Мне всегда везет! Мемуары счастливой женщины Артемьева Галина
— Пойдем, может, отсюда? — спрашиваю я мужа.
— Скоро пойдем, — соглашается он. — Сердце послушают, давление измерят, дадут лекарство — и пойдем.
Это он судит о будущих действиях местных медиков по нашему советско-российскому опыту.
Ведь у нас как? У нас, друзья, великолепно налаженная система скорой помощи. Мы ее ругаем, клянем, вопим, что на западе бы… Ведь ничего не знаем про то, как «на западе бы», а ставим его в пример по любому случаю…
О, наша милая привычная «скорая помощь»! Приезжает врач, фельдшер, быстро измеряют давление, могут даже ЭКГ быстро сделать и тут же, на месте, бесстрашно помогают! Сколько раз на моих глазах врачи «скорой помощи» спасали мою Танюсю при гипертонических кризах! Делали укол, ждали, когда полегчает… И — легчало!
Собственно, что нужно человеку, которому в данный момент плохо? Сначала оказать первую помощь. Потом — исследования, анализы… Но сначала — помочь остаться в живых, если уж на то пошло… Логично, ведь так?
Но мы находились в другом мире, где обитала иная логика, с которой мы пока знакомы не были.
…Примерно через полчаса дошла очередь и до меня. Мы вошли к медсестре в надежде, что она наконец, померив давление, отпустит нас восвояси.
Не тут-то было!
Сначала подробная анкета. Очень подробная. Я заполняю, муж следит.
Ого! Есть даже вопрос, согласна ли я в случае моей смерти отдать свои органы для пересадки!
— Ну и пусть, — говорю я, уже совсем покорившись судьбе. — Пусть забирают мои органы. Мне уже все равно.
— Еще чего! — возмущается муж, забирает у меня ручку и ставит жирную галочку в графе «нет».
Я тронута до глубины души! Пожалел мои органы!
Медсестра неодобрительно следит за нашими действиями.
Наконец анкета заполнена.
Ну, может, сейчас помогут?
На всякий случай говорю медсестре:
— Вообще-то я прекрасно себя чувствую. Это был такой момент. Один неудачный момент. И все.
Она не отвечает. Пропускает нас в другое помещение — вроде больничная палата по виду. В центре палаты — большой стол. Для врача, видимо.
В палате много кроватей. Все они отгорожены друг от друга ситцевыми занавесками. Судя по стонам из-за занавесок, лежат и мужчины, и женщины, все вместе. У каждой кровати железная тумба, на ней аппаратура, какую я видела в свое время в реанимации.
Сейчас точно узнаю свое давление — и мы пойдем!
Заходит необычайно мрачная медсестра. Опять же — афроамериканка. (Там медсестры — все вот эти самые…)
Велит раздеваться, вещи отдать мужу, самой облачиться в больничную рубашку. Рубашка, конечно, чистая, но на ней какие-то застарелые пятна: желтые, бурые… А мне еще рубашки в нашем роддоме не нравились! Это я сильно была не права! Все познается в сравнении.
Я обращаюсь к мужу:
— Слушай, это затянется на весь день! Еще хорошо, если на день. Зачем все это?
Он тоже, похоже, не рад текущим событиям.
— Давай, — говорит, — она сейчас тебе давление измерит, сердце послушает — и пойдем…
— Ну, давай.
Я раздеваюсь. Вещи свои складываю в черный мешок для мусора — эту тару вручила мужу медсестра. Облачаюсь в ветхое больничное рубище. Как мало человеку надо, чтобы почувствовать себя тварью дрожащей!..
Ложусь.
Медсестра прикрепляет ко мне кучу проводков. На мониторе, как в кино, появляется кривая…
Что теперь?
Вообще-то за это время настоящий больной уже спокойно отошел бы в мир иной. (В кино все не так, все бегут, толпой, за пациентом на каталке… Но кино — это кино… Сценарист, может, ни разу в больницу и не попадал. Жизнь — значительно многообразней.)
Лежу.
Близится полдень. Наступает время ланча. Пациентам разносят на подносиках еду: йогурты в пластиковых коробочках, хлеб… Один дедушка, похоже, отошел в мир иной: ему принесли подносик и унесли. И накрыли дедушку простынкой.
— Чего мы ждем? — начинаю тосковать я.
— Чего мы ждем? — спрашивает муж у медсестры.
— Анализ крови надо сделать, — отвечает та мрачно.
— Когда? — интересуется муж.
— В пять часов.
— Это мы должны тут ждать помощи еще пять часов?
— Тогда придет врач, посмотрит и примет решение…
Медсестра гордо удаляется. Муж подходит к столу врача. На столе — много-много часов. И к каждому циферблатику идет проводочек. То есть — каждая кровать проводочком соединена с часиками. И на часиках отстукивается время, проведенное пациентом на кровати. Им тут просто нет смысла спешить!
Медсестра возвращается. Мы ей очень не нравимся. Она всем своим видом дает это понять и почувствовать.
— Забирайте мешок, а она пусть остается, — велит медсестра. — После пяти приходите, что врач решит, узнаете.
— Нет, мы сейчас вместе уйдем, — заявляет ей муж. — Отсоедините от моей жены проводки, и мы уйдем.
— Я не буду этого делать, — отказывается медсестра.
— Тогда я сам это сделаю.
Муж отрывает от меня резиновые пластинки. Я тоже активно принимаюсь за дело.
Медсестра смотрит на нас испепеляющим взором, но на свободу мою не посягает.
Я быстро одеваюсь, и мы уходим!
Мне хорошо! Мне очень хорошо!
Это ничего, что никакой помощи так и не оказали. Зато я на свободе! Всего два часа потратили, а какой опыт приобрели! Цены нет.
Только вот пластиковый браслет остался на руке с надписью: Сент-Винсент Госпиталь, Галина Лифшиц. И от него никак не избавиться, так и хожу с ним по городу весь день, как беглый каторжник. Только в отеле ножницами разрезаю и прячу в дневник. На память о скорой помощи.
«Фабрика звезд»
— Скажите честно, сколько это стоило? — спрашивали меня знакомые и незнакомые люди, увидев моего сына на экранах ТВ.
А совсем недавно моя дорогая подружка Танечка спросила:
— Галенька, скажи, неужели они правда так и жили там, как это по телику показывали? И не выходили никуда, и домой не ездили?
«Фабрика звезд» сейчас программа привычная, немножко даже рутинная. И о том, что там происходит сейчас, я не знаю ровным счетом ничего. А вот о первой «Фабрике» кое-что расскажу. Совсем немного, так как я не участник, а всего лишь очень заинтересованный зритель. Хотя… Кое-какую тайну открою, поскольку она меня непосредственно коснулась.
И сразу — ответ на первый вопрос: родителям и самим участниками это не стоило ничего. Хотя проект этот очень и очень дорогостоящий. И, затевая его в первый раз, Игорь Матвиенко, безусловно, рисковал.
— Мам, меня на кастинг приглашают. Матвиенко собирается проект делать на Первом канале. Ну, что-то вроде «За стеклом», — сообщил мне Паша.
Я ужаснулась.
Передача «За стеклом» вызывала у меня отвращение. Не понимала я, в чем ее смысл. И никаких хороших чувств не рождал вид недалеких парней и девчат, тусующихся перед камерами.
— Не волнуйся, это совсем другое. У Игоря хороший вкус, он человек солидный, приличный. К тому же я еще туда не попал.
— Ты там будешь три месяца сидеть, как в зоопарке?
— Я, если окажусь там, буду заниматься вокалом, песни свои на всю страну исполнять…
Паша с самых своих отроческих лет заявлял нам, что будет петь. Сочинять песни и петь. Именно так и никак иначе. И он сочинял и пел, а я гнала его заниматься делом… К слову, «Я теряю корни» написал он в Италии, когда ему было четырнадцать…
Ну, пусть идет. Раз столько лет нас доставал своей навязчивой идеей, пусть идет, ладно. И я его благословила.
Мы удивлялись, но он прошел все кастинги, один за другим.
Не может быть!
А оказалось — могло!
И вот мы уже в Останкино, первый их пятничный концерт перед тем, как их отвезут в здание бывшего универсама, оборудованное под новый проект.
В студии совсем мало народу. Родители ребят, кое-какая публика — из тех, кто обычно ходит в массовки всяких передач.
Мы последний раз обнимаемся, прощаемся. Я крещу сына. «Главное — оставайся всегда человеком».
И все. Увезли ребяток.
Мы уже знали правила игры конечно же. Каждую неделю будут кого-то отчислять. То есть: номинировать, а потом отчислять. И мы решили, что если Пашку отчислят в первую неделю, это даже будет очень круто: он попадет на мой день рождения. Потому что потом мы надолго улетали в Японию.
Но его не отчислили, зато дали позвонить, и 22 октября мы улетели в Токио. Я была спокойна. Человек при деле. Ребята все мне там понравились: красивые, юные, талантливые. Я радовалась, что к тому времени вполне дружила с Интернетом: у «Фабрики» был свой сайт, форум. К тому же мы стали переписываться с Пашкиным другом Алешей Добровым, который присылал мне отчеты о том, что видел по телевизору. (Наша переписка с Алешей потом продолжилась на годы — перечитывать одно удовольствие, смешили мы друг друга до слез.)
23 октября весь мир был потрясен известием о теракте в Москве, на Дубровке, когда во время спектакля «Норд-Ост» в зал ворвались вооруженные боевики и взяли в заложники артистов и зрителей. 916 человек.
Теперь все внимание наше было приковано к судьбе этих людей. По несколько раз в день бегала я в бизнес-центр нашего отеля, выходила в Интернет, смотрела новости. 26 октября все было кончено. Не так, как хотелось — при освобождении погибло, по официальным данным, 130 человек, по данным общественной организации «Норд-Ост» — 174 человека.
Естественно, никаких развлекательных программ в ту страшную неделю в эфир не выходило.
Потом все вошло в свою колею.
Как мне хотелось бывать хотя бы на пятничных концертах в Останкино, чтобы издалека видеть сына! Но нас разделяли тысячи километров.
Наконец мы вернулись в Москву.
Я могла посетить очередной концерт. В тот день Паша должен был выступить с песней «Я теряю корни». Первое исполнение.
«Фабрика звезд» к тому времени уже стала популярной. Толпы юных зрительниц ломились в зал, где проходили съемки.
Я увидела Пашу. Он слегка показался из-за кулис и кивнул мне, радуясь, что видит. А потом приставил палец к уху. Я не поняла этот жест. Подумала: он показывает «пистолет у виска», что, мол, волнуется очень. Я улыбнулась, помахала, показала ему: «Я с тобой». Начался концерт. И все шло просто замечательно.
Когда съемки завершились, я собралась уходить, ко мне подошли и попросили остаться. Со мной хотели поговорить. Я даже не встревожилась тогда. Мало ли какие вопросы возникли по ходу дела…
— У Паши перед концертом поднялась температура, — сказали мне. — Выше тридцати восьми. Ему сделали укол. Но он жалуется на ухо. Мы хотим отвезти его в госпиталь.
Да, однажды в Италии у Паши уже был отит. Это опасное заболевание, потому что инфекция может в любой момент перекинуться на мозг.
Я перепугалась.
— Не волнуйтесь, мы просто ставим вас в известность. Он поедет в госпиталь, завтра вы сможете его навестить.
Мне разрешили подойти к сыну. Он весь горел, но был счастлив, что выступление состоялось, что спел он достойно.
Мы обнялись, помолились. Я очень тревожилась, но доверяла тем, кто заботился о ребятах.
Тем не менее — ночь прошла без сна. Рано утром в субботу я отправилась в госпиталь, заехав в свой храм — Покрова Пресвятой Богородицы в Красном Селе — и получив благословение у своего духовного отца. Храм находится очень близко от госпиталя, в который отвезли сына.
Меня пропустили на этаж, где он лежал. Я все еще была достаточно спокойна. И тут я увидела, как на коляске выкатывают Пашу без сознания. Он был одет в ту же концертную одежду, что и вчера, на лице — несмытый телевизионный грим.
Вот тут меня охватил настоящий ужас. Голова в такие моменты работает у меня очень быстро. Я сообразила сразу все: и то, что суббота, и что врача еще нет, и что отит подобного рода надо лечить без промедления — счет идет на секунды…
Спасибо дорогому Костеньке! Он тут же купил в аптеке капли с антибиотиками и другие лекарства, которые я его попросила привезти. Через полчаса лекарства были у меня.
Врач пришел и одобрил мои действия. Да, именно эти капли и были нужны, именно этот антибиотик и следовало принимать. Паша оживал на глазах.
Когда сделали анализ, оказалось самое страшное из того, что можно было ожидать: синегнойная палочка. Эту бактерию очень трудно победить, потому что она устойчива к антибиотикам. Возникает она у людей с пониженным иммунитетом (а ребята жили, естественно, в постоянных стрессах) и при отсутствии хорошей вентиляции помещения. Кондиционеры у них были установлены, но они лишь охлаждали воздух, а вот вентиляции как таковой не было. Потом это наверняка исправили.
В общем, взялись лечить всеми возможными способами. Я спала на соседней койке. Первую ночь Паша горел и бредил. Потом температура спала и оставалась нормальной. Слабость у него была страшная, не мог голову поднять, кормила его с ложечки.
Паше задали вопрос: не хочет ли он покинуть «Фабрику звезд». Он сказал:
— Нет! Хотите номинировать на отчисление — номинируйте. А так — не уйду.
Больше двух дней на поправку дать ему не могли. Условия игры — не будет появляться на экране, будет удален.
Он вернулся. Продолжал пить свои лекарства, капать капли. Но в следующем отчетном концерте участвовал наравне со всеми.
…Мы до последней минуты не знали, кто же победит на первой «Фабрике звезд».
Сидели среди ревущего многотысячного «Олимпийского» и ждали объявления результатов.
И вот Яна Чурикова объявляет: первое место заняла группа «Корни»!
Ура! Мы победили!
Это было правда здорово!
Встречи
Их было много, замечательных встреч с сильными, исключительно одаренными людьми, которым суждено остаться в истории. Жизнь каждого из них — тяжела, полна трагических переживаний, подчас нечеловеческих преодолений и — счастья творчества, побед.
Мощь таких личностей ощущается сразу.
Муж много играл с Ростроповичем. Благодаря этому я имела возможность несколько раз встретиться с этим великим музыкантом, а также с его женой Галиной Павловной Вишневской и дочерью Ольгой.
Первая моя встреча с Ростроповичем и Вишневской состоялась на фестивале в Чикаго. После концерта мы зашли в артистическую к Ростроповичу, чтобы его поздравить. Галина Павловна сидела за столом в роскошном платье, с ожерельем из крупных камней. Королева!
Я так и сказала:
— Вы — королева!
— Да, — сказала Галина Павловна, — я королева. И всегда это знала. И когда жили в нищете и голоде, я знала, что королева.
Мы стали говорить фестивале, о нашей с Костей свадьбе, о том, как добывали у моего мужа разрешение на вывоз сына…
Ростропович тоже подключился к разговору. История получения разрешения очень его порадовала:
— Слушай, стагик, ты — гегой! — сказал он, обращаясь к Косте.
А в заключение нашего разговора Галина Павловна сказала мужу:
— Я рада, что ты женат. И рада, что именно на ней!
Я была счастлива это слышать.
Ростропович был человеком невероятно теплым.
— Как я рад тебя видеть! Я скучал! — это, наверное, слышал от него каждый, встречаясь в очередной раз.
Человек-праздник.
Но каким же он был требовательным, даже деспотичным, когда речь шла деле всей его жизни — музыке.
В марте 2003 года в Нью-Йорке проходила серия концертов «Слава и Друзья». Константин Лифшиц играл тогда четыре концерта подряд. 20, 21, 22 марта — с Нью-Йоркским филармоническим оркестром под управлением Ростроповича. 23 марта — камерный концерт. В первом отделение Ростропович и Лифшиц исполняли Прокофьева. Во втором — Ростропович, Венгеров, Лифшиц играли Шостаковича.
Перед одним из концертов Оля Ростропович со скоростью олимпийской чемпионки побежала к лифту.
Что случилось?
Оказалось, что ровно за семь минут до выхода на сцену обнаружилось отсутствие одного носка маэстро.
Что тут началось, даже страшно передать!
К счастью, квартира, где жила Оля, находилась совсем близко от Линкольн-центра, она бежала, наверняка поставив мировой рекорд. Почему-то не ехал лифт. Оля пешком летела на двадцать какой-то этаж, потом бегом вниз. И вот — с новой парой носков, за две минуты до начала концерта оказалась она в артистической. Можно перевести дух и смеяться над происшествием.
Но Ростропович возмущен:
— Почему так долго?
Ольга Ростропович — человек особенный. Манеры, внешний вид, ПРОСТОТА (как проявление настоящих светских манер), прямая спина (выправка), дисциплина. Наследство, полученное при рождении от своих великих родителей. И — воспитание, от них же. Глубокий голос и манера говорить — от матери.
Ольга рассказывала нам, как папа, не желая видеть макияж на лицах дочерей, заставлял их — совершенно взрослых и самостоятельных — стирать декоративную косметику.
После камерного концерта, когда они сыграли трио Шостаковича, я сказала:
— Как жаль, что не записывали сегодня — это было невероятное переживание.
Ростропович был доволен исполнением.
— Не жаль, — ответил он, — это была Музыка. Настоящая. Те, кто это слышал сегодня, запомнят.
Он сидел в кресле у себя в артистической, приняв все поздравления, потихоньку отходя от напряжения.
— Папа, у тебя вся рубашка мокрая, — воскликнула Оля, — Надо переодеться, ты простудишься.
— Подожди, — отмахнулся Слава.
Костя побежал в свою артистическую и принес пальто — укрыть Ростроповича.
Так тот и сидел в кресле, укрытый Костиным пальто и рассказывал, рассказывал…
«В 1961 году у меня был период, трудное время, когда я совсем не мог спать. Никак. И ничего мне не помогало. И вот однажды кто-то порекомендовал пригласить одного знаменитого гипнотизера, что ли. Новак фамилия. Сказали, что помогает всем, гарантия 100 процентов. Ему надо было дать 10 рублей. Большие по тем временам деньги.
Мы, конечно, его позвали. Он пришел, такой невзрачный мужичок, и попросил меня показать что-то в квартире. Пошли в голубую комнату. (Там находилась коллекция фарфора.)
Ну, он спрашивал: „А это что у тебя? Фарфор? Какого завода? А век какой?“ И я все ему рассказывал. Так ходили и говорили. Провел настоящую экскурсию. Впору не гипнотизеру деньги платить, а чтобы он мне заплатил за лекцию по истории фарфора. Тем не менее свою десятку гость схватил так, что чуть руку не оторвал. А потом он сказал, мол, ну все, спите сегодня хорошо и спокойно.
Я думаю: „Вот ерунда какая“.
Но пошел, лег и впервые за долго время спокойно и хорошо поспал. А ведь он ничего не делал! Как же так?
Потом мы подружились с этим Новаком, пили вместе, я его спросил, как это у него получается. И он ответил: „Вот слово „вино“. Мы знаем, что оно значит. А прочитай наоборот: „онив“. И что это — мы не знаем. И вложить в это можно все, что угодно. Вот мы ходим и говорим о картинах, о фарфоре, обо всем, что угодно, я произношу вопросы, но на самом деле я говорю человеку: „Спи. Успокойся. Успокойся““. И этот человек мне действительно очень помог. Я стал спать….
…Но так и с музыкой, — продолжал Ростропович, — В каждый звук мы можем вложить свое, то, что хотим донести до слушателей. Заставить их улыбнуться или заплакать.»
Как он умел рассказывать! Собрать бы все его рассказы воедино, получилась бы книжка — не оторваться!
Конец мая 2005-го. Берлин. Жара. Мы мчимся на велосипедах в гости к Дитриху Фишеру-Дискау. Нас пригласили на его восьмидесятилетие. У меня в Берлине замечательный вид транспорта: трехколесный велосипед с большой корзиной за моим сиденьем. Я повсюду на нем езжу. Никогда не думала, что смогу ездить на велике — папа учил, ничего не выходило. А муж придумал: тебе нужен Драй Рад — трехколесник! И вот я мчусь! Ура!
— Здравствуй, красавица! — обнимает меня Фишер-Дискау.
Ну, какая я красавица? Растрепанный вождь краснокожих. А вот он — да! Очень красив. Высокий, статный, лицо одухотворенное. И жена его, Юлия Варади, знаменитая певица, сопрано, ему под стать.
У них прекрасный уютный дом с великолепным садом, огромной библиотекой и аудиотекой. Фишер-Дискау, певец и дирижер, написал кроме того четырнадцать книг — исследований и эссе, посвященных музыке.
Дитрих очень любит слушать Костю, приглашает его в гости, когда они с женой в Берлине. Костя играет, а я смотрю на Дитриха. Лицо его озаряется светом изнутри, излучает счастье. Люди музыки — они понимают друг друга без слов. А я любуюсь…
И невозможно представить, что этих встреч не будет больше. 18 мая 2012 года Дитриха Фишера-Дискау не стало.
Остался дивный его голос, фильмы, книги…
Но не услышать больше вздоха Дитриха перед концертом, которым ему предстоит дирижировать:
— Ах, бедные мы, бедные! Ну что ж, пойдем!
И не увидеть счастливых глаз человека, внимающего Музыке…
Прощай…
2009 год. Фестиваль в Вербье. Перед концертом, на котором исполняются произведения Родиона Щедрина, замечательный скрипач Дима Ситковецкий объявляет публике:
— Здесь присутствует великая балерина Майя Плисецкая.
Овации.
Майя Михайловна встает, взмахивает своими «говорящими» руками и грациозно кланяется. Она прекрасна! Вот это чудо! И невозможно поверить — никогда и ни за что, в то, сколько ей сейчас лет.
Или — следует верить, восхищаться и брать пример! Какое у нее лицо, глаза, движения…
Я ходила почти на все ее спектакли в Москве! Я помню, как однажды во время «Лебединого озера» сидела (совершенно случайно) с ее мамой. И маму все поздравляли после спектакля, и дарили ей тоже цветы, спрашивали, когда она пойдет в артистическую к дочке, а та отвечала:
— Маечке нужно какое-то время прийти в себя. Она еще в образе.
И вот сейчас я рядом с великой танцовщицей и ее мужем — великим композитором. После концерта, оказавшись на общем приеме в честь фестиваля, мы садимся рядом с Майей Михайловной и Родионом Константиновичем, и я признаюсь ей в любви. И потом завязывается разговор, как будто мы давно знакомы. Говорили о музыке, о книгах, о России. Конечно, о России. И, говоря о ней, вспомнили Лескова. Родион Константинович обратил внимание на рассказ «Продукт природы». В нем, этом коротком рассказе, вся суть народного характера показана. А речь там идет о том, как переселяли народ партиями с мест обжитых на неосвоенные (вот оно когда еще было-то!).
Там, в рассказе, много рассуждений, которые и до сих пор — о нас и для нас: «Пускай это — продукт природы (имеется в виду народ. — Г.А.), но ведь и природа может мстить за себя: ожесточать народ и доводить его до ужаса и уныния никогда не надо, хотя, однако, совсем добрые и мягкосердечные вожди тоже не годятся…»
И вот сорок человек переселяемых мужиков тронулись бежать. Надо их вернуть. И что же делать? Вот вернувший, простой писарь, и сообразил: «Взял трех калек, надел шинель с пристегнутой к ней большой пряжкой, догнал всех и крикнул: „Сволочь, назад!“ — и всех их привел назад и перепорол»…
…Вот и получалось из нашего разговора, что вся русская история — это история небольших послаблений народу, а потом — пряжка и «Сволочь, назад!».
И никак иначе?
Эх, интересный разговор. Не для Вербье…
…Я ими любовалась, Родионом и Маечкой. Вот они стоят, Маечка чуть впереди, муж ее обнимает и говорит:
— Я люблю тебя, Маюля! Я люблю тебя!
Вспоминаю их с нежностью. Храни их Господь!
А вот еще одно мое везение. О таком мечтает каждая японская девушка: хотя бы одним глазком увидеть Императрицу! А я не только видела, но и беседовала с ней, причем два раза!
Первая встреча произошла в 2008 году. Опять долгое турне по Японии. И случилось мне заболеть, температура — ужас. Лежу в номере, себя не помню. Звонит муж:
— Приезжай, будет Императрица. Может быть, больше не представится случая увидеть.
Ну, что делать?
Я встаю, выпиваю две таблетки жаропонижающего, наряжаюсь, плохо соображая, во что, мне вызывают такси. Еду.
Еду и думаю: ну я и злодейка! Я ж могу заразить Императрицу! И от этой мысли делается мне совсем плохо. Не ехать не могу, а ехать — стыдно! Но еду.
Приехала, стала руки и лицо влажными салфетками вытирать, чтоб поменьше заразы на мне осталось. В концертном зале полно императорской охраны, тихие, ненавязчивые, вежливые, но глаза так и буравят.
Нас позвали в специальную комнату. Вернее, было так. В специальной комнате находились Дайшин Кашимото — известный японский скрипач, и Константин Лифшиц. А мы, их жены, остались снаружи. Стоим и ждем. Рия, жена Дайшина, красавица и умница, волнуется до дрожи. Просто вся стала бледная. Трепещет. Потом мне все и сказали — какое значение придают встрече с Императрицей, каким счастьем это считается. Но я, даже не зная пока этого, тоже принялась сильно трепетать, еще сильнее думая о себе много плохого: а ну как я все же заражу Императрицу! Я ж себе никогда такого не прощу!
А в комнате между тем Императрица беседует с Дайшином и Константином.
Мой муж назвал свое имя, а Императрица в ответ:
— А я Мичико.
И сказала, что хотела бы поучиться у него игре на фортепьяно.
Муж обещал стать учителем Императрицы.
А потом она вышла к нам.
Любезно кивнула Рие, поприветствовала ее, а потом, взяв мою руку в свою, не отпуская, стала очень мягко, нежно беседовать со мной.
Ужас не отпускал меня.
«Заражу», — думала я, стараясь не дышать.
Теплая и добрая рука Императрицы дала мне силы.
Читать бесплатно другие книги:
