Тень доктора Кречмера Миронова Наталья

ГЛАВА 14

Со стороны кажется, что жизнь банковского учреждения похожа на фильм Стэнли Кубрика «Космическая одиссея 2001»: статичные планы, череда бесшумных, завораживающе медленных проходов по коридорам, неслышная работа за дверями кабинетов, безукоризненно одетые служащие, смахивающие на роботов. На самом деле банк — такая же контора, как любая другая. Здесь, бывает, и романы крутят, и скандалят, и враждуют, и подсиживают. Есть места для курения, и там сплетничают. Страсти кипят. Случаются обманы, интриги, разоблачения.

Алла Кирилловна не оставляла Веру в покое. После ссор из-за гадалок или еврейских фамилий, когда последнее слово оставалось не за ней, она надувалась и неделями не разговаривала с Верой, чему Вера была только рада. Увы, недели проходили, обида выветривалась. Дружить-то, хочешь не хочешь, а надо. Алла Кирилловна решила зайти с другого боку.

— Вам, Верочка, — заговорила она, изжив обиду за книгу Левит, — нужно носить драгоценности. Вам пойдут холодные камни. Ни в коем случае не рубины, они вас просто зарежут…

— Зарубят, — скаламбурила Вера.

Алла Кирилловна недовольно покосилась на нее, но продолжила:

— Вам нужны сапфиры, изумруды…

— «Брылльонты», — подсказала Вера.

Опять Алла Кирилловна взглянула на нее с тревогой и сомнением, но тема драгоценных камней захватила ее настолько, что она решила довести свою мысль до конца.

— Бриллианты, — заговорила она с подлинной страстью в голосе, — это основа, это база…

— У меня база — семерка, — доверительно сообщила Вера.

— Верочка, — растерялась Алла Кирилловна, — с вами все в порядке?

— Со мной? — Вера вскинула на нее лукавый взгляд. — Да, со мной все в полном порядке.

На том разговор и закончился. Но Алла Кирилловна не оставляла усилий.

— У вас ведь сын, да, Верочка? — пошла она на новый приступ несколько дней спустя.

Вера подтвердила, что — да, у нее сын.

— Вы же не хотите отдавать его в армию?

На этот раз Алла Кирилловна задела больной нерв. Андрейка только пошел в школу, а Вера уже с ужасом думала о том, что будет, когда он эту школу окончит. Шла вторая чеченская война. Умом Вера понимала, что, пока Андрейка подрастет, вторая чеченская закончится, но к тому времени может начаться третья. Может, и не в Чечне, «горячих точек» полно.

Да и без всякой войны не хотела Вера отдавать сына в армию. Не понимала, отказывалась понимать, ради какой такой высшей цели мальчишек в армии унижают, избивают, морят голодом. Ей запомнился один случай.

Однажды, первой зимой после переезда в Москву, Вера пошла на рынок. Ей очень нравилось ходить на рынок, причем непременно одной. Андрейке на рынке скучно, он захочет взять Шайтана, а с Шайтаном вообще не пойдешь: пес ринется в мясной павильон и начнет попрошайничать. Прецеденты уже были. Антонина Ильинична и после деноминации 1998 года пугалась цен и всякий раз, попав на рынок, вспоминала, что при советской власти нарезной батон стоил двадцать пять копеек.

А вот Вере рынок нравился. Изобилием, яркостью красок, богатством ароматов и многообразных говоров он напоминал ей родной Сочи. И к тому же ей интересно было наблюдать, как меняется жизнь. Нигде эти перемены не были такими наглядными, как на рынке.

В советские времена все, что входило в туманное понятие «сфера обслуживания», действовало по принципу «Вас много, я одна». Все, что подразумевалось под словом «снабжение», сводилось к постулату «Лопай, что дают». А тут Вера ходила и любовалась самодельными надписями на торговых контейнерах. «Сыр — нарезаем». Так и было написано, через тире, чтоб от души. «Селедочка малосольная, очень вкусная, даем попробовать». «Пакеты для рыбы — бесплатно». Видимо, специально для пенсионеров, чтоб не волновались. Очень понравилось ей выведенное от руки на куске картона объявление: «Тушенка по ГОСТу». А ниже добавлено для непонятливых: «Именно мясо».

Вере нечасто удавалось вырваться на рынок, и она не упускала ни единой возможности. Вот и в тот раз пошла, благо денек выдался редкостный: морозец градусов пять, не больше, небо чистое, как будто умытое, солнце светит, воздух хрусткий, и уже тянет влажноватым запахом весны, хотя дело было в январе.

На подходе к рынку дорогу Вере преградили два солдатика в шинелях. На вид совсем подростки. Лица бледные, изнуренные, уши оттопыренные насквозь светятся, шейки цыплячьи… Тошнотворный запах прокисшего пота. И это в Москве, не в зауральских каких-нибудь степях!

— Девушка, — попросили они, — дайте сколько можете, а то на одной перловке загибаемся…

Вера протянула им пятьсот рублей, даже не задаваясь вопросом, а не пропьют ли они эти деньги, не накупят ли сигарет вместо колбасы или тушенки по ГОСТу, которая «именно мясо»… Не исключено, что побираться их, салаг, послали старослужащие, и эту, как они сами выразились, «пятихатку» им придется отдать целиком какому-нибудь дембелю или прапорщику. Вере было все равно. Она шла, уже не замечая ярких красок дня, и думала… даже не о том, какие «защитники Родины» выйдут из этих доходяг. Она думала, что никогда и ни за что не отдаст сына на такое поругание. Просить милостыню… Пусть кто угодно думает о ней что хочет. Пусть даже папа… Она верила, хотела верить, что папа смотрит на нее откуда-нибудь сверху…

«Баран, баран, баран — бум!»

«Будь умницей, дочка. Будь хорошей девочкой».

До сих пор Вера ни разу не сделала ничего такого, что заставило бы его покраснеть. Окончила школу, окончила институт, честно работала, растила сына… История с Колей? Она до сих пор ежилась от смущения, вспоминая сцену на поляне в горах. Но в тот момент казалось… будто так и должно было быть. Так, и никак иначе. А потом у нее появился Андрейка! Нет, ей ни перед кем не было стыдно, даже перед папой. Но папа военный, вряд ли он поймет и одобрит, что она хочет укрыть сына от армии. Ну и пусть. В глубине души Вера знала, что поступает правильно.

Впрочем, делиться своими соображениями с Аллой Кирилловной Вера не собиралась.

— Он еще маленький, — ответила она уклончиво.

— О, вы не представляете, как быстро дети растут! — самым светским тоном поведала ей Алла Кирилловна. Как Вере было достоверно известно, своих детей у нее не было. — Надо принимать меры прямо сейчас, потом поздно будет.

— Какие меры?

Алла Кирилловна заговорщически подалась к ней всем телом и даже понизила голос:

— Нужно устроить его учиться за границей. Я могла бы вам помочь. У меня есть связи в Англии.

Вере не хотелось расставаться с сыном… Еще неизвестно, что там будет, в этой английской школе. В уме всплывали страшные образы из романов Диккенса. Мистер Сквирс… Маленький Домби… Оливер Твист, попросивший добавки… Нет, это фантомные страхи. Конечно, сейчас школы в Англии совсем не такие, как во времена Диккенса. Но все равно отдавать туда сына не хочется…

Голос Аллы Кирилловны вернул Веру к реальности. Реальность оказалась еще хуже, чем ее фантомные страхи.

— …только вам придется примириться с тем, что ребенок будет принимать наркотики.

— Что? — встрепенулась Вера. — Наркотики?

— Отнеситесь к этому спокойно, — снисходительно улыбнулась Алла Кирилловна. — Там все принимают наркотики, это часть молодежной субкультуры. Вы же не хотите, чтобы ваш сын был «белой вороной»?

— Спасибо, я как-нибудь обойдусь без Англии, — решительно отказалась Вера.

— Да ничего тут страшного нет, — продолжала уговаривать Алла Кирилловна, но Вера больше не слушала.

— Мой сын как-нибудь выучится здесь, — отрезала она. — Извините, мне работать надо.

Алла Кирилловна еще долго что-то бубнила про мещанские страхи и ограниченность, но Вера углубилась в бумаги и просто перестала ей отвечать. В конце концов Алла Кирилловна смолкла, тяжко вздыхая и сетуя в душе на то, что считала Вериной черной неблагодарностью.

Вера ее не боялась. Алла Кирилловна могла, конечно, досадить, «достать» своей дурацкой болтовней, но навредить Вере по-крупному у нее не хватило бы пороху. Вера понимала, что раз уж к пятидесяти пяти годам Алла Кирилловна так и осталась простым аналитиком, даже отдельного кабинета не заслужила и вынуждена сидеть в комнате на троих с ней и с ненавистной Дорой Израилевной, значит, никакая дальнейшая карьера ей не светит.

Но у Веры обнаружился враг пострашней. Представитель, как потом выяснилось, той самой «молодежной субкультуры».

Отделу развития полагалось собирать у других отделов отчеты, изучать их и по ним составлять предложения о дальнейшем совершенствовании работы банка. Эти предложения рассылались по другим отделам, а те вносили свои замечания.

У Веры завелся недоброжелатель в кредитном отделе. Это был человек, как сказали бы Ильф и Петров, «в последнем приступе молодости», то есть сильно за тридцать, скорее под сорок. Он носил скромное имя Гоша Савельев. «Иванов по матери!» — злобно шипела Алла Кирилловна. И в самом деле: человек по имени Гоша Савельев был сыном вице-президента банка Михаила Аверкиевича Холендро. Они не афишировали свои родственные отношения, но все в банке знали, что они отец и сын. Алла Кирилловна пребывала в полной уверенности, что Холендро — тоже еврейская фамилия, хотя Михаил Аверкиевич был ярко выраженным греком.

Оба они — и отец, и сын — невзлюбили Веру с момента ее появления в «Атланте». Именно Михаил Аверкиевич еще в апреле 1998 года, выслушав Верин доклад о ГКО, шутил по поводу ее тревожно-мнительного состояния и называл деточкой. Он и потом ее не жаловал, но выражал свой скепсис главным образом хмыканьем и вообще держался в рамках приличий.

Представительный, подтянутый, всегда безупречно одетый, он увлеченно играл в теннис, всячески поддерживал спортивную форму и в свои шестьдесят с чем-то лет все еще числился у дам «интересным мужчиной».

Всего этого никак нельзя было сказать о его сыне. Михаил Аверкиевич Холендро был строен, Гоша Савельев — тощ. Михаил Аверкиевич был крепок, Гоша Савельев — жидок. Михаил Аверкиевич был всегда чисто выбрит, Гоша культивировал легкую небритость, а поскольку растительность на лице у него была редкой и кустистой, это придавало ему шелудивый вид. Живые, блестящие глаза Михаила Аверкиевича, полуприкрытые тяжелыми веками, напоминали маслины. У Гоши эти маслины как будто плавали в мутном сизоватом рассоле: Вера однажды видела такое, когда при ней на рынке вскрыли бочонок маслин. Лицо Гоши, неприятно подвижное и словно не ему принадлежащее, жило своей, отдельной от него жизнью.

Казалось, этого лица коснулась порча, думала Вера. Гоша Савельев внушал ей безотчетный ужас. У него была выраженная асимметрия лица, глаза вечно блуждали, косили куда-то в сторону или вверх, рот кривился независимо от того, что он говорил, подвижные черты сами собой складывались в глумливую гримасу. Но главное различие между отцом и сыном заключалось в том, что Михаил Аверкиевич был деловым человеком, хотя, на Верин взгляд, чересчур увлекался легкими деньгами, а вот Гоша, занимавший должность консультанта по биржевым операциям, принадлежал к тому типу молодых людей, кого в канцеляриях царских времен именовали пустейшими.

Кого и как Гоша консультировал, никто не знал. Он тоже существовал на «островке социализма»: целыми днями слонялся по кабинетам, рассказывал, какой «гениальный» салат он ел и какое «гениальное» пиво пил со своим никому не известным другом Жориком, хохмил, хвастался своими карточными подвигами, мог часами повествовать, как «отхватил шесть взяток на мизере», даже не допуская мысли, что кому-то это может быть неинтересно.

В карты ему везло явно не всегда: он часто одалживал у сослуживцев деньги, а потом начинал метаться, прятаться от очередного кредитора, нырял, завидев его в коридоре, в первый попавшийся кабинет. Никто не хотел давать ему в долг, но он приставал с клещами, и ему давали, только чтобы отвязался. Долги за него обычно возвращал отец.

Гоша рассказывал тупые сальные анекдоты, марку машин «Вольво» называл не иначе как «вульвой»: ему казалось, что это безумно смешно. Он говорил «мэнэес», «преподдаватель с кайфедры», даже не подозревая, как эти бородатые остроты выдают его возраст. Выложив очередной анекдот типа «жена у него новая, ни разу не надеванная», сам первый начинал ржать, а тех, кто не смеялся и просил прекратить, обливал презрением: «Фишку не секут». На корпоративных вечеринках он слишком много выпивал, шумел, охранникам приходилось его выпроваживать.

И вот этот человек люто возненавидел Веру. «За что?» Она ломала себе голову и не находила ответа. О том, чтобы спросить его самого, не могло быть и речи. Дора Израилевна предупредила Веру, чтоб не давала Савельеву в долг, но он у нее и не просил.

Зато он говорил и делал ей гадости. Он обожал коверкать слова и фамилии, чтобы звучали неприлично, а уж на Вериной фамилии оттягивался особенно сладко, заменяя второй слог похабной буквой «ё». Прямо при Вере, но делая вид, что ее не замечает, рассуждал с коллегами о всяких чмо из Подмосковья, считающих себя больно «вумными». Некоторые отмахивались от него, другие толкали в бок, указывая на Веру, но Гоша не желал угомониться.

Однажды он подсунул ей вместо отчета текст, сгенерированный на компьютере: бессмысленный набор слов. Вера не сразу поняла, долго сидела, пытаясь вникнуть в абракадабру, но потом догадалась и наложила резолюцию: «Рекомендую принять этого киборга на вашу должность без сохранения содержания». И вернула «отчет» Гоше.

Конечно, Гоша разозлился еще больше. Он стал чуть ли не в глаза называть Веру крысой и на всех составленных ею документах, попадавших к нему в руки, пририсовывал в уголке наискось бегущую крысу. Осенью 2001 года один такой документ попал в руки самому Альтшулеру, и тот вызвал Веру к себе.

Натан Давыдович Альтшулер — низенький, коренастый, вечно сердитый — представлял собой сгусток неукротимой энергии. Огромным широким лбом он напоминал Вере не то Бетховена, не то Рубинштейна, она так и не смогла решить, кого больше. Вообще-то Альтшулер не баловал банк посещениями, у него и других дел хватало. Он бывал в основном на заседаниях правления или совета директоров, а тут вдруг приехал, и Вера знала — почему. Речь шла об огромном кредите для одной сомнительной фирмы. Она дала по этому проекту отрицательное заключение.

— Что это за художество? — Альтшулер гневно ткнул пальцем в документ.

Вера решила сыграть в неведение.

— Это моя аналитическая записка.

— Вижу, не слепой. Я спрашиваю, вот это что такое? — И Альтшулер еще раз с ожесточением ткнул пальцем в нарисованную на уголке крысу.

— Не знаю, — ответила Вера.

— Врете.

Она лишь пожала плечами.

— Благородство изображаем. Спектакли разыгрываем, — иронично протянул Альтшулер. — «Товарищ Сталин на посту, а где — я не скажу». А вот я вас уволю, — пригрозил он, — что вы тогда запоете?

Вера не испугалась. Почему-то его она совершенно не боялась. Во-первых, знала, что Альтшулер одинаково свиреп со всеми. Он мог точно так же наорать не только на нее, свою скромную служащую, но и на господ из РСПП note 9, и на министра финансов. И никто на него не обижался. А во-вторых, Вера угадывала в грозном Альтшулере если не родственную душу, то… собрата по разуму, что ли. В этой лобастой голове не то Бетховена, не то Рубинштейна был заключен мощный математический аппарат. И Вера знала, хотя внешне это никак не проявлялось, что сам Альтшулер тоже ощущает внутреннее сродство с ней.

Это он еще в 1998 году благословил ее на расчет простого числа Мерсенна и настоял, чтобы премия была ей выплачена полностью, без вычетов за эксплуатацию компьютера. Вопрос о вычетах пытался поднять Михаил Аверкиевич Холендро, правда, скорее в шутку, а не всерьез, но Альтшулер эту шутку не поддержал и круто оборвал своего заместителя:

— Не будь идиотом, Миша! Я крохоборством не занимаюсь.

Вера очень серьезно относилась к работе в отделе развития. Разработанные ею пакеты услуг привлекли клиентов в ту пору, когда люди совершенно утратили доверие к кредитным учреждениям и предпочитали хранить деньги где угодно — в чулке, под матрацем, в кубышке, — лишь бы только не в банке.

По ее инициативе срок оформления кредитной карты сократили до пяти дней: вдвое быстрее, чем в Сбербанке. Разрешили, не теряя процентов, переводить вклады из одной валюты в другую по желанию клиента. Все для вашего удобства. Начали выдавать потребительские кредиты физическим лицам по предъявлении паспорта и водительских прав: никаких других документов, никакой волокиты. Мы вам доверяем.

Кроме того, Вера внесла несколько предложений, которые помогли банку улучшить имидж. Начальство обычно не обращает внимания на подобные мелочи. Топ-менеджерам и в голову не приходит, что об удобствах простых смертных тоже надо заботиться.

Вера настояла, чтобы в главном зале, куда попадают люди, пришедшие сделать вклад или взять кредит, поставили кресла и чтобы увеличили число операционистов. Оформление договора — дело долгое, почему люди должны маяться на ногах? Да они плюнут и уйдут в другой банк: авось там очередь поменьше.

Она же предложила перейти на круглосуточное обслуживание. Опять мнения в руководстве разделились.

— Разорить нас хотите? — горячился Михаил Аверкиевич. — Операционистам придется доплачивать за ночную смену и охрану усилить, значит, тоже сверхурочные. Так мы с вами, деточка, в трубу вылетим.

— Это окупится, — настаивала Вера. — Многие предпочтут приходить ночью, когда нет очередей и нет пробок на дорогах. Да и мало ли других причин? Мир интернационален и глобален. Клиенту надо сделку провести, деньги перечислить. В Москве ночь, а в Нью-Йорке в это время разгар рабочего дня и в Сиднее тоже.

Альтшулер, как правило, в таких дебатах участия не принимал. Избегал председательского кресла, садился где-нибудь сбоку и рассеянно рисовал какие-то каракули в блокноте. Но при голосовании опять, как тогда, в 1998-м, его голос оказался решающим. Круглосуточное обслуживание ввели в экспериментальном режиме, и, когда выяснилось, что это выгодно, что это окупается, круглосуточный график был утвержден и распространен на все отделения банка. Но Вера даже предположить не могла, что настанет день, когда этот график обернется спасением для нее самой. Она не умела заглядывать в будущее. То есть умела, когда речь шла об экономических прогнозах. Но и только.

Благодаря Вере банк начал приобретать картины, устраивать выставки, финансировать гуманитарные проекты. Картины не просто украшали интерьер: они числились среди активов банка, постоянно растущих в цене. Даже искусственные растения, кем-то до прихода Веры закупленные для декора, сменили по ее настоянию на живые. Заключили договор с флористической фирмой, оттуда пришли профессионалы и установили, что где положено: одни горшки на солнце, другие в тени.

В роскошном головном офисе устроили целый зимний сад, где начальство принимало особо привилегированных клиентов. Из фирмы регулярно присылали кого-то знающего, как за всей этой красотой ухаживать, как и когда ее поливать, пересаживать, подкармливать, устраивать искусственную подсветку.

Были и совсем уж, казалось бы, мелочи. Сделали автостоянку для клиентов. Зимой лед на тротуаре скалывали не перед входом в банк, а по всему кварталу. Это правило действовало не только для головного офиса, но и для всех филиалов. Михаил Аверкиевич Холендро пытался вышучивать Веру.

— Дорожки подметаем, песочком посыпаем, цветочки сажаем, — язвил он. — Что вы, Вера Васильевна, ерундой занимаетесь?

Разговор об этом зашел на директорате, куда Веру вызвали излагать очередные предложения по совершенствованию работы банка.

Вере подобная постановка вопроса сама по себе представлялась дикостью. Она считала, что раз уж люди доверяют банку свои деньги или берут кредиты и платят по ним проценты, они имеют право требовать, чтобы за эти деньги их обслужили по высшему разряду. Ей это казалось элементарно ясным. Она всегда была такой. Она такой родилась в 1974 году, «в разгар застоя», как теперь говорили. Вера всегда знала, что товаров должно быть много — разных и желательно хороших, — а сервису полагается быть качественным.

— Из таких мелочей складывается репутация, — сказала она Михаилу Аверкиевичу на директорате.

Альтшулер, принципиально никогда и никого не хваливший, в своей обычной ворчливой манере велел начальнику пиар-отдела ее слова записать и сделать из них рекламный слоган.

Разумеется, по банку пошли слухи. С особым удовольствием их распускала Алла Кирилловна Иллевицкая. Стали поговаривать, что Альтшулер неровно дышит к Нелюбиной и уже готов сменить вторую жену на третью.

Со второй женой Альтшулера Вероникой Вера познакомилась на одном из корпоративных приемов. Жгучая брюнетка, правда, не смуглая, как та девочка с «нефокусного» рекламного плаката в меховом магазине, а белокожая, Вероника тоже выглядела лет на пятнадцать. Она была на две головы выше мужа, но его это нисколько не смущало. Вере она показалась глупенькой, но безобидной, вроде Оксаны Терентьевой, только куда более непосредственной. Вероника говорила не умолкая. С мыслями у нее было слабовато. Не поток сознания, а так, скорее тоненький ручеек, весело журчащий по камушкам.

— Натусик на меня сердится! — доложила Вероника при первом знакомстве с Верой, даже толком не представившись, и округлила глаза от ужаса, что не мешало ей весело улыбаться. Держалась она так, будто они с Верой давно знакомы и только что возобновили некий прерванный разговор. — Нам уже выходить пора, а я… ну просто напрочь не готова. В смысле — вообще! Что надеть — без понятия. Ногти лаком намазала, надо сперва одеться, а я — за ногти. Ну и, конечно, смазала все, пришлось переделывать. Но я же не знала, что уже поздно! У меня такие часы дурацкие, ничего не вижу. — И она показала Вере крохотные часики с весьма условным циферблатом: делений нет, одни стрелки, да к тому же корпус усыпан слепящими глаза бриллиантами. — Натусик ужасно рассердился, а я виновата? Все уже надеванное. На них бирки цепляют, ну, на платья в смысле, что куда надето. Чтоб второй раз не ходить. Это Гулькина работа, горничная у меня, Гуля, она то ли не прицепила, то ли что-то перепутала, а я вообще без понятия. Напялила что попало, вот этот кошмар от «Этро». Стиль кантри, туфли совсем не подходят, ногти не высохли, в общем, я в шоке! На чучело похожа, да?

Вера взглянула на темно-голубой вечерний туалет с узором «пейсли», спадающий с одного плеча, как индийское сари, и с чистым сердцем признала, что Вероника выглядит великолепно. Вероника томно и безутешно повела обнаженным плечом, вздохнула так, словно у нее душа с телом расставалась, и тут же лучезарно улыбнулась кому-то еще. Видно было, что она нисколько не боится своего «Натусика»: ее неземные фиалковые глазки (Вера догадалась, что таков эффект контактных линз, углубляющих цвет) задорно блестели.

— Вы ее уволите? — спросила Вера вслух.

— Кого? — недоумевающе уставилась на нее фиалковая девушка.

— Ну, эту Гулю, горничную вашу.

— Гулю?! Да ни за что! Мы с Гулей живем душа в душу. Когда надо — она меня прикроет, когда надо — я ее. Нет, ты не подумай ничего такого. Ну промахнулась она с этими бирками, но это же ерунда! Нет, я без Гули как без рук. Да мне без нее и поговорить-то не с кем! — призналась Вероника.

И в самом деле, о чем этот лепечущий ручеек мог поговорить с вечно хмурым, погруженным в макроэкономические расчеты Альтшулером, Вера даже не пыталась себе представить. «Наверно, он просто слушает ее журчание, и его это успокаивает», — предположила она.

Алла Кирилловна уверяла, что с первой женой Альтшулер развелся, но не расстался, что она будто бы до сих пор живет в его огромном доме на Новой Риге и воспитывает детей, а с этой трофейной женой он только ездит на приемы и вечеринки, но Вера давно уже решила не слушать Аллу Кирилловну. Ей трофейная жена Альтшулера скорее понравилась. Правда, у Веры от ее болтовни разболелась голова, зато она сразу почувствовала, что от этой пятнадцатилетней девочки не надо ждать гадостей или какого-то подвоха.

После первого знакомства Вероника — «Надо же, почти тезки!» — обрадовалась она, удосужившись наконец спросить, как Веру зовут, — уже считала ее своей подругой и весело обрушивала на нее при каждой встрече свой «ручеек сознания», а Вера жалела наивную глупенькую девчушку. Что с ней дальше будет? А ну как надоест Альтшулеру ее журчание? Хорошо еще, если Вероника родит ребенка и тем самым привяжет его к себе, а если нет? Если просто состарится и потеряет, как выражается Зина, «товарный вид»?

Вера ни о чем не спрашивала, и Вероника беспечно журчала. Ей не требовался собеседник, ей нужен был слушатель. Вера умела терпеливо слушать. Вероника приглашала ее в гости, и не раз, но Вера вежливо отказывалась, ссылаясь на работу и сына. Как бы то ни было, Альтшулер знал, что его жена в восторге от Веры Нелюбиной.

И все-таки брать Альтшулера «на слабо» не следовало. Мало ли что ему в голову взбредет? Скажешь: «Ну и увольняйте», а он возьмет да и уволит.

— За что ж меня увольнять, Натан Давыдович? — спросила Вера.

— За несубординацию, — тут же придрался к ней Альтшулер, раскуривая карикатурно толстую, как у Черчилля, сигару. — Ваше дело — улучшения вносить. Не вам решать, давать кредит «КапиталГруп» или нет. Вам-то откуда знать, что у них за кредитная история? У меня на этом кредитный отдел сидит. Что вы у них хлеб отбиваете?

Вера не стала говорить, что именно кредитный отдел обратился к ней за консультацией. Зачем подводить коллег?

— Позвольте с вами не согласиться, — мягко возразила она. — Холдинг «КапиталГруп» сильно перекредитован. Сейчас берет новый кредит, чтобы со старыми расплатиться. Это уж верный признак…

— Ну и что? — недовольно перебил ее Альтшулер. — Думаете, нам кредит не вернут? Так мы активами возьмем.

— Боюсь, когда придет наш черед, активов не останется. — Сознавая собственную правоту, Вера ощущала удивительное бесстрашие. — А если и останется, эти активы «токсичны», продать их мы все равно не сможем. И вообще, фирма дутая. Название громкое, миллиардами ворочает, а, как дойдет до дела, выяснится, что стоит за ней контора «Пупкин и К» с уставным капиталом в пятьдесят тысяч рублей. Зарегистрирована в населенном пункте Персияновка Ростовской области.

— Откуда вам знать, что именно Персияновка и именно Ростовской области? — невольно улыбнулся грозный Альтшулер.

— «КапиталГруп» — один из примеров у меня в книжке. Вон у вас на полке стоит, — кивком указала Вера, — вы не читали?

— Ну, допустим, читал, — сквозь зубы признал Альтшулер, — но Персияновки что-то не припоминаю. Ну и что там с «КапиталГруп»?

— Про Персияновку в книжке не говорится, — уступила Вера. — Не в ней суть. Холдинг структурирован по принципу матрешки, разбрасывает активы так, что прибылей вы не найдете, а все убытки будут повешены на один маленький филиал…

— Ну, как укрывать прибыли, это вы меня не учите, — опять перебил Веру Альтшулер, — это я сам могу вас поучить. Что там конкретно с «КапиталГруп»?

— Если внешние слои снять, обнаружится мелкая ОПГ note 10 ростовского разлива. Главарь родом из Персияновки… Головничий — слыхали о таком? Вот он и зарегистрировал фирму на малой родине…

— Ничего подобного! — взорвался Альтшулер. — Я знаю, кто стоит за «КапиталГруп». Думаете, мелкая ростовская шпана? Это солидные люди, питерские и московские, с поддержкой в правительстве.

— Да, я знаю, — холодно кивнула Вера, — но долги вы будете получать именно с Головничего из Персияновки. А в правительстве вам скажут, что нельзя обирать этот холдинг, социальная напряженность вырастет. — Увидев, что Альтшулер продолжает хмуриться, Вера добавила: — Кстати, невыдача кредита сомнительной компании улучшает работу банка. Так что я занимаюсь как раз своим делом. Между прочим, кредитный отдел пришел к тем же выводам. Да и какая разница, кто в каком отделе работает? Мы общее дело делаем.

— На все ответ есть, — разворчался Альтшулер. — Ей слово — она десять. А кто все-таки эту мышь рисовал?

— Не знаю, — повторила Вера.

— Врете.

— А вы грубите.

— А потому что врать не надо, не люблю. Нечего мне тут детский сад разводить, — буркнул Альтшулер. — Ладно, идите. Я сам разберусь.

Выдачу кредита холдингу «КапиталГруп» лоббировал, по странному совпадению, как раз Михаил Аверкиевич Холендро. В кредитном отделе его поддержал только один человек: его сын Гоша. Впрочем, Вера была убеждена, что к крысе это не имеет никакого отношения.

В кредите было отказано. С Гошей, видимо, «поговорили». Он рвался к Вере объясняться, но отец вовремя его остановил. Правда, Гоша не был бы Гошей, если бы пару раз не шепнул Вере вслед «стукачка», но крыса перестала появляться на уголке титульной страницы вышедших из-под ее руки документов.

В сентябре 2001 года Зина благополучно родила мальчика. Новорожденного назвали Илюшей.

— Ты особенно не задавайся, — заявила Зина мужу. — Это я в честь дедушки.

— Ладно, — согласился он, счастливо улыбаясь, — не буду задаваться.

Ему было все равно, в честь кого назван мальчик. Он страшно гордился, что в доме подрастает Илья Ильич.

Оправившись после родов, Зина заявила, что ей необходима, как она сама говорила, «покупочная терапия», и Вера отправилась с подругой в очередной «шоппингауэр». Вот тогда-то и они увидели на фасаде строящегося дома среди прочих рекламных плакатов увеличенный до громадных размеров снимок Веры в шубе.

Война с Гошей Савельевым в тот момент была в самом разгаре, потому-то Вера и пообещала подумать о карьере фотомодели.

Однако вскоре после случая с «КапиталГруп» Веру перевели из отдела развития в аналитический отдел и даже предложили возглавить его. У нее появился свой кабинет, по статусу ей теперь полагались личный секретарь и служебная машина с шофером. Оклад заметно вырос.

Все эти признаки благополучия и успешной карьеры не слишком волновали Веру. Главное, у Гоши больше не было к ней свободного доступа. Он теперь не смог бы запросто войти в комнату, демонстративно закурить и сказать про нее какую-нибудь гадость, обращаясь к Алле Кирилловне, которую тоже терпеть не мог, и будто бы не замечая Веру. Да и сама Алла Кирилловна перестала ей докучать.

Зато Вера запомнила, каким взглядом проводила ее Дора Израилевна, когда она уходила из отдела развития. Вера пошла к Альтшулеру и попросила перевести Дору Израилевну к ней в «аналитику». Дора Израилевна звезд с неба не хватала, но она была, как писали когда-то в советских характеристиках, «добосовестным и дисциплинированным работником», прекрасно знала банковское дело и в аналитическом отделе могла принести куда больше пользы, чем в отделе развития, где у нее недоставало фантазии и полета мысли.

Альтшулер, как ни странно, на этот раз не стал придираться к Вере.

Задумчиво глянул на нее и сказал:

— Готовьте представление, я подпишу. А этот ваш отдел развития разгоню к чертовой матери. Тухлая была идея с самого начала. Типичный «совок». Сам не знаю, зачем я на это повелся. Только вы там и работали, остальные дурака валяли.

— Там есть женщины за пятьдесят… — встревожилась Вера. — Они нигде не найдут работы, если вы их уволите.

— А у меня тут не богадельня, — с неприязнью отрезал Альтшулер.

Насчет «тухлой идеи» Вера была с ним согласна, но все-таки стала упрашивать его не увольнять пожилых сотрудниц, дать им доработать хотя бы до пенсии.

Альтшулер был непреклонен. Отдел ликвидировали. Молодой «офисный планктон» без работы не остался, Галину Викторовну пристроили в один из филиалов, а вот Алле Кирилловне пришлось уволиться. Она закатила страшный скандал, причем во всем почему-то обвиняла Веру.

— Вы могли бы взять меня к себе! — возмущалась она.

— У меня нет вакансий.

«Да и желания нет», — добавила Вера мысленно.

Как-то раз Вера приехала утром, до работы, в салон «Зина» на еженедельную процедуру: косметика, краска, мытье волос, укладка. В рабочий зал из подсобки заглянула Лёка. Она подошла к Вере, хотела что-то спросить. И надо же было такому случиться, что в тот же час в салоне появилась Алла Кирилловна! Впрочем, чему удивляться? Алла Кирилловна обслуживалась по абонементу как сотрудница банка. Странно, что они не встретились раньше.

Увидев маленькую, похожую на брехливую болонку Аллу Кирилловну, громадная Лёка съежилась и зайцем дунула назад в подсобку. Вера пошла за ней узнать, в чем дело. И выяснила, что именно Алла Кирилловна год назад выставила Лёку на улицу, узнав, что она подрабатывает на стороне. От Лёки же, навещавшей свою бывшую подопечную по доброте душевной, Вера потом узнала, что мать Аллы Кирилловны умерла.

— Дору же вы взяли! — продолжала между тем Алла Кирилловна. — Что она вам наговорила про меня? Хитрая жидовка!

— Ничего. Я отказываюсь вести разговор в таком тоне.

— Вы могли бы попросить Альтшулера.

— Я просила Альтшулера, он меня не послушал. Вы уже выработали полный стаж, Алла Кирилловна, вам пятьдесят пять, оформите пенсию и наслаждайтесь жизнью.

— Вам легко говорить!

— Работать вы не любите, у вас квартира матери освободилась. Сдайте ее внаем. На это вполне можно жить. Припеваючи, — добавила Вера.

Алле Кирилловне пришлось проглотить пилюлю и уйти. А Вера начала работать на новом месте.

Ничего этого телепродюсер Звягинцев, конечно, не знал. На его беду, именно Веру Нелюбину послали на встречу в ресторане «Прага», которой он так добивался. Вера разгадала его замысел и отказала ему в сотрудничестве, но сам Звягинцев так и остался в убеждении, что в деле как-то замешаны ее личные отношения с клипмейкером Николаем Галыниным.

ГЛАВА 15

Выйдя из ресторана, Николай совершенно позабыл о Звягинцеве, позабыл о своей машине, так и оставшейся на стоянке у «Праги», позабыл обо всем на свете. Он курил, шел куда глаза глядят, сам не заметил, как пересек Арбат, машинально свернул в Денежный переулок, прошел мимо итальянского посольства и наконец уткнулся в забор какой-то стройки. Тупик.

Забор, как водится, был увешан рекламными щитами, и с одного из них на Николая смотрело лицо Веры. Это была реклама мехового магазина. Николай ошеломленно заморгал. Вера снимается в рекламе? Да нет, быть того не может.

Он внимательнее пригляделся к постеру. Вирированный снимок женщины в шубе. Артистично наложенный грим с полной проработкой лица. Николай так давно занимался подобными вещами, что распознавал их с ходу. Вера? Нет, это невозможно. Но вот же ее глаза, вот только что она бросила на него такой же гневный, нетерпеливый взгляд. Ее волосы, ее гладкая прическа с узлом на затылке. Ее ноги — только что он ими любовался.

Он вынул мобильник и сфотографировал фотоплакат. Его вдруг поразила символичность момента. Поразила настолько, что он рассмеялся вслух. Зашел в тупик, но вновь повстречался с Верой. Жизнь катилась под откос помимо его воли, собственное положение казалось ему безнадежным, безвыходным, но вот Вера смотрит на него, словно хочет сказать: «Выход есть всегда. Хватит валять дурака».

Николай решил последовать ее совету.

В мае 2002 года Вера впервые за время работы в банке взяла настоящий полноценный отпуск, забрала сына из школы и поехала с ним отдыхать. Она видела, как стремительно он растет и меняется. Вот-вот наступит переходный возраст. Еще недавно он был совсем ребенком… Вера вспомнила, как, узнав, что все на свете состоит из атомов, Андрейка с испугом спросил:

— И мы с тобой тоже? А мы не можем рассыпаться?

— У атомов прижимная сила большая, — изо всех сил сдерживаясь, чтобы не засмеяться, объяснила тогда Вера. — Вот помнишь, мы в цирке видели, как на мотоциклах катаются под куполом и не падают?

Он кивнул.

— Ну вот и у атомов то же самое, только еще сильнее.

Вроде бы это было совсем еще недавно… Но в последнее время Вера уже стала подмечать нетерпеливые взгляды, перепады настроения, грубые словечки… Ничего, утешала она себя, это надо пережить. И все-таки ей захотелось какое-то время побыть с сыном наедине. Вот сейчас, пока еще не кончился этот последний, закатный приступ детства.

Полазив по Интернету, Вера нашла симпатичное турагентство, специализирующееся по Израилю. Цены божеские, и расположено удобно, в тихом переулке в центре города. В агентстве Вере пришлось немного подождать, пока директор растолковывал пожилой паре, почему им не надо ехать отдыхать на Мертвое море: там давление очень высокое. Уговорил.

Когда наступила Верина очередь, директор ее внимательно выслушал и сказал:

— Есть несколько вариантов. На Мертвое море я вам тоже не рекомендую, вам с сыном там будет скучно. Можно в Эйлат, это на Красном море, гостиницы там шикарные. Но если хотите на экскурсию, советую ехать с ночевкой: от Эйлата в любую сторону четыре часа езды. Ну и обратно столько же. Мой вам совет: езжайте лучше в Нетанию. Это на Средиземном море.

— Мой сын, — улыбнулась Вера, — увлекается географией. Карты чертит. Помню, однажды он меня спросил: «Мам, вот Израиль такой маленький, а почему ему выдали столько морей?»

Директор агентства в ответ рассказал ей анекдот:

— Лучше быть Мертвым, чем Красным. Подпись: Средиземное.

Вера засмеялась.

— От Иерусалима — полтора часа езды, — продолжил он свой рассказ, — от Тель-Авива — всего полчаса. И вообще место приятное, есть где гулять.

Вера согласилась на Нетанию и оформила документы.

В школе проблем не возникло: многие родители забирали детей на майские праздники. А вот с Антониной Ильиничной пришлось повоевать. Ей было страшно отпускать мальчика к морю, да еще в такую неспокойную страну.

— Поедемте с нами, — великодушно предложила Вера. — Шайтана с Лёкой оставим. Я думаю, она согласится у нас пожить.

— Нет, — мужественно отказалась Антонина Ильинична. — Тебе надо побыть с сыном, Верочка, и отдохнуть надо, ты слишком много работаешь. Но зачем тебе непременно нужно к морю? Да еще в Израиль?

Вера принялась ее успокаивать:

— Андрейка умеет плавать, я же его в бассейн вожу. Он уже большой, с ним ничего не случится. Я с него глаз не спущу, не волнуйтесь. А почему в Израиль? Все ездят в Турцию, но мне не хотелось: там часто бывают аварии на дорогах. А тут спокойное место. Вот смотрите, я вам буклет принесла.

И Вера развернула любезно подаренный турагентством буклет.

— Мы едем в Нетанию… Видите? Там специально волноломы насыпаны, чтобы не было большого волнения. А если будут волны, я Андрюшу купаться не пущу.

— Я буду умирать каждую минуту, пока вы там, — вздохнула Антонина Ильинична.

— Нет, бабушка, не умирай! — бросился к ней Андрейка. — Я тебе звонить буду по сотовому каждый день!

Антонина Ильинична обняла его.

— Слушайся маму. Без нее купаться не ходи. И вообще не отходи далеко. Позвоните мне, как только приземлитесь. И потом, когда в гостинице устроитесь. Я должна знать, что и как.

— Не бойся, бабушка, все будет хорошо!

На работе Вера получила пару полезных советов от Доры Израилевны.

— Возьмите с собой хорошего сыру, Вера Васильевна. В Израиле сыр варят из кошерного молока, а это такой процесс… — Дора Израилевна безнадежно покачала головой. — И боже вас сохрани приносить мясо в столовую. Там подают молочный завтрак, а если хотите мясного, тогда лучше у себя в номере. Возьмите кипятильник, чаю, кофе…

— У меня номер с кухней. Кипятильник не понадобится. Я специально такую гостиницу выбрала, чтоб можно было самой готовить.

— Обычно люди в отпуск едут отдохнуть от готовки, — удивилась Дора Израилевна. — Ну ладно, вам виднее. Да, в аэропорту будут спрашивать, везете ли вы с собой посылки от кого-нибудь. Скажите, что нет.

— Насчет посылок меня в агентстве просветили, — подтвердила Вера. — А сыр возьму, спасибо, что сказали.

— Но я хотела вас попросить… — волнуясь, продолжала Дора Израилевна, — вы ведь поедете на экскурсию в Иерусалим?

— Да.

— Значит, пойдете к Стене Плача. Я вас очень прошу… Передайте вот это. — И Дора Израилевна смущенно протянула Вере крохотную записочку, свернутую гармошкой, как студенты в институте обычно сворачивают шпаргалки.