Фавориты Фортуны Маккалоу Колин

Увидев своего юного командира, бывшие солдаты Фимбрии приветственно закричали, и это обрадовало его. Но тут же он увидел, что его когорта отрезана. Голова клина сделала свое дело, однако ее никто не поддерживал. «Мы — остров, окруженный врагами, — подумал Цезарь. — Это все из-за Лукулла. Но мы выстоим, мы не умрем!» Огромными прыжками, приводя в замешательство врага, Цезарь добежал до Марка Силия, который продолжал отбиваться от неприятеля.

— Мы отрезаны. Просигналь «построиться в каре»! — крикнул он сигнальщику когорты, который бился рядом со знаменосцем.

Построились точно и быстро — о, это хорошие воины! Цезарь и Силий пробились к каре и обошли его по периметру, подбадривая людей и следя за тем, чтобы слабые места были укреплены.

— Будь у меня мой мул, я мог бы знать, что происходит на всем поле, — сказал Цезарь Силию, — но младшие военные трибуны, командующие только когортами, не имеют права ездить верхом. И это ошибка.

— Ее легко исправить! — отозвался Силий, который теперь смотрел на Цезаря с большим уважением. Он свистом подозвал дюжину резервистов, стоявших неподалеку. — Мы построим для тебя пирамиду из людей и щитов.

Спустя некоторое время Цезарь уже стоял в полный рост на четырех щитах, которые держали над головами солдаты. Он забрался туда по живой лестнице.

— Берегись пик! — крикнул ему Силий.

Теперь Цезарю стало очевидно, что исход сражения до сих пор неясен, но тактика Лукулла в основном себя оправдала. Похоже, враг почувствовал, что вот-вот окажется в кольце римлян.

— Дай мне наш штандарт! — крикнул Цезарь, поймал брошенный ему знаменосцем штандарт и стал размахивать им в сторону Лукулла, который был виден издалека — восседающий на белом коне.

— Ну вот, это, по крайней мере, даст знать командующему, что мы живы и удерживаем позиции, как нам и приказано, — сказал Цезарь, соскакивая вниз и показав при этом двум копьеносцам неприличный жест. — Спасибо за пирамиду. Пока трудно сказать, кто победит.

Вскоре после этого митиленцы предприняли общее наступление на каре Цезаря.

— Нам не удержаться, — предупредил Силий.

— Удержимся, Силий! Сожми строй, как куриную гузку! Давай, Силий, быстрее!

Цезарь пробрался туда, куда был направлен главный удар. Силий находился с ним. Они стали крушить врага направо и налево, чувствуя отчаянное сопротивление. Эта поставленная в безвыходное положение когорта римлян должна была умереть, как пример для остальных. Кто-то мелькнул рядом, Цезарь услышал, как ахнул Силий, и увидел опускающийся меч. Как ему удалось отогнать щитом нападавшего и отклонить удар, который расколол бы голову Силия, Цезарь потом так и не смог понять. Он знал лишь, что сделал это, а потом убил врага кинжалом, хотя та же рука держала щит.

Этот инцидент стал чем-то вроде переломного момента в бою. Натиск врага начал ослабевать, и через некоторое время когорта смогла перейти в наступление. Дошли до запертых ворот. Под их укрытием фимбрийцы повернулись лицом к отдаленной стене римлян. Они торжествовали: теперь ничто не выбьет их с позиций!

Так и произошло. Примерно за час до заката Митилена прекратила борьбу, оставив тридцать тысяч убитых на поле боя, в большинстве стариков и детей. Безжалостно верный слову, Лукулл казнил всех женщин с Лесбоса, что околачивались в римском лагере. Но в то же время он позволил женщинам Митилены забрать с поля боя своих мертвых, чтобы похоронить их, как положено.

Цезарь потом узнал, что понадобился целый месяц, чтобы ликвидировать последствия сражения, и это оказалось труднее, чем подготовиться к самому сражению. Его когорта, с которой он теперь не расставался, решила, что молодой Цезарь проявил себя достойным учеником Гая Мария. Конечно, Цезарь не собирался рассказывать им о том, что покровительство Гая Мария в конце концов проявилось в форме навязанного юноше фламината. Фимбрийцы сходились на том, что командовать ими должен Цезарь. За несколько дней до церемонии, на которой Лукулл и губернатор Терм должны были награждать тех, кто отличился в бою, центурион Марк Силий пришел к Лукуллу и Терму и официально заявил, что Цезарь лично спас ему жизнь в бою, а потом удерживал позицию до конца сражения. Он также поклялся, что именно Цезарь спас когорту от неминуемой гибели.

— Будь это полный легион, ты получил бы венец из трав, — сказал Терм, надевая венок из дубовых листьев на крупную златокудрую голову Цезаря, раздвинув для этого концы венка. — Но поскольку это была лишь когорта, самое большее, что Рим может сделать, это дать тебе corona civica.

Помолчав немного, он продолжил:

— Ты понимаешь, Гай Юлий, что по новым законам Республики награждение гражданским венком автоматически вводит тебя в Сенат и дает тебе право на другие отличия. Определенно можно подумать, это Юпитер Наилучший Величайший решил, что ты необходим ему в Сенате! Место, которое ты потерял, перестав быть фламином Юпитера, теперь возвращено тебе.

Цезарь оказался единственным участником битвы при Митилене, которого отличили таким образом, а его когорте дали фалеры, чтобы украсить ими знамя когорты. Марк Силий был награжден полным набором из девяти золотых фалер, которые он с гордостью прикрепил на грудь своей кожаной кирасы. У него уже имелось девять серебряных фалер (теперь они сияли на спине его кирасы), пять широких серебряных armillae — браслета, и два золотых ожерелья, свисавших на грудь с плеча.

— Я отдаю должное Сулле, — сказал Силий Цезарю, когда они стояли рядом на трибуне среди других награжденных солдат, пока армия салютовала им. — Он может отказать нам в праве вернуться домой, но он поступил справедливо и не отнял у нас наград. — Он с восхищением посмотрел на венок Цезаря. — А ты настоящий солдат, смазливый ребенок, — добавил он. — Я никогда не видел лучшего.

И это, сказал себе Цезарь потом, значительно более ценная похвала, нежели все те банальности и поздравления, которые Лукулл, Терм и легаты обрушили на него во время пиршества, данного в его честь. Габиний, Октавий, Липп и Руф очень радовались за него; оба Лентула отнеслись к случившемуся спокойно. А вот Бибул, который вообще-то не был трусом, но не заслужил ничего, потому что в течение всего боя выполнял обычную работу курьера, сдержаться не мог.

— Я так и знал, — с горечью проговорил он. — Ты не сделал ничего такого, чего не сделал бы каждый из нас, если бы нам посчастливилось попасть в такую ситуацию. Но тебе, Цезарь, выпала удача. Во всем, во всем тебе везет.

Цезарь весело рассмеялся, потрепав Бибула по подбородку. Это вошло у него в привычку. Но Габиний возразил:

— Это значит отрицать доблесть, проявленную в бою. Цезарь пристыдил всех нас уже тем, что столько сделал за минувшую зиму. Да, он пристыдил каждого из нас на поле битвы, сражаясь лучше нас! Удача? Ты, узколобый, завистливый дурак, удача ничего общего с этим не имеет!

— Габиний, ты не должен поддаваться ему, — сказал Цезарь, который мог позволить себе быть снисходительным. Он знал, что это доведет Бибула до слез. — Элемент удачи всегда присутствует. Особой удачи! Это знак благосклонности Фортуны, поэтому такая удача сопутствует людям, чьи качества превосходят качества других. Например, Сулле. Он первый имеет право сказать так о себе. Но подождите и увидите! Удача Цезаря еще войдет в поговорку.

— А удачи Бибула не будет, — сказал Габиний спокойнее.

— Может быть, — сказал Цезарь.

Тон его говорил о том, что это его не интересует. Он не собирался продолжать разговор о каком-то Бибуле.

Терм, Лукулл, их легаты, офицеры и трибуны возвратились в Рим в конце июня. Новый губернатор провинции Азия Гай Клавдий Нерон прибыл в Пергам и вступил в должность. Сулла разрешил Лукуллу возвратиться домой, сообщив ему, что он и его брат Варрон Лукулл в будущем году станут курульными эдилами. В конце письма Сулла писал:

Ко времени твоего возвращения домой выборы тебя курульным эдилом уже закончатся. Пожалуйста, освободи меня от роли свахи — мне кажется, в данном деле мне не сопутствует удача. Ты уже, наверное, слышал, что новая жена Помпея умер да. К тому же если ты предпочитаешь молоденьких девочек, мой дорогой Лукулл, тебе лучше самому выполнить эту грязную работу. Рано или поздно ты найдешь какого-нибудь обедневшего аристократа, который пожелает продать тебе свою малолетнюю дочь. Но что будет, когда она немного подрастет? Ведь они все взрослеют!

Возвратясь в Рим, Марк Валерий Мессала Руф стал свидетелем подготовки к свадьбе. С его сестрой, которую он очень любил, развелся ее муж, как он знал из ее залитых слезами писем. Хотя она продолжала клятвенно заверять, что она его очень любит, развод ясно показал, что он вообще не любил ее. Почему — никто не понимал. Валерия Мессала была красива, умна, хорошо образованна. Никто не мог бы назвать ее скучной. Она не любила сплетничать и транжирить деньги, не строила глазки другим мужчинам.

В конце июня умер один из богатейших римлян, и его двое сыновей устроили на Римском Форуме великолепные погребальные игры в его память. Двадцать пар гладиаторов, одетых в серебряные доспехи, украшенные орнаментом, должны были дать бой. То были не поочередные парные поединки, а два сражения по десять пар в каждом — фракиец против галла. Слова «фракиец» и «галл» обозначали не национальности сражающихся, а стили их боя и форму доспехов — единственные два стиля, которые использовались в то время. Были наняты бойцы из лучших гладиаторских школ в Капуе. Желая хоть немного отвлечься, Сулла захотел пойти на эти игры, поэтому братья, скорбевшие о своем умершем отце, отгородили место в середине первого ряда, обращенного на север, где диктатор мог расположиться с удобствами.

В mos maiorum не говорилось о том, что женщинам запрещается посещать такие мероприятия. Им даже можно было сидеть с мужчинами. Погребальные игры — это не театральное представление. И кузен Валерии, Марк Валерий Мессала Нигер, только что одержавший победу в суде, где нанял Цицерона защищать Росция из Америи, решил, что гладиаторские игры немного развеселят бедняжку Валерию Мессалу.

Сулла уже сидел на почетном месте, когда они прибыли, и почти все места были уже заняты. Первые десять пар гладиаторов находились на арене, густо посыпанной древесными опилками. Они разминались и делали упражнения. Все ожидали, когда братья дадут сигнал начать игры — с молитвы и принесения жертвы, тщательно выбранной, дабы угодить умершему.

В таких случаях очень полезно иметь высокорожденных друзей и особенно тетю — дочь Метеллы Балеарики, бывшую весталку. Сидя рядом с братом, Метеллом Непотом, его женой Лицинией и их кузеном Метеллом Пием Поросенком (который в тот год был консулом и имел очень важный вид), бывшая весталка Цецилия Метелла Балеарика заняла для Валерия и его сестры еще два места, на которые никто не осмеливался сесть.

Чтобы добраться до этих мест, Мессала Нигер и Валерия Мессала должны были пройти мимо сидящих во втором ряду и пробирались непосредственно позади диктатора. Все заметили, что он выглядит отдохнувшим — вероятно потому, что такт и умение Цицерона дали ему возможность погасить долго томившее его чувство по поводу проскрипций и ликвидировать неприятную проблему, сбросив Хрисогона с Тарпейской скалы. Весь Форум был забит, простые люди расселись на крышах, на ступенях лестниц, а те, кто имел хоть какое-то влияние, устроились на деревянных местах вокруг арены — отделенного веревками квадрата со стороной около сорока футов.

Рим не был бы Римом, если бы опоздавших не честили на все корки за то, что они лезут между рядами, задевая тех, кто уже удобно устроился. Мессалу Нигеру было на это наплевать, но бедная Валерия постоянно извинялась. И вот ей предстояло пройти за спиной диктатора Рима. В ужасе от одной мысли о том, что она может толкнуть его, Валерия уставилась на его затылок и плечи. На Сулле был дурацкий парик и toga praetexta с пурпурной каймой. Двадцать четыре ликтора уселись на земле перед первым рядом. И вот, протискиваясь мимо, Валерия заметила клочок пурпурной шерсти, прилипшей к белым складкам тоги на левом плече Суллы. Не думая ни о чем, она машинально сняла нитки.

Сулла никогда не выказывал страха, находясь в толпе. Он всегда выглядел выше этого, он не думал об опасности. Но когда он почувствовал легкое прикосновение, то вздрогнул, вскочил с кресла и обернулся так стремительно, что Валерия, отступив назад, наступила кому-то на ноги. Чувствуя, как страх отпускает его, он увидел перед собой сильно испугавшуюся женщину, рыжеволосую, голубоглазую и по-молодому красивую.

— Прости, Луций Корнелий, — с трудом смогла вымолвить она, облизав губы и ища объяснение своему поведению. Пытаясь выглядеть бодрой, она протянула ему комок шерстяных ниток. — Видишь? Вот что было на твоем плече. Я подумала, что, если я сниму это, ко мне может перейти частичка твоей удачи. — В глазах ее показались слезы, она смахнула их, хорошенький рот задрожал. — Мне так нужно немного удачи!

Сулла улыбнулся ей, не разжимая губ, взял ее протянутую руку в свою и прикрыл ее пальцами невинную причину такого большого страха.

— Сохрани это, госпожа, и пусть это действительно принесет тебе удачу, — сказал он, повернулся и снова сел.

Но на протяжении всех гладиаторских игр Сулла все время оборачивался, чтобы посмотреть туда, где сидела Валерия с Мессалом Нигером, Метеллом Пием и остальными. А она, чувствуя на себе этот ищущий взгляд, улыбнулась ему нервно, покраснела и отвела взгляд.

— Кто она? — спросил Сулла Поросенка, когда толпа, довольная великолепным представлением, стала медленно расходиться.

Конечно, все родственники Валерии уже все заметили (впрочем, как и многие другие), поэтому Метелл Пий не стал ничего скрывать:

— Это Валерия Мессала. Кузина Нигера и сестра Руфа, который сейчас возвращается после осады Митилены.

— А-а, — кивнул Сулла. — И хорошего происхождения, и красива. Недавно развелась, да?

— Совершенно неожиданно и без всяких причин. Она очень страдает.

— Бесплодна? — спросил человек, который уже разводился однажды по этой причине.

— Сомневаюсь, Луций Корнелий. Скорее всего, была лишена внимания.

— Хм! — Сулла замолчал, думая о чем-то, потом оживленно сказал: — Завтра она должна быть на обеде. Пригласи Нигера и Метелла Непота тоже. Ну, и ты, конечно. И никаких других женщин.

Так получилось, что, когда младший военный трибун Марк Валерий Мессала Руф прибыл в Рим, он оказался приглашенным на аудиенцию к диктатору, который заговорил прямо, без обиняков. Он влюбился в сестру Руфа, сказал он, и хочет жениться на ней.

— Что я мог сказать? — спросил Руф своего кузена Нигера.

— Надеюсь, ты сказал, что очень рад этому, — сухо ответил Нигер.

— Я и сказал, что рад.

— Хорошо!

— Но что чувствует бедняжка Валерия? Он же такой старый и безобразный! У меня даже не было возможности спросить ее, Нигер!

— Она будет достаточно счастлива, Руф. Я знаю, смотреть не на что, но Сулла — некоронованный царь Рима и богат, как Крез! Если даже она больше ничего не получит от этого брака, это будет бальзам на рану от незаслуженного развода, — убежденно произнес Нигер. — Не говоря уж о том, как выиграем мы все! Я думаю, меня он сделает понтификом, а тебя — авгуром. Просто держи язык за зубами и будь благодарен.

Руф последовал хорошему совету кузена, выяснив, что его сестра искренне находит Суллу привлекательным и желанным и действительно хочет выйти за него замуж.

Приглашенный на свадьбу, Помпей улучил момент поговорить с диктатором по личному вопросу.

— Поделись твоей удачей, — угрюмо сказал молодой человек.

— Да, тебе не слишком везет с женами, не так ли? — спросил Сулла, очень довольный свадебным пиром и чувствующий расположение почти ко всем.

— Валерия очень приятная женщина, — снисходительно заметил Помпей.

Глаза Суллы смеялись.

— Упустил, Помпей?

— Клянусь Юпитером, да!

— Рим полон красивых знатных женщин. Почему не выбрать какую-нибудь и не попросить у папочки ее руки?

— Я не силен в таких делах.

— Ерунда! Ты молод, богат, красив и знаменит, — быстро возразил Сулла. — Попроси, Магн! Только попроси! Дурак будет тот отец, который откажет тебе.

— Я не силен в таких делах, — повторил Помпей.

Глаза, которые до этого смеялись, теперь внимательно смотрели на молодого человека. Сулла очень хорошо знал, почему Помпей не будет просить. Он невероятно боялся услышать, что его происхождение недостаточно высоко для той или иной молодой женщины. Его амбиции требовали только самого лучшего. Но вдруг эти надменные аристократы посчитают какого-то Помпея из Пицена недостаточно хорошим? Сомнения каждый раз удерживали его от решительных действий. Короче говоря, Помпей хотел, чтобы чей-нибудь папа сам попросил Помпея жениться на его дочке. А ничей папа ни о чем Помпея не просил.

Вдруг одна мысль пришла в голову Сулле — вроде той, которая заставила его одарить Рим великим понтификом-заикой.

— А ты не возражал бы против вдовы? — спросил Сулла, и его глаза опять засмеялись.

— Нет, если только она не ровесница Республики.

— Думаю, ей лет двадцать пять.

— Приемлемо. Столько же, сколько и мне.

— Но она без приданого.

— Для меня важнее ее происхождение, а не состояние.

— Ее происхождение, — радостно сказал Сулла, — блестящее с обеих сторон. Плебейка, но великолепна!

— Кто? — быстро спросил Помпей, подавшись вперед. — Кто?

Захмелевший Сулла поднялся с ложа, глядя на Помпея пьяными глазами.

— Подожди конца моей свадьбы, Магн. Потом придешь и спросишь меня снова.

Для Гая Юлия Цезаря его возвращение стало чем-то вроде триумфа. Он думал, что такое может уже никогда не повториться. Он был не только свободен, но и реабилитирован. Он завоевал corona civica.

Сулла сразу же послал за ним. Цезарь обнаружил, что диктатор в добродушном расположении духа. Беседа проходила как раз перед его свадьбой, о которой говорил весь Рим. Официального объявления еще не было, поэтому Цезарь, которого пригласили сесть, ничего не сказал об этом.

— Ну, мальчик, ты превзошел себя.

Что сказать? Никакой откровенности после Лукулла!

— Надеюсь, что нет, Луций Корнелий. Я просто старался. Но я способен на большее.

— Я не сомневаюсь в этом, на тебе это написано, — Сулла лукаво посмотрел на племянника. — Я слышал, что тебе удалось собрать отличный флот в Вифинии.

Цезарь невольно покраснел.

— Я сделал то, что мне было приказано. В точности, — сквозь зубы проговорил он.

— Страдаешь из-за этого, да?

— Обвинение в том, что я получил этот флот, работая проституткой, неоправданно.

— Я тебе вот что скажу, Цезарь, — сказал диктатор, чье морщинистое, обвислое лицо казалось мягче и моложе, чем год назад, когда Цезарь видел его последний раз. — Мы оба были жертвами Гая Мария, но ты, по крайней мере, полностью освободился от него. В каком возрасте это случилось? В двадцать лет?

— Двадцать мне только что исполнилось, — сказал Цезарь.

— А я вынужден был терпеть его, пока мне не стукнуло пятьдесят, так что считай, что тебе повезло. И если это послужит тебе утешением, мне наплевать, с кем спит мужчина, если он хорошо служит Риму.

— Нет, это не утешение! — резко ответил Цезарь. — Ни ради Рима, ни ради тебя, ни ради Гая Мария я не продам свою честь.

— Даже ради Рима?

— Рим не должен требовать этого от меня, если Рим — то, чем я его считаю.

— Да, это хороший ответ, — кивнул Сулла. — Жаль, что не всегда так получается. Рим, как ты вскоре узнаешь, может быть такой же проституткой, как любой другой человек. Жизнь твоя не была легкой, хотя оказалась и не такой тяжелой, как моя. Но ты похож на меня, Цезарь. Я это вижу! И мать твоя тоже это видит. Клевета появилась, и тебе предстоит жить с этим. И чем громче будет твоя слава, тем громче станет клевета. Например, они до сих пор шепчут о том, что я убил двух женщин, чтобы с помощью их денег войти в Сенат. Разница между нами — не в природе нашей, а в амбициях. Я лишь хотел стать консулом, потом консуляром, а может быть, цензором. Это причиталось мне по праву рождения. Остальное мне навязывали. И в основном — Гай Марий.

— Я тоже только этого и хочу, — удивленно сказал Цезарь.

— Ты не так меня понял. Я говорю не о должностях, а об амбициях. Ты, Цезарь, желаешь быть идеальным во всем. Не должно происходить ничего, что принизило бы тебя. Тебя беспокоит не несправедливость этого пятна — тебя мучает то, что это умаляет твое совершенство. Идеальная честь, идеальная карьера, идеальный послужной список, идеальная репутация. In suo anno, всегда и любым способом. А поскольку ты требуешь этого от себя, ты будешь требовать этого от остальных. И когда они окажутся несовершенными, ты будешь избавляться от них. Совершенство — это твоя идея фикс, как моей идеей фикс было получить то, что полагается мне по праву рождения.

— Я не считаю себя совершенным.

— А я и не говорил этого. Послушай меня! Я сказал, ты жаждешь быть совершенным. До самых мелочей. Это не изменится. Ты не изменишься. Но когда тебя вынудят измениться, ты сделаешь все, что должен будешь сделать. И каждый раз, когда твое совершенство будет терпеть неудачу, ты станешь презирать и эту неудачу, и себя. — Сулла взял в руки лист бумаги. — Вот указ, который я вывешу завтра на ростру. Ты завоевал corona civica. Согласно моим законам, это дает тебе право на присутствие в Сенате, на специальное место в театре и в цирке. Каждый раз, когда ты будешь появляться на публике в этом венке, тебя должны приветствовать стоя, овациями. Ты должен будешь надевать его, отправляясь в Сенат, в театр или в цирк. Следующее заседание Сената — через две недели. Надеюсь увидеть тебя в курии.

Аудиенция закончилась. Но когда Цезарь пришел домой, он увидел очень красивого длинноногого гнедого жеребца с запиской, прикрепленной к гриве. В записке говорилось: «Цезарь, больше нет необходимости кататься на муле. Я разрешаю тебе ездить на этом животном. Но он не вполне идеален. Посмотри на его копыта».

Когда Цезарь посмотрел, он рассмеялся. Копыта жеребца были раздвоенными, немного похожими на коровьи. Луций Декумий поежился:

— Избавься от него. Я не хочу его видеть.

— Наоборот, — возразил Цезарь, вытирая выступившие от смеха слезы, — я не смогу много ездить на нем, его нельзя подковать. Но этот Двупалый будет носить меня на полях сражений, которые мне предстоят! А между этими приключениями он будет покрывать моих кобыл в Бовиллах. Луций Декумий, это же удача! У меня всегда должен быть Двупалый. Тогда я не проиграю ни одной битвы.

Мать сразу же заметила в нем перемену и удивлялась, почему он печален. Ведь все сложилось для него так удачно! Он вернулся с гражданским венком, в сообщениях его очень хвалили. Он даже смог порадовать ее — вопреки ее опасениям, кошелек его не опустел. Царь Никомед дал ему золото, и его доля в трофеях после битвы при Митилене была увеличена благодаря гражданскому венку.

— Я не понимаю, — сказал Гай Матий, сидевший в саду на дне светового колодца, обхватив руками колени и глядя на Цезаря, устроившегося рядом с ним на земле. — Ты говоришь, что твоя честь подверглась сомнению, а между тем ты возвращаешься от старика царя с мешком золота. Как это понять?

От кого-либо другого Цезарь не потерпел бы такого вопроса. Но Гай Матий был друг с младенчества. Цезарь сидел грустный.

— Если обвинение касается вифинского золота, то оно несправедливо. На самом деле, когда бедный старик давал мне золото, это был просто подарок гостю. То, что царь-клиент обязан вручить официальному посланнику своего патрона, Рима. Подношение посланнику Рима, добровольное и чистое. — Цезарь пожал плечами. — Я взял его с благодарностью. Жизнь в лагере дорогая. Мои-то вкусы непритязательные, но приходилось принимать участие в общих пирушках и вообще соответствовать той роскоши, которую требуют другие. Вина должны быть высшего качества, еда — изысканной. И не имеет никакого значения, что я люблю простую пищу и вообще не пью вина. Поэтому это золото меня очень выручило. После того, что мне сказал Лукулл, я хотел отослать золото обратно в Вифинию. А потом я понял, что если я так сделаю, то обижу царя. Не мог же я передать старику то, что говорили Лукулл и Бибул.

— Да, понимаю, — вздохнул Гай Матий. — Ты знаешь, Павлин, я рад, что мне не надо быть сенатором или магистратом. Намного лучше быть обычным всадником tribuni aerarii.

Но этого Цезарь даже не постарался понять, так что ничего не ответил. Вместо этого он вернулся мыслью к Никомеду:

— Я дал слово приехать к нему снова, а это только подогреет сплетни. Когда я был фламином Юпитера, я думал, что никого не интересует, чем занимаются такие люди, как младший военный трибун. Но это не так. Все только и заняты тем, что сплетничают! Одним богам известно, скольким людям Бибул успел уже поведать о моей любовной связи с царем Никомедом. Да и Лукулл, наверное. И Лентулы, кстати. Сулла определенно узнал уже все пикантные подробности.

— А он хорошо к тебе отнесся, — задумчиво заметил Матий.

— Да. Хотя я не могу понять почему.

— Если ты не знаешь, то у меня вообще нет никакого шанса! — Заядлый садовник, Матий заметил два маленьких листочка только что проклюнувшегося сорняка и принялся старательно выкапывать его из травы. — Во всяком случае, Цезарь, мне кажется, все просто. Ты должен самим образом своей жизни заставить людей забыть эту историю. Со временем она умрет. Такова судьба всех историй.

— Сулла говорит, что она не умрет.

Матий фыркнул:

— Потому что не умерли истории о нем? Ну что ты, Цезарь! Он плохой человек. А ты — нет.

— Я же способен убить, Пустула. Все мужчины способны на это.

— Я не говорил, что ты неспособен, Павлин. Разница в том, что Сулла — плохой человек, а ты — нет.

И в этом разубедить Гая Матия было невозможно.

Свадьба Суллы прогремела и миновала, новобрачные покинули Рим, чтобы отдохнуть на вилле в Мизенах. Но к следующему заседанию Сената, на котором должен был присутствовать Цезарь, диктатор вернулся. Теперь, в возрасте двадцати лет, Цезарь был одним из новых сенаторов Суллы. В двадцать лет — сенатор во второй раз!

Этот день должен был стать самым чудесным в его жизни: он входит в переполненный Сенат в венке из дубовых листьев — и вся Палата встает и его приветствуют овацией такие уважаемые люди, как Флакк, принцепс Сената, и Марк Перперна. Единственный случай нарушения введенных Суллой новых правил поведения в Сенате.

А вместо этого Цезарь переводил взгляд с одного лица на другое, ожидая увидеть выражение тайной радости или презрения и втайне гадая, насколько распространилась клевета и кто презирает его. Пока он шел к своему месту, он был словно в агонии. Его никто не поддержал, когда он поднимался к заднему Ряду, где заседали pedarii — заднескамеечники и где, как считал молодой Цезарь, должен сидеть он. Но Сулла крикнул ему, чтобы он располагался в среднем ярусе, среди героев войн. Конечно, некоторые посмеивались, но то был добрый смех, который был призван ободрить его. Однако он принял это за издевательство. Юному сенатору хотелось как можно незаметнее прокрасться в самый дальний, темный угол. Но он не проронил ни единой слезинки.

Когда после собрания — довольно скучного — Цезарь вернулся домой, он увидел мать, ждущую его в атрии. Это на нее не похоже. Она всегда занята и редко покидает свой кабинет надолго в течение дня. Но сегодня Аврелия терпеливо ждала своего сына, не имея представления о том, с чего начать разговор о предмете, который она совсем не хотела обсуждать. Конечно, будь Аврелия болтушкой, ей было бы легче. Но она не могла выговорить ни слова, позволив сыну в молчании снять тогу. Потом, когда он хотел пройти к себе, она поняла, что должна сказать хоть что-то, иначе он уйдет и этот досадный разговор так и не состоится.

— Цезарь, — окликнула мать и снова замолчала.

С тех пор как он надел тогу мужчины, она взяла за правило обращаться к нему по когномену, в основном потому, что Гаем Юлием она звала своего покойного мужа — другого Гая Юлия для Аврелии не существовало. К тому же она совсем не знала своего сына — кара за все те годы, когда Аврелия держала маленького Цезаря на расстоянии, потому что боялась избаловать одаренного и обаятельного ребенка, всеобщего любимца, и не могла позволить себе быть с ним доброй и ласковой.

Цезарь остановился, удивленно подняв брови.

— Да, мама?

— Сядь. Я хочу поговорить с тобой.

Он сел, удивленно глядя на нее, словно заранее знал, что ничего важного она сказать не может.

— Цезарь, что произошло на востоке? — смело спросила она.

Любопытство сменилось изумлением.

— Я исполнил свой долг, завоевал гражданский венок и угодил Сулле, — сказал он.

Ее красивый рот вытянулся в тонкую линию.

— Не увиливай, тебе это не идет.

— Я не увиливаю.

— Но и не говоришь того, что я хотела знать!

Он отдалился, взгляд стал холодным.

— Я не могу сказать тебе того, чего не знаю.

— Ты можешь сказать мне больше, чем сказал.

— О чем?

— О неприятности.

— О какой неприятности?

— Неприятности, которую я вижу в каждом твоем движении, в каждом взгляде, в каждой твоей отговорке.

— Нет никакой неприятности.

— Я этому не верю.

Он поднялся, чтобы уйти, хлопнув себя по бедрам:

— Я не могу помочь тебе верить, мама. Никакой неприятности нет.

— Сядь!

Он снова сел, тихо вздохнув.

— Цезарь, я все равно узнаю. Но мне хотелось бы, чтобы я узнала об этом от тебя, а не от других.

Он склонил голову на плечо, длинные пальцы рук переплелись, веки опустились. Цезарь пожал плечами:

— Я получил великолепную эскадру от Никомеда, царя Вифинии. Конечно, это уникальное достижение. И про меня сразу стали говорить, будто мне удалось это лишь потому, что я стал любовником царя. В результате я вернулся в Рим не с репутацией храброго, талантливого и даже ловкого офицера. Я теперь известен как человек, продавший свое тело ради достижения великой цели, — проговорил он, не открывая глаз.

Аврелия не смягчилась от жалости, не вскрикнула от ужаса, не возмутилась. Она просто сидела молча, пока сын не открыл глаза, чтобы увидеть реакцию собеседницы. Их взгляды встретились — два трудных человека, причиняющие друг другу скорее боль, чем утешение, но готовые к разговору.

— Неприятность большая, — сказала она.

— Незаслуженное пятно.

— Конечно.

— Я не могу с этим бороться, мама.

— Должен, сын мой.

— Скажи мне как!

— Ты знаешь как, Цезарь.

— Честное слово, я не знаю, — спокойно сказал он, лицо его Ничего не выражало. — Я пытался не обращать внимания. Но это очень трудно, когда я знаю, о чем каждый думает.

— И кто же источник?

— Лукулл.

— О, понимаю… Ему поверят.

— Ему верят.

Она долго сидела молча, задумчиво глядя перед собой. Ее сын, глядя на нее, удивлялся ее самообладанию, ее способности отстраниться отличных переживаний. Наконец Аврелия заговорила очень медленно, тщательно подбирая выражения и взвешивая каждое слово, прежде чем произнести его:

— Во-первых, ты не должен обращать на это внимания. Если ты с кем-то говоришь об этом, ты невольно ставишь себя в положение защищающегося. И показываешь, как много это для тебя значит. Подумай, Цезарь. Ты знаешь, насколько это серьезно в свете твоей будущей политической карьеры. Но ты не можешь никому позволить увидеть, насколько это для тебя важно! Поэтому до конца своих дней ты должен игнорировать это. Очень хорошо, что это случилось сейчас, а не через десять лет. В тридцать лет значительно труднее бороться с таким обвинением, чем в двадцать. За эти десять лет много чего произойдет. Но пусть никогда больше не будет повода для нового обвинения. Сын мой, тебе придется немало потрудиться, чтобы смыть это пятно. — Тень улыбки мелькнула в ее великолепных глазах. — До сих пор твои похождения ограничивались простыми женщинами Субуры. Я советую тебе, Цезарь, обратить свой взор на женщин более высокого статуса. Не знаю почему, но ты пользуешься у женщин сумасшедшим успехом. Поэтому отныне твое окружение должно знать о твоих успехах все. Займись женщинами более значимыми, которых хорошо знают. Не такими куртизанками, как Преция, а знатными римлянками.

— Ты хочешь сказать, мне предстоит лишать девственности дочерей Домициев и Лициниев? — спросил Цезарь, широко улыбнувшись.

— Нет! — резко возразила мать. — Только не незамужних девушек! Никогда, никогда! Я имею в виду жен важных лиц.

— Edepol! — воскликнул сын.

— Клин клином, Цезарь. Другого способа нет. Если твои любовные похождения с женщинами не получат огласки, все так и будут воображать, будто ты и вправду предпочитаешь мужчин. Поэтому эти романы должны стать как можно скандальнее. Завоюй репутацию самого знаменитого в Риме бабника. Но жертву выбирай очень осторожно. — Она с удивлением покачала головой. — Сулла мог влюбить в себя любую женщину, так что та теряла голову. И только однажды он заплатил за это большую цену — когда Далматика стала женой Скавра. Он тщательно избегал встреч с нею, но Скавр все равно наказал его, не дав ему избраться претором. Из-за Скавра Сулле пришлось ждать избрания шесть лет.

— То, что ты мне советуешь, приведет к тому, что я наживу себе врагов.

— Разве? — Аврелия помолчала. — Нет, я хочу сказать, что неприятности Суллы возникли именно из-за того, что он не сделал Скавра рогоносцем. Если бы он переспал с Далматикой, Скавру было бы гораздо труднее отомстить. Невозможно восхищаться человеком, который стал посмешищем. Жалеть — да. Скавр выиграл, потому что Сулла позволил ему выглядеть благородным, — великодушный супруг, все еще способный высоко держать голову. Поэтому если ты выбрал женщину, ты должен быть уверен, что в дураках окажется муж. Не бери женщину, которая может послать тебя прыгнуть в Тибр. И никогда не клади глаз на ту, которая окажется достаточно умна, чтобы долго водить тебя за нос, а потом при всех послать тебя прыгнуть в Тибр.

Цезарь смотрел на свою мать с огромным уважением, что было совершенно новым для него.

— Мама, ты самая потрясающая женщина на свете! Откуда ты все это знаешь? Ты, всегда такая справедливая и добродетельная, словно Корнелия, мать Гракхов! И вот ты даешь своему собственному сыну такой ужасный совет!

— Я долго прожила в Субуре, — отозвалась Аврелия с довольным видом. — Кроме того, дело вот в чем. Ты — мой сын, и тебя оклеветали. То, что я сделала бы для тебя, я не сделала бы ни для кого другого, даже для моих дочерей. Если потребуется, я убью ради тебя. Но это не решит нашей проблемы. Поэтому я буду счастлива, если прикончу несколько репутаций. Отплатить им той же монетой!

Он едва не схватил ее в объятия, но многолетние привычки оказались сильнее, поэтому он просто взял ее руку и поцеловал.

— Спасибо, мама. За тебя я готов убить с той же легкостью и удовольствием. — Вдруг одна мысль пришла ему в голову, он даже задрожал от радости. — О, не могу дождаться, когда Лукулл женится! И это дерьмо Бибул!

На следующий день в жизни Цезаря опять появились женщины.

— Нас зовет Юлия, — сообщила Аврелия, когда сын собирался пойти посмотреть, что делается на Римском Форуме.

Раскаиваясь в том, что он до сих пор не нашел времени навестить любимую тетку, Цезарь не возражал.

День выдался чудесный, жаркий. В этот ранний час прогулка от Субуры до Квиринала была приятной. Цезарь и Аврелия вышли на спуск к гранатовым садам, ведущий к храму Квирина на улице Альта Семита. Там, на территории храма Квирина, росли гранатовые деревья, посаженные самим Сципионом Африканским после его победы над Карфагеном. В том же храмовом саду находились два очень древних миртовых дерева: одно — предназначенное для патрициев, другое — для плебеев. Но в том хаосе, который последовал за Италийской войной, патрицианский мирт начал увядать. Теперь он стоял засохший, а плебейский мирт продолжал цвести. Считали, что это предвещало конец патрицианства, поэтому вид его сухих ветвей не понравился Цезарю. Почему кто-нибудь не посадит новое миртовое дерево для патрициев?

Сто талантов, которые Сулла разрешил Юлии оставить себе, позволили ей вести вполне приятную жизнь в удобном доме у аллеи, пролегающей между улицей Альта Семита и Сервиевой стеной. Дом был довольно большим. Его построили совсем недавно. Доход Юлии позволял ей держать рабов, чтобы вести хозяйство. Она даже помогала своей невестке Муции Терции, которая пока оставалась у нее. Небольшое утешение для Цезаря и Аврелии, которые с печалью вспоминали, в каких условиях жила Юлия раньше.

Юлии было около пятидесяти, но сама она, казалось, ничуть не изменилась. Переехав на Квиринал, она не взялась за ткачество или прядение шерсти. Она занялась настоящим делом. Хотя район был не бедным и даже не густо населенным, она все-таки нашла семьи, которые нуждались в помощи. Причины бедствий — самые разные, от пьянства до болезней. От более высокомерной, бестактной женщины помощи не приняли бы, но Юлия умела находить подход к людям. Весь Квиринал знал, куда идти, если что-нибудь случается.

Но сегодня никаких благотворительных дел не намечалось. Юлия и Муция Терция ждали гостей с нетерпением.

— Я получила письмо от Суллы, — сообщила Муция Терция. — Он утверждает, что я снова должна выйти замуж.

— Но это противоречит его же законам относительно жен проскрибированных! — решительно возразила Аврелия.

— Тому, кто сочиняет законы, мама, нетрудно их обойти, — отозвался Цезарь. — Специальный указ, якобы по серьезной причине, — и дело сделано.

— И за кого же ты должна выйти замуж? — спросила Аврелия.

— В этом-то все и дело, — хмуро проговорила Юлия. — Он не сказал ей, бедняжке. Из его письма мы даже не можем понять, имеет ли он кого-либо на примете или же просто хочет, чтобы Муция сама нашла себе мужа.

— Дайте-ка письмо мне, — сказал Цезарь, протягивая руку. Он быстро пробежал глазами написанное. — Больше ничего, да? Просто приказывает тебе снова выйти замуж?

— Я не хочу снова выходить замуж! — воскликнула Муция Терция.

Наступило молчание, которое прервал Цезарь:

— Напиши Сулле и сообщи ему об этом. Напиши очень вежливо, но твердо. Посмотрим, что он сделает. И тогда ты узнаешь больше.

Муция задрожала: