Русалка и зеленая ночь Буркин Юлий
– Чья фамилия?
– Ну, как чья? Русалочки!
– Не знаю.
Даня замер и посмотрел на Блюмкина с недоумением.
– Не помните?
– Не знаю, не знаю, – повторил тот ревниво. – Я вовсе не уверен, что ваша Русалочка и моя Любушка – одно лицо.
Даня опустился на стул и какое-то время сидел потупившись. В конце концов логопед виновато посмотрел на него.
– Ладно, – вздохнул он. – Овелевская ее фамилия, Любовь Феодосиевна Овелевская.
– Любовь Федосиевна… – повторил Даня одухотворенно.
Искали три дня, но безуспешно. Проверены были все возможные справочные источники. Вконец отчаявшись, Даня стал слоняться по сумеречному городу, расспрашивать призрачных прохожих и расклеивать объявления с ксерокопией фотографии с киевского теле-шоу.
Доктор Блюмкин же начал проводить независимое расследование. Пошел к юристу и выяснил, кто ведает учетом поступающих душ. В конторе ему посоветовали обратится к опекуну пропавшей души – уж тот-то наверняка знает, куда подевалась его госпожа Овелевская.
– И как прикажете разыскивать этого опекуна? – поинтересовался доктор Блюмкин.
– Ну, – насмешливо развел руками юрист, – это-то как раз просто. Езжайте в Белую Канцелярию, там есть информация обо всех изначальных, включая младших Предвечных – опекунов, там вам все и укажут.
Получив адрес канцелярии, доктор помчался в гостиницу.
– Даня, немедленно собирайся! – выпалил он, поднявшись в номер.
– Мы куда-то едем? – спросил тот, поспешно натягивая носки.
– Я знаю, кто нам поможет ее найти, – торжественно объявил доктор.
… Таксист остановился где-то в пригороде, у небольшой железнодорожной станции.
– В чем дело? – спросил Аркадий Эммануилович, выглядывая. – Я просил Белую Канцелярию.
– Увы, барин, – безразличным тоном сказал шофер. – В Белую Канцелярию можно добраться только на электропоезде. Это же другой город.
– Чего ж ты сразу не сказал?
– Думал, знаете, вот и свез на станцию.
– А как называется город?
– Белая Канцелярия, – добродушно улыбнулся таксист через зеркало заднего вида, – так, барин, и называется.
Недовольный доктор выбрался из машины, и они с Даней поднялись по узкой металлической лестнице, ведущей от шоссе к скромной кирпичной будочке с небольшим забранным решеткой окошечком. Даня и доктор подошли к нему как раз в тот момент, когда вдоль перрона шумно проносился ночной экспресс, громыхали вагоны и мелькали ярко освещенные окна.
– Когда будет поезд до Белой Канцелярии?
Женщина, прислонившись к отверстию в стекле окошка, что-то односложно крикнула в ответ, но разобрать, что, за грохотом экспресса было невозможно. Скорее всего, это было как раз «Что?!», ведь и она, наверное, не могла расслышать вопрос. Доктор плюнул, отвернулся и стал ждать, когда поезд пройдет. Но вот громыхание умчалось вдаль, и он вновь наклонился к окошечку:
– Я спрашиваю, когда будет поезд до Белой Канцелярии?
– Это касса, а не справочная, – сварливо ответила пожилая женщина, поднимая тонко выщипанные и подведенные брови.
– У вас что, проезд не бесплатный? – удивился Блюмкин, привыкший уже к местным реалиям.
– Бесплатно конечно, но без билета нельзя.
– Тьфу ты! Так дайте два билета до Белой Канцелярии!
– А какой это поезд?
Доктор плюнул еще раз, отошел на перрон, чтобы уточнить номер поезда в справочной, и остановился там в некотором отупении. Никакой справочной там не было. В это время из маленького краснокирпичного домика вышел дежурный по станции – дед в синей форме с квадратным фонарем в руках. Он, кряхтя, поднялся на платформу, щурясь от яркого света путевого прожектора, подошел к Блюмкину, поправил за козырек свою фуражку, прокашлялся и спросил:
– Чего это вы тут делаете, граждане?
– Простите? – опомнился доктор. – Что вы сказали?
– Я говорю, что вы тут делаете?
– Поезд ждем. А что еще можно делать на платформе?
– Какой поезд? – недоверчиво щурясь, отозвался старик.
– До Берлина! – обозлившись, пробурчал доктор.
– Вы чего-то напутали, гражданин, отсюда до Берлина ничего не ходит. Разве что из Берлина сюда, – сказал дежурный.
Доктор нахмурился. Дед усмехнулся, достал пачку «Беломора», вытащил папиросу, дунул в нее, смял бока гармошкой и закусил мундштук уголком рта.
– Вы, я вижу, новенький тут, – сказал он рассеянному интеллигенту. – Не расстраивайтесь. Здесь неплохо. В каком-то смысле почти как дома. Только времени нет. Его как бы и навалом, а на самом деле нет. А хотите поезд – нажмите на кнопку.
– На какую кнопку? – опомнился доктор.
– Да вот же она, – ткнул дедок пальцем в стоящий посреди перрона желтый столбик со щитком, на котором обнаружилась одна единственная красная кнопка. Доктор, не задумываясь, шагнул к щитку и нажал. Через считанные секунды к станции подлетел пустой серый электропоезд. Двери вагона отворились, и дикторский голос из динамика объявил: «Станция Дзержинская. Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – Белоканцелярская».
И вот уже доктор Блюмкин и Даниил мчатся в бешено болтающемся вагоне через подземные туннели, изредка выскакивая на поверхность и продолжая путь по воздушным перегонам. Словно по небу, пролетают они то над темными безднами, то над горящими во мгле огнями городов-призраков…
– Ваше сиятельство, час назад в канцелярию прибыли двое – расстриженный иерей Аркадий и юноша Даниил с ним. Они разыскивают опекуна некой рабы Божией Любови Феодосьевны Овелевской. Как прикажете поступить?
– Она уже не раба Божия, и опекун ее печален. Им незачем его беспокоить.
– Так им и было сказано, но теперь они требуют «главного». Сколько им не втолковывали, что лично вы никого не принимаете, они никак не уймутся.
– Я приму их.
… Доктор Блюмкин и Даня стояли во мгле перед мощными крепостными вратами. Общались они все это время с привратниками через небольшое окошечко и уже почти потеряли надежду, что их пустят внутрь. Но вдруг в воротах отворилась небольшая дверца, и из нее выскочил сухонький седовласый служитель.
– Уважаемые гости, прошу следовать за мной, – пригласил старичок с окладистой белоснежной бородой и в золотом пенсне. – Его сиятельство Мараил Предвечный великодушно согласился принять вас и зовет в канцелярию.
– Простите, это он и есть опекун Любушкиной души? – спросил доктор, спеша за старичком по коврам дворцовых залов, коридоров и галерей.
– Нет-нет! – усмехнулся старичок, пряча руки в широких рукавах. – Предвечный Мараил – верховный привратник, с незапамятных пор блюдущий обитель мертвых.
– Значит, нам просто необходимо благословение Предвечного, чтобы встретиться с опекуном? – спросил доктор.
– Это великая честь – сподобиться аудиенции самого Мараила, – туманно ответил старичок. – Вам предстоит кое-что узнать о вашей отроковице.
Доктор вздохнул, перекрестился, и в тот же момент они остановились у представительной двери.
– Запомните, он видит вас насквозь, – шепотом напутствовал старичок. – Вам даже необязательно представляться. Беседа с изначальными – как молитва, здесь главное вовсе не слова, а чистое сердце.
Служитель подергал за ленту, и внутри трижды звякнул колокольчик.
– Чистое сердце! – еще раз повторил старичок, отпуская дверную ручку, и пропустил гостей в канцелярию. – Ваше сиятельство, ожидающие Аркадий и Даниил прибыли.
3
Видно только, как живые подвергаются наказанию,
но кто видел, чтоб духи мертвецов носили колодки?
Китайская пословица
Это был солидный и к тому же очень темный покой. Единственным источником света здесь была низко опущенная настольная лампа. Рабочий стол хозяина, как судейское место, громоздился на возвышении, и свет лампы не давал посетителям разглядеть того, кто за ним сидел.
Когда доктор и Даня оказались на ковре посреди приемной, старичок, осторожно притворив за собой дубовую дверь, исчез. Свет, полосой падавший из коридора, сузился и иссяк. Оставшись наедине с неведомым и почти невидимым из-за лампы существом, гости ощутили трепет.
– Здрас-сьте, – после недолгой паузы поздоровались вошедшие.
Мараил отодвинул лампу, и стала хорошо различима его вытянутая, абсолютно лысая голова и неподвижное лицо в очках с темными круглыми линзами. Черное облачение его, словно костюм кукольника, сливалось с мраком, и бледные кисти рук, как марионетки, плясали под лампой, словно бы сами по себе. Если б владыка царства мертвых был человеком, то по лицу его едва ли можно было угадать возраст. А из-за черных очков лицо Мараила, как лицо слепца, не отражало никакого настроения.
Поначалу гости сконфузились, но доктор постарался взять себя в руки.
– Еще раз добрый день, – сказал он, терзая в руках шляпу. – Или добрый вечер? – вопросительно посмотрел он на испуганного Даню. – Впрочем, какая разница. Мы вот по какому делу…
– Я знаю, по какому, – пресек его спокойным голосом хозяин кабинета. Даня с доктором затравленно переглянулись. – И вы обратились по адресу. Я – наместник Демиурга, поставленный блюсти души умерших ко Дню Последнему.
– А кстати, я давно хотел спросить, когда он все-таки наступит? Вы ведь имеете в виду конец света? – невпопад спросил доктор пытаясь сменить тональность беседы на неформальную.
Мараил сухо улыбнулся и промолчал. Пауза затянулась.
– Э-э… Простите, – сказал доктор и утер носовым платком выступивший от неловкости пот.
– Незачем извиняться, – откликнулся собеседник. – Ваша задача сложнее, чем вы думаете. Дело в том, – слегка покачиваясь в кресле из стороны в сторону, продолжал Предвечный, – что отроковица, о которой вы хлопочете, умерла не просто так.
– В смысле? – переспросил доктор.
– Она покончила с собой, – безразличным тоном сказал небесный конторщик. – А уж вы-то знаете правила, Аркадий Эммануилович. Вы же бывший священник, не так ли? – Мараил чуть подался вперед.
Доктор не любил, когда чужие напоминали ему о неудачной духовной карьере. Меланхолично вздохнув, про себя он выругался: «Чтоб тебя черти съели!» Сумрачный хозяин поднялся из-за стола и заполнил собой добрую треть помещения. Он был в судейской мантии с драгоценным орденом на цепи. Взгляд сквозь черные линзы буквально придавил гостей к полу.
– Простите, я не это имел в виду… – выпалил доктор, припомнив слова старичка. – Да, да, конечно, вы совершенно правы, я служил третьим священником Никольского собора в Кривом Роге. Как сейчас помню: «Иже херувимы э-э-э… тайно образующе, э-э-э…»
– Хватит, Блюмкин! – сказал Предвечный и вновь осел в свое глубокое кресло. – У меня ни малейшего желания слушать ерунду. Я еще раз повторяю: та, кого вы ищете, заточила себя в юдоль страданий.
– Но владыка, – возразил доктор, – Страшного Суда-то еще не было?
– Это так, – согласился чиновник.
– Значит, – продолжал Аркадий Эммануилович, – если мы сейчас не в раю и не в аду, то и наша девочка должна быть где-то посередине.
– Знаете, доктор, что такое самоубийство? – с сарказмом спросил Мараил. – Это человекоубийство без возможности покаяния. Именно поэтому убийство себя во много раз пагубнее для души, чем убийство другого человека. У вас, и у прочих обитателей моей нейтральной вотчины надежда еще есть, самоубийцы же лишили себя ее. Вас я оберегаю от алчных охотников бездны, самоубийц – не могу. Да, последний Суд еще не настал. – Бледный Мараил помолчал, а потом добавил: – Но с вашей Любушкой, Аркадий Эммануилович, все уже решено.
– Может, ее все-таки можно как-нибудь вытащить? – спросил Даня. – Мы готовы на все.
Доктор покосился на него, как на сумасшедшего, но тут же поддержал:
– Разве Господь не заповедал нам душу свою положить за друзей своих? Разве мы, православные христиане, не должны до последнего бороться за спасение грешников? Ведь в земной Церкви люди непрестанно возносят молитвы и служат панихиды за души умерших, дабы они обрели вечный покой. Ведь до тех пор, пока ангелы не вострубили и мертвые не явились на Суд, еще теплится надежда на спасение всякой души, разве нет?
Блюмкин не был уверен в теологической безупречности своего монолога, но все-таки вскинул на Мараила вопросительный и укоряющий взгляд.
– Ладно, – откинулся Предвечный на спинку и покачался из стороны в сторону во вращающемся кресле. – Я объясню подробнее. Город, в котором вы последнее время обитаете, это не место и даже не время. Это всего лишь состояние ваших душ. – Предвечный говорил красивым, глубоким, правда, несколько казенным голосом, в котором улавливалась снисходительная нотка. – Человек, потерявший конечность, продолжает ее чувствовать. Сознание не умеет существовать вне тела, и когда то умирает, мы создаем фантомы, призраки, если хотите, привычного вам телесного бытия. Это не праздное желание полюбоваться на вашу, простите за язвительность, дивную красу, а процессуальная необходимость.
Мараил вздохнул и продолжил на тон ниже:
– Нас, изначальных, Демиург создал до материи, и мы не зависим от условностей плоти. – Вдруг Предвечный замер и посмотрел на доктора исподлобья. – Но есть и другие, те, что отпали во время Великой войны, случившейся до начала времен. Они – суть хаос и тьма. Имя им – кривдолаки. Они – субстанция, в которой воплощены все темные, все уродливые стихии мира. Тот, кто самовольно лишает себя жизни, переходит в их власть. – Положив подвижные руки на стол, оратор выдержал паузу, чтобы сделать резюме. – И между ними и нами утверждена великая пропасть. Перейти отсюда туда и оттуда к нам, уважаемые, невозможно. Все поняли?
– Нет, – честно признался Даня.
– Тогда попроще. Вы находитесь в зале ожидания, ибо не известно еще, что вам будет – наказание или прощение. Ей же помилование не суждено, потому она ждет кары, так сказать, в следственном изоляторе. Теперь вам, думаю, ясно?
Гости стояли в ступоре и не находили, что возразить.
– Вот и прекрасно, – сказал Предвечный и нажал на кнопку вызова секретаря.
Только звонок подал голос, как в дверь просунулся и скользнул внутрь все тот же старичок с золотым пенсне на крючковатом носу.
– Слушаю, Ваше сиятельство.
– Проводите, пожалуйста, доктора и молодого человека.
– Сию минуту, – старичок поклонился и крепко сцапал гостей под руки.
– Э… – попытался продолжить дискуссию доктор, но старичок с силой потянул его на выход:
– Идемте, господа, идемте…
Даня в последний раз бросил потерянный взгляд на блюстителя мертвецов. Тот сидел все так же, поставив локти на стол и сложив длинные бледные пальцы. Подобное маске лицо было все таким же, только тонкие бледные губы, казалось, скрывали улыбку. Хотя Дане это могло и показаться.
Собрав силы, Даня с дерзкой холодностью выкрикнул:
– До свиданья!..
Дверь захлопнулась, и они вновь очутились в дворцовом коридоре. Старичок строго посмотрел безобразнику прямо в глаза, но промолчал. Они поспешно прошли через дворец Белой Канцелярии к башне с вратами.
– Простите, а как вас зовут? – спросил доктор у старичка.
– Можете звать меня просто архимандрит Асклипиадот, – отозвался тот, выталкивая гостей за ворота, все через ту же дверцу.
– Не сочтите за дерзость, владыка Аскелеписдот, – упершись руками и ногами, быстро заговорил доктор. – Но, как вы помните, целью нашего визита была вовсе не встреча с вашим почтеннейшим Мордобилом, а с опекуном девушки!
– Мараилом! – поправил старичок, продолжая старательно выпихивать доктора. – Вы поговорили с самым высоким начальником, чего вам еще?
– Нам что, поговорить не с кем?! Он не помог нам!
– Ничего большего предложить вам не могу, – усердный секретарь продолжал выпихивать массивного доктора.
– А не могли бы вы быть так любезны и попросить Любушкиного опекуна самого нас навестить?
– Увы, это вне моей компетенции.
– Ради всего святого! – взмолился доктор Блюмкин, почувствовав какую-то неуверенность в интонации собеседника. – Не будьте так бессердечны! Неужели ваша должность противоречит христианскому милосердию?! Ну, пожалуйста, пожалуйста, передайте, что мы ждем его!
– Хорошо, хорошо! – не выдержал архимандрит, упираясь в доктора плечом и буксуя ногами по земле, – я сделаю все, что смогу.
– Будьте же так любезны, – смягчил капризный тон доктор. – Гостиница «Атлантида», номер 806, Блюмкин Аркадий Эммануилович. Спасибо заранее.
Старичок напрягся и, наконец, вытолкнул его. Массивная дверь захлопнулась, забряцали мощные засовы, и Блюмкин с Даней опять оказались перед вратами дворца.
4
Выйдешь из воды –
тогда и увидишь глину на ногах.
Китайская пословица
В бесконечных сумерках и томлении время тянулось, как сгущенное молоко. Доктор изредка отстукивал на машинке очередной абзац своей гениальной книжки, но почитать ее пока никому не давал. «Что вы там так много пишите? – ревниво удивлялся Даня. – Вы ведь были с нею едва знакомы!..» «Да уж побольше твоего! – парировал Блюмкин. – Со мной она, во всяком случае, была живая… А с живой порою хватает и одного мига, друг мой. У нас же был почти год. И этот год перевернул всю мою жизнь. Я много думал об этом, и мне есть, что рассказать…»
Маша устроилась официанткой в гостиничный бар, где по вечерам набивалось битком народу. Там нередко засиживались и наши друзья, особенно часто Ванечка, травивший собутыльникам бесконечные байки. Как-то раз, подсев к нему, Машенька спросила:
– Ванечка, в тот день, когда мы расстались… В Киеве, на шоу… Вы тогда начали рассказывать про свою первую любовь, но так и не успели…
– Это ты про Колю, Маруся? Очень, очень душевный был водолаз. Мы с ним в одной бригаде, в подводной колонии, работали.
– А как вы с ним, Ванечка, познакомились?
– О, это душераздирающая история, – покачал головой Ваня. – Он в общаге подводной через стенку от меня жил. Начал я свою каюту обустраивать. Для начала портрет Жака Ива Кусто стал вешать. Вбил гвоздь здоровенный, зацепил Жака Ива за шляпку, висит – как живой… Вдруг думаю: гвоздь-то, небось, через стенку вышел и торчит там, людей обижает. С соседом мы знакомы толком не были, так – здоровались. Я – к нему, чтоб, значит, извиниться и гвоздь загнуть. Да не достучался. Утром – на смену, а вечером, встречаю его в коридоре, стал извиняться, а он как захохочет, потом как заплачет навзрыд… Говорит: «Да я ж из-за тебя, гада, сегодня на работу не ходил! Давно хотел гвоздь над кроватью вбить – часы повесить, но все собраться не мог. А вчерась так нажрался, что вообще ничего не помню. Сегодня просыпаюсь, смотрю: там, где надо гвоздь торчит… Вбил, значит, все-таки. Присмотрелся: а он задом наперед торчит! Шляпкой внутрь, а острием наружу! Целый день я ходил, крестился: как же это я его так вбить-то сумел? Страшно даже». Да-а… Хорошо мы тогда с Колей напились, душевно… Вот и познакомились, – мечтательно улыбаясь, поскреб шершавую щеку Ванечка.
– А часы-то он повесил? – спросил случившийся тут артист Олег Даль.
– Нет, – с той же улыбкой сказал Ванечка, – не судьба была, видно. Мы когда в тот вечер накушались, гвоздь я тот все ж таки загнул. Из вежливости и особого к Коле расположения. Да и времени мы с тех пор не наблюдали…
– А зачем тебе Кусто? – не унимался Даль.
– Так Жак Ив – кумир всех водолазов! – воскликнул Ваня. – Он же ж так и не утонул! На суше помер! А это, братец, не два пальца об асфальт. А вот ты, Олежа, ты, сердешный, объясни мне, будь так любезен, как это ты этот словарь-то написал? Слова-то ты сам придумывал или в народе подслушал?
Но растроганная историей про часы Маша не дала артисту ответить.
– А как, Ванечка, вы с ним расстались, с Колей вашим? – поинтересовалась она. – Вы ведь ему голову, помнится, сломали. И умер он?
– Да ну… Еще чего! Так, – махнул он. – Полгода в больнице провалялся, и снова как новенький стал. Только как звать, иногда забывать начал. Но это ж разве беда? На свитере ему дружок вышил «Коля», он его и не снимал никогда. А я как из тюрьмы вышел, хотел и его в космос уговорить, но он как раз опять в больницу угодил.
– Что такое?
– «Поражение члена молнией» – так было в карточке написано.
– Как?! – воскликнула Машенька. – Молния?.. Прямо в…?!
– Бог покарал, – брякнул Даль.
– Нет, что ты, Маруся. У него на штанах, на ширинке была молния… Осторожнее надо с этим, – нахмурился Иван.
… Реже всех в бар захаживал Даня, которого не устраивали шумные вечера в бесплатном заведении с белогвардейским хором и цыганскими плясками. Чаще он сидел дома, непрерывно пил чай и тоскливо пялился в пустоту. У него не получалось в последнее время писать стихи, и это добавляло отравы в его безысходное бытие.
Однажды Машенька подошла в баре к Блюмкину и сказала, что его просят к телефону. Тот вылез из-за стола и подошел к барной стойке с аппаратом. Снятая трубка лежала рядом. Хорошо поддатый доктор взял ее и крикнул:
– Да?!
– Алло, вы слышите меня? – раздался оттуда старческий тенорок.
– Да-да! – попытался Блюмкин перекричать хор.
– Вы меня узнали?
– Да, конечно! А кто это?
– Хм… Мы были с вами недавно у одного важного чина… По поводу близкой вам особы… Вспомнили? – было ясно, что собеседник опасается, что их подслушивают, потому и говорит загадками. Но Блюмкин все-таки понял, с кем имеет дело.
– А! – закричал он под воздействием алкогольных паров так радостно, как будто услышал лучшего друга. – Конечно же, вспомнил! – И даже предложил: – А вы приезжайте сюда, посидим, поболтаем! Сейчас я объясню, куда это…
Его собеседник оборвал его:
– Нет, простите, не смогу. И вообще, при нынешних обстоятельствах нам лучше не встречаться. Слушайте внимательно. Вот, что я хочу сообщить вам. Той несчастной, судьбой которой вы так озабочены, тут больше нет.
– Где – тут? – не понял доктор.
– Нигде, – отозвался секретарь.
– Так мы знаем, – продолжал не въезжать доктор. – Нам же объяснили, что в городе ее нет, потому что она…
– Вы не поняли! – перебил его секретарь поспешно и, вынужденный выражаться конкретнее, понизил голос: – Её вообще нет в загробном мире. Она исчезла.
– То есть как это?! – выкрикнул Блюмкин. – Как исчезла? Куда уж дальше-то исчезать? И где она тогда?!
В ответ он услышал только безжизненные гудки.
– Ничего не понимаю, – пробормотал доктор, возвращаясь к столику, где в табачном дыму восседал Ванечка с парой очередных случайных знакомцев. – Исчезла… И куда она тогда девалась? Слышите, Ванечка. Позвонил давешний старик, как его, Акселимандрит или Алексопистон…
– Да понял я! – остановил его Ванечка. – Дед из конторы!
– Вот именно. Так он говорит, что Любушки моей в царстве мертвых больше нет.
– Темнит старикашка! – заявил Антисемецкий. – Сразу он мне не приглянулся. Все у него как-то не по-нашему…
– Вы, как всегда, правы Ванечка, – кивнул Блюмкин. – Так, наверное, и есть. Помните: «…И тут не те, кто нужно, правят бал…»? Эти «изначальные» похлеще наших, прижизненных будут. – (Ну, не могут, не могут русские не ругать начальство). – Все замять норовят, а что душа безвинная мается, на это им плевать… Ну, куда же она, сами, Ванечка, посудите, могла отсюда деться?
– Никуда, – мотнул головой Ваня.
– Вот и я говорю, никуда. А он утверждает обратное…
Но мало помалу тема эта источилась и завяла, а уже на следующий день все то же самое можно было бы говорить уже о самом Блюмкине. Опять сильно надравшийся Ванечка вернулся домой из бара один и, несмотря на настойчивые расспросы Дани и Маши, ответить, где он потерял доктора, не мог. О своем разговоре с секретарем доктор им рассказать не успел, а Ванечка о нем и вовсе запамятовал.
Спустя еще день к ужасу его пропали и Даня с Машей.
Глава пятая
НА ЛУНЕ
1
Не бойся, если у тигра родилось три тигренка,
бойся человека, у которого в груди два сердца.
Китайская пословица
Ванечка открыл глаза и с удивлением осмотрелся.
– Едрена вошь, где же это я оказался? – изумился он, лежа на животе с разноцветными присосками по всему телу и шлангом в заднице. – При жизни не было жизни, теперь и на том свете помереть не дают!
Кругом, как в рубке заводской котельной, из желтых латунных агрегатов торчали манометры, термометры, датчики и тумблера. Комнатка была крохотной, и что-то, хлюпая, капало с потолка.
– А как пусто-то внутри, – простонал Ванечка, – будто бы меня выжали…
Вдруг, словно откликнувшись на его жалобу, стрелка на одном из циферблатов стала совершать стремительные круги, поверхность под Ванечкой завибрировала, здоровенная колба перед ним забулькала, и из нее по прозрачному шлангу прямо Ванечке в зад стала поступать голубая жидкость. Вскочить он не мог, так как его руки и ноги были прикованы к жуткому механизму металлическими скобами.
– Ай! Ой! Сволочи! – кричал он все выразительнее, по мере того, как внутренности его наполнялись и разбухали, словно натянутый на кран презерватив. – Черти проклятые! Я что, уже в аду?! Или я партизан? Тогда я все расскажу, только прекратите качать в меня эту голубую гадость! Помогите, святые угодники! – сменил он угрожающий тон на просительный. – Ошибочка у вас вышла: жопой-то я не грешил! Я ж наоборот! Наоборот я!.. Да что же это, батенька? – заговорил он как бы с интеллигентом. – Некорректно, некорректно… – и тут же заблажил по-базарному: – Люди добрые! Братья славяне! Здесь над русским человеком измываются!
Ванечка кричал долго самозабвенно и обреченно, не ожидая уже, что кто-либо действительно откликнется на его призыв, как вдруг в комнату через круглую дверцу вошли двое – один, пригибаясь, высокий, другой низенький, оба в заляпанных белых халатах, хирургических шапочках и с респираторами на лице.
– Ах вы, волк позорные! – взревел Ваня, воодушевившись. – А ну, освободите меня только, я вам головенки-то поотрываю! – И тут же, подумав, что после такого обещания его просьбе не внемлют поправился буднично: – Впрочем, пошутил…
Но двое в халатах, не обращая на него внимания, дождались, когда кончится остаток жидкости, и поставили на место голубой другую колбу, на этот раз – фиолетовую.
– Фашисты! – снова закричал, видя это кощунство, Ванечка – Был у вас шанс, был, но теперь – держитесь! – и запел страшным голосом:
- Вихри враждебные веют над нами,
- Темные силы нас злобно гнетут,
- В бой роковой мы вступили с врагами,
- Нас еще су-удьбы безвестные ждут!
- На бой кровавый,
- Святой и правый…
Тут Ванечка забулькал, и фиолетовая водичка заструилась из его ушей. Он закашлялся, а когда превозмог кашель, увидел, что один из врачей-вредителей вышел, и с приборами теперь возится только тот, что пониже.
– Малец, а, малец, – простонал Ваня заискивающим тоном. – Ты человек подневольный, я же понимаю, я и сам человек простой. Давай так: ты меня отстегнешь, а я твоих хозяев всех к чертям собачьим замочу. И тебя уже никто не накажет, и я в долгу не останусь. Ты уж мне поверь, по профессии-то я знаешь, кто? Космический мусорщик! Знаешь, сколько всего интересного у меня есть? Хочешь коллекцию этикеток? – принялся он бесстыдно врать: – Водка «Орбитальная», восемь тысяч двести двадцать две этикетки, все как одна, и ни одной порванной! А еще зубные щетки – триста семь штук… Я ими, честное слово, ни разу не пользовался, вот посмотри! – ощерился он, показывая зубы…
Человек в халате, казалось, не слушал его. Он всё копошился в шкафчике, надламывал ампулы, и втягивал их содержимое в огромный, словно ветеринарный, шприц, создавая в нем какой-то адский коктейль.
– А хочешь, я тебе пожарный шлем подарю? – предложил Ванечка так, словно говорил уже о самом заветном.
Человек поднял иглу и, освобождаясь от пузырьков воздуха, выпустил в потолок тонкую струйку.
– Ну, не дури, – протянул Ванечка по-доброму, словно обращаясь к старому приятелю. – Ну, что ты такое делаешь, а? Дружок, так мы с тобой навряд ли договоримся… Я ведь тоже, между прочим, разозлиться могу… Ай! – вырвалось у пленника, когда в его тугую задницу вошла здоровенная иголка. – А вот это, братец, ты зря сделал! – сказал он жестко. – У нас ведь, у мусорщиков, как: оборонили на тебя кроху – сбрось шифоньер, задели локтем – пережми шланг кислородный.
– Это – эликсир жизни, – вдруг сообщил его мучитель слегка в нос. – Раствор синтетических заменителей самых жизненно необходимых веществ. Голубая жидкость – лимфа, фиолетовая – искусственные лейкоциты. Их нужно больше всего. Все остальное умещается в один шприц. Все это будет питать ваш организм до тех пор, пока его естественные соки не вытеснят синтетику.
От неожиданности Ванечка вошел в легкий ступор. Потом признался:
– Мужик, что ты щас такое сказал? Я, короче, вообще ничего не понял. – Он тряхнул головой и вновь набрался уверенности. – Но лучше бы тебе было всего этого не делать! Потому что никто не может мне ничего совать в задницу. Я себе еще в детстве на зуб поклялся. И хоть я и умер, но вас, суки, теперь из могилы достану!
– Вы живы, – сказал человек и стянул респиратор на подбородок. – Снова живы. Ясно?
Ванечка озадаченно оскалился.
– Все равно – суки… – сказал он неуверенно. – Через жопу все делаете. Тоже мне, спасители нашлись. А меня вы спросили, хочу я через жопу оживляться или нет?
– А нас это не интересует. У нас приказ, – нахально ответил гундосый. – Нам дали задание вернуть вас к жизни, мы и вернули. А хотите вы этого или не хотите, нас это не касается. – Он крутанул какую-то ручку, и та, словно таймер стиральной машины, тикая, начала медленно возвращаться назад. – Через четыре минуты вы будете автоматически освобождены. Вас ждут наверху, в комнате для гостей. До свидания.
Человек в халате пошел к двери.
– Нет, ты постой! – зарычал Ванечка ему вдогонку. – Ты эти четыре минуточки ТУТ подожди! Очень мне с тобой поближе пообщаться надобно!
Но человек, оставив дверь открытой, вышел. Часовой механизм почти сразу дзынькнул и остановился. Сейчас же на руках и ногах Ванечки защелкали браслеты, и он оказался свободным.
– Значит так, – встал Ванечка на четвереньки, а затем сполз ногами со стола и поднялся во весь рост, отряхивая ладоши. От кожи, чмокая, отскочили и повисли на проводах присоски. – Был я добрым. Но это время прошло. Теперь – кто не спрятался, Иван Петрович Антисемецкий не виноват!
Он схватился за какую-то торчащую из агрегата трубу с барометром на конце, уперся ногой в свое бывшее ложе, и, кряхтя, вырвал ее «с мясом». Из образовавшейся дыры в потолок со свистом ударила струя пара, зато теперь у Ванечки в руках появилась увесистая палица. Покрутив ею над головой, он кинулся в проем, где исчез хамский воскреситель.
Миновав коридор, он, ревя, как медведь, побежал по чугунной винтовой лестнице вверх и там наткнулся на двух стражников в длинных молочных плащах с капюшонами, вооруженных полицейскими дубинками. Свет падал так, что Ванечкина фигура отбрасывала на стену огромную тень, и, увидев ее, стражники попятились. Но тут разглядели его самого в истинном размере, переглянулись и бросились навстречу.
– А-а!!! – заорал он и завертелся на месте, раскручивая свое оружие. – За веру, царя и отечество! – крикнул он и вдруг получил такой удар по голове, что рухнул как подкошенный.
Когда Ванечка очнулся, он обнаружил, что его несут за руки и за ноги к решетке, у запора которой уже ковыряются с другой стороны. Врата отворились, мусорщика быстро внесли за ограду и свернули в громадный готический зал с колоннами и рядами скамей, как в британской Палате лордов. Здесь его положили на ковер, и три новых таинственных силуэта склонились над ним.
– Ну, кто первый? – не вставая, поинтересовался Ванечка обреченно.