Я, Мона Лиза Калогридис Джинн

LXVIII

Ту ночь я провела в отцовском доме, спала на маминой кровати. Дзалумма съездила к Франческо и привезла мне кое-какие личные вещи, траурное платье и вуаль для похорон. По моей просьбе она привезла также большой изумруд, подаренный мне Франческо в ту первую ночь, когда я осквернила себя близостью с ним, а еще бриллиантовые серьги с опалом. Маттео остался дома под присмотром няни; мне не хватило духу привезти ребенка в такой несчастливый дом.

Я не стала смотреть, как Лоретта омывает тело отца, пока я ждала возвращения Дзалуммы. Вместо этого я прошла в отцовский кабинет и нашла лист писчего пергамента, перо и чернила.

«Джулиано ди Лоренцо де Медичи.

Рим.

Любовь моя, мне солгали, сказав, что ты мертв. Но сердце мое к тебе не переменилось.

Предостережение: Сальваторе де Пацци и Франческо делъ Джокондо задумали заманить тебя и Пьеро во Флоренцию и убить обоих. Они собирают войско и хотят повторить — на этот раз успешно — план мессера Якопо де Пацци: поднять народ против Медичи.

Тебе нельзя приезжать».

Перо замерло над листом. По прошествии стольких лет как он сможет быть уверен, что это мой почерк? Что мне такого сказать, чтобы он сразу понял, кто автор письма?

«Я прошу только об одном, как просила раньше: укажи мне место и время в каком-нибудь другом городе. В любом случае я скоро к тебе приеду. Не вздумай отвечать мне с обычной почтой — твое письмо будет изъято и прочтено, а я и наш ребенок — твой сын — можем жестоко за это поплатиться.

Мы с тобою оказались врозь из-за чудовищной лжи. Теперь, когда я знаю правду, я не в силах выносить расставание дольше, чем это нужно.

Твоя любящая жена, Лиза ди Антонио Герардини».

Когда вернулась Дзалумма, я вручила ей сложенный пергамент.

— Обычной почтой послать не могу. Его обязательно перехватит Коллегия восьми, и мне отрубят голову. Нужен человек, который за плату согласится спрятать письмо на себе и отправиться с ним в Рим, чтобы доставить послание из рук в руки. — Я отдала рабыне изумруд и серьги. — Ты единственная, кому я могу довериться.

Раньше я полагала, что могу доверять Леонардо; теперь я не могла произнести его имя без злобы. Он, зная всю правду, тем не менее скрыл ее от меня, а ведь мог бы залечить мое сердце.

«Джулиано… мертв. Не многие об этом знают. Большинство верит, что он все еще жив».

«А теперь больше не любите?»

Он был сдержан во время нашей первой встречи, потому что думал, будто я вышла замуж за другого, зная, что мой первый муж все еще жив. Он считал, что я способна на предательство, ибо сам был способен на него.

Дзалумма взяла драгоценности и тщательно спрятала в потайной карман в складках одежды.

— Если это вообще возможно, — сказала она, — то все будет сделано. Я прослежу.

Мы договорились, что ранним утром она отправится на поиски надежного курьера. Нет, неправда: я была так убита горем, что она отправилась в аптекарскую лавку за каким-нибудь снадобьем, успокаивающим нервы. Было очень рано, но я места себе не находила и не могла ждать, пока проснется Клаудио и запряжет лошадей, поэтому Дзалумма пошла пешком.

Я была в ужасе, оттого что приходится отправлять ее на такие опасные поиски. Одно меня особенно беспокоило.

— Я не захватила с собой нож, — сказала я, понимая, что, если бы он был у меня, я бы сейчас отдала его Дзалумме.

На лице рабыни промелькнула злорадная улыбка.

— Зато я захватила.

Той ночью я не предавалась скорби. Я лежала на кровати мамы, а Дзалумма устроилась у моих ног на лежанке, убрать которую отцу так и не хватило духу. Я не спала. Теперь, когда Антонио мертв, я стала для Франческо бесполезной — разве что он мог использовать меня как приманку. Но эту роль играть я не собиралась. Настало время бежать. Конечная цель — Рим. Я продумывала десятки различных способов, как пройти городские ворота, — но ни один из них не мог считаться безопасным или осуществимым, когда во все это вовлечен непоседливый двухлетний малыш. Я решила только одно: что мы трое — Дзалумма, Маттео и я — покинем дом перед рассветом, после того как вернется с гулянки Франческо и я убью его, когда он свалится пьяным на кровать.

В тишине утра, когда все еще спали, Дзалумме пришла пора уходить. Я взяла ее руки и расцеловала в обе щеки.

— Мы увидимся снова, — пообещала она, — самое позднее — на похоронах твоего отца. Если я опоздаю, то найду тебя в церкви. — Она легким шагом направилась к двери, но тут какая-то мысль заставила ее остановиться и оглянуться на меня через плечо. — Ты многое простила своему отцу, — сказала она. — Слишком многое. Но, наверное, я тоже попробую простить его.

Как только она ушла, я отправилась в спальню отца. Он выглядел холодным и жалким в белом льняном саване со сложенными на груди руками, в которые был вставлен маленький красный крестик. Я вырвала у него этот крестик и спрятала в шкафу, под стопкой рубах, где его не смогла бы найти Лоретта. Пока занималась этим, я наткнулась на кинжал с золотой рукоятью — острый и длинный — и спрятала его у себя за поясом.

Похороны состоялись в середине дня в церкви Санто-Спирито. Лоретта отправилась пораньше, чтобы все организовать. Так как чума шла на убыль, нанять могильщиков оказалось легче, чем она предполагала.

Заказанная месса была короткой и печальной. Пришел Франческо, нетерпеливо хмурясь, просидел всю службу, затем быстро ушел, сославшись на срочные дела в синьории. Я испытала облегчение, так как мне с каждой минутой становилось труднее скрывать свою безграничную ненависть к нему.

У отцовской могилы собрались всего несколько человек: дядя Лауро с женой и детьми, Лоретта, отцовский конюх, кухарка и я. Маттео остался дома с няней. Бросая первый ком земли на крышку гроба, пристроенного рядом с милыми каменными херувимчиками на могиле матери, я не пролила ни слезинки.

Возможно, мои слезы осушил страх: Дзалумма так и не вернулась. «Непростительная ошибка, — говорила я себе, — послать ее одну с такими драгоценностями, особенно столь рано, когда улицы еще пусты. Что, если она наткнулась на вора? Кто тогда услышит ее крики о помощи?»

Пора было возвращаться в отцовский дом на поминальный ужин. Дядя Лауро и остальные пытались уговорить меня пройтись с ними до родительского дома, но я отказалась. Мне хотелось побыть наедине с отцом и матерью и еще хотелось задержаться подольше на тот случай, если Дзалумма все-таки вернется.

Когда все ушли, я пробыла в одиночестве очень недолго. Ко мне подошел один из августинцев Санто-Спирито в традиционном одеянии своего ордена — широком плаще с поднятым капюшоном.

Я не отрывала взгляда от отцовской могилы, не желая ни с кем разговаривать. Но он направился прямо ко мне, остановился рядом и тихо произнес:

— Мадонна Лиза, мне очень, очень жаль.

Звук его голоса вызвал во мне отвращение. Я отвернулась.

— Вы дали сигнал, что нашли новое письмо, — продолжал он, — но когда вы не пришли на встречу, я забеспокоился. С грустью узнал, что причина — смерть Антонио.

— Уходите, — срывающимся голосом сказала я. — Уходите и больше никогда не возвращайтесь.

Краем глаза я увидела, что Леонардо склонил голову.

— Вы имеете право на гнев: несмотря на все ваши просьбы, я не мог спасти его. Не мог найти такого способа, чтобы не подвергать опасности вас и Маттео. Возможно, когда ваше горе притупится, вы меня поймете…

— Я понимаю, что вы лжец. И были им с самого начала. Вы ведь знали… — Я попыталась договорить, но у меня перехватило горло; я повернулась к нему. — Джулиано жив. Из-за вас все это время я терпела горе, муки. Как хороший шпион вы бессердечно воспользовались мною!

Леонардо вскинул голову, расправил плечи.

— Я давным-давно вам сказал, что не могу открыть все, чтобы не подвергать вас опасности. Я не использовал вас. Вы мне дороги даже больше, чем представляете.

— Черта с два! Вы смотрите на меня лишь затем, чтобы грезить о своем дорогом потерянном Джулиано.

При этих словах он покраснел и должен был взять себя в руки.

— Как вы узнали, что он жив? Наверное, из письма?

— Не только. Перед смертью отец во всем мне признался.

Забыв о манерах, Леонардо схватил меня за локоть, словно был моим мужем или братом. Я попыталась вырваться, но он не отпустил руку.

— Тогда скажите, с кем еще вы говорили об этом? Франческо догадывается о том, что вы теперь все знаете?

Я попыталась стряхнуть его руку, но он лишь крепче в меня вцепился.

— Нет, — ответила я. — Я не настолько глупа. Но почему же вы мне ничего не рассказали? Почему позволили страдать все это время?

— Взгляните на себя, — сказал он, впервые заговорив со мной так резко и холодно. — Вы сами ответите на свой вопрос. Люди убивают и погибают только потому, что не могут контролировать свои эмоции. Когда мы впервые встретились в церкви Пресвятой Аннунциаты, вы знали меня еще не очень хорошо. У вас не было причин доверять мне. Если бы я рассказал, что Джулиано жив, вы бы тут же написали ему письмо. Или попытались бы отправиться в Рим на его поиски. И никакие мои доводы не смогли бы вас остановить. А в результате — погибли бы вы, или он, или даже оба. Если бы я ему рассказал, что вы вышли за Джокондо, считая себя вдовой, он бы…

— Он бы сразу отправился ко мне, да? Значит, вы и ему солгали. Как я могу теперь вам доверять? — Лицо у меня исказилось, из глаз неожиданно полились слезы, которые я так долго подавляла. — Как я могу рассказать о содержании последнего письма? Я сама предупрежу его об опасности…

— Боже мой, — прошептал художник с таким страхом, что я замолчала. — Лиза, поклянитесь мне, что вы не попытались с ним связаться!

— И не подумаю клясться, — строптиво заявила я. — Они хотят заманить его и Пьеро во Флоренцию, а затем убить обоих. Они хотят все повторить — поднять народ против Медичи, как когда-то пытался это сделать Якопо, но на этот раз они уверены в успехе. Неужели вы думаете, что я глупа настолько, что позволю Джулиано рисковать? Я велела ему не приезжать. Я велела ему остаться там, где он сейчас. — Я вырвала руку. — Да пустите же меня!

Он вновь потянулся ко мне, и тогда я отпрянула, попятившись к могиле.

— Лиза… Они обо всем узнают. Они убьют вас.

— Не узнают. Я все устроила.

Кто-то меня позвал. Я оглянулась и увидела вдалеке Лоретту, которая бежала прямо к нам.

— Лиза, прошу вас. — До сих пор я ни разу не слышала, чтобы художник говорил с таким отчаянием. — Вам нельзя идти с ней — это ловушка, они попытаются убить вас или устроить западню для Джулиано. Что мне сделать, чтобы убедить вас?.. Все, что я до сих пор делал, было ради вас и вашего ребенка. — Глаза его заблестели, и я с удивлением поняла, что они наполнились слезами.

«Блестящая игра», — сказала я себе. Лоретта была все еще далеко и не могла нас услышать, но все же достаточно близко, чтобы я разглядела панику на ее лице; Леонардо был вынужден отпустить мою руку, а то служанка увидела бы, что монах ведет себя очень подозрительно.

— Вам придется убедить меня быстро, потому что я иду домой. — С этими словами я повернулась и сделала шаг навстречу Лоретте.

— Лиза, я люблю вас, — быстро произнес он. Я бросила на него взгляд через плечо.

— Но не так сильно, как любили Джулиано, — язвительно заметила я.

— Сильнее, — сказал он. — Сильнее даже, чем любил вашу матушку.

Я замедлила шаг. Остановилась, оглянулась на него. — Джулиано де Медичи не был вам отцом, — сказал он. Ваш отец — я.

— Мадонна Лиза! — кричала Лоретта из ворот церковного кладбища. Она задохнулась, раскраснелась. — Маттео заболел! Кажется, это мор! Здесь Клаудио, он ждет, чтобы отвезти вас домой!

— Маттео заболел, — сказала я Леонардо.

Он открыл рот, собираясь что-то сказать, и снова протянул ко мне руку, но, прежде чем он успел дотронуться до меня, прежде чем успел произнести хоть слово, я подобрала юбки и помчалась к Лоретте.

Я вбежала в дом и успела метнуться к лестнице, когда из столовой меня окликнул муж.

— Лиза! Иди сюда, познакомься с нашим гостем! В дверях появился Франческо и со своей обычной ласковой улыбкой взял меня за руку.

— Идем же, — сказал он и потянул меня за собой, прежде чем я запротестовала.

В середине нашего длинного обеденного стола сидел какой-то человек, при моем появлении он поднялся и отвесил поклон. Он был на голову ниже Франческо и лет на двадцать моложе. Короткая туника, заостренная бородка и говор — все говорило о том, что он из Рима.

— Мадонна Лиза, я полагаю?

— Прошу простить меня. У меня заболел сын, я должна к нему идти.

Франческо продолжал улыбаться.

— Нет никакой спешки. Сядь, побудь с нами. — Его спокойствие было совершенно неуместным.

Я запаниковала. Неужели мой ребенок умер и теперь Франческо пытается таким образом меня успокоить? И кто этот незнакомец — лекарь, который тоже пришел меня утешить?

— Где Маттео? — решительно спросила я.

— С ним все в порядке, — как ножом отрезал муж. Он даже не попытался меня остановить, когда я как безумная взлетела вверх по лестнице, путаясь в юбках. Распахнув дверь в детскую, я увидела, что комната пуста — все вещи Маттео куда-то исчезли, а в комнате няни тоже никого не было. В маленькой кроватке не осталось даже простынки.

Я спустилась вниз, чувствуя, что вот-вот сойду с ума. Франческо остановил меня этажом ниже, как раз напротив своих покоев.

— Где он? — с дрожью в голосе спросила я. — Куда ты его запрятал?

— Мы все в кабинете, — спокойно ответил муж и взял меня за руку, так что я даже не успела потянуться к ножу.

Войдя в кабинет, я быстро его оглядела: ребенка нигде не было. Наш гость восседал за маленьким круглым столом в центре комнаты. С обеих сторон от него расположились двое — Клаудио и один из солдат, который охранял наш дом сразу после испытания огнем Савонаролы. Этот солдат держал нож у горла Дзалуммы.

— Как ты можешь? — прошипела я, обращаясь к Франческо. — Как ты можешь так поступать с нашим сыном?

Он презрительно хмыкнул.

— У меня есть глаза. Он такой же, как мать, — сомнительного происхождения.

В этом был весь он, хладнокровный Франческо.

Он подвел меня к стулу напротив нашего гостя, я плюхнулась на сиденье и уставилась на Дзалумму. Она стояла с каменным лицом, несгибаемая в своей решимости. Я опустила взгляд и увидела на столе перед собой письмо к Джулиано, оно лежало раскрытым, так что я легко могла его прочесть. Рядом я обнаружила перо, чернильницу и чистый лист пергамента.

Франческо, не отходивший от меня ни на шаг, опустил руку на мое плечо.

— Письмо необходимо переписать.

Я пропустила его слова мимо ушей, продолжая смотреть на Дзалумму. Ее глаза превратились в два непроницаемых черных омута. Наш высокочтимый гость едва заметно кивнул солдату, и тот сильнее прижал лезвие ножа к ее белому горлу. Дзалумма охнула, темная струйка потекла из-под лезвия и собралась в ложбинке у ключицы. Рабыня потупилась; она не хотела, чтобы по ее взгляду я поняла, как она напугана. Она не сомневалась, что сейчас умрет.

— Не делайте этого, — попросила я. — Я напишу все, что захотите. — Я оценила ситуацию: солдат, Клаудио и человек с бородкой находились по другую сторону стола, а рядом со мной стоял Франческо. Если бы я потянулась к кинжалу, спрятанному за поясом, он остановил бы меня, прежде чем я успела бы обогнуть стол, и Дзалумма все равно бы погибла.

Франческо любезно махнул рукой в сторону бородатого.

— Мессер Сальваторе, — сказал он, — прошу вас. — Сальваторе положил локти на стол и наклонился вперед, ко мне.

— Перепишите две первые строки, — велел он. — Письмо должно звучать так, будто оно написано вами.

Я окунула перо в чернильницу и вывела на чистом листе:

«Любовь моя!

Мне солгали, сказав, что ты мертв. Но сердце мое к тебе не переменилось».

— Очень хорошо, — похвалил меня Сальваторе и продиктовал дальше:

«Твой сын и я в смертельной опасности. Нас схватили твои враги. Если ты со своим братом Пьеро не явитесь на торжественную мессу двадцать четвертого мая в Санта Мария делъ Фьоре, нас убьют. Пошлешь войска или кого-нибудь другого вместо себя — и мы умрем.

Твоя любящая Лиза ди Антонио Герардини».

Он еще велел написать «Джокондо», но я из упрямства не добавила этого слова.

Франческо сложил письмо и передал Клаудио, а тот спрятал его в карман.

— Итак, — произнес мой мнимый супруг, поворачиваясь ко мне, — теперь поговорим о твоей шпионской деятельности.

— Я не хотела шпионить, — сказала я. — Я просто из любопытства прочла одно-единственное письмо…

— Из любопытства. А Изабелла утверждает другое. Она говорит, что ты оставляешь книгу на ночном столике и это сигнал для нее сообщить некоему Джанкарло, что на следующий день ты поедешь помолиться.

С кем же вы встречались в церкви Пресвятой Аннунциаты, Лиза? — Тон Сальваторе был спокойный, почти дружеский.

— Только с Джанкарло, — быстро ответила я. — Я езжу к нему, рассказываю, что говорится в письме.

— Она лжет, — резко произнес Франческо; точно таким тоном он произносил слово «шлюха». Сальваторе держался очень спокойно.

— Думаю, ваш муж прав, мадонна Лиза. А еще я думаю, что он прав, когда говорит, что вы очень привязаны к своей рабыне. Она ведь была при вашей матери, кажется?

Я уставилась на стол.

— Я езжу туда на встречу со шпионом, — сказала я наконец. — Это седой старик. Имени его не знаю. Однажды ночью я обнаружила Джанкарло в твоем кабинете с письмом в руке. Мне стало любопытно, и я прочла письмо.

— Как давно это случилось? — поинтересовался Сальваторе.

— Не знаю… Год, может, два. Парень сказал, что работает на Медичи. Я решила делать то, что он велел мне — ездить в церковь Пресвятой Аннунциаты и рассказывать старику о письмах.

Сальваторе оглянулся на солдата, державшего Дзалумму. Один взгляд, одно движение пальца.

Я проследила за его взглядом. Солдат мгновенно полоснул по горлу Дзалуммы. Легкое точное движение, и я услышала, как забулькала жидкость. Рабыня рухнула бы сразу, но он придержал ее тело и медленно опустил на пол. Она легла расслабленно и грациозно, как лебедь.

— Позови прислугу, — велел Сальваторе солдату. — Пусть все здесь приберет.

Я с криком отпрянула назад, Франческо толкнул меня на место. Сальваторе вновь повернулся ко мне лицом.

— Вы лжете, мадонна Лиза. Вам прекрасно известно, что молодого человека зовут не Джанкарло, а Джан Джакомо. И вы знаете имя старика.

Я истерично всхлипывала, не в силах остановиться, ответить. Дзалумма была мертва, и мне хотелось умереть. Франческо пришлось говорить очень громко, чтобы заглушить мои рыдания.

— Успокойся, Лиза, или ты хочешь, чтобы я послал за маленьким Маттео? Его тоже можно привести сюда. Так ты назовешь нам имя старика?

— Приведите его, — задыхаясь, произнесла я. — Приведите и покажите, что он жив. Потому что иначе вам придется убить меня.

Франческо раздраженно вздохнул, но Сальваторе кивком отправил его из комнаты. Он вернулся несколько минут спустя, вышагивая впереди напуганной молоденькой няни, которая, согнувшись, вела за ручку Маттео.

Малыш смеялся и хотел ко мне подбежать, но, увидев Дзалумму на полу и рыдающую мать, сам начал плакать. Я протянула к нему руки, но Франческо, подхватив ребенка, передал его няне, мне лишь удалось коснуться его пухлых пальчиков.

— Хватит, — рявкнул Франческо, закрывая за ними дверь.

Он и Сальваторе повернулись ко мне.

— Назови имя, Лиза, — велел Франческо.

Мне не было видно из-за стола лежавшую на полу Дзалумму, но я чувствовала присутствие ее тела, как чувствуют тепло огня. Я склонила голову, глядя на руки, и очень тихо произнесла:

— Леонардо да Винчи.

LXIX

Я не смотрела на Дзалумму, когда меня повели из комнаты; я не хотела запомнить ее такой, как запомнила маму, с погасшими глазами, забрызганную кровью. Франческо и Сальваторе разговаривали, пока Клаудио меня провожал. Сальваторе разгорячился.

— Теперь, наверное, придется менять все планы? Если она рассказала обо всем этому Леонардо…

Франческо остался спокоен.

— Изабелла сказала, что у Лизы не было времени съездить в церковь Пресвятой Аннунциаты. Обнаружив письмо, она сразу отправилась к отцу и с тех пор никуда не выходила из его дома, не считая похорон.

Они обменивались словами, которые в то время для меня ничего не значили. Смысл они обрели гораздо позже.

Следующие несколько недель я была заперта в своих покоях. Снаружи у моей двери дежурили разные охранники. Слугам Франческо объяснил, что я шпионила для Медичи и что синьория пока не решила, выдвигать ли против меня обвинение; из доброты приоры позволили ему оставить меня под домашним арестом.

В первый день, когда меня заперли в комнате, я, несмотря на тяжкое горе, поняла, что следует перепрятать отцовский кинжал, прежде чем меня обыщут. Я засунула его в перину с той стороны, что была обращена к стене; и когда тем же вечером ко мне зашла Елена, принесла поднос еды и вызвалась расшнуровать мое платье, я спокойно взглянула ей в лицо.

Елену, всегда такую спокойную и улыбчивую, нельзя было узнать. Ей было не по себе в моем присутствии, она все время отводила глаза.

Я с трудом заговорила связно, без слез.

— Я хочу обрядить ее, — сказала я.

Елена опустила поднос на стол возле камина и, бросив на меня взгляд, потупилась.

— Вы о чем, госпожа?

— Я бы хотела помочь обмыть тело Дзалуммы. Она была мне очень дорога. И… — Мой голос дрогнул. — Я хочу, чтобы ее похоронили, как следует. Если ты поговоришь с Франческо, он мог бы послать со мной охранника. Дзалумма помогала мне появиться на свет. Пожалуйста… попроси его…

Она печально склонила голову.

— Хорошо, попрошу, госпожа. У него нет сердца, и наверняка он откажет, но я обязательно попрошу.

Я опустилась на стул перед холодным камином, закрыла глаза и прижала руки к губам, но молитва у меня не получилась. Ко мне тихо приблизилась Елена и дотронулась до моей руки.

— Я постараюсь убедить его, госпожа. — Она замялась. — То, что они сделали с Дзалуммой — ужасно… Говорят, она была опасной шпионкой, но я так не думаю. Я ведь не всегда служила у мессера Франческо. Сюда я пришла со своей хозяйкой, мадонной Нанниной. Я очень ее любила, а когда она умерла… — Елена покачала головой. — Мне хотелось уйти в другой дом. Теперь жалею, что не ушла. Я боюсь его.

— А еще Маттео, — с трудом выговорила я. — Если бы мне только знать…

Она оживилась и впервые взглянула мне в глаза.

— С вашим малышом все в порядке. Они не причинили ему зла — думаю, даже для мессера Франческо это было бы чересчур. Его держат внизу, поближе к слугам.

Я прижала руку к груди, чувствуя, что боль стала чуть меньше. Осмелев, я поинтересовалась:

— А как Изабелла?

— Ушла. Убежала…

Елена умолкла, поняв, что и без того сказала слишком много. Расшнуровав мне платье, она убрала его в шкаф и оставила меня одну. Из коридора до меня донесся скрип стула — видимо, на него уселся кто-то тяжелый. «Клаудио, — решила я, — или тот солдат».

Ночь я провела в полубессознательном состоянии. Как много потерь: мама, Джулиано, отец… А Дзалумма всегда была рядом, всегда заботилась обо мне. Она знала бы, как утешить меня теперь, когда у меня отняли Маттео. Я все время повторяла себе, что Сальваторе может прийти в голову причинить малышу вред, но Франческо этого не допустит. Но надежда была слишком хрупкой. Я боялась, что, если стану чересчур сильно за нее цепляться, она разобьется.

Я не могла улечься ни своей огромной кровати с периной, где был спрятан кинжал. Я устроилась на маленькой лежанке Дзалуммы и проплакала, пока не забылась сном.

Франческо, разумеется, и слышать не захотел о том, чтобы я помогла с похоронами Дзалуммы или пошла на погребальную службу; как он распорядился поступить с ее трупом, осталось для меня жестокой тайной.

Только когда погибли отец и Дзалумма, только когда у меня забрали Маттео, я поняла, насколько безраздельно ненависть может завладеть сердцем. Точно так, как Антонио ди Герардини был охвачен ненавистью при мысли, что другой отберет у него жену, точно так это чувство охватило сейчас и меня. Я грезила убийством, я знала, что не найду покоя до тех пор, пока не увижу, как отцовский кинжал входит в грудь Франческо по самую рукоять.

«Твой нрав горяч, — говорил когда-то астролог, — как кузнечный горн, в котором должен быть выкован меч правосудия».

Но мне было наплевать на правосудие. Мне нужна была месть.

Во время долгих часов одиночества я вынимала кинжал и взвешивала его, холодный и тяжелый, на ладони. Я убеждала себя, что именно этим орудием был убит старший Джулиано, что отец хранил его как напоминание о своем грехе. «Все повторяется», — когда-то давно прошептала мама, и, наконец, я поняла. Она не имела в виду, что и ей, и мне суждено полюбить мужчину по имени Джулиано, или родить ребенка не от того, кто потом будет считаться его отцом, или чувствовать себя как в плену в мужнином доме.

«Ты угодила в водоворот насилия, крови и обмана. То, что начали другие, должна завершить ты».

Я поднесла палец к острию кинжала, блестящему, тонкому, и нарочно укололась. Выступила темно-красная капелька, и я поспешила поднести палец ко рту, пока не запятнала юбки. На вкус кровь отдавала немного металлом; я пожалела, что это не кровь Франческо.

Так все-таки что должно повториться? И как мне предстояло завершить то, что начали другие?

Я постаралась припомнить, что рассказывала мне мама о гибели Джулиано; мысленно проследила за каждым шагом.

В соборе священник взял в руки наполненный вином потир, предлагая благословить его Всевышнему; это послужило сигналом для убийц.

Начали бить колокола рядом на колокольне, и это было сигналом для мессера Якопо выехать на площадь Синьории, где он должен был провозгласить конец правления Медичи и с помощью наемных солдат захватить Дворец синьории, а, следовательно, и само правительство.

План мессера Якопо провалился из-за того, что солдаты-наемники к нему не присоединились, и из-за того, что народ остался верен Медичи.

В Дуомо, однако, план был частично осуществлен.

За мгновение до того, как был дан сигнал — поднятый потир, — мой отец Антонио нанес первый удар, ранив Джулиано в спину. Затем последовала атака Барончелли, третьим подключился Франческо де Пацци, набросившийся на жертву в приступе звериного безумия. Но Лоренцо, стоявший в другом конце церкви, оказался чересчур ловким для честолюбивых убийц. Рану ему нанесли незначительную, и он сумел отбиться от атакующих, после чего скрылся в северной ризнице.

Если Пьеро и Джулиано появятся, то сыграют роль тех двух братьев. И я не сомневалась, что Франческо и Сальваторе заранее расставят многочисленных убийц по всему собору. Сальваторе явно мечтал сыграть роль мессера Якопо и въехать верхом, на этот раз победителем, на площадь Синьории, чтобы сообщить толпе, что спас Флоренцию от Медичи.

Но какая же роль отводилась мне? Я не собиралась безучастно сидеть и ждать, когда меня убьют; я понимала, что обречена, независимо от исхода событий. И мой сын тоже, если только я не приму меры.

И тогда я осознала, что буду кающимся грешником, разжигаемым личными, а не политическими страстями. Тем самым, кто нанесет первым удар.

Я часто думала о Леонардо. В те дни я плакала по многим причинам, одной из них было чувство вины из-за того, что я предала этого человека. Изабелла исчезла из дома, а Елена больше о ней никогда не заговаривала. Я надеялась, что девушке удалось убежать и предупредить Салаи и его хозяина. Мне оставалось только надеяться, что они покинули церковь Пресвятой Аннунциаты задолго до прихода людей Сальваторе.

Я вспоминала последние слова художника. «Джулиано де Медичи не был вам отцом. Ваш отец — я». А еще он когда-то сказал: «Лиза, я люблю вас». Его тон тогда напомнил мне кого-то другого, кто произносил то же самое в далеком прошлом, но мне пришлось потратить довольно много времени, прежде чем я вспомнила, кто это был.

Лоренцо де Медичи уже умирал, когда я спросила его, почему он был ко мне так добр. «Потому что я люблю вас, дитя мое». Наверное, он верил, что приходится мне дядей? Или Леонардо все-таки сказал неправду?

Я взяла в руку маленькое зеркальце и уставилась в него. Я солгала Леонардо, когда однажды сказала, что не часто смотрю на свое отражение. Стоило мне узнать о мамином романе с Джулиано, как я прилежно изучала собственное лицо, выискивая хотя бы намек на сходство с улыбающимся молодым человеком, который позировал Леонардо для терракотового бюста. Я ни разу не увидела его в зеркале.

Теперь, когда я смотрелась в зеркало, на меня оттуда глядел Леонардо, измученный и большеглазый.

Двадцать третьего мая, накануне того дня, когда Джулиано должен был прийти ко мне в собор, я проснулась поздно. Ночь я провела беспокойную, все время прислушивалась к плачу Маттео внизу; я тоже проплакала почти до самого рассвета и только потом забылась тяжелым глубоким сном.

Поднявшись, я прошла на балкон и, сощурившись, взглянула на солнце. С удивлением обнаружила, что оно уже слегка клонится к западу — значит, перевалило за полдень. Небо было на редкость синим и безоблачным — только на востоке поднималась длинная струйка черного дыма.

Я уставилась на нее как зачарованная, но тут пришла Елена. Я вернулась в комнату, как раз когда она ставила на стол поднос с хлебом и фруктами. Служанка подняла на меня глаза и выпрямилась. Лицо ее было мрачным.

— Значит, вы уже видели дым.

— Да, — не сразу ответила я, все еще в полусне. — Это…

— Савонарола, — подтвердила она мою догадку.

— Выходит, его сожгли. — Последние несколько недель, после того как я узнала об аресте Савонаролы, до меня не доходило вообще никаких новостей, но, увидев дым, я сразу все поняла.

— Сначала его повесили, — грустно сказала служанка. — На площади, в том самом месте, где когда-то устраивали Костер тщеславия и Испытание огнем. Я пошла туда сегодня утром. Мессер Франческо всем нам велел пойти.

— Он что-нибудь говорил?

— Фра Джироламо? Нет, ни слова. На нем была только шерстяная нижняя рубаха. Жуткое зрелище. Для костра устроили круглые подмостки, навалили на них хвороста, а в центр воткнули деревянный столб, такой высокий, что пришлось сколачивать длинную лестницу, чтобы на него вскарабкаться. Палач поднял его на самый верх и накинул петлю на шею. Он еще подергался немного, не сразу умер. Потом подпалили хворост. Какой-то дурак заранее подложил туда шутихи, и поначалу все перепугались. Перед казнью на монахов надели цепи, чтобы они не сразу упали в костер, когда сгорят веревочные петли, а поджаривались медленно. Синьория хотела устроить зрелище. — Елену передернуло. — Монахи начали обугливаться, и тут какой-то хулиган швырнул в один из трупов камень, и из него вылились внутренности кровавым потоком… В конце концов, пламя сильно разгорелось и заполыхало так высоко, что трупы насквозь прожарились и у них начали отваливаться руки и ноги… Я на секунду закрыла глаза.

— Да, — с трудом выговорила я, — да, конечно. — Я взглянула на Елену. — Ты сказала «монахи»… Значит, казнили не одного, а нескольких?

— Да. Здоровый такой монах, тот самый, который затеял Испытание огнем… Как его звали? Доменико. С ним умер фра Доменико.

— Спасибо, — сказала я. — Теперь я позавтракаю. Когда буду, готова одеться, я тебя позову.

Служанка ушла. Я не стала есть, а прошла на балкон, уселась на солнце и долго смотрела на дым, поднимавшийся к небу. Наверное, когда со сцены ушел Савонарола, фра Доменико стал обузой для Сальваторе и Франческо.

Дзалумма была бы довольна.

LXX

На следующее утро, когда Елена пришла меня одевать, она принесла с собой маленький бархатный кисет. Раскрыв его на столе, она вытряхнула сапфировое ожерелье и усыпанную бриллиантами сеточку для волос, которая была на мне в тот день, когда я выходила замуж за Франческо.