Давайте все убьем Констанцию Брэдбери Рэй
Я ее не слышал, а скорее чувствовал.
— Что? — с придыханием шепнула она.
Я воспрянул духом, радуясь всякому признаку жизни, всякому ее биению.
— Меня зовут… — Я повторил свое имя.
— О, — пробормотал кто-то.
Это заставило меня шевелиться быстрей. Я отклонился от дождя, навстречу холодному воздуху гробницы.
— Я пришел тебя спасти, — прошептал я.
— Да?
Это была всего лишь комариная пляска в воздухе, неслышная, нет, не здесь. Разве покойница может говорить?
— Хорошо, — прозвучал шепот. — Ночь?
— Не спи! — крикнул я. — А то не вернешься! Не умирай.
— Почему?
— Потому. Потому что. Я так говорю.
— Говори. — Вздох.
Господи, подумал я, говори что-нибудь!
— Говори! — произнесла бесплотная тень.
— Выходи! — пробормотал я. — Это место не для тебя!
— Нет. — Легчайший шелест.
— Да!
— Для меня, — дохнула тень.
— Я помогу тебе выбраться.
— Откуда? — спросила тень. И, в паническом страхе: — Их нет! Они исчезли!
— Они?
— Исчезли? Они должны были исчезнуть! Исчезли?
Наконец в темную землю воткнулась молния, гробницу стукнул гром. Я повернулся, глядя на каменные луга, холмы из блестящих плит, с которых струи дождя смывали имена. Плиты и камни зажглись от небесных огней и сделались именами на зеркальном стекле, фотографиями стенах, записями на бумаге, но вот имена и даты на стекле поплыли, снимки посыпались со стен, в проекторе заскользила пленка, на серебристом экране внизу, в десяти тысячах миль отсюда, заплясали лица. Фотографии, зеркала, пленки. Пленки, зеркала, фотографии. Имена, даты, имена.
— Они еще здесь? — спросила тень с верхней полки склепа. — Снаружи, под дождем?
Я оглядел обширный кладбищенский холм. Дождь молотил по десяткам, сотням, тысячам камней.
— Их не должно здесь быть, — сказала она. — Я думала, они ушли навсегда. Но потом они стали стучать в дверь, будить меня. Я уплывала к своим друзьям, тюленям. Но как бы далеко я ни заплыла, они ожидали на берегу. Шептуны, напоминавшие о том, что я хотела забыть.
Она помедлила.
— Раз уж я не могла от них убежать, нужно было убить их, одну за другой, одну за другой. Кто они были? Они были мной? И вот я погналась за ними, вместо того чтобы убегать, одну за другой я находила, где они похоронены, и хоронила снова. В двадцать пятом, потом в двадцать восьмом, тридцатом, тридцать пятом. Где они останутся навечно. Пришло время лечь и заснуть навсегда, или они снова заявятся ко мне в три часа ночи… Так… где я остановилась?
Снаружи шел дождь. После долгого молчания я произнес:
— Здесь, Констанция, и я тоже, слушаю тебя.
Помедлив, она отозвалась:
— Они все ушли, на берегу теперь спокойно, я могу снова плавать и не бояться?
— Да, Констанция, они в самом деле похоронены. Ты сделала дело. Кто-то должен простить тебя за то, что кому-то нужно было быть Констанцией. Выходи.
— Зачем? — произнес голос на верхней полке.
— Потому что, как это ни дико, но ты нужна. Так что, пожалуйста, отдохни недолго, а потом протяни руку, и я помогу тебе сойти вниз. Слышишь, Констанция?
Небо потемнело. Огни погасли. Дождь падал, размывая камни, плиты и имена, страшные имена, что были высечены для вечности, но растворялись в траве.
— Они ушли? — донесся лихорадочный шепот.
— Да. — Мои глаза были наполнены холодным дождем.
— Да?
— Да. На кладбище пусто. Фотографии упали. Зеркала чистые. Остались только ты и я.
Дождь омывал невидимые камни, глубоко сидящие в затопленной траве.
— Выходи, — спокойно позвал я.
Падал дождь. Вода бежала по дороге. Надгробия, камни, плиты, имена потерялись.
— Констанция, и еще одно.
— Что?
После долгой паузы я сказал:
— Фриц Вонг ждет. Сценарий закончен. Декорации выстроены.
Я закрыл глаза, мучительно вспоминая.
Наконец я вспомнил.
— Если я не отчаивалась, то только из-за моих голосов. — Поколебавшись, я продолжил:
— Мои голоса слышались мне в колоколах. Колокола зазвенели в полях, и эхо медлит. В сельском затишье, там мои голоса. Без них я бы отчаялась.
Молчание.
Тень зашевелилась. Показалось что-то белое. Из тени выплыли кончики пальцев, потом ладонь и тонкая рука.
За долгой тишиной последовал глубокий вздох.
Констанция сказала:
— Я спускаюсь.
ГЛАВА 47
Буря утихла. Ее словно бы и не бывало. Разъяснилось, нигде не виднелось ни облачка, дул свежий ветер, как будто стараясь очистить плиту, или зеркало, или рассудок.
Я стоял на берегу перед арабской крепостью Раттиган, с Крамли и Генри, которые по большей части молчали, и Фрицем Вонгом, который обозревал сцену в поисках мелких и крупных планов.
Внутри дома перемещались, как тени, двое мужчин в белых комбинезонах; мне, полоумному писателю, чей мозг легко рождает сопоставления, они напомнили алтарных прислужников; захотелось — дикая мысль — увидеть здесь еще одну фигуру в белом — отца Раттигана, с курильницей и ладаном и святой водой, пусть бы освятил заново этот дом, который, вероятно, и не был прежде освящен. Боже милосердный, думал я, пошли священника, чтобы очистил это логово беззакония! Маляры внутри усердно трудились, отскребая стены, прежде чем покрыть их свежей краской; они не знали, кому принадлежал этот дом и что там когда-то обитало. Снаружи, на столике у бассейна, стояло пиво для Крамли, Фрица, Генри и меня, а также водка, если нам захочется.
Запах свежей краски вселял бодрость; он обещал безумную свободу, прощение грехов. Новая краска, новая жизнь? Молю, Господи.
— Как далеко она заплывает? — Крамли разглядывал буруны в сотне ярдов от берега.
— Меня не спрашивай, — отозвался Генри.
— Плавает с тюленями, — проговорил я, — или где-нибудь поблизости. У нее там полно друзей. Слышишь?
Тюлени тявкали, громко или тихо, я не знал — просто я их слышал. Это были радостные звуки, дополнение к свежей краске, делавшей старый дом новым.
— Скажи малярам, когда будут красить ее почтовый ящик, пусть оставят место только для одного имени, ja? — распорядился Фриц.
— Правильно, — согласился Генри. Он склонил голову набок и нахмурился. — Долгонько она плавает. Что, если не вернется?
— Это было бы не так уж плохо, — ответил я. — Ей нравится плавать в открытом море.
— После бури море вздувается, резвиться в волнах куда как хорошо. Эй! Что за гром!
Такой гром сопровождает обычно театральный выход.
Безошибочно подгадав ко времени, на подъездную дорогу за домом Раттиган с ревом вкатило такси.
— Боже! — воскликнул я. — Я знаю, кто там! Хлопнула дверь. Проваливаясь в песок, от дома к бассейну двинулась женщина; ладони ее были сжаты в кулаки. Раскаленная, как домна, она встала передо мной и поднесла кулаки к моему носу.
— Имеешь что-нибудь сказать? — крикнула Мэгги.
— Извини? — пролепетал я.
— Извини!
Она замахнулась и изо всех сил врезала мне в нос.
— Вдарь еще раз, — предложил Крамли.
— Еще разочек на счастье, — подхватил Фриц.
— Что происходит? — спросил Генри.
— Ублюдок!
— Знаю.
— Сукин сын!
— Да, — кивнул я.
Она ударила меня снова.
У меня хлынула кровь. Залила подбородок и поднятые руки. Мэгги отступила.
— О господи, — вскрикнула она, — что я сделала!
— Врезала сукину сыну и ублюдку, — отозвался Фриц.
— Точно, — подтвердил Крамли.
— А ты помолчи! — рявкнула Мэгги. — Принесите кто-нибудь пластырь.
Я посмотрел на алые струи у себя на руках.
— Пластырь не поможет.
— Заткнись, бабник паршивый!
— Это уж перебор, — проблеял я.
— Ни с места! — крикнула она и вновь занесла кулак.
Я остался на месте, и Мэгги сникла.
— Нет, нет, хватит, хватит, — заплакала она. — Господи, это просто ужас.
— Давай, я заслужил.
— Заслужил, правда?
— Да.
Мэгги перевела взгляд на далекий прибой.
— Где она? В море?
— Где-то там.
— Надеюсь, никогда не выплывет!
— Я тоже.
— Что, черт возьми, ты имеешь в виду?
— Не знаю. — Я старался говорить спокойно. — Может, ей там место. Может, у нее там друзья, немые друзья, может, ей не надо возвращаться, пусть остается с ними.
— Вздумает вернуться, я ее убью.
— Тогда ей лучше держаться подальше.
— Защищаешь ее, подонок?
— Нет, просто говорю, что ей лучше не возвращаться. В такие дни, после грозы, когда волны улеглись и небо очистилось, она всегда чувствовала себя счастливой. Я наблюдал это несколько раз. Она весь день не прикасалась к спиртному, проводила время в море, и можно было надеяться, что однажды она не вернется.
— Что за мысли у тебя в голове? А у нее?
— Никто не знает. Это происходит все время. Оправдания нет. Просто что-то случается, а дальше ты понимаешь, что все пошло к черту.
— Говори дальше, может, скажешь что-нибудь осмысленное.
— Нет, чем больше говоришь, тем меньше смысла. Она долго пропадала. Теперь, наверное, нашлась. Ерунда, брехня, не знаю. Я пообещал ей, если она заплывет в море со всеми этими именами, то выплывет, наверное, только с одним. Посулы, посулы. Когда она выйдет на берег, узнаем.
— Заткнись. Известно тебе, тупой ублюдок, что я тебя люблю?
— Известно.
— Я все еще люблю тебя, господи помилуй, несмотря ни на что, гад ты эдакий. Неужели такова женская доля?
— Большинства, — отозвался я. — Большинства. Объяснения нет. Причин тоже. Ужасная правда. Пес гуляет. Пес возвращается домой. Пес улыбается. Его бьют. Он прощает, за то, что его простили. И отправляется к себе в конуру или живет один. Я не хочу жить один. А ты?
— Не хочу, помоги мне, Иисусе. Вытри нос.
Я вытер. Кровь все еще шла.
— Прости, — вскричала Мэгги.
— Не извиняйся. Ты ни в чем не виновата. Не извиняйся.
— Стойте! — сказал Генри. — Слушайте.
— Что? — спросили все в один голос.
— Чувствуете?
— Что, черт возьми, что?
— Идет большой прибой, самая большая волна, — пробормотал Генри. — И что-то с собой несет.
Вдалеке затявкали тюлени.
Вдалеке вздыбилась гигантская волна.
Крамли, Фриц, Генри, Мэгги и я затаили дыхание.
И волна пришла.
Читать бесплатно другие книги:
