Мне всегда везет! Мемуары счастливой женщины Артемьева Галина

Новая жизнь

И вот только поправляясь после своей болезни, я поняла, что пришла пора мне начать совсем новую жизнь. Я ведь, по сути, столько лет не жила! И совсем не развивалась как личность. Разучилась принимать решения и даже, по ощущениям, не повзрослела. Я жила, претерпевая и превозмогая трудности, которые каждый день на меня наваливались. Держалась, как могла, но дальше так продолжаться не могло.

Я сама для себя решила определить, чего же я именно хочу от жизни. И второе — какими путями я этого могу добиться.

Я сказала себе: для себя лично я хочу, во-первых, освежить свои знания в области психологии, я хочу написать исследование, касающееся творчества Мандельштама (меня очень интересовали его так называемые кодовые слова), я хочу, наконец, попробовать себя в писательстве, раз мне дано продолжение жизни.

Что мне для этого надо сделать? Мне конечно же надо меньше работать. Могу я это себе позволить? Сейчас нет! Не могу! То есть — не могу в полном объеме. Потому что на мне по-прежнему дети.

Я решила не расстраиваться. Я сказала себе: дети вырастут. У меня будет время, принадлежащее мне. А пока я могу кое-что из запланированного осуществить. Например, психология. Новые знания мне вполне по силам усвоить. Тем более надвигались каникулы.

И тут как раз позвонил мой знакомый, еще с институтских времен. Нашел меня через общих знакомых. Он эмигрировал в Штаты в семидесятых, стал там программистом и прилетел в Москву по работе. Мы встретились. Пошли гулять по Бульварному кольцу (мой любимый маршрут). Он о себе рассказывал, я о себе. Поделилась своими планами. И он спросил:

— А ты слышала об НЛП?

— Нет. А что это?

— Нейро-лингвистическое программирование.

Я впервые слышала этот термин. Но, конечно, меня заинтересовала «лингвистическая» часть.

Мой знакомый мне и говорит:

— Ты так излагаешь свои планы, словно ты сложившийся специалист в НЛП. Тебе надо этим заняться.

— Я бы с удовольствием. А как?

— Ты по-английски читаешь?

— Еле-еле.

— Это уже хуже. Но — дело разрешимое. Уж очень у тебя хорошо голова работает в этом направлении.

Мы стали встречаться почти каждый день. Он давал мне распечатки на английском и, с ходу переводя, объяснял мне самую суть. Это действительно было по мне, казалось очень простым и при этом удивительно действенным. Потом я записалась на специальные психологические курсы и увидела, что там уже вполне осознанно используют техники НЛП. Значит, у нас процесс пошел, не прошло и двадцати лет с момента возникновения НЛП в Калифорнии…

Потом, во время предвыборной кампании президента в 1996 году я увидела, что команда Ельцина вовсю пользуется методами НЛП. Не знаю, это ли помогло ему победить на выборах или что-то другое, более примитивное, но не менее действенное.

Я на выборы больше не ходила.

Почему?

Идем с Пашкой мимо метро «Октябрьская». Там цветами торгуют, сигаретами… В общем, чем только не торгуют. Времена такие — сплошная торговля.

Решила купить цветы.

Выбираю и вижу: продает цветы молодой парень, красивый… И сидит он на такой же тележке с колесиками, на какой сидели инвалиды в моем раннем детстве.

Парень без обеих ног!

Ну, в детстве моем — понятно. Такую войну прошли. Враг вероломно напал, с фашизмом боролось.

А сейчас — почему?

Парень говорит Пашке, который тоже пристально смотрит на него:

— Чечня, братишка.

Я не хочу покупать цветы. И не могу не купить.

«Чечня, братишка…»

Значит, и о наших детях позаботилась наша власть. И им предстоит.

Декабрь 1996. Парад планет

В декабре к нам приезжает наш друг из Питера, Аркадий Волк. Когда он у нас, жизнь бурлит, приключение за приключением, клубы, вечеринки… Он сначала подружился с Олькой, потом пришел к нам домой, и вот мы друзья. Так Аркаша и остался одним из моих самых близких друзей: могу говорить с ним обо всем, знаю, что поймем друг друга. Он умеет дружить. И докажет это…

А пока — фестиваль «Поколение», мы с Пашкой и Аркашей ходим на выступления… 24, 25 декабря — Рождество идет. Весь мир уже празднует. Я покупаю журнал ELLE, который только недавно стал выходить на русском, и читаю гороскоп на 1997 год.

Интересные вещи обещает астролог: все изменится уже в конце декабря 96-го года. Для многих именно в это время дверь за прошлым закроется навсегда, будто его и не было, и откроются новые двери. Жизнь у большинства людей изменится кардинально, от малого до самого большого. И все это потому, что планеты выстроятся в ряд, что бывает очень редко. Парад планет.

Я смотрю в небо и пытаюсь разглядеть парад планет. В московском зимнем небе звезд не увидеть.

Красиво написано в гороскопе! Пусть даже не будет в моей жизни никаких перемен (неоткуда им взяться), но все равно: как же это здорово — ждать и надеяться.

В Рождество всегда ждешь волшебную сказку.

Вот-вот произойдет чудо.

1997. Перемены!

— Дайте подержаться за счастливого человека! — воскликнула одна давнишняя моя знакомая при встрече и долго не выпускала мою руку из своей.

Странно, двадцать лет назад она тоже как-то назвала меня счастливой, но не хваталась за меня, как за волшебную лампу Аладдина в надежде заразиться удачей. Люди прекрасно чувствуют, когда настоящее, а когда декорации, театр. В те давние времена я была женой и матерью. Я много работала на любимом поприще, защитила диссертацию и сохраняла, так сказать, товарный вид. Все эти составляющие — наличие мужа, троих детей, диссертации и широкой лучезарной улыбки в те времена, когда улыбались, в общем-то, редко — позволяли окружающим считать меня счастливой. Мне даже завидовали. Но в рамках приличий. По телефону с угрозами не звонили. В спину не шипели. При встрече здоровались. Так что зависть, если она и ощущалась в некоторых вздохах и косых взглядах безмужних кафедральных дам, пережить было легко.

Потом все стало еще лучше. Для окружающих. Я развелась и осталась одна-одинешенька, без какой бы то ни было помощи с какой бы то ни было стороны. С тремя детьми-тинейджерами. Могла бы написать — подростки, но иностранное слово деликатнее вуалирует своей туманной семантикой все, гм-м, шероховатости совместного существования представителей разных поколений, привыкших по прошлому опыту думать, что любят друг друга, но порой сводящих это эфемерное чувство на нет.

В этот период меня любили. Мои коллеги по работе, знакомые. Один раз слесарь-сантехник бесплатно подкрутил какую-то гайку, чтоб вода из крана не так сильно лилась.

— Да что с тебя взять-то! — вздохнул он, обозрев нажитое мной за годы борьбы за существование: туманнооких от подростковых ожиданий чад, двух кошек, собаку Денизу, крупных дисциплинированных тараканов, в принципе знающих, что при чужих — нельзя, но не успевших вовремя спрятаться.

Я могла бы коллекционировать слова любви в мой адрес: «И как это ты только все успеваешь!»; «И откуда у тебя эта энергия!»; «И где ты черпаешь силы!». Людям было приятно, что кому-то рядом еще хуже, чем им, причем значительно хуже. Приятно ощущать себя удачливее другого. Но поди разбери, удачливее ты или нет. Все познается в сравнении. А тут такой пример. Одна с тремя детьми. Еще в больницу загремела. Чур меня, чур! Нет, у нас все, слава Богу, путем…

Так что мое существование мне прощали, что грело мою душу в немалой степени, ибо принималось за теплое дружеское участие.

Все было очень хорошо.

Я была почти совсем счастлива. Дети как-то устраивались в жизни. А я ждала своей судьбы. Я откуда-то знала, что все должно измениться. Не знала, правда, как. В принципе каждый про себя знает все. Главное, себе не врать и прислушаться чутко.

Моя судьба приехала в Москву из Лондона «на побывку» — сыграть концерт, сдать кое-какие экзамены в своем заочном институте. На концерт меня пригласил его друг, с которым мы время от времени общались по телефону. Когда-то я всех их учила. Это были такие маленькие смешные умники, одаренные, непростые. С ними было интересно. Они любили живую мысль, умели слушать, умели возражать. На равных. Потому что с детства знали цену тяжкому труду. К тому же их вела за собой музыка. Она дарит душе крылья.

Еще тогда я любила этого нынешнего «лондонского гастролера». Печально любила, отстраненно, боясь боли разлуки с родной душой. Чтобы что-то между нами могло быть — этот вопрос не вставал. Есть человек, с которым, единственным на всем белом свете, мне интересно, который привлекает всем, что в нем есть, всем его существом — и все. Между нами была возрастная пропасть. Табу. Поэтому даже мысли такой в голову не приходило.

И вот я пошла на концерт. И мы увиделись.

Чтобы быть краткой, скажу лишь: с того концерта мы не расставались. Нет, все-таки стоит расшифровать: мы встречались каждый день. Гуляли, разговаривали. И все. Это и было то, что называется настоящей жизнью. Так продолжалось целых две недели. 14 января 1997 года он улетел в Париж — начинались опять гастроли, концерты. Об этой стороне его жизни я не знала совсем ничего. Не имела ни малейшего представления. Не знала про забитые до отказа залы, очереди за автографами, не знала эпитета «гениальный», которым награждали его критики всего мира. Я только чувствовала, что сердце мое рвется на части при мысли о предстоящей разлуке.

На прощание мы написали друг другу, договорившись прочесть потом, когда будем одни. Одни… Представить было страшно. Мы старательно писали. Секунды длились, как годы. Потом он ушел. Я прочитала: «Чтобы мы всегда были вместе…» И горько заплакала. В моем письме было про то же.

Чтобы! А вот ведь — не вместе. И как теперь жить?

А жилось так: от звонка до звонка. Звонки были каждый день. Отовсюду. И еще факсы. Теперь повсюду по пятам за мной следовала моя любовь, делая жизнь невыносимо прекрасной. У меня не было никаких надежд. Но где-то, на каком-то континенте, который еще неизвестно, есть ли на самом деле или для рекламы придуман, живет ответная любовь, воплощающаяся в телефонный вздох: «Ну вот, только что прилетел — и звоню…»

В конце февраля мы оба очутились в Париже. Мы яростно мучили друг друга рассказами о печальных обстоятельствах наших предыдущих жизней. Но Париж бдительно охранял любовь, не позволяя нам отторгнуться друг от друга, какими бы ужасающими подробностями мы ни пытались приукрасить собственное прежнее существование.

Последний лихорадочный парижский вечер. Елисейские поля, Лувр, какие-то подарочные пакеты. Завтра — ему в Лондон, мне — в Москву. Но впереди еще целых десять часов.

Переодеваемся к ужину. Вдруг он: «Мы должны пожениться. Не будем же мы от людей скрываться!»

— Да! Да! Да! И я возьму твою фамилию! — Я прыгала до потолка (в прямом смысле). (До сих пор не понимаю собственных криков про фамилию. Наверное, в этот момент счастья хотелось стать такой родной, такой слиянной, одним-одним существом. И разделить все — тяжесть, радость, что выпадет.)

Мы в тот же миг обменялись имевшимися у нас кольцами. Помолвка состоялась. И была весело отпразднована в ближайшем ресторанчике.

В Москву я не полетела. Поехали в Лондон по туннелю через Ла-Манш.

Из Лондона я, ошеломленная, позвонила детям, которые как раз собирались в Шереметьево. Встречать.

— Я вот тут вот. В Лондоне, — лепетала я.

— Когда подъедешь? — мужественно поинтересовался мой старший сынок.

Тут же по телефону Костя попросил у них моей руки. Они не возражали.

В Лондоне все пошло по-другому. Он вообще совсем другой, Лондон. Не легкий. К тому же у местных Костиных поклонников, вернее, поклонниц случился шок при известии о предстоящем событии. Но они внешне вели себя прилично, только усиленно приглашали на всякие парти, задавая каверзные вопросы, проверяя мой культурный уровень:

— Ах, я как раз сейчас собираюсь читать Хомского. Что бы вы порекомендовали?

— Ну, почитайте «Язык и мышление» или «Аспекты теории синтаксиса». Только вам может быть скучно, если вы этим всерьез не занимаетесь, — простодушно советовала я.

Короче, все время приходилось сдавать какие-то тесты на уровень менталитета. Но это все еще было не страшно, так, чуть-чуть страшноватенько. Как в сказочке из сна, после которой — хоп — и проснулась.

Страшное началось в Москве. Мы же туда приехали жениться. Чтобы друзей назвать — полный дом. Чтобы все были счастливы, как мы.

Знаете пословицу: «Друг познается в беде»? Конечно. Только ничего подобного, поверьте! Друг как раз познается в радости. Чужую радость, как оказалось, пережить смог мало кто.

Вдруг добрые знакомые перестали здороваться. Ну, ладно бы со мной. Растлительница, так сказать. Узурпаторша. Но с ним-то за что? Пожалели бы тогда уж. Да нет. Просто видели чужое счастье. И души начинали болеть, ныть. А с больной душой каких только гадостей не сделаешь! В общем, каждый старался, как мог. Кто помянет добрым словом, кто по телефону ласково позвонит. К моменту похода в загс я тряслась, как малярийная больная. Жених вел себя мужественно, но счастья уже не излучал. Перед дверями этого учреждения я сказала: «Примут спокойно заявление — поженимся. Начнут хамить или что-то подобное — уйду». Сил больше не было. Но, представьте себе, в загсе сидят люди опытные. Глаз у них наметанный, что ли. Заявление у нас ласково приняли и даже дату приблизили по причине грядущих длительных гастролей.

На свадьбе, в итоге, были только самые близкие. Им всегда буду благодарна.

После этого знаменательного события жизнь стала еще интереснее: травить стали не только нас, но и моего младшего сына, учившегося тогда в той же музыкальной школе, что закончил мой муж. Он, надо сказать, мужественно терпел все пошлости, с которыми обращались к нему одноклассники.

Я пришла в его класс. Это были четырнадцати-пятнадцатилетние дурачки.

— У вас есть вопросы по поводу нашей с Костей свадьбы? Задавайте мне, я отвечу!

Вопросы у них, может, и были, но они их не задали.

— Девочки, а это лично вам. Я жила и думала: а есть ли она на самом деле, любовь? И только сейчас поняла. И ни за что не откажусь от нее. А каждой из вас желаю встретить свою. Вы узнаете, когда придет настоящая. Вы не будете сомневаться.

На следующий день две девочки подарили мне коробочку конфет и поздравили со знаменательным событием. Что-то они все-таки поняли.

Прошло пару недель. Но камень с души не упал. Казалось бы, что особенного. Два свободных человека объединили свои судьбы. Закон на их стороне. Они не разбивали семьи, не обездоливали чужих детей. Просто полюбили.

Разница в возрасте! Проклятая разница в возрасте. Нам она не мешает. Мы — друг для друга. Мы — друг за друга. Тогда почему так тяжек людской суд?

Мой муж пошел в храм, посоветоваться со священником.

— Самый тяжкий грех — погубить любовь. Любишь ее — венчайтесь, — такой был совет.

Мы повенчались. Все плохое осталось в тени прошлого.

Началась новая жизнь. Наша. Только наша. Она проходит в трудах и заботах.

Я просыпаюсь утром и вижу родные глаза. Они улыбаются мне. Они — моя жизнь. Вот и все.

И в конце только один маленький вывод. Было тяжело, честное слово. Людской суд — страшная вещь. Особенно для человека законопослушного. Что было бы, если бы я побоялась общественного мнения? Меня по-прежнему любили бы коллеги. Жизнь была бы пуста и одинока. Кому-то от этого было бы лучше. Но не мне.

Все это я написала через два года после нашей свадьбы. Кое-что поясню из сегодняшнего времени, чтобы потом уже больше не касаться темы моей семейной жизни.

Когда мы так спонтанно решили пожениться, я не собиралась никуда уезжать. Это казалось мне невозможным: дети, работа, дом, Москва… И Костя тогда вернулся в Москву из Лондона. Но прожили мы в Москве совсем недолго. Видимо, звезды решили: дверь в прошлое нельзя оставлять приоткрытой.

Костю пригласили на озеро Комо, где в специально образованном фортепьянном фонде проходили занятия с выдающимися пианистами и педагогами современности. И мы поехали вместе. Старшие дети оставались в Москве, учились. А Пашу мы взяли с собой.

Но взять его с собой оказалось не так просто: нужно разрешение от второго родителя. А второго родителя не найти. Он заходил последний раз в конце 1995-го. Просил меня подождать какое-то время, не устраивать свою личную жизнь, может, у нас все еще образуется. Даже потом, в 1997-м, собираясь выходить замуж, я чувствовала себя виноватой перед ним: он же просил повременить. А в загсе, где я брала свидетельство о разводе (только перед новым браком и удосужилась), мне сказали, что мой «экс» взял это свидетельство у них еще в 95-м. И даже зарегистрировал новый брак. Я в очередной раз была поражена драматургией поступков Артемия Октябревича: уже женился, а меня просил повременить…

Где же искать нам второго родителя, чтобы получить нотариально заверенное согласие на то, чтобы ребенок поехал с нами в Италию? И тут я вспомнила про ту оброненную им бумажку с адресом Веры Подкопаевой. Но в Москве уже давно не было улицы Кирова. Тогда я вспомнила, что тогда, давно, он что-то говорил про Химки.

Мы с Костей взяли такси и отправились в Химки. Нам ничего другого не оставалось. Мне повезло: это и был его адрес! Там он жил с женой и двумя маленькими дочками.

Сцена встречи вышла безобразная. Мы позвонили в дверь, вышла женщина, я попросила позвать Артема, а она, ни слова не говоря, набросилась на меня с кулаками. При этом она вопила что-то типа: «Она тут! Спасайся, кто может!» Я к такому повороту событий не была готова, поэтому некоторое время она молотила меня кулаками, не встречая никакого отпора с моей стороны. Я только повторяла:

— Позовите, пожалуйста, Артема. Мне нужен Артем.

Я видела, что она меня панически боится. Догадалась: Артемий Октябревич сумел создать образ врага рода людского в моем лице. Вот она и оборонялась, нападая.

Ну, понятно.

А тут как раз вышел и Артем.

— Ну что за женщина! — воскликнул он театрально.

Эх, ну что я за женщина, а? Пришла разрешение у отца взять, чтобы сын за границей учился! Ну, кто я после этого?

— Вера, прячь детей!!! — продолжался тем временем спектакль.

Однако мне удалось все же втолковать, что нужно мне всего лишь его разрешение.

— У меня нет денег! — воскликнул отец.

— Это не важно. Главное: дай разрешение, я оплачу нотариуса.

Потом разговор вошел в нормальное русло. Договорились, что приедет он завтра и все оформит.

Приехал. Попросил прощения за поведение жены, сказал: «Она будет каяться в храме». Тоже удобно. Сначала с кулаками на ближнего, а потом покается, и все в порядке. Впрочем, не мое дело.

Оформил.

Я дала ему на прощанье денег на девочек. Это же сестрички наших деток!

Мы стояли в прихожей.

Я сказала:

— Я тебя прощаю. Пусть у тебя будет все хорошо.

— Жил я бездумно, плодил детей… — начал Артемий.

— То есть — как: «плодил»? — не поняла я. — Мы вместе с тобой думали о детях, планировали. Я детей не «плодила», я их осознанно приводила в этот мир, с любовью и надеждой.

— Я хожу в храм, я в Бога верю, я каюсь, — продолжал свою мысль отец моих детей.

— Мы тоже ходим в храм, причащаемся, — хотела успокоить его я.

— Ну, в какой вы там храм ходите, — махнул он рукой.

В общем, пошел настоящий Оруэлл: все животные равны, но некоторые равнее других…

Ладно… Попрощались…

Много лет не видели дети своего отца.

Недавно сын встретился с ним. Папа объяснил ему, что все его беды от меня.

— И что же мама делала? Пила? — спросил сын.

— Нет. Она — еврейка.

— Что же ты женился на еврейке?

— Ошибка молодости.

— А мы? Мы как появились? По ошибке?

— И вы — ошибка молодости! Я своим девочкам о вас не рассказываю. Они не знают, что вы есть.

Люди добрые! Как жить человеку, если его отец говорит ему, что он — ошибка молодости?

А как-то надо жить.

Только где, у какого еще народа встретишь такое чудо, который сыну-первенцу, продолжателю рода, скажет такое?

Совсем пропащий человек. И евреи, друзья мои, к этому никакого отношения не имеют.

Пока добирались до Грианте, где нам предстояло жить, через Австрию (у Кости там были концерты), узнала, позвонив в Москву (в то время не всегда это было просто), что не стало мамы. Ей было 68 лет. И на ее похороны я не успела.

На озере Комо я наконец стала писать рассказы. Один за другим. Сбылась моя мечта. У меня появилось мое собственное время. Я дорожила им, как величайшим сокровищем.

Аза Алибековна

— Хочешь, я позвоню Азе Алибековне? Если она согласится, мы зайдем к ней, ты увидишь квартиру Лосева.

— Конечно, хочу, — ответил мой муж.

Я столько лет не звонила по этому телефону, но помнила его наизусть.

Набрала номер, и очень скоро раздался низкий строгий голос Азы Алибековны:

— Алло! Слушаю вас!

Я представилась, сказала, когда была аспиранткой Алексея Федоровича, с кем в группе училась, попросилась в гости.

— Пожалуйста, заходите, — пригласила Аза Алибековна. — Только попадете вы в наше временное жилище, квартира, в которую вы ходили, уже давно на ремонте.

Мы с радостью, окрыленные, отправились в гости к Азе Алибековне. Она принимала нас одна. Вернее, не одна, а с белой-белой кошечкой Груней. Племянница Азы Алибековны Лена была в этот момент у мамы, Мины Алибековны, во Владикавказе.

Как же хорошо мы встретились! До сих пор помню свое ощущение полного счастья и покоя, словно попала к очень близкому мне человеку. Вот так: потерялась, а потом нашлась.

Позже мы познакомились с Леночкой. И началась наша дружба на долгие годы.

Япония

Много лет тому назад я впервые попала в Японию. Тогда иностранцев там было совсем немного. Хорошо помню свои ощущения в токийском аэропорту «Нарита». Я была в среднем выше окружающих на голову. И это еще куда ни шло. Но я была совсем другая! Абсолютно, по всем параметрам. Я никогда прежде не думала, что меня, например, могут посчитать великаншей (при росте 167 см — совершенно среднем, стандартном росте), не думала, что есть что-то особенное в моем цвете кожи, цвете и разрезе глаз, цвете и структуре волос. В своей среде я ни у кого не вызывала желания рассматривать меня, как жирафа в клетке. А тут — за то время, что мы ждали машину, пришлось и жирафом, и слоном себя почувствовать. Люди останавливались и смотрели. И их было так много, этих правильных — смуглых, узкоглазых, с черными прямыми волосами низкорослых людей, которые удивлялись мне только потому, что глаза мои имели другую форму и цвет, что волосы мои светлые и вьющиеся (и т. д., и т. п.), что я поневоле подумала: «Что-то со мной не так, что-то надо менять». Неподалеку от нас стояла в ожидании американская супружеская пара. Они были значительно выше нас! Тоже примерно на голову. Глаза их сияли голубизной, кожа белела, а волосы цвета сливочного масла просто бросались в глаза своим несоответствием местным нормам. Я приободрилась. Ха! У меня еще все не так худо, как у тех! Я еще как-то впишусь. Ну, ссутулюсь немножко, перейду на плоские шлепанцы, повяжу голову платком, так, чтобы волосы не вылезали, очки солнечные нацеплю, подзагорю… Ничего, сойду за человека… Впишусь… Перестанут на меня рты раскрывать… А вот этим — им явно ничего не светит.

В какой-то момент мы встретились с американцами взглядами и без слов все поняли. Это было отличное ощущение: знать, что понимаешь, о чем думают сейчас совершенно незнакомые тебе люди, да и думать о том же. И вдруг… Мы расхохотались. Так я смеялась в детстве в комнате смеха, где кривые зеркала искажали изображение человека, делая его или непомерно высоким, или подобным колобку, толстым, коротконогим и почти безголовым. Это смешило до слез, до колик. Вот примерно так и мы и смеялись. Понимая и свою чужеродность, и нелепость собственных мыслей по этому поводу.

Та сценка была в целом вполне милой и симпатичной. Нам не грозило ровным счетом ничего. С нами были по-японски вежливы, нежны, приветливы, предупредительны. Нашего уродства старались не замечать изо всех сил. Поэтому никаких комплексов не возникло. Замечу попутно. Подружившись с нашей японской переводчицей, я, естественно, о многом ее расспрашивала. Задала в том числе и вопрос о том, а как же пренебрежительно называют нас, европейцев, у них. (Ну, мы-то, понятное дело, не стесняясь, кличем азиатов «узкоглазые». А нас, таких красивых и прекрасных, разве есть за что обзывать?) Переводчица долго стеснялась, не решаясь меня обидеть. Но я буквально умоляла ее раскрыть страшную тайну. И тогда она выдавила из себя оскорбление: «Мы… мы… называем вас… „голубые глаза“!» И она закрыла лицо ладошками от стыда. Ведь решилась произнести такое!

Вот, мои дорогие, любимые голубоглазые и зеленоглазые читатели. Просто возьмите себе на заметку занимательный и непреложный факт, что если вы решили кого-то называть черножопым и узкоглазым, существуют миры, где ваше беложопие и голубоглазость отнюдь не считаются признаками дивной красоты и даже достоинством. Это насмешливые, обидные и грубые прозвища, за которые приличным людям становится ужасно стыдно. А неприличным… Но разве мы с вами неприличные? Конечно, самые приличные и замечательные. Давайте же беречь окружающую среду от злых мыслей и слов, поскольку они имеют отвратительное свойство возвращаться и прилипать к нам же самим. «Оно нам надо?»

В тот первый мой приезд в Японию была у нас замечательная переводчица. Акико Ога. Она безупречно говорила по-русски. Мы подружились. У нее оказалась очень интересная история. Акико была дочкой посла Японии в СССР. И родители ее приняли решение: пусть девочка учится в советской школе. Так стала она первой японской девочкой, закончившей школу в Москве. И, что удивительно, она училась в той самой школе, в которой позже учились мои дети — в 72-й, на Малой Молчановке! (Теперь это школа 1234.) Хотя особо удивляться нечему: посольство Японии находится почти рядом с этой школой.

Но я очень удивлялась — мир тесен! И как! Надо было лететь 11 часов в далекую страну, чтобы оказалось: встречающая нас японская переводчица — выпускница нашей родной школы.

Акико рассказывала, как поначалу трудно ей было, как не понимала она ничего, как огорчалась от этого, страдала. Но — японское упорство взяло верх — все преодолела!

Ходила дочь посла Японии в школу в обычной нашей школьной форме — как полагалось, дружила с девочками и мальчиками из класса… И считает, что детство ей досталось замечательное.

Как же мне повезло, что впервые увидеть Японию помогла мне Акико — моя дорогая подруга!

А чуть позже Акико вышла замуж за русского музыканта, у них родился сын Юрочка. Так ее судьба оказалась навсегда связана с Россией.

И еще. Незабываемое впечатление. В Токио к тому времени жила замечательная пианистка, выпускница Гнесинки, Ирина Межуева. Она вышла замуж за японского продюссера Юкио Акехи и поселилась в Японии. Мы встретились, и повели они нас в старинный театр Кабуки. Сейчас этого здания больше нет. Нам повезло, мы были в настоящем старом театре.

Шла пьеса о Волшебном Лисе. Это было поразительно. Зная только синопсис, краткое содержание, изложенное в программке по-английски, мы понимали каждый нюанс, благодаря игре актеров.

…Волшебный Лис все время следовал за тем, в чьих руках находился волшебный барабан. Не мог иначе, потому что барабан был сделан из кожи его родителей!

Сильнейший образ! Слезы лились из моих глаз, как я ни старалась сдержаться. Я, как тот Волшебный Лис, испытывала сильную боль от разлуки с родиной, мне требовалось прилетать домой постоянно. И эта метафора хорошо объясняла, почему…

Девяностые

Годы надежды. Так я называю 90-е. Надежда может обмануть, надежда — часто удел наивных и недальновидных, а также отчаянных и доверчивых… Надежда умирает последней, это правда. И хорошо, что она у нас была. Она давала силы. А еще — это годы нашего позора. Увы. Даже себе в этом признаваться не хочется, но по ощущениям это так.

1990-й — первый год без войны. Войска из Афганистана выведены в 1989-м.

1990-й — прекратила существование ГДР, объединившись с ФРГ.

15 августа 1990-го — погиб Виктор Цой.

1990-й — из Конституции СССР исключена статья 6-я о руководящей роли КПСС.

12 июня 1991 года Ельцин избран Президентом РСФСР.

19 августа — 21 августа 1991-го — Путч.

6 ноября 1991-го — Ельцин указом прекращает деятельность КПСС и Компартии РСФСР.

8 декабря 1991-го — создание СНГ.

2 января 1992-го — либерализация цен.

1992–1998 — «Шоковая терапия».

Октябрь 1993-го — разгон Верховного Совета РФ.

1 сентября 1994 года завершен вывод советских войск из Германии. Дирижирование и пение Ельцина.

30 сентября 1994-го — Ельцин проспал Ирландию.

1994–1996 — первая чеченская война.

17 августа 1998-го — дефолт.

1999–2000 — вторая чеченская война.

31 декабря 1999 г. Ельцин ушел в отставку.

2000-е!!!

Вот и дошли мы до времен, которые «здесь и сейчас». Третье тысячелетие — бурно началось, стремительно продолжается. Мы и не заметили, что стали совсем другими. Нам доступна — сиюсекундно — информация, ради которой раньше пришлось бы днями копаться в библиотечных каталогах. Мы летаем с континента на континент. Мечта о путешествиях перестала быть несбыточной фантазией. Для меня двухтысячные — это время воплощения в жизнь детских грез и время крушения последних иллюзий. Мои дневники полны удивительными событиями — их не рассказать в небольшом разделе этой книги. Поэтому я решила, что выберу лишь несколько эпизодов, которые могут показаться интересными. Итоги подводить не буду: жизнь продолжается, столько всего впереди… И я так люблю смотреть, запоминать, рассказывать…

События начала 2000-го. Рим. Дмитрий Вячеславович Иванов

Двухтысячный год, как и все годы моей новой жизни, был наполнен яркими событиями — с самого первого дня.

Мы встречали 2000-й в отеле Балчуг-Кемпинский. Вид на прекрасно подсвеченный Кремль, Москву-реку, нарядные гости, праздник… Вся наша большая семья собралась, даже Костины родители прилетели из Калифорнии.

Мы с Олюшой отправились в парикмахерскую, и я решила, как когда-то в ранней молодости, выпрямить волосы. Удалось на славу! Теперь я сама себя не узнаю на новогодних фото-2000.

А потом снова — путешествия, перелеты, концерты…

Одно из путешествий запомнилось особо. Мы должны были лететь в Сан-Франциско с пересадкой в Стокгольме. Никогда до этого в Швеции не была, а так мечтала! Но — увы. Только аэропорт — и там не так много времени, чуть больше часа на пересадку. Прибегаем на посадку (багаж наш уже в самолете), а нам говорят, что что-то в электронном билете оформлено неправильно (тогда они только входили в обиход), поэтому посадить в самолет нас не могут. Костя звонит устроителям концерта в Америку, там глубокая ночь… В общем, нас ждали до последней минуты. Увы… Вопрос отложили на сутки. Выкатили из самолета наш багаж и закрыли люки.

Мы остались в аэропорту. Устроители твердо пообещали, что через сутки мы улетим. Они предложили нам поехать из аэропорта в Стокгольм, устроиться в отеле (за их счет). А как? Визы шведской у нас нет (Швеция тогда еще не входила в Шенген).

— Это ничего, — говорят нам сочувствующие работники аэропорта. — Это просто. Вы оставляете паспорта тут в окошке, вам выдают справку о том, где ваши паспорта, а дальше — вперед, в Стокгольм.

А в столице Швеции как раз проходил какой-то многолюдный международный конгресс. Все места в отелях заняты. Бывает же такое! И наконец нам находят немыслимо дорогой отель в предместье Стокгольма — там, говорят, удивительный ландшафт, конюшни, один из лучших ресторанов… И вот мы, вместо того чтобы лететь через океан, оказались в стране, о которой я мечтала, да еще в таком необыкновенном отеле!

Мечты сбываются иногда настолько быстро, что лучше поосторожнее с мечтами.