Дуэт смерти Робертс Нора

— Я собираюсь покопаться в глубоких карманах богатых выпускников. В таких случаях одеваться надо подобающе. Лейтенант! — Доктор Лапкофф протянула руку Еве. — Я нашла Фиону. Она в двухдневном центре медитации. Туда не разрешается брать никакие средства связи. Я распорядилась, чтобы ее вызвали оттуда, мне показалось, что ситуация этого требует. Ее проводят сюда. Не знаю, подойдет ли вам мой кабинет. Может, какое-нибудь другое помещение?

— В этом нет необходимости. Беседа много времени не займет.

— Я слышала в новостях, что была обнаружена еще одна жертва. Еще одна молодая женщина изнасилована и убита.

— Мы не можем подтвердить, что эти случаи связаны между собой.

— Пресса с легкостью бросается намеками на якобы серийного убийцу, выслеживающего молодых женщин. У нас тут в кампусе много молодых женщин. Все очень встревожены.

— Я бы посоветовала вашим студентам и служащим принять разумные меры предосторожности. Но помните: намеки и спекуляции прессы не находят никакого подтверждения со стороны Департамента полиции и безопасности Нью-Йорка.

Пич продолжала пристально вглядываться в лицо Евы, словно хотела просветить рентгеном ее мозг.

— Я забеспокоилась, когда вы стали наводить справки о Фионе Уоллис. Я подумала: вдруг у вас есть основания полагать, что ей грозит опасность?

— Ровным счетом никакой. Речь идет о товарах, проданных ею в магазине «Спортивный центр» в марте. Возможно, это имеет отношение к следствию.

— Вы меня успокоили. — Пич перевела взгляд куда-то за плечо Евы. — Вот она идет.

— Вы всех своих студентов знаете в лицо, доктор Лапкофф?

— Пич, — поправила ее доктор Лапкофф. — Нет, не знаю, но я нашла ее личное дело, когда вы попросили ее разыскать. Мисс Уоллис.

— Доктор Лапкофф!

Девушке было не больше двадцати. Молочно-белая кожа и целый сноп рыжих кудряшек. Она немного запыхалась. Бежала через весь кампус, догадалась Ева, да к тому же слегка встревожилась: чего это ее вызывают к президенту университета?

— У вас нет никаких неприятностей, не волнуйтесь. — В тоне величественной и властной женщины послышались по-матерински участливые ноты. — И вас не накажут за перерыв в медитации. Это лейтенант Даллас из Департамента полиции и безопасности Нью-Йорка. Она надеется, что вы сможете ей помочь.

— Помочь?

— Да. Хотите поговорить с Фионой наедине, лейтенант?

— В этом нет необходимости. Вы работаете в «Спортивном центре».

— Да, мэм. Я тут на пансионе, домой не езжу, и я работаю в магазине, чтобы легче было платить за жилье. Я там проработала уже больше года.

— Вы там работали тридцать первого марта.

— Э-э-э… я точно не помню. Может быть.

— Вы продали несколько предметов вот этому человеку. — Ева извлекла из сумки фоторобот. — Вы его помните?

— Я не уверена. Не совсем уверена. Это же было два месяца назад, даже больше, а в магазине всегда много народу. Он очень популярен.

— У меня есть список того, что он купил. Возможно, это поможет вам вспомнить. — Ева начала перечислять и заметила, как Фиона заморгала, когда она дошла до кроссовок. — Вы вспомнили?

— Да. Это была очень крупная продажа, кроссовки страшно дорогие. Я вспомнила, потому что я ему сказала: всего через неделю они на один день будут в распродаже. Скидка — десять процентов. Не так уж мало, если учесть, что они идут по три с половиной сотни за пару, понимаете? Но он не стал ждать, он хотел купить тут же, на месте. Выглядел не совсем так, как у вас на картинке, вот почему я его сразу не узнала.

У него волосы были длинные и волнистые. Просто обалденные волосы. И вообще он был ужасно симпатичный. Я с ним пококетничала немного, ну, знаете, как это бывает, спросила, живет ли он в кампусе и по какому предмету будет диплом писать. По-моему, он сказал, что живет не в кампусе, а где-то еще. Он был очень мил, но не стал со мной кокетничать, вот я и решила, что он, наверное, с кем-то встречается, а может, я просто не в его вкусе. Помню, я пошутила, что он, наверное, сорвал банк или что-то в этом роде, потому что он покупал так много всего сразу. Помню, как он улыбнулся, потому что, понимаете, улыбка у него — просто закачаешься. И он сказал — я запомнила, потому что это ужасно смешно, — он сказал, что по одежке встречают. Это было чудно, потому что, понимаете, он же покупал разный там спортивный трикотаж и все такое. Я все это запаковала, и он ушел.

— Вы его после этого еще встречали?

— Нет, мне кажется, нет.

— Ладно, Фиона. Спасибо.

— А он что, закон нарушил?

— Мы просто хотим с ним поговорить. Если вы вдруг еще раз его увидите, сделайте мне одолжение. Не подходите к нему и сразу позвоните мне. — Ева протянула ей свою карточку.

— Ладно. Мне вернуться в центр медитации?

— Да, — ответила Пич Лапкофф, — возвращайтесь прямо туда.

— Да, мэм.

— Это помогло? — спросила Пич у Евы, когда Фиона убежала.

— Это подтвердило кое-какую информацию, способствовало определению почерка, и это говорит мне, что в нем самодовольство борется с осторожностью, причем самодовольство иногда побеждает. Да, это помогло. Вы мне очень помогли. Спасибо.

— Я рада, что смогла помочь, и надеюсь в самом скором времени услышать в новостях, что вы его задержали.

— Я тоже на это надеюсь.

Когда они вернулись к машине, Рорк спросил:

— Что дальше?

— Мне надо еще разок пройтись по списку лиц, связанных с арестом Ирен Стольц. Надо поговорить с ними со всеми. Надо попытаться вычислить его следующую жертву.

— Не все они живут в Нью-Йорке, — заметил Рорк.

— Верно. — Ева забралась в машину. — Но у него, похоже, бездонный запас удостоверений, и по каждому есть кредитная карта. Возможно, его следующая жертва живет в Нью-Йорке, а может, и нет. Мне надо выявить все связи возможных жертв и со всеми побеседовать, чтобы это понять.

— Те, кто связан с фигурантами по делу, тоже не все живут в Нью-Йорке или даже в штате Нью-Йорк. Ты, конечно, можешь облететь их всех на самолете или поговорить по телефону.

— Я предпочитаю разговор лицом к лицу, но это неосуществимо, поэтому придется со многими говорить по телефону. Проблема в том, что людей становится все больше. Они женятся, заводят детей. То же самое делают их дети. Или у них есть братья-сестры, и они делают то же самое. За двадцать-то с лишним лет у каждого человека за спиной целая армия вырастает.

— Люди и их склонность к размножению… — Рорка позабавила эта мысль. Он с улыбкой повернулся к Еве. — Что можно сделать?

— Чего бы мне хотелось, так это собрать их всех в Управлении, поговорить со всеми поодиночке, потом, если будет нужно, со всеми вместе. Вдруг ответы одного подстегнут память другого?

— Я могу это устроить.

Ева покосилась на него в недоумении, пока Рорк гнал машину по направлению к дому.

— Что? Ты сможешь всех транспортировать в Управление? Отовсюду, где бы они ни находились? Это не только неосуществимо, многие из них вообще не согласятся. Но и это еще не все. Проблема с людьми в том, что у них есть своя жизнь, и они начинают капризничать, когда их просишь бросить все, чтобы помочь полиции в расследовании. Да они, может, и не поверят, что угроза существует и на самом деле их касается.

— Разные есть способы транспортировки, — загадочно изрек Рорк.

— Да, конечно, твой транспорт весь шикарный и блестящий, прямо сияет, но…

— Ева, хотя я часто путешествую по делам или приглашаю людей к себе и предоставляю им мой транспорт, подумай, насколько чаще я веду дела по всему миру и даже вне планеты, не покидая Нью-Йорка?

— Да, но у тебя же есть… — Ева вдруг вспомнила, как однажды ворвалась в его кабинет, не предупредив, а у него шло совещание. Голографическое совещание. — Это может сработать, — задумчиво произнесла она. — Обычно мы не используем голографию на допросах: когда имеешь дело с подозреваемым или даже с очевидцами в некоторых делах, защита пытается отвести любые показания, добытые таким способом. Это дело хитрое, голограммой можно манипулировать. Хочешь получить крепкое дело для суда, добывай признание или показания лицом к лицу, под запись. Но это…

— Тебе ведь нужно не признание, ты не допрашиваешь подозреваемых или даже людей заинтересованных.

— Да, — согласилась Ева, — да, это может сработать. Надо будет посоветоваться с прокурором, убедиться, что тут нет какой-нибудь процедурной подковырки. Если полученная информация приведет к аресту, мы же не хотим, чтобы какой-нибудь ловкий крючкотвор заявил, что информация недостоверная, а следовательно, бла-бла-бла… Но я думаю, мы сможем это сделать.

— Ты же только что пользовалась голограммой по Рикеру.

— Да, но он уже отбывает пожизненное без права на помилование или условно-досрочное. Они смогут попытаться оспорить метод, потанцуют вокруг него, когда мы в суде предъявим ему заговор с целью убийства Колтрейн. Но он заказал убийство копа из колонии строгого режима, находящейся на спутнике, где разрешены голографические посещения. Я на этот счет проконсультировалась, так что пусть только попробуют оспорить мои методы, ничего у них не выйдет. К тому же Клео не участвовала в голограмме, ей только разрешили понаблюдать. Я не использовала никаких улик, полученных при помощи голограммы, чтобы вытащить из нее признание. И, повторяю, я сперва проконсультировалась, получила подтверждение. Судья уже отклонил требование адвоката признать свидетельство неприемлемым.

— Я рад это слышать.

— Я думаю, мы сможем это использовать, — продолжала Ева, — если сами фигуранты согласятся. Это сберегло бы мне уйму времени, и это почти то же самое, что беседа лицом к лицу. Но я должна быть уверена, что наш зад прикрыт.

— Ты давай прикрывай зад, а я все подготовлю.

— А долго готовить? — тут же спросила Ева.

— Саму программу — двадцать минут максимум. Но потом мне нужны координаты тех, кого ты будешь опрашивать. Понадобится несколько минут на триангуляцию каждой голограммы.

— Я уже говорила, но это стоит повторить: тебя полезно иметь под рукой. — Ева вынула коммуникатор и связалась с заместительницей окружного прокурора Шер Рио.

Как и следовало ожидать, на нее обрушился селевой поток казуистики. Несмотря на это, Ева поняла, что сумеет здорово сэкономить время. Она так и вошла в дом, не отнимая коммуникатора от уха, продолжая консультироваться с Рио. У всей этой казуистической белиберды был один немалый плюс: она давала законную возможность игнорировать Соммерсета.

Получив кивок от Рио, Ева начала обзванивать фигурантов и договариваться о голографической конференции. Дошла до середины, когда Рорк позвонил ей по внутренней связи.

— Программа готова в голографической комнате. Мне нужны координаты.

— Я тебе принесу. Остальных перекину Пибоди, пусть она обзванивает. Пять минут.

Ева перебросила вторую половину нагрузки своей напарнице, собрала все, что ей было нужно, воспользовалась лифтом. И вошла… в более просторную и необъяснимым образом более шикарную версию своего домашнего кабинета.

— Гм.

— Обстановка очень важна. Может, в один прекрасный день ты решишься заменить этот твой письменный стол рабочей станцией вроде вот этой.

Ева нахмурилась, глядя на темную блестящую поверхность подковообразной консоли со встроенным блоком связи и обработки данных.

— Мне нравится мой письменный стол.

— Да, я знаю. — Рорк легко коснулся губами ее губ, а потом указал на стол в дальнем конце комнаты. — Хочешь бутерброд?

— А у нас есть бутерброды?

— Поешь. Можешь сесть за письменный стол, если хочешь. Но я же тебя знаю, ты захочешь оставаться на ногах. Своих собеседников можешь усадить куда угодно: на любое кресло, на диван… Тут есть компьютер и стенной экран, оба в рабочем состоянии, если они тебе понадобятся.

«Ловко, — подумала Ева. — Очень ловко».

— Мне надо это записывать.

— Будет вестись запись.

Ну, раз уж он опять указал ей на стол, Ева взяла бутерброд.

— Давай первым делом вызовем Пибоди.

Рорк кивнул и позвонил по своему собственному телефону.

— Пибоди, — отозвалась Пибоди, и тут же ее лицо зарделось при виде Рорка на экране телефона. — Ой, привет!

— И вам привет, Делия. Лейтенант хотела бы, чтобы вы к нам присоединились.

— Ладно. Обалдеть. Меня никогда раньше не голографировали.

— Я не сделаю вам больно, — пообещал Рорк, и Пибоди захихикала. — Ну вот, я вас взял. Начинаю.

Закружились в воздухе крошечные световые точечки и соткались в Пибоди.

— Ой, ну надо же! Как просто! И я даже раздвоения не почувствовала. — Пибоди огляделась, моргая. — То есть почувствовала, но ничего страшного. Ой, а это что?

— Что? Это? Это бутерброд.

— Это не просто бутерброд, это итальянский бутерброд! Ужасно аппетитно выглядит.

— Там есть еще. Угощайся.

— Спасибо. — Пибоди повернулась к столу, протянула руку, и ее рука прошла прямо сквозь поднос с бутербродами. — Какая же ты вредина, Даллас! Я не могу угоститься, потому что меня же на самом деле здесь нет! И все-таки я здесь. Ничего не понимаю в голографической науке. Всякий раз, как Макнаб пытается мне объяснить, мои мозги засыпают.

— Давай оставим это электронщикам, а сами будем копами. Заканчивай обзвон, заставь их согласиться. Я еще раз созвонюсь с адвокатом, и мы приведем ее сюда.

«Действительно раздвоение, — признала Ева, — но до чего же плавно и по-деловому!» Минута — и бывшая государственная защитница оказалась сидящей на диване в ее виртуальном кабинете.

— Спасибо, что уделили мне время, миссис Дробски.

— Никаких проблем. Мне хотелось бы как можно скорее покончить с этим делом. Оно меня нервирует.

— Я вас прекрасно понимаю. Нас прежде всего волнует ваша безопасность и безопасность ваших близких.

— У вас есть достоверные данные, что меня или мою семью выслеживают? Что мы в опасности? Данные о том, что эта опасность связана с моей подзащитной в деле двадцатилетней давности?

— Вы рассуждаете как адвокат. Я рассуждаю как коп. Кому бы вы доверили свою жизнь и жизнь ваших близких?

Женщина заерзала то ли от досады, то ли от беспокойства.

— Я же здесь, не так ли?

— Вам показали сделанный художником фоторобот подозреваемого. Вы совершенно уверены, что никогда раньше не видели этого человека? Вывести на экран изображение Дэррина Паули.

Миссис Дробски внимательно взглянула на экран.

— Насколько мне известно, нет.

— У вас есть брат.

— Да, Лайл. Как я вам уже говорила, он финансовый консультант. Я с ним уже поговорила, ему тоже показывали фоторобот. И его жене, и их сыну. Я настолько встревожена, что позвонила на этот счет родителям, а они живут в Аризоне. Никто из них не узнал этого человека.

— С кем вы близки?

— Простите, не поняла?

— В вашей семье. Кто вам ближе всех?

— Трудно сказать… Наверное, отец. Именно из-за него я стала адвокатом. Уверяю вас, лейтенант, он не настолько наивен или легковерен, чтобы навлечь опасность на себя или на мою мать. Он… Ваш подозреваемый. Он ведь охотится на женщин, верно?

— Мы не исключаем возможности жертв-мужчин. Кто еще у вас есть?

— У меня больше нет родственников.

— А кто еще вам дорог? Родственники — не всегда родные по крови.

— О боже. — Впервые за все время разговора миссис Дробски испугалась. — Линкольн, Линкольн Мэттерс. У нас роман… вот уже больше года. Да, и мой партнер, Элиза Уэгман. Мы с ней дружим с колледжа. Она… она мне как сестра.

— Пибоди?

— Работаю.

— Вы думаете, он может причинить зло Линкольну или Элизе? Я должна их предупредить…

— Мы сами об этом позаботимся. Прямо сейчас. Элиза замужем? Может быть, гражданский брак, сожительство?

— Нет. По правде говоря, она только что прошла через тяжелейший развод. У нее есть дочь, моя крестная, Ренни. Ей всего одиннадцать.

— Мы о них позаботимся. — Краем глаза Ева заметила кивок Пибоди. — Полицейские офицеры уже направляются к ней и к Линкольну. Когда они закончат свою работу, я сама с ними поговорю и все объясню.

— Вы действительно думаете, что…

— Я не стану гадать и не оставлю это на волю случая. А пока расскажите мне все, что помните по делу Ирен Стольц.

— Я очень хорошо помню это дело. Я очень недолго проработала государственным защитником к тому времени. Я все еще была зеленой идеалисткой. Я решила, что, раз уж у нее это первый арест и есть маленький ребенок, я смогу выторговать для нее хорошую сделку. Я считала, что смогу заставить их снять обвинение по наркотикам, сексуальным приставаниям, может, даже сторговаться до года, причем часть года в «доме на полпути» с обязательным курсом реабилитации. Дальше — больше. Я еще даже поговорить с ней не успела, как до меня дошел слух, что полиции нужен ее муж. Ну, я подумала, что смогу выбить из них один только «дом на полпути» без отсидки в тюрьме, если она его сдаст.

— Но она его не сдала, — подсказала Ева.

— Не захотела. Даже в разговоре со мной она утверждала, что он не имеет к этому отношения, что она одна во всем виновата, а он понятия ни о чем не имел. Я объясняла, пыталась ее вразумить, но она стояла на своем, как стена. Я хотела сыграть на ее материнских чувствах. Честное слово, мне очень хотелось ей помочь. Я сказала, что она ведь не сможет растить своего малыша, если будет сидеть в тюрьме. И все равно ее было не сдвинуть. Хуже того, когда заместитель прокурора приехал на следующее утро, чтобы заключить сделку, она настояла на самом первом предложении. Я могла бы договориться, снизить срок до года, но она мне не позволила. Я чувствовала себя проигравшей, никчемной дурой.

— Вы говорили с мужем?

— Да, я с ним поговорила. Он был рассержен. Он был просто в бешенстве, когда я сказала ему, что она согласилась на полтора года. Сказал, что она не должна была сесть больше чем на год. Я с ним согласилась, а он во всем обвинил меня. Но когда я ему сказала, что она не разрешила мне пойти на сделку, он немного успокоился, даже извинился. Когда дело слушалось в суде, он привел ребенка. Это был очень красивый мальчик. — Миссис Дробски опять бросила взгляд на экран. — Боже. Я же держала его на руках. Я держала его на руках, этого мальчика, когда Ирен и ее мужу дали побыть минутку вдвоем. Я держала его на руках. Мне стало дурно, когда он заплакал и стал звать маму. Я страдала, потому что не сумела сделать больше для его матери. Со временем к этому привыкаешь, перестаешь переживать, когда система заваливает тебя работой. Вот тогда-то и наступает момент уходить. Когда теряешь способность переживать, что не можешь сделать больше.

Когда Ева почувствовала, что выжала из Дробски все до капли, она вызвала голограмму Элизы Уэгман, оставив Дробски на месте, как та и просила.

Все, что сообщила ей Ева, Элиза Уэгман выслушала мужественно, даже не дрогнув, но потом сказала:

— Я немедленно отошлю дочку в Колорадо, к моей матери. Сегодня же.

— Лиззи, тебе тоже лучше уехать. Тебе нужно…

— Миссис Уэгман! — Ева пресекла взволнованную речь миссис Дробски в самом начале. — Я понимаю, как вы встревожены безопасностью вашей дочери. Офицеры полиции помогут вам чем могут в организации ее отъезда к вашей матери. Я не могу приказать вам остаться, но мне придется вас просить. Если вы стали мишенью, любое изменение вашего обычного распорядка может его вспугнуть. Мы сумеем обеспечить вам защиту.

— Надолго?

— Сколько потребуется. Будьте добры, взгляните еще раз на изображение на экране. Посмотрите внимательнее.

— Я действительно не уверена, видела я его или нет.

— Возможно, у него волосы длиннее или короче. Возможно, он выглядит немного старше.

— Волосы длиннее, — прошептала Элиза. — Может быть, это… Господи, может быть. Волосы длиннее и бородка. Дом, Доминик Патрелли.

«Бинго», — сказала Ева, но не вслух. Не успела она повернуться к напарнице и приказать ей проверить имя, как Пибоди, не дожидаясь приказа, пустилась строчить на карманном компьютере.

— Откуда вы его знаете?

— Я оказываю бесплатную юридическую помощь в клинике для неимущих в Южном Ист-Сайде. Недели три назад, когда я уходила из клиники, этот человек… Он подошел… подбежал, запыхался. Спросил, я ли Элиза Уэгман. Представился журналистом, сказал, что он готовит специальный репортаж о женщинах-адвокатах, специализирующихся на семейном праве. Это моя специальность. Он сказал, что опоздал, что хотел прийти до закрытия клиники, попросил разрешения меня проводить, задать кое-какие вопросы. Я решила, что тут ничего плохого нет. Он был очень обаятелен, серьезен и искренне заинтересован в нашей работе.

— Он вам представился, предъявил документы?

— Да. Теперь припоминаю, что это было как-то быстро, скомканно, он как будто замешкался. Но мы же были прямо на улице. Он просто прошел со мной несколько кварталов. Задавал вопросы — толковые, по делу. Он здорово подготовился, много знал о клинике. На меня это произвело впечатление, мне было приятно. Нам не помешало бы благожелательное освещение в прессе. Он купил мне стакан кофе с уличного лотка и попросил разрешения позвонить, если у него будут еще вопросы.

— И он звонил?

— На следующей неделе он поджидал меня возле клиники, когда я вышла, опять со стаканом кофе. У меня было немного времени, поэтому мы пошли в парк, сели на скамейку, выпили кофе, и он задал мне дополнительные вопросы. Он… немного приударял за мной, ухаживал, но легко, ненавязчиво, никакого хамства. Я была польщена. Он меня лет на двадцать моложе, если не больше, и я… Какая же я идиотка!

— Нет. Просто он очень здорово делает свое дело.

— Мы разговаривали, мы просто разговаривали, и оказалось, что он поклонник фильмов Сапаты.

— Господи, — прошептала миссис Дробски.

— Знаю. Я безумная поклонница Сапаты, и мы увлеклись разговором, начали спорить, анализировать. В те выходные в Трайбеке был мини-фестиваль.

— И вы пошли туда с ним.

Элиза облизнула губы, поправила волосы. «Нервничает, — подумала Ева. — И в то же время стыдится».

— Мы с ним встретились в Трайбеке в субботу вечером. Потом выпили по коктейлю, поужинали. Боже, я ему сказала, что не могу пригласить его к себе, потому что у меня дома дочь… Это же прямой намек «давай пойдем к тебе». А он сказал, что к его соседу по квартире мать приехала погостить, и это будет не совсем удобно. Потом он меня поцеловал и посадил в такси. Он меня поцеловал, — повторила Элиза, прижимая пальцы к губам. — Мы снова встретились на следующей неделе. Это был просто легкий ланч — соевые сосиски на верфи. С ним я чувствовала себя молодой, сексуальной… и готовой на все, — призналась она. — Он сказал, что хочет дать мне еще немного времени. Я ему рассказала о разводе, о своей дочке. Боже, я рассказала ему о своей девочке! Он хотел дать мне еще немного времени, потому что, как он сказал, хотел, чтобы я была уверена.

— Когда вы с ним снова встречаетесь?

— Через неделю с прошлой пятницы. В эти выходные он занят. У него работа.

«О нет, — сказала себе Ева. — Уж я постараюсь оставить его без работы».

19

— Она не следующая в очереди, — сказала Ева. — Он тянет время, разыгрывает партию. Разведенка — это еще на пару этапов впереди. Он эту партию разыграл бесподобно. Изменил внешность, образ… Молод, но не слишком молод, игрив, но не вульгарен, интересуется тем, что интересует ее. Главное, знает, что ее интересует.

— Она никому о нем не рассказывала, потому что рано еще, рассказывать нечего, — вставила Пибоди. — И она чувствовала себя немного глупо, готовясь завести роман с человеком на двадцать лет младше.

— У него нет домашнего телефона: так он ей сказал. А мобильник у него сломан. Он все никак не соберется его заменить. Ну, понятно: он не хочет, чтобы она ему звонила. Нет, ему надо держать ее в подвешенном состоянии: пусть поволнуется. У него есть власть над ней. Но она не следующая.

— Но кто-то еще у него уже намечен. — Озабоченно нахмурившись, Пибоди принялась изучать фотографии потенциальных жертв, которые Ева выложила на экран на дальней стене. — И, похоже, операция намечена на эти выходные.

— Больше он никого не получит. Давай следующим номером возьмем начальницу Детской службы, а потом заместителя прокурора.

Ева жадно пила кофе в перерыве между разговорами и дала Пибоди двадцатиминутный перерыв, чтобы та тоже смогла перехватить бутерброд. Она уже видела последовательность, этапы, историю, развернувшуюся двадцать лет назад, и подумала, что начинает понимать игроков, их роли, их выбор.

— Она пожертвовала собой ради него, — заключил Рорк. — Он ее на это толкнул, точнее, даже завлек. Убедил во время того разговора по телефону, о котором она попросила полицейских. «Ты же понимаешь, детка, мы не можем оба загреметь в тюрьму, а то кто будет заботиться о ребенке?»

— Да, похоже, — задумчиво проговорила Ева. — К тому же он однажды уже отсидел срок. Его отпечатки есть в базе. Они бы здорово прищемили ему зад на подделке удостоверений, если бы она признала, что он замешан. За вторую ходку он получил бы куда больше, чем полтора года. Наверняка он это использовал. «Ты отсидишь год, моя сладкая, а я буду тебя ждать. Если они возьмутся за меня, это лет пять-семь».

— Это ты верно подметила, — кивнул Рорк. — Он рисковал куда больше, чем она.

— И ему нужно было, чтобы она сразу созналась. Быстро и чисто, не создавая никаких проблем для полиции и прокурора. Никакой суеты, никакого шума, чтобы не привлекать лишнего внимания к нему.

— Но и это еще не все. Мне кажется, если бы они оба сели, не осталось бы никого, кто мог бы поддерживать их аферу с удостоверениями. Он мог и на эту кнопку надавить. Вся сердцевина просядет, если некому держать. Их разоблачили бы как аферистов. На кону стояло нечто большее, чем полтора года отсидки. К тому же это ведь она попалась, разве не так? Это ведь она подставилась, она лопухнулась. Почему же они должны все терять, если проще ей отсидеть за свою оплошность?

— Вот и я так думаю, — согласилась Ева. — Он уже отсидел срок, и назад ему не хотелось. Будь у нее время поторговаться, обговорить для себя сделку, она могла бы отделаться годом и часть срока, может, даже большую часть, провести в «доме на полпути», в больничных условиях. Пройти обязательный курс реабилитации. А вот для него это было бы рискованно. Чем быстрее она пойдет ко дну, тем лучше для него. Безопаснее. Но мне кажется, что и это еще не все.

Машинально сунув руки в карманы, Ева обошла крутом комнату — иллюзорную, но все равно такую знакомую.

— Насчет матери я почти ничего точно не помню. Все расплывчато, лишь несколько ярких вспышек. Но я знаю… знала… что она меня ненавидела. Сам факт моего появления на свет. И все-таки она меня родила и прожила со мной достаточно, чтобы у меня сохранилось кое-что в голове. Кое-какие воспоминания.

— Думаешь, у Дэррина Паули тоже есть воспоминания детства?

— Может, есть, а может, ему внушили, что они у него есть. Но дело не в этом. У него все совсем по-другому. Я точно знаю, что не была дочерью для своих родителей. Я была для них товаром, потенциальным источником дохода. Но я не знаю: они оба сразу об этом условились? Или одному из них пришлось уговаривать другого? Я никогда не найду ответа на этот вопрос. И это не имеет значения. — Для себя Ева твердо решила не придавать этому значения. — Но в данном случае это может оказаться важным.

— Почему они решили родить и сохранить ребенка, — продолжил за нее Рорк.

— В этой команде она — игрок, мозг, форвард. Он манипулятор, любит показуху. Это она научила его всему, что он знает и умеет. Секс, наркота — это дешевые деньги, тут нет ловкости, нет блеска. Быстро и жадно, как ты сказал, — напомнила Ева. — А у нее была ловкость. Ведь сумела же она целый год водить за нос Винсента Паули. А ребенок? Он должен был стать обузой, она могла бы и должна была бы сбросить этот балласт. Но она этого не сделала. Значит, или она хотела ребенка, или она хотела Вэнса Паули. Может, обоих. Ребенок не был для нее товаром. Может, прикрытием, но даже это натяжка.

— Проще передвигаться, смешиваться с толпой, крутить аферы, когда не надо ухаживать за ребенком, — возразил Рорк.

— Когда Вэнс Паули вышел, они могли бросить ребенка на попечение Винни и испариться, — предположила Ева.

— Но он забрал обоих: женщину, которую Винни любил, и ребенка. Даже не зная, его ли это ребенок. Это жестоко.

— Но это вписывается в его почерк. Она не баловалась наркотой и была здорова, и у них был хороший загашник — то, что они украли у Винни. А через пару лет она уже сидит на «дури» и ловит «папиков» на улице. А он заправляет бизнесом, судя по всему.

— Легкие деньги, — глубокомысленно заметил Рорк. — Он руководит, она работает.

— Похоже, Вэнс Паули был ее слабым местом. Она ради него шлюховала и «дурь» толкала, и на каком-то этапе вдруг оказалось, что он руководит бизнесом, ищет легких денег, да побольше, чтобы блеснуть, пыль в глаза пустить. К тому времени, как она отбыла свои полтора года и они переехали в Чикаго, он уже всем заправлял. — Ева замолчала, что-то обдумывая, а затем продолжила: — Вот и у меня так было, насколько мне помнится. Вот такими я их запомнила. Воспоминания отрывочные, отдельные вспышки, но все именно так: она — шлюха и наркоманка, а он всем заправляет. Может, я опять проецирую на себя?

— Я так не думаю.

Ева покачала головой:

— Отложим это на потом. Может оказаться полезным. Нам надо вернуться в настоящее. Давай вызовем обратно Пибоди и возьмем судью.

Но сначала Рорк подошел к Еве и обхватил ее лицо руками.

— Что бы ты там ни вспоминала, что бы ни думала, ты должна знать одно: какими бы они ни были подонками, за свою жалкую жизнь они сумели кое-что стоящее сотворить. Они создали тебя, кем бы они ни были, это они не смогли уничтожить. Они не смогли тебя остановить, не смогли помешать тебе стать собой.

Судья Сиринити Мимото, миниатюрная женщина, изящная, как статуэтка, внимательно изучила фоторобот Дэррина Паули на экране.

— Он похож на своего отца.

— Вы помните его отца?

Мимото перевела пристальный взгляд на Еву. Удивительные у нее были глаза: неярко-голубые, а кожа смуглая.

— Я порылась в записях, освежила память, когда мне позвонили из вашей конторы. Детали дела помню хорошо. Обвиняемая через своего адвоката заключила сделку с прокурором. Она признала вину по всем пунктам обвинения. Прокурор рекомендовал полтора года тюремного заключения. Принимая во внимание ненасильственный характер правонарушений, отсутствие предыдущих судимостей, сотрудничество со следствием и признание вины, я такой приговор и вынесла. Полтора года в отделении общего режима в Райкерс. — Мимото кивнула на экран. — И я помню его, этого ребенка на руках у отца, помню, как он плакал и звал мать. Я разрешила им попрощаться. Она взяла ребенка на руки — всего на секунду! — и передала его адвокату, а сама обняла мужчину. Я тогда еще подумала: значит, она не может дать утешение сыну, но сама ищет утешения у мужа.

— После суда вы их больше не видели? Мужа или сына?

— Нет, не видела. Если мне выпадет слушать дело этого молодого человека, когда вы его арестуете, мне придется взять самоотвод из-за нашего с вами разговора и того давнего дела. Поэтому я спрашиваю вас, лейтенант: у вас достаточно улик для ареста?

— Думаю, да, но будет еще больше.

Судья Мимото наклонила голову набок.

— Вы надеетесь, что я смогу дать вам кое-что из этого «больше».

— Да, я на это надеюсь. И тем самым вы поможете уберечь от него кого-то из ваших близких. Это вы вынесли приговор, отправивший его мать в тюрьму. Через полгода после освобождения — к тому времени она и ее напарник успели несколько раз поменять имена и при этом, я полагаю, продолжали крутить мошеннические аферы, приведшие к ее аресту и тюремному сроку, — она была многократно изнасилована и убита тем же самым способом, что и две жертвы, чью смерть я расследую.

— И вы считаете, что этот молодой человек в ответе за два убийства, потому что он непостижимым образом связывает смерть своей матери с ее арестом и отсидкой в тюрьме?

Спокойное самообладание судьи Мимото понравилось Еве не меньше, чем ее ум, быстро схватывающий суть.

— Да, и, я думаю, ему всю жизнь внушали, что такая связь существует.

Судья Мимото подняла тонкую бровь.

— Ну, с этим пусть разбираются психиатры и адвокаты. Меня он не тронет. Об этом можно только пожалеть: мне уже не в первый раз угрожают убийством за двадцать шесть лет судейской работы. Значит, кто-то из моей семьи. У меня очень большая семья, лейтенант.