Год Принцессы Букашки Буркин Юлий
- Ну, вот, - заныл Сиреневый, - опять ты все испортил. Чуть-чуть даже погордиться не дал. Только я настроился на хороший лад, ты тут как тут – давай развеивать мои спасительные иллюзии! Только я отвлекся от того, как все плохо…
- А разве всё плохо? – удивился Салатный. – Что плохо-то?
- Ну-у… Вообще… - пожал плечами Сиреневый. - Не так я себе это представлял.
- Что – «это»? – продолжал дознание Салатный.
- Да всё. Я думал, нас подарят, и Букашка только и будет делать, что с нами играть. А вместо этого мы тут лежим и лежим все время, сами по себе. Раз в сто лет она нас потреплет да и бросит. Не нравимся мы ей, что ли?
- О вкусах не спорят, - заметил Салатный. – Насильно мил не будешь.
- Но дареным зайцам в зубы не смотрят, - возразил Сиреневый.
- Ну, да, - не мог не согласиться Салатный. – Ни разу не видел, чтобы смотрели.
- Ладно бы еще не с ней, так с кем другим поболтать можно было, - продолжал жаловаться Сиреневый. – Я думал, мы здесь, на воле, кучу друзей повстречаем. А тут только один остолоп вот этот серо-голубой стоит в углу, - махнул он лапкой в сторону резинового ослика. – Да и тот молчит, как воды в рот набрал!
- Сам ты остолоп розово-лиловый, - вдруг отозвался хрипловатым баском ослик. – Как бы это, интересно, я воды в рот набрал, если я воздухом накачан?
- О! Заговорил! – восхитился Сиреневый. – А чего молчал?
- А о чем с вами, глупыми зайцами, разговаривать? – ответил ослик пренебрежительно. – О том, какие вы несчастные оттого, что Букашка с вами мало играет? Времени у меня нет на такую ерунду.
- У тебя? – не поверил своим полосатым ушам Сиреневый. – И чем это, интересно, ты в своем углу таким важным занят, что и поговорить тебе с честными зайцами некогда?
- Поэму я пишу, - признался ослик, потупившись.
- Оба, на! – обрадовался Салатный, и даже стукнул лапкой о коленку. – Читай!
- Да, я еще не закончил, - смутился ослик. – К тому же, вдруг вам не понравится, мне тогда будет неловко.
- Понравится, понравится! – заверил Сиреневый, хищно оскалившись. – Написал - читай!
- Да я, вообще-то, для себя писал, а не для какого-то там читателя…
- Не надо! Что это за поэма такая – без читателя?! – наседал Сиреневый. – Для себя он писал! Где это видано, чтобы только для себя писали?.. Ну, не будь ты таким эгоистом, нам же хочется! Как она хоть называется-то?
- «Букашка на Луне», - продекламировал ослик с легким подвыванием.
- Вот видишь, как хорошо называется! – закричал Сиреневый с притворным восторгом. - Читай, давай!
- Я ж говорю, она еще не готова…
- Ну, ослик, - вмешался Салатный, - ну, правда, прочитай, хотя бы сколько есть. Ну, пожалуйста, ну, что тебе стоит… Нам, я думаю, честное слово, наверное, понравится.
Ослик помолчал, потом вздохнул и сказал:
- Ладно… Слушайте. Только не говорите потом, что я вас не предупреждал…
- Предупреждал, предупреждал, – заверил Сиреневый. – Пусть только кто-нибудь попробует сказать, что не предупреждал!.. – погрозил он кулаком Салатному. - Давай уже, осёл, не томи!..
- Э-э-э… «Ослик», - ненавязчиво поправил ослик. - Короче… Кхе-кхе… Итак…
- Я хотел бы с тобой полететь на Луну,
- На Луне я тебя не оставлю одну,
- На Луне мы, гуляя при свете Земли,
- Наконец, обо всем поболтать бы смогли.
- Я тебе расскажу о волшебных цветах,
- Что растут на Луне на волшебных кустах,
- Я тебя отведу в перламутровый сад,
- Чтобы ты оценить их смогла аромат.
- Этот запах прекраснее в мире всего,
- На Земле просто-напросто нету его,
- Потому-то и единорогов стада
- Прибегают пастись регулярно сюда.
- Тут играют они, и резвятся они,
- Так веками проходят их ночи и дни,
- Но замрут удивленно они в этот раз,
- Вдруг впервые увидев таинственных нас.
- И они подойдут и, столпившись вокруг,
- Жадно-жадно разглядывать станут… И вдруг
- Перед нами, колена свои преклоня,
- Нас признают своими… И с этого дня
- На носу моем рог станет быстро расти,
- Буду гордо я им и махать, и трясти,
- Станут явью моею заветные сны,
- Ты же станешь Принцессой-Букашкой Луны!..
Ослик остановился, помолчал, потом тихо сказал:
- Вот. Пока всё.
- Ну, ты, блин, осёл, даешь!.. – прошептал Сиреневый завороженно. Потом помотал головой и завопил: - А дальше-то что?! Что дальше?!
- Дальше пока ничего, - промямлил ослик. – Я пока только досюда сочинил.
- Ты что, с дуба рухнул?! – еще пуще возмутился Сиреневый. – На самом интересном месте остановился! Тоже мне, поэт, называется! Ну-ка, давай, сочиняй немедленно дальше!
- Ни с какого дуба я не рухал… - обиделся ослик. – Знал бы, что вы ругаться будете, вообще не читал бы…
- Что ты на него давишь? – заступился за него Салатный. – Поэта нельзя торопить. И заставлять нельзя. Хорошо только то, что само собой получается.
- И сколько мы этого «самого собой» ждать будем? – насупился Сиреневый.
- Сколько понадобится, столько и будем. Ты куда-то опаздываешь? Как напишет, так и прочитает. Так ведь? – обернулся он к ослику.
- Теперь даже и не знаю, - пробурчал тот.
- Понял, что ты наделал? – строго сказал Салатный Сиреневому. – А все твоя невыдержанность. Иногда надо и помолчать.
- Ох, и трудно мне с вами, с гениями, - вздохнул тот. – Надоели уже со своими фокусами… «Помолчать, помолчать…» Что-то сам ты не больно молчишь…
- Ах, так? – сказал Салатный. – Ладно. Покажу тебе пример. Пока ослик не напишет продолжение, я вообще больше не скажу ни слова. – И он демонстративно зажал рот лапкой.
- Не скажешь? – переспросил Сиреневый и хитро усмехнулся.
Салатный отрицательно помотал головой.
- Точно не скажешь?
Салатный подумал и помотал головой утвердительно.
- Ага… - кивнул Сиреневый. – Не скажешь, значит… - Затем отчетливо, старательно выводя каждый слог, произнес: - Салатный – длинноухий дурак. – И стал с радостным любопытством вглядываться в лицо приятеля.
Бедняга, надулся, напыжился… Но только еще сильнее прижал лапку ко рту и, не мигая, укоризненно уставился на Сиреневого. Тот расслабился, довольно подмигнул ему и заявил:
- Салатный – балбес косоглазый!
Потемнев челом, Салатный замычал сквозь лапу:
- М-м-м…
- Салатный – болван криворотый! – сообщил Сиреневый совсем уже счастливым голосом, потом повернулся к ослику. – Ну, что, написал?
- Что-то не пишется, - признался тот. – Написал пока одно-единственное четверостишие, да и то какое-то… Не такое.
- Что значит, «не такое»?
- Неправильное.
- В смысле?
- Сам послушай.
- … На другой стороне у Луны, там, где мрак,
- Проживает один длинноухий дурак,
- Косоглазый балбес - сам себе атаман,
- И зовут его все «Криворотый Болван»…
- А дальше, что про него писать, я не знаю, - признался ослик. – Да мне что-то и не хочется.
- Понял, что ты натворил?! – вскричал Салатный, отняв лапку от губ. – Это все твое дурное влияние!
- А чего это ты разговорился? – огрызнулся тот. - Ты же обещал, что, пока он продолжение не напишет, молчать будешь.
- Так он написал.
- Да уж… Продолжение, называется…
- Называется или не называется, это уже частности. Он написал - я заговорил. А что он ерунду какую-то написал, так это как раз твои дурные флюиды на него так подействовали. Ты во всем виноват.
- Я виноват, что он стихи стал плохие писать?! – опешил Сиреневый.
- Конечно ты. Всё в твоей вредности, как в кривом зеркале, искажается. Ты виноват. И не спорь.
Сиреневый насупился:
- Теперь до пенсии мне это будешь вспоминать?
- Ладно, - вздохнув, сказал Салатный миролюбиво. – Забудем. Только, давай, оба теперь помолчим, пока он что-нибудь другое не напишет.
- Ну, давай, - кивнул Сиреневый нехотя.
- А с этим четверостишием, что делать? – вмешался ослик.
- Ничего не делай. Забудь его, - посоветовал Салатный. – Будто и не было. От этого всем только лучше будет. Сочиняй всё другое. А мы помолчим.
- Ладно, я попробую, - согласился ослик. – Хоть работы, конечно, жалко…
Прошло совсем немного времени, когда он вдруг воскликнул:
- Готово!
- Что-то ты быстро как-то, - нахмурился Салатный.
- Оказывается, очень легко писать, когда знаешь, что это кому-то нужно, но никто не мешает, - объяснил ослик.
- Отлично! – рявкнул Сиреневый. – Читай, осёл!
Тот крякнул, покосился на зайца укоризненно, но ничего не сказал ему, а принялся декламировать.
- Став принцессой Луны, ты не бросишь меня,
- Ты найдешь во мне друга, защиту, коня,
- И со свитой своих однорогих друзей
- Мы отправимся в путь по планете твоей.
- Сколько странных пейзажей увидим мы тут,
- И зверушек, что в кратере лунном живут,
- Золотых черепах и чешуйчатых птиц,
- Что птенцов достают из квадратных яиц.
- Мы с кентаврами будем в пятнашки играть,
- Мы с русалками станем в пучины нырять,
- В человеческий рост музыкант-муравей
- Нам сыграет каприччио на арфе своей.
- Так, в забавах и играх пройдет много дней,
- Но однажды ты скажешь: «Друзья, все сильней
- Я скучаю по дому, где люди живут,
- Там где мама, где папа и бабушка ждут.
- Полюбились вы мне, я б хотела тут жить,
- И печали, и радости с вами делить,
- Но мой дом на Земле, уж простите меня,
- Не хочу быть без папы и мамы ни дня».
- «О, принцесса Букашка, владыка Луны, -
- Ей ответил вожак, - все мы потрясены
- Справедливостью сердца и верностью слов…
- Посмотрите: вам мостик на Землю готов».
- Тут увидели мы, что к земным облакам
- Словно коврик постелена радуга нам,
- И, со свитой своею простившись тогда,
- Мы спустились на Землю. Теперь - навсегда…
Ослик смолк.
- Всё?! – воскликнул Сиреневый.
- Ну, да, - неуверенно отозвался тот. – Спустились на Землю… Чего еще-то? Хотя, мне и самому кажется, что чего-то не хватает…
- Ужасно не хватает! – заверил его Сиреневый.
- Чего? – спросил ослик с надеждой. Сиреневый только плечами пожал.
- Осмысления, - ответил за него Салатный.
- Какого еще «осмысления»?.. – скривился Сиреневый. Но на ослика слова Салатного подействовали как вспышка молнии.
- Точно, - кивнул он убежденно. – Точно! Но я его пока еще не допридумывал.
- Так допридумывай! – вскричал Сиреневый.
- Тс-с, - приложил Салатный к губам пальчик. - Опять за своё? Опять подгоняешь?..
Тут хлопнула дверь, и игрушки замерли. Это папа с мамой принесли с прогулки коляску со спящей Букашкой.
Вынув ее из коляски, пройдя в спальню и осторожно стягивая с нее комбинезон, они стали тихонько переговариваться. Мама сказала:
- Ну, наконец-то весна. Солнышка все больше и больше становится.
Папа заметил:
- Сашка тоже все больше и больше становится.
- Так ведь и Сашка у нас – солнышко, - отозвалась мама.
Папа обрадовался:
- Значит у нас два солнышка. И их обоих – все больше!
- Хорошая весна, - подтвердила мама.
Потом они прикрыли дверь, и зайцы сразу же обернулись к ослику.
- Ну? – спросил Сиреневый шепотом. – Допридумывал?! Или опять скажешь, тебе мешали?!
- Конечно, ему мешали, - подтвердил Салатный.
- Допридумывал, допридумывал, - успокоил их ослик. Сразу было видно, что результатом он горд. – Вот, слушайте…
- И теперь всё как раньше. Но часто во сне
- Мы с Букашкой бываем опять на Луне.
- Веселимся, резвимся… Проснемся… Мы здесь -
- Где у папы и мамы два солнышка есть.
- Хе-хе, - сказал Сиреневый. – Ну, ладно. Молодец, вообще-то.
- И они тоже молодцы, - кивнул на дверь спальни Салатный. - Правильно мешали.
:)
История седьмая
Выздоровительная
Сперва растаял снег, и получились лужи. Потом под солнцем эти лужи испарились, и стало совсем сухо… Вот только мокро и слякотно стало вдруг под носом у Букашки.
- Просто напасть какая-то! – в который уже раз воскликнула мама, промокая жиденькие букашкины сопли салфеткой. – Когда взрослый болеет, он хоть понимает, что с ним происходит. А ей, бедненькой, не объяснишь.
Они с папой стояли возле придвинутого к подоконнику комода и следили, чтобы восседающая на нем Сашка, не дай бог, оттуда не сверзилась. И украдкой, не заостряя на этом внимания, одевали ее для похода в больницу.
- Сейчас Саша туда пойдет, на улку, - продолжала мама, застегивая на дочке кофточку…
- Забавно, - сказал папа, нанизывая на ее маленькие лапки полосатые носки. – У нее есть дом, а все остальное – «улка». То есть, улка – это вселенная… А болеть ей, наверное, надо иногда. Чтобы организм научился бороться с вирусами и бактериями. Чтобы иммунитет появился.
- Иммунитет вовсе не на все болезни вырабатывается, - возразила мама. – От простуды нет никакой пользы, кроме общего ослабления.
- Ка! – сказала Сашка и показала рукой за окно.
- Правильно, – обрадовалась мама, – птич-КА на ул… Во вселенной.
- Она вовсе не на голубя смотрит, а на вон ту длинную таксу, - заявил папа. – Но все равно правильно. Собач-КА. Умница… А простуда даже если не вырабатывает иммунитет, все равно закаляет дух и воспитывает характер. Должен же человек когда-нибудь узнать, что на свете бывают и невзгоды.
- И именно папа с мамой должны их человеку предоставить… Из тебя воспитатель, как из меня балерина, - мама снова промокнула Сашке нос. – Дай тебе волю, ты бы только и устраивал ей невзгоды. Для закалки.
- Га! – сказала Букашка. Мама поддержала ее:
- Даже ребенку и то смешно от твоих рассуждений.
- Балерина из тебя нормальная, - заметил папа, окинув маму внимательным взглядом. - А «га», это «гав», так собачки лают, правда ведь, доча?
- Па! – отозвалась та.
- Видишь, ребенок говорит, что папа прав. Ребенок умный.
- Ребенок говорит, что это – памперс, - возразила мама, застегивая липучки по бокам. – Ребенок вообще не склонен лезть в споры взрослых, а говорит исключительно по существу.
- И это правильно, - кивнул папа. – Пойду-ка и я по существу спущу вниз коляску, пока вы доодёвываетесь.
… - Прямо, как мы с тобой, - заметил Сиреневый заяц, когда входная дверь за мамой захлопнулась. – Спорят и спорят, препираются и препираются…
- Они просто так разговаривают, - возразил Салатный. – Они не ругаются.
- А я разве сказал, что ругаются? Я сказал, препираются, – нахмурился Сиреневый. – Как мы. Мы с тобой, что ли, ругаемся?
- Да никогда! – воскликнул Салатный.
- То-то же, - кивнул Сиреневый, не замечая иронии. – Слушай, а про что они говорили? Кому «ему», и какой такой «нитет»?
- Понятия не имею, - признался Салатный.
- Я знаю! Я! – выбралась из коробки синяя гусеница с цветными лапками. – Щас ласскажу! Никому не «ему» и никакой он не «тет», а иммунитет!
- А-а, - понимающе кивнул Салатный. – Значит, не му, не тет… Все равно непонятно.
- Да никакой «не му», никакой «не тет»! – рассердилась гусеница и от возбуждения принялась кругами бегать по комнате. – Им-му-ни-тет! – выкрикнула она по слогам. – Слушайте внимательно! – она остановилась прямо перед зайцами: Им! Му! Ни! Тет!!! Ясно?!
- Ага, - снова кивнул Салатный. – Еще бы. Вот, значит, что. Им-му-ни-тет. А кто он?
- Он - никто! – завопила гусеница. – Он – защитные силы! Чтобы болоться с миклобами! С вилусами и бактелиями!
- А это еще кто?! – возмутился Сиреневый. – То не му, то не тет, то еще бактелии какие-то вислоусые!
- Вирусы и бактерии, - вдруг пробасил резиновый ослик. – Извини, гусеница, что вмешиваюсь, но они бы опять ничего не поняли. Ты неправильно произносишь. - Вирусы и бактерии, - повторил он. – Или вместе - «микробы».
- Спасибо, - сухо отозвалась гусеница. – Я вообще-то, когда сталаюсь, то выговаливаю. Вот: «р-р-р», - прорычала она раскатисто. А потом стала говорить, тщательно вставляя этот звук в нужные места: вир-р-русы и бактер-р-рии. Это такие маленькие-племаленькие звер-ри, котолые залазят букашке в ор-р-рганизм, кусают ее, и она от этого болеет. Вот.
- Ах, какие вредные! – воскликнул Сиреневый.
- Еще какие! – согласилась гусеница. – Злые и голодные!
- А почему мы их не видим? – спросил Салатный.
- Потому что они маленькие-маленькие-племаленькие!
- Маленькие зайцы, маленькие кроты, маленькие волки?.. – уточняя, стал перечислять Салатный.
- Да нет же! – вскричала гусеница. - Они совсем-совсем длугие! Хотя… Может и такие… А какая р-р-разница?
- Ну, не скажи, возразил Салатный. – Если они - голодные зайцы, надо просто дать им морковку, и они сразу перестанут кусаться.
- Ха! – сказал ослик. – А ты – умный. Это называется «лекарство» - когда что-то даешь, и микробы перестают кусаться.
- Тс-с!!! – прошептала гусеница, и, пятясь, вползла обратно в ящик с игрушками. – Идут!
Ничего особенного в больнице не происходило, а ночью Букашке вдруг стало плохо. Теперь - по-другому, теперь это совсем не походило на обыкновенную простуду. Мало того, что поднялась температура, самое неприятное, что ее несколько раз подряд стошнило. Ее тошнило и просто так, без всякой причины, и после каждого глотка воды, и даже когда мама пыталась кормить ее грудью… Никогда еще ничего подобного с ней не происходило, никогда еще ей не было так плохо. А она ведь даже не знала, что такое может быть, и вся она стала такая слабенькая и вялая, как тесто.
- Да что же это такое?! – причитала мама. – Что ж это с тобой, Букашечка?!
«Это злые микробы забрались ей в нос и сделали ее слабой, - догадался Сиреневый, - и тогда другие, еще более злые, залезли ей в животик».
«Точно так, - подумал ему в ответ Ослик. – Иммунитет-то ослаб».
«А в больнице всякие микробы так и шныряют – от одного ребеночка к другому, - подтвердила гусеница. – И по воздуху летают, и по полу бегают!..» - мысленно она не картавила.
«И никто их не ловит? – удивился Салатный. – Это же больница, там врачи…»
«Мало ли что! Микробы очень хитрые и хорошо умеют прятаться!»
«Ох, поймал бы я одну такую микробину! - нахмурился Сиреневый и мысленно погрозил кулаком. – Я б ее!.. Защекотал бы до потери сознания!»
«А я бы… - поддержал его Салатный. - Я бы ей сказал что-нибудь такое… Объяснил бы ей, какая она нехорошая, ей бы сразу стало стыдно, и она бы убежала!»
А Букашке тем временем становилось все хуже. Она не слазила у взрослых с рук и то засыпала, уронив горячую головку папе, маме или бабушке на плечо, то просыпалась и тихонько хныкала. А взрослые сгорали от жалости и тревоги и чувствовали себя самыми несчастными людьми на свете, оттого, что не могут ей помочь.
Если бы они только могли, они взяли бы все ее болезни на себя, и как бы им ни было тогда плохо, они бы радовались, что их любимая Букашечка здорова… Но нет. Никто еще так делать не научился, кроме, может, каких-нибудь волшебников.
Наконец, приехала «скорая». Большая пухлая тетенька-врач потрогала Саше животик, посмотрела ей горло, прижав ложечкой к нёбу язык, потом послушала ее, прикладывая ей к спинке и груди холодную круглую железку.
- Похоже на отравление, - сказала она. – Что-то особенное ребенок ел сегодня?
Ничего особенного Букашка в этот день не ела.
- Понятно, - сказала тетенька-врач. – Это плохо. Тогда может быть и не отравление. Давайте-ка так. Сейчас я поставлю ей укольчик, и тошнить не будет. Пусть спит, а когда будет просыпаться, давайте ей побольше пить. Если к утру ей не станет лучше, вызывайте нас снова, и тогда поедем в специальную больницу.
Всем от ее слов стало как-то немножко полегче. Чувствовалось, что она уже много раз видела подобное, и ничего страшного ни с кем не случилось… Но под утро Букашке снова стало очень плохо, «скорую» вызвали опять, и они с мамой уехали в эту специальную больницу.
Больница была настолько специальная, что больше напоминала тюрьму. Она стояла за городом, и в нее никого не пускали. Больным можно было только что-то передать, да и то не все.
… Папа, испуганный и мрачный, шел от остановки по серой бетонной дороге, вдоль каких-то гаражей. Он нес пакетик с передачей. Главным в нем было какое-то лекарство, название которого мама продиктовала ему по телефону. Еще там были разноцветные кубики и пирамидки для Сашки, бананы и сок для мамы.
Внезапно налетел ветер, деревья за гаражами зашумели и, качаясь, неприятно заскрипели. Папа подумал о том, какую ерунду он болтал еще вчера утром про то, что болезни полезны и укрепляют. Он подумал еще, в какое страшное место привезли его дочку, и что она – самое важное для него на свете, а он совсем-совсем ничего не может для нее сделать. Он подумал, что с детьми вообще не должно происходить такой гадости, а уж тем более с лучшей девочкой на свете. Он чуть не заплакал, но потом удержался, потому что подумал, что если поплачешь, станет легче, а это нечестно, чтобы ему было легче, чем маме и Букашке, им ведь и так хуже, чем ему.
Из-за гаражей выскочили три большие светлые недружелюбные собаки и стали грозно лаять, словно не желая пропускать. Но он просто не обратил на них внимания, и они замолчали, провожая его недобрыми взглядами.
Маме и Букашке действительно было еще хуже. Букашке – потому что она болела, потому что ей промывали желудок и поили чем-то горьким, потому что ей все время делали какие-то уколы, а иногда ставили «систему». Она не понимала, за что ей все время делают больно, и уже как огня боялась белых халатов… А мама просто умирала, видя как плохо ее маленькой доченьке, и сердце ее постоянно обдавало холодом при мысли, как ужасно все это может кончится. Но она гнала от себя все эти страшные мысли и старалась вовремя делать все-все-все, что наказывала ей врач, о которой говорили, что хоть она такая строгая и сердитая, но зато «хороший специалист»…
Папа приходил сюда уже не в первый раз, потому он не стал передавать пакет таким же строгим и сердитым, как врач, медсестрам. Он остановился под окном букашкиной палаты и позвонил маме. Та выглянула, кивнула, а затем выбросила в форточку переданный в прошлый раз клубок веревки, держа ее конец. Разматываясь, клубок полетел вниз. Папа поймал его и привязал веревку к пакету. Мама быстро затянула его наверх и ненадолго исчезла. Потом она появилась в окне, поддерживая бледненькую Сашку подмышки на подоконнике. Папа запрыгал и замахал руками, изображая радость. Букашка чуть заметно улыбнулась и покачала рукой. Тут папа, как и в прошлые разы, испугался, что она расстроится оттого, что он только прыгает тут под окнами, а к ней не идет. Не идет ее спасать, когда ей так плохо…
Он достал телефон и набрал номер.
- Ты ее тихонечко сними с окна и отвлеки, чтобы она не расстроилась, что я ухожу.
- Ладно, – мама и Саша исчезли из проема, но разговор продолжался: - Спасибо за передачу.
- Ну, что говорят?
- Ничего.
- А анализы?..
- Будут готовы только через три дня. А пока ее лечат, сами не знают от чего.
- Она что-то ест?
- Нет.
- А чем же она питается?!
- Ей вливают глюкозу прямо в кровь…
- О, господи…
- Ну, ладно, пока. Она что-то закапризничала…
- Да-да-да, не отвлекайся от нее. Всё, пока.
Говорить какие-то ласковые слова друг другу просто не было сил, слишком уж плохо у них у обоих было на душе. Папа сунул телефон в карман. Белесые собаки молча проводили его взглядами до остановки.
День за днем так прошла целая неделя. Холодно и неуютно было без Букашки и игрушкам.
- Какие же мы с тобой дураки, - сказал Салатный. – Еще жаловались, что она с нами не играет. Балбесы жадные! Главное-то, что она вообще тут была. Уже от этого хорошо было!
- Это точно, - вздохнул Сиреневый.
- Слушай, - сказал Салатный, - а как ты думаешь, чего больше всего на свете не любят микробы?
Из ящика снова высунулась гусеница и сказала:
- Я, я знаю!
- Чего?
- Веселья и радости, вот, чего они не любят.
- Ты понял? – обернулся Салатный к товарищу. – А мы тут с тобой нюни распускаем. Микробам от этого одно удовольствие.
- Точно! – сказал Сиреневый. – А знаешь, что? Давай писать веселые песенки. Микробы их услышат, узнают, что мы не падаем духом, испугаются и убегут.
- Это, конечно, хорошо было бы, только убегут-то те микробы, которые здесь, а не те, которые в Букашку залезли.
- Н-да… - приуныл Сиреневый.
- Нет-нет-нет! – закричала гусеница. – Ты всё плавильно плидумал! Пр-равильно пр-ридумал, - поправилась она. Все плохие очень любят сплетничать. Те миклобы, которые отсюда убегут, обязательно всем р-раскажут, какие мы др-ружные, и как любим Букашку… Те ласкажут другим, и те – тоже, и так все миклобы это узнают, испугаются и оставят Букашку в покое.
Ослик из уголка пробасил:
- Надо попробовать. Что-то мы расслабились. Не знаю, будут микробы сплетничать или не будут, но главное, мне кажется, если очень захотеть, чтобы Букашка выздоровела, ей это обязательно поможет.
- Отлично! – воскликнул Сиреневый, и сразу почувствовал, насколько ему стало легче от мысли, что он что-то может сделать. – Давайте тогда устроим конкурс на лучшую выздоровительную песенку!
- Давайте!.. Правильно!.. Устроим!.. – загалдели остальные. Потом игрушки притихли, только время от времени то тут, то там в комнате раздавалось хихиканье. Минут через двадцать Сиреневый крикнул:
- Я готов! Кто еще?
- Да подожди ты! – закричал Салатный. – Мало ли, что ты готов! А мне еще долго!
Читать бесплатно другие книги:
