Исправленному верить (сборник) Перумов Ник
– Плохо дело, Рик. Видимо, нас накрыло молниями и сожгло электронику. У меня вышел из строя курсовой компьютер, система оптимизации нагрузки двигателя, сгорело реле усилителя орбитальной связи… хромограф и спектрограф обесточены, сетка координат не работает… и система кондиционирования не справляется…
– Что с двигателем?
– Я сейчас просто болтаюсь в пространстве в режиме гашения гравитации. Двигатель работает, но системы выравнивания хода и оптимизации не работают.
Кальвин медленно открыл глаза, запустил общую диагностику. Буквы и цифры на отчетном экране системы еле светились. Пилот пригляделся, сплюнул. Так и есть – повреждения те же, что и у Стива. Плюс – нет подсветки панели и перегорел обзорный монитор. Но движок работает, топливо пока есть, и это главное.
– Стив! У тебя открыт обзорный экран? Ты меня видишь? Можешь определить расстояние до меня?
– Зачем? Твой катер болтается в сотне метров прямо перед моим.
– Отлично. Значит, нас не раскидало. Это хорошо. Расчет буду делать сразу на двоих, без поправок.
– Рик! Ты тоже отключился, да? Ты что-то видел?
– Видел, видел, – буркнул Рикард, настраивая шлемофон в режим мягкого освещения.
Так. Есть. Что тут у нас? Вот это новости…
– И ты догадался? Он разговаривал с нами! Зевс! Он попытался объяснить, что действует и существует подобно мозгу человека. Только электрическая активность имеет более сложную природу, чем нейрональная. Иная биохимия. Ты понимаешь?!
– Стив, катись к черту! Заткнись и не мешай мне думать. Надо вытащить нас отсюда. Обоих и живыми. Мы до сих пор разговариваем только потому, что аварийная автоматика, до того как сдохнуть, успела запустить режим гашения гравитации и вырубила курсовые ускорители. Иначе мы давно бы сожгли все топливо. Знаешь, сколько времени мы пробыли без сознания?
– Нет. У меня слетели на ноль все таймеры.
– Восемь стандартных часов.
Стивен изумленно затих. Потом хрипло уточнил:
– Ты уверен?
– Да. У меня дублирующая механическая система. Восемь часов. А теперь заткнись. Мне надо рассчитать, сколько у нас осталось топлива и воздуха. Уверен, что мало. Но хочу знать наверняка.
Несколько минут они просидели в молчании. Кальвин, так и не сумев перезагрузить бортовой компьютер, начал корябать расчеты маркером прямо на стенке приборной панели, подсвечивая фонариком шлемофона. Дышать становилось все тяжелее – содержание кислорода в воздухе падало, температура и влажность – росли, это ощущалось и без приборов.
Вот и оправдали себя годы отличной учебы, невесело усмехнулся Рик, выводя одну за другой многоэтажные формулы. Итак, средний расход для гашения гравитации на высоте семьдесят километров… на восемь часов, с учетом инерции… только вот… как узнать – когда именно аварийная система вырубила форсаж и курсовые ускорители? Будем считать – в момент, когда мы потеряли сознание… так… а как отследить перемещение, если слетела сетка координат? Черт!
– Рик… – голос Стивена казался каким-то потусторонним в темной, наглухо задраенной кабине. – Ведь если Он разумный… Он же не бросит нас погибать? Он же должен был понять, что мы тоже разумные… раз Он показывал нам эти картинки… иначе зачем все это нам объяснять?
Кальвин промолчал, занятый расчетами. Сколько топлива надо на прыжок до тропопаузы? Возьмем за единицу сопротивление аммиачного льда – наверняка придется идти через его облака… Так. Но ведь двигатель не синхронизирован и работает без оптимизации. Это увеличит расход на…
– Мы не погибнем! Зевс нас вытащит. Зачем ему желать нам смерти? Нет, подумать только – разумная планета! Интересно, а старина Юп – тоже разумный? Ведь они близнецы просто…
– Стив. Заткнись и слушай. Новости плохие. У нас осталось не больше десяти килограммов спрессованной смеси.
– Этого хватит?
– Нет. В лучшем случае мы сможем подняться на пару десятков километров, но потом ускорение угаснет и гравитация утащит нас. Прямая связь со Стерхом возможна, только если выбраться за тропопаузу… Выводы?
– Это… конец?
– Именно, пилот. Мы, считай, уже погибли. – Кальвин даже удивился, как спокойно и обыденно звучали эти страшные слова. Бог и дьявол, высшее мышление и глубины подсознания… разумный газовый гигант… всеобщая любовь… да кому это, к черту, интересно, когда на кону – твоя жизнь?!
Не хочу умирать, признался себе Рикард, совсем не хочу. Хочу жить. Хочу дышать морозным воздухом, бегать по горячему песку, плавать в соленом прохладном море, смеяться с друзьями, наслаждаться красотой, любить женщин и быть любимым самому. И для этого вовсе не обязательно знать тайны Зевса.
Как обидно! Будь у них хотя бы пятнадцать-семнадцать килограммов топлива, появился бы шанс. Из поля тяготения гиганта, конечно, не вырваться, но подняться над облаками и попытаться наладить связь – это можно. Только вот нет этих пятнадцати килограммов.
Хотя отчего же нет? Они есть. Есть целых двадцать. Только достанутся они одному.
Кальвин почувствовал, как по спине сбегают струйки холодного пота.
Черт, а ведь решение есть.
Контактным тросом сблизить катера до десятка метров. Чтобы подключить топливный насос, придется вылезти из кабины в скафандре… Собственно говоря, жизнь одного из пилотов на этом и закончится – в разгерметизированную кабину можно не возвращаться. Системы жизнеобеспечения все равно уже не накачают достаточно кислорода. Все просто и печально: выбрался, подключил насос, проследил, что разведенная смесь перекачана в резервные отсеки второго катера… и все?
Как жаль, что в кабине хватит места только для одного пилота.
И что же теперь? Предложить Стивену тянуть жребий? Да ладно, какой тут жребий… и так все ясно. Меня там никто не ждет. Родители? Погибли во время второй колониальной эпидемии. Девушка? Которая? Курсанточка та? Так я и имени ее не помню. Аля? Чейз? Не смешно, ей-богу. Вот уж кому моя смерть – единственное спасение. Не будет меня – будет свадьба, будут дети, будет счастье. Я ведь им все испортил. А теперь как раз отличный шанс исправить свою ошибку. Поступить, наконец, благородно. Впервые, может быть, в жизни.
Вот и выходит, что это мне из кабины лезть в скафандре. А что? Достойно, красиво. Некоторые даже мечтают так погибнуть. И Аленка, может, поплачет обо мне. Отличная перспектива.
А с другой стороны – ведь это я лучший пилот, спортсмен, победитель эстафеты… а он – слабый, болезненный, нерешительный… сопляк, одним словом. Для флота моя жизнь, пожалуй, и дороже. А Аля? Что – Аля? Поплачет, конечно, по жениху, а потом… а потом она придет ко мне. Придет, потому что любит. Ко мне! Господи…
Алена – со мной! Да чего же еще можно желать?! Вот так подарок от Зевса. Царский подарок.
Но легко ли будет жить с таким грузом на совести? Что шкуру свою купил жизнью товарища?! Вот я, к примеру, смогу с этим жить?
Смогу.
Лишь бы жить.
Инстинкт самосохранения. Древний, темный, непобедимый.
Спросить Стива? Ха, этот точно предложит себя на роль жертвы. Психология у него такая. Да, если ему сказать, он слушать не станет – разгерметизирует кабину, вылезет наружу, и все – не остановишь. И придется принимать жертву. И жить. Жить вместо него.
Значит – молчать!
Через час и пятнадцать минут антигравитационные двигатели останутся без топлива, и катера рухнут вниз, и будут падать бесконечно долго, пока их не расплющит давлением. Погибнем с достоинством, как и положено офицерам Флота.
Молчать. Кальвин сжал зубы. Влажная темнота кабины, липкое кресло пилота, запах металла и пота, робкие огоньки издыхающих проборов. Тишина, разбавленная тяжелым дыханием и безразличным гудением антиграва.
Вот, оказывается, как это бывает!
Ожившая рация заставила Кальвина вздрогнуть:
– Рик! Я знаю, как нам спастись. Точнее – одному из нас. Если слить все горючее…
«Молчи, Стив! – до крови закусив губу, беззвучно закричал Рикард. – Замолчи! Не заставляй нас выбирать! Не надо! Ради всего святого, не надо…»
Этого ты хотел, громовержец Зевс?!
– Полковник, сэр. У нас есть сигнал о помощи по прямой связи.
– Код?
– Это один из катеров группы лейтенанта Кальвина в квадрате М-119.
– Только один?
– Да, сэр. Высылать звено?
– Конечно! И как можно скорее. Давайте красный код. Этого парня надо вытаскивать.
Привет.
Мне 33 года, я пилот Исследовательской Службы Флота в звании обер-капитана. Сейчас работаю в учебной группе на Юпитере. Обучаю зеленых новичков, чтобы те потом возили высоколобых на беседы к нашему новому приятелю – Зевсу. У меня два десятка правительственных и военных наград. Одна из них – за установление контакта с внеземной формой жизни. Самая почетная. Я даже знаменит благодаря ей.
У меня замечательная семья: красавица жена по имени Алена и дочка Кейт, ей скоро пять. Я очень счастливый человек. Мне в жизни всегда очень везло.
Хотя кому я рассказываю?
Ты ведь все это знаешь, друг.
Ты – тот, кто доказал иному разуму, что мы не просто животные.
Ты – тот, кто мог бы иметь все то же самое, что имею я.
Ты – тот, кто погиб, чтобы я жил.
Теперь я понимаю: не было никакой разницы между нами. Останься ты в живых – был бы на моем месте. В том же звании, с теми же наградами… и с той же женщиной.
Зачем же ты отказался от этого? Зачем подарил мне?
Ты сказал тогда, что не сможешь жить с таким грузом на совести. Что лучше умереть героем, чем всю жизнь ненавидеть себя. Что быть человеком в лучшем смысле этого слова – это всегда правильно. И за это не бывает стыдно ни тебе, ни другим.
Ты стал героем. Я стал живым. Могло быть наоборот. Могло, но не стало.
Знаешь, друг, ты был прав. Очень тяжело жить с таким грузом. Иногда – просто невыносимо. Ты был прав – лучше бы нам обоим было остаться там, в темных облаках Зевса… Ты во всем был прав.
Иногда мне хочется покончить с собой, но это, наверное, будет нечестно. Я должен идти дальше. За себя и за тебя.
Прощай. Это письмо я распечатаю на настоящей бумаге и сожгу. Как и предыдущие. Зачем? Не знаю. Так надо.
Алена Дашук
Дежурные по планете
Матрёшу разбудил надрывный плач. Плакала женщина. С трудом разлепив тяжёлые веки, Матрёша тревожно глянула в сторону соседки. Генна Ольга лежала, откинувшись на белоснежные подушки, – во взгляде презрение, тонкие губы растянуты в недоброй усмешке.
– А я говорила этой курице, бросит он её! – мстительно прошипела она. – Смолоду такой был. За каждой юбкой…
Старуха закашлялась. Узловатые пальцы скомкали на груди лёгкую ткань покрывала. Матрёша потрясла головой. Прозрачные тени сна растаяли окончательно, уступив место бескомпромиссной реальности. В углу, над транслирующей панелью, проживали свою переполненную страстями историю мужчина – надменный, сухопарый – и женщина – чуть полноватая, со смешными кудряшками над заплаканным лицом. Очередная «мыльная опера» о житье-бытье обитателей выдуманного кем-то «райка».
Снова «райка». Матрёша уныло потёрла кончик носа. Кино – и литпродукция, музыка, игры-симуляшки и прочая проникающая в эту дремотную обитель дребедень были исключительно «райскими», из жизни «тех, кому за…». Бравурно, ярко, местами душещипательно. Только очень уж не похоже на жизнь подлинных «райков» – закрытых пансионатов, куда попадал всякий достигший возраста, оговорённого Международным Правом. Любые упоминания о мире за пределами последнего пристанища, живом и суетном, были здесь под запретом. Зачем тревожить стариков, напоминая им о том, к чему возврата нет? Двери «райков» открывались перед входящими в него лишь однажды. Дальше – неусыпная забота персонала и… Словом, вечный покой начинался ещё при жизни.
На мгновение Матрёше стало досадно. Уж лучше бы это рыдала генна Ольга! У неё хоть можно выспросить причину слёз, утешить или присоединиться, уловив в чужих жалобах мимолётные призвуки собственных печалей. Хоть что-то можно предпринять. А что сделаешь со слезами сериальной героини? Скучно…
Немного поразмыслив, Матрёша попыталась вызвать соседку на разговор.
– А вы, генна, и с генном Хемфри знакомы были? – невинно поинтересовалась она, усаживаясь в постели и кивая на двигающиеся над панелью фигурки.
Соседка фыркнула, словно нюхнула кусок тухлятины.
– Мне ль его не знать! И ко мне клинья подбивал. Мне лет девяносто было, девчонка совсем. Как раз на роль Матильды де Ла-Моль утвердили. Ох и красавица я была – стать, профиль… Профиль мой на камеях… лучшие мастера… Один, помню… – Старуха невидящим взором уставилась в окно. Выбеленные временем глаза потеплели.
– Ну, а он-то что? – спустя некоторое время осторожно напомнила Матрёша. Она давно привыкла к несвязным монологам товарки.
– Кто?
– Генн Хемфри. – Матрёша снова указала на благовидного старца над трансляшкой. – Вы говорили, что были знакомы.
Генна Ольга приподняла выцветшие бровки:
– Да? Не помню… Хотя… Это не он ли обманул бедняжку Китти? Этакий негодяй, знаешь ли.
– Ясно. – Матрёша вздохнула.
Если верить генне Ольге, все сериальные персонажи были её давними знакомцами. Может, сталкивалась старая актриса с кем-то из играющих незамысловатые роли коллег, а может, и нет. Не отличить теперь зыбкие воспоминания от иллюзии. Не размотать запутанную нить стариковского сознания. А жаль… Послушать о похождениях юного генна Хемфри было бы любопытно.
Стоп!
Матрёша поёжилась. Генна Хемфри или артиста, игравшего роль? Не хватало и ей погрязнуть в болотистой топи полуяви-полусна, как случилось с большинством жителей «райка».
Усилием воли Матрёша заставила себя отвернуться от притягивающего взор транслятора и принялась перебирать в памяти стёршиеся лица – не такие яркие, как в трансляшке, зато настоящие, будящие в груди сладковатую, острую тоску.
Последние лет восемьдесят она работала у молодой супружеской пары. Про себя Матрёша называла их «мои инженеры». Вечно в разъездах, вечно спешащие. Оба погружены в работу с головой. Дома бывали набегами. К модной, приготовленной руками настоящего человека, еде даже не притрагивались. Сославшись на нехватку времени, глотали высокоэнергетические гели и снова бежали на свой несносный объект. Матрёша ковыряла вилкой любовно приготовленные ею кушанья, потом, повздыхав, активировала притаившегося в хозяйственной ячейке уборщика. Мгновение – и от лакомого блюда не оставалось ни крошки. Обидно!
Матрёша смахнула с припухшего века выступившую влагу, прислушалась. В груди ныло не больно, а мягко, точно кто пушистый и ласковый о сердце тёрся. «Своих инженеров» Матрёша любила – как беспокойных детей.
Почти как Лику.
Будто вчера держала на руках тепло сопящий свёрток. Держала и удивлялась – это её дочь. Дочь. Надо же! Больше такого всепоглощающего, головокружительного чувства ей испытать не придётся. Земля перенаселена. Разрешение на рождение единственного ребёнка ждать приходится десятки лет. Им с мужем повезло: каких-то тридцать лет – и заветная подпись получена. Несказанное счастье! Джек-пот. Бонус.
Муж… Его Матрёша пыталась забыть, но не получалось. Ей было всего восемьдесят шесть, когда он не вернулся из рейса. Нет, это была не авария. Все остались живы и здоровы. Просто на строящейся планете-спутнике он встретил другую. Вот так всё банально – встретил и остался с ней.
А скоро Лика прошла профтестирование – первое в жизни. Заключение – выдающиеся способности. Как объяснила дочь, дано ей было понимать минералы. Особенно… подвергшиеся влиянию стресса, так, кажется. Опасная штука! Камни – это же не только безобидная галька. Это и горы, и плиты какие-то (на них целые города стоять могут), и даже планеты – Лика рассказывала. Интересно рассказывала, взахлёб. И глазёнки у неё горели… Они и потом горели – когда учиться уезжала, когда на каникулах появлялась, когда улетала в первую свою экспедицию.
А домой всё реже наведывалась. Замуж вышла. Матрёша зятя так ни разу и не видела. Обещали приехать, да закрутились. Сама думала поехать, но выяснилось, что планетка, где обустроилась дочь, закрыта для посещений. Неспокойно там – вулканы, гейзеры, разломы какие-то подвижные… От одних мыслей с ума сойдёшь. Как там она? Хоть и умеет камни утешать, да всякое ведь случиться может. Поди, разбери, что в голове у минералов этих. Дурные и среди них небось попадаются.
Отвлечься бы чем… Талантов особых у Матрёны никогда не было, направления на образование потому никто не дал. Всего и умения – дом вести да сердцем прикипать. Так к инженерам и попала. Верой и правдой служила. Хорошо, видно, служила. На прощание обед в её честь закатили. Большой, со сменой блюд, Матрёшиными руками состряпанных. Красота!
Матрёша счастливо прикрыла глаза, улыбнулась.
А Лика так и не приехала… Сменила позывной и потерялась. Не голографировала даже. Спохватившись, Матрёша принялась оправдывать дочь – бывает, потеряла позывной, перепутала даты. Мало ли что. Детки, может, у неё. Несколько! На каменной планете ведь перенаселения нет небось.
Следующие часа полтора Матрёша представляла себе своих розовощёких внуков, правнуков, праправнуков… На прапраправнуках она сбилась и незаметно для себя задремала.
– Матрёша! Матрён!!
Звали настойчиво, с подвыванием. Матрёша села, протёрла осоловелые глаза.
– А?
– Болит, говорю! – Генна Ольга со страдальческим видом тёрла костлявую грудь.
– Где? Где болит?! – всполошилась Матрёша.
– Везде! – Генна Ольга замотала головой. – Все косточки ломит!
– Сейчас смотрящую позову, лекарствичко даст, и не будет болеть. Чего ж сама-то не вызвала, на руке браслет-то!
– Звала – не идут! – захныкала генна Ольга.
Матрёша глянула на сделанные «под старину» настенные ходики. Половина десятого. Давно минул срок утреннего обхода. Такого в «райке» просто не могло быть! За тем, чтобы постояльцы не испытывали физических страданий, тут следили ревностно. Первопричину, конечно, не лечили – в «райках» лечить запрещено – всяк должен уйти от собственной болячки, освобождая место следующим поколениям, но испытывать боль… Что за первобытные пережитки! Болезни делали своё дело тихо, практически незаметно. Естественно и безболезненно – таков был девиз «райков». Это называлось гуманное умирание. Малейшие отступления строго карались.
А тут…
Не принесли им и завтрак.
Матрёша недоумённо воззрилась на мечущуюся по подушке голову соседки.
– Да неужто не приходил никто? Генна Ольга, путаете вы что-то…
– М-м-м… О-о!
Где-то тоненько скулил сигнал тревоги, пищал прерывисто и жалобно. Скоро к его заунывному плачу добавился второй. Третий. Постояльцы звали нерадивых смотрящих.
– Ма-атрёша! – Стон генны Ольги заставил Матрёну содрогнуться. – Матрё-о-он!!
Как была, в ночной шёлковой рубахе и шлёпанцах на босу ногу, Матрёна вылетела за дверь. Шаркая и задыхаясь, преодолела бесконечно длинный коридор – дорожка-эскалатор двигалась слишком медленно, пользоваться ею сейчас не время.
Дежурной смотрящей на посту не было. Проковыляв на ватных ногах ещё несколько метров, Матрёша ввалилась в дежурное – как ни странно, оно было не заперто. Уж здесь непременно кто-то должен быть. Так велит Устав любого «райка». Иначе просто быть не может! Подсудное дело!
Залитое утренним солнцем помещение было пусто.
Матрёша тяжело опустилась на стоящий у стены пуфик и заплакала. Где все, чьим заботам они доверены?! Что происходит?! Уж не кошмар ли ей снится?!! Только в горячечном бреду может такое привидеться.
Дверь с грохотом отворилась. Матрёша вздрогнула, резко обернулась. Сердце зашлось, но, несмотря на это, забилось часто и радостно – они. Однако никто из персонала не появился. На пороге стоял, сердито тараща глаза, генн Алексей из двести четырнадцатого.
– У моего соседа почечная колика! – прорычал он, делая шаг вперёд. – Он на стену лезет от боли!
Матрёша втянула голову в плечи, развела руками:
– У генны Ольги тоже… не знаю что, но ей больно.
– Лежачая с ревматоидным артритом? – Уголки губ старика дёрнулись. – Ещё бы не больно! Сколько лет она без пролонгации?
– Шесть. – Матрёша смиренно поджала губы. – С тех пор, как здесь.
Генн Алексей нервно хмыкнул. Матрёна смутилась. Всем известно, что процедуру полного обновления организма – пролонгацию – регулярно проходят только те, чей возраст не достиг часа Х, то есть трёхсот полных лет. Обитатели «райков» этой возможности лишаются – их время молодости и абсолютного здоровья закончено, пора уступать место. Тут-то и начинаются стремительные превращения. За какой-нибудь месяц природа навёрстывает упущенное. Кожа обвисает, желтеет, покрывается морщинами и пигментными пятнами. Спина сгибается, суставы опухают, наливаются тугой тяжестью, каменеют. Не знавшие усталости мышцы дрябнут. Звуки становятся глуше, очертания предметов размываются… Наступает старость. Нахрапом, не дав времени опомниться и приспособиться к новой своей форме. Многие ломаются.
Таковы реалии настоящих «райков». Но в увлекательных сериалах «для старшей возрастной категории» об этом ни гугу.
Тех, кто умел принять себя и таким, ждали несколько лет усыпляющей полуяви, слепленной из придуманных кем-то утешительных мифов. Именно так тянулись шесть бесконечных лет генны Ольги. Естественное и гуманное умирание – постепенное и безболезненное растворение в небытие.
Матрёша подняла на генна Алексея глаза. В них мелькнуло отчаяние.
– Что же нам делать?
– Все наши болячки они обрабатывают универсальным анестезирующим аэрозолем. – Генн Алексей прошёл к шкафу. – Я, как бывший медик, проявлял интерес. По привычке. Так что вопрос у меня один – как нам добраться до сокровищ. Насколько я знаю, шкафы с препаратом зак… – Он потянул за ручку. Прозрачная панель бесшумно отъехала в сторону. – На этот раз открыты. – Генн Алексей достал из шкафа один из множества одинаковых, как дождевые капли, баллончиков, потряс перед носом Матрёны. – Цитопластазин, нанопроникновение, действие мгновенное. – Направив его себе в левый висок, нажал на основание. Послышался мелодичный сигнал, баллончик засветился мягким зеленоватым светом. Прищёлкнув языком, генн Алексей облегчённо выдохнул. – Говорю же, действие мгновенное. – Пояснил: – Дозировку определяют встроенные в оболочку датчики, так что не ошибётесь. Кладёте палец на термосканирующий клапан и направляете на больного. Анализаторы сами разберутся, как распределить поток частиц. Всё поняли?
Матрёша утвердительно покачала головой. Чуть помявшись, спросила:
– Но куда делись смотрящие?
Вопрос явно застал генна Алексея врасплох. Он нахмурился:
– Выяснять подробности будем после. Слышите? – Старик поднял вверх указательный палец, прислушался. – Вызов из двести семнадцатого. Пробегусь по экстренным.
Под призывный писк тревожных сигналов оба вышли из сестринской. Облачённых в летящие туники смотрящих в коридоре по-прежнему видно не было.
Генна Ольга в изнеможении прикрыла глаза. Искажённое секунду назад лицо разгладилось.
– Спасибо, Матрёша. – Помолчав, добавила едва слышно: – Это было так… странно. Я совсем забыла, что такое боль. Когда-то в юности я ломала ногу, но тогда мне срочно провели пролонгацию, я всё забыла. Теперь вспомнила… Правда, удивительно? Молодая была, не помнила, а сейчас… Ты прости меня, я просто испугалась.
Матрёна присела на край кровати соседки, повертела в руках баллончик с чудодейственным аэрозолем. Глянула на него с уважением.
– Я бы тоже испугалась, – призналась Матрёша, невольно отмечая внезапно вернувшуюся связность речи своей соседки. Протянула ей баллончик с цитопластазином: – Бери, ты можешь позаботиться о себе сама, если боль будет возвращаться. Я должна идти.
– Куда?
– Завтрак так и не принесли. Пойду в пищеблок.
Генна Ольга открыла глаза.
– Я хочу есть. А где смотрящие?
Матрёна пожала плечами. Ей снова стало страшно. В «райке» происходило что-то… что-то… Да, именно странное. Соседка права, это было хорошее слово – верное. Внезапно захотелось выплеснуть сжимавшие горло растерянность и тревогу, пожаловаться на дурное предчувствие. Чем могла помочь беспомощная генна Ольга, Матрёна не знала, но желание говорить было сильнее доводов разума. Она уже открыла рот, готовясь излить на соседку поток самых нелепых своих подозрений, но генна Ольга её опередила. Умильно склонив голову, шепнула:
– Как думаешь, раз нет смотрящих, Стас сможет мне голографировать? Кто ему теперь запретит?
Матрёша нахохлилась. Желание делиться с подругой своими страхами исчезло.
– У тебя нет голографона, – напомнила она. – Ни у кого здесь нет, ты же знаешь…
– Знаю, не глупей тебя! – Генна Ольга обиженно надула губы. – Но у Стасика он ведь есть! Он такой умница, так меня любит. Он сделал мне предложение, когда до моего ухода в «раёк» оставался всего год! Ах, какая у нас была свадьба… – Старая актриса засмеялась низким грудным смехом, поперхнулась, откинувшись на подушку, зажмурилась. На бесцветных губах блуждала улыбка. – А ведь он моложе меня на семьдесят два года! Ах, Матрёшка, какой гобелен он подарил мне в день нашей помолвки! Мой портрет в полный рост… и озеро… озеро на рассвете…
Матрёша покачала головой. О молодом супруге знаменитой актрисы она была наслышана. Девятом, кажется. Или одиннадцатом… Запамятовала. Точно помнила, что не десятом. Что-то около того. А гобелен с портретом на фоне восходящего солнца дарил своей молодящейся пассии незабвенный генн Хемфри из любимого генной Ольгой сериала.
Матрёша поднялась. Чтобы отвлечься, ей хотелось чем-то себя занять.
– Ну, раз такое дело, конечно, голографирует, – примирительно сказала она. – А я пойду, подсуечусь с завтраком. Может, даже сама приготовлю, надоели эти штампованные котлетки из комбайна.
Матрёна полюбовалась делом рук своих. Каша ручной работы была пышная, белая, с золотистыми потёками растаявшего масла. Не то что сваренная бездушными машинами, которые и вкуса-то настоящего не знают – одна энергетическая ценность у них на уме. Столовой в «райке» не было. Обычно порции в номера доставляли шустрые киберразносчики, но из-за всех этих передряг она забыла код общей активации. Матрёша устало опустилась на стул. Ноги гудели. Не самой же бегать.
Переведя дух, Матрёша засеменила в парадную залу. Там шло общее собрание. Глядишь, вместе что-нибудь и придумают.
На высокой, богато убранной неувядающими цветами и лентами сцене царил генн Алексей. Он с важным видом демонстрировал собравшимся баллончик с цитопластазином, обучал пользоваться им, разъяснял тонкости.
– И, надеюсь, вы не забудете о тех, кто по разного рода причинам не может воспользоваться препаратом самостоятельно! – гремел он, хмуря кустистые брови.
Слушатели внимали ему с покорностью послушных детей. Под сводами залы висела густая и жирная, как Матрёшина каша, тишина. На цыпочках Матрёна пробралась ближе к сцене, присела на краешек свободного кресла.
– Вопросы есть? – Генн Алексей обвёл ряды слушателей строгим взглядом. Над головами поднялась худенькая ручка.
– Скажите, а как же мой бал? – Крошечная старушонка в ярко-фиолетовом паричке горько кривила напомаженные губы. – Столько готовились. Мне платье заказали, точь-в-точь как у генны Китти! Помните, такое лиловое, со шлейфом?
Собрание оживилось.
– А чего нам смотрящие?! Сами справимся, без надсмотрщиков! – выкрикнул кто-то надтреснутым фальцетом. – Пять лет в «райке», это вам не как-нибудь! Юбилей!
– Э-э… – Генн Алексей почесал покрасневшее ухо. – По организации мероприятий медицинского характера вопросы есть?
– Бал! Ночной бал! – Юбилярша захлопала в ладоши. – И никаких отбоев!
Крякнув, генн Алексей принялся спускаться со сцены. Матрёша засуетилась, завертела головой, крикнула, стараясь превозмочь поднявшийся в зале гомон:
– А вот с кашей, значит, делать-то что?! Готова ведь! Горяченькая!
Несмотря на неуклюже изложенный вопрос, Матрёшу поняли. Оживление переросло в бурю – на часах время обеда, а у обитателей «райка» со вчерашнего вечера маковой росинки во рту не было. Вопрос решили незамедлительно – лежачим разнести, остальное – в залу. Генеральная репетиция пира!
В какой-то миг всеобщее радостное возбуждение передалось и Матрёше. Вдруг из бесконечно далёких глубин памяти всплыло шаловливое видение – маленькая девочка с тоненькими косичками. Родители впервые оставили её дома одну. Какое это было ликование! Почти непереносимое счастье! Невообразимая лёгкость бытия! Весь мир принадлежал тогда ей. Можно было прыгать по кроватям, кувыркаться через голову, петь во весь голос и погружать руки в невесомо-мягкую муку. Да, у них была настоящая мука! Это ведь мама приучила её к мысли, что рукотворная еда совсем не похожа на обычную – имеет неуловимые оттенки, её вкус целиком зависит от полёта твоей фантазии.
Мама… Матрёша застыла. Сколько лет прошло! Она встретила Андрея и уехала с ним далеко-далеко из крошечного приморского городка. И больше никогда не видела маму. Почему? Почему она не поехала к ней, когда осталась одна? Слишком многое минуло и забылось. Время разорвало какие-то связи. Или… Матрёша похолодела. Или мама уже была в «райке»? А она даже не знала, в каком. Закрутилась? Да. Ей тогда так казалось.
Матрёша оглянулась, точно кто-то мог подслушать её мысли – стыдные, мучительные, – и тут же натолкнулась взглядом на генна Алексея. Он стоял у неё за спиной, смотрел угрюмо и, ей показалось, осуждающе.
– Я… это… – Матрёна так сконфузилась, что сердце холодным комочком забилось в горле.
– Нам нужна ваша помощь, – не замечая её смущения, сказал генн Алексей.
– Моя?! Но чем я могу?.. – Чуть помедлив, закончила: – И кому это вам?
– Мне и Николаю Андреевичу. А там, как знать, возможно, и всем нам. – Генн Алексей огляделся.
На них никто не обращал внимания. Захваченная идеей праздника толпа радостно гудела, двигалась, билась на группки и снова сливалась в общую массу.
– Генну Николаю?! Но кашу лежачим вроде разносят. Цитопластазин вы уже…
– Нет-нет, помощь нам нужна другого рода. – Генн Алексей потряс головой. – Если честно, ничего конкретно я вам сказать не могу. Нам просто нужны здравомыслящие люди.
– Здравомыслящие… – эхом повторила Матрёша. Задумалась. Зардевшись, забубнила: – Но… вы с генном Николаем, конечно… образованные, а я… не умею ничего. Всю жизнь на домашнем хозяйстве.
– Вы реально смотрите на вещи, – прервал её генн Алексей. – В исчезновении персонала вы видите проблему. Это объективный взгляд, это разумно. Другие же событие рассматривают иначе – сейчас для них это просто счастливая возможность нарушить режим.
– Их можно понять, – вступилась Матрёша. – Торжественный вечер в честь пятилетия пребывания в «райке» генны Альбины готовили два месяца.
– Вы не смешиваете собственную жизнь с жизнью генны Кэтти-Бэтти-Пэтти или как там их… Ваш мир настоящий, – гнул своё доктор. – Чтобы в этом мире что-то понять, решить, исправить, подброшенные им задачи надо трезво оценивать. В конце концов, вы приготовили завтрак, а не ждали, что прикатит супермен весь в белом и вас накормит.
– Я поняла. Не знаю, смогу ли быть вам полезна, но я попробую.
Они стали протискиваться к выходу. У самых дверей генн Алексей обернулся:
– Да, и не называйте его генном. Николай Андреевич этого не терпит. Обращайтесь к нему по имени-отчеству.
– Почему? – удивилась Матрёша. – «Генн», «генна» – хорошее слово, что-то вроде «уважаемый». Так ведь всех называют, кто дожил до часа Х.
Генн Алексей многозначительно глянул на Матрёшу:
– Тот, кто ввёл подобное обращение к жителям «райков», обладал своеобразным чувством юмора. Слово «генн» взято из какого-то мёртвого языка. Или инопланетного, не помню. Означает «сброшенная кожа», как у змей, слышали? Так-то вот. Николай Андреевич рассказывал. Вы же знаете, он полиглот, каких мало.
– Знаю. Мне говорили, языки он стал учить, как только попал в «раёк», – ввернула Матрёша. – Чудак такой! И зачем ему это здесь?
– Это отдельный разговор.
Матрёша молча семенила за доктором, обдумывая сказанное. Потом робко заметила:
– Зато не забудешь. Память-то у нас уже… того. Имена, и те порой забываешь. А тут легко: генн, генна – и всё.
Генн Алексей остановился, чтобы перевести дух. Его мучила одышка, но бегущей дорожкой пользоваться он почему-то не спешил.
– А известно ли вам, дорогая Матрёна Семёновна, что человеческий мозг требует постоянной настройки и тренировки? Для полноценной его деятельности необходимы разумные нагрузки. Новая информация и работа над ней. Как правило, ухудшение памяти связано с уменьшением интеллектуальной деятельности. Аналитические способности снижаются, если в топку разума не подбрасывать дровишки познания. Говорю вам как врач: отсрочить возрастные и патологические изменения возможно! Скажу более – можно даже отсрочить, а то и вовсе избежать старческой деменции!
– Чего?
– Слабоумия. Но надо работать! Познавать мир, пытаться понять его. В конце концов, многие и многие открытия далёкого прошлого были сделаны людьми весьма преклонных лет. Учёные, колоссы искусства трудились до глубокой старости! Им был интересен этот мир до самого последнего вздоха. Об этом говорит история. Это, кстати, ответ на ваш вопрос, зачем нашему Николаю Андреевичу Скрыбину нужны здесь языки, пособия по физике, химии, искусствоведению, биологии и сонму прочих наук. Чтобы жить, дорогая Матрёна Семёновна. Таков он, старейший житель планеты Земля! – Генн Алексей расплылся в улыбке, но тут же снова стал серьёзным: – Неустанное познание окружающего мира – вот что позволяет этому великому старику сохранять интеллект и психическое здоровье. Не растворяться в заботливо приготовленных нам фата-морганах.
– Хм… – Пламенная речь доктора Матрёшу чуть-чуть напугала. Она не привыкла к такому обилию грохочущих слов. – А как же я? Вы же говорите, что я тоже без этих вот… морганов… А я здесь уже четвёртый годок.