Под знаком розы и креста Кузьмин Владимир
– А каких духов тогда вызывали?
– Два раза Наполеона Бонапарта, отчего-то всем нравится именно его расспрашивать. Немудрено, что во второй раз он повел себя безобразно. Просто безобразно!
– Духу императора такое можно и простить! Но в чем, собственно, его безобразия заключались? – спросила маменька.
– Разбросал по комнате какие-то бумаги, – стала объяснять Клара Карловна, – погромыхал столом и наотрез отказался беседовать. Произнес всего два слова и оба ругательных!
Маменька, как обычно в присутствии своей лучшей подруги, сделалась очень смешливой. Вот и сейчас она засмеялась. Правда, тихо, вполголоса.
– Но я на него не обижаюсь, – неожиданно вступилась за дух французского императора Клара Карловна. – Мало того что его, несчастного, издергали постоянными призывами, так кто-то нагло назвал его узурпатором[47]!
– Можно подумать, что это неправда, – не удержалась маменька. – Он и был узурпатором.
– А еще кого призывали? – очень заинтересованно спросила я.
– Ну, в тот раз, когда Наполеон не пожелал говорить, пробовали вызвать дух Чингисхана. Только тоже без особого толку. Тот говорил по-татарски… или по-монгольски, уж не знаю в точности, и понять ничего не было возможно. Разве что и этот дух позволял себе ругаться. И не надо смеяться! Зато в двух других случаях, с тем же Наполеоном и императором Павлом, все было очень увлекательно и познавательно. Бедный Павел Петрович жаловался на то, что очень рассчитывал на поддержку Мальтийского ордена[48], а тот его предал.
Я уж собралась просить рассказать про этот эпизод подробнее, но появилась служанка, так же как и хозяйка облаченная в ярко-красное платье, отворила те двери, на которые несколькими минутами ранее указывала тетя Клара, и жестом пригласила нас проследовать в скрытое теперь лишь плотными портьерами помещение.
Право слово, там было на что посмотреть. Стены почти сплошь скрывались за драпировкой из темно-красного бархата, расшитого золотыми каббалистическими символами, по большей части шести– и пятиконечными звездами, каббалистическими кругами, пентаклями, треугольниками и свастиками[49].
Все освещение состояло из двух канделябров, каждый на добрую дюжину свечей, но огоньки свечей еле тлели, так что приходилось напрягать глаза, чтобы разглядеть окружающую обстановку.
В двух открытых шкафах на полках смутно виднелись кости и черепа различных существ, стояли чучела воронов.
И повсюду из курильниц вились дымки благовоний, от которых мигом закружилась голова. На секунду у меня мелькнула мысль, а что, если среди этих воскурений присутствует какой-нибудь опий? Тогда сразу становится понятно, что посетители здесь видят и слышат что угодно, а не только то, как дух Наполеона безобразничает. Но ведь и самому медиуму приходилось дышать тем же воздухом, а уж ей здравый разум просто необходим! Нет, этого быть не должно. Во всяком случае, сейчас.
В центре стоял круглый стол, на одной, причудливо выточенной ноге, но опирающейся на крестовину с четырьмя изогнутыми ножками. Выглядел он, несмотря на небольшие размеры, весьма внушительно, казался тяжелым.
– Стол прежде был много большего размера, – шепнула тетя Клара.
Позади стола в массивном кресле сидела мадам Бурнель. Волосы она распустила, и те спадали ей на спину, на плечи и грудь. Лицо сделалось еще более бледным. Глаза полуприкрыты. Движением век она предложила нам занять три кресла, поставленные подле стола.
Мы присели. Я справа, напротив маменьки. Клара Карловна – напротив медиума.
Мадам Бурнель вновь без слов, лишь сдержанным жестом ладони, чуть приподнятой от подлокотника, призвала нас к тишине и вниманию. Ее взгляд сосредоточился на центре стола, где располагался хрустальный магический шар. Тот постепенно начал тлеть изнутри огоньком, и тут стало видно, что это не шар вовсе, а сделанный из стекла человеческий череп, глаза которого постепенно наливались багровым огнем.
Медиум задышала громче и чаще. Почти сразу послышалось тихое бормотание, но вскоре слова стали яснее и громче. Мадам Бурнель раз сорок скороговоркой повторила призыв духу невинно убиенного Валентина Пискарева явиться к нам для беседы. Просила она об этом то по-русски, то по-французски, ужасно грассируя, тут же перескакивала на какую-то абракадабру, схожую с китайским языком, с нее на латынь, следом вновь на непонятчину…
Неясно откуда послышались поскрипывания и шум, схожий с шумом ветра, но едва уловимый ухом, скрипы, подобие стонов и прочие невнятные звуки, от которых становилось неприятно, тоскливо и жутко. По комнате прошелестел сквозняк, пламя свечей в канделябрах колыхнулось, вспыхнуло ярко и тут же померкло, вновь обратившись в самые крохотные язычки огня.
– Вы уже здесь? – вопросила медиум, продолжая смотреть на светившийся непонятным светом хрустальный череп.
Стол, за которым мы сидели, неуверенно крутанулся.
– Ваш ответ непонятен, – строго сказала медиум.
Стол стал приподниматься на одной из ножек крестовины и застыл на мгновение под самым невероятным углом. А после гулко опустился на пол. Слишком гулко, ведь пол был покрыт толстым ковром.
– Благодарю вас, что откликнулись на мой призыв. Здесь присутствуют люди, с которыми вы при жизни знакомы не были, но которые проявляют участие в вашей земной судьбе. Готовы ли вы беседовать с ними и отвечать на их вопросы?
Стол вновь приподнялся, не столь высоко, как в первый раз, да и опустился мягче.
– Спрашивайте! – обратилась медиум к нам, а маменька и тетя Клара дружно глянули на меня.
– Вас ведь ударили в спину? – попробовала я начать с того, что вряд ли было известно мадам Бурнель.
Откуда-то послышался хрипящий мужской голос, очень сильно пришепетывающий и картавящий, словно человек выдавливал слова из горла, стиснутого чьей-то злобной и сильной рукой. Настолько тихий, что самих слов разобрать было невозможно. Тетя Клара напряглась в своем кресле, постаралась в него вжаться поплотнее. Маменька удивленно глянула на меня, но я не стала ей отвечать ни вслух, ни каким движением.
– Господин Пискарев, – ласково произнесла медиум, – вы, видимо, с непривычки стараетесь докричаться до нас. Не напрягайтесь, мы вас услышим, даже если вы станете говорить шепотом. А у вас тогда достанет сил на весь разговор. Сударыня, задавайте ваш следующий вопрос.
– Вы видели лицо вашего убийцы?
– Нет! – На этот раз ответ был внятен, хотя и произнесен он был тихим, чуть свистящим шепотом.
– Но вы же перед тем открыли ему дверь и должны были увидеть его лицо.
– Он был в маске.
– Так отчего вы впустили его к себе посреди ночи?
– Я принял его за посланника.
– Посланника от кого?
– От тех, к кому я стремился. От тех, кто принял меня в свое братство.
– Именно для этого вы приходили сюда, будучи живым?
– Да. Я преследовал эту цель.
– С кем вы здесь общались, чтобы ее добиться?
– С Михаилом Александровичем, с Мишенькой. Но он обманщик.
– Но раз вы достигли своей цели, был здесь и кто-то, кто не обманул вас?
– Барон фон Остен не был обманщиком. Но не он привел меня к цели.
– Тогда кто же?
– Я не знаю его настоящего имени. Но есть одна особенность, которую я прежде не мог осознать. От него пахло могилой!
Тут уж мы все трое вздрогнули и, как я не относилась ко всему происходящему, но очередной вопрос сумела задать не сразу:
– Но он сам был живым человеком?
– Живым – да! Человеком? У меня нет ответа.
По комнате вновь прокатилось движение воздуха, вновь колыхнулись огни свечей, а свечение хрустального черепа стало меркнуть, глаза его уже погасли.
– Простите, у меня иссякли силы, – донеслось до нас столь тихо, что, не будь мы так внимательны и насторожены, не расслышали бы этих слов, – прощайте.
После стало слышно лишь тяжелое дыхание медиума, но вскоре оно стало спокойным. Мадам Бурнель открыла глаза, глянула на нас непонимающе, но тут же узнала и улыбнулась очень усталой улыбкой.
– Вот и все, сударыни, – сказала она столь же тихо, как говорил до этого призрак, но без шипения и присвистов. – Похоже, что вы немного разочарованы, но на сегодня все закончено.
– Что вы! – воскликнула я излишне громко, так что тетя Клара в очередной раз вздрогнула и вжалась в свое кресло. – Все было поистине удивительно и имело огромный смысл. Полагаю, что мы узнали все, что возможно узнать!
– Я рада. Давайте я вас провожу.
Маменька и тетя Клара поднялись со своих мест и как-то скованно двинулись в сторону гостиной. Я чуть отстала и тихо спросила медиума:
– Полагаю, что последний человек, о котором упомянул дух господина Пискарева, вам также мало знаком и, более того, вы запретили ему бывать здесь? Ведь он пользовался вашим мастерством в своих целях?
– Я совершенно не поняла, о ком вы ведете речь, но мой дар предвидения подсказывает мне, что вы правы.
Уже на пороге квартиры я не удержалась от еще одного замечания:
– Мадам Бурнель, вы несомненно большой мастер своего дела и весьма талантливы.
– Выражу надежду, что вы, сударыня, не станете расхваливать меня слишком старательно.
– Обещаю.
– Тогда всего доброго.
20
В ландо я примостилась на передней скамейке и задумалась так, что не слышала, о чем разговаривают мама и Клара Карловна. Тем более не слышала, что они, видимо, не придя в себя от пережитого, говорили тихо и как-то боязливо.
– Даша, а ты что скажешь? – обратилась ко мне тетя Клара.
– О чем?
– Да как о чем? О спиритическом сеансе.
– Он был восхитительным! А мадам Бурнель очень талантлива.
– И все же я вот не могу поверить во все это до конца! – заявила маменька. – Даже сидя за столом, не могла поверить, и все! Боялась до дрожи, но до конца не верила!
– Это оттого, что ты привыкла к чудесам на сцене и знаешь, как они создаются, – ответила я, вкладывая в свой ответ подсказку на ее вопрос.
– То есть, Даша, ты считаешь все это простыми фокусами?!
– Я этого не говорила, – примиряюще ответила я на это восклицание Клары Карловны. И не стала разъяснять, что я не назвала виденное нами «простыми» фокусами, так как они были невероятно сложны и разгадать их я бы не сумела.
И вообще меня сейчас беспокоила одна мысль: достать и развернуть тот клочок бумаги, что был найден мной в собственном кармане уже здесь, в экипаже, или обождать с этим до возвращения домой. Решила не доставать и не читать. Судя по всему, мы с мадам Бурнель прекрасно друг друга поняли.
Но и дома не удалось сразу прочесть записку. В прихожей на вешалке для гостей я увидела сразу три гимназические шинели, и мне стало вдруг легко и весело.
– Вот, – сказала я. – В ларце был и третий. И судя по размеру шинели, того же роста и возраста, что и два других.
Маменька поняла меня, хоть я ей не говорила, как назвала Степана с Василием при первой встрече, но зато рассказывала о них довольно подробно.
– И где же наши гости, Наташа? – спросила она у горничной.
– В гостиной чаи пьют. С пирожками. Уж больно они хорошее впечатление на Варвару Антоновну произвели, вот она им пирожков и напекла, а для вас пока в печь не ставит, хочет с пылу и жару подать.
– Это хорошо, что вы гостей так любезно приняли, – похвалила мама горничную и кухарку. – Пойду, поздороваюсь и, пожалуй, удалюсь, чтобы не смущать твоих сыщиков. Или их правильнее именовать тайными агентами?
Это уже было сказано мне.
– А ты к ним сама обратись и так и этак, что им больше понравится, так и станем называть.
Кавалеры дружно вскочили при нашем появлении.
– День добрый, – поздоровался за всех Степан. – Мы хотели вас на улице обождать, но нас пригласили. И пирожками угостили.
– Да, очень вкусные пироги! Вы уж поблагодарите от нас Варвару Антоновну, – сказал без тени смущения незнакомый мне мальчик, действительно оказавшийся с Василием и Степаном одного роста. Только вот в лице его скуластом было явственно видно что-то восточное. И темноволос к тому же.
– Вы уж сами к ней заглянете и отблагодарите, – сказала я. – Степан, представь нас новому товарищу.
– Пардон, забылся, – чуть смутился Степан. – Это Прошка.
– Прохор Антипов, – не согласился с таким представлением новенький, назвался так, как счел правильным, и красиво склонил голову.
Я глянула на Степана, и он понял, что этим представление нас друг другу не окончено.
– Это как раз Дарья Владимировна будет, – показал он рукой на меня. – А это их маменька, Ирина Афанасьевна.
– Очень приятно, господа сыщики! – восхитилась маменька, ничем не выдав, что усмотрела во всей этой ситуации изрядную долю комизма. – Раз вам пирожки понравились, может, и отобедаете с нами?
– Нет, спасибо. Мы уж все дома отобедали, – ответил за всех Васька.
– Ага! И пирогов вот наелись, – добавил Степан. – Благодарим покорно за приглашение.
– Очень приятно общаться с такими воспитанными молодыми людьми, – сказала маменька. – Но вынуждена вас покинуть.
И ушла. Похоже, ее уход вызвал у гостей облегчение, которое они, впрочем, ничем не выказали. Мы расселись на диване и в креслах, и я спросила:
– Раз вы здесь, значит, узнали что-то важное?
– Узнали! – радостно подтвердил Степан. – Только пусть Васька с Прошкой… с Прохором Антиповым рассказывают.
– Сперва я начну, – охотно подхватил Васька. – Мы со Степкой стали рассуждать про то, как преступников ловят. И вот вспомнили: нужно обязательно вызнать, с кем жертва общалась… Или общался? Как сказать?
– Да ты говори про важное, – заворчал Степан, – а не про то, как говорить, спрашивай.
– Это вы очень верно рассудили, – похвалила и подбодрила я Василия, – полиция с этого всегда начинает. Даже название этому есть – определить круг знакомств и общения.
– Вот и мы про это вспомнили, – закивал Васька. – И стали определять круг, то есть вспоминать, с кем господин Пискарев общался. Всех наших соседей перебрали, никого не вспомнили. А после вот Прошку увидели и подумали, что он у них мог столоваться!
– Не у нас, – поправил Прохор, – а в папкином трактире.
– Ну да, я и хотел так сказать, – принял поправку Василий. – Вот и позвали Прохора, стали спрашивать. Он и подтвердил. Дальше ты давай, все равно мы с твоих слов про это знаем.
– У отца трактир, – весомо заговорил Прохор. – Через два дома от нашего, в подвале. Я там и видел соседа нашего по дому, Пискарева то есть.
– Как же… – попыталась я спросить, отчего он бывает в трактире, если учится в гимназии, но Прохор понял меня с полуслова, кивнул в знак понимания и объяснил сам:
– Да я в самом трактире, в залах для посетителей, только когда закрыто бываю. Но обедаю там каждый день – не готовить же для меня отдельно, раз свой трактир есть? У папки там небольшое помещение для своих, вроде столовой. А вход со двора. Но из того помещения есть в залы окошечко. Можно занавеску отодвинуть и посмотреть. Отец смотрит, когда опасается, что посетитель попробует не рассчитавшись сбежать. Или еще чего. А я от делать нечего выглядываю. Так что видел там Пискарева не раз и не два.
– Это понятно. Но что с того следует?
– Как что? Я ж его не одного видал! Вот с вашим Михаилом Юрьевичем, кажись, видал и с другими друзьями. Но про них я мало что сказать могу. Отец, тот, может, лучше скажет, хотя я его спрашивал, тоже ничего толком не помнит.
– Но что-то все же сказал?
– Да ерунду всякую! – уверенно сообщил Прохор. – Что водки или вина пили немного, а шуму от них всегда как от пьяных. Стихи всякие горланили, песни порой. Глупости всякие устраивали, то стул из-под друг дружки тащить станут, то пойдут на улицу и прохожих пугают. Идет себе человек, а те ему в ухо на пять голосов: «Ку-ка-ре-ку!»
– Это тоже немаловажные данные, – сказала я. – Хоть вы и правы, со стороны они ерундой кажутся. Но вы, Прохор, продолжайте.
– А я про что говорил?
– Про то, что про этих ты ничего сказать не можешь, а про другого можешь, – подсказал Степан.
– Ну да! Был еще один типус! С ним Пискарев несколько раз вдвоем обедал. И вели они себя тише воды и ниже травы. Все шепотом да шепотом! Да с оглядками.
– Очень нам это подозрительным показалось! – вставил веское слово Василий.
– Да! – подтвердил Прохор. – Очень подозрительно.
– Описать сможете?
– Это как? Я рисую плохо.
– Не надо рисовать. Словами тоже описание дать можно, – объяснила я. – Вы для удобства сверху вниз начните. Какие у него волосы, скажите.
Прохор вдруг захихикал, но сам себя и одернул:
– Простите, смешно вышло. Оттого что волос у него не было.
– Лысый или бритый? – уточнила я.
Прохор задумался, почесал кончик носа:
– Лысый по большей части. А остальное бритое. Вот тут и тут волоса были бы, если бы не брил их.
– Лоб какой? Высокий он или узкий?
– Наверное, высокий. Вот такой, – Прохор приложил к своему лбу всю пятерню.
– Уши не заметил?
– О! Большие, круглые.
– А мочки у ушей?
– Не помню.
– Нос?
– Нос как нос. Чуть картошкой, но не слишком. Да! Усы у него вот до сюдова!
Он опять прибег к помощи пальцев и показал, что усы у того человека росли не только над губой, но спускались на подбородок. И, видимо, упреждая мой следующий вопрос, сообщил, что губы у того человека тонкие и зубы, кажись, все на месте. Дальше мне снова пришлось подсказывать.
– А стоя ты его видел? Какого он роста, толстый или тонкий?
– Ростом он тому Пискареву вполголовы. Он разок, как уходить собрались, шепнул ему на ухо, так чуток на цыпочки встать пришлось, потому как затылком Пискарев ему в нос упирался.
Вот! А я даже не знаю, какого роста был Пискарев.
– Он не шибко толстый, животик оттопыривается, а так не толстый, – продолжил Прохор. – Папка таких сытыми зовет.
– Про одежду расскажи, – подсказал в этот раз Степан.
– Одежда у него обычная. Сюртук, жилетка, штаны. Это, котелок! И пенсне! Он, как кушать подадут, всегда пенсне надевал и в тарелки всматривался. Вроде все?
– Ты ж говорил про запах! – напомнил товарищу Васька.
– Да не я говорил, отец говорил. Я ж у отца про все выспросил. Он сперва ругать меня начал, а после, как я объяснил, что если мы чего важного вспомним и полиции скажем, то, может, помощь им окажем в поимке преступника, сам вспоминать начал.
– Это вы ему так посоветовали объяснять?
– Мы, – признался Васька.
– Очень верно посоветовали, – похвалила я. – И что же ваш отец, Прохор, вам сказал?
– Что от того посетителя лекарством пахло. Только не совсем лекарством, не как в аптеке или в больнице, а как-то иначе.
– А вот это просто замечательно! – воскликнула я.
– Да чего тут замечательного, если нюхать противно?
– Это замечательная примета, очень важная, – объяснила я. – Ваш отец не слышал, как Пискарев к тому господину обращался?
– Не-а. Не слыхал. Я ж говорил, что они все больше шептались, чем вслух говорили.
– Может, голос его слышал?
– Голос слышал, но, видно, обычный голос был, раз не сказал ничего.
– Вы уж переспросите его, тонкий голос или низкий. Это тоже может важным оказаться. А заодно еще спросите, курил ли он и что курил: трубку, папиросы или сигары.
– Спрошу.
Тут все трое моих сыщиков слегка приуныли. Они-то полагали, что разузнали все, а тут вон сколько вопросов без ответов осталось. Пришлось их подбадривать, говорить, что вот сама я, к примеру, даже не задумалась о том, что нужно такие знакомства проверить. Кажется, успокоила.
– А их правда могут в тюрьму посадить? – вдруг выпалил Прохор, указывая на приятелей.
За что получил кулаком в бок от сидящего рядом с ним на диване Васьки. Степан же просто отвел глаза и сделал вид, будто рассматривает корешки книг в шкафу. А мне пришлось задуматься над ответом. Похоже, что Василий и Степан расписали свои подвиги на ниве сыска самыми яркими красками. И возможность оказаться в тюрьме выглядела для них едва ли не как награда за те подвиги. И как тут ответить, чтобы задор их сыщицкий не сбить и не поощрить на глупости разные?
– Если узнают про некоторые незаконные детали розыска, что они проводили, то могут и в тюрьму определить, – осторожно начала я. – Но я надеюсь, что этого не произойдет. Ведь для важного и доброго дела они закон нарушали и покуда ничего серьезного в этом плане не сотворили. А вот на допросе им, скорее всего, побывать доведется. Хорошо хоть адвокат пока за них вступился. Так что, может, до родителей дело и не дойдет.
Высказанная мною угроза разоблачения перед родителями, о которой молодые люди, похоже, подзабыли, подействовала верным образом – мои сыщики притихли. Родительский гнев им казался пострашней тюрьмы. Я постаралась направить их пыл в правильное и безопасное русло, велела побольше узнать про того господина, что обедал с Пискаревым и вел с ним тайные (а то какие же еще!) беседы. Если разрешит отец Прохора, так нужно будет расспросить официантов и другую обслугу в трактире. А еще извозчиков, из числа тех, кто постоянно к трактиру подъезжает. И велела передать отцу Прохора благодарность от адвоката человека, безвинно обвиняемого в том убийстве. А еще попросила новые планы обсуждать для начала со мной, чтобы мы не помешали вдруг друг дружке.
Проводив тайных агентов и сыщиков, я наконец достала из кармана неожиданно там обнаруженный листочек. В нем без обращений и предисловий были записаны приметы неназванного человека. И они совпадали с теми, что только что изложил Прохор Антипов.
21
День в отношении сыска выдался насыщенным встречами. Ближе к вечеру нас навестил и господин Широков, предварительно испросив разрешения по телефону.
Маменька на этот раз не стала оставлять нас для беседы тет-а-тет, да и никто не был против ее присутствия.
– Ну-с, поскольку мои новости возможно изложить коротко, то, может, с них и начнем? – предложил Осип Иванович.
– Возражений нет, господин адвокат, – приняла я его иронично-серьезной тон. – Излагайте.
– Излагать начнем вот с чего. Я не стал ждать возможности встретиться со следователем, а сам сходил в дом, где ранее проживал господин Пискарев. Рассудил, что без дворника осмотр чердака состояться не мог. Взял и разговорил человека, расспросил его, что да как происходило. Он видел и как окурки нашли, и вместе с сыщиками на крышу вылазил.
– Это хорошо, что они не поленились крышу осмотреть. Что на чердаке будет найдено, я и так знала, а на крыше не была, хоть и очень хотелось.
– Вот и слава богу, что хоть на крышу не полезла, – сказала маменька. – Этого еще не хватало.
– Так вот, на крыше, – продолжил Осип Иванович, – была найдена вещь, благодаря которой преступники не оставили следов под тем слуховым окном, через которое они влезли на чердак.
– Видимо, доска какая-то?
– Совершенно верно. Но не какая-то доска, а, по сути, настоящий трап. К той доске были прибиты перекладины, так что спускаться и подниматься по ней было вполне удобно. Я не стал спрашивать, для какой она надобности оказалась на крыше, потому что это неважно. Много важнее то, что у нас появился сильный аргумент в защиту Михаила Юрьевича. Следователь – мы с ним уже сегодня переговорили – так и сказал мне: «Господин Плевако[50] с такими фактами в руках разгромил бы наши обвинения в пух и прах! Одна надежда, что вы еще не Плевако!» Полагаю, что это была шутка. Но то, что на чердаке происходили некие события, о которых свидетельствуют разнообразные улики, заставит следствие отрабатывать и прочие версии, искать иного преступника, помимо Михаила, – и это уже неоспоримо. Да и в суде эта карта будет полагаться козырной! Одно плохо, у меня создалось впечатление, что следствие с двойным усердием принялось искать доказательства вины Михаила по второму эпизоду.
– Это вы смерть его тетушки имеете в виду? – уточнила маменька.
– Именно это. Из разговора с самим Михаилом и из общения со следователем удалось узнать одну наиважнейшую деталь. Орудие убийства не обнаружено! И как к этому относиться, неясно. Лучше уж попытаться найти его и передать следствию, чем ждать, когда оно неожиданным образом всплывет само по себе. Или не всплывет.
– Но к последнему варианту отчего вы так печально относитесь? – вновь попросила разъяснений маменька.
– Да по той причине, что про кинжал, подаренный Пискаревым, многие могут знать, а он также не найден.
– А если преступник унес его с собой, чтобы избавиться, то на нем мог и не стереть отпечатки своих пальцев, – а уж такая улика полностью сняла бы обвинение с Михаила, – добавила я.
– Ну уж никак бы не усугубила его положение! – закончил мою мысль адвокат. – Перейдем к другим новостям. Встретился я с госпожой Елизаветой Гавриловой. Впрямую никаких вопросов о ее отношениях с сыном покойной не задавал, но она сама без особого смущения поведала о случившемся скандале. Оценивала его правильно. Мол, приглянулся ей молодой человек, и она позволила себе лишнего. Но как хозяйка высказала свое мнение по сему поводу, тут же и прекратила свои кокетства. Чему я не особо поверил, да и факты говорят об ином. Про кинжал спрашивал. Видела, но куда мог подеваться, не знает. Пожалуй, все.
– Но вы сказали, перейдем к другим новостям, – напомнила я.
– А последняя новость такова, – кивнул Осип Иванович. – Я вновь не смог побеседовать с той пожилой дамой, что подняла шум в связи с убийством. Так что ваш черед рассказывать, госпожа сыщица.
Я рассказала кратко о посещении курса оккультных наук и чуть подробнее о сегодняшнем сеансе спиритизма. И показала записку, найденную в своем кармане.
– Вот хоть убейте! – воскликнул адвокат. – Не могу понять логику такого поступка. Отчего не рассказать просто так?
– Логика весьма простая. Во-первых, мадам Бурнель неловко было просто так просить деньги за имеющуюся у нее информацию. Во-вторых, теперь она кому угодно повторит свои слова, что ничего не знает и не ведает, что была в трансе и не помнит сказанного духом. Была и третья причина. Она сразу узнала во мне Фому неверующего и решила доказать, что все не столь просто и очевидно, как выглядит со стороны.
– То есть она раскрыла перед тобой карты в надежде, что ты поверишь в ее невероятные способности? – спросила маменька. – Но ты же не поверила, поняла, что все это простые фокусы!
– Очень непростые! – не согласилась я. – Ужасно сложные. А про ее способности я ничего не знаю. Может, она в иных случаях действительно способна призывать духи умерших.
– Так зачем ей устраивать балаган?
– Возможно, оттого, что настоящие трюки удаются не всегда, тогда и срабатывает мастерство иллюзиониста[51] и чревовещателя[52], нужно же публику чем-то развлечь. Да и когда срабатывают, куда увлекательнее все обставить красиво и страшно. А то сядут гости в гостиной и за чашкой чая станут с духами общаться! Никакой романтики!
– Теперь я не понял, вы верите или не верите всей этой белой или, может, черной магии? – спросил Осип Иванович.
– Понятия не имею, верить мне или нет, поскольку сама ничего не видела. А вот в артистический талант мадам Бурнель верю! И в мастерство тех, кто всю эту машинерию придумал, изготовил и пускает в дело.
– Но мы отвлеклись из-за моих неуместных вопросов, – сказала маменька. – Что там такого интересного в том человеке, от которого пахнет могилой?
– Да, да!
– Это просто иносказание! Прежде чем объяснять, я расскажу вам, зачем сегодня мальчики приходили. Вернее, с чем! А там, может, и объяснения не потребуются.
И я пересказала сообщения о встречах Пискарева с неким господином в трактире неподалеку от его дома.
– Так-с! – потер руки адвокат. – Это выглядит весьма и весьма важным. Иносказание про запах могилы и сообщение о неприятном больничном запахе сразу наводят на мысль, что запах тот – запах формалина и прочих препаратов, коими в мертвецких пользуются. Моргов и покойницких много, но не настолько, чтобы не сыскать среди их сотрудников того, чьи приметы известны. Вы молодцы. Вы, Дарья Владимировна, и ваши мальчишки тоже. Они как, не расстроены тем, что их все еще не вызвали для допросов?
– Они уж начали полагать, что их и в тюрьму могут посадить, и ждут этого как большего приключения.
– Постойте! А отчего вы так уверены, что человек этот работает в морге? – перебила нас маменька. – Вдруг он чучельник или еще что-то в этом роде?
– Очень справедливое замечание! – ответил маменьке адвокат. – Знай мы о нем лишь со слов мальчиков, я бы это поставил в один ряд с первым предположением. Но мадам Бурнель, как я понял, слов просто так не произносит. Если уж выбрала не больничный, а могильный запах, так что-то ей известно. И скорее всего, это догадка, но догадка небеспочвенная. А знай она что-либо в точности, написала бы и об этом. Вот такие примерно доводы.
– Нужно заняться поиском этого человека! – уверенно сказала маменька, но тут же глянула на меня вопросительно.
– Нужно, – ответил ей адвокат. – И уж позвольте эту часть работы взять мне.
– Полагаете, что это может представлять опасность? – по-своему истолковала его слова маменька.
– Полагаю, – согласился Осип Иванович, но продолжил с улыбкой: – Тем более что еще и характер его работы жути добавляет! Но это шутка, конечно. Тем не менее не дело девушке или мальчишкам шататься по покойницким.
Читать бесплатно другие книги:
