Давайте все убьем Констанцию Брэдбери Рэй

ГЛАВА 42

Вернулся он не скоро.

— Ты точно умеешь задеть человека за живое, — сказал он, забираясь в свой драндулет.

— Разве что слегка.

Крамли дернул головой, словно нацелившись меня боднуть.

— Ты чудило.

— Ты тоже.

Мы медленно двинулись вдоль берега к дому Раттиган. Я молчал.

— Опять что-то взошло в голову? — спросил Крамли.

— Почему так бывает, — начал я, — вот Констанция — человек-молния, циркачка, затейница, хохотунья, а в то же время она дьявол во плоти, злой искуситель на переполненном ковчеге жизни?

— Спроси Александра Великого, — отозвался Крамли. — Вспомни гунна Аттилу, который любил собак; да и Гитлера тоже. Обрати внимание на Сталина, Ленина, Муссолини, Мао, весь адский хор. Роммель[113] — добрый семьянин. Как можно ласкать кошек и резать человеческие глотки, жарить пирожки и поджаривать людей? Как получилось, что нам симпатичен Ричард Третий, который швырял детишек в бочонки с вином? Как получилось, что из телевизора не вылезает Аль Капоне?[114] Бог не ответит.

— Я не спрошу. Он дал нам свободу. Узда снята, значит, все зависит от нас. Кто написал: «Виски сделало то, что было не под силу Мильтону,[115] дабы оправдать обращение Бога с Человеком»? Я переписал эти слова и добавил: «А Фрейд портит детей и жалеет розгу, дабы оправдать обращение Человека с Богом».

Крамли фыркнул:

— Фрейд был семечком, потерявшимся в саду. Я всегда думал, что пересчитать наглому молокососу зубы — святое дело.

— Мой отец моих зубов и пальцем не коснулся.

— Это потому, что ты вроде черствого рождественского кекса, к которому никто не притронется.

— Но ведь Констанция красавица?

— Ты принимаешь энергию за красоту. Я за океаном обалдел от французских девушек. Они все время показывают, что в них кипит жизнь: строят глазки, машут рукой, стоят на голове. Черт, Констанция всегда на взводе. Если она замедлится, тут же станет…

— Уродливой? Нет!

— Дай-ка! — Он сорвал у меня с носа очки и посмотрел сквозь них. — Розовые! Что ты увидишь вокруг без них?

— Тут ничего нет.

— Отлично! Смотреть не на что!

— Есть Париж весной. Париж под дождем. Париж в канун нового года.

— Ты там был?

— Я видел кино. Париж. Дай очки.

— Я их попридержу, пока ты не поучишься у слепого Генри вальсировать. — Крамли сунул очки себе в карман.

Подогнав драндулет к фасаду белого замка на берегу, мы увидели у бассейна две темные фигуры, прятавшиеся под зонтиком от лунного света.

Мы с Крамли забрались на дюну и присоединились к Слепому Генри и злому Фрицу Вонгу. Перед ними стояли на подносе стаканы с мартини.

— Я знал, — заговорил Генри, — что после ливневой канализации вам нужно будет подкрепить силы. Хватайте. Пейте.

Мы похватали стаканы и выпили.

Фриц обмакнул монокль в водку, вставил себе в гляделку и произнес: «Так-то лучше!» Засим прикончил напиток.

ГЛАВА 43

Я прошелся крутом, расставляя вдоль бассейна складные стулья.

Крамли сказал, глядя исподлобья:

— Догадываюсь. Предстоит финал детективной истории Агаты Кристи, Пуаро устраивает у бассейна сходку всех подозреваемых.

— В самую точку.

— Продолжай.

Я продолжил.

— Этот стул — для коллекционера старых газет с горы Лоу.

— Который будет давать показания заочно?

— Именно. Следующий — для Царицы Калифии; давно на том свете, вместе со всей ее хиромантией и френологией.[116]

Я двигался дальше.

— Третий стул: отец Раттиган. Четвертый: киномеханик с верхотуры Китайского театра Граумана. Пятый: Дж. У. Брэдфорд, он же Таллула, Гарбо, Свенсон, Кольбер. Шестой: профессор Шустро, он же Скрудж, Николас Никльби,[117] Ричард Третий. Седьмой: я. Восьмой: Констанция.

— Погоди.

Крамли встал и прикрепил мне на рубашку свой полицейский значок.

— И мы должны здесь сидеть, — проговорил Фриц, — и слушать третьесортную Нэнси Дрю…[118]

— Спрячь монокль, — распорядился Крамли.

Фриц спрятал монокль.

— Ну что, стажер?

Стажер прошел за стульями.

— Для начала, я Раттиган, гоню под дождем с двумя Книгами мертвых. Кто-то уже мертв, кто-то вот-вот умрет.

Я выложил книжки на зеркальную столешницу.

— Теперь нам всем известно, что одну из книжек с покойниками послал, в припадке тоски по прошлому, Шустро: попутать Констанцию. Она пускается в бегство от прошлого, от воспоминаний о своей стремительной, бурной, никчемной жизни.

— Можешь это повторить, — вставил Крамли.

Я замолчал.

— Прости, — сказал Крамли.

Я взял другую книжку, личную, недавний перечень телефонов.

— Но что, если Констанция, получив старую Книгу мертвых, перенеслась в прошлое, к былым печалям и потерям, и решила с ним покончить, уничтожить прежних знакомцев одного за другим? Что, если это она пометила красным фамилии, а потом обо всем забыла?

— Что, если? — Крамли вздохнул.

— Пусть придурок восторгается. — Фриц Вонг вставил монокль обратно в глаз и наклонился вперед. — Так Раттиган решает убить, покалечить или, по крайней мере, напугать свое собственное прошлое, ja?[119] — В его голосе слышалась характерная для немцев строгая озабоченность.

— Именно так полагается играть следующую сцену? — спросил я.

— Приключенческий жанр. — Фриц заинтересовался.

Я зашел за первый пустой стул.

— Здесь у нас тупик старой троллейбусной линии на Маунт-Лоу.

Фриц и Крамли кивнули, видя перед собой мумию, завернутую в газетные заголовки.

— Погоди. — Слепой Генри прищурился. — Порядок, я там.

— Здесь ее первый муж, первая крупная ошибка. И вот она взбирается на гору, чтобы стянуть газеты со своими прежними «я». Хватает газеты, как я хватал, и что-то кричит на прощанье. То ли обвал произошел от толчка, то ли от заключительного вопля, кто знает? Так или иначе, трамвайщик с Маунт-Лоу потонул в лавине плохих новостей. О'кей?

Я глянул на Крамли: его рот округлился в «о'кее». Он кивнул, Фриц тоже. Генри это уловил и сделал ободряющий жест.

— Стул номер два. Банкер-Хилл. Царица Калифия. Предсказывала будущее, гарантировала судьбу.

Я взялся за стул, словно собираясь подтолкнуть массивного слона на роликах.

— Констанция подняла крик у нее под дверью. Калифия не была убита, как не была убита египетская древность с горы Лоу. Разумеется, Раттиган на нее накричала, требовала забрать назад предсказания, гарантии будущего. Калифия развернула папирус — дорожную карту, Констанция отправилась следом, слепая, как летучая мышь, — прости, Генри, — и полная радостных надежд. Калифия лжет? Невозможно. Впереди радужное будущее? А как же! Позднее Констанция потребовала, чтобы та взяла свои слова обратно. Калифия признала свои ошибки, наврала что-то еще и осталась жива, но, разволновавшись, свалилась с лестницы и погибла. Это не убийство, это испуг.

— Это что касается Калифии, — проговорил Крамли, стараясь не показывать своего одобрения.

— Сцена третья, дубль первый, — объявил Фриц.

— Сцена третья, дубль первый, стул номер три. — Я переместился. — Исповедальня собора Святой Вибианы.

Фриц придвинулся ближе, монокль, как маяк, обрыскивал мою миниатюрную сцену. Кивком Фриц велел мне продолжать.

— А здесь великодушный брат Раттиган, который пытается наставить ее на стезю добродетели. Когда Калифия командовала «налево», он рявкал «направо»; грехи множились, вероятно, не один год, и наконец у него опустились руки и он отлучил Констанцию от церкви. Но она вернулась, беснуясь, требуя отпущения, выкрикивая: «очисть меня, прости собственную плоть и кровь, сжалься, уступи», но он зажал себе уши и на крик ответил криком; не от ее крика он умер, а от своего собственного.

— Это слова. — Фриц зажмурил один глаз, его монокль разил огненным кинжалом. — Докажи. Если тут снимается треклятый фильм, сочини момент истины. Скажи, почему ты так уверен, что священник стал жертвой собственного гнева?

— Черт, да кто тут детектив? — вмешался Крамли.

— Этот вот вундеркинд, — не глядя на него, протянул Фриц; обращенная на меня линза все так же сверкала. — От того, что он сейчас скажет, зависит, пройдет он или не пройдет.

— Я не на работу нанимаюсь, — откликнулся я.

— Ты ее уже получил. Или от ворот поворот. Я директор студии, а ты добиваешься сделки с судом. Откуда тебе известно, что священник сам довел себя до смерти?

Я выдохнул.

— Потому что я слышал его дыхание, глядел в лицо, видел, как он бежал. Он не переносил, как Констанция ныряет в волны, как выходит из воды в другом месте. Она была горячим воздухом пустыни, а он — туманом. Столкновение. Молния. Жертвы.

— И все из-за единственного священника и его единственной беспутной сестрицы?

— Святой. Грешница.

Фриц Вонг застыл с разгоряченным лицом, с нечестивой усмешкой на губах.

— Ты принят. Крамли?

Крамли посторонился, но в конце концов кивнул.

— Как доказательство? Сойдет. Что дальше?

Я переместился к следующему стулу.

— Мы в Китайском театре Граумана, на верхотуре, поздний вечер, прокручивается пленка, на экране фигуры, на стене фотографии. Все прежние «я» Раттиган прибиты к стенке, забирай тепленькими. И единственный человек, который знает ее как облупленную, ее отец, хранитель несвященного пламени, но ему она тоже не нужна, и вот она врывается и крадет фотоснимки, свидетельство ее прошлого. Она и их хочет сжечь, потому что ненавидит свои прежние «я». От последнего ее вторжения и от всего прочего папаша приходит в ужас. Его раздирают противоположные чувства (все-таки это его дочь), он мирится с потерей фотографий, но запускает закольцованную пленку: Молли, Долли, Салли, Холли, Гала, Уилла, Сью… Пленка все еще крутится, лица светятся, прибываем мы, но слишком поздно, чтобы спасти его или украденные фото. Некриминальный труп номер четыре…

— Итак, Дж. Уоллингтон Брэдфорд, он же Таллула Бэнкхед, вкупе с Крофорд, вкупе с Кольбер, все еще жив и не пал жертвой? — спросил Крамли. — И то же относится к шустрому на перемены артисту Шустро?

— Они живы, но ненадолго. Они не прочней бумажного змея в затяжную бурю. Констанция на них гневалась…

— Почему? — спросил Крамли.

— Они учили ее не быть собой, — вмешался Фриц, гордый своей проницательностью. — Не делай этого, делай то, не поступай так, поступай эдак. Ричард Третий учит тебя быть дочерью Лира, Медеей, леди Макбет. На всех один размер. Она становится Электрой, Джульеттой, леди Годивой, Офелией, Клеопатрой. Брэдфорд сказал. Раттиган исполнила. То же и с Шустро. Вот мчится Конни! Ей нужно показаться у обеих дверей, чтобы сбросить одежду, черты, сжечь бумаги. Могут ли учителя разучить? Констанция потребовала. «Кто такая Констанция, что она такое?» — вот суть ее слов. Но они умели учить только туда, а не обратно. И Констанцию понесло…

— В гардеробные подвального этажа, — продолжил я. — Сначала, конечно, наверх, забрать фотографии, но потом — стереть с зеркал свидетельства своих прежних «я». Убрать, соскоблить, стереть, имя за именем, год за годом.

Я закончил, хлебнул мартини и замолк.

— Ну что наше «Убийство в Восточном экспрессе»[120] — поезд подходит к станции? — спросил Фриц, растягиваясь на спине, как римский император у себя в купальне.

— Да.

— А дальше, — произнес Фриц своим красивым голосом с гортанными немецкими нотами, — готов ли ты приступить к работе над киносценарием под названием «Раттиган, смерть за смертью»; начало в понедельник, пять сотен в неделю, десять недель, двадцать тысяч премия, если мы в итоге снимем эту чертову картину?

— Бери деньги и тикай, — посоветовал Генри.

— Что скажешь, Крамли, принять предложение?

— Ход мысли бездарный, но для фильма — то, что надо.

— Ты мне не поверил?

— Таких свихнутых, как ты только что описал, на свете не бывает.

— Боже милостивый, чего же ради я распинался? — Я рухнул на стул. — Не хочу больше жить.

— Хочешь-хочешь. — Наклонившись вперед, Фриц что-то царапал в блокноте.

Там лежало пять сотен в неделю.

Фриц кинул на стол билет в пять долларов.

— Твое жалованье за первые десять минут!

— Выходит, ты почти что поверил? Нет. — Я отодвинул бумагу. — Нужно, чтобы хоть один из вас принял мою идею.

— Я.

Мы подняли глаза на Слепого Генри.

— Подписывай контракт, — проговорил он, — но пусть он распишется в том, что действительно поверил каждому твоему слову!

Я заколебался, потом нацарапал свою декларацию на бумаге.

Недовольно ворча, Фриц подписал.

— Уж эта мне Констанция, — брюзжал он. — Проклятье! Стучится в дверь и набрасывается на тебя, как чертова змея. Разрази меня гром! Если она тебя убьет, кому до этого есть дело? Чего ради ей носиться, испугавшись собственных телефонных книг, и разыскивать всех придурков, что морочили ей голову? Ты бы испугался телефонной книги? Господи, нет! Должна быть причина, отчего она сорвалась с места. Мотив. Зачем, черт побери, вся эта суета, чего она добивалась? Погоди.

Фриц замолк, внезапно побледнел и медленно залился краской.

— Нет. Да. Нет, не может быть. Нет. Да. Точно!

— Что точно, Фриц?

— Хорошо, что я говорил сам с собой. И хорошо, что я слушал. Кто-нибудь слышал?

— Ты ничего не сказал, Фриц.

— Я буду говорить сам с собой, а вы подслушивайте, ja?

— Ja.

Фриц насквозь прожег меня взглядом. Погасив раздражение глотком мартини, он начал:

— Тому назад месяц — нет, два — она пригналась, запыхавшись, ко мне на работу. Правда ли, спрашивает, что ты приступаешь к новому фильму? Пока без названия? Ja, отвечаю. Возможно. А для меня там есть роль? Виснет у меня на шее, метит сесть на колени. Нет, нет. Да-да, как же. Роль должна быть. Какая, Фриц, скажи. Не нужно было ей говорить. Но я сказал, господи, помоги мне!

— Что это был за фильм, Фриц?

— Что я задумал, тебе знать не нужно, говорю я ей.

— Да, Фриц, но бога ради. Назови фильм!

Фриц словно не слышал; созерцая сквозь монокль усыпанный звездами небосвод, он продолжил говорить сам с собой, а мы должны были подслушивать.

— Эта роль не по тебе, говорю. Она заплакала. Пожалуйста, просит. Попробуй меня. Есть роли, Констанция, которые тебе не сыграть, в каких ты никогда не бывала. — Фриц вновь приложился к стакану. — Орлеанская дева.

— Жанна д'Арк!

— Боже мой, кричит. Жанна! Я должна это сыграть, все свои роли отдала бы за эту!

Должна это сыграть! — прозвенело эхо.

Жанна!

В ушах у меня звучал крик. Падал дождь. Бежала вода.

Дюжина зажигалок вспыхнули, придвинулись к печальной, плачущей женщине.

«Если бы не мои голоса, я бы совсем отчаялась! Колокола зазвенели в небесной выси, и эхо их медлит в полях. Сквозь сельское затишье, мои голоса!»

Подземные слушатели вздохнули: Жанна.

Жанна д'Арк.

— Боже правый, Фриц! — крикнул я. — Повтори!

— «Святая Иоанна»?

Я отпрыгнул назад, уронив стул. Фриц продолжал:

— Слишком поздно, Констанция, сказал я. Поздно никогда не бывает. А я говорю, послушай, я тебя испытаю. Если получится, если ты сможешь сыграть сцену из «Святой Иоанны» Шоу… это невероятно, однако если справишься, ты получишь эту роль. Она потрясена. Погоди, кричит, я умираю! Погоди, сейчас вернусь. И убегает.

Я спросил:

— Знаешь, Фриц, что ты только что сказал?

— Проклятье, а как же! «Святая Иоанна»!

— Боже мой, Фриц, как ты не понимаешь? Нас сбило с толку то, что она сказала отцу Раттигану: «Я убила их, убила! Помоги мне их похоронить!» — кричала она. Мы думали, она говорит о старике Раттигане с горы Лоу, о Царице Калифии с Банкер-Хилл, но нет, прах меня побери, она их не убивала, она хотела, чтобы ей помогли убить Констанцию!

— Что за опять двадцать пять? — спросил Крамли.

— «Помоги мне убить Констанцию!» — сказала Констанция. Почему? Ради Жанны д'Арк! Вот ответ. Ей до зарезу нужна была эта роль. Весь месяц она к ней готовилась. Верно, Фриц?

— Секундочку, я только выну монокль и вставлю обратно. — Фриц пристально на меня глядел.

— Смотри, Фриц! Она не годилась для этой роли. Но есть один способ, чтобы ей сделаться Святой Иоанной!

— Говори же, ко всем чертям!

— Черт дери, Фриц, ей нужно было убежать от тебя, вернуться в прошлое, подробно, строго рассмотреть свою жизнь. Нужно было убить одно за другим все свои «я», заклясть всех призраков, чтобы, когда все эти Констанции будут мертвы, пройти испытание и, возможно (всего лишь возможно), овладеть этой ролью. За всю жизнь у нее не было подобной роли. Констанции представился громадный шанс. И воспользоваться им она могла было лишь при одном условии: если убить свое прошлое, неужели не понятно, Фриц? Этим объясняется все, что происходило в последнюю неделю, со всеми этими людьми, с Констанцией, как она появлялась, исчезала и появлялась снова.

— Нет, нет, — мотнул головой Фриц.

— Да, да, — отозвался я. — Ответ лежал на поверхности, но только когда ты назвал имя, мне все стало ясно. За Святую Иоанну любая женщина отдаст что угодно. Невозможная мечта. Недостижимая.

— Я буду проклят.

— Нет-нет, Фриц! Благословлен! Ты разрешил загадку! Теперь, если мы разыщем Констанцию и скажем ей, что, может быть, — это всего лишь возможность — у нее есть шанс… Может быть… — Я сделал паузу. — Фриц. Отвечай.

— Что?

— Если Констанция внезапно явится Орлеанской Девой, невероятно юная, немыслимо изменившаяся, ты дашь ей роль?

Фриц нахмурился.

— Проклятье, не подталкивай меня!

— Я не подталкиваю. Гляди. Был у нее в жизни такой период, когда она могла сыграть Деву?

— Да, — помолчав, признал Фриц. — Но то тогда, а то теперь!

— Выслушай меня. Что, если каким-то чудом она себя покажет? Когда думаешь о ней, просто представляй ее стоящей здесь, а ее прошлое выкинь из мыслей. Вспомни женщину, которую ты некогда знал, — дал бы ты ей эту роль, если бы она попросила?

Фриц задумался, поднял стакан, наклонил, наполнил его из матового хрустального кувшина и наконец произнес:

— Господи, помилуй; думаю, мог бы дать. Не дави на меня, не дави!

— Фриц, если мы разыщем ту Констанцию и она тебя попросит, согласишься ли ты хотя бы подумать?

— Бог мой, — проворчал Фриц, — Господи Иисусе! Да! Нет! Не знаю!

— Фриц!

— Хватит, к чертовой матери, вопить! Да! Но только подумать!

— Отлично! Порядок! Замечательно! Теперь, если только…

Мой взгляд блуждал по берегу, отыскивая вдалеке выход ливневого стока. Я отвел глаза в сторону, но поздно.

И Крамли, и Фриц перехватили мой взгляд.

— Стажеру известно, где сейчас Медея, — заключил Крамли.

Боже, ну да, думал я, знаю! Но только я спугнул ее своим воплем!

Фриц направил монокль на выпуск канализации.

— Это оттуда ты явился? — спросил он.

— Явился не запылился, — фыркнул Крамли.

— Я ехал пассажиром, — признал я виновато.

— Черта с два! Для начала не нужно было вообще лезть в водосток. Похоже, ты нашел Раттиган, а потом снова потерял.

Похоже! — подумал я. О господи, похоже!

— Этот ливневый сток, — рассуждал Фриц. — Может — это всего лишь возможность, — ты побежал не туда?

— Я что?

— Здесь, в безумном Голливуде, — продолжал Фриц, — дорожек разбегается немало? Канализационные туннели, они ведь идут в разных направлениях?

— На юг, север, запад и… восток, — закончил я медленно.

— Восток! — выкрикнул Фриц. — Ja, восток, восток!

Наши мысли устремились через холмы вниз, к Глендейлу. В Глендейле никто не бывал, за исключением…

За исключением тех случаев, когда кто-то умирал.

Фриц Вонг крутанул монокль в своем яростном правом глазу и с на редкость язвительной улыбкой принялся изучать восточный горизонт.

— Черт возьми! — сказал он. — Это будет грандиозный финал. Не нужно и сценария. Сказать тебе, где прячется Раттиган? На востоке! Забилась в нору!

— Куда-куда? — спросил Крамли.

— Хитрющая лиса, проворная кошка. Забилась в нору. Устав от всех своих жизней, стыдясь их! Сунуть их все в финальный ковер Клеопатры, скатать, поместить в банк Вечности. Затемнение. Мрак. Нор там хватает.

Мы ждали.