Белый воин Осадчук Алексей

Глава 18

СТОЯНКА ОХОТНИКОВ

Утро приветствовало землю солнечным светом. Уже по-весеннему пригревало, и на открытых участках земли снег полностью растаял, обнажив темную каменистую почву полей. Только кое-где, особенно в тени далекой стены леса, грязный снег, будто изъеденное домашними паразитами дырявое покрывало, коряво укрывал землю.

Птицы заливались вовсю, неся весеннюю песнь пробуждения всему живому. С крепостной стены дозорные часто замечали быстроногих полевых жмыхов,[6] копающихся в земле. Они забавно прыгали и играли между собой, а когда один из них находил что-нибудь съедобное, начиналась свара, сопровождаемая громким верещанием и писком.

Весна вступала в свои права. Даже Холодное море,[7] постоянно бурлящее и недовольное, сегодняшним утром радовало голубой спокойной гладью. Далеко на горизонте оно сливалось с чистым, без единой тучки небом.

Жители Хирмальма продолжали готовиться к осаде. Несмотря на раннее время, с внешней стороны крепостных стен велись работы по обновлению глубокого рва, опоясывающего, словно гигантский змеиный след, всю крепость. Сотни людей копошились внутри рва, вычерпывая зловонную талую жижу и укрепляя на дне остро отточенные деревянные колья разных размеров.

Люди работали споро, сменяя друг друга ночью и днем. Никто не отлынивал от работы — жить хотелось всем. Вчера к морской пристани подошли баррканы из стольного Мирольма, принеся весть о гибели славного городища. Много воев пало в той страшной сече, и с ними сложил голову сам Рыжебородый конунг.

Люди молча, со слезами на глазах, толпились у пристани, встречали высаживающихся из кораблей жителей уже не существующей столицы лоримов. Остатки потрепанной мирольмской дружины привел легендарный богатырь воевода Валдо Белоус. Смертельно уставший, с перевязанной левой рукой, он спустился последним с главного судна.

Теперь Хирмальм оставался последним оплотом лоримов. Если падет город-крепость, лоримы перестанут существовать. Это понимали все. Каждый старался принести как можно больше пользы, работая не жалея сил.

Укреплялись стены города, кузни, работая денно и нощно, оглашали железным перезвоном всю округу. Оставшиеся в живых друиды со всех селений ходили сейчас по городу, леча заболевших и отбирая более или менее сведущих в лекарском деле людей — скоро у них появится много работы.

Все мужское население — и беженцы, и местные жители — разбивалось на десятки и сотни. Вооруженные длинными копьями и деревянными щитами, некоторые в старых дедовских шлемах и кольчугах, бывшие рыбаки и землепашцы переходили под начало ветеранов-дружинников, назначенных теперь десятниками и сотниками.

Внутри крепости на бывшем ярмарочном пустыре свежеиспеченные десятники гоняли до седьмого пота не державших ранее оружия и не умеющих сражаться в строю ополченцев. Крики и ругань ветеранов оглашали ставший похожим на потревоженный пчелиный улей военный лагерь. Людям, сменившим косы на копья, вдалбливали тяжелую науку выживать. Никто не ныл и не жаловался. Молча сносилась ругань вечно орущих командиров. Если падут они, больше некому будет защищать их семьи.

Из охотников была собрана неполная сотня стрелков: именно на них лежала разведка местности и, если повезет, возможная охота. Они уходили далеко в глубь захваченных тарками земель. Вести поступали неутешительные. Орда шла со всех сторон медленно, но неотвратимо.

Осада еще не началась, а продовольствие уже таяло с пугающей быстротой. Седовлас еще седмицу назад сократил раздачу еды людям, и жители безропотно принимали такие меры.

Постаревший и осунувшийся, Икер этим ясным весенним утром стоял на самой высокой смотровой башне, с надеждой вглядываясь в даль леса, — такая привычка появилась у него в эти дни. Валдо принес обнадеживающую весть о Наюшке — он видел ее с двумя дружинниками в Ульме живыми и здоровыми. Он думал, что дочь ярла уже давно рядом со своим отцом, — Седовлас даже заметил, как расстроился воевода, узнав, что Анаи нет в Хирмальме. Он приметил, как заметно погрустнел этот вечно веселый воин. «А что? — думал Икер. — Чем не жених для дочери? Хорош собой, уважаем, неглуп — лучшего мужа для Наюшки не сыскать. Только вот совладает ли он с упрямым нравом дочери?»

Словно отвечая на мысли задумавшегося ярла, за его спиной тихо прозвучал голос старого друида, заставив вздрогнуть от неожиданности:

— Другая доля у твоей дочери, сын мой. Верь Ему. Он не может обмануть. Сбываются дни древнего пророчества, которые изменят жизнь твоего народа.

Ваянар, все еще слабый, поддерживаемый под руку все тем же служкой, стоял рядом с Икером. На старце был надет его длинный белый балахон, перетянутый на поясе сплетенной втрое веревкой[8] — знак Высшего друида. Левой рукой он опирался на длинный резной посох, вырезанный из черного дерева.[9]

— Оставь нас, Роли, я позову тебя, когда потребуется, — сказал он быстро поклонившемуся и исчезнувшему в дверях башни слуге.

Когда они остались одни, Икер, придерживая своими крепкими, как камень, руками дряхлого старца, спросил:

— Отец, ты действительно веришь в приход Белого воина? В эту сказку, придуманную каким-то длинноухим из давно канувшего в небытие народа?

— А ты? — испытующе, как когда-то в детстве, задал вопрос Ваянар.

— Я хочу верить, учитель, но у меня не выходит, — ответил Икер, обреченно опустив голову. — Хочу, но не могу. Может, потому, что времена моего детства давно растаяли в прожитых зимах? А в погоне за лучшей жизнью для своего народа я почти полностью растерял самого себя.

Они стояли молча, глядя на далекую темную кромку леса. Что притаилось там, в глубине чащи, ставшей за эти дни такой чужой?

Молчание нарушил друид:

— Завтра, я слышал, будет совет, и ты станешь конунгом лоримов.

Икер горько улыбнулся:

— Да, для оставшихся в живых членов Сейма как будто не существует смертельной опасности. Эти жалкие жмыхи надеются отсидеться за спинами воинов. Пытаются закрепить свою власть, избрав меня на Сейме конунгом. Разве они не понимают, что завтра наш народ, возможно, перестанет существовать?

Старый Ваянар задумчиво произнес:

— Так было вечно. Много веков назад первые лоримы, живя в мире и согласии под присмотром Творца, попросили у Него первого конунга из их числа. Причем каждый просящий втайне надеялся, что Вышний изберет именно его для управления всем народом. Видя завистливые сердца людей, Творец разгневался, а потом, рассмеявшись, ответил:

Не Я ли, Добрый, даю вам пропитание и кров?

Не Я ли, Справедливый, сужу все ваши споры?

Не Я ли, Сильный, оберегаю ваши дома и семьи от врагов ваших?

Не Мне ли, Великому, вы должны поклоняться за это?

Что ж, неблагодарные, вы хотите конунга?

Тогда изберите его сами из числа вашего.

Теперь он будет оберегать вас,

давать вам кров и пропитание,

судить ваши споры, ему вы будете кланяться отныне.[10]

Нужно сказать, что первые лоримы выбрали довольно-таки справедливого конунга, только правил он недолго. Какой человек может сравниться с Богом в справедливости, силе, доброте и величии? Возрыдали тогда предки наши, только было уже поздно — раз сказанное Творцом Слово не воротится более. Множество конунгов сменилось в народе нашем, были и добрые, были и справедливые, сильные тоже были, только заплатили лоримы кровью своей за доброту, справедливость и силу их. За страшную ошибку предков своих расплачиваются теперь потомки.

Ваянар замолчал, словно давая время для размышления Икеру. Но ярл молчал, задумчиво глядя вдаль.

— Говорю тебе это, сын мой, чтобы не совершить снова страшной ошибки, как когда-то предки наши, не распознавши воли Его. Прими предначертанное! Оглянись вокруг! — Старый друид плавно обвел правой рукой лес и часть крепости.

— Узри! Теряют лоримы землю свою с каждой зимой. Словно загнанный в угол ра-хан, народ наш вынужден закрыться в этой жалкой крепости. Ледяной лес с каждой зимой поглощает наши селища и пашни. Некогда цветущий и сильный народ превратился в жалкую кучку обреченных на смерть. Мы, которые много веков назад дали жизнь Рианну Мудрому, древнему королю, основавшему великую династию, заперлись с жалкой тысячей воев,[11] ожидая с каждым восходом солнца последней битвы! — Грудь старца возбужденно вздымалась.

— Учитель…

— Молчи! — перебил он ярла, обеспокоенного здоровьем друида.

— Вспомни слова пророчества! Я много раз повторял тебе их в детстве.

Ярл, не смея перечить своему воспитателю, как когда-то в детстве, тихо, почти нараспев, произнес:

Закончив говорить, Икер обернулся к старому друиду и горько произнес:

— Ты действительно веришь в эту древнюю сказку? Ты действительно думаешь, что к нам, обреченным, загнанным в угол, придет какой-то Белый воин и спасет нас от многотысячной орды? Опомнись, учитель!

Их разговор перебил громкий переливистый рев рога. Словно морозным ветром обдало спину разгоряченного разговором ярла.

— Началось, — прошептал он, вглядываясь через узкое окошко-бойницу в черноту потревоженного леса. Там из темной чащи сплошным бурлящим серым потоком вытекала таркская орда. Твари были повсюду, охватывая полукольцом все пространство. Они, ревя и воя, ринулись к крепостным воротам, в которые торопливо забегали оставшиеся снаружи люди.

Вперед вырвались особо быстрые, надеясь настигнуть близкую добычу. Когда первые тарки приблизились на расстояние около двухсот шагов, ворота благополучно захлопнулись, и в ревущую, разъяренную неудачей серую массу полетели первые стрелы, разя ничем не защищенные мохнатые тела.

Лучники собрали богатую смертную жатву. Тучи стрел пронзали упорно набегающих тарков. Поле перед крепостью наполнилось ревом и визгом боли. Сотни раненых таркских тел вперемешку с грязью и кровью катались внизу. Те звери, которых не настигли стрелы, подталкиваемые в спину бегущими сзади, на всем скаку падали в ров, оскалившийся сотнями заостренных кольев.

Как тарки корчились на острых кольях, Икер уже не видел — он торопливо спускался по ступеням смотровой башни, оставив своего старого друга и учителя на попечение служки.

Сейчас город нуждался в своем ярле, стены атаковал враг, а древние сказки подождут. Пусть лучше ими забивают себе голову друиды.

Во внутреннем дворе перед воротами Валдо и Торли, будто два огромных пещерных медведя, выкрикивая команды десятникам, строили дружинников. Если тарки прорвутся через центральные ворота, то ощетинившиеся копьями и сомкнутыми щитами дружины встретят их первыми.

По двору в суматохе сновали туда-сюда люди. На первый взгляд во внутреннем дворе царили хаос и беспорядок, но, приглядевшись, можно было заметить, что никто не толкался и не стоял без работы, каждый занимался своим делом. Вон стайка мальчишек, сверкая пятками, понесла стрелы для лучников на стену. Вот группа женщин с водой и с торбами спускаются сверху, пока, слава Вышнему, их лекарская помощь ни к чему.

Кивнув в знак одобрения воеводам, Седовлас легко, по-кошачьи, несмотря на свой кряжистый торс, взлетел по лестнице на стену к лучникам и приготовившимся к бою воинам.

Бородатый Юрба, десятник воинов, заступивших сегодня с утра на стражу, завидев ярла, вытянулся, подняв подбородок, отчего его седая борода встала торчком.

— Брось, десятник, не до расшаркиваний, — рыкнул Икер сквозь зубы улыбнувшемуся в седую бороду Юрбе. — Что тут у вас?

— Драпают волосатые, — ответил десятник, все еще улыбаясь.

— Потери?

— Да какие там потери, ярл, вон робяты их пощелкали, как жмыхов мелких. Они вон, гролловы[14] дети, своих мертвых растаскивают и жрут. Нам работы меньше будет.

Икер смотрел с высоты крепостной стены, как тарки набрасывались на тела своих раненых и мертвых товарищей. Кровавое пиршество было в разгаре. Десятник прав, возня с разлагающимися на солнце трупами людям ни к чему.

— Вы тут телеса не расслабляйте. Валдо рек, будто среди них есть Темный. Это он разворотил ворота в Ульме и Мирольме. Так что глядеть в оба!

Воины, воодушевленные первой победой, вдруг как-то сникли. Магия — это страшно. Даже Бородатый Юрба перестал ухмыляться и стал нервно вглядываться в ряды пирующих тварей.

— Ну что враз скисли, вой, будто девы красные, отведавшие кислого нормиса? Поди, несколько сотен волосатых перебили, ни одного не потеряв, а сами носы повесили. О Темном я вам для порядка сказал, чтоб не особо раздувались от гордости. Это только присказка, сказка будет впереди! — гаркнул Седовлас. Говорил в большей степени для молодых — нюхнувшим смерти ветеранам это ни к чему, а вот молодняк постращать да повеселить стоит.

Обведя взглядом воинов, Икер тихо, так чтобы его услышал только Бородатый Юрба, сказал:

— Молодь храни. С тебя потом лично спрошу.

Юрба, знавший своего ярла еще по давним походам, только кивнул в ответ, незаметно ухмыляясь в торчащую во все стороны бороду. Проводив взглядом широкую спину уходящего Седовласа, он повернулся к разгомонившимся воинам и громко крикнул:

— А ну по местам, гролловы дети! Слышали, что ярл молвил, глядеть в оба! Устроили тут бабий гомон! Шевелись!

Воины, словно стайки испуганных пилерей,[15] разлетелись по своим местам, занимая давешние позиции. Десятник Юрба, ходя между ними, поправляя и одергивая зазевавшихся молодых воинов, больше не улыбался. Время шуток и короткого отдыха прошло, тарки готовились к новому штурму…

Странный воин очнулся на второй день после страшного боя. Когда он в тот день потерял сознание, Аная, как и многие женщины, даже растерялась. Многие подумали, что он умер от страшных ран, полученных в сече с тарками. Где это видано, чтобы отрок вырезал стаю из дюжины здоровых тварей и не получил при этом ни одной раны? Только после того как его осмотрела Нарима и сказала, что он просто потерял много сил, Аная успокоилась…

Вдова старосты уже мертвого Приторного селища, заметив в тот день, как переживает девушка за странного воя, сказала:

— Моя бабка сильной ведуньей слыла. Со всех дальних хуторов и селищ к ней приходили болезные. То ли дитятко занемогло, то ли разродиться помочь — все к ней шли. Так вот, она сказывала, что во мне есть маленький росток силы. Много чему я научилась у нее, только не успела всему, померла ведунья на Покров день.[16] А меня сосватал тогда Каримушка мой. — При упоминании погибшего мужа Нарима вздрогнула, но сдержала подошедшую слезу. Совладав с собой, она продолжила: — Так вот, зрю я в воине сем силу, невиданную доселе лоримами. Только сила сия осушает его самого, словно солнце влагу утреннюю. Молод совсем да неопытен. Видать, по следу нашему шел, узрел селище погорелое да зверства тарковы, вот и впустил силушки через край. Да! Непрост отрок сей, ох как непрост.

Аная и сама видела, что необычен странный юноша. Под шкурой ра-хана обнаружились хорошие доспехи. Круглый стальной щит, тугой лук из неведомого материала — все говорило о том, что воин не из лоримов. Перед тем как тот потерял сознание, пытающаяся поддержать его за локоть Аная услышала, как он что-то произнес на красивом певучем языке.

Потом, оглядев побоище, устроенное юным воином, она обнаружила, что почти все тарки были убиты черными стрелами с широкими наконечниками из темного крепкого железа. Так вот откуда шел этот страшный завораживающий шелест!

В затылке безрукого мертвого тарка она нашла длинный нож замечательной работы из легкой стали. Этим ножом она вырезала все стрелы и, протерев их снегом и куском тряпицы от остатков крови, сложила в колчан воина. Может, потом он будет благодарен за это.

Оглядев еще раз поляну и предупредив осматривавшую истощенных детей Нариму, Аная, вооружившись найденным голубым ножом, решила пройти по следу исчезнувших пяти тарков. Уставшая и голодная, она не смогла бы сейчас справиться даже с маленьким ребенком, но небольшая разведка не помешает. Не хотелось оставаться в неведении.

Углубившись в чащу леса, идя по следам ушедших тарков, дочь ярла, держа нож в правой руке, прошла около сотни шагов и натолкнулась на первое мертвое тело. Тарк лежал в луже собственной подмерзшей на морозе крови, уткнувшись безжизненной мордой в снег. Дальше Аная шла уже с меньшей опаской — видимо, странный белый воин решил убить этих пятерых первыми, прежде чем напасть на основную стаю.

Примерно через двадцать шагов обнаружилось обезглавленное тело следующего врага, а пройдя еще пятьдесят, Аная вышла на небольшую поляну, где и нашла остальных, сраженных стрелами.

Быстро собрав их все, кроме той, что пригвоздила к дереву полусидящего зверя, девушка поспешила обратно. Черная смерть глубоко вошла в мягкий ствол широкого дерева, и, чтобы достать ее, нужно было иметь с собой по крайней мере топор.

Женщины уже полностью освободились от ненавистных ошейников и темными шатающимися тенями бродили среди мертвых тел своих недавних мучителей. Казалось, они даже не заметили появление Анаи из кустов — настолько картина погибших врагов пленяла их взоры.

Только Нарима, растирающая ножки самой маленькой девочки из ее селища, увидела, как приближается тяжело идущая девушка.

— Что там? — спросила она Анаю, тяжело опустившуюся на снег рядом с неподвижно лежащим воином.

— Мертвы, — ответила девушка, разглядывая бледное лицо юноши. Его мерно вздымающаяся грудь говорила о том, что он спит.

Услышав облегченный вздох ведуньи, Аная обернулась и сказала:

— Нам нужно уходить отсюда. Скоро здесь начнут появляться любители падали. Только женщины устали, и далеко они уйти не смогут.

— А далеко и не нужно, — ответила Нарима. — Здесь недалеко, в скалах, есть охотничья стоянка наших мужчин — туда и пойдем. К вечеру будем там.

Спящего белого воя женщины потащили за собой, положив на длинные широкие ветви деревьев. О том, чтобы бросить своего спасителя среди леса, никто из них даже и не подумал. Постоянно цепляющуюся за деревья и кусты волокушу со спящим тянули поочередно. Молча, теряя последние силы, Аная и еще несколько женщин, постоянно падая в подмерзающий на вечернем морозе снег, тянули свою драгоценную ношу вслед за показывающей дорогу Наримой.

Темные силуэты скал появились из-за леса, когда усталые путницы уже не чаяли дойти до долгожданного отдыха. Каменные громады, будто гребни невиданных животных, росли из земли, заслоняя своими телами вечернее темнеющее небо. Они своей величественностью несли покой и умиротворение всему вокруг.

Последние несколько сотен шагов по безлесному пространству путницы прошли на одном дыхании — казалось, могучие скалы одарили своей бездонной силой женщин, таких маленьких и незначительных на фоне каменных исполинов.

Нарима, ведомая только ей известным знанием, шла вдоль грозно нависающих скал. Иногда останавливаясь, будто вспоминая что-то, она оглядывала скальные уступы и трещины. Пройдя еще несколько шагов, ведунья остановилась и, повернувшись к глядевшим на нее с надеждой женщинам, произнесла с облегчением:

— Пришли, слава Творцу! Там, за валуном, — тайная тропа. Зверю по ней не пробраться, а нам в самый раз будет. Только воя придется оставить с кем-то здесь, мы его потом на веревках поднимем на скалу.

— Я останусь с ним, — быстро сказала Аная.

Нарима, уже давно заметившая, как глядит молодая девушка на юношу, незаметно улыбнулась и повела женщин по открывшейся за валуном узкой, уходящей вверх расщелине.

С Анаей осталась Лора, мать ребенка, спасенного воином. Всю дорогу, ни на миг не расставаясь с малышкой, она шла рядом с волокушей и старалась помочь, чем могла, тянущим. И теперь, передав на время малышку Нариме, Лора решила остаться, чтобы помочь Анае закрепить веревки на теле спящего.

Проводив последнюю женщину, Аная и Лора утомленно опустились на колени. Дочь ярла, несмотря на усталость, постоянно следила за лесом, крепко сжимая рукоять голубого ножа.

Спящий вдруг хрипло прошептал что-то пересохшими губами на неизвестном странном языке. Его бледное лицо отчего-то хмурилось, а веки закрытых глаз еле заметно дрожали.

Девушка, набрав в горячие ладони чистого снега, приложила его к сухим бледным губам юноши. Талые капли мгновенно высыхали на растрескавшихся губах немного успокоившегося воина. Положив влажную от снега ладонь на разгоряченный лоб находящегося в бреду юноши, Аная почувствовала, как в ее холодных от снега пальцах отдается биение сердца воина.

Девушка не могла объяснить себе самой свои чувства. Казалось, она могла бы вечность сидеть рядом с этим непонятным и загадочным воином. От него исходило неведомое доселе молодой деве тепло силы. Даже рядом с отцом, крепким и уверенным, как морской риф, она не чувствовала себя в такой безопасности, какую ощущала подле мирно лежащего в забытьи воина. От мыслей оторвал голос сидящей рядом Лоры:

— Намаялся, бедный. Еще отрок совсем, а вон сколько тварей посек. Мою Даринушку спас, за это век его буду помнить. Будем живы — в Мирольме стольном дары Творцу на алтарь вознесу…

Вдруг сверху, с уступа, посыпались мелкие камешки, а за ними, немного позже, прилетел длинный кусок толстой веревки, завязанной на конце тугим узлом.

— Вяжите воя да поднимайтесь к нам по тропке, — послышались приглушенные высотой слова Наримы. — Да железки его посымайте, а то умаемся тянуть его.

Повозившись с веревкой, женщины обвязали ее вокруг тела воина и, проверив прочность узлов, дали наверх сигнал поднимать. Проследив, чтобы тело не ударилось при подъеме с земли, Аная и Лора проводили взглядами быстро взлетевшего вверх юношу, все еще находящегося без сознания. Когда его тело скрылось из виду, Аная и Лора сами начали подъем.

Протиснувшись сквозь узкий каменный поворот, женщины оказались на просторной скальной площадке, на которой уже лежал освобождаемый женщинами от веревок юноша. По правую руку темнел вход в небольшую пещеру, закрытый куском старой шкуры.

Нарима, увидев новоприбывших, сказала:

— Места хватит всем, а вот еды только на день. Больше дюжины голодных ртов — благо в тепле теперь. Каримушка мой долго выбирал сие место, с любовию. Как чуял, что жена его будет здесь хорониться от ворога.

Когда Лора ушла посмотреть, где ее ребенок, Нарима, укрывая поплотнее белой шкурой ра-хана лежащего без сознания воина, сказала Анае:

— Там еще есть кое-какая одежка да топора два. Завтра поутру пойдем с тобой за дровами да и поглядим заодно, может, какую птицу собьем. Лук у этого воя тугой, конечно, но у Каримушки моего был потуже да покрепче. Авось справимся как-нибудь.

— Что, думаешь, делать будем? — спросила Аная, устало присев подле Наримы.

— А что делать? Жить дальше — вон воин нам жизнь подарил, так теперь заново и жить ее надобно… — Слова ведуньи успокаивали Анаю, почувствовавшую себя наконец в безопасности за несколько последних дней. Тело обволокла усталость и приятное чувство отдыха.

— Думаю, нам пока нужно здесь схорониться, чтобы силы подсобрать. Да и спасителю нашему покой нужен.

На том и порешили, а на второй день пребывания на скале пришел в себя странный белый воин…

Снился отец. Он стоял на вершине высокого, поросшего редкой травой обрыва, глядя в серебристую бирюзовую морскую даль. Его длинные, до плеч, темные волосы, испещренные редкими сединами, развевались на мягком теплом ветру. Руки сложены на груди, прямая гордая осанка — настоящий король и повелитель. Древо, объятое пламенем, искусно вышитое золотыми нитями на темно-синем плаще, колыхалось легким бризом. Создавалось впечатление, будто все происходит наяву: трава, обрыв, бескрайний морской простор, теплый ветер, отец, стоящий широко расставив ноги.

Саша сделал шаг по направлению к нему. Словно почуяв чье-то присутствие, отец обернулся. Его незнакомое, но в то же время такое родное лицо выражало озабоченность. В темно-синих глазах застыла тревога. Тревожный взгляд как будто укорял за что-то. Саша попытался что-то спросить, но ничего не вышло. Хотя теперь где-то в глубине сердца он знал, за что укорял его отец и о чем он тревожился. Дар, мощным потоком ворвавшийся в тело, переполнил принца и чуть было не убил его. Словно подтверждая Сашину немую догадку, отец слегка кивнул.

Принц попытался сделать еще один шаг по направлению к отцу, но тело не слушалось своего хозяина. А в голове отчетливо прозвучали слова:

— Тебе рано еще к нам, сын мой. Береги себя. Ты нужен своему несчастному народу. Учись владеть Даром, как это делал когда-то я сам. Не давай ему испепелить тебя без остатка!..

Последние отцовские слова Саша слышал уже сквозь рев поднявшегося вдруг сильного ветра. Он ударял в глаза, заставляя их сильно слезиться. Образ отца стал расплываться, исчезали трава, живописный обрыв, прекрасное тихое море, все вдруг превратилось в сплошной размытый калейдоскоп, играющий разноцветными красками.

А потом захотелось почему-то открыть уже открытые глаза…

Пробуждение было стремительным. Голова не болела, только глаза немного слезились. Проморгавшись, Саша обнаружил, что его взор направлен на темный каменный свод, испещренный замысловатым рисунком из мелких трещин и прожилок. Приподнявшись на локте и оглядевшись, он догадался, что находится в просторной теплой пещере. Внутри нее никого не было, только округлый, сложенный из крупных камней очаг с весело горящим огнем говорил о том, что он был здесь не один.

Доспех, оружие и все его вещи были аккуратно сложены на расстоянии вытянутой руки. На нем были надеты только трусы да майка. Ложе, сложенное из мелких сухих веток, впивавшихся в тело, потрескивало при каждом его движении.

Саша читал где-то, что древние люди для лежачих больных специально делали такие постели. Пошевелил немного лежащего без сознания, вот тебе и массаж — гарантированная борьба с пролежнями. Но очнувшемуся юноше лежать на такой чудо-постели больше не хотелось. Отбросив в сторону укрывавший его тело спальный мешок из волчьей шкуры, он попытался встать. Да не тут-то было: на ноги что-то давило, мешая пошевелиться. Сев, Ксандр увидел, что на его ногах расположилась уже виденная им в тот день самая маленькая девочка. Она, тихо посапывая, сладко спала, свернувшись в комочек на теплой волчьей шкуре. Уже причесанная и умытая, но все еще плохо одетая, она подложила розовые ладошки под голову и мирно улыбалась во сне.

Осторожно, чтобы не потревожить девочку, он вытащил ноги из-под шкуры. Тихо поднялся на затекшие ноги. Странно — боли не было, только небольшая усталость да легкое головокружение. Попробовав присесть, он чуть было не завалился снова на постель. Все-таки еще очень слаб, но хотелось ходить и шевелиться. Тело просило движения и свежего воздуха.

Одевшись и по привычке натянув кольчугу, обтянувшую его торс словно вторая кожа, надел поверх хауберка бригандину и, забросив за спину верный шеттир в ножнах, вышел из пещеры.

Снаружи был вечер. Шагнув из пещеры, он оказался на широкой скальной площадке, окруженной с двух сторон темными каменными стенами. Ксандр сразу обратил внимание на узкий проход слева от пещеры — видимо, это единственный вход в это уютное место.

Недалеко от входа в пещеру горел костер, вокруг которого сидели все спасенные принцем женщины. Разительная перемена произошла с ними: волосы заплетены, лица умыты, одежда приведена в порядок.

Каждая занималась своим делом — некоторые тихо переговариваясь, другие молча. Эта спокойная картина напомнила парню воспитательниц из Дома малютки. Уложив детей спать, они тоже собирались кружком на короткий вечерний отдых перед сном: кто-то вязал, кто-то читал, а кто-то смотрел телевизор. Почти все женщины, работавшие в детдоме, были из окрестных сел и работали вахтовым методом, оставаясь ночевать на работе. Но это все было в другой жизни…

Его стрелы пользовались популярностью: многие женщины держали их в руках, ковыряя какие-то шкурки. Кто-то готовил в его котелке похлебку, от запаха которой у него громко заурчало в желудке. Хотя какой же это его котелок? Он нашел его на сгоревшем хуторе — может, кто-то из этих женщин и является хозяйкой найденной им посуды.

При воспоминании о хуторе его взгляд невольно пробежался по кругу в поисках Юли и ее мамы. Все в порядке — счастливая мать сидела у костра с маленьким меховым свертком на руках. Юля как ни в чем не бывало, ухватив своими маленькими пальчиками грудь матери, получала свой законный ужин, закатив от удовольствия глаза. Все-таки сколько внутренней силы в этих хрупких и слабых на первый взгляд женщинах! Пережить такой ужас не каждый мужчина сможет. Ведь по идее от такого стресса молоко у матери должно было, по всем законам, «перегореть». Но нет, надеялась на что-то потерявшая родной дом и семью, духовно раздавленная женщина. «Потом подойду, — подумал Саня, — сейчас как-то неудобно».

То ли это его желудок чересчур громко заурчал, то ли он слишком шумно отбросил шкуру на входе в пещеру, только его появление не осталось незамеченным.

Первыми его приметили две девочки, сидящие как раз напротив входа в пещеру. Они, завороженно замерев, глядели во все глаза на появившегося неожиданно воина. Их замешательство заметили остальные, и уже все сидящие у костра женщины, прервав свои дела, смотрели на смутившегося и не знающего, как поступить, принца. Там, на поляне, после боя, они все были для него на одно лицо, и это было лицо беды. А сейчас от тех несчастных полутеней не осталось и следа.

Многие из них были намного старше его, годились ему по возрасту в матери. Некоторые были примерно его возраста, а кое-кто и помладше. Он, разглядывая их, с трудом узнал ту зеленоглазую девушку, что поразила его необычной красотой. В свете костра ее огромные глаза завороженно смотрели на него из-под тонких красивых бровей. Казалось, ее взгляд прожигал насквозь. Раньше на него так никто не смотрел, и он невольно опустил глаза, надеясь, что его смущения никто не подметил.

Молчание нарушила вставшая со своего места невысокая женщина с приятными чертами лица и твердым проницательным взглядом. Своими мудрыми светлыми глазами она как будто видела Сашу насквозь. Встав и оправив подобие юбки, она с низким поклоном, заставившим всех женщин подняться и поклониться вместе с ней, произнесла спокойным певучим голосом:

— Здравствуй, вой сильный! Я, Нарима, дочь Парто Лесовита, вдова Карима Медведя, старосты Приторного селища, благодарю тебя за спасение и прошу: не побрезгуй трапезой и общиной нашей.

Сразу же за ней с поклоном, не отрывая от груди ребенка, заговорила мама Юли:

— Я, Лора, дочь Ирли Чернобородого, вдова Мерива Рыжего, благодарю тебя за спасение меня и моей дочери…

Женщины, называя свои имена и имена своих отцов и мужей, сердечно, некоторые со слезами на глазах, благодарили стоявшего в растерянности Сашу. Язык женщин благодаря Дару принца был абсолютно понятен. Его приятный слог с ярко выраженным тягучим «у» легко запоминался. Особенность же Саниного Дара заключалась в том, что он прекрасно понимал говоривших, но, чтобы самому начать говорить на этом языке, он должен был некоторое время прислушаться к формам и структурам предложений, а также услышать побольше слов, дабы пополнить свой новый словарный запас.

Последней говорила та красивая девушка с зелеными глазами, ее слова заметно оживили всех женщин — видимо, сказанное ею оказалось для всех сюрпризом.

— Я, Аная, дочь Икера Седовласа, благодарю тебя за спасение, славный воин!

Женщины молчали, видимо ожидая, что скажет стоявший молча Саша. Принц, обведя взглядом женщин, как будто пробуя на вкус каждое слово нового языка, произнес:

— Я… Ксандр… сын Родэрика… — Саша запнулся, не зная, как сказать на новом языке «Второй», обычную приставку к имени его отца, и добавил, угадав окончание: — Не… побрез-гу-ю…

Видимо удовлетворившись и этим, женщины, поклонившись еще раз, сели на свои места, а назвавшаяся Наримой женщина, взяв под руку вспотевшего от волнения юношу, провела его на пустующее место во главу костра, уже загодя застеленное каким-то куском материи быстрыми женскими руками.

У севшего на указанное место Ксандра в руках оказалась кем-то проворно поданная небольшая деревянная плошка с душистой наваристой похлебкой. Ароматный запах, ударивший в ноздри, снова заставил громко заурчать желудок. Женщины, сидящие вокруг, понимающе заулыбались.

— Отведай угощения, Ксандр, сын Родэрика, — произнесла улыбающаяся Нарима.

— Благодарю, — произнес уже более уверенно голодный юноша.

Похлебка оказалась очень вкусной, она горячим потоком растеклась по желудку, даря новые силы телу. Вкусно, но только мало — организм, раздразненный пищей, потребовал немедленной добавки. Саша, покончив с похлебкой, посмотрел на Нариму с просьбой во взгляде.

Женщины продолжали заниматься своими делами, не обращая внимания на происходящее, только Саша краем глаза заметил, как девочки, сидящие возле старших, провожают голодными взглядами вот уже третью плошку добавки, налитую ему Наримой.

При виде их глаз Сашу будто вдруг окатило холодной водой. Они ведь недоедают здесь! Как же он, дурак, не додумался до этого сам! Мелких кусочков мяса и коричневых кореньев, попадавшихся в похлебке, было ничтожно мало. Его правая рука с плошкой застыла, так и не донеся ее до рта. Благодарные женщины отдавали ему самую лучшую пищу. Да что там лучшую — они ее всю отдавали своему «герою-спасителю»! Ох как тошно на душе стало у Ксандра — а еще добавки просил, дурак, а они не отказывали, все давали и давали. Закрыв глаза и сжав челюсти, он опустил деревянную плошку, так и не притронувшись к еде.

Видимо заметив настроение воина, Нарима тихим, спокойным голосом спросила:

— Что, славный воин, есть перестал? Али угощение не по нраву? Али община не по душе?

Все поняв, но не зная, как и что ответить, он, молча притронувшись губами к краю плошки, указал на маленькую девочку, во все глаза глядящую на него. Когда еда по рукам дошла до указанного ребенка, принц, обернувшись, показал, чтобы Нарима дала ему еще одну порцию.

Под молчаливым вниманием всех тихо сидящих у костра женщин Нарима набрала еще одну деревянную плошку горячей душистой похлебки и передала ее с поклоном Саше. Притронувшись губами к деревянному краю, он указал уже на другую девочку, постарше. И дышащая паром миска отправилась по кругу к голодной девочке. Но это было еще не все.

Помня о своей маленькой охраннице, сладко спавшей у его ног в пещере, Саша попросил у удивленной Наримы еще одну порцию. Также пригубив полученную похлебку, он указал жестами, что эта еда для той малышки, что спит в пещере.

Стараясь не смотреть в глаза женщинам, он молча встал на ноги, поклонился очагу и направился в пещеру. На ходу подмигнул девочке, с удовольствием уплетающей жаркую похлебку, — кажется, ее звали Милой.

Вернувшись к костру, он застал уже расходящихся женщин. Пока его не было, на том месте, где он сидел, оказались все его стрелы и голубой нож-руга. Значит, все-таки не пропали.

Принеся все свои пожитки, Ксандр, одевшись в куртку из волчьего меха, сел у костра, намереваясь устроить смотр личным вещам. Одеваясь, он заметил, что его «модель куртки а-ля принц Ксандр» была искусно изменена чьими-то более профессиональными руками. Исчезла мешковатость и перекошенность, на смену им пришли правильные аккуратные швы из его же, кстати, ниток и лески. Торба, так и не потревоженная никем, все еще хранила остатки испорченного коричневого картофеля и кусочков вареного мяса. Избавившись от начавших вонять продуктов, воин занялся оружием и доспехами.

К одиноко сидевшему у костра принцу тихо подошла зеленоглазая Аная, сев рядом, она стала наблюдать за его работой. Отвлекшись от лука, тот взглянул на молча сидящую девушку и, запинаясь, сказал, показывая на свою куртку:

— Мила… Ведена… — И указал на пещеру, сымитировав спящую малышку.

— Верея, — подсказала внимательно слушавшая Аная.

Саша кивнул, соглашаясь. Пантомимой он попытался изобразить шьющего человека и свой спальный мешок, указывая то на волчий мех, то на свою куртку.

Сообразительная Аная, догадавшись, переспросила:

— Ты хочешь, чтобы из твоего меха пошили девочкам одежду?

Юноша, улыбаясь, закивал. Он попытался заговорить с ней на меленвильском, но девушка, отрицательно качая головой, ответила:

— Прости, я не понимаю твоего языка, хотя вижу, что ты прекрасно понимаешь мой. Как это может быть? Ты понимаешь, но не можешь говорить?

Услышав новые слова, Саня ухватился за них:

— Это может быть, может… Я прекрасно понимаю твоего… мм… языка…

— Твой язык, — поправила его Аная.

— Прости, твой язык. Но не… можешь… мм… не мог-у прекрасно говорить… Ты говорить, говорить, говорить… я говорить… прекрасно…

— Ты хочешь сказать, Белый, сын Родэрика, что чем больше мы разговариваем, тем больше ты учишь мой язык?

— Да, Аная, дочь Икера Седовласа, — ответил Саша уже без акцента, чем очень удивил девушку.

— Но как так может быть? — Изумленная Аная не могла поверить в такое чудо.

— Может, — ответил принц. — Ты сказать, мм, сказал-а, я — Белый. Я не понимаю. Как это может быть? — спросил Саша коряво.

— «Ксандр» на языке древних лоримов означает Белый, — ответила Аная.

«Значит, это все-таки Норта», — подумал он. Альдор рассказывал ему, что «нортийцами» островитян зовут на материке, а сами жители острова Норты называют себя «лоримами». Что же, все не так уж и плохо. Осталось только добраться до их столицы Мирольма и попросить у друга и союзника его отца, конунга Бьярна Железнолобого, переправить его на материк. Принц справедливо полагал, что конунг не откажет сыну и наследнику короля Меленвиля.

Решив уточнить свои догадки, он спросил:

— Это Норта?

— Да, это остров Норта, — ответила удивленная Аная — похоже, необычный юноша для нее был словно магический сундучок с сюрпризами.

Стараясь больше не удивлять свою собеседницу, принц на время замолчал, якобы сосредоточившись на чистке оружия. Девушка помялась немного и, все-таки решившись, спросила, испытующе глядя на Сашу:

— Кто ты и куда ты идешь?

Подняв на разрумянившуюся девушку глаза, он честно ответил:

— Я, Ксандр, сын Родэрика, иду в Мирольм.

То ли удовлетворившись ответом, то ли просто не желая более докучать юноше вопросами, девушка замолчала, глядя на мирно пылающий костер.

Она единственная из женщин была одета в штаны, а на узком кожаном ремешке, перетягивающем ее узкую талию, были заметны петли для ножен. Саша также обратил внимание на хорошую обувь и другие части одежды. К тому же, после того как она назвалась своим полным именем, остальные женщины стали обращаться к ней почтительней.

«Наверное, дочка какого-то местного вельможи», — подумал он.

Она тихо сидела у обложенного большими камнями очага, обхватив руками колени. На ней не было украшений и косметики, которые привык видеть Саша на девушках ее возраста.

Естественная и чистая красота Анаи пленяла взор. Длинные светлые волосы, завязанные в хвост на затылке и сплетенные в толстую косу, обнажали длинную тонкую шею. Маленькие уши и курносый носик делали ее схожей с маленькой девчонкой, а красивый, немного упрямый лоб забавно морщился при каждом неожиданном вопросе Сани. Несмотря на все изящество ее ладоней, принц заметил на них мозоли, да и в движениях ее гибкого девичьего тела угадывались незаметные стороннему взгляду легкость и быстрота. «Видать, папаша воспитывал по-военному», — подумал Саша, бросая мимолетные взгляды на притихшую у костра Анаю.

Закончив чистить шеттир, который, будто благодаря за заботу, приветливо засверкал в свете пламени, принц обнаружил, что сидящая рядом Аная, положив подбородок на прижатые к груди колени, уже сладко спит. Приподнявшись со своего места, он, осторожно подойдя к убаюканной бликами костра девушке, мягко положил на ее хрупкое плечо ладонь. От прикосновения она проснулась и, по-детски поморщившись, подняла замутненные сном глаза.

Саша жестами показал, чтобы она шла спать в пещеру, а он останется здесь у костра.

— Отлежался я уже на месяц вперед, — сказал он по-русски сонно поднявшейся девушке, не обратившей на его слова никакого внимания. — Кстати, нужно будет завтра спросить у вас, сколько времени я тут провалялся, — добавил он, когда спящая на ходу Аная уже исчезла в темном проходе пещеры.

Он остался один. Костер мерно потрескивал, облизывая своими рыжими языками каменные стенки очага. Вокруг было тихо и спокойно. Огромный серебряный диск луны выкатился на чистое звездное небо, освещая своим мягким светом высокие остовы скального хребта и темную линию заснувшего леса.

— Светло как днем, — прошептал себе под нос завороженный чудесной картиной принц. Он стоял на краю утеса, осматривая снежную даль, освещенную лунным светом.

Любуясь первобытным пейзажем, Ксандр напряженно искал ответ на один сложный вопрос, стоящий перед ним как неприступная твердыня. Что дальше? Нет, конечно, для него лично все ясно — сперва попасть в нортийскую столицу, а из нее, если посчастливится, уже на материк. Правда, существовало несколько «но». Первое и самое важное — что делать с женщинами и детьми? Продвижение по кишащему неизвестными опасностями лесу с кучкой ослабленных пленом женщин грозило им смертью. Здесь даже поход с отрядом хорошо вооруженных воинов не гарантирует сохранение жизни, не говоря уже о дюжине женщин и четырех девочек, одна из которых грудная.