Терновый венец Екатерины Медичи Гульчук Неля
Когда же поднялись с колен, и Екатерина взглянула на хирурга, она поняла, что надежды на спасение короля нет.
Но юная королева не хотела верить в то, что лучший период ее жизни вот-вот закончится.
– Господин Паре, вы можете спасти короля? – спросил герцог де Гиз.
– Мой муж будет жить? – последовал вопрос Марии Споарт.
Только Екатерина не задала своего вопроса, потому что ответ на него ей был и без того известен.
– Я не уверен, что король переживет эту ночь, – вынес свой вердикт Амбруаз Паре.
– Даже вы не сможете спасти моего мужа? – голосом, полным безмерной тоски и отчаяния, спросила молодая королева.
Хирург ничего не ответил, лишь опустил голову: он был бессилен помочь королю.
Екатерина взглянула на лицо сына и поняла, тот доживает последние мгновения. В этот миг она услышала предсмертные слова другого Франциска, I: «Не доверяйте Гизам!» А они, Гизы, стояли рядом и были все еще всемогущи.
Мария Стюарт рухнула на колени, стала умолять мужа открыть глаза, подарить ей улыбку и выжить ради нее.
Сердце Екатерины разрывалось на части: умирал ее первенец, рождения которого она ждала целых десять лет, ждала, стойко перенося унижения и страдания и свято веря, что Бог услышит ее мольбы. Бог услышал!.. Франциск появился на свет, вернув ей веру в жизнь, и вот сегодня этот болезненный с детства ребенок, ее сын, король Франции, правивший чуть больше года, покидает грешную землю.
Неужели это расплата за кровавые казни в Амбуазе? Но ведь в этих казнях повинны Гизы!.. Почему Бог не покарал в первую очередь их? Екатерина окинула быстрым взглядом герцога и кардинала, омрачивших дни правления ее сына, и поняла, что она не имеет права сдаваться: у нее остались еще три сына. Ради всех своих детей, ради любимого сына Генриха она обязана выстоять и победить! Династия Валуа не должна угаснуть! Она – глава семьи, а глава семьи должен беречь свое фамильное добро. Только выполнив долг до конца, она оправдала бы великую честь, некогда оказанную ей великим королем Франциском I.
5 декабря 1560 года Франциск II скончался, так и не придя в сознание.
Женщина решительная и мужественная, Екатерина взяла на себя управление королевским домом сразу же после констатации смерти короля Франции. Ублажив, запугав и перехитрив всех власть имущих и все партии, Екатерина Медичи сделалась главой правительства, вознеслась до первого ранга в королевстве.
Регентша? Королева-мать даже не получила этого титула. Она стала единовластной правительницей Франции. Когда вельможи явились приветствовать нового короля Карла IX, мальчика десяти лет, они застали возле него Екатерину Медичи, которая ответила на их изумленные улыбки и низкие поклоны. Рядом с королевой-матерью восседала принцесса Маргарита и двое других детей Генриха II: принц Генрих, герцог Анжуйский, и щуплый черноволосый герцог Алансонский.
В этот же день со славой возвратился коннетабль и распустил гвардию, созданную Гизами. Гизы оказались в положении Монморанси после кончины Генриха II, то есть на обочине власти. Только на этот раз королева-мать сумела подготовиться к смене монарха. Монморанси был уверен, что вновь захватил бразды правления в свои руки, а стал всего-навсего восьмым в Тайном совете у флорентийки, которую еще совсем недавно ни в грош не ставил. Королева немедленно добилась вступления Колиньи в совет.
У юного короля Карла появился новый друг Гаспар де Колиньи, адмирал Франции: они вдвоем гуляли по парку около дворца, ездили вместе верхом. Король и адмирал – самые близкие друзья, говорили о них придворные.
Мальчик с волнением слушал рассказы адмирала о новой вере, которую поддерживала его любимая мать. Колиньи рассказывал Карлу о сражениях, в которых участвовал, о том, как в дни плена ему открылся «Божественный свет», убеждал, что сражаться за дело, в которое веришь, – самое достойное занятие. После таких задушевных бесед душа Карла ликовала и успокаивалась.
В один из дней по приказу Екатерины Медичи был освобожден принц Конде. Королева-мать сдержала свое обещание, добилась снятия с принца всех предъявленных ему обвинений.
Королева была неутомима в своей деятельности: она вела переговоры, произносила речи, заботилась о своих детях, заходила в лавки, чтобы лично, из первых уст, узнать настроения простолюдинов, распределяла поручения, милости, бенефиции, руководила внешней и внутренней политикой, производила назначения, устанавливала налоги и пошлины, вмешивалась в личную жизнь своих фрейлин, проявляла порой таланты полководца.
С первых минут правления безумие затуманенных мозгов, охватившее королевство, Екатерина Медичи пыталась излечить оптимизмом, изящным юмором, здравым смыслом. Она сделалась лекарем для больной страны, применяя, по образному выражению, все целебные травы против ее недугов. Гордый, величественный вид и черные одежды королевы точно отражали то тяжелое положение, в котором пребывала страна.
13 декабря состоялось торжественное открытие Генеральных штатов.
Канцлер Мишель де Лопиталь произнес речь, суть которой заключалась в провозглашении новой государственной политики. Различие в вере – вот что, по его мнению, являлось настоящим виновником всех бед.
– Отбросим эти дьявольские слова, которые используют представители враждующих партий: мятежники и обольстители, гугеноты и паписты. Нельзя так называть христиан! – убеждал собравшихся этот мудрый католик.
Жанна д’Альбре, продолжающая оставаться в своем королевстве и регулярно получать полные оптимизма послания от мужа, не на шутку встревожилась. Вести с французского двора казались ей слишком хорошими, чтобы в них поверить.
Могли ли Гизы ослабеть настолько, что им пришлось покориться воле королевы, защищающей интересы протестантов? Что наконец произошло с королевой-матерью? Почему она внезапно стала лучшим другом Антуана и Луи Бурбонов?
Почему Колиньи и вождей гугенотов с почетом принимают при дворе? Похоже готовилось нечто неведомое и пока недоступное ее пониманию. Однако опасения королевы Наваррской были небезосновательны.
Испанский посол, наблюдая за дружбой короля Карла IX и Колиньи, королевы-матери и Бурбонов, послал своему королю Филиппу II полное гнева письмо. Де Гизы внимательно следили за происходящим, они выжидали и готовились положить конец сложившемуся положению.
4. Начало лихолетий
Не следовало ожидать, что де Гизы позволят событиям развиваться так, как они развивались непосредственно после смерти короля Франциска II. Герцог Франциск де Гиз и кардинал Лотарингский поняли: подобная ситуация сложилась потому, что они недооценили силу и блестящий ум Екатерины Медичи, не прислушались к ее оценке мудрым и дальновидным королем Франциском I.
Екатерина поймала Гизов врасплох, объединившись в борьбе против них с Бурбонами. Ситуацию необходимо было срочно изменить. Де Гизы решили нанести первый, самый болезненный удар по чувствам королевы-матери. Они прекрасно понимали, что флорентийка была, прежде всего, любящей матерью, трепетно заботящейся о будущем своих детей. Весь двор знал, как дорог ей был Генрих, по ее словам, «дороже ее правого глаза». Значит, Генриха следует немедленно забрать у королевы, решили де Гизы. Она не получит назад своего любимого сына до тех пор, пока не поймет, кто истинный правитель Франции.
Генрих, самый красивый из сыновей Екатерины, был ревностным католиком.
Он любил порядок церемоний, пышные облачения прелатов, красочные кортежи.
Суеверный, как итальянец, он боялся темноты и привидений. Вечерами, когда гасили свечи, он дрожал от страха в своей постели.
Окружающие хвалили его ум и блестящую память, поэтому учеба была ему в радость. Екатерина, исполненная гордости и нежности к сыну, возводила для него тысячи воздушных замков. Окружающие воспринимали принца, как некую силу. Испанский посол Шантоне с удовлетворением пересказывал королю Филиппу II истинно католические речи девятилетнего принца.
11 мая 1561 года Генрих с радостью облачился в платье из золотой парчи и багряно-лиловую бархатную мантию, чтобы присутствовать на коронации своего брата Карла IX. Когда во главе пэров Франции он вступил в Реймский собор, дамы не удержались от возгласов восторга перед его красотой. Такие грандиозные праздники становились для наследника престола лучшими мгновениями в жизни.
После коронации Генрих услышал, как кардинал Лотарингский предупредил короля:
– Ваше Величество, как только вы согласитесь переменить религию, с вашей головы в тот же миг сорвут корону.
«Неужели возможно обращение короля в другую веру?» – впервые серьезно задумался Генрих. Он был наблюдателен и склонен к углубленным размышлениям. Во дворце действительно происходили большие изменения… Теперь у его любимой матери на первых ролях пребывали дворяне-кальвинисты. Им – все милости, им – улыбки очаровательных красавиц «летучего эскадрона», которые любили наряжать его в свои изысканные наряды. Принц Конде, едва выйдя из тюрьмы, попал в объятия амазонки из окружения матери – демуазель де Лимей. Мать так благоволила к протестантам, что сам министр протестантской церкви Теодор де Без, беседуя о ней с Кальвином, называл ее «наша королева». Генрих в какой-то момент почувствовал, что его убеждения, как и убеждения его брата Карла, от бесед с Колиньи поколебались. Но влияние его друга Жуанвиля быстро вернуло его на путь правоверия. Старший сын Франциска де Гиза – Генрих де Жуанвиль раньше всех отыскал дорогу к сердцу наследного принца и был его самым близким другом.
Царственный мальчик предпочитал любимого товарища всем прочим и очень огорчился, узнав о скором отъезде Гизов.
Этот отъезд должен был прикрыть интригу.
Герцог Франциск де Гиз видел в своем старшем сыне Генрихе де Гизе, принце Жуанвиле, точную копию того мальчика-подростка, которым он был когда-то сам.
Юный Генрих готов был отдать жизнь за своего отца, и герцог так же безгранично любил сына. В нем он видел лидера, верного своего союзника и продолжателя всех своих неосуществленных замыслов.
Франциск де Гиз поделился с сыном планом похищения сына королевы.
Генрих де Гиз не любил принца Генриха, хотя и считал его другом. Он просто презирал его, считая изнеженным женственным созданием, полной противоположностью своим идеалам героя, а героем для него был отец, и он во всем стремился быть похожим на Меченого, даже мечтал о таком же шраме, как у отца.
В конце разговора отец предупредил сына:
– Об этом никто не должен знать… За принцем наблюдают десятки глаз… Даже твоя подружка Марго ни о чем не должна догадаться…
Первым по плану Меченого к принцу подошел герцог Немурский, обаятельный молодой авантюрист. Однажды он поклялся, что спустится на лошади по ступеням лестницы церкви Сент-Шапель, и сдержал слово. Его отвага и дуэли принесли ему популярность. В политике герцог искал прежде всего приключений. А можно ли найти более захватывающее приключение, чем похищение наследного принца, притом любимого сына королевы?..
Он наудачу спросил у принца:
– Какую религию вы исповедуете, месье? Вы случайно не стали гугенотом?
Принц Генрих был очень сообразительным мальчиком. Хитрые глаза Медичи внимательно посмотрели на герцога.
– Я исповедую религию моей матери, – с истинно королевским достоинством произнес принц.
Герцог Немурский отвел принца в дальний угол комнаты, подальше от посторонних глаз, и продолжил разговор:
– Не замечаете ли вы осложнений в королевстве, которые могут стать причиной его гибели? Король Наваррский и принц Конде хотят стать королями Франции. Было бы хорошо, если бы вы находились в безопасности. Если пожелаете, я отвезу вас в Лотарингию к вашей сестре Клод. Она так любит вас и так скучает!..»
Поддержать герцога подошел Генрих де Гиз.
– Я должен скоро уехать с отцом в один из наших замков. Мне будет так не хватать тебя! Подумай, не поехать ли тебе с нами?
Генрих Валуа нерешительно ответил:
– Мама не разрешает мне покидать надолго моих братьев.
Но Генрих де Гиз, как и отец, не привык сдаваться.
– У моей мамы великолепные драгоценности. Тебе понравятся ее сапфиры. Она обязательно тебе что-нибудь подарит. Ты так любишь серьги!..
Принц мгновенно преобразился.
– Особенно я люблю сапфиры!..
– А какие у нее наряды! – продолжал наступать друг, зная о страсти дофина к переодеваниям. – Мы откроем все сундуки и шкафы, перемеряем все платья, шляпы, украшения, обязательно устроим маскарад!..
– Я мог бы поехать разве что на неделю, не больше, – в раздумье произнес Генрих Валуа и снова недоверчиво спросил. – Но почему мы должны ехать без разрешения моей мамы?
– Зачем беспокоить королеву? У нее и так забот хватает. Это же совсем короткий визит, – решив придать приключению более романтичный характер, он прошептал: – Мы выберемся через окно, на дворе будет ждать карета, которая ночью отвезет нас в замок. Здесь ты должен каждый день учиться, а у нас будешь только охотиться и развлекаться.
Любимый сын Екатерины не любил грубые мальчишеские игры и рискованные приключения, как его приятель Жуанвиль.
Загадочно улыбнувшись, Генрих Валуа сказал:
– Хорошо, я подумаю…
– Только никому ничего не рассказывай. Пусть это будет нашей тайной, – предупредил сын Меченого.
Расставшись с другом, любимец матери, естественно, побежал к ней и все рассказал.
Королева была ошеломлена этим признанием. Ее чуть не хватил удар. Стража и дежурные дворяне были подняты по тревоге, караулы удвоены, на все выходы в замке Сен-Жермен была поставлена охрана. Даже замуровали одно окно, выходящее в парк.
С этого дня Екатерина не выпускала сына из своего поля зрения. Гизы напугали ее. Они хотели похитить Генриха, ее любимого сына, наследника французского престола. Что она могла сделать против лотарингцев с их вооруженными бандами? Атаковать их значило развязать гражданскую войну. Затаив ненависть, Екатерина смирилась перед необходимостью до поры до времени скрывать свои чувства перед кланом, силу и коварство которого ей пришлось осознать вновь.
При встрече с королевой Франциск де Гиз резким тоном произнес:
– Мадам, вам позволили стать первым лицом в государстве, чтобы вы могли защищать католическую веру. Если ваши намерения изменились, мудрые государственные мужи возьмут на себя ответственность, лежащую сейчас на вас.
С не свойственной ей прямотой Екатерина спросила:
– А если я и мой сын изменим веру, вы останетесь верны мне или нет?
– Никогда! – резко и искренне ответил герцог и посмотрел на Екатерину с былой заносчивостью и ненавистью. – Запомните, и в этом вы еще убедитесь, если не перестанете упорствовать: лучшее место для головы Конде – на плахе, а не на его плечах.
– Это несправедливо. Каждый человек имеет право на высказывание своих убеждений и на свою точку зрения, поэтому было решено освободить его.
– Я этого решения не принимал и не поддерживал.
– Монсеньор, народ любит Бурбонов, – миролюбиво произнесла Екатерина. – Думаю, казнь Конде привела бы к новым волнениям.
– Мадам, рано или поздно религиозную проблему придется решать. Ваше отношение к гугенотам делает их более наглыми и агрессивными.
– Я за мирное разрешение религиозной проблемы.
– Это невозможно.
Герцог с презрением посмотрел на королеву, и ее охватил страх. Франциск де Гиз обладал огромной внутренней силой. Только смерть могла остановить этого фанатика от совершения убийств и насилия.
За последние годы Екатерина близко познакомилась с оголтелым фанатизмом. Могущественный герцог, великий полководец был также фанатично религиозен, как и люди, которых пытали и сжигали на кострах. Это было очень важное для нее открытие: она много размышляла о фанатиках, беззаветно преданных своей вере, и пришла к выводу, что они намного слабее ее, потому что у нее была одна вера – сохранить сильную власть Валуа, которая позволяла менять курс политики в зависимости от ситуации и руководить поступками людей. Глядя на герцога, она пожалела, что не может сразу, одним ударом, устранить всех мешавших ей людей. В данный момент она имела в виду Гизов.
Гизы не приняли политического компромисса, заключенного между королем Наварры и королевой-матерью. Объявив, что покидают двор, они исполнили свое обещание. Но никто даже пальцем не пошевелил, чтобы им помешать. Вскоре они вернулись сами, опасаясь оставить двор надолго. Их одолевало обоснованное беспокойство: Генеральные штаты потребовали, чтобы все, кто обогатился в ущерб государству во времена правления Генриха II, вернули награбленное. Монморанси, Гизы, Диана де Пуатье и маршал де Сент-Андре, занимавшие во времена Генриха II самые высокие посты, понимали, что все внимание устремлено на них, и боялись, что Екатерина Медичи своей властью решит исполнить это требование именно по отношению к ним. Сент-Андре, сумевший со всеми остаться в дружеских отношениях, попытался сблизить два враждующих клана – Гизов и Монморанси.
Сент-Андре убежденно доказывал Меченому и кардиналу:
– Ради общего дела надо забыть все обиды и думать о будущем. Если нам удастся собрать всех наших сторонников, мы будем силой, которая заставит королеву прекратить заигрывание с гугенотами и поддержать единую Церковь – католическую.
– Над этим предложением стоит подумать, – согласился кардинал Лотарингский. – Если какой-то флорентийской торговке хочется с помощью реформатов получить неограниченную власть во Франции, то ее необходимо поставить на место. И в данном случае Монморанси может быть нам весьма полезен. Пусть королева наконец-то определится на чьей она стороне. Нельзя пить одновременно из двух фонтанов. Это опасно – может захлебнуться!..
Сближению двух кланов способствовал случай.
Екатерина Медичи поручила епископу Жану де Монлюку прочесть проповедь во время поста, хотя правоверные католики часто подвергали критике этого епископа: его считали сначала лютеранином, а потом кальвинистом. Коннетабль Монморанси и его жена отказались пойти на проповедь прелата и отправились слушать монаха-якобинца. К своему великому изумлению Монморанси встретил в церкви герцога де Гиза и маршала де Сент-Андре. Все трое были полководцами, людьми действия, не сведущими в теологических тонкостях, но зато твердыми в католической вере. И в тот же вечер бывшие непримиримые враги создали триумвират, поставив три цели – как было во времена Генриха II – бороться с протестантской реформой, положить конец требованиям Генеральных штатов вернуть незаконно присвоенные во время пребывания у власти средства; активно бороться против политики примирения с протестантами, проводимой Екатериной Медичи. Союз Гизов и Монморанси представлял огромную политическую силу.
Свобода маневров у королевы-матери стала крайне ограничена. Впрочем, она желала всего лишь избежать религиозной гражданской войны, призрак которой вновь вставал на горизонте, как во времена заговора в Амбуазе. Тщетно!.. Положение оказалось прескверным. Рано или поздно неизбежны были призывы к оружию. С поразительным упорством Екатерина, несмотря на угрозы триумвиров, отказывалась идти им навстречу. Ее январский эдикт 1562 года, разрешивший отправлять реформированный культ вне стен некоторых закрытых городов, был поистине революционным.
Впервые после падения Рима европейское королевство открыто признавало вторую религию наряду с государственной. Некоторые европейские монархи уже изменили исповедание своего народа, но еще никто не терпел двух догм одновременно.
Екатерина ликовала. Причина или предлог для внутренних распрей, наконец, исчезли, и теперь она сможет навести порядок в стране и подготовить будущее для детей.
Увы, мудрый эдикт появился слишком рано.
Разрешив сосуществование двух религий, племянница римских пап совершила святотатство и расколола единство королевства. Так рассудило общественное мнение, так рассудили Гизы. На нападки фанатиков умная, блестяще образованная королева отвечала:
– Между прочим, султан, к вашему сведению, управляет многими народами, совсем различными по религии и нравам, таким образом, что кажется, будто его империя является совершенно единодушной. Более того, даже в его серале в Пере он разрешает исповедовать различные религии – еврейскую, христианско-римскую, христианско-греческую и ислам…
Слова королевы приводили ее противников в негодование.
Большую опасность представляла и позиция испанского короля Филиппа II. Монарх угрожал Екатерине Медичи поддержкой французских католиков, если она не согласится на союз с ним против протестантов. В дополнение к этому из Нидерландов, Германии и Рима приходили сообщения о якобы ведущейся подготовке Испании к войне с Францией.
Прокатолическая оппозиция наступала, вынуждая Екатерину Медичи сдаться.
Обеспокоенная угрозами Филиппа II и триумвиров, королева-мать начала собирать сведения о военной силе гугенотов. Она спросила у Колиньи, на какую помощь может рассчитывать против лотарингцев и испанцев.
– Две тысячи пятьсот церквей предложат вам свое состояние и людские жизни, – ответил адмирал.
Королева намеренно поощряла протестантов стать военной и боеспособной партией. Если бы политический дух реформатов достиг высоты их веры, они бы дружно откликнулись. Но отклик протестантов не был единодушным, и страна неумолимо приближалась к катастрофе, которую так стремилась предотвратить Екатерина Медичи. Несмотря на явно надвигающуюся опасность, флорентийка сохраняла непоколебимое хладнокровие. У делегации парижан, негодовавших из-за того, что одно из зданий города было отведено для протестантских богослужений, она спросила:
– Так вы желаете, чтобы они мокли под дождем?
– Ваше Величество, – ответили ей, – если не будут мокнуть они, мокнуть придется вам и вашим детям.
Крутой вираж властителя Наварры, который в страхе потерять свое крошечное королевство вступил в союз с триумвирами, сделав его советом четырех, стал суровым испытанием для королевы-матери. Она не на шутку встревожилась. События развивались слишком стремительно, грозили выйти из-под контроля. Ее, одинокую королеву-мать, со всех сторон окружали враги. К кому повернуться лицом? К де Гизам? К Бурбонам? К своему зятю, королю Филиппу II? Она знала: все они интригуют против нее.
Екатерина решила сделать еще одну попытку примирения, провести открытую полемику прелатов и пасторов. Она отправила письмо Жанне д’Альбре с предложением принять участие в диспуте века в доминиканском монастыре в Пуасси, древней обители, принадлежащей знаменитому ордену, верному защитнику католицизма.
Содействуя организации диспута, Екатерина Медичи надеялась на торжество разумного согласия между христианами.
В Пуасси прибыли лидеры католиков и протестантов. Среди пурпура и блеска торжественных одеяний вельмож французской Церкви и королевских особ скромные черные одежды протестантов едва виднелись. Согласно строгому этикету, иерархи в соответствии со своим положением занимали каждый отведенное ему место: самые почетные места полагались кардиналам, за ними разместились архиепископы и епископы, позади – доктора богословия. По обычаю, всем им было положено слушать сидя, поднимаясь только для выступления. В глубине большого зала на возвышении восседали Карл IX, Екатерина Медичи, младший брат короля, престолонаследник Генрих, сестра короля Маргарита, а также королева Наварры Жанна д’Альбре, супруга Антуана де Бурбона и ревностная протестантка. Министры протестантских церквей занимали места вдоль барьера, отделяющего центральную часть зала, где размещались хозяева этой встречи, от периферии. Им следовало стоять в течение всего действия. Католические иерархи по воле королевы-матери проявили снисходительность, допустив протестантов в свою обитель, но не настолько, чтобы не указать последним на их место.
Католичка по рождению и воспитанию, Екатерина Медичи принимала правила поведения верующего, но в отправлении культа следовала доводам разума. Она не подвергала себя религиозным мистериям и не была способна долго сосредоточиваться на раздумьях о душе. Реформация стала ее интересовать лишь с момента появления политической партии под религиозным знаменем. Что касается протестантского вероучения, то оно не вызывало у нее никакого интереса. Поэтому она недооценивала силу энтузиазма и фанатизма, возобладавшую над разумом во время дискуссии.
Главными ораторами на диспуте являлись кардинал Лотарингский и министр протестантской церкви Теодор де Без. Кардинал вел себя как поверенный не только галликанской, но всей католической церкви. Его выступление отличалось логикой суждений и было выдержано в традиционном духе. Неплохой проповедник, он не стремился удивить новизной откровений, но призывал проникнуться уважением к церковной традиции.
Теодор де Без был известен почтенному собранию не только как сподвижник Кальвина, которого знаменитый реформатор прочил на свое место. Французские иерархи знали своего соотечественника и с другой стороны. В годы правления Франциска I слава юного Теодора де Беза, автора едких эпиграмм и эпитафий, составивших его знаменитую «Ювенилию», разнеслась по всей Франции. Современники восхищались его поэтическим дарованием и остротой наблюдений. Но больше всего внимание французов привлекли его смелые в духе времени эпиграммы на мессу и недозволенная с точки зрения церкви фривольность в отношении святого престола. Популярность де Безу, особенно среди молодежи, принесли также скандальные любовные похождения, что послужило поводом для церкви и Сорбонны разделаться с опасным богохульником, обвинив его в прелюбодеянии. Преследуемый блюстителями нравственности, Теодор де Без был вынужден покинуть Париж и обосноваться в Швейцарии. И вот спустя двадцать лет, став известным теологом протестантизма, мятежный изгнанник оказался во Франции по приглашению королевы-матери. Годы эмиграции и приобщение к ответственному делу, ставшему содержанием всей его жизни, добавили к красивой внешности, изысканным манерам, живому и блестящему уму теолога степенность и развили его природный дар красноречия. Он умел убеждать, не навязывая своего суждения. На его проповеди спешили вельможи и придворные, его сопровождали, как короля, пажи и слуги склонялись при его виде.
Выступление сподвижника Кальвина произвело большое впечатление не только на сочувствующих Реформации. Силу ораторского искусства этого «богохульника» вынуждены были признать даже враги протестантизма.
В центре дискуссии было отношение к таинству причащения – одному из главных различий между католиками и протестантами. Теодор де Без признавал чисто символический характер этого таинства, не соглашаясь с тем содержанием, которое в него вкладывали католики.
Он говорил:
– Христос так далек от хлеба и вина, которым потчуют верующих при причащении, внушая им веру в преобразование этой пищи в тело и кровь Иисуса, как небо от земли. Жертва Христа была принесена один раз, и вкушение хлеба и вина всего лишь воспоминание об этом.
Завороженное речью Теодора де Беза собрание в Пуасси от этих слов пришло в движение. Поднялся ропот протеста.
Кардинал Лотарингский, охваченный гневом, обратил внимание королевы-матери на богохульство, дозволенное себе оратором. Реакция католических иерархов на выступление министра протестантской церкви заставила Екатерину Медичи выйти из невольного подчинения обаянию протестанта. Его слова были созвучны представлениям королевы-матери о таинствах и обрядах, однако на реплику кардинала она ответила:
– Его Величество и я сама желаем жить и умереть в вере отцов.
Предостережения главы ордена иезуитов о пагубности распространения Реформации и требование немедленно изгнать протестантов из Франции испугали Екатерину Медичи.
Говоря о религии, люди становились фанатиками. Они упрямо стояли на своем, бесконечно обсуждали догматы. Собравшиеся без устали спорили о таких ритуалах, как посвящение в духовный сан и крещение.
Екатерина, обводя взглядом великих мужей, спрашивала себя, почему они воюют друг с другом? Почему полны непримиримой ненависти друг к другу? Почему готовы умереть за веру?
К своему огромному огорчению и разочарованию Екатерина поняла, что встреча, которую она с таким трудом организовала, была обречена с самого начала: эти два лагеря никогда не договорятся и не найдут общий язык.
Состоявшийся богословский диспут в Пуасси взбудоражил страну, породил напряжение. Антуан де Бурбон прошел по Парижу во главе католической процессии и публично присутствовал на мессе в церкви Святой Женевьевы. Это свидетельствовало о его официальной приверженности католицизму. Первый принц крови отказался от протестантской веры, как некогда предал религию отцов. В совете королевы из гугенотов оставались адмирал Колиньи, его брат, маршал д’Андело, принц Конде и королева Наварры Жанна д’Альбре, которая в отличие от мужа не собиралась возвращаться в католицизм.
Гугеноты были возмущены поведением первого принца крови, даже католики презирали человека, сменившего религию. Все королевство называло его за глаза предателем. Екатерина серьезно задумалась, что ей делать. Отступничество Антуана де Бурбона обеспокоило ее. Но она верила в стойкость принца Конде. Принц Луи по-прежнему являлся силой, способной сдерживать де Гизов. Гугеноты считали, что королева-мать на их стороне. Екатерина, которую охватывала тревога при мысли о том, какие беды сулит ей и ее детям обращение Антуана де Бурбона в католическую веру и его союз с триумвирами, продолжала демонстрировать свое расположение реформистам. Она хотела заручиться их поддержкой.
Гугеноты набирали силу: казалось, что у них не меньше сторонников, чем у католиков.
Сложность положения вынуждала королеву-мать постоянно лавировать.
Политика Екатерины Медичи испытывала терпение ее противников. Первыми не выдержали Гизы.
Огонь, тлевший со времени амбуазского мятежа, вновь полыхнул 1 марта 1562 года в Васси.
Герцог Франциск де Гиз, выехавший из своего замка в Жуанвиле в Париж, остановился в этом маленьком городке, чтобы пойти на мессу. Вдруг ему сообщили, что сотни две протестантов, люди скандальные, надменные и весьма буйные, собрались слушать проповедь в амбаре, неподалеку от церкви. Для католика Франциска де Гиза это был вызов, и он решительно направился к указанному месту сборища.
Шесть человек из его свиты поспешили вперед. Протестанты встретили их весьма учтиво.
– Месье, пожалуйста присоединяйтесь к нам!
– Черт возьми! Перебить бы вас всех! – отвечали те, сочтя оскорбительным такое приглашение.
Когда подоспел герцог, шесть его дворян уже были выброшены на улицу и протестанты баррикадировали окна. Разгорелся бой. В руках у протестантов были одни лишь камни, тогда как у людей де Гиза имелись аркебузы. Они взломали дверь и началась бойня…
Аркебузиры герцога начали зверски избивать протестантов и вышли из побоища победителями: семьдесят четыре человека было убито, среди которых было десять женщин, и более ста ранено. Эта резня, по утверждению протестантов, была устроена по наущению Франциска де Гиза, тотчас прозванного «палачом Васси».
Герцог со спокойной совестью покинул место кровавой схватки, увозя с собой пленных, которых он хотел судить как мятежников и разбойников.
Новость о жестокой резне в Васси бежала впереди его коня. На всем пути его следования протестанты хватались за оружие. Ему пришлось обойти стороной Витри, где его уже поджидали шесть сотен вооруженных протестантов. Он не смог войти в Шалон, где протестанты были в меньшинстве, но в город его не впустили.
Католики же на всем пути следования Меченого в столицу повсюду выказывали ему свою поддержку. Жестокое убийство протестантов приветствовалось ими как большая и важная победа. Сам коннетабль выехал навстречу Гизу, когда он вошел в Париж 16 марта с эскортом в три тысячи человек.
Парижане вывесили флаги и устроили герцогу триумфальную встречу, словно он одержал великую победу.
Принц Конде также был в это время в Париже. Сотни дворян присоединились к нему. После предательства его старшего брата он стал настоящим главой протестантской церкви. Теодор де Без требовал сурового наказания виновных в резне в Васси. Не желая прибегать к силе, королева-мать постаралась решить вопрос разумным путем. Она назначила кардинала Бурбона, брата короля Наваррского и принца Конде, губернатором Парижа. Этот человек пользовался доверием обеих партий. Взяв на себя обязанности председателя парламента, кардинал Бурбон потребовал удаления из Парижа как герцога де Гиза, так и принца Конде. Жители Парижа настояли, чтобы герцог остался в столице. И он остался. Принц Конде, который боялся, что фанатики осадят его дом, был вынужден срочно покинуть Париж.
В эти тревожные дни Екатерина в ужасе укрылась с детьми в Фонтенбло. Она отправила принцу четыре письма с просьбой помочь ей сохранить королевство, оставаться верным ее сыну королю, несмотря на действия тех, кто хочет все разрушить. Королева льстила принцу. Она до такой степени боялась и ненавидела лотарингцев, что решительно отдавала себя в руки кальвинистов, заклиная принца Конде спасти детей, их мать и королевство. Напрасно! После Васси каждая партия только и думала о том, как бы уничтожить другую.
Несколько сотен кавалеристов, окруживших Фонтенбло, было бы достаточно, чтобы принц Конде стал защитником Короны и протестанты оказались бы легализованы. Но голова принца Конде для мудрой и дальновидной политики не годилась. Он что-то заподозрил, стал вилять, по глупости предал гласности письма королевы-матери и, опасаясь ловушки, упустил шанс, за который не преминули ухватиться его противники.
Герцог де Гиз, опасаясь, что протестанты могут захватить королевскую семью в Фонтенбло, прибыл туда в сопровождении короля Наваррского и маршала де Сент-Андре и, несмотря на протесты королевы-матери, потребовал немедленно переехать в Париж. В начинавшейся гражданской войне католики обеспечивали себе законность будущих действий, удерживая в плену юного короля.
Екатерина плакала от ярости и бессилия, но, склоняясь перед военной силой, вынуждена была стерпеть это публичное оскорбление. Франциск де Гиз заявил, что именно она поощряла гугенотов в такой степени, что они осмелились взяться за оружие.
Королева тщетно пыталась оправдаться, заверяя, что она лишь пыталась удержать принца Конде от организации боевой оппозиции.
Глаза герцога были холодными, безжалостными, он весьма грубо дал понять флорентийке, что больше не считает ее важной персоной. Екатерина была подавлена: на какую безопасность для себя и детей она теперь могла рассчитывать?
В страхе за будущее детей она ждала нового поворота судьбы в своей жизни. Однако она твердо решила для себя: герцог де Гиз, которого она больше всего боялась, должен уйти из жизни, потому что он и его брат разгадали, что имеют дело не со слабой и покорной женщиной, а с сильной правительницей.
Сама Екатерина твердо решила, что никогда не простит протестантам этого унижения. Она поняла, что это не та партия, на которую можно опереться при управлении королевством, прониклась к вождям гугенотов презрением и напустила на себя фанатичную набожность католиков.
Ничто больше не могло остановить религиозную войну. Ярость католиков дошла до предела. В провинциях священники повели свою паству уничтожать еретиков. Массовые избиения протестантов охватили тридцать городов. За несколько дней было множество убитых. Трупы гугенотов сбрасывали в реки.
Католики верили, что грех обладает материальной субстанцией и помещается во чреве еретика. Желание католиков уничтожить дьявола выражалось в том, что мятежники вспарывали животы своим жертвам, вырывали кишки, дабы показать, что Бог еретиков побежден. Они, смеясь, кричали умирающим в муках:
– Взывайте к своему Богу, пусть он вас спасет!
В массовых погромах отчетливо прослеживалось стремление приравнять еретиков к служителям дьявола и лишить их человеческого облика.
Женщин-гугеноток подвергали пыткам, которым обычно подвергали распутниц: их били крапивой, а потом отрезали уши.
Трупы мужчин, женщин и свиней сваливали вперемежку, желая подчеркнуть звериный, сатанинский облик адептов новой веры. Все протестанты оказались под угрозой истребления.
Вожди гугенотов еще колебались и не торопились делать последнего шага к катастрофе. Их воодушевили женщины: Жанна д’Альбре, принцесса Конде и Жанна де Лаваль, жена Гаспара де Колиньи. Они призывали мужчин к бою.
Адмирал Колиньи прекратил сопротивление, когда его супруга сказала ему:
– Я призываю вас во имя Господа присоединиться к нам, или я стану свидетельствовать против вас на Страшном суде!
И протестанты взялись за оружие.
Екатерина Медичи умоляла адмирала Колиньи:
– Вы, который всегда вел себя как добрый патриот, покажите сейчас, что ни вы, ни ваши братья по вере не желаете стать причиной гибели вашей родины.
Но к мольбам мудрой королевы никто не прислушался.
Конде с несколькими сотнями дворян-протестантов захватил Орлеан. В считанные дни он превратился в столицу протестантской Франции, а взятие его войском Конде – сигналом для мобилизации дворян-гугенотов. Им удалось захватить долину средней Луары, города Блуа. Тур и Анже.
8 апреля 1562 года принц Конде издал манифест о том, что он принимает на себя командование армией, цель которой заставить противника уважать религиозный мир, грубо нарушенный герцогом де Гизом. Гугеноты набирали силу по всей Франции. Волнения нарастали, большая часть территории королевства была охвачена огнем.
Война с самого начала велась по-варварски. Протестанты в жестокости не уступали католикам. Они не могли пройти мимо церквей, чтобы не выбить в них окна и не уничтожить распятия. В Туре были втоптаны в грязь реликвии святого Грациана. В других городах сбрасывались колокола, разбивались витражи и статуи святых, нещадно истреблялись католические священники, именно на них была обрушена вся сила гнева гугенотов.
В Келюсе глашатаи ходили по городу и громко возвещали о том, что запрещено убивать всех, кроме священников. В Вире все священники, монахи и церковники были повешены. Нередко над священниками учиняли расправы, отличавшиеся изощренной жестокостью: смеха ради их заставляли проделать крестный путь, во время которого подвергали варварским пыткам – некоторым у городских ворот отрезали уши, затем поочередно кончики пальцев и нос, а на рыночных площадях одним подпаливали ступни, других подковывали, как лошадей, затем всех участников шествия бросали в реку.
В Орлеане протестанты сожгли сердце Франциска II. В Вандоме осквернили тела предков короля Наваррского, причем в присутствии Жанны д’Альбре.
Это был жестокий ответ на ту договоренность, которой Екатерине удалось когда-то добиться с протестантами по вопросу культовых изображений.
Всего лишь за несколько месяцев все было разгромлено, раздавлено, поругано.
Пока в провинциях шли локальные бои, главные армии готовились к решающим сражениям.
Герцог де Гиз реорганизовал королевскую армию. Командование в ней поручили главному лейтенанту королевства Антуану де Бурбону. Все члены триумвирата находились в его подчинении. Протестантская армия уже сгруппировалась под Орлеаном. Старые солдаты, демобилизованные при Франциске II, охотно вступили в нее. Они были прекрасно вооружены.
Ничуть не заботясь о той самой родине, защищать которую призывала одна только флорентийская торговка, триумвиры обратились к Испании, а протестантские вожди – к Германии и Англии. Королева Елизавета обещала своим единоверцам десятитысячное войско в обмен на возврат Кале. Англичане оккупировали Гавр, отданный им его губернатором, самим Колиньи.
Екатерина Медичи этого предательства своим старым друзьям прощать не собиралась. Впервые она заговорила о том, чтобы схватить зачинщиков этой позорной сдачи и жестоко их наказать. Она неутомимо пускалась в дорогу, вела переговоры и битвы.
Первая большая битва состоялась во время осады Руана.
– Если вы так уверены в своих силах, – резко заявила она принцу Конде, – то и мы дадим вам возможность почувствовать нашу мощь.
При осаде Руана королева-мать вела себя как истинный воин. Оружейные залпы и пальба аркебуз со всех сторон сыпались на нее, а она, королева, не обращала на это никакого внимания. Когда герцог де Гиз предостерег ее в желании накликать на себя несчастье, она всего лишь рассмеялась и сказала, что столь же бесстрашна, как и он; приучена с детства ко всем воинским трудам в такой же степени, в какой и любой из сопровождающих ее спутников-мужчин.
Во время осады от полученной раны скончался Антуан де Бурбон. Королевская армия, одержав победу, разграбила город. Второе сражение при Дре стало решающим. Вначале преимущество было на стороне принца Конде, так как раненый Монморанси попал в плен. Герцог де Гиз со свежими отрядами находился в укрытии, не вступал в сражение и таким образом способствовал поражению коннетабля.
Но в тот момент, когда воины Конде рассредоточились, Меченый неожиданно ринулся на них из укрытия. Только опытный стратег Колиньи, не покинувший поле битвы, предугадал, что де Гиз готовит им ловушку, ибо не увидел полководца на поле боя. Как только Колиньи убедился, что все потеряно, он организовал отступление и, собрав остатки армии протестантов, увел их в безопасное место.
Последствия битвы были плачевны: смерть настигла маршала де Сент-Андре, принц Конде попал в плен к своему злейшему врагу Франциску де Гизу, Монморанси – к протестантам, Антуан де Бурбон был убит.
Герцог де Гиз оказался единственным оставшимся в живых вождем знати и вновь претендовал на роль победителя.
В начале 1563 года, 5 февраля, герцог Франциск де Гиз начал осаду Орлеана, в котором находилось протестантское войско под командованием адмирала Колиньи.
Свой командный пункт герцог расположил в деревеньке Васлен на берегу притока Луары, а сам с герцогиней де Гиз и сыном Генрихом поселился в Шатле.
В четверг 18 февраля до заката солнца де Гиз задержался в лагере. Со свитой всего в три человека, квартирмейстером де Крене, Тристаном де Ростеном и молодым дворянином, компаньоном по псовой охоте Франсуа Расином, герцог направился к переправе Сен-Месле, где между мельницами Сен-Самсон и Беше ходил по Луаре паром. Де Крене поскакал вперед предупредить герцогиню, что можно распорядиться накрывать на стол. С парома герцог выехал на дорогу, которая шла чуть в горку, затем сворачивала влево, к Шатле. На перекрестке дорог высилась скала в окружении высоких ореховых деревьев. Вдруг весь подлесок осветил выстрел.
Герцог уронил голову на шею своего коня и вскрикнул:
– Я убит!
– Ловите убийцу! Ловите убийцу! – вопил, потрясая аркебузой, в нескольких метрах от него какой-то человек, всем своим видом показывая, что стрелял не он.
Франсуа Расин пришпорил коня, но след убийцы быстро затерялся. Франциск де Гиз нашел в себе силы слезть с коня.
– Долго же они за мной охотились! – вздохнул он, затем вновь сел на коня и, поддерживаемый с двух сторон спутниками, добрался до замка, где сразу слег. Убийцей оказался гугенот Жан Польтро де Мерей, схваченный два дня спустя.
За несколько минут до смерти Франциск де Гиз наказывал своему сыну:
– Мой любимый Генрих, не бери на себя слишком большие и непосильные задачи. В сущности, все в мире – обман. Вот, суди по мне, я – великий полководец Франции, а убил меня маленький солдат.
– Отец, тебя убил Колиньи. Я отомщу за тебя! – поклялся сын. – Ненавижу Колиньи! Я не успокоюсь, пока не увижу перед собой труп настоящего убийцы. Я буду презирать себя, если не добьюсь этого!
С этой минуты Генрих де Гиз, ставший главой клана в 13 лет, стал лелеять мечту отомстить адмиралу. Ко всяким бедствиям в королевстве добавилась кровная месть всемогущего клана.
Едва адмиралу доложили о случившемся, он радостно воскликнул:
– Эта смерть – самое великое благо, какое могло бы выпасть нашему королевству, Церкви Божьей и в особенности мне и всему моему дому.
Адмирал решительно отрицал свою причастность к убийству герцога де Гиза, признавая тем не менее, что Польтро де Мерей служил ему как шпион, и с презрением опровергал слухи:
– Я его не совращал. Я лишь дал ему деньги на покупку коня, но не в качестве платы за убийство.
Королева-мать чуть не упала в обморок во время похорон герцога. Однако по Франции поползли слухи, будто флорентийка заявила савойскому посланнику: «Эти Гизы желали стать королями. Я позаботилась у Орлеана, чтобы этого не случилось. Вот труды Господа. Те, кто желал моей погибели, мертвы».
Испанский посланник Шантонне сообщил Филиппу II в своем секретном послании, что убийца герцога де Гиза гугенот Польтро де Мерей, уязвленный, что не получил от Колиньи достаточного вознаграждения, напротив, был поощрен королевой-матерью. Екатерина Медичи не только подтолкнула гугенота к покушению на полководца, но тем самым бросила тень на адмирала. Под пыткой гугенот назвал имя Колиньи.
В то время как главы двух кланов исчезли с политической арены, Екатерина осталась деятельной и оживленной. Обезглавленная католическая партия больше не страшила ее, но она признавала ее силу и отдала предпочтение именно ей.
Ради восстановления единства королевства она решила расколоть протестантскую партию, которая так разочаровала ее и которой она не прощала сделки с англичанами за своей спиной. Принц Конде, находившийся в плену, по приказу королевы был выпущен из тюрьмы и окончательно пленен своей возлюбленной, демуазель де Лимей, одной из красавиц «летучего эскадрона», которые отныне, как истинные Далилы, служили политике королевы-матери.
19 мая в Париже был опубликован эдикт, подписанный в Амбуазе неделей раньше. Этот эдикт положил конец религиозной войне. Заключительные переговоры провели коннетабль Монморанси и принц Конде.