Ветлужцы Архипов Андрей

Глава 5

Речная засека

Едва теплившийся в овражке костер неожиданно полыхнул в ночную темноту снопами ярких искр, сопроводив этот фейерверк глухим треском смолистых поленьев, и на мгновение высветил две неясные тени, пытающиеся ускользнуть от разлетающихся в разные стороны угольков. В конце концов, одна фигура наклонилась в сторону, и на разгоревшийся огонь посыпался песок, после чего едкий дым густым клубком окутал оба силуэта, выдавив из них забористый кашель и заставив часто махать рукавами посконных рубах.

— Ну что же ты, Кежай, сосновых дров набрал, да еще и сырых в придачу, а? — Утробный бас говорящего разогнал царящее в низине молчание.

— Сам бы и ходил за ними… — отозвался второй голос с нотками недовольства. — А то воды тебе принеси, в котле нагрей, раков свари.

— Так ты же моими раками собираешься угощаться, так?

— Почему это?

— А кто за ними в речку лазил?

— А я светил…

— Светил он… даже ног своих не замочил — так старался!

— Зато котелок мой! Как бы ты раков иначе сварил, а?

— Как-как! Запек бы. Пусть вкус не такой, зато не слушал бы твоего нытья. Расскажи лучше, как котелок тебе этот достался?

— А то ты давеча, Паксют, не слушал, как я перед мужами честными распинался?

— Да я лишь под самый конец твоего рассказа подошел…

— Да? Ну ладно, слушай… Как водится, сторожил я лодьи купцов булгарских, которые пять дней назад остановились у нас, перед тем как по Итилю[18] вверх подниматься. Мыслю, к новгородцам шли с шелком из стран заморских, вот.

— Ага, так они тебе и рассказали куда идут, — Паксют недоверчиво покачал головой. — Да и сторожить нам товар свой не доверит никто! Наше дело порядок на пристани блюсти, сбор побережный принять да услужить купцам чем-нибудь. В основном — услужить, про мыто им даже не заикайся! Все-таки булгарцы в нашем городке чрезмерную власть забрали. Куда только инязор[19] смотрит?

— Куда-куда! Далече он от этих мест, — махнул рукой Кежай и стал снимать свой котелок с огня. — Да и не станет он с Великим Булгаром распри затевать, не с руки ему с ним за эти места ссориться — на Итиле сила не за нами. А торг наш хоть и невелик, но в казну прибыток ему дает, побережное[20] опять же…

— Да, место у нас самое что ни на есть торговое, все пути через нас идут. А раздолье какое! Итиль с Окой как разольются по весне, так противоположных берегов иной раз не видно…

— Ну это ты лишку хватил, да и островки по всей реке натыканы, — возразил Паксют, не отводя глаз от пышущих жаром раков, раскладываемых его собеседником на крышке от берестяного короба. — Так что там дальше случилось у тебя?

— А на чем сказ мой споткнулся? А, на купцах булгарских! Куда им еще идти, кроме Новгорода? По Оке ныне не рискнут: суздальцы сильно осерчали на них, могут и товар отнять. А вот вверх по Итилю можно и проскочить, ростовцы всегда своим умом жили и из-за обид разных могут закрыть глаза на повеление своего молодого князя. Ну так вот… В тот раз Чипаз уже задвинул светило чуток за край земли, так что понемногу сумерки на землю опускаться стали. Сошел я к урезу воды, крошки хлебные бросил в реку, чтобы Ведява[21] за ноги к себе не утащила, зачерпнул полный берестяной туесок и отнес к костру… Сижу, в чапан[22] поплотнее запахнувшись, и жду, когда камни нагреются, дабы взвара клюквенного напиться. Но вдруг чую спиной взгляд чужой, будто мало я Ведяве поднес и она из реки вышла и смотрит на меня укоризненно. Хотел повернуться, но спину как свело всю! Ну, думаю, смертушка ко мне пришла, а сзади песок уже хрустит, швырк-швырк, швырк-швырк…

— На богиню подумал?

— Ага, на ее шаги. Но пересилил себя, оборачиваюсь назад, а там… Чудище на меня из воды выползло! Рог один у него сбоку торчит, а изо рта зубы, как… с палец длиной, если не больше, а тело еще в воде все. Испугался я так, что чуть в штаны не опорожнился! Да не смейся ты, обошлось же. А вот был бы ты на моем месте…

— Давай дальше, — прикрыл свою улыбку ладонью Паксют. — Мне уже известно, что это за диво было, так что не напугаешь…

— А по первому разу многие чуть не сомлели, а иные оглядываться на реку стали, — самодовольно произнес Кежай и продолжил: — Вот стою я, задрал голову, а от этой морды наша, эрзянская речь доносится… Подумал, что заговорило чудище со мной, на песок уселся, в ушах шум стоит, не пойму ничего. Однако через некоторое время спрыгнул с шеи этого змея на берег ратник и парнишка из эрзян. Последний меня по щекам похлопал, и очнулся я… Оказалось, что соплеменник он наш с Оки, с тех мест, что напротив Мурома, а зовут его… забыл как, вот дела. Зато как остальные его кличут, запомнил. Мокшей — забавно, да?

— Так из мокшан он, может быть?

— Нет, наш он, даже морда круглая. А вот остальные ветлужцы были.

— С Ветлуги? Черемисы?

— И их было чуть, но больше этих… отяков, или удмуртов, кто как их зовет. Первый раз увидел, как два этих племени вместе дела делают!

— Так торговые дела кого хочешь вместе сведут. Даже у булгарцев людишки разной крови на судах плавают, — махнул рукой Паксют и опомнился: — Раки-то остыли! Заговорил ты меня совсем!

Некоторое время молчание нарушалось лишь хрустом раздираемых панцирей и смачным высасыванием ароматного мяса. Бережно завернутый в тряпицу кусочек соли был поровну поделен между собеседниками и аккуратно отправлен по крупицам в рот. Наконец, насытившись, собеседники отвалились на наваленный рядом с костром лапник и вновь перешли к неспешному разговору.

— Оказалось, что фефлуф… фы… — Кежай вдосталь наковырялся палочкой в зубах и только потом продолжил: — Остановились они где-то на том берегу, а одна лодья к нам сюда зашла на… эк… кур… цию, вот. Богам своим поклоняться, что ли… Предводитель их говорил, что в иные времена город у них тут стоял — тоже Новгород, но Нижний.

— Издревле мы здесь жили — никто и не упомнит, сколько поселение наше на Дятловых горах стоит. Да и городком оно давно уже стало — дед мне сказывал, что с той поры, как хазарам дань платили. Они крепь и поставили тут, оттого оно и называется Обран ош[23] по имени посадника хазарского.

— Хм… а я слышал, что валы отсыпать начали лишь с той поры, как булгарские купцы торговлю через нас повели и тут осели. Да и название наше от кого-то из них… В любом случае путает твой предводитель что-то.

— Не мой, а ветлужцев, Иоанн его звать. Ничего по этому поводу не могу тебе поведать, мог и Мокша переврать что-нибудь. А предводителя как раз не было рядом с нами, да и по-нашему он совсем не разумеет. И вот что сказал еще ветлужский эрзянин! Холопов у них нет совсем! И закупов тоже не имеется… С теми, кто должен чего-то, община ряд подписывает, и он ей платит понемногу…

— Это как это? Я вот пять лет назад у булгарца местного монетами разжился, так до сих пор ему плачу. Оттого и сижу ныне с тобой тут — все-таки дополнительный заработок… А с чего это община на себя мои долги брать будет? Чудишь ты что-то, Кежай.

— Так мне какой прок с этого знания? Ты в долги залез — ты и спрашивай, как там да что. А я за что купил, за то и продаю. Спроси, спроси! Тем более что искали они мастеровых людишек — вдруг откупят тебя? А прийти ветлужцы обещались через… — эрзянин задумался и что-то мысленно подсчитал, загибая пальцы на руках. — Через два или три дня, если не напутал я ничего. Слушай дальше… Успел их предводитель в городок попасть, не закрыли еще ворота. Сам панок[24] его встретил и в дом пригласил, а там уж Иоанн ему товары свои показал да подарками наделил.

— Откель ты знаешь все, будто сам там был? — недоверчиво покачал головой Паксют. — И с какой стати панок с ними встречаться должен?

— Так мне Мокша после о том поведал — он с нашего языка на ветлужский все речи меж ними перекладывал… А чего ты сомневаешься? Про ветлужцев и до этого сплетни от черемисов доходили, а тут оружные на лодье сами пришли, да еще с товарами. Да и с чего это нам голову задирать перед ними? Две сотни воинов в нашем городке, да и тот лишь земляным валом и тыном огорожен, а у них, по слухам, не меньше. В общем, задержались они, а ночевать расположились там, где лодью на берег вытащили. Я же недалече от них службу нес…

— Ха… Служба! Кабы не долги мои и отработка на булгарца того, я бы и близко не подошел сюда. На прокорм и тот не хватает, иной раз ложишься, а живот от голода сводит. А податься с семьей куда? Поймают и булгарцу тому с головой выдадут. А уж от него одна дорога — в невольники…

— Да ты честный чересчур, а тут надо просто вовремя подсуетиться. Я вот ветлужцам раков принес, мясца свежего, меда хмельного, а они мне вишь каким котлом отдарились?

— Кха… ты вот что, Кежай… Помалкивай с этого момента о котле этом, нескладно у тебя выходит, да и слухи уже нехорошие ползут.

— Что за слухи такие? Ну-ка договаривай…

— А такие слухи, что ты все замыслы булгарских купцов ветлужцам сдал. Крутился там ночью и видел, как те на лодью со змеем заморским таращились, которая раньше под буртасцами ходила. Разумеешь ведь их язык?

— Ну…

— Вот те и ну! Кто, кроме тебя, мог их заложить? Замолчал? Ты не хмурься, мне резона никому про тебя говорить нет, тем более что про твой котелок от булгарцев разговоры и идут. С ветлужцами-то они помирятся — нешто из-за такой ерунды им мечи друг на друга вострить? А вот тебе стоит поостеречься: предательства они не простят, и даже панок тебе заступником не будет. Найдут поутру в воде твое тело, скажут — Ведява утащила или ночью оступился…

— Не накаркай! А что промеж ними случилось потом, а? А то я краем уха слышал, но так и не понял ничего.

— Что случилось? Булгарцы о том с горьким смехом вспоминали. Откуда я знаю? А мне сорока на хвосте притащила!

— Сказывай, не томи.

— Хм, сначала ты скажи, что у тебя выспрашивал этот… Иоанн?

— Да ничего такого, спросил, есть ли острова вверх по течению и где камней потяжелее набрать можно. Да, еще холопы Джафара затемно проезжали, бочку с дерьмом вывозили, так он к ним подошел, шептался через Мокшу о чем-то…

— Это тот немощный купец, что из своих хоромин выйти не может?

— Ага, а потом еще… Нет, уже не упомню, тащилась ли у них за лодьей однодеревка. Но ночью точно крутилась одна около них!

Юсуф мысленно потирал ладони, не забывая благодарить Аллаха за столь щедрый дар, идущий к нему в руки.

— Смениться и облачиться в доспехи, — повернулся он к гребцам, по лицам и спинам которых стекал пот от усиленной гребли последних минут, несмотря на то что попутный ветер гнал судно на приличной скорости. — Скоро из луков достанем неверных, и начнется потеха!

Лодья ветлужцев с мордой дракона на носу, которая и являлась лакомой целью, медленно, но верно снижала свой ход. То ли решила пропустить якобы спешащие по делу суда булгарских купцов, то ли решила встать на стоянку у показавшегося впереди лесистого острова посреди Оки…

«Не рановато ли отдыхать вздумали? — засомневался Юсуф. — И так все утро в Джуннэ-Кала прохлаждались да кашу в своих котлах готовили! Котлах, ха! Неплохой товар они в балынские земли[25] везут, панок доволен остался подарками их, хотя покупать ничего не стал. Что ж, нам больше достанется… Только вот где взяли они эту утварь? С буртасов? Сучьи дети эти ветлужцы — как они смогли положить таких воинов? По слухам, тех лисьих хвостов целая сотня была, да и сотник Ибраим был далеко не глуп, тот еще волчара. Да, если бы не товар, не стал бы я связываться с этими неверными, но за хороший куш почему бы и не рискнуть? Ветлужцев на лодье всего два с половиной десятка, почти все их судно утварью забито. У нас же на двух дощаниках рати больше, чем у них, почти в три раза, какой уж тут риск? Наоборот, вои со свету сживут, если навара с этого дела не поимеют…»

Судно ветлужцев приблизилось к узкому извилистому острову, поросшему лесом и делящему Оку примерно на две равные половины, после чего резко дернулось вперед и влево, оставляя небольшой участок суши посредине реки по правому борту. На лодье будто почуяли, что сзади идут не мирные купцы, а опытные загонщики, из последних сил настигающие жертву. Юсуф оценил расстояние до противника примерно в сотню саженей и скрипнул зубами. Не всякий лучник на такой дистанции с качающейся палубы попадет в цель, но почему бы и нет? Главное — сбить противника с ритма и нанести как можно больше ранений, осыпая его плотным дождем стрел. Да еще у ветлужцев на борту началось нездоровое шевеление: неужели поняли, что по их душу идут? Юсуф обернулся по левому борту и махнул рукой Ильясу, стоящему на носу своей лодьи, идущей чуть сзади. Тот тоже вглядывался в убегающий от них парус и кипящие у него по бокам буруны от частых взмахов весел.

После зычных команд купцов на нос каждого судна выскочили лучники и выпустили в сторону ветлужцев дымящиеся стрелы. Тянущиеся за ними шлейфы тут же были подхвачены боковым ветром и размазаны в серой мгле осеннего неба. Однако поправка на снос тут же была учтена, и два десятка булгарских лучников запели свою смертоносную песню. Первые щелчки тетив отправили в полет не только каленые стрелы, но и всю накопившуюся за несколько часов преследования раздражительность.

«Скоро острые жала возьмут первую кровь с новых зарвавшихся соседей, скоро свершится месть за соплеменников… Хм, буртасов уже соплеменниками считаю?»

Юсуф внимательно смотрел на ощетинившиеся лица лучников и ратников на веслах. Кого только не было в его команде кроме серебряных булгар, к которым он причислял и себя. Сувазы, буртасы, вятичи и даже мерянин, нанятый им в новой крепости Учель,[26] куда тот бежал со всей семьей, спасая свое язычество. Вот этот мерянин и привлек внимание Юсуфа тем, что наложил стрелу на тетиву, но не стал стрелять, а озадаченно смотрел на лодью ветлужцев, не предпринимая никаких действий. Купец тут же бросил взгляд вверх по течению реки, оценивая картину, расстилающуюся перед его глазами. На корме впереди идущей лодьи выстроился ряд высоких щитов, прикрывающих ее от прямых выстрелов, а вот от ударов оперенной смерти, посланной навесом… От борта до борта судно перекрывал плотный ряд сбитых между собой досок,[27] полностью защищающий гребцов. Этот деревянный щит, сооруженный на скорую руку, был густо утыкан стрелами, из-за чего дощаник стал похож на гигантского ежика, пущенного вплавь на детском кораблике с парусом. Том самом кораблике, который малыши обычно вырезают из коры, чтобы по весне запустить в недалекое путешествие по какому-нибудь журчащему ручью. Юсуф даже помотал головой, чтобы разогнать навеянное чем-то воспоминание… Убегающая лодья тем временем повернула свой нос к показавшейся оконечности острова, стремясь зайти за него и избавиться на время от нарастающего ливня стрел.

— Не стрелять! Следить, чтобы с острова никто в нас не ударил! — Громовой голос купца прокатился по водной глади. — Грести до сближения! Долго они не протянут, у нас людишек поболее будет! Частые смены гребцов! — Одновременно Юсуф указал мерянину на юркую однодеревку, которая показалась из-за уходящей лодьи и судорожно заметалась, пытаясь уйти с направления движения булгар. Вместо того чтобы причалить к острову и заползти под кусты, какой-то рыбак пытался спастись, уйдя на стремнину Оки. Подождав несколько мгновений, за которые купеческие суда немного сблизились с шустрой лодочкой, Юсуф чиркнул пальцем по горлу: — Не нужны нам видоки по сему делу.

Мерянин тут же вскинул лук, выпуская в полет стрелу в сторону светлого пятна холщовой рубахи, однако неминуемая гибель рыбака была чудесным образом отсрочена. Поймав стрелу на лопасть весла, тот перегнулся за борт и нырком ушел на глубину. На этот раз озадаченное выражение лица появилось не только у лучника, но и у купца, после чего они несколько секунд обменивались удивленными взглядами. Ну что же, повезло рыбаку, не иначе как чудо ему явил Аллах. Пусть себе живет дальше! Может, всплывет не только из водной толщи реки, но и из мрака своего невежества, проникнется чистым светом новой для него веры, раз такое чудо на него снизошло. Юсуф проводил взглядом проплывающую мимо лодку, огладил бороду привычным жестом омовения и устремил свой взор на лодью ветлужцев. Та, вместо того чтобы уходить за оконечность острова, чтобы подарить себе несколько мгновений жизни, стала круто разворачиваться бортом к преследователям.

«Не иначе как с достоинством решили судьбу свою принять: не надеются уже убежать. Что же, лучше лицом к лицу свою смерть в бою встретить, чем от нее же удар в спину получить, обливаясь холодным потом в попытке спастись. Однако лишиться жизни — это в любом случае не самый лучший вариант среди тех путей, что посылает нам Аллах. Я бы на их месте… Ладно, не время о том рассуждать!»

— Готовься к сшибке! Стрелки, залп по моей команде! Кормчий, впритирку к борту подводи! С двух сторон накинемся разом и покончим с ними! Никто из вас и пальца оцарапать не успеет, как все уже завершится!

За щитами по бортам лодьи стали выстраиваться ратники, морально готовясь к прыжку на соседнее судно.

«Да, — продолжал рассуждать купец, — одно дело кинуться в бой на твердой земле, другое — прыгнуть в полном облачении за борт. Не ровен час — промахнешься, тогда никто не спасет, пойдешь ко дну навстречу прелестным гуриям. Только вот встретят ли они утопшего или пройдут мимо, качая своими бедрами в такт услаждающей слух музыке? А, шайтан! Мачта! И еще одна!»

Мысленные восклицания Юсуфа прервал жесткий удар, полученный разогнавшейся лодьей по днищу. Толчок сбил купца с ног и опрокинул на стоящих впереди людей. Те, поверженные резким сотрясением судна и столкновениями со стоящими рядом ратниками, сбивались на носу судна в сплошной бронированный клубок с торчащими из него конечностями и оружием. Лодья перед своей остановкой, дернув вверх носом, почти преодолела препятствие в воде, продравшись по нему вперед с жестким скрежетом несколько метров. Одновременно она приняла своей обшивкой легкие для нее удары катящихся комочков живой плоти и плохо закрепленных бочонков с припасами, взмахнула напоследок лопастями своих рук и вразнобой, с плеском опустила их на воду.

Спустя мгновение нос лодьи стало разворачивать против течения, однако корма ее так и осталась задранной, навевая грустные мысли о бренности всего сущего на земле. В тридцати метрах от места происшествия, почти повторив судьбу своей напарницы, круто вздыбило свой нос другое судно. Оно словно попыталось взлететь в воздух, но его гигантская туша, не предназначенная для стремительного полета, застыла на полпути в воздухе и теперь медленно опускалась под своей тяжестью в водную стихию. А с боков, огибая покачивающиеся на волнах небольшие куски горбыля, стремительно подбирались хищные силуэты лодей противника. Они выгибали весла в неимоверном усилии, чтобы только успеть к месту столкновения, пока не прошла вызванная им сумятица.

Юсуф медленно открыл глаза и попытался пошевелиться. Это получилось не сразу — сначала пришлось спихивать с себя чье-то разлегшееся на нем тело, пытающееся даже лягаться, однако грозный окрик купца свое дело сделал, и мешающий движению живой груз шустро отпрянул в сторону. Вместо небольшого кусочка серого мглистого неба перед глазами встал мерянин, почти в полном одиночестве стоящий на ногах на одной из скамеек для гребцов и теребящий лук со сломанным предплечьем и порванной тетивой. Неожиданно его глаза расширились, и он уставился за борт с каким-то налетом обреченности, словно пытаясь своим взглядом остановить надвигающуюся беду. Наконец, бросив лук, мерянин на что-то решился и быстрым движением потащил из ножен клинок, больше похожий на длинный нож, чем на меч.

«О Аллах! Вражеские лодьи!» — вернулись в голову купца мысли, выбитые перед этим одним хорошим ударом о деревянный брус обшивки. Юсуф вскинулся одним привычным движением к борту судна, но успел заметить только злобную гримасу однорогого чудовища и треск ломающихся весел и выбитых из борта уключин, после чего новый удар поверг его на палубный настил, а сверху упал выбитый из креплений щит, прежде установленный на носу его лодьи.

— А ну, не балуй! — разнесся громкий голос над водной гладью. Казалось, он исходил прямо из пасти однорогого змея. Одновременно со словами два раза щелкнула тетива, и раздались негромкие крики боли. — Прочь руки от оружия! А то тупые беличьи стрелы на каленые сменим, а от этого ваша шкурка попортится! Ишей, повтори для непонятливых!

Юсуф, уловив смысл предложения, сразу стал прокручивать в голове возможные варианты развития событий, пытаясь найти выход из совершенно безнадежной ситуации. Взять в руки меч и умереть в бою ему мешала глупая надежда на удачный исход и то обстоятельство, что враг не прыгает к ним и не пытается всех резать, пользуясь всеобщим замешательством. Тем временем раздались несколько фраз на булгарском и буртасском языках, призывавших сложить оружие и обещавших жизнь и даже свободу. Непонятливые все же нашлись — кто-то рядом потянул меч из ножен и резко вскочил на ноги, однако просвистевшая стрела сразу же расставила все по местам, а рядом с Юсуфом упал на колени ратник, держась за пробитое стрелой окольчуженное предплечье и разбрызгивая кровь в разные стороны. Только эта теплая жидкость, вытертая с лица, вывела купца из оцепенения и заставила действовать.

— Что обещаешь, если сопротивляться не будем? — слегка коверкая язык от долгого отсутствия навыка, вскричал он, отбрасывая упавший поломанный щит и вставая на ноги.

Сделав успокаивающий жест своим воинам, уже частично оклемавшимся за выставленными щитами и готовившимся продать свои жизни подороже, но не обнажающим еще мечи, Юсуф бросил взгляд на говорящего. С соседнего ушкуя на него смотрел, слегка опустив щит и наморщив лоб, худощавый ульчиец[28] с сединой в бороде, в глаза бросился даже небольшой шрам на одной из его бровей. Рядом с ним цепко облепили возвышенности в глубине судна около полутора десятка лучников, готовых спустить стрелы по одному только жесту своего командира. Чуть ниже и ближе к борту лодьи, под железными навершиями шлемов и щелями полумасок, закрывающих лица, виднелись края щитов, готовых подняться сразу после слитного выстрела уже начинающих нервничать стрелков.

Сумрачно оценив свои шансы, Юсуф не стал дальше тянуть и сразу попытался выяснить, что у противника на уме:

— Про жизнь и свободу я уже понял, а товар?

— Сразу видно купца по тому, как торговаться начал! — оскалился ульчиец. — Другой бы про брони и оружие заикнулся, а ты… Виру с вас возьмем, не без того, но отпустим вас с товаром и оружием! Дело у меня к тебе, поэтому я такой добрый! Но про это мы позже с тобой потолкуем и в другом месте. Там и вину свою сторговать можешь попробовать, а пока товарища своего образумь! Потопнет ведь! — Юсуф бросил взгляд на судно своего напарника в то время, пока вой продолжал вещать дальше. — Видать, он днище пробил, да и мачта треснула — вон как парус повело… Однако все еще пытается отстреливаться, даже бочонок с джирской данью,[29] брошенный с ушкуя полминуты назад, его не образумил! Так что уговаривай теперь ты! Лодью свою мы туда не пошлем: осадка у нас поглубже вашего будет, — так что еще больше, чем вы, можем поцарапаться. А застать соседа твоего, как тебя, врасплох одним плоскодонным ушкуем не получилось, как видишь… просто не успели. Ну так что? Оставляем его тонуть? Под стрелами они такую пробоину не заделают, да еще и по колено в дерьме… Ха, не веришь, что обгадились они? Я тоже не верю до конца, однако ты потом можешь все подробно э… унюхать. Решай быстро! Как сложишь оружие, так их сразу к острову проводят! Со всем почтением, даже помогут выбраться, если тонуть будут… Ну?

Юсуф склонил набок голову, прищуриваясь и оценивая слова ульчийца.

«Лодья Ильяса уже завалилась на один из бортов и слегка осела на нос. В бронях под обстрелом они только потонуть с честью могут, а засевшее судно… его еще можно спасти. Может, врагу тоже дорог э… уже фактически его товар? Нет, не в этом дело… Да ну его, товар этот, про жизни думать надо! Если не сдаемся, то Ильясу почти сразу конец, а нам через мгновение-другое, хоть и продадим мы им нашу погибель не по дешевке. А если сдаемся, то сначала нас вырежут безоружных, а потом будут спокойно смотреть, как соседи наши топнут. И так и так — плохо. Это если подразумевать, что нас обманут. А чтобы этого не случилось…»

— Прими мое решение, ульчиец! — упрямо нагнул голову купец. — Как высадятся товарищи наши на остров, так мы сразу сложим оружие. Не хочешь на такое соглашаться — сразу стреляй!

— Вот ты какой, северный олень… Спасти товарищей хочешь? Добре, мне это нравится! Но согласен я на твой расклад только при одном условии. Безоружный переходишь ко мне на лодью, я тебя связываю, а если хоть один волос упадет с моих воинов по вине твоих людей или людей твоего товарища — лично перережу тебе горло. Как тебе это? Согласен? Тогда кричи своему напарнику обо всем этом громче, а потом прыгай сюда!

— Мыслишь, что посмеялся надо мной, ульчиец, и этим все кончится? — Ишей, пряча ухмылку, старательно переводил слова разгорячившегося Ильяса. — Да за такие дела тебя выпотрошить мало… Надо еще заставить бегать, придерживая свои волочащиеся кишки, вокруг этого костра! И так до самого конца твоей никчемной и, надеюсь, очень короткой жизни!

— Это ты про тот маленький бочонок с дерьмом, булгарец? — У Ивана, в отличие от Ишея, скрыть обуревающие его чувства получилось лучше, и в глубине его глаз плескалось лишь скучающее равнодушие, несмотря на сверкающие бешенством взгляды Ильяса. — Который я назвал джирской данью? Сделать такое явно не в твоих интересах… Ах да, вы не знаете этого слова. Говорю, позор на себя навлечь хочешь? Ты подумай, если сам над собой не посмеешься, то через пару месяцев над тобой будут потешаться по всей Волге. Так что советую тебе, Ильяс, самому рассказать во всеуслышание обо всем при первой же возможности. Пусть знают, что тебя эта история забавляет… Ну и приври чуть для красного словца. К примеру, рассказывай, будто мы сами этот бочонок наполнили от страха, удирая от вас на полном ходу!

— Да зачем ты вообще придумал кинуть его, а? Почему на смех всех стараешься поднять? Не лучше ли все дело решить мечами, прямо тут? — Вопросы стали сыпаться из Ильяса один за другим, однако вид его говорил, что о словах презренного ульчийца он все-таки серьезно задумался.

— Это ты вовремя — нет бы на тонущей лодье насчет мечей предложил, а теперь… Теперь ты слово дал, что не поднимешь на нас своего оружия в ближайший месяц. Да и зачем тебе рисковать своими воинами? У Юсуфа людишки все разоружены, и нас теперь уже в два раза больше. Да успокойся ты! И так уже в нашу сторону вои твои подозрительно поглядывают от костров. Думают, раз раскричались, то ратиться начнем вскоре… А зачем бочонок кинул? Нет, не для смеха и не для унижения кого-либо, скорее — для эффективности, — перевел Иван взгляд на Юсуфа, предваряя его вопрос. — Опять не знаете такого слова? Вот скажи, Ильяс, чем занимались твои воины, когда бочонок рассыпался и его содержимое растеклось по воде, которая стала поступать из пробитого днища? Правильно, — полусотник не стал дожидаться ответного перевода Ишея. — Они все вскочили на лавки и храбро отстреливались от своего врага, то бишь от нас. А в это время вода продолжала хлестать, так? Однако воины твои предпочитали рисковать своими шкурами, чем лезть в воду заделывать пробоину, правильно? Ну да, это происходило, пока ты на них не прикрикнул, но сколько времени между тем прошло, а? Вот это и называется эффективностью с нашей стороны. — Заметив, что Ильяс впал уже в глубокую задумчивость, Иван решил немного выправить ситуацию с ухмылками, неодобрительно поглядев на прикрывающего рукой усы воеводу. — Только ты, купец, не пытайся повторить сей подвиг по бросанию бочонков на дальнее расстояние — у нас это случайно получилось…

— Кхм… да, — подтвердил Трофим, решив таким образом сгладить свою вину за неподобающее поведение. — Прошлись мы с одной стороны по брошенным веслам вашим, дабы не смогли вы далеко уйди, если из речной засеки все-таки освободитесь. А уж на близком расстоянии из-за щитов сам бог ве… ну, само собой получилось бросить.

— К делу перейдем или как? — устало вопросил Юсуф, молча слушавший никчемную перепалку уже с четверть часа. Подняв взгляд на воеводу недавнего противника, он решил напрямую выяснить наболевшее: — Какую виру от нас потребуете? Вины на нас нет, мы свой долг исполняли, однако… однако сила на вашей стороне, и слово вам мое дано.

— Это к полусотнику моему все вопросы, поскольку он все это шутовство и затеял, — устранился от ответа Трофим, оставляя купца в недоумении. — Я бы положил вас всех за нападение и не придумывал разных чудачеств. Но раз его замысел без ущерба нам обошелся, то пусть развлекается с вами дальше.

Юсуф молча перевел вопросительный взгляд на вставшего и отошедшего от огня Ивана. Костры запалили на острове днем, для того чтобы перевязать булгарцев. Купцы попытались от помощи отказаться и хотели было дать указание наскоро перевязать раненых, из которых к тому времени уже извлекли стрелы, но ветлужский воевода сослался на свой богатый опыт по лечению и чудодейственные средства, будто бы данные ему лекарем в дорогу.

Заварив в походных котлах цветки ромашки для очищения ран, ветлужцы слегка погасили кипящие эмоции, особенно после того как собственноручно стали промывать и перевязывать раны своих противников чистыми тряпицами. А пока булгарцы кидали заинтересованные взгляды на гладкие бока котелков, их недавние недруги даже успели заварить в них успокаивающий сбор трав, собранный в дорогу Вячеславом, не трубя, конечно, о его свойствах во все стороны. После того как купцы и ветлужские воеводы сообща пригубили напиток и удалились, а остаток горячей жидкости нашел себе приют в желудках рассевшихся около костров булгарских воев, эмоции утихли уже совсем, и кто-то на ломаном языке даже пытался задавать какие-то вопросы спокойно расхаживающим по лагерю противника воинам с Ветлуги.

Нет, братания не было, люди всего лишь час назад противостояли друг другу. Более того, ситуацию контролировали ветлужцы, засевшие большей частью с луками в лодьях и лишь изредка посменно ходившие размяться на остров. Однако и наставленного оружия не было, как не было провоцирующих выкриков и ссор. Обе стороны получили четкие приказы не задирать друг друга и расположились лагерями по соседству, чтобы контролировать недавнего врага было легче. А начальство уединилось около костерка на небольшом мысе. При этом у всех на глазах и достаточно недалеко, поэтому спуску не даст, если кто-то решит устроить замятню, так что лучше уж совсем не баловать.

Поскольку вызволение из речной засеки прошло успешно, а ветлужцы даже помогали булгарским воям выбираться из начавшей тонуть лодьи Ильяса, то первые наслаждались своей бескровной победой, а последние не слишком огорчались из-за небольших потерь. Что же до остального, то… начальству виднее. Если договорятся — хорошо, если нет, то никогда не поздно схватить лежащий щит и встать рядом с товарищем. А пока можно отдохнуть. Нет, не расслабляться, а просто походить около уреза воды и осмотреть массивные сооружения, подтащенные ветлужцами к берегу. В самом деле, не бросать же веревки и доски в воде, а на мелководье их распутать гораздо легче.

Засек, судя по выводам булгарцев, было две, что позволило охватить достаточно большое пространство на реке. Каждая состояла из четырех длинных двадцатиметровых бревен с торчащими острыми сучьями, на что ушли высокие строевые сосны, росшие по высокому берегу Оки. Они были связаны между собой и заякорены выше по течению. Кроме того, по сторонам у каждой сосны висело по внушительному валуну, а у некоторых с боков виднелись концы многочисленных веревок. Как рассудили булгарцы, для приведения в действие данного сооружения достаточно было перерезать у бревен, расположенных выше по течению, хотя бы один груз. Тогда этот край начнет всплывать, а идущая на скорости лодья взбирается по получившемуся настилу, как по горке, на верхушке которой она тормозится, а иной раз и натыкается на острые сучья.

Да, мудрено, но это не мелкая речка, а великая Ака-Идель.[30] Это на каком-нибудь из ее небольших притоков можно воткнуть в дно заостренные бревна с распорками — и делу конец, а тут надо все тщательно вымерять. Допустим, прошла своя лодья, перерезали груз. Насколько и за какое время всплывет бревно? Не утянет ли его течение вновь на глубину? Воткнется ли лодья со всего размаху в засеку или все-таки взберется по проложенному ряду бревен? Ох, муторно все это… Однако, судя по всему, действует.

— Для начала мену совершить хочу, — наконец вернулся Иван к костру с охапкой громыхающих посудин. — За лодью вашу обгаж… запачканную хочу добрым товаром вам отдариться. Вот этот товар с лихвой перекрывает ее нынешнюю стоимость.

— Хм-м… Почему мы должны лодью свою менять на утварь сию? — озадаченно поглядел Юсуф на предлагающего обмен полусотника.

— А куда вам деваться? Во-первых, как виру мы и так можем ее потребовать…

— Так мы вам и отдадим… — перевел бурчание Ильяса ухмыляющийся Ишей, донельзя довольный происходящим действием.

— Ты лучше нашего кормчего поблагодари, купец! — укоризненно покачал головой ветлужский воевода в сторону ворчащего. — Если бы не просьбы его, то не знаю, как уж дело сие повернулось бы. Это он ведь уговорил полусотника моего малой кровью все решить. Пяток раненых у вас, и только… да мы и не стреляли почти.

— Лучше не возражай, Ильяс, — добавил Иван. — Если надо, то силой отберем, хотя… Если будешь сильно отказываться, пусть так и будет. Тогда оставим себе оружие, что Юсуфовы молодцы к нам на судно побросали. И делу конец — на него десяток таких лодей купить можно!

— Э… Согласны мы на мену, а меж собой потом разберемся, — тут же встрял Юсуф и добавил по-булгарски: — Не так ли, Ильяс?

Уловив от того нерешительный кивок, Иван удовлетворенно добавил:

— А во-вторых, подумайте, как вы на такой лодье плавать потом будете, а? Вы ее, конечно, уже почти отчистили… даже запах выветрится вскоре. А вот как называть ее потом по всей Волге будут, а? «Дерьмом неверных» в лучшем случае, так? Вот то-то и оно… Лучше погляди на товар наш, Юсуф!

— Первый раз этакое вижу… — Купец удивленно завертел в руках котелок, ловя начищенным днищем отблески костра. — Кто делал сию вещь? Как будто не ковали ее, а единым целым она на свет рождалась.

— Гхм… Из заморских стран эта утварь. Купцы наши ходили через Студеное море…

— Не ври дальше, ульчиец, — махнул рукой Юсуф. — Если бы вы пересекали Акдингез, то молва о вас достигла бы наших ушей скорее, чем ты думаешь. Кроме того, в Садум или Альман[31] гораздо опаснее плавать, чем ты даже можешь себе представить. И не только оттого, что путь туда и обратно занимает два года, но и потому, что садумцы или галиджийцы[32] никогда не пропустят вас через артанский или чулманский[33] путь.

— А почему ты уверен, что мы не воспользовались другим путем? — осторожно начал Иван, опасаясь попасть впросак.

— С вашей реки, Батлика, попасть можно только на артанский путь или верховья Кара-Иделя,[34] ульчиец… Это ни для кого не секрет, разве что для такого сухопутного существа, как ты. Как не секрет и все то, про что я говорил. К тому же даже если твой путь и существует, то мне не нужны твои тайны, за которые можно поплатиться головой. Так что помолчи о том. Меня интересует лишь одно — как много такой утвари и по какой цене ты можешь предложить мне? Однако для начала все-таки реши окончательно, какую виру ты с меня и Ильяса хочешь взять?

— Виру? Это немного зависит от причин вашего нападения. Ответишь честно, тогда…

— Мне врать ни к чему, ульчиец. Вы для нас словно тати, вне всяких законов Бохмита,[35] потому что твои лодьи принадлежали ранее буртасским купцам, точнее — почтенному Ибраиму, бывшему сотнику курсыбаевцев.[36]

— А то, что эти буртасцы напали на наши поселения, дабы увести в полон и продать на невольничьих рынках наших родичей, нас никак не оправдывает?

— Это всего лишь твои слова, ульчиец…

— А слова почтенного Ишея, который раньше служил у Ибраима, видимо, тебе тоже не послужат оправданием? — Иван кивнул в сторону своего кормчего.

— Хм… нет. Я его не знаю, — отрицательно покачал головой Юсуф. — Хочешь сказать, что он теперь твой холоп?

— Пленником раньше был, холопом не был никогда. Ныне он — свободный человек, — мотнул головой полусотник, задумавшись. — А десятника Алтыша знал ли ты у Ибраима?

— Немолодой уже? Вечно ворчащий по поводу старых буртасских традиций? — задумался Юсуф и неожиданно закончил: — Нет, не знал.

— Э… не проходил ли тут верблюд? А! Старый, хромой и косил на левый глаз? И навьюченный бурдюками с холодным молодым вином? Ах, прелесть, что за вино! — подхватил от неожиданности Иван. — Нет, не проходил…

— Я слышал о нем, но не был знаком, — криво улыбнулся шутке полусотника Юсуф.

— Тогда привози в начале лета к нам на Ветлугу того человека, который знает его и доверяет ему. Но уж потом будь добр рассказать своим правителям, каков на самом деле был ваш Ибраим и как он грабил купцов на Волге.

— Что? Татьбу он вел на хорысданском пути?[37] — задумался Юсуф. — Если это так, то случай сей достоин того, чтобы его разбирали на диване…[38] Я заберу у тебя того десятника. Тебе за это выправят прощение, не беспокойся.

— А теперь ты меня послушай, купец. — Тихий, шипящий голос полусотника ощутимо понизил температуру общения. — Если он сам захочет, то поедет, куда его глаза глядят. А если не захочет, то никому его отдавать я не собираюсь.

— С чего бы этот полоняник тебе так дорог стал? Или жизнь его не стоит всех ваших?

— Стоит, Юсуф, еще как стоит. Но мы дали ему свое слово. Если он честно отработает на нас год, то затем будет свободен. А словами мы не бросаемся. Если Алтыш захочет после срока своего к вам уйти, то скатертью дорога, а если нет… А к вам он не захочет: ведь казнь его лютая ждет за грехи Ибраима, так?

— Кто знает, — пожал плечами купец. — Законы ислама справедливы, так что если нет на нем вины…

— Ты сам знаешь, что после того, как из него вытрясут правду, от него уже ничего не останется, кроме поломанных костей и порванного мяса, так что… Пусть те, кто отвечает у вас за то, чтобы купцы плавали по торговым путям без опаски, пришлют с тобой своего человека. Я обеспечу ему с десятником разговор с глазу на глаз и вмешиваться не буду. Даже, может быть, разрешу Алтышу покинуть меня пораньше, если будет на то его желание. Все-таки он мой личный пленник.

— Лучше я передам твои слова сардару[39] курсыбая Субашу, — помедлив, ответил Юсуф. — Кто знает, что за силы тут замешаны! А его я как раз знаю, честный воин… Буду у тебя в начале лета. Мнится мне, что к тому времени у десятника буртасского малый его срок в полоне закончится, так? У нас самих пленники лишь после шести лет свободу получают… Ну так что с вирой нашей будем делать?

— Ну раз мену мы с тобой провели… Расскажи еще, что ты слышал про отравление половецкого хана Аепы. Если по нраву рассказ нам твой придется, то и спрашивать с вас больше ничего не будем.

— Аепой вы его называете. А мы звали ханом кипчаков Айюбаем, и народ свой он водил около реки Шир… Не знаешь? Дон, по-вашему. Ты лучше привыкай к нашим именам, ульчиец, все-таки на вашем языке иному и названия нет. Так вот, стал хан этот некоторое время назад прорываться к Сувар-илю, а потом и вовсе перекрыл Бухарскую дорогу через Саксин.[40] Торговля встала. А потом… Если коротко сказывать, то из Руси на булгарскую службу перешел сын нашего бывшего царя Ахада бек Колын Селим. Он еще Балын защищал, когда его сожгли…

— Суздаль защищал? От кого? — недоуменно переспросил ветлужский воевода.

— Да, Суздаль, по-вашему. От Йолыга караджарского… — Купец поправился, видя недоумение собеседников: — Олега, князя Черниговского, два десятка лет тому назад. Вон он как раз и заманил Аепу в западню под Буляром, а там уже его уничтожили.

— И все? Негусто, только запутал нас всех. Булгарец от русского князя наш город защищал, надо же такое выдумать, — покачал головой Трофим. — Иван, может, оставить нам себе доспехи бронные? Разбрасываешься ты таким богатством…

— Хорошо, слушайте, — сдался Юсуф. — Про Балын сами поспрашивайте, речь не о нем, а об Айюбае. О том вся Булгария ныне говорит не смолкая. И опять дело касается той же джирской дани, кхм… Колын организовал свадьбу внука нашего нынешнего царя Адама на дочери предводителя кипчакского племени, подчиняющегося Айюбаю. Сумели договориться, что праздник состоится в Биляре, куда пригласили и самого великого хана. Тот на свадьбу взял с собой всего тьму[41] отборных воинов и всех своих сыновей, хотя у него в степи оружных людей ходило в десять раз больше. В сам Булгар хан с собой привел две тысячи, а остальных разместил в окрестностях. Но, когда Айюбай подходил к городу и проходил уры… засеки по-вашему, на их защиту вставали вои из племен, особо злых за татьбу кипчаков. Хан попался в ловушку. На свадьбе же всех степняков усердно угощали медовухой. Когда гости захмелели, Айюбаю свои же поднесли кубок с отравой, не подозревая об этом. Хан спокойно выпил за счастье молодых и рухнул кулем на пол. А когда он упал, наши воины набросились на кипчаков с обнаженными мечами и перебили многих. Из всех их воев вырвалась в степь только одна тысяча, и только один сын хана остался жив. Теперь дороги на Саксин, Хорезм, Киев и Дима-Тархан[42] стали свободными.

— Хм… А что же так невесело ты об этом рассказываешь? Подумаешь, гостей перебили, хана отравили… Интересно, кто же дело теперь с вами будет иметь? Без опаски, что вы его потравите? Как, воевода, ты считаешь, — кивнул своему соратнику Иван, — стоит ныне доверять слову булгарскому?

— Это были враги! — неожиданно вскипел Юсуф. — Они уничтожали наши села и мирных игенчеев.[43] Мы могли так поступить с ними!

— Ага, — кивнул в знак согласия полусотник. — Они же варвары, зачем с ними поступать как с цивилизованными народами. Эх, как я выразился! — удовлетворенно хмыкнул Иван, глядя на озадаченного купца, не ожидавшего, что с ним согласятся, хотя и совсем непонятными словами. — Главное в этом деле определить, кто будет варваром…

— Да мы…

— Не надо слов, Юсуф, — поднял вверх кисти рук Иван. — Я не осуждаю и не одобряю ваших поступков. Просто констатирую факты… И не обращайте внимания на незнакомые слова — это я иногда начинаю говорить на родном языке. Скажите лучше, при чем тут джирская дань? Я слышал про нее, но думал, что Ростовское княжество платит ее вам, чтобы вы не нападали на окрестные земли.

— Так ты до сих пор не понял? — удивленно протянул Юсуф. — Именно чтобы не платить нам джирскую дань, балынцы и натравили на нас кипчаков. Я тебе могу всю ночь рассказывать, как наши народы жили вместе, как рассорились и как поделили окрестные земли… Но пойми одно — эти места были раньше нашими, и за их уступку вы нам дань ту и платите. А если не платите, то либо вы, либо мы умываемся кровью, потому что терпеть нарушение ряда никто не будет.

— То есть тут жили не вы, а ваши данники, и за уступку самих земель вы хотите получать прежнюю дань. Так?

— Ты все правильно понял.

— А почему все-таки эти земли перешли к киевским князьям?

— За помощь в разгроме хазар, ульчиец, — чуть помедлил с ответом Юсуф.

— Я не ульчиец, купец, — потерянно кивнул Иван, пытаясь переварить услышанное и бросая взгляды на Трофима. Судя по всему, тот пребывал в таком же недоумении. Наконец полусотник с собой совладал и повторил: — Я не ульчиец, я — ветлужец. И к вашим разборкам мои сородичи не имеют никакого отношения. Ты хорошо заплатил свою виру, Юсуф, мне больше от тебя ничего не надо. Жду тебя в гости, а заодно и за товаром. Как будем отплывать — подойди к Лаймыру, он тебе подробно расскажет, что почем. А загрузим столько, сколько тебе надобно будет: много утвари этой у нас… Воевода, ты вроде говорил, что на ночевку нам лучше подальше встать, чтобы не было недоразумений между нами больше? Нашу новую лодью уже, наверное, кое-как залатали, так?

— Так, — подвел итоги беседы Трофим, поднимаясь от почти погасшего костра, чуть ранее согревавшего всех собравшихся на оконечности острова от осеннего стылого ветра. — Бери двух воев, Юсуф, пойдем выгружать твое оружие, а заодно и насчет товара с Лаймыром поговорим… Эх, надо же! Булгарец город наш защищал против князя Олега Святославича!

— Ну, не совсем защищал… и не только от него. С Йолыгом был сын нашего царя Адама Шамгун со своей ратью, а еще кипчаки хана Боняка. Они взяли Кисан, ну… Рязань по-вашему, подошли к Балы… Суздалю, где эмир Колын сдался сыну царя. Потом Йолыг с Шамгуном стали делить город, но никто не хотел его уступать друг другу, поэтому город сожгли. А уж дальше двинулись к Джиру, то есть Ростову. Там опять разругались, потому что Шамгун обещал жителям не разорять города, если они сдадутся без боя, но князь Йо… Олег стал его грабить! Если рассказывать коротко, то эмир Шамгун договорился со Святополком Изяславичем[44] насчет джирской дани, и Йолыга все-таки прогнали. Я же рассказывал, что история народов наших переплетена чудным образом…

— Я, конечно, половину не понял из того, что ты нам сказал, однако… Плевали мы три раза на такую историю, если все так, как ты говорил! — не выдержал ветлужский полусотник, тоже поднявшийся от костра. — То жили соседями, то стали расходиться по разным углам! Князья договориться не могут, а народ страдать должен?! А насчет Олега… Надо же такое учудить: чужие рати привести на наши земли и самому разорять свои же города! Меж собой люди одной крови бьются, сами себя уничтожая, и только для того, чтобы кто-то забрался повыше и пожрал послаще! Переписывать эту историю надо к едреной матери! Вот только как? Каленым железом в свою сторону переиначивать? Нет уж, упаси боже от того, чтобы стило[45] в наших руках на оружие заменить! Везде люди живые — ненароком так рубануть можно, что история потом, как Венера Милосская, навечно с культями останется…

Глава 6

Суздальские находки

— Ну что, Иван, лепо раскинулось сие творение рук человеческих, осененное Божьей благодатью? — Трофим, распрямив плечи, с умиротворением оглядывал собор Успения, возвышающийся в центре суздальского детинца. — Это хоть и не Киев, где самое малое полтыщи одних церквей и из плинфы многие построены, однако в окрестных землях каменного здания ты более не увидишь. Так что любуйся… Или такая краса в отечестве твоем на каждом шагу стояла?

— Стояла до поры… Да ты глазками на меня так хитро не стреляй, — прищурился Иван, оглядывая построенный по велению Владимира Мономаха большой шестистолпный храм, сложенный из тонкой плинфы. — Узнаешь все в свое время. А не узнаешь, так и не потеряешь ничего, уж поверь мне на слово. Во многих знаниях много печали… Кстати, во все времена было важно, что за человек перед тобой, а не откуда он.

— Не скажи, Иван. Как ты говорил давеча? Житие наше определяет, насколько душа в нас светлая, так?

— Бытие определяет… Ну, в общем, отчасти верно, но только отчасти.

— Раздумывал я над твоими словами и вот что скажу… Истина это! И даже не сомневайся! Возьми того же степняка: ему воля нужна, простор, потому что для его скота необходимы пастбища несметные. А вот руки на этом просторе ему прикладывать не к чему, сидит целый день в седле и стреляет из своего лука во все, что не по нраву ему. Даже дела домашние везет на себе его баба! И что получается? Получается, что кочевник к труду не приучен, а сладкой жизни хочется! А как этого добиться? Самый легкий путь — поживиться у соседа, который своим трудом живет! Первый раз скот увел, второй раз его самого зарезал, а полоненную семью в невольники продал… Куда дальше свернуть с натоптанной дорожки? Какая уж тут душа! А иудеи? Они же по всему свету разбросаны, да и живут большей частью торговлей. Правда, друг за дружку держатся, но зато других не признают вовсе, лишь собой кичатся. Потому совсем не брезгуют нашими христианскими людишками торговать… А от такой торговли какого цвета душа у них будет, я уж не говорю об ее спасении для нехристей? А те же булгарцы веры Бохмича? Для них мы все неверные, оттого им совсем незазорно полон с наших земель в полуденные страны продать через тех же иудеев. За грех им это не считается, как и то, что в веру свою они иные племена силой примучивают. И лишь наше исповедание спасение дает и к свету ведет души христианские… Как считаешь, не стоит ли и нам церковь каменную построить, а потом отяков наших крестить?

— Все у тебя какие-то плохие выходят… кроме нас, православных, — задумался над ответом Иван. — Единоверцев наших и правда церковь запрещает с Руси продавать, об этом я слышал. А остальных, выходит, можно? Разве мусульмане не так же со своими поступают? И чего ты иудеев всех одной черной краской мажешь? Или ты Христа к ним не причисляешь?

— Чего? — недоуменно наморщил лоб Трофим, пытаясь осмыслить вышесказанное.

— Того! Или у Иисуса из Назарета матери не было? Ладно, не горячись, я тоже православный, как и ты! — Иван примирительно положил руку на плечо Трофима, заметив, что в его глазах начинает разгораться огонек бешенства. — Ты просто пойми, что если мы будем искать соринки в чужих глазах… ну ладно, пусть бревна… то никогда отяков, черемисов и других людей в одно целое не соберем! Важно принять народ таким, какой он есть, и в меру своих сил подтолкнуть в нужном направлении! Если это, конечно, вообще возможно… Кроме того, надо учитывать, что в этой гонке не мы одни участвуем, другие тоже будут влиять на эти племена своим примером или даже силой! Кстати, насчет примучивания у булгарцев… Тоже не вижу разницы с нашей верой. Меряне от чего бегут? От крещения насильного. А ты хочешь отяков через это провести!

— Упаси боже! — Воевода все-таки отвлекся от богохульных, по его мнению, слов Ивана и вернулся на грешную землю. — На красоту такую посмотрят и сами к нашей светлой вере потянутся. А то, что иные бегут… Так то заблудшие души. Да и не все они от крещения скрываются. Тех мерян, что мы на землю осадить хотели, просто похолопили без справедливости!

— Вот и не принуждай никого, чтобы тоже не побежали от нас людишки! А церковь? Конечно, надо возводить, причем самую лучшую в округе! Но только когда рук на это хватать будет, да и священника еще найти надо. Кстати, один вопрос в связи с этим. Подчиняться он кому будет — ростовскому архиерею, как самому близкому в округе, так?

— Думаю, что суздальскому епископу Ефрему, постриженику Печерскому.

— Вот! А через него и князь Юрий Владимирович наших прихожан под себя подгребет, — перешел н еле слышный шепот Иван. — В этом деле только палец протяни — они всю руку себе в пасть засунут. Как бы без епископа в этом деле обойтись, а?

— Эх, связался я с тобой, малохольным! Князей тебе мало, теперь церковь нашу хулить начнешь. При чем тут архиерей? Он в дела мирские не лезет! А без него ни чин на основание храма, ни чинов на поставление креста и благословление колокола не совершишь. Я не упоминаю про освящение церкви, для того чтобы литургию проводить. К чему тогда храм краше всех ставить, если такой возможности не будет? Да и антиминс[46] освятить не мешало бы. А мощи святых наших где ты для престола возьмешь? Эх, да что с тебя взять, такого… — махнул рукой на своего полусотника воевода и продолжил: — Никак нам не обойтись без архиерея. А все свои страхи надуманные при себе оставь! Они не стоят того, чтобы храма лишаться. Каждый второй язычник, узрев такое великолепие, в лоно нашей церкви придет и поймет, что у нас вера особая, светлая. И к нам самим не с корыстью относиться будет, а с любовью! Ведь Христос заповедал возлюбить ближнего своего…

— Думаешь, все так легко? Пришел в церковь, благодать на тебя снизошла, и сразу полюбил всех людей скопом? Все по изначальному естеству человеческому любят только себя и плюют на соседа… если он позволяет это делать. А возлюбить плюющего как-то не получается обычно. Да даже меж собой особой приязни у православных нет… Что от заповедей Господних изменилось, к примеру, в Суздале, а? Как сочетается великолепие этого кирпичного храма и его расписные фрески с полуземлянками на посаде всего-то в нескольких сотнях шагов отсюда? Что ж владыки местные свой люд не возлюбят по законам Божьим? Не лучше ли было вместо собора людям дома возвести? Хотя бы после того, как булгарцы окрестности города пожгли десять лет назад?