Граница дождя (сборник) Холмогорова Елена

  • У нас для вас сенсация!
  • Спешите! Суперакция!

В подсобке судачили, что за рифмовку заплатили хорошие денежки, а грузчик дядя Костя смешил всех до упаду, передразнивая, кривляясь и почему-то приседая на каждом слоге: «“У нас!..”, “Для вас!..” — Пушкин!»

Еще полагалось время от времени вскрикивать, обращая на себя внимание, да повторять: «Не потеряйте! Скидочка при предъявлении листовки!» Николай привык, работы не стеснялся, тем более что и впрямь золото у них было дешевле, чем в ювелирном напротив. Вот когда начинал карьеру «человека-сэндвича», таскал на груди и спине непонятные картонные щиты«Ликвидация фирм», бумажки впарить мало кому удавалось. А теперь дамочки то и дело сворачивают к ступенькам магазина. Оно, конечно, дело не пыльное, только и забот — не дай Бог, кто из знакомых пройдет мимо. Друзей, правда, давно не было, одни «дружки», как Зинаида говорила. Слова «собутыльники» Николай избегал.

Вообще Николай очень даже верил в силу слов. Даже не возражал, чтобы Любочку записали на материнскую фамилию, потому что прозвище Стопарик, естественно образованное от фамилии незнакомого ему отца — Стопарев, нарисовало судьбу, прочно привязав к граненому стеклу.

Пить он начал после смерти матери. В юности, да и на Колыме, прикладывался так, когда со всеми, за компанию, а запил первый раз, вернувшись в пустую комнату. Нет, он и сейчас в одиночку не очень любит, так, иногда, если душа горит, два-три раза в год, и тогда ноги сами несут его на троллейбусную остановку. Зинаида этот маршрут давно изучила и сколько раз волокла его домой чуть не на себе, приговаривая: «Черт старый, помирать скоро, а ты все мамке под крыло хочешь!» Но на самом деле, как ни странно, тягу к родовому гнезду уважала: «Родные стены, видишь ли, что там от них осталось-то», — ворчала, но беззлобно. Во дворе, где он играл мальчишкой, и впрямь мало что уцелело: посредине клумба, на ней летом кругами пестрыми цветочки, скамейки поставили удобные, со спинками. Николай садился лицом к бывшим своим окнам, смотрел на безликие слепые рамы с жалюзи, и жалость к себе ползла щекотным ручейком по щеке, петляя в щетине на подбородке.

Назавтра, похмелившись пивком, Николай неизменно удивлялся сам на себя: «И чего я так? Грех на судьбу жаловаться: здоров, сыт, дом есть, жена, дочь…» Но что-то не осуществившееся давило, как будто он не выполнил невесть кому данное обещание. Как будто он знал, что достоин лучшей доли и виноват перед собой и, главное, еще перед кем-то, о ком вспоминал раз в год по весне, когда Зинаида красила в припасенной луковой шелухе яйца и к чаю подавала не печенье, а пахнущий ванилью и чернеющий изюминками кулич.

Но бывало и по-другому, когда всплывали самые лучшие моменты в жизни: как в деревне мамин брат брал его мальчиком с собой на рыбалку, а туман на рассвете был такой, что берега скрывались из виду, и казалось, что, кроме их лодки, нет ничего на всей земле; как ездили от работы на автобусную экскурсию в Суздаль и там ему привиделось, что Николай Угодник с иконы подмигнул; как в первый раз целовался с Зинаидой в темном кинозале, а фильм показывали про любовь — «Москва слезам не верит»… Тогда из «России» вышли, он и предложение сделал. И свадьба была честь по чести, правда с приключениями, но лучшего праздника у него не было.

Готовились долго, в магазине для новобрачных брали все по талонам: платье белое гипюровое, фату с цветочками, темно-синий костюм Николаю. Ботинки узконосые неделю дома разнашивал, не пожалел стакана водки — внутрь наливал и мокрые натягивал. Хотя чего там, маму уже оплакал, жизнь наладилась, баранку крутил в трансагентстве и по будням о выпивке не грустил.

У Зинаиды тетка в Мытищах в столовой работала. Там и гуляли. Родни у Николая не было, но друзья-приятели приличные, пришли в галстуках, один даже с женой. А у Зины — родители, подружки… Человек тридцать набралось. Стол по тем временам дефицитным был богатый, постаралась тетушка. Приехали из загса, расселись, стали шампанское открывать. Пробка в потолок — бабах! Мама дорогая, а там лампа дневного света здоровая, дзинь — вдребезги, на мелкие осколочки!.. И на икорочку, и на рыбку, и на салатик «оливье», и на селедочку под шубой! Тетка суетится, с дальнего края стола к середине все передвигает, мама Зинина рыдает, а отец, уже успевший рюмочку пропустить, кричит, перекрывая общий гам: «К счастью! К счастью!» Зато танцевали как потом! Зинаида только расстроилась, что прическа ее высокая парикмахерская растрепалась, — правда, ему так больше нравилось, а то прилизали, и уши оттопырились. А за фатой башни этой и вовсе не видно было.

После свадьбы хотел вместе с молодой женой опять рвануть на заработки. И она поначалу не возражала. У нее родня была на Дальнем Востоке, в Приморском крае. Дядька на железной дороге работал начальником станции. Называлась она странно и красиво — Ласточка. Говорил, что мог бы хорошо устроить зятя. Но потом Зинаида разумно сказала, что уедут — проморгают очередь на квартиру. «А пока у нас тут свои ласточки есть, целая стая», — шутила она, кивая на дверь в ванную, где с дореволюционных, наверное, времен красовались нарисованные птички.

И была, как обычно, права. И двух лет не прошло, как получили они квартирку, в которой до сих пор и живут.

Но на работе не очень-то повспоминаешь. Из окна менеджер, а то и директор послеживают, пристаешь ли ты к людям, заговариваешь ли. Тут их недавно собрали и давай мозги канифолить: «Вы — члены команды! От вашей улыбки зависит доход торговой точки!» И сказали, что теперь всем по очереди будут выдавать мегафон, чтобы покупателей зазывать, и текст напишут. А еще специальные отметочки расставят на листовках, чтобы учитывать, кто сколько клиентов завлек, и лучшим будет премия. «Кризис настал, надо приложить усилия».

Про усилия Николаю, естественно, не понравилось, но нажитая мудрость подсказала, что все успокоится и будет по-прежнему. Главное — пережить зиму. Хорошо, у него на спине из собачьей шерсти повязка, радикулит не страшен, и носки толстые, деревенской вязки. А вот руки, как ни кутай, — коченеют. И глаза к концу дня устают. Мелькают, мелькают люди, а ты знай себе — выхватывай жертву за жертвой из толпы, выдавай дежурное: «А вам золото будет к лицу…» — пихай бумажонки, на морозе задубевшие. Для отдыха время от времени переводит взгляд на ноги: сапожки модельные на каблуках — как только по льду-снегу пробираются; надежные, вроде как «прощай молодость», чего только нет! Зато валенки совсем не попадаются, а зря — удобная штука по нашему климату. Сколько же людей разных Господь создал!

Да, многих он повидал на своем веку. Особенно когда из шоферов его попросили за то самое, но не уволили, а перевели в грузчики. На «Газель». Так что жилы не рвал, крупногабаритных тяжестей не попадалось, все больше ящики да тюки, иногда диваны со столами. За день — два-три рейса. Интересно было — сколько квартир, сколько привычек… И отношение разное: кто смотрит на тебя как на механизм — тяни, мол, толкай, передвигай. А кто имя спросит, на чай даст. А вот попить вместе чайку за все годы только одна пригласила. И встречу эту он хорошо запомнил.

Было это несколько лет назад.

Представился: «Николай Стопарев», — а она: «Редкая у вас фамилия», — и без всякой усмешки.

Муж у нее был, сказала, что врач, в больнице, мол, на дежурстве, а переездом занималась сама. Маленькая, ручки-ножки как спички. Не то что шкаф какой-нибудь, стул с места на место с трудом двигает. Нехорошо. Николай был твердо уверен, что есть мужские дела.

Он одобрил квартиру — просторно, обе комнаты квадратные, лоджия и балкон, прихожая большая. Пятиэтажку их сломали по соседству и в этот дом переселили. И вообще, хорошо въезжать в новую квартиру, расфилософствовался он, нет чужого духа.

А она рассказала, что сама из богатого дворянского рода. И у прадеда собственная квартира огромная была. Она и родилась в ней. То есть, конечно, к тому времени у ее семьи одна комната осталась, была нормальная коммуналка. Он согласно кивал — сам в такой полжизни прожил. И спросил только: «Не обидно, что так судьба распорядилась, что хоромы потеряли, а теперь вот двушке радуетесь?» Она засмеялась: «Так это когда было, бабушка моя еще помнила те времена, вот ей, наверное, обидно было, а я уже советское дитя…»

И заплатила хорошо. Он тогда заначил. На Ласточку свою. Дело прошлое, но как вспомнит — сердце колотится. Дружок устроился охранником на ипподром. На какое-то время прилепился Николай к окошечку кассы. Ставки. Руки дрожат. И вдруг: «Отстала на полголовы!» И самое загадочное: «Отстала на полноздри!»

Зинаида выпивку еще терпела, но — кобыла??? Хорошо приятеля на другой объект перебросили, а то пропал бы ты, Николай, с потрохами!

И вообще без Зинаиды пропал бы. Хорошая она баба, только мечтательная. А раз не складывается, как хотелось бы, — начинает мучиться завистью. А это штука такая — разъедает изнутри. Лучше бы телевизор не включала, а то все на себя примеряет, и выходят одни переживания. Устроили ее в богатую семью домработницей, за большую, между прочим, зарплату. Но не смогла она перенести хорошей жизни вблизи. Чуть что, хозяйке говорила: «Вы мой крест, мое божеское наказание!» — беззлобно, но кто ж такое за собственные деньги станет терпеть. Вообще, на язык она невоздержанна. Нет, не матерится, только если изредка, когда совсем уж невмоготу. А грубовато сказать может. Хозяйка, добра ей желая, посоветовала диету хорошую, а Зинаида так и рявкнула в ответ: «Нечего вякать на чужую мякоть». Это было последней каплей, и в тот же день получила она расчет.

Теперь работает кастеляншей в гостинице. С некоторых пор она стала называть ее отелем, но произносит это так мягко, что слово выходит какое-то тельячье. Но и тут видит красивую жизнь и завидует горничным вроде бы за то, что они получают чаевые, а на самом деле потому, что они молоденькие и смазливые, а кто ее туда возьмет — старую толстую задницу.

Николай жену любил. И как только распродажа у них в магазине — тут же какой кулончик или цепочку золотую приносит. Она не жадная, но так и светится от радости. И что-нибудь особенное приготовит, и бутылек из тайника, хорошо ему известного, вытащит…

Любочка родила к лету, в день рождения его матери, и Николай, впервые почти трезвый, пошел рассказать маме, что она стала наконец прабабушкой и девочку назовут в ее честь. Николай верил, что мать его слышит, поэтому лукаво утаил нехитрое совпадение. У зятя мама тоже Наталья, так что в честь двух бабушек было решено назвать, как только определили, что будет девочка. Но зачем маме это знать, пусть порадуется, что ее помнят. На кладбище он бывал только на Пасху, не любил эту ненастоящую могилу, до сих пор стыдился, что прах мамин не предан земле, даже как-то говорил об этом с батюшкой. Не в храме, конечно, — перевозил холодильник с квартиры на квартиру, а дверь открыл священник в рясе. Николай так и оторопел. И, уходя, вежливо извинившись, сказал, что мучает его один вопрос, нельзя ли задать. Батюшка как-то привычно-обреченно кивнул головой, пригласил войти, но Николай быстро проговорил: «Святой отец, — на это обращение священник слегка дернулся, но промолчал, — мать у меня похоронена в стене. Умерла, когда я был на Колыме, соседи сожгли, места не было, замуровали в стенку. Не мучается ее душа там?» Николай не заметил, что «на Колыме» священник понял как «на зоне» и инстинктивно сделал шаг назад, но ответил неторопливо: «Это хорошо, что вас это волнует, совестливо. Но что поделаешь, таковы условия нынешней жизни. Посещайте кладбище, а главное — молитесь об упокоении ее души, свечки ставьте, и все будет хорошо». Не дождавшись, что Николай протянет руки для благословения, перекрестил его и простился.

Но легче не стало, и по-настоящему Николай вспоминал маму во дворе их старого дома.

По дороге не удержался — добавил. И был рад, что оказалась свободная лавочка, никто не будет дышать рядом. Но сегодня почему-то не думалось о маме, вообще о прошлом, а хотелось помечтать о будущем. Делать этого Николай не любил, скорее даже не умел, потому что жизнью в принципе был доволен. «Дай Бог, не хуже», — этим его пожелания исчерпывались. Хорошо было бы, конечно, не стареть или вовсе не умирать, да только так не бывает. Так что все, что смог он придумать, — чтобы были все здоровы. Мечтать оказалось скучно, и Николай стал смотреть по сторонам, борясь с дремотой: «Какие же все люди разные, вот фантазия у Господа Бога. Вон бабенка с костылем, наверное, в каблучищи вырядилась, думала, что ей все двадцать лет, и навернулась на ровном месте, а другая — пигалица, кожа да кости, а та, что напротив на лавке, к телефону прилипла, его зарплаты не хватит так по мобильнику болтать. А мужики? Один пузо отрастил — пивком балуется, а другой перед зеркалом крутится, как баба, по полдня: стрелки на брюках ровные, ботинки блестят — жених».

Но наблюдения наскучили ему, глаза слипались, и последнее, о чем он подумал, проваливаясь в сон, как бы не пришлось сегодня Зинке за ним сюда приезжать.

Наследница

Он умер, возлюбленный мой. «Скончался ночью от второго инфаркта». Перечитываю эсэмэску в сотый раз. Это наш «милый друг». Побоялся звонить, не осуждаю. А я даже на похороны не могу пойти, потому что «на людях нам вместе не бывать никогда» — сама так постановила. Все замерло: время, движение, звуков не слышу… Вроде как сосулька опять на голову упала. Действую, будто робот, говорю, что неважно себя чувствую, но домой не ухожу. Даже пытаюсь работать. Звоню мужу, что вечером поеду к подруге. Кончилась его земная жизнь. И моя — придуманная. Нельзя так играть, только теперь я это узнала. Мы взрослые, стареющие люди, вели себя как подростки, да и то не в наши времена свободы нравов. Смешно сказать: духовная близость до полного слияния, а ни разу не разделили ложе. Тристан и Изольда! Господи, о чем я… Он умер…

Откуда я взялась, такая нескладная? Мама с папой такую родили, бабушка не те книжки мне в детстве читала?

И некуда пойти, негде заплакать…

Дивным прозрачным вечером побрела я в родной переулок.

Хотелось быть маленькой. И чтобы пожалели. Чтобы мама… Нет, бабушка — совсем маленькой. «Тук-тук-виа-дук, тук-тук-виа-дук». Нет, не та бабушка, которая в деревне, а папина — с палочкой по коридору: «тук-тук», по длинному, который тянулся позади анфилады комнат, для другой, непарадной жизни. Хотелось напиться, чтобы ничего не помнить, чтобы все стало неправдой, напиться, как тот мужик, который клюет носом на соседней лавочке. Дятел стучит? Откуда он здесь? Нет, в висках: «был-бы-жив, был-бы-жив…» Почему я так решила? Я, что ли, Господь Бог? Я, что ли, управляю током крови и решаю, биться ли сердцу — тук-тук, тук-тук? Но я и только я управляла своей жизнью. Это я решила, что «никогда». Это я погубила себя и его. А, собственно, почему? Потому что мой муж — родной, славный, ни в чем не повинный человек, страдал бы, такой неприспособленный, без сваренного мною по выходным утреннего кофе… Хотелось уехать, провалиться, исчезнуть, улететь на Марс, сбежать в параллельный мир, в прошлое, в будущее — все равно. Нет, не все равно. Только не в будущее. Тогда бы я узнала, что дальше случилось, как в плохой книжке, дурновкусном, пошлом сериале. Я бы узнала, что через два года не подозревающий о моей трагедии муж уйдет от меня к пухленькой глуповатой хохотушке, рекламирующей посуду «Цептер».

А возлюбленный мой, кто знает, «был-бы-жив, был-бы-жив»…

Я сидела до темноты. Дворик опустел. Последней ушла тетенька в нелепом платье, постукивая костылем. А на песке уже не различить, что же так усердно чертил палочкой элегантный господин. Вот ведь: у всех своя жизнь, свои беды. Кто-то умирает, а кто-то просто исчезает, как соседи по той коммуналке. Как трудно, невыносимо принять истину, что все в нашей жизни происходит по Промыслу свыше.

Но, правда, ничего не бывает случайно. Как у Ахматовой, которую так кстати прислал возлюбленный мой:

  • Что тех, кто умер, мы бы не узнали,
  • А те, с кем нам разлуку Бог послал,
  • Прекрасно обошлись без нас — и даже
  • Все к лучшему…

А соберись мы вдруг здесь — дети той анфилады, нам было бы не суждено узнать друг друга, ахнуть, всплеснуть руками, обняться, вспомнить детство, засмеяться и заплакать, записать номера телефонов, которые никогда не будут набраны.

И стук в висках «был-бы-жив» сменился на страшное в своей несправедливой правде «все к луч-ше-му»… Нет, это ерунда! Как это «к луч-ше-му»? «Все к луч-шему»???

Когда я шла к метро, налетела сухая гроза. Грохотало все ближе. И казалось, каждый раскат предназначен только тебе, и не просто это удар, а ответ на твой молчаливый вопрос, как будто это тайный диалог: ты — вопрос, а тебе — ответ.

Или вспышка — и нет ответа…

Страницы: «« 12345678

Читать бесплатно другие книги:

Некоторым кажется, что черта, отделяющая тебя – просто инженера, всего лишь отбывателя дней, обожате...
В России есть особая «каста» людей, профессионально торгующих властью. Это не чиновники, не депутаты...
Что толкает человека на преступление? Играет ли свою роль воспитание или здесь все дело в наследстве...
Катастрофа, казалось бы, неминуема. Земля погрязла в кровавой бойне – еще немного, и от населения ко...
В мире Изнанки невиданными темпами творятся великие перемены. Земляне создали на материке четыре имп...
Миллионерша Кира Карелина, заподозрив мужа Алексея в измене, вышла на яхте в океан и исчезла. Ее рев...