– Пресвятая Дева, пусть король останется жив: прошу тебя, умоляю! Я хочу, чтобы он дышал под одним со мной небом! Спаси его, Пресвятая Дева, спаси его!
Огромным усилием воли Екатерина приказала себе: «Нельзя падать духом! Бог учит нас быть сильными!»
Она решительно поднялась с колен:
– Я иду к королю.
Дорога в покои короля показалась бесконечной. Во всем замке ей слышались стоны и рыдания. Дурочка с трудом поспевала за быстро идущей королевой, как могла успокаивала:
– Все будет хорошо. Надо только верить, и все будет хорошо.
У двери, ведущей в покои короля, Екатерина приказала:
– Дальше я пойду одна! Ждите меня здесь!
Когда Екатерина вошла в спальню Генриха, около постели бесцельно толпились более десятка обезумевших людей.
Хирурги только что извлекли из головы короля пять деревянных осколков. Король был без сознания.
Екатерина взяла своего мужа за руку, почувствовала биение пульса, и лицо ее приняло более спокойное выражение.
Личный врач Генриха Жан Шаплен, увидев королеву, доложил:
– Мы все ждем Амбруаза Паре. Возлагаем на него большие надежды.
Спустя полчаса знаменитый хирург был уже во дворце. Он осмотрел отверстие, пробитое копьем Монтгомери, попросил рассказать ему все, даже мельчайшие подробности несчастного случая и извлечения осколков, и отвел королеву к окну.
– Есть ли сейчас в тюрьмах несколько человек, приговоренных к смерти? – спросил он.
В недоумении посмотрев на хирурга, Екатерина ответила:
– Да, несомненно. Приговоренные к смерти есть. К сожалению, крайне редко бывает наоборот, что их нет. В нашем королевстве преступники есть всегда.
– Пусть немедленно казнят четверых и их трупы принесут ко мне в операционную. Прежде чем оперировать короля, я хочу сделать несколько экспериментов.
Королева тут же отдала приказ.
В Гран-Шатле и Консьержери спешно казнили четырех осужденных на смерть преступников, и их тела отправили Амбруазу Паре.
Хирург с нетерпением ждал стражников у дверей своей операционной. Дорога была каждая минута.
– Положите эти трупы на стол, – приказал он.
Когда тела были разложены по строго указанным местам, Амбруаз Паре вооружился большой остроконечной палкой той же величины, что и копье Монтгомери, и четким ударом попытался вонзить ее в правый глаз первого трупа. Но в спешке он плохо прицелился, и палка вошла в рот.
– Промах! – произнес он с досадой.
Труп бросили в угол, и хирург, подняв палку, вонзил ее во второго преступника. На сей раз у него получилось лучше, – он пронзил глаз. Однако палка несколько уклонилась к середине черепа, вместо того чтобы пройти в сторону уха, как прошло сломанное копье Монтгомери.
Все пришлось начинать сначала.
Раздраженный хирург подошел к третьему трупу, но выбитый из колеи двумя своими первыми неудачами, он действовал слишком поспешно и вонзил палку в висок. Третий труп был испорчен, как и два предыдущих.
Стражник, с интересом наблюдающий за ненавистным протестантом, уже подумал, что придется опять ехать в тюрьму и прикончить еще нескольких осужденных еретиков.
Но на сей раз удар получился правильным: рана была точно такая же, как у короля.
Ученики, затаив дыхание, внимательно наблюдали за своим великим учителем.
Невозмутимый Амбруаз Паре наклонился над лицом, которое он изуродовал, и долго ощупывал края раны, что не посмел бы ни при каких обстоятельствах делать с головой короля. Когда он извлек несколько клочков ткани и осколков костей, на лице у него была тревога.
– Надежды очень мало, – прошептал он. – Точнее почти никакой.
Тем временем, пока Паре экспериментировал с трупами преступников в надежде спасти короля, Диана де Пуатье спешно уносилась в Ане. Этот довольно поспешный отъезд сильно смахивал на бегство герцогини д’Этамп после кончины Франциска I двенадцать лет назад.
Однако фаворитка еще не теряла надежды, веря в чудодейственное мастерство хирурга, который, как она знала, находился у изголовья ее любимого рыцаря.
Увы! Великий хирург был на этот раз бессилен. Осмотрев рану короля, он обнаружил в мозговой ткани изменение желтоватого цвета, означавшее, что начался процесс разложения.
Огорченный, Амбруаз Паре прописал несколько травяных настоек, способных смягчить боль.
– Остается только ждать и надеяться! – сказал он.
В первую ночь с раненым сидела Екатерина, герцог Савойский и кардинал Лотарингский. Они ухаживали за королем до трех часов ночи. Затем их сменили герцог Франциск де Гиз и принц Альфонс д’Эсте. Последующие дни король пребывал в бессознательном состоянии.
3 июля наступило легкое облегчение: король смог послушать музыку и дал обет: в случае выздоровления отправиться пешком в Нотр-Дам де Клери. Считая несправедливым, что столь многочисленные дворяне пошли ради празднеств на оказавшиеся ненужными траты, монарх приказал через неделю, в следующее воскресенье, возобновить торжества.
Король также нашел в себе силы продиктовать секретарю письмо французскому послу в Риме, дабы тот уведомил папу об аресте Анна дю Бура и лютеранствующих парламентариев.
– Уповаю, коль скоро Господь даровал мне мир, употребить отпущенные мне силы и время, дабы наказать, подвергнуть экзекуции и истребить всех, кто вздумает следовать сим новым доктринам.
К вечеру 4 июля у короля резко поднялась температура и его стали мучить сильнейшие боли в затылке. Генрих замолк, потеряв сознание. Ни уксус, ни розовая вода не привели его в чувство. Не помогли и кровопускания. Да и зачем они, сокрушалась Екатерина, король и так потерял слишком много крови.
Екатерина поняла: вне всяких сомнений, король обречен. Тогда она вспомнила о своей ненависти. И отправила в Ане гонца потребовать от Дианы де Пуатье вернуть драгоценности Короны.
Проницательная Диана не предусмотрела одного, что копье судьбы однажды может сразить служившего ей верой и правдой рыцаря, который был моложе ее на двадцать лет.
Фаворитка приняла посланца королевы высокомерно.
– Как? Король умер? – спросила она.
– Нет, мадам, но это не замедлит произойти со дня на день.
– Ну, так пока в короле остается жизни хоть на вершок, я хочу, чтобы все мои недруги знали: я их не боюсь и не стану им покоряться до самого последнего вздоха Его Величества. Отвага моя еще не сломлена. Если же, к несчастью, я его переживу, мое сердце будет слишком занято скорбью и я вряд ли буду обращать внимание на неприятности и гадости, которые мне захотят причинить. Пусть знают мои враги, что, даже если короля вдруг не станет, я их не испугаюсь.
Гонец королевы отбыл с пустыми руками.
Когда эти слова были переданы королеве, она поняла, что от Дианы ей придется ждать еще немало сюрпризов, сломить ее будет трудно… Надо подумать как… И поступить достойно королевы… Для начала отправить в ссылку, в забвение…
9 июля, едва сознание вернулось к королю, он потребовал не откладывать бракосочетание своей сестры Маргариты и герцога Савойского и заключить его сегодня же. Екатерина была настолько обессилена, что даже не нашла в себе мужества присутствовать при брачном благословении своей подруги.
Церемония была больше похожа на похороны и погребальное шествие: вместо гобоев и скрипок слышались только плач, рыдания, причитания и вздохи. Сходство с похоронами еще более усиливалось оттого, что обручение в церкви Сен-Поль совершалось за полночь.
10 июля в час после полудня король Франции Генрих II скончался. Он царствовал двенадцать лет, и было ему сорок лет, четыре месяца и десять дней. С полным основанием можно сказать, считала Екатерина, что Диана царствовала вместе с ним.
Старший из сыновей Генриха II был провозглашен королем Франции под именем Франциска И. Юному принцу исполнилось всего лишь пятнадцать лет, но он, хотя по закону и считался совершеннолетним, был неопытен и слаб здоровьем.
Потрясенная охватившим ее ужасом, безмолвная от печали Екатерина стояла перед бездыханным телом своего мужа, который умер у нее на глазах.
В этот страшный день кончины супруга она надела черное платье и длинную черную вуаль, вопреки обычаю, согласно которому королеве-вдове полагалось носить белые траурные одежды. В молодости и до смерти мужа Екатерина предпочитала всем остальным цветам зеленый – цвет надежды. Отныне она решила до конца своих дней быть верной черному цвету печали.
Королева также поменяла свои эмблемы. Вместо радуги символом Екатерины стало сломанное копье в обрамлении слов: «Отсюда моя печаль и мои слезы». На второй эмблеме она приказала изобразить гору с белоснежной вершиной негашеной извести, а вокруг девиз: «Пусть погибший любимый будет свидетелем, что пламя живет». Подобно тому как без огня горит политая водой негашеная известь, так ее любовь останется живой, несмотря на потерю любимого человека. Пламя настоящей и искренней любви, которую она испытывала к своему мужу, королю, согревало, несмотря на то, что его источника, ее дорогого принца, уже не было на свете. Этими эмблемами Екатерина объявляла о своей верности супругу и преданности ему вдовы.
Дети короля потерянно бродили по замку, а любимица отца, хорошенькая Маргарита, плакала навзрыд.
Стены и полы покоев королевы были убраны черной тканью. Кровать и алтарь тоже находились под траурным саваном. Сама королева была закутана в траурную вуаль, под которой виднелось простое черное платье. В отчаянии Екатерина ходила по своим покоям. К ней привели детей, она обняла их по очереди. Целуя так любимые Анри ямочки на щечках Маргариты, Екатерина разрыдалась.
Она вспомнила разговор Генриха со своей обожаемой младшей дочерью накануне бракосочетания старшей дочери Елизаветы.
Маленькая кокетка незаметно без спроса проникла в покои старшей сестры и любовалась свадебным платьем, когда король и королева вошли навестить Елизавету.
Генрих посадил Маргариту на колени и спросил:
– А вы, демуазель, уже присмотрели себе будущего супруга?
Маргарита опустила глаза.
Тогда король предложил ей две кандидатуры на выбор: герцога Генриха Жуанвильского, сына Меченого, и маркиза де Бопрео.
Смущаясь, Маргарита сказала, что выбирает маркиза, хоть он ей и совсем не нравится.
– Почему его? – удивился король. – Я нахожу, что маркиз менее красив, чем герцог Жуанвильский. Герцог Генрих совершенно неотразим, к тому же он блондин.
Шестилетняя принцесса мудро рассудила:
– Сир, маркиз гораздо умнее. А герцог стремится надо всеми командовать и способен причинить зло другому человеку.
– Разумный выбор, – рассмеялся король.
И королева засмеялась вместе с ним.
А теперь, вспомнив об этом разговоре, Екатерина безутешно рыдала и, чтобы поплакать в одиночестве, отправила детей с гувернерами в их покои.
Королева вспоминала: когда Франция открыла перед ней свои двери, когда она посылала своего любимого кузена Пьеро Строцци и мужественных солдат на итальянскую землю, итальянская кампания, которую можно было назвать авантюрой, привила ей вкус к риску. Попробовав этого дурманящего напитка, королева научилась руководить мужчинами, заставлять их действовать в своих интересах. Приобретенные ею знания управления людьми были бесценны.
Под маской смирения и покорности она вела большую игру в стране, которая была ее сердцу дороже всех сокровищ мира, в Италии, своей любимой родине.
Вокруг все только и думали, как захватить корону. Едва король занемог от тяжелого ранения, коннетабль пустил в ход все средства, чтобы остаться у штурвала власти. Осведомители доложили королеве и Гизам, что Монморанси спешно оповестил всех принцев крови о болезни короля, отправил несколько писем Антуану де Бурбону, королю Наварры, ближайшему претенденту на престол, настоятельно торопя его прибыть в Париж и принять участие в Королевском совете. Старый интриган лихорадочно спешил сколотить сильную партию, способную противостоять партии Гизов.
Диана де Пуатье, прекрасно сознавая, что теперь ее судьба тесно связана с судьбой коннетабля, наверняка помогала ему обрести могущественных союзников.
Маршалы Сент-Андре и Бриссак были на его стороне. Совсем недавно вернувшийся из плена адмирал Колиньи, ставший злейшим врагом Меченого, тоже часто уединялся с Монморанси в его покоях.
Екатерине следовало обмануть всех и сохранить своих детей и мир в королевстве. Она решила дождаться момента и искусно играть в большую политику, которая сделает всех ее детей королями и королевами. Отныне именно эту роль она считала для себя первостепенной.
Искреннее отчаяние не притупило способность Екатерины действовать. Этикет требовал в течение сорока дней не появляться в свете, оставаться в апартаментах, обитых черной тканью, не видя ни солнца, ни луны. Но королева через два дня после смерти супруга переехала в Лувр вместе с новыми суверенами, Франциском II и Марией Стюарт, и Гизами, которые обхаживали нового короля Франции.
Мария Стюарт не долго плакала по тестю, с трудом скрывала свою радость от сознания удовлетворенного тщеславия, что стала королевой Франции. Умная шотландка, целиком завладевшая сердцем юного короля, подготавливала его к новой роли так умело, что возбуждение вытеснило из сердца юноши скорбь по отцу.
Наблюдая за невесткой, Екатерина поняла, что никогда не забудет ошибок, совершенных Марией.
Как мать, Екатерина переживала ранний брак сына, предвидя недобрые последствия. Она ревновала своего первенца к юной супруге. Мария Стюарт импонировала ей своей образованностью и тонким вкусом. Она даже узнавала себя в этой шотландке в первые годы своей придворной жизни во Франции. И чем больше ею восторгалась, тем острее ощущала опасность ее всевластия над сыном, тщедушным первенцем королевской четы, чей юный возраст и слабое здоровье делали необходимым передачу главных полномочий по командованию армией и управлению финансами компетентным людям из числа особо приближенных короля. Кто мог теперь занять эти места? Поскольку регентшей при совершеннолетнем короле быть она не могла, то надеялась править через преданных ей людей.
Об Анне де Монморанси речи быть не могло. В царствование Генриха II он сделал все возможное, чтобы лишить ее, законную королеву, всякого влияния. Кроме того, он был больше чем кто-либо ответственен за Като-Камбрезийский мир, который похоронил ее итальянские надежды. Зато она оказалась в одном лагере с Гизами, которые разозлились на коннетабля не меньше ее самой.
Принц крови Антуан де Бурбон мог быть опасен. Его жена, Жанна д’Альбре, отличалась крайним честолюбием и фанатизмом. Они оба были убежденными протестантами и наверняка мечтали о французской короне для своего сына Генриха, отличающегося отменным здоровьем.
Франциск II очень любил мать, испытывал к ней глубокое уважение и сразу предложил ей всю полноту власти.
Ученица Макиавелли поостереглась сразу же принять столь опасный подарок и благоразумно предпочла временно уступить место Гизам, прекрасно сознавая, что ее поступок вынудит дядей Марии Стюарт разделить с королевой власть, которой они были полны решимости завладеть.
«Моя политика, – твердо решила для себя Екатерина, – будет тщательно продумана, будет диктоваться необходимостью момента и нести на себе печать выжидания».
Екатерина Медичи не спешила вступать в борьбу за политическое влияние.
Коннетабль остался в замке Турнель рядом с останками Генриха II, охранять которые входило в обязанности главного распорядителя двора сорок дней.
Герцог Франциск де Гиз тотчас же по прибытии в Лувр занял покои герцогини де Валентинуа, расположенные рядом с королевской опочивальней, а его брат, кардинал Лотарингский, – апартаменты Анна де Монморанси.
На этот раз дворцовый переворот произошел очень быстро.
В кабинете нового короля Франциска II утром 12 июля началась большая игра за власть во французском королевстве.
Главными игроками были молодой король и его супруга, мать короля Екатерина Медичи, дяди молодой королевы – герцог Франциск де Гиз и кардинал Карл Лотарингский.
Первый ход сделала, как и положено, королева-мать.
– Сын мой, – промолвила Екатерина, – нас всех постигло огромное горе! Но теперь вы – король Франции! Поэтому, как бы не было вам сегодня тяжело, вы обязаны приступить к исполнению своих священных обязанностей отца своего народа и обратиться лицом к настоящему и будущему своих подданных.
Франциск II грустно опустил голову. Этот страдающий тяжелыми недугами пятнадцатилетний юноша прекрасно понимал, какое непосильное бремя с этого дня отяготит его молодость и всю дальнейшую жизнь.
– Ваше Величество, – торжественно продолжала Екатерина, – Господь возложил на вас обязанности, которые он дарует лишь избранным. Помните об этом и примите дар Бога с благодарностью и смирением, а мы, собравшиеся сегодня здесь ваши родственники, самые близкие вам и королеве люди, поможем вам быть королем, достойным великой династии Валуа.
Герцог Франциск де Гиз продолжил вслед за королевой-матерью:
– Ваше Величество, вы всегда в принятии своих решений должны помнить, что первое место и решающее слово принадлежит вашей матушке, сумевшей на деле доказать, что она мудрая и дальновидная правительница. Ее материнская поддержка поможет вам с честью решать целый ряд труднейших государственных дел, за которые вы отныне будете нести ответственность перед народом Франции и Господом нашим Иисусом Христом!..
– Монсеньор, я счастлив, что ваши мысли полностью совпадают с моими. И хочу вас всех заверить, что в начале каждого своего публичного обращения я буду писать: «К удовольствию королевы, моей матушки и госпожи, и вполне соглашаясь с ее мудрым мнением, повелеваю», – произнеся эти слова Франциск посмотрел на Екатерину и с искренностью, свойственной юности, попросил. – Дорогая матушка, обещайте мне свою помощь и поддержку.
Екатерина, оценив по достоинству слова герцога, отблагодарила его полным глубочайшей признательности и дружелюбия взглядом.
– Мой дорогой Франциск, – продолжила Екатерина, – все мои познания и опыт в управлении делами государства отныне принадлежат вам. Но сейчас в трудное для королевства время вам необходим верный защитник государства с мечом в руках и талантом великого полководца, не знающего поражений в боях. Вы прекрасно знаете, кто во Франции особо отличился в военных дарованиях!..
Читать бесплатно другие книги:
